Страница:
21.00. Гнев и Ибн-Педро шутят по поводу виски, который мы пьем: обещают перерезать нам горло. Райед: «Так это правда – то, что Башар рассказывает о салафитских террористах?» Все хохочут. Они утверждают, что мы сможем попасть в Баба-Амр, но будем последними. В САС есть подозрения, что некоторые журналисты – двое англичан? – шпионили в пользу режима.
Когда мы были в Хомсе, я слышал историю о журналистах-шпионах в разных вариациях. И каждый раз их национальность была другой – марокканцы, немцы, итальянцы, – но их всегда было двое. Похоже, что подобный инцидент действительно имел место, но никаких деталей мне обнаружить не удалось.
Недели две назад солдаты правительственных войск приходили сюда, к Абу Амару, и утащили все матрасы, одеяла, мазут, всю еду, которая была в доме, и вдобавок сломали кондиционер. Хозяину пришлось все покупать снова. Непонятно, почему воры не взяли телевизор.
Где-то около 23 часов люди поднимаются на крыши и выкрикивают takbir[27]: все дружно скандируют «Allahu аkbar!». Клич разносится далеко. И, разумеется, с заградительных армейских постов начинают стрелять. Это повторяется каждый вечер.
Четверг 19 января. Аль-Кусейр – Баба-Амр
Сытный завтрак, хумус с мясом, musahab с хумусом и foul [28], сыр, домашний творог, оливки… Абу Амар: «Наедайся как следует, ты едешь в Тора-Бора!» В шутку предлагают нам подносить снаряды. Гнев весь погружен в свой бизнес: «Я сегодня встречаюсь с людьми из САС, надеюсь получить от них пару бенджаминов франклинов!»
Заходит боец в балаклаве и вязаном шарфе, раскрашенном в цвета свободной Сирии. Как нам объясняют, он дезертировал из правительственных войск всего три часа назад. Звание – mulazim, служил в Дамаске, сюда приехал в увольнительную и стал «отказником». Армейскую форму снять не успел: на нем камуфляжная куртка. Его брат, тоже mulazim, попал в тюрьму за то, что отказался стрелять в манифестантов. Парень боится за брата, поэтому и закрыл лицо. Собирается вступить в САС. На минуту снимает балаклаву, чтобы мы могли убедиться, что фотография на военном билете – именно его.
Лицо напряженное, он явно нервничает. Глаза беспокойно бегают. Наш хозяин начинается его ругать: «Ты же военный, где твоя храбрость! Почему прячешь лицо? Офицер командует другими, он должен служить для всех примером».
Друзья рассказали этому парню, что происходит в военных тюрьмах Дамаска, Кабуна и Аазра. Там держат офицеров за высказывания против режима или за отказ стрелять. Узники разных вероисповеданий сидят в разных камерах и никогда не пересекаются; в этих тюрьмах – полный набор религиозных конфессий: друзы, алавиты, христиане и т. д.
Наш новый знакомый служил в авиации, на военном аэродроме Дюмайр, в пригороде Дамаска. Был вторым пилотом на вертолете Ми-8. Он утверждает, что «вертушки» с установленным в дверях пулеметом калибра 7,62 использовались против манифестаций в Забадани. Поначалу людей только пугали, но потом все-таки стали стрелять.
Въезжаем в деревню и паркуемся возле одного из домов. Навстречу выходят женщина и улыбчивый мальчик, который крепко жмет нам руки – настоящий мужчина. Нас проводят в гостиную: придется подождать. САС засекла какое-то движение армейских подразделений, переход границы откладывается. Не исключено, что ждать придется довольно долго.
Диалог между Райедом и Ибн-Педро. Ибн-Педро спрашивает, что мы хотели бы поесть, когда приедем в Баба-Амр, чтобы предупредить тех, кто нас ждет. Райед: «Свинину!» Ибн-Педро: «Тогда, специально для тебя, зарежем шиита». Райед: «Ну вот, видишь? И скажи теперь, что ты не фанатик». Ибн-Педро: «Может, и так, но не я первый начал. Это они виноваты».
Ибн-Педро рассказывает, что у Свободной армии в Баба-Амре есть тюрьмы, где содержатся shabbiha. Там проводятся судебные процессы «по всем правилам. Тех, кто виновен в гибели детей, приговаривают к высшей мере». Кроме того, там практикуются обмены заключенных, в частности, с того момента, как в страну приехали наблюдатели из арабских стран.
Он лично видел, как приговорили и расстреляли какого-то агента спецслужб. «Он убивал детей». Очень туманно. «Кроме того, он стрелял в меня». Ибн-Педро показывает рану в районе брюшной полости. Чепуха. На самом деле эту отметину ему полтора месяца назад в Инша’ат оставил снайпер, после чего его лечили в подпольной клинике.
Оживленный спор между Райедом и Ибн-Педро. Первый упрекает второго за перегибы и передергивание. И объясняет, что журналисты обязаны распространять правдивую информацию, а вранье и искажения наносят вред и им, и их делу.
Райед уточняет то, что сказал Абу Абдаллах о салафизме. В нем различают три течения: первое – такфири-джихадистское, made in USA; второе – jamaat at-tabligh [основанное в Индии в 1926 году] – транснациональное, неполитическое, имеющее целью распространение ислама в мусульманских сообществах, что роднит это течение с движением «Братьев-мусульман». И наконец, третье направление, интеллектуальное – tahrir al-uqul, «либерализация мысли», неполитическое, религиозное и элитарное.
Райед объясняет свои планы Ибн-Педро, который предлагает [чтобы передвигаться в Хомсе более свободно] заказать ему фальшивое удостоверение личности, где было бы написано «христианин». Это займет 10 дней, потому что такие документы изготовляются в Ливане.
Ожидание затягивается. Райед болтает о всяких пустяках, показывает фотографии на своем ноутбуке. Пьем чай. Мужчины молятся. Райед показывает pdf своих публикаций: очень полезно, чтобы к нам относились с большим доверием. [Я читаю Плутарха, единственную книгу, которую взял с собой.] «Эти вещи и другие подобные способны скорее привлечь большое количество читателей своей новизной и диковинностью, чем оттолкнуть их своей фальшью». («Жизнь Ромула», XVIII). Прекрасно подходит к истории, рассказанной Ибн-Педро.
Мальчишка – настоящий каид. Когда я спросил у него, как пройти в туалет, он бросился вперед, втолкнул свою мать в комнату и захлопнул дверь.
Разговор между Райедом и Абу Абдаллахом, нашим водителем. Абу Абдаллах – инженер-электрик, он шесть лет учился в Инженерном университете Дамаска. В 1990-х годах работал на нефтеперерабатывающем заводе, откуда его выгнали за то, что он не хотел прикрывать коррупцию. Чтобы работать по специальности, ему пришлось уехать в Эмираты, где он провел два года. Потом вернулся в Сирию и завел свое дело. А теперь помогает повстанцам по части материально-технического обеспечения: возит туда-сюда раненых, оружие и журналистов.
Абу Абдаллах расспрашивает нас о позиции, которую занимают народ и правительство Франции, а Райед объясняет, что в принципе они поддерживают восставших, понимают их недовольство и осуждают зверства режима. Водитель соглашается, однако замечает, что от такого отношения им никакой пользы: оно не ведет к конкретному результату. Райед не согласен: дипломатическое давление не дает режиму возможности ужесточать репрессии. «Вспомни, что они сделали в Хаме[30]!» Абу Абдаллах: Хама – это другое дело, там было восстание, начатое политическим движением – «Братьями» – и поддержанное Саддамом Хусейном. Сегодня восстал народ, а политические партии бегут за ним, чтобы догнать и оседлать революцию. Особенно это касается «Братьев-мусульман», коммунистов и салафитов (имеется в виду течение tahrir, уточняет Райед, потому что другие два в Сирии отсутствуют). Он полагает, что в последние два месяца политические партии по сути стараются вскочить в поезд на ходу.
«Братья» – это партия, и ей нужны результаты, политический выигрыш. Движение повстанцев чувствует это, что называется, на своей шкуре. То же самое с коммунистами, особенно в Джебель-Завие (в районе города Идлиб) и в Саламие (между Хомсом и Хамой, где много исмаилитов). Обе партии стараются восстановить свою социальную базу. Но сирийская улица не хочет политизации своего движения. Восставшие принимают помощь, откуда бы она ни исходила, но она не должна быть политически обусловлена.
Организация «Братья-мусульмане» готова поддержать повстанцев, но на определенных условиях: в частности, она хочет координировать их действия, диктовать лозунги манифестантам, которые должны выходить на улицы от ее имени. Повстанцы отказываются. Потом, когда будут выборы, «Братья» вольны в них участвовать. Но сирийская улица взбунтовалась не для того, чтобы оформиться в какое-то политическое движение, а в ответ на репрессии и унижения.
«Я отношусь к тем людям, которых политика не интересует. Когда я вышел на улицу, то сделал это вовсе не для того, чтобы Башар ушел. Мы хотели всего лишь более или менее достойной жизни, чтобы было что есть и чтобы нас уважали. Ведь для нас даже верить в своего бога – целая проблема. Если ты встречаешь людей в мечети, куда приходишь, чтобы укрепиться в своей вере, то тут же получаешь в их лице врагов: тебя будут представлять как оппозиционера-исламиста. Все общественные институты политизированы партией «Баас»: школа, университет. Сирийский народ чувствует себя, как в курятнике: ты можешь есть, спать, нести яйца – и это все. Думать тебе заказано. Мы – под властью «Баас», а Башар Асад – наш президент навсегда. И никакой альтернативы.
Подобного тому, что происходит в Сирии, нет нигде, разве что в Северной Корее. Нам вбивают в голову, что мы – великий народ, что мы боремся за весь арабский мир против Израиля, против империализма. Но власть нас кинула, она кинула всех арабов, кинула палестинцев, Голаны. Вся элита уже давно за границей, а почему? Потому что они поняли, откуда ветер дует. А для остальных в Сирии думать и понимать – непозволительная роскошь».
Поначалу Абу Абдаллах был слабо подкован политически, плохо разбирался в происходящем и был готов на все, чтобы избавиться от режима. В первые месяцы, возмущенный зверствами властей, он мог бы согласиться даже на иностранную интервенцию. Сегодня он относится к вмешательству извне более сдержанно и не готов сменить одно зло на другое.
Кроме того, он уверен, что Франция, США и вообще Запад смотрят на репрессивную политику Асада сквозь пальцы, потому что им выгодна слабость Сирии, которая отвечает интересам Израиля. Им не нужна сильная, демократическая Сирия с мощной армией.
Обдумываю мысль, которая пришла мне, когда мы ехали в грузовике: двойная структура общества. В ответ на созданную государством плотную полицейско-сыскную сеть граждане выстроили свою – из гражданских активистов, уважаемых лиц, религиозных иерархов. И она постепенно обрастает военизированными подразделениями, сформированными из армейских отказников, объединившихся в Свободную армию. Вторая – гражданская – структура противостоит первой, одновременно как бы обволакивая и поглощая ее (дезертиры и информаторы из армии и mukhabarat). Когда передвигаешься по стране, эта двухслойность становится особенно заметной: постоянные пересадки с машины на машину, бесконечные посредники, явочные квартиры, беспрерывная связь по телефону во избежание неприятных неожиданностей.
Можно представить дело так, что сирийское общество пребывает в состоянии раздвоенности, что две общины живут в стране бок о бок, находясь в состоянии смертельного, неразрешимого конфликта. До революции пассивное сопротивление режиму тоже было, но люди оставались встроенными в структуру общества, были связаны с ней многочисленными нитями. Теперь же гражданский слой окончательно отделяется от государственного, обрывая одну за другой оставшиеся связи. Возникшие сообщества не могут мирно сосуществовать и будут бороться не на жизнь, а на смерть. Одно из них должно быть разрушено, а его осколки будут перемолоты теми, кто выживет.
15.00. Они возвращаются: Yallah. Вещи мы оставляем, их нам привезут вечером. Ибн-Педро поедет вперед на первом грузовике с водителем; мы с Абу Абдаллахом отправимся за ними пятью минутами позже. У них есть какая-то своя, довольно сложная система оповещения друг друга на случай появления мобильного патруля, потому что телефоны здесь не берут. Если первая машина проходит, они дают предупредительный сигнал, и мотоцикл вернется, чтобы предупредить нас. Однако все проходит гладко. Подъезжаем к христианской деревне, возле которой – огромный химкомбинат. Абу Абдаллах открывает окно, и кабина наполняется отвратительным едким запахом: «Ну вот, мы находимся рядом с великолепным озером, которое любят посещать туристы, а здесь построили химический завод. Неподалеку есть нефтеперерабатывающее предприятие, и в результате в этих местах – самый высокий в стране уровень онкологических заболеваний». Вдалеке поблескивает озеро, широкой голубой каймой огибающее поселок. Горизонт скрыт сплошной серой облачностью, начинает накрапывать дождь, солнце прорывается снизу, из-под туч, освещая неуютный, утонувший в грязи пейзаж, над которым навис промышленный динозавр, выпускающий в небо тучи желтой пыли. Мы объезжаем озеро с юга и двигаемся вдоль него в направлении Баба-Амра и Хомса.
Выезжаем на автостраду Дамаск – Хомс, приподнятую над окружающей местностью высокой насыпью. Оживленное движение в обе стороны. По этой дороге я уже ездил – в 2009 году, с семьей: мы направлялись в крепость Крак де Шевалье, расположенную дальше, по дороге на Тартус. Сейчас же, уже почти до нее доехав, мы сворачиваем налево, поприветствовав какого-то человека. Чуть дальше, у одного из домов, нас ждет Ибн-Педро. Выходим из машины – дальше пойдем пешком.
Человек, с которым мы поздоровались на дороге, присоединяется к нам. Прощаемся с Абу Абдаллахом, дальше он с нами не поедет. Мы же продолжаем свой путь, и в этот момент дождь прекращается. Лужи блестят на солнце. Райед с незнакомцем шагают впереди, направляясь к тоннелю под шоссе, мы с Ибн-Педро слегка отстаем. Переход по тоннелю не представляет особых проблем, однако, чтобы не привлекать к себе внимания, лучше «не скопляться».
Наши сапоги облеплены грязью. Ибн-Педро помогает мне засучить штанины: проявляет трогательную заботу о том, чтобы я не испачкал брюки, ведь грязища – чуть ли не по колено. Входим под мост: сразу за ним – армейский блокпост. Выглядывает солдатик, наши друзья перекидываются с ним парой слов, он делает знак, и мы проходим. Дальше наш путь лежит мимо каких-то промышленных объектов: бетонные стены полуразрушены, кругом все те же непролазные хляби. Шедший с нами незнакомец сворачивает налево, мы же с Ибн-Педро продолжаем идти прямо, все дальше отходя от железной дороги. Впереди – другая ветка той же «железки», а за нею – еще один блокпост, на котором, видимо, нет наших «друзей». Хотя в принципе, если вас пропустили на первом кордоне, то и на втором не видят оснований цепляться. За вспаханным полем, куда мы вступили, сделав довольно большой крюк, чтобы не месить липкую дорожную грязь, виднеется бункер, обложенный мешками с песком. Этот пост находится от нас метрах в пятидесяти, не больше. Проходим без затруднений. Дальше тянется ряд домов. Еще метров триста, и мы подходим к машине, где нас ждут двое бойцов, на переднем сиденье – калашников. Мы садимся, машина тут же трогается с места. Городской пейзаж постепенно уплотняется, и вот уже мы катим между рядами строящихся двухэтажных домов. Вокруг люди: это Жаубар, дальнее предместье Хомса.
Чуть дальше, в середине довольно широкого проспекта, на перекрестке – контрольно-пропускной пункт САС: молодые ребята с калашами улыбаются нам. Райед хочет их сфотографировать, но Ибн-Педро возражает. Шумный спор, мы останавливаемся. Ибн-Педро и Райед орут друг на друга. Проблема в том, что эти ребята – из другого katiba, и Ибн-Педро не хочет неприятностей. Он обещает, что мы сюда вернемся, но с их начальником. Трогаемся дальше. Узкие улочки, мешанина каких-то строений – то ли окраина, то ли деревня. Люди на машинах и пешеходы – все с оружием. Еще один блокпост Свободной армии. Они контролируют всю округу, а здесь – фруктовые сады Жаубара и Баба-Амра. Сразу за ними – первые жилые дома Баба-Амра.
Все стены испещрены рытвинами – следами от попадавших в них снарядов. Проезжаем мимо постов САС, один – рядом с лавкой торговца овощами: за спинами солдат видны ящики с товаром. Въезжаем в кажущийся пустынным квартал и останавливаемся возле командного пункта Свободной армии: квартира на первом этаже, одна из стен обложена мешками с песком. С десяток военных, хорошо вооруженных, что-то едят из котелков – еда приготовлена на всех. Мы трогаемся дальше, квартал по-прежнему выглядит пустынным, и в наступающих сумерках разбитый взрывами бетон дорожного покрытия смотрится загадочно и красиво. Наконец останавливаемся возле какого-то дома, входим в квартиру – тоже на первом этаже. Здесь нас ждут Хасан и его люди.
16.20. Необходимые пояснения. Эта часть Баба-Амра называется Хакура – северная окраина квартала. Все жители Хакуры разошлись по окрестным деревням, из десяти тысяч жителей осталось только две семьи. А вообще в Баба-Амре раньше проживало где-то сто двадцать – сто тридцать тысяч человек.
Katiba «Аль-Фарук», который держит оборону Баба-Амра, насчитывает до полутора тысяч бойцов.
Комендант Хакуры – muqaddam по имени Хасан. Он утверждает, что жители покинули квартал еще в самом начале событий: его собственный дом был разрушен в ходе первой волны зачисток в Баба-Амре. Раньше он служил в Дамаске, в пехотном подразделении. О своем дезертирстве из армии он громких заявлений не делал, напротив, чтобы защитить семью от репрессий, люди из САС позвонили по его мобильнику его армейскому начальнику и сообщили, что он расстрелян. Для регулярной армии Хасан умер.
Его помощник Имад рассказывает, что в армии служит его родственник, который не дезертирует, зато поставляет повстанцам полезную информацию. Похоже, это очень распространенное явление.
Обстановка располагающая: нас усадили в гостиной и кормят sfihas с йогуртом. Ибн-Педро по своему обыкновению шутит по поводу салафитов и виски. Повсюду разложено оружие: М-16 с оптическим прицелом, пулемет 7,62 с круглым магазином, гранатомет с вязаной исламской повязкой, обмотанной вокруг ствола.
Мужчины ходят туда-сюда, подают чай. Какой-то парень волочет синтетическую сумку весом килограмм в пятьдесят: в ней несколько калашей. Офицеры достают оружие, рассматривают, начинают разбирать.
Бассель, смуглый молодой человек, в костюме и свежей рубашке, немного говорит по-английски. Фади, аккуратно подстриженный бородач, с озабоченным видом показывает след от пули на спине, полученной, когда он бежал от патруля. Пуля прошла навылет: на животе тоже отметина.
Появляется Мухаммед, молодой mulazim с бельгийской снайперской винтовкой «Герсталь» 7,62. Он утверждает, что дальность у нее – до восьмисот метров. В своем подразделении он считается большим знатоком оружия.
Подходит Джедди («Дедушка»), ответственный за информацию, приятель Райеда, с которым они подружились в ноябре. Смеются, хлопают друг друга по спине: «Значит, ты и вправду снова тут?» Джедди знаком с Манон Луазо и Софией Амара, с ним работают несколько переводчиков, они могу мне помочь. Когда Райед заводит разговор о виски, Джедди достает свой пистолет и, смеясь, заряжает его: «Виски? Да я тебя сейчас пристрелю!» Все весело хохочут. «Вот вам еще один диктатор!»
Джедди предлагает пойти к нему, и мы начинаем собираться. Но между ним и Райедом возникает спор. Джедди хочет взять нас под свою опеку, а Райед предпочитает остаться ночевать здесь, с Хасаном и ребятами. Они препираются все громче. «Если тебя не устраивает, езжай обратно в Бейрут!» В конце концов Джедди обижается не на шутку и уходит. «Раз так, то выкручивайся, как знаешь!» Райед идет за ним, стараясь его успокоить, потом возвращается. Остаемся здесь. Райед объясняет нашу ситуацию Хасану и Имаду. Мы знакомимся, но поскольку начальник бюро переводов Баба-Амра только что ушел, хлопнув дверью, я опять не могу принять участия в разговоре.
Подходят еще несколько младших офицеров, среди них рыжий парень в бежевой камуфляжной форме, который вопит во все горло, как пьяный. Потом он выходит, а человек шесть мужчин проходят в глубь салона, чтобы встать на молитву. Короткий спор о том, кто ее поведет. Рыжий возвращается: значит, он не пьян и будет молиться со всеми.
18 часов. Вместе с Имадом выходим в город. Улицы темные, машин и освещения почти нет. Проходим перекресток, где раньше был пропускной пункт регулярных войск. САС взяла его в окружение, отрезав от коммуникаций и жизнеобеспечения, и начала переговоры о сворачивании объекта. Поднимаемся по длинному проспекту: в конце него стоит еще один армейский шлагбаум, но с тех пор, как эвакуирован первый, этот чувствует свою слабость и не подает признаков жизни из опасения напороться на ответ со стороны повстанцев.
Посещение подпольного госпиталя Баба-Амра. У входа – несколько человек, среди которых и женщины, у стены стоят носилки. Длинный коридор разгорожен вдоль занавеской, за которой – палаты. Одна служит аптекой: шкафы полны лекарств, на столиках – перевязочный материал, сверху – небольшой электрический обогреватель, рядом сложены одеяла. На полу лежит женский анатомический манекен с обозначенными внутренними органами и открытой половиной черепа. В углу – два автомата калашников и бронежилет. Нас поят чаем, я беседую с доктором Абу Абду, он немного говорит по-английски. Раньше был врачом общей практики в государственной больнице, но с началом событий уволился. «Our work improves since March. We have a pool of doctors. Our work is better now»[31]. Фотографироваться отказывается: если органы безопасности узнают, чем он занимается, его семье грозят неприятности.
Он объясняет: вначале врачи сами приходили к больным на дом. Потом нашли это место, но не было ни оборудования, ни материалов. Люди им помогали, и постепенно у них появилось все необходимое. Медикаменты получили из Ливана, кое-что дали городские аптеки.
Сейчас они могут делать даже хирургические операции. Но уровень этих операций выяснить трудно. Хирурги есть, есть кетамин для наркоза. Но не хватает средств дренажа, некомплект хирургических инструментов. Кроме того, некоторые врачи живут в других кварталах города, и если армейские части блокируют Баба-Амр, то они не могут добраться до госпиталя. Бывает, что необходимо сложное хирургическое вмешательство, а специалист этого профиля прийти не может.
Иногда им приходится посылать врачей и все необходимое в другие места – в Эр-Растан, в Тальбису.
Количество раненых – разное. Иногда трое-пятеро за день – подстреленные снайпером. Если же город обстреливают армейские части, то может быть сто и даже полтораста человек. Никакой статистики они не ведут. Три месяца назад, во время рейда армейских подразделений, им в руки попал рентгеновский снимок грудной клетки одного из пациентов. На снимке было обозначено его имя, и оно тут же попало в списки госбезопасности.
Жители Баба-Амра опасаются посещать госпиталь из-за слежки mukhabarat, а позволить себе частные клиники они тоже не могут – слишком дорого. Агенты mukhabarat могут арестовать или, как минимум, помешать людям получить медицинскую помощь, если выяснится, что они – жители Баба-Амра.
Заходит боец в балаклаве и вязаном шарфе, раскрашенном в цвета свободной Сирии. Как нам объясняют, он дезертировал из правительственных войск всего три часа назад. Звание – mulazim, служил в Дамаске, сюда приехал в увольнительную и стал «отказником». Армейскую форму снять не успел: на нем камуфляжная куртка. Его брат, тоже mulazim, попал в тюрьму за то, что отказался стрелять в манифестантов. Парень боится за брата, поэтому и закрыл лицо. Собирается вступить в САС. На минуту снимает балаклаву, чтобы мы могли убедиться, что фотография на военном билете – именно его.
Лицо напряженное, он явно нервничает. Глаза беспокойно бегают. Наш хозяин начинается его ругать: «Ты же военный, где твоя храбрость! Почему прячешь лицо? Офицер командует другими, он должен служить для всех примером».
Друзья рассказали этому парню, что происходит в военных тюрьмах Дамаска, Кабуна и Аазра. Там держат офицеров за высказывания против режима или за отказ стрелять. Узники разных вероисповеданий сидят в разных камерах и никогда не пересекаются; в этих тюрьмах – полный набор религиозных конфессий: друзы, алавиты, христиане и т. д.
Наш новый знакомый служил в авиации, на военном аэродроме Дюмайр, в пригороде Дамаска. Был вторым пилотом на вертолете Ми-8. Он утверждает, что «вертушки» с установленным в дверях пулеметом калибра 7,62 использовались против манифестаций в Забадани. Поначалу людей только пугали, но потом все-таки стали стрелять.
* * *
11 часов. Отъезд под дождем, с нами Гнев и Ибн-Педро. В кабине места нет, я сижу скрючившись в задней части пикапа между ящиками со снарядами. На выезде из Аль-Кусейра снаряды и два противотанковых гранатомета перегружают в грузовик, который ненамного больше нашего. За рулем – другой шофер. Я пересаживаюсь в кабину – на колени к Райеду, рядом – Ибн-Педро, Гнев – с другой стороны. Шоссе, затем нескончаемая, грязная проселочная дорога, пикап трясется по колдобинам, а навстречу вереницей идут грузовики – те, кто тоже хочет объехать армейский пропускной пункт. Дождь перемежается с градом, в промежутках выглядывает солнце. Через несколько километров, в какой-то деревне мы нагоняем грузовик, перевозящий медикаменты, спрятанные в кузове с двойным дном, и еще один маленький грузовичок. Затем быстро двигаемся до третьей деревни. Дорогой между Абу Абдаллахом, нашим водителем, и Райедом завязывается спор о салафизме. Абу Абдаллах: «Ну и что, видел ты здесь салафитов, как утверждает Башар?» Райед: «Это как посмотреть. А кого ты считаешь салафитами?» – «В этом-то вся и штука. Слово имеет два разных толкования. Мусульмане из страны Шам[29] придерживаются умеренных взглядов. Чтобы в жизни был порядок, они следуют примеру своих набожных предков, верующих прежних времен, которые жили по законам ислама. В этом базовый смысл салафизма. Другой смысл – такфиризм, джихадизм, терроризм – придают ему американцы и Израиль. Но к нам это не имеет никакого отношения».Въезжаем в деревню и паркуемся возле одного из домов. Навстречу выходят женщина и улыбчивый мальчик, который крепко жмет нам руки – настоящий мужчина. Нас проводят в гостиную: придется подождать. САС засекла какое-то движение армейских подразделений, переход границы откладывается. Не исключено, что ждать придется довольно долго.
Диалог между Райедом и Ибн-Педро. Ибн-Педро спрашивает, что мы хотели бы поесть, когда приедем в Баба-Амр, чтобы предупредить тех, кто нас ждет. Райед: «Свинину!» Ибн-Педро: «Тогда, специально для тебя, зарежем шиита». Райед: «Ну вот, видишь? И скажи теперь, что ты не фанатик». Ибн-Педро: «Может, и так, но не я первый начал. Это они виноваты».
Ибн-Педро рассказывает, что у Свободной армии в Баба-Амре есть тюрьмы, где содержатся shabbiha. Там проводятся судебные процессы «по всем правилам. Тех, кто виновен в гибели детей, приговаривают к высшей мере». Кроме того, там практикуются обмены заключенных, в частности, с того момента, как в страну приехали наблюдатели из арабских стран.
Он лично видел, как приговорили и расстреляли какого-то агента спецслужб. «Он убивал детей». Очень туманно. «Кроме того, он стрелял в меня». Ибн-Педро показывает рану в районе брюшной полости. Чепуха. На самом деле эту отметину ему полтора месяца назад в Инша’ат оставил снайпер, после чего его лечили в подпольной клинике.
Оживленный спор между Райедом и Ибн-Педро. Первый упрекает второго за перегибы и передергивание. И объясняет, что журналисты обязаны распространять правдивую информацию, а вранье и искажения наносят вред и им, и их делу.
Райед уточняет то, что сказал Абу Абдаллах о салафизме. В нем различают три течения: первое – такфири-джихадистское, made in USA; второе – jamaat at-tabligh [основанное в Индии в 1926 году] – транснациональное, неполитическое, имеющее целью распространение ислама в мусульманских сообществах, что роднит это течение с движением «Братьев-мусульман». И наконец, третье направление, интеллектуальное – tahrir al-uqul, «либерализация мысли», неполитическое, религиозное и элитарное.
Райед объясняет свои планы Ибн-Педро, который предлагает [чтобы передвигаться в Хомсе более свободно] заказать ему фальшивое удостоверение личности, где было бы написано «христианин». Это займет 10 дней, потому что такие документы изготовляются в Ливане.
Ожидание затягивается. Райед болтает о всяких пустяках, показывает фотографии на своем ноутбуке. Пьем чай. Мужчины молятся. Райед показывает pdf своих публикаций: очень полезно, чтобы к нам относились с большим доверием. [Я читаю Плутарха, единственную книгу, которую взял с собой.] «Эти вещи и другие подобные способны скорее привлечь большое количество читателей своей новизной и диковинностью, чем оттолкнуть их своей фальшью». («Жизнь Ромула», XVIII). Прекрасно подходит к истории, рассказанной Ибн-Педро.
Мальчишка – настоящий каид. Когда я спросил у него, как пройти в туалет, он бросился вперед, втолкнул свою мать в комнату и захлопнул дверь.
Разговор между Райедом и Абу Абдаллахом, нашим водителем. Абу Абдаллах – инженер-электрик, он шесть лет учился в Инженерном университете Дамаска. В 1990-х годах работал на нефтеперерабатывающем заводе, откуда его выгнали за то, что он не хотел прикрывать коррупцию. Чтобы работать по специальности, ему пришлось уехать в Эмираты, где он провел два года. Потом вернулся в Сирию и завел свое дело. А теперь помогает повстанцам по части материально-технического обеспечения: возит туда-сюда раненых, оружие и журналистов.
Абу Абдаллах расспрашивает нас о позиции, которую занимают народ и правительство Франции, а Райед объясняет, что в принципе они поддерживают восставших, понимают их недовольство и осуждают зверства режима. Водитель соглашается, однако замечает, что от такого отношения им никакой пользы: оно не ведет к конкретному результату. Райед не согласен: дипломатическое давление не дает режиму возможности ужесточать репрессии. «Вспомни, что они сделали в Хаме[30]!» Абу Абдаллах: Хама – это другое дело, там было восстание, начатое политическим движением – «Братьями» – и поддержанное Саддамом Хусейном. Сегодня восстал народ, а политические партии бегут за ним, чтобы догнать и оседлать революцию. Особенно это касается «Братьев-мусульман», коммунистов и салафитов (имеется в виду течение tahrir, уточняет Райед, потому что другие два в Сирии отсутствуют). Он полагает, что в последние два месяца политические партии по сути стараются вскочить в поезд на ходу.
«Братья» – это партия, и ей нужны результаты, политический выигрыш. Движение повстанцев чувствует это, что называется, на своей шкуре. То же самое с коммунистами, особенно в Джебель-Завие (в районе города Идлиб) и в Саламие (между Хомсом и Хамой, где много исмаилитов). Обе партии стараются восстановить свою социальную базу. Но сирийская улица не хочет политизации своего движения. Восставшие принимают помощь, откуда бы она ни исходила, но она не должна быть политически обусловлена.
Организация «Братья-мусульмане» готова поддержать повстанцев, но на определенных условиях: в частности, она хочет координировать их действия, диктовать лозунги манифестантам, которые должны выходить на улицы от ее имени. Повстанцы отказываются. Потом, когда будут выборы, «Братья» вольны в них участвовать. Но сирийская улица взбунтовалась не для того, чтобы оформиться в какое-то политическое движение, а в ответ на репрессии и унижения.
«Я отношусь к тем людям, которых политика не интересует. Когда я вышел на улицу, то сделал это вовсе не для того, чтобы Башар ушел. Мы хотели всего лишь более или менее достойной жизни, чтобы было что есть и чтобы нас уважали. Ведь для нас даже верить в своего бога – целая проблема. Если ты встречаешь людей в мечети, куда приходишь, чтобы укрепиться в своей вере, то тут же получаешь в их лице врагов: тебя будут представлять как оппозиционера-исламиста. Все общественные институты политизированы партией «Баас»: школа, университет. Сирийский народ чувствует себя, как в курятнике: ты можешь есть, спать, нести яйца – и это все. Думать тебе заказано. Мы – под властью «Баас», а Башар Асад – наш президент навсегда. И никакой альтернативы.
Подобного тому, что происходит в Сирии, нет нигде, разве что в Северной Корее. Нам вбивают в голову, что мы – великий народ, что мы боремся за весь арабский мир против Израиля, против империализма. Но власть нас кинула, она кинула всех арабов, кинула палестинцев, Голаны. Вся элита уже давно за границей, а почему? Потому что они поняли, откуда ветер дует. А для остальных в Сирии думать и понимать – непозволительная роскошь».
Поначалу Абу Абдаллах был слабо подкован политически, плохо разбирался в происходящем и был готов на все, чтобы избавиться от режима. В первые месяцы, возмущенный зверствами властей, он мог бы согласиться даже на иностранную интервенцию. Сегодня он относится к вмешательству извне более сдержанно и не готов сменить одно зло на другое.
Кроме того, он уверен, что Франция, США и вообще Запад смотрят на репрессивную политику Асада сквозь пальцы, потому что им выгодна слабость Сирии, которая отвечает интересам Израиля. Им не нужна сильная, демократическая Сирия с мощной армией.
Обдумываю мысль, которая пришла мне, когда мы ехали в грузовике: двойная структура общества. В ответ на созданную государством плотную полицейско-сыскную сеть граждане выстроили свою – из гражданских активистов, уважаемых лиц, религиозных иерархов. И она постепенно обрастает военизированными подразделениями, сформированными из армейских отказников, объединившихся в Свободную армию. Вторая – гражданская – структура противостоит первой, одновременно как бы обволакивая и поглощая ее (дезертиры и информаторы из армии и mukhabarat). Когда передвигаешься по стране, эта двухслойность становится особенно заметной: постоянные пересадки с машины на машину, бесконечные посредники, явочные квартиры, беспрерывная связь по телефону во избежание неприятных неожиданностей.
Можно представить дело так, что сирийское общество пребывает в состоянии раздвоенности, что две общины живут в стране бок о бок, находясь в состоянии смертельного, неразрешимого конфликта. До революции пассивное сопротивление режиму тоже было, но люди оставались встроенными в структуру общества, были связаны с ней многочисленными нитями. Теперь же гражданский слой окончательно отделяется от государственного, обрывая одну за другой оставшиеся связи. Возникшие сообщества не могут мирно сосуществовать и будут бороться не на жизнь, а на смерть. Одно из них должно быть разрушено, а его осколки будут перемолоты теми, кто выживет.
* * *
14.30. Путь свободен. Абу Абдаллах и Ибн-Педро ушли сверять маршрут и убедиться, что преград не будет.15.00. Они возвращаются: Yallah. Вещи мы оставляем, их нам привезут вечером. Ибн-Педро поедет вперед на первом грузовике с водителем; мы с Абу Абдаллахом отправимся за ними пятью минутами позже. У них есть какая-то своя, довольно сложная система оповещения друг друга на случай появления мобильного патруля, потому что телефоны здесь не берут. Если первая машина проходит, они дают предупредительный сигнал, и мотоцикл вернется, чтобы предупредить нас. Однако все проходит гладко. Подъезжаем к христианской деревне, возле которой – огромный химкомбинат. Абу Абдаллах открывает окно, и кабина наполняется отвратительным едким запахом: «Ну вот, мы находимся рядом с великолепным озером, которое любят посещать туристы, а здесь построили химический завод. Неподалеку есть нефтеперерабатывающее предприятие, и в результате в этих местах – самый высокий в стране уровень онкологических заболеваний». Вдалеке поблескивает озеро, широкой голубой каймой огибающее поселок. Горизонт скрыт сплошной серой облачностью, начинает накрапывать дождь, солнце прорывается снизу, из-под туч, освещая неуютный, утонувший в грязи пейзаж, над которым навис промышленный динозавр, выпускающий в небо тучи желтой пыли. Мы объезжаем озеро с юга и двигаемся вдоль него в направлении Баба-Амра и Хомса.
Выезжаем на автостраду Дамаск – Хомс, приподнятую над окружающей местностью высокой насыпью. Оживленное движение в обе стороны. По этой дороге я уже ездил – в 2009 году, с семьей: мы направлялись в крепость Крак де Шевалье, расположенную дальше, по дороге на Тартус. Сейчас же, уже почти до нее доехав, мы сворачиваем налево, поприветствовав какого-то человека. Чуть дальше, у одного из домов, нас ждет Ибн-Педро. Выходим из машины – дальше пойдем пешком.
Человек, с которым мы поздоровались на дороге, присоединяется к нам. Прощаемся с Абу Абдаллахом, дальше он с нами не поедет. Мы же продолжаем свой путь, и в этот момент дождь прекращается. Лужи блестят на солнце. Райед с незнакомцем шагают впереди, направляясь к тоннелю под шоссе, мы с Ибн-Педро слегка отстаем. Переход по тоннелю не представляет особых проблем, однако, чтобы не привлекать к себе внимания, лучше «не скопляться».
Наши сапоги облеплены грязью. Ибн-Педро помогает мне засучить штанины: проявляет трогательную заботу о том, чтобы я не испачкал брюки, ведь грязища – чуть ли не по колено. Входим под мост: сразу за ним – армейский блокпост. Выглядывает солдатик, наши друзья перекидываются с ним парой слов, он делает знак, и мы проходим. Дальше наш путь лежит мимо каких-то промышленных объектов: бетонные стены полуразрушены, кругом все те же непролазные хляби. Шедший с нами незнакомец сворачивает налево, мы же с Ибн-Педро продолжаем идти прямо, все дальше отходя от железной дороги. Впереди – другая ветка той же «железки», а за нею – еще один блокпост, на котором, видимо, нет наших «друзей». Хотя в принципе, если вас пропустили на первом кордоне, то и на втором не видят оснований цепляться. За вспаханным полем, куда мы вступили, сделав довольно большой крюк, чтобы не месить липкую дорожную грязь, виднеется бункер, обложенный мешками с песком. Этот пост находится от нас метрах в пятидесяти, не больше. Проходим без затруднений. Дальше тянется ряд домов. Еще метров триста, и мы подходим к машине, где нас ждут двое бойцов, на переднем сиденье – калашников. Мы садимся, машина тут же трогается с места. Городской пейзаж постепенно уплотняется, и вот уже мы катим между рядами строящихся двухэтажных домов. Вокруг люди: это Жаубар, дальнее предместье Хомса.
Чуть дальше, в середине довольно широкого проспекта, на перекрестке – контрольно-пропускной пункт САС: молодые ребята с калашами улыбаются нам. Райед хочет их сфотографировать, но Ибн-Педро возражает. Шумный спор, мы останавливаемся. Ибн-Педро и Райед орут друг на друга. Проблема в том, что эти ребята – из другого katiba, и Ибн-Педро не хочет неприятностей. Он обещает, что мы сюда вернемся, но с их начальником. Трогаемся дальше. Узкие улочки, мешанина каких-то строений – то ли окраина, то ли деревня. Люди на машинах и пешеходы – все с оружием. Еще один блокпост Свободной армии. Они контролируют всю округу, а здесь – фруктовые сады Жаубара и Баба-Амра. Сразу за ними – первые жилые дома Баба-Амра.
Все стены испещрены рытвинами – следами от попадавших в них снарядов. Проезжаем мимо постов САС, один – рядом с лавкой торговца овощами: за спинами солдат видны ящики с товаром. Въезжаем в кажущийся пустынным квартал и останавливаемся возле командного пункта Свободной армии: квартира на первом этаже, одна из стен обложена мешками с песком. С десяток военных, хорошо вооруженных, что-то едят из котелков – еда приготовлена на всех. Мы трогаемся дальше, квартал по-прежнему выглядит пустынным, и в наступающих сумерках разбитый взрывами бетон дорожного покрытия смотрится загадочно и красиво. Наконец останавливаемся возле какого-то дома, входим в квартиру – тоже на первом этаже. Здесь нас ждут Хасан и его люди.
16.20. Необходимые пояснения. Эта часть Баба-Амра называется Хакура – северная окраина квартала. Все жители Хакуры разошлись по окрестным деревням, из десяти тысяч жителей осталось только две семьи. А вообще в Баба-Амре раньше проживало где-то сто двадцать – сто тридцать тысяч человек.
Katiba «Аль-Фарук», который держит оборону Баба-Амра, насчитывает до полутора тысяч бойцов.
Комендант Хакуры – muqaddam по имени Хасан. Он утверждает, что жители покинули квартал еще в самом начале событий: его собственный дом был разрушен в ходе первой волны зачисток в Баба-Амре. Раньше он служил в Дамаске, в пехотном подразделении. О своем дезертирстве из армии он громких заявлений не делал, напротив, чтобы защитить семью от репрессий, люди из САС позвонили по его мобильнику его армейскому начальнику и сообщили, что он расстрелян. Для регулярной армии Хасан умер.
Его помощник Имад рассказывает, что в армии служит его родственник, который не дезертирует, зато поставляет повстанцам полезную информацию. Похоже, это очень распространенное явление.
Обстановка располагающая: нас усадили в гостиной и кормят sfihas с йогуртом. Ибн-Педро по своему обыкновению шутит по поводу салафитов и виски. Повсюду разложено оружие: М-16 с оптическим прицелом, пулемет 7,62 с круглым магазином, гранатомет с вязаной исламской повязкой, обмотанной вокруг ствола.
Мужчины ходят туда-сюда, подают чай. Какой-то парень волочет синтетическую сумку весом килограмм в пятьдесят: в ней несколько калашей. Офицеры достают оружие, рассматривают, начинают разбирать.
Бассель, смуглый молодой человек, в костюме и свежей рубашке, немного говорит по-английски. Фади, аккуратно подстриженный бородач, с озабоченным видом показывает след от пули на спине, полученной, когда он бежал от патруля. Пуля прошла навылет: на животе тоже отметина.
Появляется Мухаммед, молодой mulazim с бельгийской снайперской винтовкой «Герсталь» 7,62. Он утверждает, что дальность у нее – до восьмисот метров. В своем подразделении он считается большим знатоком оружия.
Подходит Джедди («Дедушка»), ответственный за информацию, приятель Райеда, с которым они подружились в ноябре. Смеются, хлопают друг друга по спине: «Значит, ты и вправду снова тут?» Джедди знаком с Манон Луазо и Софией Амара, с ним работают несколько переводчиков, они могу мне помочь. Когда Райед заводит разговор о виски, Джедди достает свой пистолет и, смеясь, заряжает его: «Виски? Да я тебя сейчас пристрелю!» Все весело хохочут. «Вот вам еще один диктатор!»
Джедди предлагает пойти к нему, и мы начинаем собираться. Но между ним и Райедом возникает спор. Джедди хочет взять нас под свою опеку, а Райед предпочитает остаться ночевать здесь, с Хасаном и ребятами. Они препираются все громче. «Если тебя не устраивает, езжай обратно в Бейрут!» В конце концов Джедди обижается не на шутку и уходит. «Раз так, то выкручивайся, как знаешь!» Райед идет за ним, стараясь его успокоить, потом возвращается. Остаемся здесь. Райед объясняет нашу ситуацию Хасану и Имаду. Мы знакомимся, но поскольку начальник бюро переводов Баба-Амра только что ушел, хлопнув дверью, я опять не могу принять участия в разговоре.
Подходят еще несколько младших офицеров, среди них рыжий парень в бежевой камуфляжной форме, который вопит во все горло, как пьяный. Потом он выходит, а человек шесть мужчин проходят в глубь салона, чтобы встать на молитву. Короткий спор о том, кто ее поведет. Рыжий возвращается: значит, он не пьян и будет молиться со всеми.
18 часов. Вместе с Имадом выходим в город. Улицы темные, машин и освещения почти нет. Проходим перекресток, где раньше был пропускной пункт регулярных войск. САС взяла его в окружение, отрезав от коммуникаций и жизнеобеспечения, и начала переговоры о сворачивании объекта. Поднимаемся по длинному проспекту: в конце него стоит еще один армейский шлагбаум, но с тех пор, как эвакуирован первый, этот чувствует свою слабость и не подает признаков жизни из опасения напороться на ответ со стороны повстанцев.
Посещение подпольного госпиталя Баба-Амра. У входа – несколько человек, среди которых и женщины, у стены стоят носилки. Длинный коридор разгорожен вдоль занавеской, за которой – палаты. Одна служит аптекой: шкафы полны лекарств, на столиках – перевязочный материал, сверху – небольшой электрический обогреватель, рядом сложены одеяла. На полу лежит женский анатомический манекен с обозначенными внутренними органами и открытой половиной черепа. В углу – два автомата калашников и бронежилет. Нас поят чаем, я беседую с доктором Абу Абду, он немного говорит по-английски. Раньше был врачом общей практики в государственной больнице, но с началом событий уволился. «Our work improves since March. We have a pool of doctors. Our work is better now»[31]. Фотографироваться отказывается: если органы безопасности узнают, чем он занимается, его семье грозят неприятности.
Он объясняет: вначале врачи сами приходили к больным на дом. Потом нашли это место, но не было ни оборудования, ни материалов. Люди им помогали, и постепенно у них появилось все необходимое. Медикаменты получили из Ливана, кое-что дали городские аптеки.
Сейчас они могут делать даже хирургические операции. Но уровень этих операций выяснить трудно. Хирурги есть, есть кетамин для наркоза. Но не хватает средств дренажа, некомплект хирургических инструментов. Кроме того, некоторые врачи живут в других кварталах города, и если армейские части блокируют Баба-Амр, то они не могут добраться до госпиталя. Бывает, что необходимо сложное хирургическое вмешательство, а специалист этого профиля прийти не может.
Иногда им приходится посылать врачей и все необходимое в другие места – в Эр-Растан, в Тальбису.
Количество раненых – разное. Иногда трое-пятеро за день – подстреленные снайпером. Если же город обстреливают армейские части, то может быть сто и даже полтораста человек. Никакой статистики они не ведут. Три месяца назад, во время рейда армейских подразделений, им в руки попал рентгеновский снимок грудной клетки одного из пациентов. На снимке было обозначено его имя, и оно тут же попало в списки госбезопасности.
Жители Баба-Амра опасаются посещать госпиталь из-за слежки mukhabarat, а позволить себе частные клиники они тоже не могут – слишком дорого. Агенты mukhabarat могут арестовать или, как минимум, помешать людям получить медицинскую помощь, если выяснится, что они – жители Баба-Амра.