Страница:
Джонатан Литтелл
Хомские тетради. Записки о сирийской войне
16 января – 2 февраля 2012
Jonathan Littell
Carnets de Homs. 16 janvier – 2 fеvrier 2012
© Jonathan Littell, 2012
© Editions Gallimard, 2012 pour edition originale
© Н. Чеснокова, перевод с французского, 2014
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2014
Предисловие
Эта книга – не беллетристика, а подлинный документ. В ее основу легли два блокнота моих собственных записей, сделанных по следам реальных событий во время нелегальной поездки в Сирию в январе 2012 года. Вначале я думал, что мои заметки годятся лишь для того, чтобы по возвращении на их основе написать несколько статей. Но мало-помалу, за долгие периоды вынужденных простоев, отдыха и ожидания, в ходе всевозможных бесед и обсуждений, в процессе перевода и в результате некоего лихорадочного состояния, подталкивающего нас к тому, чтобы, не откладывая, зафиксировать пережитое на бумаге, они увеличились в объеме настолько, что стали пригодны для публикации. Другое дело – стоили ли они того. Ответить утвердительно меня побудило то обстоятельство, что в них был описан довольно краткий и уже отошедший в прошлое период, протекавший практически в отсутствие сторонних наблюдателей, – последние дни восстания против режима Башара Асада части города Хомс, потопленного властями в крови, которая льется там и сейчас, когда я пишу эти строки.
Мне хотелось бы представить читателю этот текст в его первозданном, необработанном виде. Но некоторые фрагменты, в силу специфических условий, в которых он писался, получились слишком невнятными и обрывочными, и я был вынужден их переделать. Вдалеке от тех мест пришлось восполнять недостающее с помощью памяти. Но это все: за исключением необходимых уточнений и комментариев, я не прибавил к тексту ничего.
Всем известно, что сирийское правительство фактически запретило иностранным журналистам работать на территории страны. Те немногие репортеры, которым удается получить визу, находятся там под плотной опекой властей, лишены свободы передвижения и возможности общаться с рядовыми гражданами и часто становятся объектом манипуляций и провокаций, иногда со смертельным исходом, как та, что стоила жизни французскому репортеру Жилю Жакье. Есть, правда, и такие, кому удается обеспечить себе свободу рук, въехав в страну по туристической визе, а затем «ускользнув» из-под бдительного ока властей или перейдя границу нелегально с помощью бойцов Свободной армии Сирии (САС), как это сделали мы с моим фотографом Мани. Но и в этом случае, как мы смогли убедиться в последние недели, есть риск нарваться на неприятности.
Мысль сделать такой репортаж пришла мне в декабре 2011-го, после возвращения из Хомса моей знакомой Манон Луазо, отснявшей там материал для документального фильма. Я поделился своей идеей с редакторами газеты «Le Monde», она им понравилась, и они предложили мне взять в попутчики Мани. Он уже бывал в Сирии, где провел в октябре-ноябре 2011-го больше месяца и по возвращении опубликовал уникальный фоторепортаж: на тот момент ничего подобного в прессе не появлялось. И если нам удалось попасть туда сравнительно легко и быстро и работать в Хомсе довольно свободно, то это лишь благодаря связям и знакомству со страной, которые он приобрел в предыдущую поездку. Найти переводчика на месте практически невозможно, и Мани, прекрасно говорящий по-арабски, оказал мне неоценимую услугу, переведя большинство интервью. Наш совместный репортаж – текст с фотографиями – был напечатан в пяти номерах «Le Monde», с 14 по 18 февраля.
Разумеется, Мани часто упоминается в моих записях. Из соображений секретности мы оба взяли себе военные псевдонимы (себя я называл Абу Эмир), а Мани будет выступать под тем, который выбрал он, – Райед. Это относится и к большинству сирийцев, с которыми мы общались: у них всех есть псевдонимы – или те, что выбрали они, или те, которыми назвал их я. Что же касается людей, которые фигурируют в книге под своими настоящими именами, то разрешение их обнародовать я получил от них лично. Имен раненых или убитых я не называл вовсе из опасения навлечь гнев властей на их близких или на них самих – на случай, если они остались в живых.
Появление этого текста было бы невозможно без доверия и поддержки, оказанных нам газетой «Le Monde». Мне хочется поблагодарить всех ее сотрудников, участвовавших в нашем проекте, и в особенности Сержа Мишеля, заместителя директора редакции, и Жиля Пари, редактора международного отдела. И наконец, мне хочется выразить свою благодарность и восхищение тем многочисленным сирийцам – гражданским активистам и бойцам Свободной армии, – которые нам помогали без колебаний и часто с риском для жизни.
Мне хотелось бы представить читателю этот текст в его первозданном, необработанном виде. Но некоторые фрагменты, в силу специфических условий, в которых он писался, получились слишком невнятными и обрывочными, и я был вынужден их переделать. Вдалеке от тех мест пришлось восполнять недостающее с помощью памяти. Но это все: за исключением необходимых уточнений и комментариев, я не прибавил к тексту ничего.
Всем известно, что сирийское правительство фактически запретило иностранным журналистам работать на территории страны. Те немногие репортеры, которым удается получить визу, находятся там под плотной опекой властей, лишены свободы передвижения и возможности общаться с рядовыми гражданами и часто становятся объектом манипуляций и провокаций, иногда со смертельным исходом, как та, что стоила жизни французскому репортеру Жилю Жакье. Есть, правда, и такие, кому удается обеспечить себе свободу рук, въехав в страну по туристической визе, а затем «ускользнув» из-под бдительного ока властей или перейдя границу нелегально с помощью бойцов Свободной армии Сирии (САС), как это сделали мы с моим фотографом Мани. Но и в этом случае, как мы смогли убедиться в последние недели, есть риск нарваться на неприятности.
Мысль сделать такой репортаж пришла мне в декабре 2011-го, после возвращения из Хомса моей знакомой Манон Луазо, отснявшей там материал для документального фильма. Я поделился своей идеей с редакторами газеты «Le Monde», она им понравилась, и они предложили мне взять в попутчики Мани. Он уже бывал в Сирии, где провел в октябре-ноябре 2011-го больше месяца и по возвращении опубликовал уникальный фоторепортаж: на тот момент ничего подобного в прессе не появлялось. И если нам удалось попасть туда сравнительно легко и быстро и работать в Хомсе довольно свободно, то это лишь благодаря связям и знакомству со страной, которые он приобрел в предыдущую поездку. Найти переводчика на месте практически невозможно, и Мани, прекрасно говорящий по-арабски, оказал мне неоценимую услугу, переведя большинство интервью. Наш совместный репортаж – текст с фотографиями – был напечатан в пяти номерах «Le Monde», с 14 по 18 февраля.
Разумеется, Мани часто упоминается в моих записях. Из соображений секретности мы оба взяли себе военные псевдонимы (себя я называл Абу Эмир), а Мани будет выступать под тем, который выбрал он, – Райед. Это относится и к большинству сирийцев, с которыми мы общались: у них всех есть псевдонимы – или те, что выбрали они, или те, которыми назвал их я. Что же касается людей, которые фигурируют в книге под своими настоящими именами, то разрешение их обнародовать я получил от них лично. Имен раненых или убитых я не называл вовсе из опасения навлечь гнев властей на их близких или на них самих – на случай, если они остались в живых.
Появление этого текста было бы невозможно без доверия и поддержки, оказанных нам газетой «Le Monde». Мне хочется поблагодарить всех ее сотрудников, участвовавших в нашем проекте, и в особенности Сержа Мишеля, заместителя директора редакции, и Жиля Пари, редактора международного отдела. И наконец, мне хочется выразить свою благодарность и восхищение тем многочисленным сирийцам – гражданским активистам и бойцам Свободной армии, – которые нам помогали без колебаний и часто с риском для жизни.
Понедельник 16 января. Триполи, Ливан
Я прилетел в Бейрут в пятницу, 13 января. Мани присоединился ко мне 14-го и тут же начал звонить в Хомс, чтобы нас переправили через границу. Абу Брахим, религиозный старшина квартала Баяда, у которого Мани жил в ноябре, обратился к своим знакомым в САС с просьбой организовать для нас коридор через границу. В понедельник 16-го, часам к пяти дня, Мани – отныне носящий имя Райед – получил телефонный звонок: нам предлагалось прибыть в Триполи тем же вечером.
22.30. Мы в Триполи, идет дождь[1]. В условленном месте нас встретили трое крепких парней и отвели на квартиру, оказавшуюся совсем рядом. На лестнице темно, из стен торчат оборванные провода. В доме жуткий холод, но квартира оказалась просторной и красиво убранной: полы из отшлифованного камня, позолоченная мебель с бархатной обивкой, большой стеклянный канделябр. На стенах – картины и фрагменты арабской вязи в рамках. Д., молодой активист, приехавший из Хомса неделю назад, поставив ноутбук на низкий столик, чатится в скайпе. «Мне очень жаль, но квартира холостяцкая!» Включенный телевизор настроен на канал «Сирийский народ» – оппозиционная телестанция, вещающая из Великобритании.
Д. рассказывает нам о Жиле Жакье. «Режим уничтожил его намеренно, чтобы отбить у журналистов охоту приезжать в страну. Жакье убили в Акраме, квартале Аль-Джадиды, населенном лояльными к Асаду алавитами, прямо напротив рынка Аль-Бутул. Фальшивую информацию о месте предполагаемой атаки распространяли власти и один журналист-предатель». Рассказчик имел в виду Мухаммеда Баллу из арабской службы Би-би-си, ливанца по национальности, члена Сирийской национал-социалистической партии. Би-би-си, как говорят, принесла извинения за своего сотрудника[2]. Жиль Жакье, репортер «Франс-2», погиб в Хомсе 11 января во время артиллерийского обстрела города, где в то время находилась группа журналистов, работавшая в стране с санкции и под охраной властей. Вину за гибель журналиста правительство и оппозиция валят друг на друга. Все время, что мы будем находиться в Сирии, о трагедии с Жакье нам станут рассказывать многие, пытаясь убедить в виновности режима, хотя никаких неопровержимых доказательств мы так и не услышим.
Пришли какие-то люди. Главный среди них – А. наш проводник, бородатый, приземистый, улыбчивый. Одет в черное, в каждой руке – по мобильнику.
Д. продолжает свой рассказ о Жакье. Восставшие считают его shahid[3], как и всех жертв режима. На страничке Facebook, посвященной сирийской революции, прошлый четверг был объявлен Днем памяти Жиля Жакье; поминальными становятся все дни недели, а не только пятницы. Д. продолжает восхищаться погибшим французом: «Он приехал сюда, чтобы всему миру рассказать о страданиях сирийского народа». Координационные комитеты революции собирают доказательства того, что Жиль Жакье был убит властями. Парень приводит навскидку такие объяснения: shabbiha[4], свирепствующие в Хомсе, обычно являются выходцами из Акрама и прилегающих к нему кварталов;
оппозиционерам появляться там очень опасно. Университет, расположенный в западной части города, вообще объявлен военной зоной. По телевизору говорили о минометном обстреле, однако Д. утверждает, что у Свободной армии минометов нет, как нет вообще никаких тяжелых вооружений такого типа. Это его главный довод, и он его горячо защищает. В разговор вмешивается проводник, и начинается спор о минометах; для него калибр 60 мм, который весит девяносто килограммов, слишком тяжел, чтобы его мог нести один солдат. Я начинаю возражать, и наш спор тонет в деталях.
Время обеда. Сытная, обильная еда принесена из ресторана: курица, хумус, фалафель, салат. Наш проводник называет себя Al-Ghadah, что в переводе означает «Гнев». «Меня так прозвали в самом начале революции, но вообще-то я веселый!» Двое его приятелей – ливанцы, с их помощью нам завтра предстоит преодолеть ливанские пропускные пункты на границе. Дальше Гнев, который родом из Хомса, доведет нас до города. Весь переход распадается на четыре этапа и займет сутки, может, полтора дня. До границы на машине, потом несколько километров на мотоцикле, затем снова на машине.
Манон Луазо, моя знакомая журналистка, рассказывала, что ей, чтобы попасть на сирийскую территорию, пришлось идти по минному полю. Я спрашиваю, что об этом думает Гнев.
В принципе, нам это не грозит. Есть другие способы, они вполне надежны. Однако случиться может всякое. Сам Гнев ходил по минам только однажды. Но даже если придется, особой проблемы здесь нет: через пару недель после того, как правительственные войска заминировали приграничную полосу, САС расчистила в ней коридор трехметровой ширины. Это было два месяца назад. Один парень потерял на этом обе ноги. Мужчины хохочут: «Бу-у-ум!» – и руками показывают, как за спиной появляются крылышки. Как у ангела. Коридор отмечен камнями, по нему постоянно ходят контрабандисты. Гнев успокаивает: «Если придется идти там, я пойду впереди. Ваши жизни дороже моей». Сказано с пафосом, но искренне.
22.30. Мы в Триполи, идет дождь[1]. В условленном месте нас встретили трое крепких парней и отвели на квартиру, оказавшуюся совсем рядом. На лестнице темно, из стен торчат оборванные провода. В доме жуткий холод, но квартира оказалась просторной и красиво убранной: полы из отшлифованного камня, позолоченная мебель с бархатной обивкой, большой стеклянный канделябр. На стенах – картины и фрагменты арабской вязи в рамках. Д., молодой активист, приехавший из Хомса неделю назад, поставив ноутбук на низкий столик, чатится в скайпе. «Мне очень жаль, но квартира холостяцкая!» Включенный телевизор настроен на канал «Сирийский народ» – оппозиционная телестанция, вещающая из Великобритании.
Д. рассказывает нам о Жиле Жакье. «Режим уничтожил его намеренно, чтобы отбить у журналистов охоту приезжать в страну. Жакье убили в Акраме, квартале Аль-Джадиды, населенном лояльными к Асаду алавитами, прямо напротив рынка Аль-Бутул. Фальшивую информацию о месте предполагаемой атаки распространяли власти и один журналист-предатель». Рассказчик имел в виду Мухаммеда Баллу из арабской службы Би-би-си, ливанца по национальности, члена Сирийской национал-социалистической партии. Би-би-си, как говорят, принесла извинения за своего сотрудника[2]. Жиль Жакье, репортер «Франс-2», погиб в Хомсе 11 января во время артиллерийского обстрела города, где в то время находилась группа журналистов, работавшая в стране с санкции и под охраной властей. Вину за гибель журналиста правительство и оппозиция валят друг на друга. Все время, что мы будем находиться в Сирии, о трагедии с Жакье нам станут рассказывать многие, пытаясь убедить в виновности режима, хотя никаких неопровержимых доказательств мы так и не услышим.
Пришли какие-то люди. Главный среди них – А. наш проводник, бородатый, приземистый, улыбчивый. Одет в черное, в каждой руке – по мобильнику.
Д. продолжает свой рассказ о Жакье. Восставшие считают его shahid[3], как и всех жертв режима. На страничке Facebook, посвященной сирийской революции, прошлый четверг был объявлен Днем памяти Жиля Жакье; поминальными становятся все дни недели, а не только пятницы. Д. продолжает восхищаться погибшим французом: «Он приехал сюда, чтобы всему миру рассказать о страданиях сирийского народа». Координационные комитеты революции собирают доказательства того, что Жиль Жакье был убит властями. Парень приводит навскидку такие объяснения: shabbiha[4], свирепствующие в Хомсе, обычно являются выходцами из Акрама и прилегающих к нему кварталов;
оппозиционерам появляться там очень опасно. Университет, расположенный в западной части города, вообще объявлен военной зоной. По телевизору говорили о минометном обстреле, однако Д. утверждает, что у Свободной армии минометов нет, как нет вообще никаких тяжелых вооружений такого типа. Это его главный довод, и он его горячо защищает. В разговор вмешивается проводник, и начинается спор о минометах; для него калибр 60 мм, который весит девяносто килограммов, слишком тяжел, чтобы его мог нести один солдат. Я начинаю возражать, и наш спор тонет в деталях.
Время обеда. Сытная, обильная еда принесена из ресторана: курица, хумус, фалафель, салат. Наш проводник называет себя Al-Ghadah, что в переводе означает «Гнев». «Меня так прозвали в самом начале революции, но вообще-то я веселый!» Двое его приятелей – ливанцы, с их помощью нам завтра предстоит преодолеть ливанские пропускные пункты на границе. Дальше Гнев, который родом из Хомса, доведет нас до города. Весь переход распадается на четыре этапа и займет сутки, может, полтора дня. До границы на машине, потом несколько километров на мотоцикле, затем снова на машине.
Манон Луазо, моя знакомая журналистка, рассказывала, что ей, чтобы попасть на сирийскую территорию, пришлось идти по минному полю. Я спрашиваю, что об этом думает Гнев.
В принципе, нам это не грозит. Есть другие способы, они вполне надежны. Однако случиться может всякое. Сам Гнев ходил по минам только однажды. Но даже если придется, особой проблемы здесь нет: через пару недель после того, как правительственные войска заминировали приграничную полосу, САС расчистила в ней коридор трехметровой ширины. Это было два месяца назад. Один парень потерял на этом обе ноги. Мужчины хохочут: «Бу-у-ум!» – и руками показывают, как за спиной появляются крылышки. Как у ангела. Коридор отмечен камнями, по нему постоянно ходят контрабандисты. Гнев успокаивает: «Если придется идти там, я пойду впереди. Ваши жизни дороже моей». Сказано с пафосом, но искренне.
Вторник 17 января. Триполи – граница – Аль-Кусейр
5.30. Клич муэдзина. Очень мелодичный, многократно усиленный динамиками, он как бы взрезает плотную ночную тьму.
6.50. Подъем. Bleary grey morning[5]. В гостиной нас терпеливо поджидают двое проводников-ливанцев.
7.30. Отъезд. Белый микроавтобус, в салоне – плазма. За руль садится один из ливанцев. На экране возникает картинка, звучит приглушенная музыка. Под проливным дождем пробираемся по запруженным транспортом улицам Триполи. Окраина, промзона. Узкие ущелья на перевале занесены снегом, приходится делать большой крюк. Кроме того, надо обойти стороной два ливанских армейских блокпоста. А вообще самая короткая дорога – на север.
Извилистый переезд через Ливанский хребет, пейзаж скудный, облака цепляются за скалистые гребни, на крышу машины мягко ложится снег. Не останавливаясь, минуем блокпост. К нам подсаживается какой-то солдатик; я, лежа, приоткрываю один глаз и снова засыпаю. Попутчик выходит в маленьком шиитском городишке, битком набитом военными. Меня будят: мы двигаемся по грунтовой дороге посреди пустынного плоскогорья. С одной стороны – окутанный облаками Ливанский хребет, с другой – деревенька, прилепившаяся у подножия горы. Перед нами – Сирия. По дороге бредут крестьяне, гонят баранов. После нескольких километров тряски выезжаем, наконец, на шоссе, идущее в объезд ливанского погранпоста. Деньги переходят из рук в руки: Гнев дает ливанцу семьсот долларов – видимо, это плата за нас, – а потом еще тысячу – вроде бы на покупки. А может, за транспортировку минометов? На краю дороги – мечеть Хизбалла: мы подъехали к шиитскому городку; как в долине Бекаа, здешние края отличаются чрезвычайной конфессиональной пестротой.
Гнев объясняет: «Большинство местных суннитов поддерживают нашу революцию, но с некоторыми исключениями; что же касается шиитов, то у них все наоборот». На дороге – трое молодых людей, рядом – два ржавых мотоцикла: древние таратайки китайского производства; по мозолистым рукам видно, что это местные крестьяне, наши ливанские друзья. Мы здороваемся, рассаживаемся на мотоциклы – по трое на каждый – и пускаемся в путь по проселочным дорогам, мимо полей и деревенских домов. Плохо одетые, сопливые ребятишки, бараны, пчельники, какой-то парень верхом на лошади. Через несколько километров подъезжаем к одному из домов – уже по ту сторону границы. Нам удалось проскользнуть между двумя пограничными постами – ливанским и сирийским. Но граница – не тонкая черта, это довольно объемное понятие.
Граница не сводится исключительно к линии на карте, ее присутствие ощущается на протяжении нескольких десятков километров благодаря глубоко эшелонированной системе заграждений, как стационарных, так и мобильных. Однако для людей, живущих в непосредственной близости, по обе ее стороны, она, напротив, как бы и не существует вовсе. Они чувствуют границу лишь как особую экономическую реальность, заставляющую их, делая свои обычные дела, постоянно ходить через нее туда-сюда.
Мы попали в дом к простым людям, здесь живут крестьяне со своими семьями. На столе кофе, отцы играют с детьми. Звонок радиотелефона, все готово, можно идти. В нескольких сотнях метров еще один дом, нас проводят в гостиную. Райед получает на мобильник СМС: MINISTRY OF TOURISM WELCOMES YOU IN SYRIA. PLEASE CALL 137 FOR TOURISM INFORMATION OR COMPLAINTS[6]. Welcome to Wonderland. На часах – ровно полдень.
Дом богатый, гостиная устлана коврами и обставлена мебелью с цветастой обивкой из синтетической ткани. Газовое освещение, большая печка на мазуте – на сирийском диалекте она называется sobia. Молодые ребята подают на подносе обильную закуску. Женщин не видно. Хозяин объясняет нам, как организованы местные силы САС: подразделения Аль-Кусейра входят в katiba[7] «Аль-Фарук» квартала Баба-Амр, которым командует Абдельраззак Тласс, в звании mulazim awwal[8]. Он был первым из кадровых офицеров правительственных войск, перешедшим на сторону повстанцев.
Как мы уже поняли, чтобы попасть в Хомс, нам, скорее всего, придется пройти через Баба-Амр, квартал на юго-западной окраине города, полностью контролируемый повстанцами. Абу Брахим, организовавший наш переход, сам живет в Баяде, в северной части Хомса. Мы расспрашиваем нашего собеседника о положении в Баба-Амре и в приграничной зоне.
Хозяин объясняет: Баба-Амр – это, по сути, бастион САС, поскольку квартал большой и к тому же он выходит на фруктовые сады на берегах Оронта. Правительственные силы его блокируют, но внутрь не заходят. Подразделения Свободной армии есть и в других кварталах города – Халдие, Баяде, но они не такие мощные, поскольку территория там не столь обширна и силам госбезопасности легче ее контролировать.
Жители приграничных деревень в протестных акциях не участвуют, поскольку не хотят привлекать к себе внимание mukhabarat[9], что могло бы помешать их мелкому бизнесу. Но дальше, в районе Аль-Кусейра, у САС есть свои подразделения, и она может вступать в боестолкновения с регулярной армией и силами безопасности.
В эту приграничную деревню подразделения армии и сил безопасности входили уже дважды. Обыскивали дома в поисках подрывных элементов. Но, не найдя никого, ушли, в общем-то не причинив никому особых неприятностей. В дом, где мы сидим, они тоже заходили, задали несколько вопросов, но обыскивать не стали.
Я интересуюсь у хозяина: «Ты не боишься за своих детей?» Он: «Я боюсь только Бога». Своим детям он доверяет: они сидят тут же и слушают наш разговор. «Они не проболтаются».
Женщины тоже участвуют в сопротивлении: оказывают первую помощь раненым, делают перевязку, помогают перевозить их в безопасное место и прочее.
Хозяин: «Нас притесняют уже давно. Спецслужбы создали в стране такую обстановку, что никто никому не верит». Он – суннит и ощущает это особенно остро. Все лучшие рабочие места заняты алавитами. «Нет никакой справедливости и жаловаться некому. Куда деваются арестованные – непонятно, связаться с ними невозможно, никаких вестей от них мы не получаем». Его сын хотел поступить на службу в полицию, обивал пороги три года, но все напрасно. Они уверены: это потому, что он суннит.
Поначалу они хотели только реформ и свободы. Но, натолкнувшись на репрессии, ожесточились.
Мы попали туда в такой момент, когда нежелание некоторых повстанцев Баба-Амра принимать новых журналистов было очень сильно. Впоследствии, когда начались массированные бомбардировки квартала, ситуация изменилась. Но когда там находились мы, это было постоянным источником напряжения.
Смешанный, конфессионально пестрый регион, суннитские и алавитские деревни соседствуют друг с другом. Мы въезжаем в сельскохозяйственный район, контролируемый Свободной армией. Навстречу попадается какой-то военачальник на маленьком грузовике, потом блокпост с одним солдатом, а затем, на мосту, более серьезный пропускной пункт. Сплошной поток миниавтобусов и пикапов, следующих в Ливан и оттуда, – скорее всего, контрабандисты. Их наскоро осматривают и пропускают. Выезжаем на другую дорогу, связываемся по телефону с Хомсом. Какой-то парнишка развлекается с уоки-токи: видимо, отец-военный дал поиграть. У нашего проводника на приборной панели лежит такой же, а рядом, у самого руля, – граната. Если наткнемся на мобильный патруль, он не затормозит.
Съезжаем с шоссе на грунтовую дорогу: впереди один из блокпостов, которыми окружен Аль-Кусейр. Мы объезжаем его по бездорожью, по равнинной местности, населенной бедуинами, живущими в армейских палатках. Двигаясь какой-то тропой, обходим упомянутый кордон метрах в трехстах, не больше: Гнев показывает его мне и смеется. Въезжаем в Кусейр: город на семьдесят тысяч жителей, застроен двухэтажными домами из потрескавшегося бетона, краска на стенах домов выцвела от времени. Дождь, нахохлившиеся прохожие, мотоциклисты. Добираясь до жилища проводника, мы долго петляем по переулкам. Два часа дня: дорога от Триполи заняла у нас шесть часов.
На самом деле здесь живет не Гнев, а его друг. Небольшая комнатка хозяина, компьютер с принтером, печка на мазуте. Гостей несколько человек, нас угощают чаем с пирогами. Появляется какой-то тип с калашом: в квартале – свободно. Зазвучал динамик на ближайшей мечети:
этим утром похоронили двух мучеников, убитых в Хомсе, сообщает имам, а после вечерней молитвы земле предадут еще одного. За столом разгорается спор, можно ли нам присутствовать на похоронах. Хозяева возражают: не исключено, что траурная церемония выльется в манифестацию, и тогда правительственные войска могут начать стрелять. А кроме того, они опасаются, как бы нас не засекли рядом с ними.
Выясняется, что последнего усопшего уже похоронили. Его звали Ахмед И., ему было за пятьдесят. Случается, что родственники, чтобы избежать осложнений, хоронят своих покойников еще до того, как об этом объявит имам. Все трое мужчин погибли одновременно, в Хомсе, в квартале Шеммас, жители которого лояльны к властям. Группа shabbiha зашла на рынок торгового комплекса Сакан-эль-Шаббаб, где они работали, и уничтожила их только за то, что они были не местные, а из Кусейра. Двое из убитых совсем молодые – лет двадцать пять – тридцать, их звали Расул И. и Мухаммед Х. Расул был родственником Ахмеда.
Издалека доносятся звуки стрельбы. Что это: попытка остановить возможную манифестацию?
Государственная больница в Аль-Кусейре – ближайшая к кладбищу – занята силами безопасности. На крыше – снайперы.
Нам показали пункт скорой помощи, организованный в одном из домов. Средства самые простые: шприцы, соляной раствор, компрессы. Что-то принесли люди, что-то передали из аптек. Ковры на полу прикрыты листами пластика: чтобы не запачкать кровью?
Абдур Рахима Амира, врача, заведовавшего этим хозяйством, убили в Растане два месяца назад. Он был схвачен в медицинском центре агентами военной разведки и казнен. Санитаров арестовали. Сейчас здесь только один врач и один санитар. Это единственный медпункт в городе; ближайший, развернутый в простой палатке, находится в двенадцати километрах отсюда, на другом берегу реки.
Здесь можно оказать только первую помощь. Люди умирают от легких ранений, от потери крови. Тяжелораненых из этого пункта стараются переправлять в Ливан, но это сложно. Принимают одного-двух пациентов в день: или раненых в ходе уличных беспорядков, или подстреленных в темное время суток. В городе официально действует комендантский час, и по ночам снайперы стреляют в случайных прохожих.
Свободная сирийская армия: al-Jaych as-Suri al-Hurr.
Регулярная армия: аl-Jaych al-Assadi, или Армия Асада.
Проходим мимо мэрии. Громоздкое четырехэтажное здание в советском стиле, побитые оконные стекла отсвечивают голубоватым блеском. Подразделения САС пытались взять его штурмом, но безуспешно: мэрия похожа на крепость. Стрельба из РПГ[10] оказалась бесполезной, а применять минометы атакующие не хотели, поскольку вокруг мэрии много жилых домов. На крыше и на этажах здания – гнезда снайперов. Мы возвращаемся к мэрии по длинной улице, которая упирается в здание. По вечерам снайперы обычно не работают. Пока все спокойно. Дальше расположен сад, который служит кладбищем для shahids. Хоронить на обычном погосте стало очень опасно, потому что войска Асада обстреливают любое скопление народа.
Мы бродим по городу в сопровождении парня на мотоцикле. Снова проходим мимо мэрии, в двухстах метрах от укрепленного поста регулярной армии, расположенного на углу здания. На базарной улице предусмотрительно закрыты все лавочки; по дороге нам встретился бывший врач: он уволился три месяца назад, когда правительственные войска заняли помещение больницы и перевели врачей и персонал в другое место, на его взгляд совершенно неподходящее. Он утверждает, что с августа, когда в Аль-Кусейре начались беспорядки, количество жертв достигло ста двадцати. Наш друг Гнев показывает на своем мобильнике видео ролик – первый shahid в Кусейре, погибший еще в августе, на одиннадцатый день Рамадана: на теле, изрешеченном пулями, только грязные трусы. Одна нога оторвана. Настоящая бойня.
Возвращаемся к месту похорон, но там тихо: никаких митингов. Нас знакомят с общественными координаторами Аль-Кусейра. Мы болтаем, парни шутят, смеются, их смех полон ощущениями пережитого. Очень похоже на веселое отчаяние.
6.50. Подъем. Bleary grey morning[5]. В гостиной нас терпеливо поджидают двое проводников-ливанцев.
7.30. Отъезд. Белый микроавтобус, в салоне – плазма. За руль садится один из ливанцев. На экране возникает картинка, звучит приглушенная музыка. Под проливным дождем пробираемся по запруженным транспортом улицам Триполи. Окраина, промзона. Узкие ущелья на перевале занесены снегом, приходится делать большой крюк. Кроме того, надо обойти стороной два ливанских армейских блокпоста. А вообще самая короткая дорога – на север.
Извилистый переезд через Ливанский хребет, пейзаж скудный, облака цепляются за скалистые гребни, на крышу машины мягко ложится снег. Не останавливаясь, минуем блокпост. К нам подсаживается какой-то солдатик; я, лежа, приоткрываю один глаз и снова засыпаю. Попутчик выходит в маленьком шиитском городишке, битком набитом военными. Меня будят: мы двигаемся по грунтовой дороге посреди пустынного плоскогорья. С одной стороны – окутанный облаками Ливанский хребет, с другой – деревенька, прилепившаяся у подножия горы. Перед нами – Сирия. По дороге бредут крестьяне, гонят баранов. После нескольких километров тряски выезжаем, наконец, на шоссе, идущее в объезд ливанского погранпоста. Деньги переходят из рук в руки: Гнев дает ливанцу семьсот долларов – видимо, это плата за нас, – а потом еще тысячу – вроде бы на покупки. А может, за транспортировку минометов? На краю дороги – мечеть Хизбалла: мы подъехали к шиитскому городку; как в долине Бекаа, здешние края отличаются чрезвычайной конфессиональной пестротой.
Гнев объясняет: «Большинство местных суннитов поддерживают нашу революцию, но с некоторыми исключениями; что же касается шиитов, то у них все наоборот». На дороге – трое молодых людей, рядом – два ржавых мотоцикла: древние таратайки китайского производства; по мозолистым рукам видно, что это местные крестьяне, наши ливанские друзья. Мы здороваемся, рассаживаемся на мотоциклы – по трое на каждый – и пускаемся в путь по проселочным дорогам, мимо полей и деревенских домов. Плохо одетые, сопливые ребятишки, бараны, пчельники, какой-то парень верхом на лошади. Через несколько километров подъезжаем к одному из домов – уже по ту сторону границы. Нам удалось проскользнуть между двумя пограничными постами – ливанским и сирийским. Но граница – не тонкая черта, это довольно объемное понятие.
Граница не сводится исключительно к линии на карте, ее присутствие ощущается на протяжении нескольких десятков километров благодаря глубоко эшелонированной системе заграждений, как стационарных, так и мобильных. Однако для людей, живущих в непосредственной близости, по обе ее стороны, она, напротив, как бы и не существует вовсе. Они чувствуют границу лишь как особую экономическую реальность, заставляющую их, делая свои обычные дела, постоянно ходить через нее туда-сюда.
Мы попали в дом к простым людям, здесь живут крестьяне со своими семьями. На столе кофе, отцы играют с детьми. Звонок радиотелефона, все готово, можно идти. В нескольких сотнях метров еще один дом, нас проводят в гостиную. Райед получает на мобильник СМС: MINISTRY OF TOURISM WELCOMES YOU IN SYRIA. PLEASE CALL 137 FOR TOURISM INFORMATION OR COMPLAINTS[6]. Welcome to Wonderland. На часах – ровно полдень.
Дом богатый, гостиная устлана коврами и обставлена мебелью с цветастой обивкой из синтетической ткани. Газовое освещение, большая печка на мазуте – на сирийском диалекте она называется sobia. Молодые ребята подают на подносе обильную закуску. Женщин не видно. Хозяин объясняет нам, как организованы местные силы САС: подразделения Аль-Кусейра входят в katiba[7] «Аль-Фарук» квартала Баба-Амр, которым командует Абдельраззак Тласс, в звании mulazim awwal[8]. Он был первым из кадровых офицеров правительственных войск, перешедшим на сторону повстанцев.
Как мы уже поняли, чтобы попасть в Хомс, нам, скорее всего, придется пройти через Баба-Амр, квартал на юго-западной окраине города, полностью контролируемый повстанцами. Абу Брахим, организовавший наш переход, сам живет в Баяде, в северной части Хомса. Мы расспрашиваем нашего собеседника о положении в Баба-Амре и в приграничной зоне.
Хозяин объясняет: Баба-Амр – это, по сути, бастион САС, поскольку квартал большой и к тому же он выходит на фруктовые сады на берегах Оронта. Правительственные силы его блокируют, но внутрь не заходят. Подразделения Свободной армии есть и в других кварталах города – Халдие, Баяде, но они не такие мощные, поскольку территория там не столь обширна и силам госбезопасности легче ее контролировать.
Жители приграничных деревень в протестных акциях не участвуют, поскольку не хотят привлекать к себе внимание mukhabarat[9], что могло бы помешать их мелкому бизнесу. Но дальше, в районе Аль-Кусейра, у САС есть свои подразделения, и она может вступать в боестолкновения с регулярной армией и силами безопасности.
В эту приграничную деревню подразделения армии и сил безопасности входили уже дважды. Обыскивали дома в поисках подрывных элементов. Но, не найдя никого, ушли, в общем-то не причинив никому особых неприятностей. В дом, где мы сидим, они тоже заходили, задали несколько вопросов, но обыскивать не стали.
Я интересуюсь у хозяина: «Ты не боишься за своих детей?» Он: «Я боюсь только Бога». Своим детям он доверяет: они сидят тут же и слушают наш разговор. «Они не проболтаются».
Женщины тоже участвуют в сопротивлении: оказывают первую помощь раненым, делают перевязку, помогают перевозить их в безопасное место и прочее.
Хозяин: «Нас притесняют уже давно. Спецслужбы создали в стране такую обстановку, что никто никому не верит». Он – суннит и ощущает это особенно остро. Все лучшие рабочие места заняты алавитами. «Нет никакой справедливости и жаловаться некому. Куда деваются арестованные – непонятно, связаться с ними невозможно, никаких вестей от них мы не получаем». Его сын хотел поступить на службу в полицию, обивал пороги три года, но все напрасно. Они уверены: это потому, что он суннит.
Поначалу они хотели только реформ и свободы. Но, натолкнувшись на репрессии, ожесточились.
* * *
Отъезд, времени – примерно час дня. Гнев пригнал пикап, и мы втроем втиснулись на переднее сиденье. Звонок из Баба-Амра: кто-то нервно, на повышенных тонах объясняет, что проехать невозможно, что принять журналистов они не могут и советуют проводнику отвезти нас обратно в Ливан. Райед связывается со своими знакомыми, и мало-помалу, напряжение рассасывается. Трогаемся в путь.Мы попали туда в такой момент, когда нежелание некоторых повстанцев Баба-Амра принимать новых журналистов было очень сильно. Впоследствии, когда начались массированные бомбардировки квартала, ситуация изменилась. Но когда там находились мы, это было постоянным источником напряжения.
Смешанный, конфессионально пестрый регион, суннитские и алавитские деревни соседствуют друг с другом. Мы въезжаем в сельскохозяйственный район, контролируемый Свободной армией. Навстречу попадается какой-то военачальник на маленьком грузовике, потом блокпост с одним солдатом, а затем, на мосту, более серьезный пропускной пункт. Сплошной поток миниавтобусов и пикапов, следующих в Ливан и оттуда, – скорее всего, контрабандисты. Их наскоро осматривают и пропускают. Выезжаем на другую дорогу, связываемся по телефону с Хомсом. Какой-то парнишка развлекается с уоки-токи: видимо, отец-военный дал поиграть. У нашего проводника на приборной панели лежит такой же, а рядом, у самого руля, – граната. Если наткнемся на мобильный патруль, он не затормозит.
Съезжаем с шоссе на грунтовую дорогу: впереди один из блокпостов, которыми окружен Аль-Кусейр. Мы объезжаем его по бездорожью, по равнинной местности, населенной бедуинами, живущими в армейских палатках. Двигаясь какой-то тропой, обходим упомянутый кордон метрах в трехстах, не больше: Гнев показывает его мне и смеется. Въезжаем в Кусейр: город на семьдесят тысяч жителей, застроен двухэтажными домами из потрескавшегося бетона, краска на стенах домов выцвела от времени. Дождь, нахохлившиеся прохожие, мотоциклисты. Добираясь до жилища проводника, мы долго петляем по переулкам. Два часа дня: дорога от Триполи заняла у нас шесть часов.
На самом деле здесь живет не Гнев, а его друг. Небольшая комнатка хозяина, компьютер с принтером, печка на мазуте. Гостей несколько человек, нас угощают чаем с пирогами. Появляется какой-то тип с калашом: в квартале – свободно. Зазвучал динамик на ближайшей мечети:
этим утром похоронили двух мучеников, убитых в Хомсе, сообщает имам, а после вечерней молитвы земле предадут еще одного. За столом разгорается спор, можно ли нам присутствовать на похоронах. Хозяева возражают: не исключено, что траурная церемония выльется в манифестацию, и тогда правительственные войска могут начать стрелять. А кроме того, они опасаются, как бы нас не засекли рядом с ними.
Выясняется, что последнего усопшего уже похоронили. Его звали Ахмед И., ему было за пятьдесят. Случается, что родственники, чтобы избежать осложнений, хоронят своих покойников еще до того, как об этом объявит имам. Все трое мужчин погибли одновременно, в Хомсе, в квартале Шеммас, жители которого лояльны к властям. Группа shabbiha зашла на рынок торгового комплекса Сакан-эль-Шаббаб, где они работали, и уничтожила их только за то, что они были не местные, а из Кусейра. Двое из убитых совсем молодые – лет двадцать пять – тридцать, их звали Расул И. и Мухаммед Х. Расул был родственником Ахмеда.
Издалека доносятся звуки стрельбы. Что это: попытка остановить возможную манифестацию?
Государственная больница в Аль-Кусейре – ближайшая к кладбищу – занята силами безопасности. На крыше – снайперы.
Нам показали пункт скорой помощи, организованный в одном из домов. Средства самые простые: шприцы, соляной раствор, компрессы. Что-то принесли люди, что-то передали из аптек. Ковры на полу прикрыты листами пластика: чтобы не запачкать кровью?
Абдур Рахима Амира, врача, заведовавшего этим хозяйством, убили в Растане два месяца назад. Он был схвачен в медицинском центре агентами военной разведки и казнен. Санитаров арестовали. Сейчас здесь только один врач и один санитар. Это единственный медпункт в городе; ближайший, развернутый в простой палатке, находится в двенадцати километрах отсюда, на другом берегу реки.
Здесь можно оказать только первую помощь. Люди умирают от легких ранений, от потери крови. Тяжелораненых из этого пункта стараются переправлять в Ливан, но это сложно. Принимают одного-двух пациентов в день: или раненых в ходе уличных беспорядков, или подстреленных в темное время суток. В городе официально действует комендантский час, и по ночам снайперы стреляют в случайных прохожих.
* * *
Центр квартала. В ожидании митинга собирается молодежь. Революционное знамя – черно-бело-зеленое с тремя красными звездами. Выставлен часовой – молодой парень с автоматом. Квартал контролируется САС, и солдаты регулярных войск не рискуют здесь появляться, хотя артиллерийские снаряды могут долетать до больницы и мэрии.Свободная сирийская армия: al-Jaych as-Suri al-Hurr.
Регулярная армия: аl-Jaych al-Assadi, или Армия Асада.
Проходим мимо мэрии. Громоздкое четырехэтажное здание в советском стиле, побитые оконные стекла отсвечивают голубоватым блеском. Подразделения САС пытались взять его штурмом, но безуспешно: мэрия похожа на крепость. Стрельба из РПГ[10] оказалась бесполезной, а применять минометы атакующие не хотели, поскольку вокруг мэрии много жилых домов. На крыше и на этажах здания – гнезда снайперов. Мы возвращаемся к мэрии по длинной улице, которая упирается в здание. По вечерам снайперы обычно не работают. Пока все спокойно. Дальше расположен сад, который служит кладбищем для shahids. Хоронить на обычном погосте стало очень опасно, потому что войска Асада обстреливают любое скопление народа.
* * *
16 часов. Какой-то старик умер своей смертью, и его похороны не должны вызвать осложнений. Но молодежь (shabbab) обычно не пропускает ни малейшего повода, чтобы помитинговать. И потому, даже если старик не shahid, его погребение может обернуться беспорядками. Но, поскольку он не shahid, его будут хоронить на городском кладбище. Следовательно, погребальная церемония может быть обстреляна.Мы бродим по городу в сопровождении парня на мотоцикле. Снова проходим мимо мэрии, в двухстах метрах от укрепленного поста регулярной армии, расположенного на углу здания. На базарной улице предусмотрительно закрыты все лавочки; по дороге нам встретился бывший врач: он уволился три месяца назад, когда правительственные войска заняли помещение больницы и перевели врачей и персонал в другое место, на его взгляд совершенно неподходящее. Он утверждает, что с августа, когда в Аль-Кусейре начались беспорядки, количество жертв достигло ста двадцати. Наш друг Гнев показывает на своем мобильнике видео ролик – первый shahid в Кусейре, погибший еще в августе, на одиннадцатый день Рамадана: на теле, изрешеченном пулями, только грязные трусы. Одна нога оторвана. Настоящая бойня.
Возвращаемся к месту похорон, но там тихо: никаких митингов. Нас знакомят с общественными координаторами Аль-Кусейра. Мы болтаем, парни шутят, смеются, их смех полон ощущениями пережитого. Очень похоже на веселое отчаяние.