1 ноября 1850 года войска Германского союза вошли в курфюршество Гессен. Желание Пруссии защитить свои линии коммуникаций ставило короля в нелепое положение – он должен был защищать «революцию» и ополчиться против законного сюзерена. Царь Николай выступил с недвусмысленными угрозами, и королю пришлось 2 ноября уволить Радовица. Прусское правительство неуклонно скатывалось к войне с Австрией и Германским союзом, не имея для этого ясных оснований и целей и навлекая на себя угрозу неминуемого унижения. Арден Бухольц писал:
Блеф все-таки прекратился, и прусское правительство пошло на попятную. 29 ноября 1850 года Мантейфель и Шварценберг подписали в Ольмюце конвенцию, по которой Пруссия обязывалась вывести войска из Кургессена и поставить крест на идее унии. С точки зрения унижения национального достоинства уступка Пруссии была равноценна поражению при Йене. Австрия и Пруссия согласились возродить Германский союз, хотя австрийцы не выполнили своих обещаний121. Позор Ольмюца шокировал даже самых ярых противников Эрфуртского плана. Но только не Бисмарка. 3 декабря 1850 года он выступил, наверно, с одной из своих самых запоминающихся речей:
Наступил 1851 год, и внешне вроде бы ничего особенного не происходило. Письма Бисмарка жене наполнены сплетнями и мелкими событиями. В марте он сообщал о пожаре в палате господ и о том, как радовались огню берлинцы. Бисмарк пересказывал их анекдоты типа: «Кто мог подумать, что в старом здании столько огня!» или «Наконец нам дали свет!»124 Вскоре Бисмарк писал жене о возвращении Ганса из Галле, отметив, что его друг пять дней не ночевал дома:
23 апреля он возвратился в Берлин по вызову Ганса, и когда они лежали в постелях в темноте в крошечной квартире на Ягерштрассе, Клейст-Ретцов сообщил другу о своем решении просить руки графини Шарлотты цу Штольберг-Вернигероде, которая вот-вот станет и дьяконицей. Потом Клейст рассказал Бисмарку о визите к Мантейфелю с целью прояснить свое будущее. Мантейфель сказал, что его назначат Regierunsprsident (губернатором провинции) в Кёстлине, а Бисмарк поедет послом во Франкфурт. Биограф Клейста-Ретцова писал:
Спустя пять дней Бисмарк написал Иоганне о встрече с «Фра Диаволо» (так он звал министра-президента Мантейфеля), который сообщил о том, что ему придется занять освободившийся после Ольмюца пост прусского посланника при Германском союзе во Франкфурте. Предполагалось отправить туда в качестве первого лица Теодора Генриха Рохова, опытного дипломата, которому уже было далеко за шестьдесят, и Бисмарка как его преемника. Бисмарку предстояло сменить его через два месяца, а фон Рохову – уехать в Россию прусским послом при императорском дворе. Стажировка Бисмарка закончилась. Бисмарк выходил на большую сцену европейской дипломатии, на которой он сыграет свою, уникальную роль128.
5. Бисмарк – дипломат, 1851–1862
«С 6 ноября 1850 года и до 31 января 1851 года королевство Пруссия проводило первую военную мобилизацию за тридцать пять лет. Это было провальное мероприятие от начала до конца… И в военном министерстве, и в командовании, и в штабах царил настоящий хаос»120.В королевской семье не могли прийти к единому мнению, кабинет тоже раздирали противоречия, положение сложилось неутешительное.
Блеф все-таки прекратился, и прусское правительство пошло на попятную. 29 ноября 1850 года Мантейфель и Шварценберг подписали в Ольмюце конвенцию, по которой Пруссия обязывалась вывести войска из Кургессена и поставить крест на идее унии. С точки зрения унижения национального достоинства уступка Пруссии была равноценна поражению при Йене. Австрия и Пруссия согласились возродить Германский союз, хотя австрийцы не выполнили своих обещаний121. Позор Ольмюца шокировал даже самых ярых противников Эрфуртского плана. Но только не Бисмарка. 3 декабря 1850 года он выступил, наверно, с одной из своих самых запоминающихся речей:
«Зачем великие государства воюют сегодня? Единственно серьезным основанием для большого государства может быть лишь эгоизм, а никак не романтизм; именно это по определению и отличает большое государство от малого. Для большого государства нет никакого смысла в войне, если она не в его интересах. Назовите мне цель, достойную войны, господа, и я соглашусь с вами… Свое достоинство Пруссия должна защищать не в донкихотской борьбе с каждым обиженным парламентским фонбароном в Германии, испугавшимся, что угрожают его местечковой конституции»122.Речь произвела впечатление. Друзья-консерваторы напечатали двадцать тысяч экземпляров и распространили по всей стране. Своим спокойным и здравым выступлением Бисмарк дебютировал как сторонник Realpolitik и популярный общественно-политический деятель. Братья Герлах ничего не могли возразить, поскольку его хладнокровный реализм уберег их от гнева общественности. Лотар Галль отметил еще одно обстоятельство. Парламентские успехи не могли открыть ему дорогу во власть в новой конституционно-абсолютистской Пруссии, которой она стала после 1850 года. Перспектива возглавлять консерваторов в ландтаге в качестве парламентского конферансье для него была «неинтересна». Реальная власть находилась в руках слабого короля и дворцовых вельмож. Галль писал: «Ольмюцская речь предназначалась для того, чтобы предложить себя на высокий государственный пост»123. Не имея квалификации, опыта и репутации надежного человека, Бисмарк все еще надеялся пробиться на дипломатическую службу, которая вывела бы его в другой мир и для которой, как оказалось, у него были прирожденные данные.
Наступил 1851 год, и внешне вроде бы ничего особенного не происходило. Письма Бисмарка жене наполнены сплетнями и мелкими событиями. В марте он сообщал о пожаре в палате господ и о том, как радовались огню берлинцы. Бисмарк пересказывал их анекдоты типа: «Кто мог подумать, что в старом здании столько огня!» или «Наконец нам дали свет!»124 Вскоре Бисмарк писал жене о возвращении Ганса из Галле, отметив, что его друг пять дней не ночевал дома:
«Я так обеспокоился его долгим отсутствием, несмотря на тиранию, что стал разыскивать через регистратуру (ландтага. – Дж. С.), и он сразу же появился. Говорят, будто он выгодно женится, но я сомневаюсь. Он настолько скрытен, что кажется, будто мы познакомились дня три назад. Молодая особа (графиня Шарлотта цу Штольберг-Вернигероде) умна, красива, обаятельна и набожна, к тому же богатая наследница и из хорошей семьи. Я бы ему ее сосватал, если ее родители думают так же, как я»125.В начале апреля Бисмарк сообщал домой о своем контакте с религией:
«Вчера по твоему настоянию я еще раз встретился с пастором Кнаком. На мой взгляд, он перегибает палку. Он считает греховными и противными Богу не только танцы, но и посещение театра, любую музыку, если человек увлекается всем этим не во имя Господа, а для развлечения, как говорил святой Петр: «Не знаю человека сего»[18]. Это уж слишком. Но лично мне он нравится, и я никоим образом не оскорбил его религиозные чувства»126.10 апреля 1851 года ландтаг прервался на пасхальные каникулы, и Бисмарк уехал домой в Шёнхаузен, так и не узнав ничего о своей дальнейшей судьбе.
23 апреля он возвратился в Берлин по вызову Ганса, и когда они лежали в постелях в темноте в крошечной квартире на Ягерштрассе, Клейст-Ретцов сообщил другу о своем решении просить руки графини Шарлотты цу Штольберг-Вернигероде, которая вот-вот станет и дьяконицей. Потом Клейст рассказал Бисмарку о визите к Мантейфелю с целью прояснить свое будущее. Мантейфель сказал, что его назначат Regierunsprsident (губернатором провинции) в Кёстлине, а Бисмарк поедет послом во Франкфурт. Биограф Клейста-Ретцова писал:
«С тех пор он возомнил себя пророком и, следуя примеру «просветленных», стал одаривать всех, начиная с принцессы Прусской Марианны, стихом из Библии, который должен сопровождать его или ее всю жизнь. Бисмарку достался псалом 149:Позднее, когда его друг разрешил «железом и кровью» германскую проблему, сверг королей и князей, возвел на трон императора и унизил величайшую державу, Клейст-Ретцов вспомнил ту тихую и скромную квартиру на Ягерштрассе, отметив с удовлетворением, что его пророческие слова сбылись127.
5 Да торжествуют святые во славе,
Да радуются на ложах своих.
6 Да будут славословия Богу в устах их,
И меч обоюдоострый в руках их.
7 Для того чтобы совершать мщение над народами,
Наказание над племенами,
8 Заключать царей их в узы,
И вельмож их в оковы железные;
9 Производить над ними суд писаный —
Честь сия всем святым Его»[19].
Спустя пять дней Бисмарк написал Иоганне о встрече с «Фра Диаволо» (так он звал министра-президента Мантейфеля), который сообщил о том, что ему придется занять освободившийся после Ольмюца пост прусского посланника при Германском союзе во Франкфурте. Предполагалось отправить туда в качестве первого лица Теодора Генриха Рохова, опытного дипломата, которому уже было далеко за шестьдесят, и Бисмарка как его преемника. Бисмарку предстояло сменить его через два месяца, а фон Рохову – уехать в Россию прусским послом при императорском дворе. Стажировка Бисмарка закончилась. Бисмарк выходил на большую сцену европейской дипломатии, на которой он сыграет свою, уникальную роль128.
5. Бисмарк – дипломат, 1851–1862
Бисмарк получил назначение посланником при очень странной организации, называвшейся Германским союзом. Июньским договором 1815 года (пересмотренным Заключительным актом в 1820 году), по сути, воссоздавалась наполеоновская Рейнская конфедерация, но при гегемонии Австрии, а не Франции. Меттерниху пришлось для этого признать наполеоновскую концепцию устройства Европы и заключить пакт с «революцией». Он должен был отказаться от притязаний австрийских Габсбургов на территории, «украденные» при Наполеоне, и игнорировать требования свергнутых князей вернуть их обратно. Все это Меттерних сделал для того, чтобы затвердить за габсбургской монархией роль главного арбитра Европы.
Германский союз, или Deutscher Bund, сконструированный Венским конгрессом, представлял собой эфемерную ассоциацию тридцати девяти государств. Союзный сейм во Франкфурте представлял сюзеренов, а не народы этих государств. Австрийский император и прусский король имели по одному голосу на ассамблее. Тремя государствами – членами ассоциации правили иностранные монархи – короли Дании, Нидерландов и Великобритании (до 1837 года, поскольку королева Виктория как женщина не могла претендовать на трон в Ганновере). Все три иностранных монарха были членами Германского союза, и каждый имел право голосовать на собрании. Шесть других королей или великих герцогов тоже имели по одному голосу на сейме: короли Баварии, Саксонии, Вюртемберга, курфюрст Гессен-Касселя, великий герцог Бадена и великий герцог Гессена. На двадцать три малых и очень малых государства приходилось пять голосов, и четыре вольных города – Любек, Франкфурт, Бремен и Гамбург имели на всех один голос.
Новый Германский союз, освященный Заключительным актом 1820 года, закрепил европейскую структуру Меттерниха, «решив» германскую проблему.
Статья 1 договора гласила:
Заключительный акт 1820 года относительно Германского союза отличался такой же расплывчатостью, как и Лиссабонский договор 2007 года о Европейском союзе. Только эксперты могли разобраться в нем, как и сегодня мало кто за пределами Брюсселя способен толком объяснить, как функционирует ЕС. Еще в 1858 году Deutsches Staats-Wrtebuch, основной немецкий правовой словарь, путался в различиях между «узким советом» и генеральной ассамблеей или пленумом: «Узкий совет не был сенатом, в нем не имелось ни палат, ни курий… Существовал только один орган союза – Bundesversammlung (союзное собрание)»2. Поняв, что они не в состоянии объяснить, чем все-таки должен был заниматься «узкий совет», составители словаря решили вообще этого не делать. Тем не менее Deutsche Bund кардинально отличался от своего далекого преемника Европейского союза. Тогда никто даже и не притворялся, что конфедерация представляет интересы «народов». Кроме того, две ведущие германские державы – Австрия и Пруссия – обладали гораздо большей независимостью, чем любое из современных европейских государств. Далеко не все их территории принадлежали союзу. Командующими армиями по-прежнему оставались их сюзерены, император и король, и никакого отношения к союзу не имели бюджеты и налогообложение, внутренние законодательства и религиозные учреждения.
Главную трудность, с которой неизбежно должен был столкнуться Бисмарк на посту посланника при союзе в 1851 году, создавало неравенство двух великих держав. Союз возродился после революций 1848 и 1849 годов, потому что это устраивало Австрию: как и в 1815 году, она хотела господствовать в Германии, пользуясь зыбкостью ассоциации. Малые государства могли чувствовать себя спокойнее в неуклюжей, децентрализованной и многонациональной империи Габсбургов, чем в жестком, унитарном прусском королевстве. Несмотря на невразумительный характер структуры, при которой его аккредитовали, Бисмарк оказался на передовой германской дипломатии: на линии конфронтации интересов двух главных германских государств.
Назначение посланником круто меняло весь образ жизни Отто фон Бисмарка и Иоганны. 3 мая он писал жене:
Назначение во Франкфурт могло беспокоить Бисмарка лишь в одном отношении: у него все-таки были проблемы с женой. Она не отличалась красотой, не говорила на иностранных языках, не умела элегантно одеваться, не обладала навыками придворного этикета. Иоганна была не способна стать светской дамой, грациозно покоряющей европейское высшее общество, и к этому даже не стремилась. Давняя подруга и единомышленница по пиетизму Хедвиг фон Бланкенбург предупреждала:
Тем временем Ганс обручился с протестантской монахиней, графиней Марией фон Штольберг-Венигороде. Бисмарк с завистью писал:
10 мая 1851 года Бисмарк выехал из Берлина во Франкфурт поездом и добрался до места назначения по тем временам очень быстро – всего за двадцать пять часов12. Через неделю он уже жаловался и на службу, и на других посланников:
Германский союз, или Deutscher Bund, сконструированный Венским конгрессом, представлял собой эфемерную ассоциацию тридцати девяти государств. Союзный сейм во Франкфурте представлял сюзеренов, а не народы этих государств. Австрийский император и прусский король имели по одному голосу на ассамблее. Тремя государствами – членами ассоциации правили иностранные монархи – короли Дании, Нидерландов и Великобритании (до 1837 года, поскольку королева Виктория как женщина не могла претендовать на трон в Ганновере). Все три иностранных монарха были членами Германского союза, и каждый имел право голосовать на собрании. Шесть других королей или великих герцогов тоже имели по одному голосу на сейме: короли Баварии, Саксонии, Вюртемберга, курфюрст Гессен-Касселя, великий герцог Бадена и великий герцог Гессена. На двадцать три малых и очень малых государства приходилось пять голосов, и четыре вольных города – Любек, Франкфурт, Бремен и Гамбург имели на всех один голос.
Новый Германский союз, освященный Заключительным актом 1820 года, закрепил европейскую структуру Меттерниха, «решив» германскую проблему.
Статья 1 договора гласила:
«Deutscher Bund (Германский союз) есть международная ассоциация германских суверенных князей и вольных городов, имеющая целью обеспечение независимости и неприкосновенности государств-членов, внутренней и внешней безопасности Германии»1.В статье 5 провозглашалось, что союз является перманентным и ни одно государство не вправе выйти из него: как мы увидим дальше, это положение очень пригодилось Бисмарку в 1866 году. Статьями 6 и 11 учреждались генеральная ассамблея как главный постановляющий орган и «узкий» совет, в котором решения должны были приниматься подавляющим большинством голосов. Статьей 20 генеральной ассамблее разрешалось выступать в защиту государств-членов, подвергшихся неоправданному насилию или агрессии со стороны другого государства или государств, входящих в союз. В целом ряде статей обращалось внимание на опасность революций и предусматривались меры по их предотвращению и подавлению. Создавался союзный суд для разрешения конфликтов между государствами-членами. Статьей 58 суверенным князьям запрещалось допускать, чтобы существующие landstndische Verfassung (сословные конституции) превалировали над обязательствами перед союзом.
Заключительный акт 1820 года относительно Германского союза отличался такой же расплывчатостью, как и Лиссабонский договор 2007 года о Европейском союзе. Только эксперты могли разобраться в нем, как и сегодня мало кто за пределами Брюсселя способен толком объяснить, как функционирует ЕС. Еще в 1858 году Deutsches Staats-Wrtebuch, основной немецкий правовой словарь, путался в различиях между «узким советом» и генеральной ассамблеей или пленумом: «Узкий совет не был сенатом, в нем не имелось ни палат, ни курий… Существовал только один орган союза – Bundesversammlung (союзное собрание)»2. Поняв, что они не в состоянии объяснить, чем все-таки должен был заниматься «узкий совет», составители словаря решили вообще этого не делать. Тем не менее Deutsche Bund кардинально отличался от своего далекого преемника Европейского союза. Тогда никто даже и не притворялся, что конфедерация представляет интересы «народов». Кроме того, две ведущие германские державы – Австрия и Пруссия – обладали гораздо большей независимостью, чем любое из современных европейских государств. Далеко не все их территории принадлежали союзу. Командующими армиями по-прежнему оставались их сюзерены, император и король, и никакого отношения к союзу не имели бюджеты и налогообложение, внутренние законодательства и религиозные учреждения.
Главную трудность, с которой неизбежно должен был столкнуться Бисмарк на посту посланника при союзе в 1851 году, создавало неравенство двух великих держав. Союз возродился после революций 1848 и 1849 годов, потому что это устраивало Австрию: как и в 1815 году, она хотела господствовать в Германии, пользуясь зыбкостью ассоциации. Малые государства могли чувствовать себя спокойнее в неуклюжей, децентрализованной и многонациональной империи Габсбургов, чем в жестком, унитарном прусском королевстве. Несмотря на невразумительный характер структуры, при которой его аккредитовали, Бисмарк оказался на передовой германской дипломатии: на линии конфронтации интересов двух главных германских государств.
Назначение посланником круто меняло весь образ жизни Отто фон Бисмарка и Иоганны. 3 мая он писал жене:
«Готовься поднять якорь и отплыть из порта своего домашнего очага. Я знаю по себе, как тяжело уезжать, как опечалены твои родители. Но я повторяю, что у меня не было ни малейшего желания и стремления к тому, чтобы получить это назначение. Как бы то ни было, я слуга Господа, и куда бы Он ни послал меня, я должен повиноваться»3.Нельзя не обратить внимание на утверждение Бисмарка, будто он и пальцем не пошевельнул для того, чтобы добиться нового назначения. Зачем он так нагло лгал жене? Имеющиеся свидетельства указывают на то, что все последние месяцы он только и занимался интригами с целью получить подходящий дипломатический пост. Его усилия увенчались успехом, превзошедшим все ожидания, и это Бисмарк признал в несколько более откровенном письме, отправленном сразу после того, как ему стало известно о назначении. Он добился своего: пост превосходный и вполне соответствовал его талантам. Почему же не поделиться с женой радостью по поводу успеха? Ответ один: он всегда лгал в личных делах, лгал и матери и отцу. Для него вошло в привычку не говорить правду в личных отношениях, и, как мы уже отмечали, он начал прибегать ко лжи и для того, чтобы скрывать свои ошибки. Ему пришлось сослаться на Бога, чтобы супруга согласилась на новый образ жизни. Если Бог того требует, то Иоганна, как истинная евангелистка, не сможет ни воспротивиться, ни засомневаться.
Назначение во Франкфурт могло беспокоить Бисмарка лишь в одном отношении: у него все-таки были проблемы с женой. Она не отличалась красотой, не говорила на иностранных языках, не умела элегантно одеваться, не обладала навыками придворного этикета. Иоганна была не способна стать светской дамой, грациозно покоряющей европейское высшее общество, и к этому даже не стремилась. Давняя подруга и единомышленница по пиетизму Хедвиг фон Бланкенбург предупреждала:
«Меня по-настоящему тревожит только то, что ты все еще смотришь на окружающий мир так же, как и пять лет назад, и для меня это непонятно… Прошлое тоже живо во мне, но теперь я должна делать и другие вещи, серьезные вещи. Необходимо внутреннее горение, Иоганна, дорогая Иоганна! Мы не можем всю жизнь оставаться детьми, игривыми и дурашливыми. Мы должны стать людьми серьезными ради нашего возлюбленного Господа»4.Почти наверняка Бисмарк просил жену перемениться. Вскоре после прибытия во Франкфурт, 14 мая, он писал:
«Похоже, что летом я займу пост Рохова. И тогда, если сумма останется прежней, я буду получать 21 000 рейхсталеров, но мне придется содержать солидный штат и домашнее хозяйство. Поэтому, дитя мое, приготовься к тому, чтобы с важным благородством восседать в салоне, величаться вашим превосходительством, благоразумно и любезно вести себя с другими превосходительствами… Еще об одной моей просьбе, пожалуйста, не говори матери, чтобы она не ворчала: выучи французский язык, но делай это так, будто ты сама надумала его освоить. Читай как можно больше на французском языке, но не при свечах и не тогда, когда устали глаза… Я женился на тебе не для того, чтобы иметь светскую жену для других, а для того, чтобы любить тебя по Божьему благословению и в соответствии с велениями моего сердца, чтобы иметь в этом чуждом мире свой угол, не продуваемый никакими ветрами и согреваемый моим собственным очагом, к которому я могу придвинуться, когда за окнами бури или морозы. И я хочу сам поддерживать огонь в моем очаге, подбрасывать в него дрова, раздувать пламя, защищать и укрывать его от злых напастей и чужаков»5.В этой превосходной прозе затрагивается и животрепещущая семейная проблема. Возможно, Бисмарк и женился на Иоганне не для того, чтобы «иметь светскую жену для других», но теперь ему была нужна именно такая супруга, которой она абсолютно не желала становиться. Иоганна так и не освоила французский язык и никогда не одаряла Бисмарка тем женским обаянием, в котором он нуждался не только в силу своих профессиональных потребностей. А с возрастом его становилось и того меньше. К тому времени, когда Бисмарк завершил первое десятилетие своей дипломатической службы, она превратилась в ту самую «странную особу», которую встретил в Санкт-Петербурге молодой атташе Гольштейн. Никому не дано знать перипетии их брака, но ясно одно: в какой-то момент Бисмарк потерял надежду увидеть жену в другом качестве. Бисмарки обедали поздно, в пять часов, что для всех во Франкфурте казалось чудным. И прусское посольство во Франкфурте, а позже и их официальная резиденция на Вильгельмштрассе, 76 в Берлине выглядели так, словно в них обосновались сельский помещик с женой-богомолкой. По моему мнению, Иоганна не желала перестраиваться и подстраиваться под Бисмарка из простого упрямства. Он женился на ней «рикошетом», поскольку любил Марию фон Тадден, и нежелание Иоганны стать более привлекательной было своего рода протестом. Что касается самого Бисмарка, то брак, очевидно, не удовлетворял его физиологические потребности. Это видно хотя бы из его описания Гансу фон Клейсту-Ретцову своей холостяцкой жизни во Франкфурте в июне 1851 года:
«Главным соблазном, которым дьявол искушает меня, является не стремление к славе, а животное чувство, побуждающее меня к совершению величайшего греха, из-за которого, как мне кажется временами, Бог не удостоит меня своей милости. В любом случае слово Божье не посеяло семян в моем сердце, в котором зияет пустота, как в молодости. Иначе я бы не мучился соблазнами, которые посещают меня даже в моменты молитвы… Пожалей меня, Ганс, но сожги это и никому не рассказывай»6.Через четыре года после женитьбы Бисмарк уже признавался самому близкому другу в том, что его посещает «животное чувство» и соблазн совершить «величайший грех». Мы не можем знать, что делал Бисмарк втайне, но письмо предполагает: брак не снял чувственные побуждения.
Тем временем Ганс обручился с протестантской монахиней, графиней Марией фон Штольберг-Венигороде. Бисмарк с завистью писал:
«Ганс неимоверно счастлив, долго не засыпает и ведет себя как ребенок. Помолвка пока еще конфиденциальная, но Ганс не может скрыть своей радости. Он хочет написать о ней на каждом тротуаре и сообщить встречному и поперечному, другу и недругу, пребывая в восторженной уверенности в том, что в мире больше нет конфликтов и все счастливы так же, как и он. У него теперь совершенно другое выражение лица, он пританцовывает и поет какие-то чудные песни, когда остается один в комнате. Короче говоря, Ганс стал неузнаваем, но он был бы еще милее, если бы не мешал мне спать своей радостью»7.8 мая король принял Бисмарка и присвоил ему чин Geheimer Legationsrat (тайного дипломатического советника). Как потом Бисмарк прокомментировал, «по иронии судьбы Господь наказал меня за мою неприязнь к тайным советникам»8. Людвиг фон Герлах остался недоволен скоропалительным возвышением Бисмарка и присвоением ему высшего дипломатического ранга. И он был, наверное, прав: до сего времени Бисмарк по-прежнему имел презренный чин референдария9. Его материальное положение сразу же улучшилось: 21 000 рейхсмарок по курсу 1871 года были равноценны 3134 фунтам стерлингов: это было очень приличное жалованье по английским стандартам. Согласно данным «Барчестерских хроник» Энтони Троллопа, опубликованных в 1857 году, доход современника Бисмарка, Уилфреда Торна, сквайра из Сент-Юолда, составлял 4000 фунтов стерлингов, что позволяло ему содержать лошадей, конюхов и гончих10. И жизнь в Англии была намного дороже, чем в Германии. Судя по всему, по доходам Бисмарк вырвался далеко вперед в сравнении со своими соотечественниками. Мы располагаем данными о пропорциональном соотношении численности налогоплательщиков, распределенных на категории по уровню доходов и внесенных налогов, и населения Пруссии на 1851 год. В те времена в Пруссии были крайне низки и доходы и налоги, и по этим данным нетрудно понять, что Бисмарк впервые в жизни удостоился знатного заработка:
10 мая 1851 года Бисмарк выехал из Берлина во Франкфурт поездом и добрался до места назначения по тем временам очень быстро – всего за двадцать пять часов12. Через неделю он уже жаловался и на службу, и на других посланников:
«Во Франкфурте ужасная скучища… В сущности, делать нечего, кроме как шпионить друг за другом, словно мы можем найти или разузнать что-нибудь стоящее. Жизнь здесь почти полностью состоит из пошлых банальностей, которыми люди мучают себя. Я делаю необычайные успехи в искусстве говорить много и ничего не сказать. Я исписываю множество страниц ровным, симпатичным почерком. Они читаются как газетные передовицы, и если Мантейфель, прочтя их, сможет сказать, о чем там речь, то он знает гораздо больше, чем я»13.В начале июня Бисмарк сообщил Герману Вагенеру, редактору газеты «Кройццайтунг», о том, что все письма просматриваются австрийцами, и попросил слать их на Хохштрассе, 45, Франкфурт-на-Майне, но адресовать «господину Вильгельму Хильдебранду», лакею. Франкфуртская дипломатия оказалась несуразной:
«Австрийцы постоянно плетут интриги под маской веселых миляг… и мелкотравчато пытаются нас надуть, чему мы всячески противодействуем, тратя на это все наше время. Посланники из малых государств словно пародируют старорежимных, в напудренных париках дипломатов, моментально надуваются, если ты попросишь огонька для сигары, и замирают, будто собираются произнести речь перед Имперским судом, если ты попросишь ключ от т…»14Главным австрийским интриганом был высокородный аристократ граф Фридрих Франц фон Тун унд Гогенштейн (1810–1881), представитель одной из старейших династий в монархии Габсбургов. Вскоре после прибытия нового прусского посланника он отправил в Вену свое мнение о нем:
«По всем фундаментальным вопросам, касающимся консерватизма, герр фон Бисмарк занимает совершенно правильные позиции, и он может нанести нам больше ущерба слишком ревностным отношением к делу, чем колебаниями и нерешительностью. С другой стороны, как мне представляется и насколько я могу судить, он принадлежит к той партии, которая преследует только прусские интересы и абсолютно не доверяет бундестагу в таких делах»15.Бисмарк тоже отправил в Берлин свой отзыв о Туне в личном письме генералу Леопольду фон Герлаху:
«В нем перемешались грубая прямота, которую можно принять за откровенность, аристократическая nonchalance[20] и славянская крестьянская хитрость. У него всегда «нет инструкций», и, судя по его неосведомленности, он, похоже, полагается на свой штат и приближенных… Неискренность – самая главная особенность его поведения в отношении нас… Среди дипломатов нет ни одного человека со сколько-нибудь заметным интеллектом. В большинстве своем это самодовольные педанты, занятые мелочными делами, забирающие с собой в постель патенты и свидетельства полномочий, люди, с которыми не о чем говорить»16.Хотя Бисмарк и чихвостил своих коллег, дипломатическая служба ему нравилась, и он с нетерпением ожидал официального утверждения в должности. Оно пришло в середине августа 1851 года. Бисмарк дождался формального назначения, но министерство почему-то уменьшило его жалованье на три тысячи талеров и не выделило денег для обустройства резиденции. Он решил, что и восемнадцати тысяч талеров вполне достаточно для «достойного и элегантного» образа жизни, но ему надо было найти пристанище для семьи. Он непременно должен был иметь дом с большими комнатами и садом. В начале сентября такой дом нашелся – в тысяче двухстах футах от городских ворот, с садом, и стоил он 4500 рейхсталеров, для Франкфурта очень дешево. В письме Иоганне 9 сентября Бисмарк ворчал: «Меня раздражает его превосходительство посланник баварского короля, заглядывающий мне через плечо, когда я пишу»17. Дело в том, что у Бисмарка вошло в привычку сочинять личные письма во время скучных речей на сессиях. И ему, конечно, приходилось много работать. С деланым изумлением он сообщал Бернхарду:
«С семи утра и до обеда, который у нас бывает обычно около пяти, у меня редко выпадает свободная минута… Кто бы мог подумать шесть месяцев назад, что я буду в состоянии платить пять тысяч талеров за аренду и нанимать французского шеф-повара, чтобы давать обеды в честь дня рождения короля. Я могу привыкнуть ко всему, но для Иоганны тяжело осваиваться в этом высокомерном и холодном обществе»18.Бисмарк не забывал и о других делах. Он регулярно ездил в Берлин на заседания нижней палаты парламента. Его неуемные амбиции находили выход в письмах о проблемах Пруссии, которыми он забросал генерала Леопольда фон Герлаха, зная о его ежедневных беседах с королем за чашкой кофе с пирожными. Эти дружеские встречи с королем делали генерал-адъютанта Леопольда фон Герлаха самой влиятельной фигурой в государстве. Непосредственным начальником Бисмарка был премьер-министр и министр иностранных дел барон Отто Теодор фон Мантейфель (1805–1882), сухой и необщительный ретроград, но сведущий и компетентный государственный служащий. Мантейфель сменил на этом посту генерала, графа Бранденбурга, внезапно умершего 6 ноября 1850 года в разгар конфликта с Австрией. Он мужественно справился с «позором Ольмюца» и проявил здравомыслие, согласившись под нажимом камарильи назначить Бисмарка послом при обновленном союзе. Исполняя дипломатические обязанности, Бисмарк вел переписку с Берлином в обход своего непосредственного шефа, и такое откровенное непослушание, похоже, нисколько не смущало министра. Эта игра с двумя колодами карт в руках вошла в систему, о чем, к примеру, свидетельствует письмо Бисмарка Леопольду фон Герлаху от 25 февраля 1853 года. Мантейфель потребовал от Бисмарка представлять доклады миссии первого и пятнадцатого числа каждого месяца. Мантейфель не зря прославился как знаток бухгалтерии. Бисмарк повиновался, но сначала отправлял отчеты фон Герлаху: