Джонс Диана Уинн. Сын менестреля

   Морил стиснул зубы, ожидая, что пассажир расхохочется. Но тот был явно потрясен.
   — О! — сказал он. — Э-э… И вы их так называете, когда хотите с ними поговорить?
   — А нашего умного-ленивого коняжку зовут Барангаролоб, — добавил Кленнен совершенно серьезно, словно ему просто хотелось, чтобы Киалан это узнал.
   Дагнер отрывисто хохотнул получилось похоже на ржание Олоба. Вид у Киалана стал довольно несчастный.
   — Не бери в голову, — сказала ему Линайна. — Коротко их зовут Дагнер, Брид и Морил. А конька — Олоб.
   Похоже, Киалана это успокоило. Он снова шумно вздохнул, потом еще раз — и снял куртку. Ему было в ней жарко: куртка была толстая, из хорошей ткани. Брид шепнула младшему брату, что это, наверное, «куртка для торжественных случаев», но Морил уже утратил интерес к пассажиру и пропустил ее слова мимо ушей. Киалан сложил куртку — не так аккуратно, как заслуживала столь хорошая одежда, — и, подложив ее под голову, сделал вид, что уснул. Брид поняла, что он только притворяется, потому что Киалан вздрагивал всякий раз, когда мимо них кто-нибудь проезжал, и украдкой выглядывал из-под навеса, пытаясь рассмотреть, кто это.
   Впрочем, других повозок на дороге было мало. По большей части это были медлительные фургоны, которые Олоб легко обгонял рысцой, Поднимая колесами фонтаны белой пыли, так что у Морила, который бежал за повозкой, волосы вскоре стали такого же цвета, как у Кленнена. Однако изредка на дороге появлялись всадники и обгоняли Олоба так же легко, как Олоб обгонял повозки. Один раз мимо них проехало сразу много всадников, которые подняли тучу пыли и за которыми Киалан наблюдал с немалым интересом. А один из всадников, похоже, так же живо заинтересовался повозкой музыкантов. Он даже повернулся в седле, чтобы как следует ее рассмотреть.
   — Кто был этот тип? — спросил Кленнен у Линайны.
   — Не могу сказать, — ответила она.
   — Забавно, — сказал Кленнен. — Сдается мне, я его уже видел.
   Но поскольку всадник выглядел совершенно неприметно: не юноша уже, но и не старик, волосы не слишком темные, но и не светлые, то Кленнен так и не смог его вспомнить и вскоре перестал напрягать память.
   Некоторое время спустя, когда солнце стояло уже низко, Олоб по собственной воле сошел с дороги. Повозка, подпрыгивая на кочках, проехала через кусты дрока и оказалась на вересковой поляне. Конек остановился у ручья.
   — Олоб считает, что это подойдет, сказал Кленнену Дагнер. — Он прав?
   — Вы что, позволяете вашей лошади самой решать, где остановиться? — поразился Киалан.
   — Он нас почти никогда не подводил, — ответил Кленнен, осматривая поляну. — Да, очень славно. У коней есть дар находить хорошие местечки, Киалан. Запомни это.
   На лице пассажира застыло выражение недовольства. Он довольно презрительно наблюдал за тем, как Дагнер распрягает Олоба и ведет поить, как Морил стирает с повозки пыль и как Брид собирает хворост.
   — Не предлагай свою помощь, ладно? — пробормотала Брид, адресуя эти слова ему.
   Пока Линайна готовила ужин, Кленнен взял с повозки большую квиддеру, тщательно ее настроил и поманил к себе Морила. Морил неохотно подошел. Он немного робел перед большой квиддерой. Ее блестящее круглое брюшко было даже более внушительным, чем животик Кленнена. Инкрустация на верхней деке и на грифе, сделанная из перламутра, слоновой кости и разноцветного дерева, складывалась в причудливые и непонятные узоры. А когда на квиддере играли, ее голос был таким удивительно сладким, что совершенно не походил на звучание других инструментов. Кленнен относился к ней столь трепетно, что Морилу до сих пор иногда казалось — а в раннем детстве он был в этом снято уверен, — будто квиддера составляет дополнительную, особую часть Кленнена, гораздо более важную, чем рука или нога, нечто вроде деревянной души.
   — Ну-ка давай послушаем ту песню Осфамерона, — сказал Кленнен.
   Старые песни были Морилу не по душе, и оттого ему стоило немалых трудов заучить их. Дело шло медленно. Кленнен поправлял его, заставлял вернуться к самому началу и дважды остановил во время второго куплета. Что еще неприятнее, к ним подошел Киалан и встал напротив Морила, слушая его. Морил, желая спрятаться от назойливого внимания, между двумя нотами погрузился в грезы и замолчал. Он был с Адоном на зеленой дороге Севера.
   — А что, его действительно нужно учить? — спросил Киалан.
   — А как иначе, по-твоему, он научится? — вопросом на вопрос ответил Кленнен.
   Казалось, Киалан немного смутился.
   — Ну… я вроде как думал, что они это усваивают… во время представлений, — ответил он.
   — Или мастерство растет само, как волосы и ногти? предположил Кленнен.
   — Нет, я… уфф, чепуха какая! — заявил Киалан и, к великому облегчению Морила, отошел в сторону.
   Но он подошел снова, когда Морил закончил и его место заняла Брид. Киалан поймал Морила за рукав:
   — Слушай, вы все знаете всю эту музыку, но ты небось не умеешь даже читать и писать, так?
   Морил высвободил свой рукав.
   — Конечно умею, — сказал он. — Мама нас научила.
   И не дав Киалану времени задать еще какие-нибудь нахальные вопросы, улизнул через кусты к ручью. Морил сел на берегу и стал смотреть на сверкающую воду, бегущую по камешкам, блестящим и не очень. Так он и сидел, пока его не позвала Брид.
   — Ужин! Умывайся, Морил!
   Ужин получился не особенно удачным, да и остатки хлеба оказались совсем черствыми.
   — Послушайте, у этого какой-то странный вкус! — объявил Киалан, размазывая свою порцию по тарелке.
   Лицо Линайны, никогда не отличавшееся выразительностью, стало совершенно каменным.
   — Я собиралась купить в Деренте хлеб и лук, — сказала она. — Но времени не было.
   Повисло тяжелое молчание, а потом Кленнен сказал:
   — Знаешь, парень, нам предстоит ехать вместе больше ста пятидесяти миль — тебе и нам. Тебе не кажется, что тут следует проявить немного взаимной уступчивости? Мне бы страшно не хотелось разбить о твою голову хорошую квиддеру.
   В это время солнце как раз садилось, и лучи его были красными. Но Морил решил, что цвет лица, который сделался у Киалана, объясняется не только закатом. Однако Киалан ничего не сказал. Он молча принял протянутый ему стакан вина и выпил его, но заговорил только гораздо позже, К тому времени Кленнен очень развеселился от выпитого. Широко улыбаясь в свете костра, он привалился спиной к колесу повозки и сказал Дагнеру:
   — Спой-ка нам эту свою новую песню.
   — Она еще не совсем готова, — ответил Дагнер.
   Но поскольку дело было не на представлении, он охотно принес свою квиддеру и наиграл мелодию, которая Морилу показалась очень многообещающей. И совершенно не смущаясь, наполовину спел, наполовину проговорил слова:
 
   Пойдем со мной, пойдем со мной!
   Скворец зовет: «Ступай за мной!»
   Никто не увидит, никто не поймет,
   Куда меня спутник крылатый ведет.
   Пойдем, ведь слышен утра зон,
   Белеют кипы облаков,
   И тает краешек луны,
   И жаворонки уже слышны,
   Тайком ты на заре уйди,
   И полетит он впереди.
   Иди тропой в леса, в поля,
   Где ждут нас новые края!
 
   — А потом, наверное, повторю первые четыре строки, — сказал Дагнер, глядя на Кленнена.
   — Нет, — заявил Кленнен, — не пойдет.
   — Ну, могу и не повторять, — робко согласился Дагнер.
   — Я имею в виду, что вся песня не пойдет, — пояснил Кленнен.
   Дагнер совсем расстроился. Киалан, похоже, не смог сдержаться и возмущенно сказал:
   — Почему? Мне показалось, что получается очень даже хорошо.
   — Мелодия неплохая, насколько можно судить, — ответил Кленнен. — Но зачем портить такую мелодию этими словами?
   — Очень даже хорошие слова, — продолжал настаивать Киалан. — Мне они понравились.
   — Мне хотелось написать именно такие слова, — нерешительно проговорил Дагнер.
   — Понятно, — сказал Кленнен. — В таком случае не произноси их больше до тех пор, пока мы не окажемся на Севере, — если не хочешь, чтобы нас арестовали как мятежников.
   Дагнер попытался объясниться:
   — Но я… Она не такая! Я просто хотел сказать, как мне нравится путешествовать в повозке, и… и все такое прочее.
   — Правда? отозвался Кленнен. — А разве ты не слышал песен, которые пели здесь борцы за свободу в год восстания… О, это было шестнадцать лет назад, в год твоего рождения! Они не решались ничего сказать прямо, так что все говорилось намеками. Там были слова «Иди за жаворонком», а в другой — «Свободный, как ветер, и тайный», а самая популярная — «Иди в долину на заре». Здешние бароны до сих пор вешают всякого, кто поет такие слова.
   — И я считаю, что это нелепо! — взорвался Киалан. — Почему людям нельзя здесь петь то, что им хочется? Что тут произошло со всеми?
   Брид и Морил с интересом воззрились на его освещенное костром лицо. Похоже было, что Киалан — борец за свободу. Однако Кленнена его слова, похоже, только позабавили.
   — Надеюсь, за кустами дрока никто не прячется и тебя не слышит, — сказал он, и Киалан Стремительно оглянулся на темный куст у него за спиной. — Вот видишь? — добавил Кленнен. — Вот тебе одно простое объяснение, парень. Сейчас никто никому не может доверять. Это происходит, потому что неспокойные правители нанимают неспокойных людей, чтобы те делали неспокойными и всех остальных. Так было не всегда, знаешь ли. Дагнер, что я сказал, когда мы подъезжали к Деренту?
   Дагнер печально размышлял о своей неподходящей песне.
   — Э-э… а… Кажется, что-то насчет того, что жизнь похожа на представление.
   — Так я и знал, что ты обязательно вспомнишь не те слова, — добродушно укорил его Кленнен.
   — Кто помнит?
   — Ты сказал, что когда-то Юг был таким же свободным, как Север, — ответила Брид. Но на самом деле ты сказал это мне.
   — Вот и запомни, — заявил Кленнен.

3

   После того как в первую ночь Морил попытался спать в палатке с Киаланом и Дагнером, он стал забираться в повозку, к Брид и винной бутыли. Как он объяснил Брид, даже пузатая бутыль занимала меньше места, чем Киалан, и к тому же у бутыли не было коленок и локтей. Морил три раза просыпался, оказываясь среди растяжек, в росе. Ему это очень не понравилось. И ему не нравился Киалан, так что Морилу оставалось только надеяться, что Дагнеру компания пассажира пришлась по душе. Трудно было понять, ладит ли Дагнер с Киаланом, поскольку брат был удивительно неразговорчивым человеком. В этом он был похож на мать. Совершенно невозможно было определить, как Линайна относится к Киалану, — как, впрочем, и к чему бы то ни было.
   Несмотря на выговор Кленнена, Киалан оказался не в состоянии воздерживаться от прямодушных заявлений.
   — Знаете, эта повозка на самом деле ужасающе аляповатая, — заявил он на второе утро.
   Возможно, у него было какое-то оправдание: в эту минуту она стояла на фоне утреннего неба и над бортом как раз появилась рыжая голова Морила. Картина, несомненно, получилась красочная, но Брид глубоко оскорбилась.
   — Ничуть! — возразила она.
   — Наверное, ты еще слишком маленькая, чтобы иметь хороший вкус, — ответил Киалан.
   После завтрака Брид поклялась Морилу, что теперь Киалан будет ей врагом до самой смерти.
   Но что досаждало Морилу больше всего (если не считать локтей попутчика и того, что он даже не пытался помогать им по хозяйству), так это то, как Киалан с видом превосходства стоял рядом и слушал всякий раз, когда Морилу давали уроки музыки. К несчастью, в течение следующих нескольких дней уроки музыки были довольно частыми. Повозка двигалась — возможно, ради Киалана к перевалу Фленн и на Север более прямым путем, чем обычно. А это означало, что они не проезжали через крупные города, да и деревни им встретились всего две. В первой Линайна купила припасы, но представлений музыканты не давали ни разу. Кленнен воспользовался возможностью заставить Морила зубрить старые песни, Брид — упражняться в игре на пангорне и всех — подолгу репетировать.
   Киалан маячил рядом и действовал Морилу на нервы. Он так извел Морила, что тот, в попытках защититься, погрузился в свои туманные грезы так глубоко, как с ним еще не случалось. Он сидел на своей скамье позади козел, смотрел на белую дорогу, лентой разворачивающуюся между серо-зелеными холмами Юга, грелся на жарком солнце, которое не могло сделать его кожу хоть чуточку смуглее, сколько бы он на нем ни сидел, и грезил о своей родине на Севере. Отец не ездил в Ханнарт из-за ссоры с графом Керилом, и это очень огорчало Морила. Он мечтал побывать там и мысленно рисовал подробные картины тех мест. На картинах непременно были старинный серый замок, стройные рябины и синие горы с причудливо очерченными острыми вершинами. Морил видел их очень ясно. Одновременно он видел и весь Север, раскинувшийся словно разноцветный витраж:
   темные леса и изумрудные долины, странные зеленые дороги, оставшиеся от древних времен и ведущие в места, которые уже никого не интересуют, твердые серые скалы и огромные водопады. На Юге не было ничего, что могло бы с этим сравниться.
   Услышав у себя за спиной голос Киалана, Морил подумал, что теперь у Севера появилось еще одно преимущество: там Киалан их покинет.
   — Я это уже шесть раз повторил! — сказал Киалан. Ты что, все время витаешь где-то в облаках?
   Морил обиделся. Близкие могут обвинять его в мечтательности, если им хочется, но Киалан-то чужой.
   — Ты не имеешь права так говорить! — заявил он.
   Возможно, Киалан не почувствовал, насколько он рассердил Морила.
   — Видишь ли, объяснила ему потом Брид, когда они отошли подальше от повозки, — даже когда ты злишься, вид у тебя такой сонный и… и невинный, что он, наверное, даже не заметил, что ты слушаешь. Впрочем, — язвительно добавила она, он вряд ли обращает внимание на чужие чувства: его, знаешь ли, интересуют только его собственные.
   Тогда Киалан ответил:
   — О, право! Я уже понял, что ты в этой семье дурачок, но тебе вовсе не обязательно быть еще и грубым!
   — Сам такой! — парировал Морил и совершенно неожиданно для Киалана боднул его головой в живот.
   Киалан шлепнулся на спину, громко — и Морил надеялся, больно — ударившись о винную бутыль. После чего Морил счел за лучшее быстренько выпрыгнуть из повозки и отбежать назад. И весь остаток дня он был вынужден идти далеко позади повозки, опасаясь мщения Киалана.
   Однако мщением занялся Кленнен. Когда они остановились на ночлег, он подозвал к себе Киалана и Морила.
   — Вы двое собираетесь извиняться? — осведомился он.
   Морил опасливо посмотрел на Киалана, тот ответил в высшей степени неприязненным взглядом.
   — Хорошо же! — сказал Кленнен и столкнул их лбами.
   Не бывает вещи тверже, чем голова другого человека. Морилу оставалось только надеяться, что у Киалана из глаз высыпалось столько же искр, сколько у него. Он несколько удивился тому, что Киалан ничего не сказал Кленнену.
   — В следующий раз, — пообещал Кленнен, — я столкну вас посильнее.
   После этого он как ни в чем не бывало начал урок музыки. И к великой досаде Морила, Киалан, как обычно, встал рядом, чтобы слушать.
   На следующий день они добрались до городка под названием Крейди, и тут пошел дождь огромные теплые капли, которые казались частью воздуха и не имели никакого отношения к мокрому белесому небу. Они оставляли в дорожной пыли темно-коричневые круги и сладко пахли мокрой землей. Но из-за дождя все сгрудились в повозке, так что переодеваться было страшно неудобно. Морил не удивился, что Киалан вылез наружу.
   — Меня не интересует ваше представление, — объявил он Кленнену. — Я встречу вас на том краю Крейди, ладно?
   — Как хочешь, парень, — жизнерадостно ответил Кленнен.
   Брид с Морилом возмущенно переглянулись В душной тесноте повозки, не понимая, почему Кленнен не надерет Киалану уши. Однако единственное, что волновало Кленнена, — это дождь.
   — На улице зрителей не будет, — сказал он. — Посмотрю, что можно сделать. Мы въезжаем с поднятым верхом.
   И хорошо, что они это сделали. К тому времени, как они въехали на базарную площадь, струи дождя превратились в белые канаты и отскакивали от булыжной мостовой. Олоб напустил на себя самый страдальческий вид, на какой только был способен. Вокруг не было видно ни души. Однако в Крейди — как я везде — у Кленнена нашлись друзья. Уже через полчаса музыканты устроились под крепкими балками склада на углу базарной площади, и туда начала собираться толпа зрителей — мокрых, но любопытных.
   Они дали представление, рассчитанное на закрытое помещение. После того как Кленнен рассказал всем о Хадде и Хенде, монетах Уэйволда, вознаграждении за голову Вестника и цене на зерно в Деренте и были розданы обычные записки, они стали петь песни с припевами, которые могли подхватывать слушатели. Дагнер исполнил свои сочинения ближе к началу. Потом, когда хорошее настроение и внимание были на пике, Кленнен рассказал одну из старинных историй. Этому Морил был страшно рад. В помещении он всегда изнывал от духоты, а если еще и играть под крышей приходилось, то совсем жарко становилось. А во время рассказа он бывал нужен всего пару раз. В каждой истории были места, где требовалась песня, но остальное время Морил мог сидеть на пыльной мякине на полу, обхватив колени руками, и слушать.
   На этот раз отец выбрал историю об Адоне. Как любил говаривать Кленнен, вокруг Адона и Осфамерона легенды роятся, словно пчелы. Песни, которые требовались по ходу рассказа, были написаны либо самим Адоном, либо Осфамероном. Морилу всегда казалось, что старинные песни лучше звучат внутри соответствующих историй, хотя ему все равно хотелось, чтобы те глупые парни постарались петь более естественно. Однако из их поступков получались великолепные легенды. Морил жадно слушал, как Лаган ранил Адона и рана никак не заживала, пока с Востока не явилась Маналиабрид. Потом шел рассказ о том, как Лаган и Адон полюбили Маналиабрид и как Адон бежал с ней на Юг. Лаган попытался их преследовать, но Осфамерон помог влюбленным, спев особую песню, от которой горы пришли в движение и перегородили дорогу через перевал. И Лагану пришлось повернуть обратно.
   Тут Кленнен понижал свой звучный голос и говорил:
   — Я не стану петь вам ту песню, которую тогда спел Осфамерон, потому что боюсь снова сдвинуть горы. Но это правда, потому что с тех пор единственным перевалом, по которому можно попасть на Север, стал перевал Фленн.
   Адон какое-то время скитался по Югу с Маналиабрид, зарабатывая на хлеб песнями, но потом Лаган прознал, где они. Тогда он похитил Кастри, сына Адона от первой жены, и Адон вынужден был отправиться на поиски. Но Лаган был немного волшебником и, сделав Кастри невидимым, сам принял обличье Кастри. И когда Адон подошел к нему, ни о чем не подозревая, Лаган ударил его ножом в сердце.
   Тут наступало время плача Маналиабрид, который полагалось петь Морилу. Он взял свою квиддеру и посмотрел в серо-голубую даль склада, на внимательных слушателей. К его удивлению, среди них оказался Киалан. Он стоял позади других, насквозь мокрый и грязный, и слушал с таким же интересом, как и остальные. Морил решил, что их пассажир все-таки предпочел представление прогулкам под проливным дождем. Появление Киалана огорчило Морила. Его мысли были полны великих событий, путешествий, побегов и погонь, поединков и волшебства древнего Севера… Киалан очень не вовремя напомнил ему о реальности, и Морилу показалось, будто его ноги стоят в двух совершенно разных мирах, которые стремительно отодвигаются друг от друга. Это было неприятное чувство. Он отвел глаза от Киалана и сосредоточился на своей квиддере.
   Потом Кленнен стал рассказывать о том, как Маналиабрид попросила помощи у Осфамерона. Осфамерон запел и сделал Кастри видимым. А потом взял свою квиддеру и по одной, только ему известной дороге пошел к границе Темной Страны. Там он начал играть, и несметное множество мертвых явилось, чтобы послушать его. А когда они собрались, Осфамерон запел и призвал к себе душу Адона.
   И тогда — в этом месте Морил всегда ощущал сладкий испуг — Кленнен снова понижал голос и говорил:
   — Я не стану вам петь ту песню, которую спел тогда Осфамерон, чтобы снова не поднять мертвых.
   Осфамерон вывел душу Адона обратно и вернул ее в тело. Адон воскрес, победил Лагана и наконец воцарился в Дейлмарке, став его последним королем. Он был последним, потому что сын Маналиабрид, который должен был стать королем после него, вместо этого захотел вернуться на родину матери.
   — И с тех пор, — заключил Кленнен, — в Дейлмарке нет королей. И не будет, пока не вернутся сыновья Маналиабрид.
   Морил зачарованно вздохнул. После такого рассказа у него не было настроения петь «Веселых холандцев», и он с трудом заставил себя присоединиться к остальным. Потом он ускользнул в дальний угол склада, чтобы спрятаться от обычных разговоров, и в задумчивости сидел под повозкой, пока Кленнен приветствовал своих друзей, а Дагнер снова тщетно пытался объяснить, как он сочиняет песни.
   Ах, если бы такое происходило и теперь! Морилу было ужасно обидно: он, потомок Осфамерона, который дружил с Адоном и мог поднимать мертвых, — а ведет такую неинтересную жизнь. Каким скучным стал мир… Разве можно сравнить Адона, чья жизнь была полна чудес и подвигов, с нынешним графом Ханнарта, который не может придумать ничего лучше, чем подстрекать Юг к мятежам, а сам не смеет носа за перевал высунуть. Или, уныло добавил про себя Морил, взять хотя бы того Осфамерона и нынешнего Осфамерона Танаморила. Тоже очень наглядный пример того, какими заурядными и обыкновенными стали люди. Вот если бы…
   Тут течение мысли Морила было прервано вторжением заурядной а обыкновенной жизни — в лице Линайны, которая принесла в повозку позвякивавшую шляпу. За ней по пятам шел один из всегдашних нашептывающих господ.
   — И вот уже шестнадцать лет… — нашептывал господин.
   — Семнадцать, — отрывисто бросила Линайна. — Морил, очнись от грез и пересчитай деньги.
   Морил неохотно выбрался из-под повозки. В эту минуту Кленнен повернул голову, и его голос гулко разнесся по складу:
   — Нет, он нисколько мне не понравился, Когда я в последний раз был в Нитдэйле.
   Эти слова сопровождал взгляд, который заставил нашептывающего господина стушеваться и отступить в толпу. Морил наблюдал за его исчезновением немного озадаченно. Ему почудилось, что этот тип был как две капли воды похож на нашептывающего господина из Дерента.
   Заработок оказался неплохим, что порадовало мать. А Кленнен был в прекрасном расположении духа, потому что один старый знакомец подарил ему кусок говяжьей вырезки. Вырезка была нарядно-красная и нежная и обернута листьями, которые сохраняли ее свежесть. Кленнен бережно убрал мясо в шкафчик. Пока они ехали через Крейди под легкой моросью, он с энтузиазмом говорил об ужине. К немалому неудовольствию Брид, Киалан дожидался их под деревом сразу за городом.
   — Ха! — сказала Брид. Его не интересуют наши представления, этого господина Гордеца! Ты его заметил, Морил? Он ловил каждое слово!
   — Да, — ответил Морил.
   Пока красное мясо шипело над огнем, Брид с напускной невинностью сказала Киалану:
   — На представлении отец рассказывал одну из историй об Адоне. Ты хоть какую-то из них знаешь?
   — Знаю. Скука смертная, заявил Киалан. — Магия там всякая…
   — Так я и знал, что ты это скажешь! — возмутился Морил. — Я же видел…
   — Тихо! — прикрикнул Кленнен. — Вы мешаете мясу. Ни слова, пока оно не приготовится.
   Мясо, безусловно, заслуживало уважения. Даже Киалан ничего не мог сказать против него. После ужина они поехали дальше. При всей своей беззаботности Кленнен, похоже, не меньше Морила спешил снова увидеть Север. Он не давал Олобу выбрать лужайку, пока солнце почти не зашло, а небо впереди не превратилось в нагромождение лиловых облаков, прорезанных алыми линиями.
   Представьте, как это выглядело бы над вершинами Севера! Но даже на Юге в это время года лес красив. Ничто не может сравниться с высокими буками по весне. А Топи ты хоть немного знаешь, Киалан?
   — Чуть-чуть, — ответил он.
   — Если бы у нас было время, я бы провез тебя через нее ради одних только цветов, — сказал Кленнен. — Но она слишком далеко на востоке, как это ни обидно. А местные утки — язык проглотишь!
   — В Южном Дейле водятся кролики, — подсказал Дагнер.
   — Точно! — откликнулся Кленнен. Надо будет завтра поставить силки.
   Весь следующий день ехали не останавливаясь. Местность стала меняться. Невысокие серо-зеленые холмы уступили место более высоким и ярким горкам, и деревьев стало больше. Это было как бы предвкушением Севера. Морил начал ощущать приятное волнение, хотя и знал, что они еще только въезжают в Южный Дейл. Толиан, граф Южного Дейла, имел репутацию деспота пострашнее Хенды. До конца пути было еще далеко. За этими зелеными холмами лежали предгорье и лес Марки, и только потом перевал Фленн, по которому проходила граница между Югом и Севером.
   Тем не менее цветущие яблони были приятным разнообразием после бесконечных виноградников. Ночи стали чуть прохладнее, кролики попадались во множестве. Каждый вечер Дагнер отправлялся ставить силки, и, к изумлению Морила, Киалан впервые вызвался помогать и начал ходить с Дагнером.