Джонсон Сьюзен. Соблазнительное пари

   — Может быть, будет заключен мир, ты ведь этого не знаешь. А твоя семья может отречься от тебя из-за того, что ты женился так легкомысленно…
   — Очень неубедительные отговорки, дорогая, — не дослушав, перебил ее Симон. — Мир сейчас вряд ли возможен, а моя семья может катиться ко всем чертям, если им не нравится то, что я делаю. — Однако он понимал осмотрительность Жоржи в отношении женитьбы. Талейран просветил его, рассказав о бывшем муже Жоржи. Этот человек заслуживал того, чтобы его расстреляли. К счастью для него, он умер. — Брюссель через месяц будет вполне подходящим местом для нашей свадьбы, — весело заявил он и с улыбкой добавил: — Я составлю список гостей, — Не надо, дорогой, давай не будем говорить о… ну, ты знаешь, — пробормотала она, — пока все не определится. Дело ведь не в том, что я не люблю тебя. Ты меня понимаешь, правда же?
   Ее неуверенность и опасения были ему понятны, и у него возникло желание поднять этого негодяя Ренье из гроба и застрелить.
   — Я знаю. — Симон прижал Жоржи к себе, словно пытаясь защитить ее от воспоминаний. — Ты ведь тоже знаешь, что я люблю тебя больше жизни.
   — Не надо так говорить. Не надо говорить о смерти, или о войне, или еще о каком-либо страшном исходе, прошу тебя, Симон. Я не мыслю жизни без тебя.
   — Стало быть, я увижу тебя в Брюсселе через месяц.
   Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:
   — Спасибо. Я тебя безгранично люблю.
   — А как ты меня любишь? — зашептал он. И опустился над ней, опираясь на локти и наклонив голову, чтобы поцеловать ее в губы.
   — Здесь слова бессильны. При мысли о тебе я начинаю, улыбаться и могу улыбаться тысячу раз в день.
   — Всего лишь тысячу? — поддразнил ее Симон.
   — О других мужчинах я вообще никогда не думала.
   — Я счастлив это слышать, — шепотом сказал он, поглаживая пальцем шелковистую кожу на ее шее. — И люблю тебя очень-очень…
   — Я тоже очень-очень, — горячо и как-то по-детски проговорила Жоржи. — Вена навсегда останется в моей памяти.
   — Йоркшир тебе тоже понравится, — заявил Симон. — Там мы будем растить и воспитывать наших детей — по крайней мере какое-то время, — добавил он жизнерадостно.
   — Ты не спрашивал меня, хочу ли я детей, — нарочито игривым тоном заметила она.
   — Мне и не нужно спрашивать. Я видел, как ты расстроилась, когда пришли месячные. Ты хочешь ребенка.
   Она вскинула бровь.
   — Ты сейчас выступаешь моим исповедником?
   — Нет, я лишь наблюдатель. Ты с такой нежностью смотришь на каждого ребенка.
   — Спасибо в таком случае на добром слове.
   Он усмехнулся:
   — Может, мы сделаем еще попытку до Брюсселя?
   — Ты спрашиваешь меня?
   Его темные глаза находились всего лишь в нескольких дюймах от ее лица, могучее тело нависло над ней, искушая своей близостью, лобком она ощущала его возбуждение.
   — Ты хочешь меня?
   Один только ее взгляд уже был красноречивым и вполне достаточным ответом, однако он слишком любил ее и не намерен был сделать ее несчастной. Он хотел, чтобы она сама определилась, так же как и он.
   Она кивнула.
   — У тебя будет мой ребенок и ты станешь моей женой? Или это можно сказать в ином порядке, как тебе захочется.
   Жоржи снова кивнула, не имея сил выразить то, чего ей хочется, когда будущее столь неопределенно.
   — Ты уверена? — снова мягко спросил Симон, которого огорчало ее безмолвие.
   — Я уверена, — сказала она наконец, и глаза ее увлажнились. — Хотя с самого детства я постоянно испытывала неуверенность.
   — Ты можешь быть уверена в одном: я всегда буду тебя любить.
   — Спасибо. — Слезы покатились из ее глаз, и она сказала прерывистым шепотом: — И еще спасибо тебе за то, что ты показал мне прелести любви.
   — Вечной любви. — Он поцеловал ее во влажные щеки. — Вместе с нашими детьми, будь то в Лионе, или Йоркшире, или же на каких-нибудь Сандвичевых островах — какое это имеет значение, если мы будем с тобой?
   — Как ты можешь говорить это, если мы не знаем…
   — Мы остановим Наполеона, — уверенно сказал Симон. — Он не продержится больше нескольких месяцев. И тогда я увезу тебя в Англию и представлю всем тем членам моего семейства, которым я пожелаю тебя представить. А может, только своей сестре, — добавил он с еле заметной улыбкой.
   — Ты не ладишь с…
   — Это они не ладят со мной, — резко возразил он. — Но я не хочу сейчас говорить об этом. Предпочитаю более приятные темы — например, о дате твоего приезда в Брюссель!
   — Это будет уже скоро, — пробормотала она и потянулась, чтобы поцеловать его и забыть обо всем. — И когда я снова тебя увижу, мы решим, какие имена будут у наших детей.
   — В таком случае я должен приступить к делу, — с озорным видом сказал он.
   — Начинай, — вполголоса дала согласие Жоржи, разводя ноги.
   — Я не мог бы придумать более приятного подарка для себя по случаю моего отъезда.
   — Я тоже.
   — По случаю столь важного события я буду предельно осторожным.
   — Только посмей!
   Он засмеялся:
   — Ты так восхитительно бесстыдна!
   — Я научилась этому у тебя.
   Симон улыбнулся ослепительной улыбкой.
   — Я хотел бы поставить это в заслугу себе, но мне кажется, что твоя очаровательная пушистая киска и сама по себе весьма горяча, — сказал он, погладив волосы на лобке.
   — Например, сейчас, когда она хочет ощутить его в себе. — Жоржи сжала ладонью восставший ствол.
   — Повинуюсь, — пробормотал Симон с улыбкой, пошире раздвинул ей ноги и расположился между бедер таким образом, что тугой ствол соприкоснулся с пульсирующими губами. — Чтобы мы ощущали это целый месяц, — хриплым голосом проговорил он, входя в ее лоно. Он стал целовать ей ямку под шеей, а в этот момент головка его напряженного ствола коснулась устья матки, и они оба ощутили неукротимое пламя, разлившееся по всему телу и пронизавшее даже кости. Они занимались любовью с таким самозабвением и яростью, словно были последними людьми на грешной земле, словно после этого наступит конец света.
   Она трепетала и вскрикивала, прижимаясь к нему, а он шептал ей в волосы:
   — Не плачь, не плачь, я люблю тебя…
   Их тела при каждом толчке все более и более распрямлялись и сплавлялись одно с другим, и это порождало ощущения гораздо более сильные, чем при обычном соитии.
   И когда оргазмы сотрясли их тела, когда он щедро излил себя в ее лоно и они на какое-то время словно впали в забытье, грядущая война была забыта, исчезли страхи и опасения. Они были просто мужчиной и женщиной, которые горячо любили друг друга.
   — Ты моя, — выдохнул он, едва к нему вернулась способность говорить, и почувствовал себя так, словно они были Адамом и Евой и его задачей было населить мир людьми.
   Все еще не имея сил произнести хоть слово, Жоржи смотрела из-под томно полуопущенных ресниц на отца своего ребенка, чувствуя удивительную уверенность в том, что так оно и будет, и наслаждаясь внезапно обретенной радостью материнства.
   — У него будут черные волосы, как твои, — пробормотала Жоржи еле слышно.
   — Или у нее, — с улыбкой отозвался Симон.
   — Почему я так сильно тебя люблю?
   — Потому что ты моя жизнь, потому что мы нашли друг друга в этом грешном, несовершенном мире, и я всегда буду с тобой.
   — Спасибо тебе, — просто сказала Жоржи, понимая, что она теперь навсегда избавилась от опустошенности.
   — Спасибо тебе, что ты вытащила самый большой номер, — прошептал Симон. Будучи по натуре реалистом, он тем не менее считал, что их встреча была обусловлена действием каких-то мистических сил.
   — Я покорила тебя? — с улыбкой спросила она.
   — Ты покорила мое сердце и душу.
   — И ты снова вернешься ко мне?
   — Я тебя никогда не покину, — шепотом сказал он, — но я снова увижу тебя в Брюсселе.
   На какое-то время Симон заставил ее забыть, что они расстаются. Он поддразнивал, ласкал и целовал ее, самозабвенно занимался с ней любовью, и, когда в пять утра раздался стук в дверь, Жоржи смогла проститься с ним с улыбкой.
   Это было именно то, чего Симон хотел.
   Он хотел запомнить ее улыбающейся на тот случай, если ему не суждено вернуться с войны. И уж никак не хотел, чтобы она запомнилась ему в слезах.
 
   Когда Жоржи появилась в своем имении, она узнала, что Наполеон совсем недавно покинул Лион. За время своего пребывания в городе он успел выпустить декларацию о роспуске двух палат парламента Людовика XVIII с обещанием созвать конституционную ассамблею. Однако он вынужден был поспешить в Париж, где мог опереться на армию, поскольку его высадка в Антибе вызвала в стране смуту. Наполеону пришлось переодеться, чтобы пробраться через Прованс, ибо при вести о его возвращении в провинции возникла опасность бунта. Против его возвращения выступили роялисты в Вандее. Он ни на кого не мог положиться.
   После того как Наполеон покинул Лион, среди населения города царили разброд и неопределенность. Конфликтующие группировки пытались предвосхитить окончательный исход опасной политической игры Наполеона. Благодаря настояниям Симона Жоржи прибыла в Лион в сопровождении охраны, и это помогло ей обезопасить свои владения, в то время как отовсюду доходили слухи о бунтах и проявлениях недовольства в округе. В этой тревожной обстановке имение стало для нее надежным убежищем. В стенах своего замка и в его садах Жоржи имела возможность на какое-то время забыть о войне.
 
   Сразу по прибытии в Брюссель Симон занялся организацией высадки английских, голландских и германских войск. Первоначально английские войска насчитывали там всего лишь около 10 тысяч человек. Через десять недель их количество увеличилось до 35 тысяч — вместе с дополнительными ганноверскими и голландско-бельгийскими рекрутами. Большую часть неанглийских войск составляли необученные рекруты; всего под началом Веллингтона числилось 107 тысяч человек. Эта армия занимала фронт от Рента до Монса. Их прусские союзники под командованием Блюхера численностью в 116 тысяч солдат держали оборону от Шарлеруа до Льежа. Возлагать большие надежды на необученные войска из разных стран под командованием разных военачальников не приходилось, и Веллингтон мог полагаться только на английских солдат. Что касается Наполеона, то он возглавлял армию из хорошо обученных, закаленных войнами солдат, беззаветно ему преданных, и она не была разбавлена иностранцами.
   К тому же он отчаянно нуждался в победе, чтобы вновь взойти на трон.
 
   После возвращения Жоржи в Лион разговоры шли не только о войне. Ходили слухи также и о том, что снова установится мир. Некоторое время Наполеон надеялся, что союзники позволят ему вернуться на трон. Когда эта надежда умерла, была призвана французская национальная гвардия. На службу в армию были также призваны моряки, часть полиции, были поставлены под ружье несколько тысяч лионских и парижских рабочих. Когда на призыв откликнулась лишь половина национальной гвардии — некоторые провинции вообще его проигнорировали, — встала неотложная задача сделать французскую армию боеспособной.
   По всей Франции были разосланы предписания о призыве, и охрана Жоржи вынуждена была покинуть ее. После этого у Жоржи умерла всякая надежда на мирное разрешение конфликта. До этого она оставалась в Лионе, надеясь на защиту своей собственности путем дипломатических переговоров. Теперь это теряло всякий смысл. Если в скором времени она не присоединится к Симону в Брюсселе, то может вообще никогда больше его не увидеть.
   Жоржи велела приготовить карету.
 
   14 июня, когда французы пересекли бельгийскую границу и заняли Шарлеруа, почтовым каретам было запрещено выезжать за пограничные столбы. Не имея другой возможности попасть в Бельгию, Жоржи наняла местного проводника и лошадей, чтобы ее тайком довезли до Брюсселя. Ехать пришлось по заброшенным дорогам. Наконец после долгого путешествия в течение ночи и большей части дня она добралась до Брюсселя — это случилось во второй половине дня 15 июня. Город был забит войсками, вспомогательными военными службами и тысячами английских зевак, которые приехали поглядеть на кампанию, словно это была не война, а карнавал.
   В гостинице «Англетер» Жоржи стала наводить справки относительно местоположения штаба Веллингтона. Ей сказали, что многие английские офицеры расквартированы в гостинице «Д'Аремберг». Взяв с собой небольшой саквояж, она по запруженным людьми и повозками улицам с огромным трудом добралась до гостиницы. И здесь, усталая, измученная до предела долгим путешествием, покрытая слоем дорожной пыли, узнала, что Симон уехал.
   — А он вернется? — нервно спросила Жоржи.
   — Да, мадемуазель, — любезно ответил клерк. Он понимал ее волнение. За день ему довелось увидеть немало жен и любовниц, оказавшихся в такой же ситуации. — Почти наверняка полковник вернется, поскольку его ординарец остался здесь.
   Офицеры редко отправляются к месту боевых действий без камердинера, и это несколько приободрило Жоржи. Но, войдя в комнаты Симона, она обнаружила, что Моррис также отсутствует. Она стала обследовать небольшие апартаменты Симона, пытаясь найти какое-то указание на то, когда он вернется. Однако это не дало никаких результатов, поскольку личных вещей Симона в помещении почти не было.
   Она решила ждать. Опустились сумерки, комнаты наполнились тенями, и ею овладела тревога. Жоржи опасалась, что приехала слишком поздно. Но она не могла покинуть Лион раньше. И как она ни пыталась объяснить и оправдать отсутствие Симона, тревога ее лишь возрастала.
   Что, если она не сможет найти его?
   Жоржи ходила от окна к окну, выглядывала на улицу, кишащую солдатами. Здесь были фургоны с военным имуществом, повозки, ящики с артиллерийскими снарядами и много другого снаряжения, и все это свидетельствовало о приближающихся баталиях. Была ли хоть какая-нибудь надежда отыскать его, если он не возвратится? Не отправился ли он уже на поле боя? И есть ли шанс встретить его в этой толпе, если она покинет гостиницу?
   Ну почему она так долго не выезжала? Почему не следила более внимательно за происходящими событиями? Почему столь обольщалась надеждой на мир, находясь в тиши своего дома?
   Не желая более смотреть на вселяющие страх свидетельства приближающейся войны за окнами, Жоржи села в кресло и попробовала более спокойно оценить ситуацию. Однако она была не в силах заставить себя собраться с мыслями, снова вскочила на ноги и стала ходить по комнате, чувствуя, как все более возрастают ее тревога и отчаяние. Что, если она вообще никогда его больше не увидит?
   Жоржи уже была готова разрыдаться, когда открылась дверь и вошел ординарец Симона. Он с улыбкой поприветствовал ее и тут же развеял ее страхи. Уже один его безмятежный тон успокаивал. Симон уехал к горе Сен-Жан, но должен вернуться вечером и успеть на бал к герцогине Ричмонд.
   — Слава Богу! — воскликнула Жоржи и разразилась слезами.
   Моррис стал ее успокаивать, предложил чай и усадил ее в кресло.
   — Маркиз вернется очень скоро, миледи. С минуты на минуту, уверяю вас: А я тем временем приготовлю для вас хорошего чаю.
   — Спасибо, Моррис, — пробормотала Жоржи, смахивая слезы кончиками пальцев, и даже сумела улыбнуться при мысли о том, что англичане считают чай панацеей от всех бед. Только англичанин может как о благе думать о чашке горячего чая в жару и зной. — Прости меня за эти слезы, но я вдруг испугалась, что могу потерять маркиза.
   — Ничего страшного, миледи. Теперь, когда вы сюда приехали, все будет в порядке. Маркиз страшно скучал по вас, миледи.
   Благодарно улыбнувшись Моррису, она сказала:
   — В таком случае я рада, что приехала сюда. Я не была уверена, что у него есть время думать обо мне при его многочисленных заботах и обязанностях.
   — Думал он, думал, — снова подтвердил ординарец. — Не было ни одного дня, чтобы его светлость не вспоминал о вас.
   А спустя несколько минут Жоржи услышала знакомые шаги в коридоре и бросилась к двери.
   Дверь распахнулась, Симон появился на пороге и, помедлив лишь секунду, с широкой улыбкой заключил ее в объятия.
   — Наконец-то, — пробормотал он, крепко прижимая ее к груди.
   — Границу неожиданно закрыли. — Она подняла на него полные слез глаза.
   — Я знаю. Я уже потерял надежду на то, что увижу тебя.
   — Я тебе писала.
   — До меня дошли два твоих письма.
   — Только два? Твои пришли все.
   Это объяснялось связями с Талейраном, но Симон не стал об этом распространяться и лишь сказал:
   — Почта работала из рук вон плохо эти недели. Но сейчас ты здесь, и это самое главное.
   — Несмотря на неспокойную обстановку в Лионе. Я не могла больше ждать.
   — Наполеон уже здесь.
   Глаза Жоржи расширились от страха.
   — Когда ты должен уезжать?
   — Как только мы поженимся. — Обнимая Жоржи за талию, Симон слегка отодвинулся и, окинув взглядом ее фигуру, обнаружил небольшие, но явные изменения. — Тебе следовало бы заранее сказать о ребенке. Я бы кого-нибудь послал за тобой.
   — Сначала я не могла ехать. Все думала, что войны удастся избежать. Но когда стало ясно, что Наполеон направляется на север, я приехала, чтобы сказать тебе об этом.
   — Я очень рад, и не просто рад… хотя мне кажется, что я всегда знал.
   — Прямо прорицатель и волшебник, — поддразнила она Симона.
   — Есть немного, — улыбнулся Симон, хотя всегда считал себя исключительно практичным человеком. Оглянувшись, он позвал Морриса, который незаметно удалился в соседнюю комнату после появления Симона, и, когда ординарец возник на пороге, сказал: — Найди священника, который бы нас обвенчал, и отнеси сообщение Веллингтону. В разрешении я не нуждаюсь, но это знак вежливости.
   — Ты меня очень беспокоишь такой спешкой, — пожаловалась Жоржи, когда Моррис ушел.
   — Мне очень не хотелось бы беспокоить и тревожить тебя, душа моя, но я уезжаю через час.
   — Так скоро? — ахнула Жоржи. — Моррис говорил, что сегодня ты собираешься на бал у герцогини.
   — Планы изменились. Я должен доставить послания Веллингтона.
   — И когда ты вернешься? — В ее голосе послышалась паника.
   — Завтра. Вероятно, завтра.
   Накануне произошло сражение в Катр-Бра с неясным исходом, можно лишь отметить, что войска Веллингтона ощутимых потерь не понесли. Зато к югу от Линьи прусская армия под началом Блюхера, располагая более мощными, чем у Веллингтона, силами, вошла в столкновение с правым крылом армии Наполеона, потерпела поражение и была вынуждена откатиться к северу. Союзные войска в настоящее время отступили, Веллингтон направил им подкрепление в район Ватерлоо. Симон, как и другие личные адъютанты командующего, должен был этой ночью доставить письменный приказ полевым командирам: остановиться и дать бой.
   — А тем временем, — продолжил Симон, — сразу после нашего венчания я хочу отправить тебя в безопасный Антверпен. Тебя отвезет туда Моррис.
   — Я не хочу туда ехать. Позволь мне остаться здесь.
   — Наполеон слишком близок к Брюсселю.
   — И он может одержать победу?
   — Нет, он ее не одержит, — твердо возразил Симон. — Но я не хочу, чтобы ты пострадала от какого-нибудь случайного артиллерийского снаряда. Все женщины и дети уезжают в Антверпен.
   — А если я откажусь? Я только увидела тебя — и вот…
   — Я скоро вернусь — завтра или, самое позднее, послезавтра. — Симон знал, что сражение закончится завтра к ночи. Ни одна армия не сможет выдержать более длительное противостояние. Блюхер отступил, обе армии измотаны после двух дней переходов и боев, ни у одной нет резервов, которые можно было бы дополнительно ввести в решающий момент в бой. — Подожди меня в Антверпене, душа моя. Прошу тебя. Поверь, у меня нет времени для споров.
   Жоржи увидела морщинки усталости на его лице и поняла, что сейчас все его мысли заняты войной.
   — Ну, если ты так хочешь, — уклончиво ответила она.
   — Спасибо. — Симон притянул ее к себе. — Я должен знать, что ты в безопасности в мое отсутствие, что в безопасности наш ребенок.
   — Наверное, мне нужно было приехать пораньше, и тогда у нас было бы время…
   — Ты сейчас здесь, и я доволен. — Он испытывал глубокое удовлетворение и одновременно боялся встревожить ее. Подумать только: случись все часом позже — и он не узнал бы о своем ребенке, а возможно, не смог бы жениться на Жоржи! — Посиди со мной, душа моя, пока я напишу для Морриса несколько приказов.
   Он подвел Жоржи к стулу, а сам сел за письменный стол красного дерева и, время от времени ей улыбаясь, сделал несколько дополнительных распоряжений к завещанию. Он оставлял все свои владения, состояние и титулы своей молодой жене и неродившемуся ребенку.
   Моррис вернулся со священником и свидетелями настолько быстро, что Симон не успел закончить письмо к своей сестре, в котором он представлял ей новую жену и объяснял причину внезапного бракосочетания. Оборвав письмо, он запечатал свою корреспонденцию, передал все Моррису и, поднявшись из-за стола, с галантным поклоном предложил руку Жоржи.
   — Прошу тебя, стань моей женой и сделай меня счастли-вейшим человеком в мире.
   — С радостью, — проговорила с улыбкой и со слезами на глазах Жоржи. И в этот момент она напрочь забыла обо всех пережитых ею страданиях.
   Венчание длилось недолго — над Симоном довлела необходимость срочно доставить приказы Веллингтона; каждая минута была на счету. Когда короткая церемония завершилась, все необходимые бумаги были подписаны, произнесены поздравления, Симон всех выпроводил, чтобы хоть несколько минут побыть наедине с Жоржи до своего отъезда.
   — Я постараюсь не плакать, — пообещала она, глядя на Симона, пока он шел к ней через комнату, звеня шпорами, которые красноречиво напоминали о том, что ее муж отправляется на войну.
   — Я тоже, — с улыбкой сказал он. — Хотя не каждый день я уезжаю от жены и неродившегося ребенка. — Он обнял ее и привлек к себе, стараясь запомнить, как она выглядит, как пахнет, какая она на ощупь и на вкус.
   — Ты уедешь ненадолго, — с надеждой сказала Жоржи.
   — Конечно же, ненадолго. — Он хотел надеяться, что судьба будет к нему милостива завтра, однако понимал степень риска. — Держись Морриса. У него все необходимые бумаги, деньги, инструкции. Положись во всем на него.
   Жоржи кивнула, не желая открыто врать. Однако она отнюдь не собиралась покидать Брюссель, поскольку это ближе к Симону.
   — Тебе что-нибудь нужно сейчас?
   — Чтобы твое тело находилось рядом с моим, — улыбнулась она.
   — Дай мне несколько часов, — пробормотал он и, наклонившись, поцеловал ее в губы, — и твое желание исполнится.
   — Мы будем ждать.
   — Мне приятно это слышать — мы. — Симон вскинул черные брови и с удовольствием сказал: — Придумай в мое отсутствие несколько имен.
   — Когда ты вернешься. — Эти слова прозвучали как молитва.
   — Когда я вернусь, — согласно повторил он. На сей раз его поцелуй был прощальным — в нем ощущалась горчинка. А когда Симон оторвал губы от ее рта и посмотрел на Жоржи, в его взгляде на момент отразилась тоска. — Помни меня, — шепотом сказал он и, резко повернувшись, зашагал прочь.
   — Буду помнить каждое твое слово, каждое прикосновение, каждый поцелуй, — прошептала она, глядя на удаляющегося Симона.
   Он не оглянулся. Дверь с легким щелчком, захлопнулась за ним.
   Моррис нашел Жоржи неподвижно стоящей посреди комнаты, словно уход Симона поверг ее в оцепенение. Ординарец подошел к ней, опасаясь, как бы с ней не случилась истерика.
   — Нам нужно ехать, миледи, — негромко сказал он.
   И в тот же момент она словно вдруг ожила.
   — Я никуда не поеду, Моррис. Прошу тебя, не пакуй мои вещи.
   — Маркиз хочет, чтобы вы уехали в Антверпен, миледи, — осторожно проговорил Моррис.
   — Маркиз уехал. Ты можешь ехать в Антверпен, Моррис, если хочешь. Я остаюсь в Брюсселе до возвращения моего мужа.
   — Вы уверены, миледи? Маркиз был совершенно…
   Жоржи бросила на него такой взгляд, что он замолчал на полуслове.
   — Разве я выгляжу неуверенной?
   — Нет, миледи, — почтительно произнес Моррис, внезапно осознав, что его новая маркиза обладает столь же сильной волей, как и ее муж. — Вы не хотели бы, чтобы я принес вам ужин?
   — Спасибо, хотела бы. И еще я была бы признательна, если бы ты разыскал для меня графа де Дре-Брэза и сообщил ему, что я в городе и ожидаю его визита.
   Деловая женщина, подумал Моррис, отправляясь выполнять ее задания. Граф был весьма влиятельным эмигрантом, связанным с военным командованием. Он должен быть в курсе всех перипетий кампании.
 
   Пока граф де Дре-Брэз вводил Жоржи в суть происходящих событий, рассказывал о диспозиции обеих армий и возможной стратегии в предстоящем сражении, Симон скакал лесной дорогой, ведущей в Ватерлоо. Хотя он и вез приказы о необходимости завтра выстоять и дать отпор, Веллингтон все еще не пришел к твердому решению, следует ли дать сражение или разумнее все-таки отступить. Герцог не чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы остановить Наполеона на подступах к Брюсселю, не заручившись поддержкой Пруссии. Прусская армия была основательно потрепана в Линьи, однако, если хотя бы один из прусских корпусов не окажет ему помощи, он планировал оставить Брюссель и отступить за Шельдт.
   Только в два часа ночи, когда Веллингтон уже готов был отдать приказ об отступлении, пришел ответ от Блюхера. Блюхер лично, несмотря на ранение, возглавит корпус и придет Веллингтону на помощь. И лишь тогда Веллингтон принял окончательное решение.