Джордан Роберт. Конан и огненный зверь

   – Не думай, что это убедит меня остаться, – проговорил он тогда, когда оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха.
   – Если остановишься, – простонала она, – то тогда ты точно дурак.
   Последний раз молча напомнив себе, что он не будет дураком, Конан прекратил разговоры, отбросил всякие мысли и переключился на удовольствия более простые и более сложные одновременно.

Глава 13

   Он не дурак, еще раз сказал сам себе Конан, направляя лошадь по тропе, идущей по склону безымянного пика на самой границе Кезанкийских гор. Если он будет повторять это, то со временем может себя в этом убедить. Впереди и позади него растянулась охотничья партия, все на лошадях, со многими вьючными животными, направляясь в глубь владений горцев. Солнце едва взошло над горизонтом. Охотники вышли из лагеря среди холмов еще до того, как забрезжил рассвет. Повозки с быками и раненые уже, наверное, возвращались в Шадизар.
   Погрузившись в свои мысли, Конан не заметил и теперь удивился тому, что Йондра отъехала в сторону и поджидает его. Он не говорил с княжной с тех пор, как она повернулась к нему спиной, но заметил, что сейчас она, по крайней мере, улыбается.
   Она поехала рядом с Конаном. Тропа была достаточно широкой, чтобы две лошади могли идти рядом.
   – Прекрасный день, правда? – сказала она радостно.
   Конан лишь посмотрел на нее.
   – Я надеялась, что ты придешь ко мне ночью. Нет, я обещала себе, что не скажу этого. – Она робко посмотрела на киммерийца сквозь опущенные ресницы. – Я знала, что ты не можешь меня оставить. Что ты… Я подумала… ведь ты из-за меня остался, правда?
   – Да, – ответил он угрюмо, но она, казалось, не обратила внимания на его тон.
   – Я это знала, – сказала она, и улыбка ее засияла еще больше. – Сегодняшней ночью мы раз и навсегда позабудем о прошлом. – С этими словами она поскакала вдоль линии охотников на лошадях, чтобы снова занять свое место впереди.
   Конан низким голосом что-то бормотал.
   – Что ей было нужно? – спросил Тамира, подъехав к Конану. Воровка сидела на той гнедой лошади, что выбрала себе для побега. Она посмотрела вслед аристократке взглядом, полным ревности.
   – Ничего особенного, – ответил Конан.
   Молодая воровка презрительно пробурчала:
   – Она, вероятно, думает, что ты здесь благодаря ее прелестям, которые она так любит выставлять напоказ. Но ты ведь остался ради меня, правда?
   – Я остался ради тебя, – сказал ей Конан. – Но если ты не хочешь узнать, как Йондра обращается с плеткой, тебе лучше не разговаривать со мной слишком часто при ней.
   – Пусть только попробует.
   – Значит, ты собираешься объяснить ей, что ты не служанка Лиана, а воровка Тамира?
   – Если бы она встретилась со мной в честной драке, – начала хрупкая женщина, вскинув голову, затем остановилась, рассмеявшись. – Но от тебя мне нужны не разговоры. Разговоры пусть достанутся ей. До ночи, Конан.
   Конан тяжело вздохнул, когда Тамира отъехала. Перед ним стояла нелегкая задача, и все из-за того, что он не мог позволить женщине, делившей с ним постель, – тем более двум женщинам, – отправиться в Кезанкийские горы, когда сам он будет скакать назад в Шадизар. Он полагал, что те, кто называет себя цивилизованными людьми, а его варваром, спокойно могли бы это сделать. Он, однако, на это не был способен, и честь заставляла его думать, что он сможет вывести обеих женщин невредимыми из гор. Конечно, он понимал, рано или поздно женщины узнают друг о друге. И тогда, он был уверен, ему лучше будет встретиться со всеми кезанкийскими горцами, чем с этими двумя разъяренными тигрицами.
   Мысль о горцах вернула его к настоящему. Если он не будет начеку, они могут даже войти в горы, не говоря уже о том, чтобы из них выйти. Конан оглядел крутые бурые склоны вокруг, на которых ветер и жесткий климат высекли странные узоры. Он осмотрел зазубренные пики впереди. Ему не удалось обнаружить никаких признаков жизни, однако ветерок донес до него какой-то звук, тихий, но тревожащий. Звук этот донесся сзади.
   Конан развернул лошадь, чтобы посмотреть назад, и почувствовал, как на голове зашевелились волосы. Вдали, у подножия гор, бушевала битва. Он мало что мог разглядеть, кроме пыли, поднимающейся клубами от холмов, и маленьких фигурок людей, копошащихся, будто муравьи, однако в какое-то мгновение он увидел – Конан мог в этом поклясться – заморийский штандарт на вершине холма. Затем штандарт сорвали и растоптали люди в тюрбанах. Почти все остальные фигурки, насколько он мог разглядеть, были тоже в тюрбанах.
   – В чем дело? – крикнула Йондра, скача назад. Ей пришлось с трудом прокладывать путь через толпу охотников, сгрудившихся за Конаном. – Почему остановились?
   – Там битва, моя госпожа, – сказал Телад, приставив ладонь козырьком, чтобы смотреть вниз. – Не могу определить, кто сражается.
   – Горцы, – сказал Конан. – Судя по тому, что видно, горцы расправляются с частью заморийской армии.
   – Ерунда! – бросил Арваний. – Армия смела бы любую толпу горцев. К тому же племена не собираются в таком количестве, и… и… – Слова его делались все тише, по мере того как он говорил, и он неловко закончил: – Невозможно на расстоянии разобрать подробности. Там может сражаться кто угодно. Вероятно, это вообще не сражение.
   – Вероятно, это народные пляски, – сказал сухо Конан.
   Йондра коснулась его руки:
   – Мы ничем не можем им помочь?
   – Не можем, даже если бы у нас были крылья, – ответил огромный киммериец.
   На лицах охотников, услышавших этот ответ, явно читалось облегчение, смешанное со страхом. Можно спокойно говорить о том, что, войдя в Кезанкийские горы, рискуешь испытать на себе гнев горских племен. Совершенно другое дело – увидеть этот гнев своими глазами, даже на расстоянии, и особенно тогда, когда разгневанных горцев было столько, сколько не встретить, даже если всю жизнь бродить по Кезанкийским горам.
   Йондра оглядела по очереди лица, затем изобразила с трудом улыбку.
   – Если внизу столько горцев, значит, в горах мы одни. – Слова ее мало повлияли на настроение охотников. Из-за склона горы появился ворон. – Смотрите, – сказала Йондра, вынимая лук, – если в горах осталось несколько горцев, с ними мы справимся так же легко. – Тетива просвистела, крылья ворона сложились, и птица камнем полетела вниз. Конану показалось, что княжна пробормотала что-то о бритунийце, когда засовывала лук на место в чехол. – Теперь поскакали, – приказала она и направилась вверх по тропе.
   Постепенно охотники снова образовали за аристократкой колонну. Когда Тамира проезжала мимо Конана, она бросила на него тревожный, удивленный взгляд. Вероятно, он все-таки действительно дурак, но уж такой он есть. Успокоив улыбкой молодую воровку, он присоединился к веренице всадников, взбирающихся на гору.
   Элдран окинул взглядом четыре десятка человек, едущих за ним дальше в горы по полю, заваленному огромными валунами, и сказал:
   – Сделаем привал.
   – Давно пора, – отозвался круглощекий мужчина с длинными с проседью волосами, убранными со лба кожаным ремешком. – Мы начали скакать еще до рассвета, а я уже не так молод.
   – Если скажешь мне еще раз о своих старых костях, Харал… – рассмеялся Элдран, и остальные присоединились к нему, хотя смех их и был натянутым. Возраст Харала и его полнота могли ввести в заблуждение, если бы не шрам на лице и если бы не знать, что волк, чьей шерстью была оторочена накидка, был убит им голыми руками. – Лишь краткий привал, – продолжал Элдран. – Горы мне эти не нравятся, и я предпочел бы поскорее сделать то, для чего мы сюда пришли, и убраться отсюда.
   Это остудило всеобщее веселье, чего и добивался Элдран. Смех был хорош для того, чтобы снять волнение – и, возможно, даже более чем волнение, – которое ощущалось ими с тех пор, как они вошли в горы, но им постоянно надо помнить, зачем и куда они пришли, если хотят уйти отсюда живыми.
   Когда другие сели, легли или даже принялись ходить, разминая ноги, Элдран прилег, намотав на руку поводья. У него была собственная причина, не дававшая ему полностью сосредоточиться на цели, ради которой они пришли в Кезанкийские горы. Даже сквозь беспокойство, охватывающее его, будто поднимающийся от земли болезнетворный туман, постоянно, как только он ослаблял внимание, к нему пробивался образ высокой заморийской красавицы, в которой было столько надменности, что хватило бы и на два десятка царей. Но действительно ли она заморийка, думал он. Ее манеры – а княжна вела себя так, будто правила всюду, куда бы ни ступила ее нога, – говорили. Но глаза… Будто утренняя дымка, задержавшаяся в ветвях дубов. Ни у одного из заморийцев никогда не было таких глаз – таких же серых, как и у него.
   Он со злостью напомнил себе о своей цели – отомстить за брата и остальных попавших к кезанкийцам. А также за тех, кто погиб, защищая свои хутора от огненного зверя. Чтобы этот зверь не сеял больше смерть. Успех стоит того, чтобы даже и он сам, и все его люди погибли. В этом они все были согласны еще до того, как выйти из Бритунии.
   Высоко над ними кружил ворон. Как и птица, подбитая им и Йондрой, подумал Элдран. Он со злостью вскочил на ноги. Неужели эту женщину никак не выбросить из головы? Ладно, он не позволит проклятой птице напоминать о ней. Бритуниец вынул лук из чехла, сделанного из волчьего меха.
   – Элдран! – С площадки, лежащей выше на склоне, где не было валунов, ему отчаянно махал костлявый человек с острым носом. – Иди скорее, Элдран!
   – Что там, Фюрдан? – отозвался Элдран, но он уже карабкался вверх по склону. Фюрдан не из тех, кто паникует по пустякам. Остальные члены отряда стали карабкаться следом.
   – Там, – сказал костлявый, взмахнув рукой, когда Элдран поравнялся с ним.
   Элдран сложил ладонь вокруг глаз, чтобы лучше видеть, но разобрать можно было лишь бурлящую пыль и копошащихся людей внизу на холмах.
   – Горцы, – произнес наконец Элдран.
   – И заморийцы, – добавил Фюрдан. – Я видел, как упало знамя их генерала.
   Элдран медленно опустил руки.
   – Прости меня, Йондра, – проговорил он тихо.
   – Возможно, солдаты еще не взяли ее с собой, – сказал Харал. – Возможно, мы видели других солдат.
   Элдран покачал головой:
   – Другие были дальше к западу. И я наблюдал за их лагерем до тех пор, пока генерал не отправился за ней.
   – Заморийская девка, – презрительно бросил Фюрдан. – Полно хороших бритунийских женщин, которые только рады поваляться с… – Он замолчал под взглядом Элдрана.
   – Не будем больше говорить о женщинах, – сказал Элдран. – Поговорим о другом – о чем следует говорить. Мы выследили зверя до этой земли, и здесь его следы уходят в горы. Камни губительны для человека, и в воздухе висит смрад враждебности. И пусть никто не говорит, что не почувствовал этого.
   – А дальше ты будешь утверждать, что обладаешь даром провидца, – проворчал Харал, затем, посмеявшись, добавил: – Если ты не слишком сильно изменился с тех пор, как мы вместе с тобой купались, ты никак не можешь быть жрицей.
   Никто не разделил веселья Харала; люди попрежнему угрюмо смотрели на Элдрана, который продолжал:
   – Не нужно быть провидцем, чтобы чувствовать смерть. Тот, кто последует за мной дальше, должен примириться с тем, что кости его останутся непомазанными. Я не буду думать плохо о тех, кто повернет назад, но сделать это надо сейчас.
   – Ты поворачиваешь назад? – спросил тихо Харал. Элдран покачал головой. – Тогда, – сказал толстячок, – я тоже не поверну. Мне уже достаточно лет, чтобы самому выбирать место, где умирать, а это уже пора делать.
   – Мой брат был с твоим братом, Элдран, – сказал Фюрдан. – Моя кровь так же кипит, взвывая к мести, как и твоя.
   Каждый по очереди заявил, что он пойдет дальше, и Элдран кивнул.
   – Очень хорошо, – сказал он просто. – Что будет, то будет. Поехали.
   Ворона больше не было, как видел он теперь, направляясь назад к тропе. Птица, предвещающая недоброе. Однако Элдран не чувствовал в себе радости оттого, что ворон улетел. Птица напомнила ему о Йондре, и независимо от того, жива она или нет, он не мог надеяться увидеть ее снова. Хотя ведь, подумал он мрачно, дальше в Кезанкийских горах воронам не будет числа и им найдется чем поживиться.

Глава 14

   Ималла Басракан расхаживал по своей отделанной дубом комнате, склонив голову так, будто пестрый тюрбан был слишком тяжел. Кроваво-красные одеяния ималлы разлетались в стороны от его раздраженных шагов. Столько забот свалилось на плечи, думал он. Дорога святости нелегка. Да и в соседнем помещении лежал еще один мертвый ворон., – сказал он, прежде чем умереть. Но сколько и где? И две птицы убиты в течение всего лишь нескольких дней. Может быть, кто-нибудь знает о назначении воронов? Какой-нибудь враг? Другой тоже доложил о людях. Не о солдатах, птица могла отличить их. Но из-за неспособности птиц считать там может оказаться и десяток, и сотня. Это могут быть те же самые люди, которых видел мертвый ворон. Нужно усилить патрули и найти этих пришельцев, сколько бы их там ни было.
   По крайней мере, птица, которую он послал сопровождать людей, направленных против солдат, доложила о победе. Об уничтожении. Но даже это прибавляло забот. Посланные им воины стоят сейчас лагерем, как сообщил ворон. Делят награбленное у мертвых и ссорятся между собой, без сомнения. Но они вернутся. Должны. Он дал им символ древних богов, и тем самым – победу.
   Внезапно ималла снова ощутил истинную причину своего беспокойства, хотя в последние дни он всячески старался отогнать от себя эту мысль. Символ древних богов. Символ благоволения древних богов. Уже семь раз пытался он вызвать дракона, тщательно скрывая каждую попытку даже от глаз собственных последователей, и семь раз потерпел неудачу. В лагере нарастал ропот. И те, кого послал он за Огненными глазами, еще не вернулись. Неужели древние боги лишили его своего благоволения?
   Скрестив руки на груди, он стал качаться с носка на пятку.
   – Достоин ли я, о боги, своих праотцев? – простонал он. – Достоин ли я?
   – То же самое спрашиваем и мы, ималла, – послышался грубый голос.
   Басракан резко обернулся и увидел перед собой трех горцев. Он с трудом восстановил внутреннее равновесие. Когда ималла распрямился, двое бородатых мужчин отпрянули.
   – Вы осмелились побеспокоить меня? – прогремел он. – Как вы прошли сквозь стражу?
   Тот, что остался стоять на месте, – усы его были загнуты, как бычьи рога, – заговорил:
   – Даже твоя стража сомневается, ималла.
   – Тебя зовут Валид, – сказал Басракан, и у горца в глазах мелькнул страх.
   Однако в этом не было колдовства. Ему докладывали, что этот Валид один из тех, кто сеет смуту, кто задает вопросы. Ималла мгновенно вспомнил описание этого человека. Он, однако, не подозревал, что эти разговоры доведут до такого. Но он был готов к любой случайности.
   С видимым спокойствием ималла спрятал руки в длинных рукавах своего алого одеяния.
   – И в чем сомневаешься ты, Валид?
   Густые усы горца дрогнули, оттого что повторили его имя, и он оглянулся, ища поддержку у товарищей. Они оставались далеко за спиной и старались не встречаться глазами ни с ним, ни с Басраканом. Валид набрал в легкие воздуха.
   – Мы пришли сюда – многие из нас, – потому что слышали, что древние боги благоволят тебе. Те, кто пришел раньше нас, рассказывают о сказочном звере, символе этого благоволения, но я не видел этого существа. Однако что я действительно видел, так это то, что горцев послали биться с заморийскими солдатами, которые всегда до этого резали нас, как баранов. И я еще не видел, чтобы эти воины вернулись.
   – Это все? – спросил Басракан.
   Его неожиданно мягкий тон явно поразил Валида.
   – А этого недостаточно? – в свою очередь спросил усатый горец.
   – Более чем, достаточно, – ответил Басракан. Внутри рукавов он сжимал мешочки, приготовленные им лишь вчера, когда ропот среди горцев действительно начал его беспокоить. Сейчас он радовался своей предусмотрительности. – Более чем достаточно, Валид.
   Басракан выбросил руки из рукавов и обсыпал Валида порошком из одного мешочка. Когда порошок коснулся Валида, ималла правой рукой сделал таинственный жест и запел что-то на языке, мертвом уже тысячу лет.
   Валид в ужасе глядел на свою грудь, пока продолжалась леденящая кровь песня, затем с криком ярости и страха схватился за рукоять кривой сабли.
   Но когда рука его коснулась металла, из каждой поры горца вырвалось пламя. Пламя охватило его, и одежда и волосы превратились в пепел. Гневный рев горца сменился пронзительным криком агонии, затем шипением кипящего жира. Черный дым повалил от лежащего мешка, который был когда-то человеком.
   Другие два горца стояли до этого, выпучив от ужаса глаза, но сейчас один бросился к двери, а другой упал на колени, крича:
   – Смилуйся, ималла! Смилуйся!
   Двумя шагами Басракан настиг их и осыпал порошком и убегающего, и стоящего на коленях. Он сделал тот же жест длинными пальцами и снова запел. Один горец уже успел добежать до двери, когда пламя охватило его. Другой упал ниц и полз к Басракану, но и он вдруг сделался живым костром. Крики их длились лишь мгновение, сменившись пронзительным свистом, когда пламя пожирало кости.
   Наконец и черный дым перестал идти. Лишь небольшие горочки темного маслянистого пепла на полу и копоть на потолке свидетельствовали о произошедшем. Ималла оглядел то, что осталось от его обвинителей, с удовлетворением, но оно скоро померкло, уступив место мрачной злости. У этих людей наверняка есть братья, дяди, племянники, десятки родственников-мужчин, которые, возможно, и побоятся выступить против Басракана открыто, но будут источниками дальнейшего недовольства. Некоторые могут пойти даже дальше слов. Всю жизнь горца занимала кровная вражда, от которой ничто не могло отвратить его, кроме смерти.
   – Да будет так, – произнес ималла сурово.
   С мрачным лицом и так спокойно, будто для выполнения этой задачи у него впереди целая жизнь, Басракан собрал образцы из каждой кучки, соскребая пепел в сложенные кусочки пергамента костяным ритуальным ножом, четырежды освященным пред древними богами Кезанкийских гор. Пепел каждого трупа был пересыпан в массивную ступу, сделанную из грубо обработанного золота. Движения колдуна ускорялись, по мере того как он добавлял все новые составные части, поскольку следовало торопиться. Измельченный в порошок глаз девственницы и светлячок, сердца саламандр и спекшаяся кровь младенцев. Жидкости и порошки, о составе которых он и сам не смел думать. Он перемешал смесь бедренной костью женщины, задушенной собственной дочерью, вращая ее двенадцать раз в одну сторону, произнося при этом тайные имена древних богов, имена, от которых стыл мозг в костях и в воздухе висел морозный пар. Двенадцать раз в другую сторону. И вот это сделано, этот первый шаг, и золотая ступа была полна до краев черным порошком, который, казалось, клубился, будто дым.
   Осторожно, так как теперь прикосновение к смеси было смертельным, Басракан отнес ступу на расчищенное место на полу из светлого камня. Там, обмакнув кисть из ресниц девственницы во влажную смесь, он тщательно выполнил на ровном камне рисунок. Это был крест, лучи которого, равной длины, были точно направлены на север, юг, восток и запад. К каждому лучу был пририсован круг с идиограммами древних богов внутри – тайные символы земли, воздуха, воды и огня. Рядом треугольник с вершиной, лежащей в месте пересечения линий, образующих крест, и в нем символ духов огня. Тот же знак был нарисован у каждой вершины треугольника.
   Басракан постоял, глядя на свое творение, и дыхание его участилось. Он не поддастся страху, несмотря на то что внутри у него все сжалось, но задуманное им было опаснее всего того, что он предпринимал до этого. Ошибка на любом этапе, уже сделанная им или которую он еще сделает, и действие ритуала обратится на него. Однако он понимал, что пути назад нет.
   Он ловко пересыпал остатки порошка в серебряное кадило на серебряной цепочке. Обычным кремнем и огнивом ималла высек искру и поджег смесь. Аккуратно поставив ступни к основанию треугольника, он стал описывать кадилом замысловатые фигуры. Из серебряного шара поднимался дым, и по мере того, как душистые пары наполняли комнату, Басракан нараспев произносил заклинание все громче. С каждым качанием кадила в воздухе хрустальным звоном повисало одно слово; повисали слова, которые даже ималла не мог слышать, поскольку они не предназначены для людских ушей и людской ум не может понять их.
   Казалось, сам воздух вокруг ималлы тускло поблескивает. Дым от кадила начал сгущаться и падать на каменный пол, сверхъестественным образом притягиваясь к линиям рисунка. Басракан запел быстрее и громче. Слова отдавались глухим звоном, будто погребальный колокол, звонящий в глубине пещеры. Внутри свернувшихся канатами струек дыма, покрывающих теперь рисунок, возникло свечение, делающееся все жестче и жарче, пока не стало казаться, что весь огонь из недр земли был привязан к этим черным бурлящим канатам. От жара по худым щекам Басракана струился пот. Свечение сделалось ослепительным, а слова становились все громче, и от их ударов дрожали стены.
   Вдруг Басракан прервал свое колдовство. Настала тишина, и в это мгновение свечение, дым и рисунок – все исчезло. Даже дым от кадила больше не шел.
   Сделано, подумал Басракан. Его охватила усталость. Казалось, ослабли даже кости. Но то, что нужно, было сделано.
   По телу ималлы пробежала дрожь, когда взгляд его упал на то, что оставалось от обвинявших его. На каждой кучке пепла, в которой сгорело все, что могло гореть, плясало бледное пламя. Оно погасло прямо у него на глазах. Он глубоко вздохнул. Теперь причин бояться нет, скорее даже надо радоваться.
   В комнату, задыхаясь, прорвался Джбейль, держась рукой за бок.
   – Да будет… да будет… да будет…
   – Ималла должен вести себя достойно, – бросил ему Басракан. Возвращается уверенность, возвращается вера, смыты остатки страха. – Ималла не бегает.
   – Но лагерь, ималла, – сумел проговорить Джбейль, судорожно глотая воздух. – Огонь. Горят люди. Горят, ималла! Воины, старики, мальчики. Даже младенцы, ималла! Они просто вспыхивают, и их не потушишь ни водой, ни землей. Сотни и сотни их!
   – Не так много, я думаю, – холодно ответил Басракан. – Сотня, вероятно, или даже две, но не столько, сколько ты говоришь.
   – Но, ималла, там паника.
   – Я поговорю с народом, Джбейль, и успокою его. Погибшие принадлежали к оскверненному роду. Разве то, как они погибли, тебе ничего не сказало?
   – Огонь, ималла? – проговорил неуверенно Джбейль. – Они разгневали духов огня?
   Басракан улыбнулся, будто ученику, хорошо выучившему урок.
   – Более чем разгневали, Джбейль. Более. И все мужчины их крови разделили с ними кару. – Он вспомнил одну мысль, слова, которые, казалось, были сказаны много дней назад. – Моя стража, Джбейль. Ты видел ее, когда пришел?
   – Да, ималла. Когда шел к тебе. Двое, что стояли у твоей двери, направились по какому-то делу с ималлой Рухаллой. – Глаза его хитро сверкнули. – Они бежали, ималла. У Рухаллы мало достоинства. Меня же заставила спешить лишь срочность известия.
   – Рухалле есть зачем спешить, – сказал Басракан так тихо, будто говорил сам с собой. Он вонзил в последователя взгляд, словно кинжал. – Рухалла повинен в смерти тех людей в огне сегодня. Он и те неверные стражники, бежавшие вместе с ним. Рухалла привел людей, чей род погиб сегодня, к ложной вере и скверным обычаям. – Так могло быть, думал он. Так должно было быть. Конечно, так и было. – Рухалла и бежавшие стражники должны быть приведены назад, ибо их ждет расплата за содеянное. – Мало что забавляло Басракана, но следующая мысль вызвала у него улыбку. – Их следует отдать женщинам, чьи мужья погибли сегодня от огня. Пусть потерявшие родственников осуществят свою месть.
   – Повинуюсь, ималла, так все и будет. – Джбейль замер в низком поклоне и выпучил глаза. – Ай-й! Ималла, совсем забыл из-за этого огня и… – Басракан взглянул на него, и последователь, проглотив слюну, продолжил: – Вернулся Шармаль, ималла. Один из посланных за Огненными глазами, ималла, – добавил он, когда святой человек вопросительно поднял брови.
   – Они вернулись? – спросил Басракан, и в его голосе слышалось возбуждение. – Огненные глаза мои! Хвала древним богам! – В нем сразу появилась надменность, и лишь в речи чувствовались переполнявшие ималлу эмоции. – Принеси камни мне. Немедленно, дурак! Ничто не должно было заставить тебя позабыть о них. Ничто! И приведи сюда этих людей. Награда не покажется им малой.
   – Ималла, – проговорил, колеблясь, Джбейль. – Шармаль вернулся один и с пустыми руками. Он лепечет, что остальные погибли, и еще что-то. Но в его словах мало смысла. Он… он безумен, ималла.
   Басракан проскрежетал зубами и дернул за раздвоенную бороду, будто хотел выдернуть ее с корнем.
   – С пустыми руками, – выговорил он наконец ледяным тоном. Он не может быть лишен желаемого. Он не будет лишен. – Что произошло, Джбейль? Где Огненные глаза? Я хочу это знать. Допросить этого Шармаля. Содрать с него кожу. Жечь до костей. Я хочу знать ответ!
   – Но, ималла, – прошептал Джбейль, – этот человек безумен. Он под защитой древних богов.
   – Делай, как я приказал! – взревел Басракан, и последователь его отпрянул.