Джордж Элизабет. В присутствии врага

   Женщина взяла сухую тряпку и принялась старательно, уделяя особое внимание углам, в которых скапливается грязь и о которых легче всего забыть, вытирать влажное стекло. Но Алекс услышал, как она засопела, и понял, что домработница снова заплакала.
   — Миссис Магуайр, — сказал он, — вам не обязательно приходить сюда каждый день.
   Она обернулась и с потрясенным видом произнесла:
   — Вы что, хотите сказать, что увольняете меня?
   — Господи, нет. Я только имел в виду, что если вам нужно какое-то время, чтобы отдохнуть…
   — Нет, — твердо ответила она. — Не нужно мне никакого отдыха. — Она снова повернулась к окну и тщательно промыла стекло во втором переплете, прежде чем нерешительно и тише, чем раньше, спросила: — Ее не… Мистер Алекс, простите меня, но с Шарлоттой ничего плохого не сделали, нет? Ее не… Он не надругался над ней до того, как она умерла, нет?
   — Нет, — произнес Алекс. — Свидетельств этому нет.
   — Слава Господу нашему, не попустил, — отозвалась миссис Магуайр.
   Алексу хотелось спросить, за что можно благодарить такого Бога, который попустил, чтобы у ребенка отняли жизнь. Что это за странное милосердие: избавить девочку от ужаса и муки изнасилования или другой формы надругательства, если в конце концов она оказалась выброшенной, как чьи-то несбывшиеся надежды, в канал Кеннета и Эйвона? Но он промолчал и, как автомат, опять обратился к вещам, пытаясь выполнить поручение Ив.
   — Они отдают ее тело, — сказала ему Ив. — Надо отвезти в морг вещи, в которых ее положат в гроб. Сделаешь это для меня, Алекс? Я пока еще не в состоянии прикоснуться к ее вещам. Сделаешь? Пожалуйста?
   Она красила волосы, стоя у раковины в ванной комнате с полотенцем на плечах. Отделяла тонким кончиком расчески идеально ровную прядь, выдавливала на волосы краску из бутылочки. У нее даже была маленькая, по форме похожая на малярную, кисточка, с помощью которой Ив распределяла краску по всем корням волос.
   Алекс наблюдал за ней в зеркало. Когда они закончили прошедшей ночью, он так и не заснул. Она настаивала, чтобы он принял снотворное, и сама ушла спать, но Алексу больше не хотелось пить таблетки, и он так и сказал Ив. Поэтому он бродил по дому: из их спальни — в комнату Шарли, из комнаты Шарли — в гостиную, из гостиной — в столовую, где он сел и смотрел в сад, в котором до рассвета не видел ничего, кроме силуэтов и теней, и вот теперь он смотрит, как она спокойно красит волосы, а у него все тело наливается усталостью и нарастающее отчаяние терзает сердце.
   — В чем ты хочешь, чтобы ее положили? — спросил он.
   — Спасибо, дорогой. У нас будет публичное прощание, поэтому одежда должна быть подходящей к случаю.
   — Публичное прощание? — Он не думал…
   — Я хочу публичного прощания, Алекс. Если его не будет, пойдут слухи, будто мы что-то скрываем. А нам нечего скрывать. Поэтому нам нужно публичное прощание, и нужно, чтобы она была одета соответствующим образом.
   — Соответствующим образом, — эхом откликнулся он, не желая думать, потому что боялся, как бы мысли не завели его слишком далеко. И заставил себя добавить: — Что ты предлагаешь?
   — Ее бархатное платье. С последнего Рождества. Она из него еще не выросла. — Ив отделила следующую прядь волос. — Найди еще ее черные туфли. И носки в ящике. Подойдут те, с кружевами вокруг щиколоток, но смотри, не возьми с дыркой на пятке. Мы, вероятно, обойдемся без белья. И хорошо бы ленточку в волосы, если ты сможешь найти в тон платью. Попроси миссис Магуайр выбрать ленту.
   Алекс наблюдал за ее руками, действующими с таким искусством.
   — Что такое? — наконец спросила Ив у его отражения в зеркале, когда он не шевельнулся, чтобы идти выполнять данное ею задание. — Почему ты за мной наблюдаешь, Алекс?
   — У них никаких зацепок? — Он уже знал ответ, но ему нужно было о чем-то спросить Ив, потому что лишь задавая вопросы и выслушивая ответы он мог понять, кем и чем была на самом деле его жена. — Ничего нет? Только смазка под ногтями?
   — Я ничего не скрываю. Ты знаешь ровно столько же, сколько и я.
   Она мгновение тоже приглядывалась к нему, а потом вновь занялась своими волосами. Алекс вспоминал, как она постоянно сокрушалась из-за того, что седина у нее появилась в тридцать один год, тогда как у него, в его сорок девять, не было еще ни одного седого волоса. Он вспоминал, сколько раз отвечал на эти сетования словами: «Зачем вообще их красить? Кому какое дело до цвета твоих волос? Мне точно никакого», и в свою очередь слышал в ответ: «Спасибо, дорогой, но мне не нравится седина, и пока я еще в состоянии хоть как-то имитировать естественность с помощью краски, я намерена это делать». И всегда, мысленно пожимая плечами, он относил это на счет врожденного женского тщеславия, как и длинную челку, скрывавшую шрам на лбу Но теперь он видел, что ключевыми словами, которые могли бы объяснить ему Ив, неизменно были: как-то имитировать естественность. И не вникнув в их суть, он не понимал и ее сути. До настоящего момента. Но даже теперь он не был уверен, что до конца разобрался в ней.
   — Алекс, почему ты так на меня смотришь?
   — Да? Извини. Я просто думал.
   — О чем?
   — Об окрашивании волос.
   Алекс заметил, как дрогнули ее веки. Она быстро оценивала, куда приведет их беседу тот или иной ее ответ. Алекс бесчисленное множество раз видел, как она делает это в разговоре с избирателями, журналистами, противниками.
   Ив поставила бутылочку, положила кисточку и расческу на бачок унитаза. Затем повернулась к мужу.
   — Алекс. — Лицо строгое, голос звучит мягко. — Ты, как и я, знаешь, что нам нужно найти способ жить дальше.
   — И прошлая ночь была посвящена этому?
   — Мне жаль, что ты не смог уснуть. Сама я уснула в эту ночь только потому, что приняла снотворное. Ты тоже мог принять. Я тебя просила. По-моему, ты делаешь несправедливый вывод только на том основании, что я смогла уснуть, а ты нет…
   — Я говорю не о том, Ив, что ты смогла уснуть.
   — Тогда о чем?
   — О том, что случилось до этого. В комнате Шарли. По движению ее головы можно было подумать,
   что она отстраняется от его слов, но Ив просто констатировала:
   — Мы занимались любовью в комнате Шарлотты.
   — На ее кровати. Да. Это был наш прорыв к дальнейшей жизни? Или что-то еще?
   — К чему ты клонишь, Алекс?
   — Просто интересуюсь, зачем тебе понадобилось, чтобы я трахнул тебя прошлой ночью.
   Ив, словно собираясь повторить слова мужа, как он повторил ее слова, одними губами произнесла: «трахнул». Под правым глазом дернулась мышца.
   — Я не хотела, чтобы ты меня трахнул, — тихо проговорила она. — Я хотела, чтобы мы были вместе. Мне казалось… — Ив отвернулась от него. Взяла расческу и бутылочку с краской, но не подняла их к голове, она и голову не подняла, так что в зеркале Алекс видел только аккуратные рядки краски на волосах. — Я нуждалась в тебе. Это был способ забыться — пусть всего на полчаса. Я не думала о том, что мы в комнате Шарлотты. Ты обнимал меня. Вот что было важно в тот момент. Я отбивалась от прессы, встречалась с полицейскими, я старалась — господи, я старалась — забыть, как выглядела Шарлотта, когда мы опознавали ее тело. Поэтому когда ты лег рядом со мной, и обнял меня, и сказал, что с тобой я могу позволить себе делать то, чего я избегала — чувствовать, Алекс, — я подумала… — Тут она подняла голову. Он увидел ее рот, искривленный судорогой. — Извини, если я выбрала не то время и место для занятий сексом. Но ты был нужен мне.
   Они смотрели на отражения друг друга в зеркале. Алекс осознал, как сильно ему хочется верить, что она говорит правду.
   — Для чего? — спросил он.
   — Чтобы ты помог мне вынести то, что мне необходимо вынести. Чтобы поддержал меня. Позволил хоть немного отвлечься. Что я и сейчас пытаюсь делать с помощью этого. — Она указала на краску, расческу и кисточку. — Потому что это единственный способ… — Она сглотнула, на шее у нее натянулись мышцы. — Алекс, это для меня единственный способ продержаться до… — Ее голос сорвался.
   — О, господи, Ив. — Развернув ее к себе, Алекс обнял жену, не обращая внимания на краску, пачкавшую его руки и одежду. — Прости. Я измучен и не думаю, и… я ничего не могу с собой поделать. Она повсюду, куда я ни гляну.
   — Тебе нужно отдохнуть, — проговорила она, уткнувшись ему в грудь. — Пообещай, что сегодня на ночь ты примешь эти таблетки. Ты не должен сломаться. Мне нужно, чтобы ты был сильным, потому что я не знаю, сколько еще я сама смогу быть сильной. Поэтому обещай мне. Скажи, что примешь эти таблетки.
   Пустяковая просьба. Да и сон ему требовался. Поэтому Алекс согласился и отправился в комнату Шарли. Но на его руках осталась краска с волос Ив, и когда он протянул их к плечикам с одеждой и увидел на своих ладонях коричневые полосы, то понял, что прими он хоть пять таблеток снотворного, вряд ли это рассеет дурные предчувствия, не дававшие ему спать.
   Миссис Магуайр что-то говорила ему, стоя у окна в комнате Шарли. Он уловил последние слова:
   — …как маленький ослик, когда речь заходила об одежде, правда?
   Он очнулся, моргая от боли в глазах.
   — Я задумался. Простите.
   — Ваш разум переполнен, как и ваше сердце, мистер Алекс, — пробормотала домработница. — Вам нечего передо мной извиняться. Я все равно просто болтала. Да простит меня Бог, но иногда больше хочется поговорить с другим человеком, чем с Господом.
   Бросив свое ведро, тряпки и окно, она подошла и встала рядом с Алексом. Достала из шкафа узкую белую блузку с длинными рукавами, с застежкой сверху донизу на крохотные белые пуговки и с потертым круглым воротником.
   — Шарли ненавидела эту школьную блузку, очень давила горло, а монахини требовали, чтобы девочки застегивались на все пуговицы. Да и сидела плохо. И туфли школьные не любила.
   — А что она любила? — Ему следовало бы знать. Он должен был знать. Но не мог вспомнить.
   — Из своей одежды, вы имеете в виду? — уточнила миссис Магуайр. Быстро и уверенно она сдвинула в сторону платья и юбки, приличные пиджаки и трикотаж и сказала: — Это.
   Алекс увидел выцветший комбинезон. Миссис Магуайр пошуршала одеждой и извлекла на свет полосатую футболку.
   — И это, — сказала она. — Шарли надевала их вместе. С кроссовками. Кроссовки она тоже любила. Носила их без шнурков, с язычками наружу. Сколько раз я говорила ей, что леди не одеваются как уличные девчонки, мисс Шарлотта. Но когда, спрошу я вас, Шарли волновало, как одеваются леди?
   — Комбинезон, — произнес Алекс. — Ну конечно.
   Сто раз, а может, и больше, он видел в нем Шарли. И слышал, как каждый раз, когда Шарли бегом спускалась по лестнице и выскакивала к машине в комбинезоне, Ив говорила: «Ты не пойдешь одетой подобным образом, Шарлотта Боуэн». «Пойду, пойду!» — кричала Шарли. Но Ив всегда одерживала верх, и в результате Шарли ворчала и ерзала в кукольно-красивом платье с кружевами — в своем рождественском платье, между прочим — и черных лакированных туфлях.
   — Оно такое кусачее, — стонала Шарли и сердито оттягивала тесный воротник, как, наверное, оттягивала и воротник белой школьной блузки.
   — Дайте мне это.
   Алекс снял с плечиков комбинезон, сложил его вместе с футболкой. Увидел в углу шкафа кроссовки без шнурков, взял и их. На сей раз, подумал он, перед Богом и людьми Шарлотта Боуэн предстанет в том, что ей нравится.
 
   В Солсбери Барбара Хейверс без особого труда нашла офис ассоциации избирателей Харви. Но когда она предъявила свое удостоверение и попросила предоставить ей самую общую информацию о члене парламента, то натолкнулась на стальную волю председателя ассоциации. Стрижка миссис Агаты Хау отставала от моды по меньшей мере лет на пятьдесят, а ее пиджак с подкладными плечами словно был взят из фильма с участием Джоан Кроуфорд^[28]. Услышав слова «Скотленд-Ярд» рядом с именем уважаемого члена парламента, она сообщила, что мистер Харви находился в Солсбери с вечера четверга по вечер воскресенья — «как обычно, он ведь наш член парламента, не так ли?» — но никаких дополнительных сведений Барбаре из нее вытянуть не удалось. Миссис Хау ясно дала понять, что ни лом, ни взрывчатка, ни прямая угроза последствий отказа сотрудничать с полицией не заставят ее расколоться, по крайней мере пока она не «переговорит с нашим мистером Харви». Миссис Хау принадлежала к разряду женщин, полагавших, что их распрекрасное частное образование дает им право превосходства над остальным человечеством, а точнее к категории особей, которых Барбаре всегда до дрожи хотелось раздавить каблуком.
   Пока миссис Хау сверялась по своему ежедневнику, где в это время дня может находиться в Лондоне их член парламента, Барбара сказала:
   — Хорошо. Поступайте как хотите. Но, возможно, вам небезынтересно будет узнать, что это весьма серьезное расследование, и журналисты суют нос в каждую щелку. Поэтому вы можете поговорить со мной сейчас, и я отправляюсь дальше, либо вы потратите несколько часов на поиски Харви, рискуя выдать прессе, что он стал объектом расследования. Славный будет заголовок в завтрашних газетах: «Харви под прицелом». Кстати, с каким перевесом он прошел в парламент?
   Глаза миссис Хау превратились в щелки.
   — Вы что, угрожаете мне? — сказала она. — Ах вы, сс…
   — По-моему, вы хотели сказать «сержант», — прервала ее Барбара. — «Ах вы, сержант». Верно? Да. Ну, я, конечно, понимаю ваши чувства. Вам неприятно видеть здесь такую шушеру, как я. Но время не терпит, и, если можно, мне бы хотелось получить ответы на свои вопросы.
   — Вам придется подождать, пока я переговорю с мистером Харви, — настаивала миссис Хау.
   — Я не могу ждать. Мой шеф в Ярде требует ежедневных отчетов, и я вот-вот, — Барбара для пущего эффекта глянула на стенные часы, — должна делать доклад. Мне будет очень неприятно сообщить ему, что председатель ассоциации избирателей мистера Харви отказывается сотрудничать. Потому что это привлечет внимание к самому мистеру Харви. И все станут гадать, что же он скрывает. А поскольку мой шеф каждый вечер общается с прессой, имя мистера Харви неизбежно всплывет. Если только в этом не отпадет необходимость.
   Миссис Хау выказала признаки понимания, но она недаром занимала пост председателя местной ассоциации консерваторов. Человеком она была деловым и ясно выразила свои требования: услуга за услугу, вопрос за вопрос. Ей хотелось знать, что происходит, но свое желание она выразила косвенно, заявив:
   — Интересы избирателей для меня на первом месте. О них забывать нельзя. Если по какой-то причине мистер Харви наткнулся на какое-то препятствие, мешающее ему служить нашим интересам…
   Говори-говори, подумала Барбара. Она все поняла и приняла условия сделки. Миссис Хау узнала от нее, что означенное расследование касается события, открывшего вечерние новости и попавшего на первые полосы утренних и вечерних газет — похищения и утопления десятилетней дочери заместителя министра внутренних дел. Барбара не сообщила миссис Хау ничего, что та не сумела бы выяснить сама, если бы занялась чем-то еще помимо отслеживания передвижений мистера Харви по Лондону и запугивания престарелого секретаря в офисе местной ассоциации. Но Барбара преподнесла это все доверительно, как бы говоря: «seulement entre nous, дорогая»^[29], что, как видно, произвело на председателя ассоциации достаточно сильное впечатление, чтобы в обмен она рассталась с некоторыми перлами своего информационного фонда.
   Миссис Хау не слишком-то жаловала мистера Харви, как вскоре выяснила Барбара. В том, что касается женщин, настоящий кот. Но имеет подход к избирателям, и, кроме того, ему удалось отразить две серьезные нападки со стороны либеральных демократов, что многое искупает.
   Родился он в Уорминстере. Ходил в школу в Винчестере, а затем учился в Оксфорде. Изучал экономику, потом успешно управлял инвестиционным портфелем в «Барклиз банке» здесь, в Солсбери. Много работал для партии и в конце концов, когда ему было двадцать девять лет, выставил свою кандидатуру в парламент. На своем месте он сидит тринадцать лет.
   Женат одним браком, восемнадцать лет. У супругов требуемые политической установкой двое детей — мальчик и девочка, и когда они не в школе — где, разумеется, они в настоящий момент находятся, — то живут со своей матерью за пределами Солсбери в деревне Форд. Семейная ферма…
   — Ферма? — перебила Барбара. — Харви — фермер? Мне показалось, вы сказали, что он банкир?
   Ферму унаследовала от своих родителей его жена. Харви живут в доме, а землю обрабатывает арендатор. А что? Миссис Хау заинтересовалась. Кончик ее носа дрогнул. Ферма — это важно?
   Барбара не имела ответа на этот вопрос, даже увидев ферму приблизительно три четверти часа спустя. Ферма располагалась на самом краю Форда, и когда Барбара въехала на трапециевидный двор, единственными существами, вышедшими поприветствовать ее малолитражку, оказались шесть необыкновенно раскормленных белых гусей. Своим гоготом они могли бы поднять и мертвого, если бы таковой находился поблизости. А поскольку никто на их крик не появился, Барбара решила, что по крайней мере, двор фермы, если уж не окружающие поля и пастбища, находится в полном ее распоряжении.
   Под угрожающие «га-га-га», резавшие слух почище злобного лая добермана, Барбара попыталась осмотреть двор из машины: дом, амбар, старый каменный сеновал и еще более старая кирпичная голубятня. Последняя привлекла внимание Барбары. Она была цилиндрической формы, крытая шифером, с куполом-фонарем без стекол, через который птицы залетали в свое жилье. Одна сторона голубятни заросла плющом. В некоторых местах шифер был снят или отвалился, образуя просветы в крыше. Глубоко ушедшая в землю дверь растрескалась и посерела от возраста, покрылась лишайником и, судя по ее виду, последние двадцать лет не открывалась.
   Но что-то в памяти Барбары отзывалось на вид этой голубятни. Она перебирала детали в попытке решить, что же это может быть: шиферная крыша, купол-фонарь, густые заросли плюща, потрескавшаяся дверь… Что-то в словах сержанта Стенли, в словах патологоанатома, Робина, Линли…
   Все без толку. Она не могла вспомнить. Но круглое строение тревожило Барбару настолько, что она приоткрыла дверцу машины навстречу клювам злобных гусей.
   Те совсем остервенели. Почище всяких сторожевых собак. Барбара порылась в бардачке в поисках чего-нибудь съестного, чтобы занять гусей. И наткнулась на пакетик чипсов с солью и уксусом, мимолетно пожалев, что не нашла его прошлым вечером, когда застряла в пробке. Попробовала чипсы. Вкус немного затхлый — ну и ладно. Через окошко Барбара рассыпала чипсы, словно приношение птичьим богам. Гуси тут же на них набросились. Проблема была решена, по крайней мере на время.
   Барбара соблюла формальности, позвонив в дом, а также бодро крикнув «Есть тут кто-нибудь?» в дверь амбара. Прошлась по длине всего двора и наконец-то добралась до голубятни, словно осмотр данного строения естественным образом входил в ее обход.
   Дверная ручка болталась, покрытая, словно песком, налетом ржавчины. Она не поворачивалась, но когда Барбара толкнула дверь плечом, та приоткрылась дюймов на семь. По внезапному хлопанью крыльев Барбара поняла, что голубятня обитаема, во всяком случае частично. Она протиснулась внутрь, когда последняя птица вылетела через купол-фонарь.
   В насыщенных пылью лучах света, проникавших через купол и через прорехи в крыше, видны были ярусы ящиков-гнезд, каменный пол в буграх помета, а посередине — лестница с тремя сломанными ступеньками, с помощью которой когда-то, когда голубей разводили как домашнюю птицу, собирали яйца.
   Барбара старательно обошла все свежие, еще блестевшие островки помета и приблизилась к лестнице. Она увидела, что хотя лестница и была прикреплена к вертикальному столбу с помощью удлиненной верхней ступеньки, замышлялась она не как стационарная. Наоборот, она должна была вращаться, облегчая потенциальному сборщику яиц доступ ко всем гнездам по периметру помещения — от самых нижних, на расстоянии двух футов от пола, до тех, что под крышей, на высоте десяти футов.
   Лестница, как обнаружила Барбара, действовала, несмотря на возраст и состояние. Когда Барбара ее толкнула, та скрипнула, помедлила, а затем начала двигаться, повторяя изгиб кирпичных стен голубятни. Простейший зубчатый механизм в куполе-фонаре вращал столб, который в свою очередь поворачивал лестницу.
   Барбара перевела взгляд с лестницы на столб, затем со столба на ящики-гнёзда. Там, где некоторые из них разрушились от времени и не были заменены, она увидела неоштукатуренные кирпичные стены. Они казались шершавыми и в неярком свете выглядели более красными, чем снаружи, освещенные солнцем. До странности красными. Словно и не кирпичи вовсе. Почти как…
   И тут она вспомнила. Это же кирпичи, подумала Барбара. Кирпичи и столб. Она явственно услышала голос Шарлотты на пленке: «Но тут есть кирпичи. Майское дерево».
   У Барбары зашевелились волосы на затылке, когда она перевела взгляд с кирпичей на столб в центре помещения. Господи боже, подумала Барбара, вот оно.
   Сюда нужно направить криминалистов, пусть обследуют это здание, чтобы подтвердить, что Шарлотту держали здесь. Смазка, волос с ее головы, волокно от ее одежды, отпечатки ее пальцев, капля крови из ранки на колене. Вот что требуется, и провернуть все это нужно с соблюдением политеса как в отношении сержанта Стенли, который вряд ли встретит ее распоряжение с радостью новобранца, так и в отношении миссис Алистер Харви, которая наверняка позвонит мужу и насторожит его.
   Сначала она займется Стенли. Какой смысл искать миссис Харви и заставлять ее нервничать раньше времени?
   Еще находясь в голубятне, Барбара отметила, что гуси умолкли, теперь же обнаружила причину их спокойствия. Она таким образом поставила машину, что солнце, отражаясь от ее ржавеющего крыла, образовало на земле островок тепла, и в нем-то, среди остатков пожертвованных Барбарой чипсов, и нежились довольные птицы.
   Барбара прокралась к машине, как можно бесшумнее скользнула внутрь, сказала гусям: «Извините, ребята», — и включила зажигание. Птицы ожили, загоготали, зашипели и забили крыльями, как воплощенные фурии. Они преследовали автомобиль Барбары до дороги. Там Барбара нажала на акселератор, промчалась по деревне Форд и направилась в Амсфорд, в распростертые объятия сержанта Стенли.
   Сержант восседал в общей комнате, принимая дань в виде отчетов от двух групп констеблей, которые на протяжении последних тридцати двух часов прочесывали местность на своих участках, придерживаясь сетки сержанта Стенли. Людям из сектора номер тринадцать сообщить было нечего, кроме того, что они неожиданно натолкнулись на владельца фургона, бойко торговавшего всяким нелегальным товаром — от марихуаны до взрывчатки.
   — Прямо на автостоянке в Мелкшеме, — с удивлением сказал один из констеблей. — Не поверите, сразу за главной улицей. Сидит сейчас в камере.
   Группа из сектора номер пять могла сообщить немногим больше. Но все равно они подробно докладывали сержанту Стенли обо всех своих передвижениях. Барбара готова была повыдергивать из-под них стулья и пинками гнать их на улицу заниматься делом, чтобы начать договариваться о посылке криминалистов на ферму Харви, когда констебль из сектора номер четырнадцать ворвался в распашные двери общей комнаты и объявил:
   — Есть!
   Это заявление мобилизовало всех, включая Барбару. Она упражнялась в терпении, пытаясь ответить на телефонный звонок Робина Пейна, сделанный из Мальборо, с телефона в какой-то чайной, насколько Барбара смогла понять из ответа безмозглой официантки, снявшей трубку после двадцать пятого звонка, — и направляя молодую женщину-констебля выяснять подробности школьной жизни Алистера Харви в Винчестере. Но теперь получалось, что поиск по секторам, предпринятый сержантом Стенли, как будто давал результаты.
   Стенли знаком приказал всем говорившим замолчать. До этого он сидел за круглым столом и, слушая доклады, сооружал из зубочисток избушку, но теперь сержант встал и сказал:
   — Говори, Фрэнк.
   — Слушаюсь, — ответил тот и без всякого вступления объявил, немного волнуясь: — Мы взяли его, сержант. Он в третьей комнате для допросов.
   Барбаре представилась ужасающая картина: Алистер Харви в кандалах — ни права не зачитаны, ни адвокат не вызван. Она спросила:
   — Кого взяли?
   — Мерзавца, который похитил ребенка, — ответил Фрэнк, удостоив ее небрежного взгляда. — Он механик из Коута, занимается тракторами в гараже рядом с мостом Спаниеля. Ровно в миле от канала.
   Комната взорвалась. Барбара в числе прочих бросилась к карте. Фрэнк ткнул в нужное место пальцем с засохшей под ногтем горчицей.
   — Вот здесь. — Констебль указал участок дороги, которая вела от Коута на север, к деревне Бишопс-Каннинг. Вдоль канала от моста Спаниеля до того места, где бросили тело Шарлотты, было три с половиной мили и полторы мили, если идти туда же тропинками, а не по извилистому шоссе. — Этот ублюдок заявляет, что ничего не знает, но мы кое-что у него нашли, и к допросу он готов.
   — Отлично. — Сержант Стенли потер руки, словно выражая готовность приступить к исполнению почетных обязанностей. — В какой, говоришь, комнате?