Страница:
Отразившие тягу рыцарства к культурному самоопределению, турниры стали формой экспорта рыцарской идеологии и культуры с присущими ей языком и символами в общеевропейском масштабе. Церковь, имевшая собственные рецепты умиротворения рыцарского общества, обнаруживала решительное неприятие турниров. Возобновлявшиеся на протяжении столетий церковные запреты грозили турнирным бойцам небесными и церковными карами, в частности, лишением убитых на турнирах церковного погребения. Турниры воспринимались клириками как ловушки дьявола, рассчитывающего отвлечь христиан от праведных военных предприятий – крестовых походов. С большей пользой для себя и христианского мира убитые и покалеченные могли бы пострадать в Святой Земле за Гроб Господень. По словам церковных проповедников, рыцарские турниры калечили и души, пробуждая в них самые гнусные наклонности, тщеславие и злобу, суть та же азартная игра, что кости. Любителей турниров, легкомысленно не внемлющих душеспасительному увещеванию, искушенный в таких делах составитель пособия для проповедников Джон Бромьярд советовал запугивать страшными рассказами о том, как черти летают над полем турнира, притворяясь воронами; или же – какие адские муки ожидают турнирных бойцов на том свете. Клерикальная отповедь турнирам бывала услышана мирянами в краткие периоды подготовки очередной экспедиции в Святую Землю, но зато с редкой бесцеремонностью игнорировалась ими во всякое иное время. Фатальная неэффективность критики турниров со стороны церкви, очевидно, удостоверяла их беспримерную роль в самоорганизации и самосознании рыцарского общества. В красочных описаниях турниров на страницах рыцарских романов и других текстов, составленных на потребу публике, церковный протест и сами клирики попросту не упоминаются.
Ангажированные рыцарской аудиторией писатели спешили придать турнирам более респектабельный и даже благочестивый ореол. Такова была, в частности, впервые пересказанная Уолтером Мепом и впоследствии популярная история о рыцаре, накануне турнира всегда ходившем к мессе. Однажды приехав на турнир, он увидел, что вместо него уже сражается божий ангел (по другой версии, Матерь Божья) и от его скромного имени захватывает в плен графов по числу прослушанных им месс. В конце концов папа Римский Иоанн XXII в 1316 г., признавая поражение церковной пропаганды, положил начало практике вьщачи специальных разрешений на проведение турниров под тем извинительным предлогом, что они позволяют… подготовиться к крестовому походу.
Долгое время турниры многими воспринимались как развлечения, мало соответствующие королевскому достоинству помазанника божьего. До середины XIV в. французские Капетинги их игнорировали либо прямо запрещали. Помимо душеспасительной стороны дела, они были озабочены тем, чтобы резервировать военный потенциал французского рыцарства за собой, а кроме того – ограничить возможности баронов королевства бесконтрольно собирать вооруженных людей и интриговать против короля и королевской политики. В позднее средневековье из недоброжелателей турниров средневековые правители сделались их покровителями и участниками, само проведение турниров стало почти королевской прерогативой. Частота проведения турниров теперь в большей мере подчинялась личным склонностям, минутным настроениям, политической игре того или иного государя. Так, во Франции при короле Карле V Мудром турниров проходило мало, при Карле VI Безумном – много. Последний и сам садился в турнирное седло, хотя иные из его подданных по-прежнему полагали, что королю это не к лицу. Карл VII и Людовик XI оставались к турнирам равнодушны или подозрительны, не участвовали и не потакали, а дело турниров находилось в руках их политических конкурентов. Таковы были фешенебельные турниры при дворах бургундских герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого или графа Анжуйского Рене, номинального короля Неаполя и Сицилии. Отношение к турнирам при французском дворе решительно переменилось лишь на рубеже Нового времени в правление Карла VIII, Людовика XII, Франциска I. Почтение к рыцарским традициям в качестве новой модели поведения правителя в первой половине XVI века с еще большим блеском продемонстрировали император Максимилиан I, английский король Генрих VIII, князья Саксонии и Баварии.
Турниры утратили свое значение в реальном быте позднесредневекового рыцарства, обратившись в дорогостоящую и изощренную придворную забаву. К позднему средневековью обогащение и социальный подъем на турнирах уже стали практически невозможны, зато материальные издержки красивой жизни были таковы, что едва ли по средствам большинству знати. Дело престижа, помпезные костюмированные и театрализованные придворные турниры, не без сценария и дорогостоящих декораций, приурочивались к разного рода торжествам (свадьбам, коронациям, заключению мира или союза) и сопровождались праздничной мессой, обедами и балами, красочными шествиями с ряженными «турками», настоящими карликами и львами на серебряных цепях. В прямой связи с турнирами развивались и многие элементы придворной культуры, включая рыцарские ордена св. Георгия в Венгрии, Перевязи (Banda) в Кастилии, Подвязки (Garter) в Англии – поначалу команды турнирных бойцов.
В нескольких выразительных деталях можно попытаться представить княжеское великолепие и стиль турниров времени упадка турнирного движения, но одновременно – расцвета их театральной формы. Так, огромный замок с двумя рядами стен и семнадцатью башнями строился для одного испанского турнира 1432 г. В его покоях мог разместиться принц со своей свитой, а в конюшнях – лошади гостей. Напротив, для турнира в Тарасконе, устроенного Рене Анжуйским в 1449 г., потребовалась лишь скромная хижина пастушки, роль которой исполняла придворная дама. Рыцари изображали пастухов. По сюжету турнира 1468 г., приуроченного к свадьбе Карла Смелого и Маргариты Йоркской, принцесса Неведомого Острова обещала подарить свою милость тому, кто победит рыцаря Золотого Дерева и освободит великана, плененного карликом.
С XV в. турниры рассматривались как род изящных искусств и вызывали к жизни обширную литературу – гербовники, специальные руководства (наиболее разработанное, «Traicte de la forme et devis d'ung tournoy», около 1455–1460 гг., принадлежит королю без королевства Рене Анжуйскому) и иллюстрированные рассказы о турнирах (декоративная серия рукописей саксонских курфюрстов, и кульминация жанра – гравюры Ханса Бургкмайра, повествующие о турнирах с участием императора Максимилиана I). Хотя турнирная романтика, пожалуй, уже могла показаться фальшивой и безвкусной, среди оформителей праздничных торжеств встречались самые громкие имена художников Возрождения. Так, к дизайну костюмов «диких людей», составлявших свиту одного из участников миланского турнира 1491 г., приложил руку не кто иной, как Леонардо да Винчи. Условия турниров стали более искусственными по отношению к военному делу. Турнирное вооружение давно перестало быть похожим на боевое, оно перегружено и превращало рыцаря в неподвижную куклу, так что иногда его водружали в седло посредством лебедки.
Одеяние рыцаря
30 июня 1559 г. французский король Генрих II бился с капитаном гвардии Монтгомери. Турнир был частью пышных празднеств по случаю двойного бракосочетания в королевской семье. Старшая дочь Генриха Елизавета и его сестра герцогиня Беррийская Маргарита выходили замуж соответственно за испанского короля Филиппа II и савойского герцога Филиппа-Эммануила. Перед схваткой король Генрих склонил свой черно-белый стяг к ногам возлюбленной им Дианы де Пуатье. Черный и белый были ее цвета. Ее рыцарь сражался в ее честь. Диана впервые случайно поцеловала Генриха тридцать три года тому назад. Он был семилетним ребенком. Она на двадцать лет старше. Диана состояла в близких отношениях с его отцом королем Франциском I. Когда Генриху исполнилось одиннадцать, он все еще помнил о том поцелуе, и Диана пообещала королю Франциску «сделать Генриха первым среди своих кавалеров». Всю свою жизнь Генрих боготворил страстно любимую им женщину Екатерина Медичи стала ему женой, прекрасная Диана де Пуатье – его истинной королевой. Сломанное турнирное копье, превратившееся в опасное оружие, пробило Генриху II забрало и попало в висок. Ранение оказалось серьезным. Монтгомери бежал в Англию. Екатерина Медичи тут же отправила Диане приказ вернуть подаренные ей королем драгоценности и убраться из Парижа в один из своих замков. Диана де Пуатье отвечала: «Пока в короле теплится остаток жизни, пусть мои враги узнают, что я их не боюсь и что я не подчинюсь им, пока он жив… Но если король умрет, я не хочу жить после него, и вся горечь обид, которые только возможно мне причинить, будет сладостна по сравнению с этой потерей. Потому, жив мой король или мертв, я не боюсь моих врагов». Король Генрих скончался через десять дней. Это роковое происшествие стало концом турниров во Франции.
Резня на Луаре
Получив известие о Варфоломеевской ночи, папа Римский Григорий XIII заявил, что это событие стоит пятидесяти таких побед, как при Лепанто. Менее чем за год до того при Лепанто соединенные силы христианских держав разгромили турецкий флот. После столетий «турецкого страха», когда на карту казалось поставленным само существование христианской Европы, эта блистательная победа знаменовала конец масштабной турецкой экспансии в Средиземноморье. Мусульманские минареты так и не вознеслись над Ватиканом, хотя до тех пор все шло к тому. События Варфоломеевской ночи, напротив, остались ничем не увенчавшимся эпизодом Религиозных войн, длившихся во Франции десять лет до нее и двадцать лет после. Известный слоган европейской Реформации XVI в. утверждал, что «турки лучше, чем паписты», и папа Григорий XIII лишь подхватывает сравнение ради утверждения обратного – гугеноты хуже турок.
Едва ли с XVI в. люди сильно переменились. Но мир XVI в. был устроен не так, как наш. Он состоял из других вещей, и слова, взятые из нашей сегодняшней жизни, для его описания не всегда подходят. Нам трудно себе представить религию иначе, как глубокое внутреннее убеждение личности. Казалось бы, в Бога «верят» или «не верят». Неужели можно придерживаться религии как-то еще? Религия для нас – личное дело и неотъемлемое право каждого. И не дело других людей или общества в целом решать, кому и во что верить. Преследования по религиозному принципу мы справедливо назовем сегодня религиозной нетерпимостью. О физическом истреблении иноверцев во имя торжества того или иного религиозного идеала нечего и говорить. С таких здравых позиций таким страшным событиям, как, например, Варфоломеевская ночь, несложно вынести приговор. Увы, понимания ее от этого не прибавится. Глядя с позиций сегодняшнего дня, религиозность немалого числа активных участников Религиозных войн XVI в. должна показаться поверхностной, если не сказать – сомнительной. Большинство воевало потому, что воевали другие – их друзья, земляки, их сеньоры. Служение религии – той или иной – сулит достойное место в жизни. Так почему бы не послужить? Слово «беспринципность» здесь не совсем подходит Скорее надо говорить о религиозных принципах иного рода, нежели те, которые привычны нам. Это не отсутствие настоящих убеждений, а умение разделять убеждения с другими людьми. Ожесточенности Религиозных войн столь непритязательное религиозное чувство, мало сказать, не умаляло. Именно это малопонятное нам сегодня коллективное переживание веры лежало в их основе.
Варфоломеевская ночь. Репродукция
Французы XVI в. смотрели на религию как на политическое явление. Она прилагалась к их общественным связям как естественное и неизбежное дополнение. Правильно верует в Христа не тот, кто умудрен в недоступных тонкостях схоластической теологии; о них знают в Сорбонне. Залог и выражение «истинной религии» – принадлежность к христианскому обществу, церковному приходу, городу, королевству. Член общества и христианин – по большому счету одно и то же. Король – «глава» общественного «тела» со всей вытекающей для него отсюда мерой ответственности. Религия играла роль главной несущей конструкции общества и даже наполовину не могла быть чьим-то «личным делом». Устроенное таким образом общество никак не могло состоять из христиан и еретиков одновременно. Утрата конфессионального единства ставила его на грань распада. «Толерантно» взирал на такие вещи только сумасшедший. «Представьте, как будет выглядеть Париж, если на одной улице, в одном доме, в соседних комнатах будут проповедовать католики и гугеноты. Близ церкви, где причащаются Телом Спасителя, на углу в лавке станут торговать мясом в пост. В Парламенте сядут рядом защитники веры и осквернители святынь. Человек, исповедующийся священнику на Пасху, будет знать, что на него показывают пальцем и с презрением называют папистом. Твой сосед, твой друг, твой родственник будет гугенотом и кальвинистом. Никогда не было ни у нас, ни в каком другом государстве такого смешения и разлада», – читаем мы в католической листовке времен французских Религиозных войн. В определении «папист» ее автору виделся оскорбительный смысл. Но в слове «гугенот» заключался точно такой же. Если «паписты» – ставленники итальянского папы, то «гугеноты» – исковерканное немецкое Eidgenossen, «швейцарцы». Католики в глазах протестантов, протестанты в глазах католиков – не французы. Не могли они составлять с подлинными французами одно французское общество. Конфессиональное единство нуждалось в восстановлении любой ценой. Противодействие подобной угрозе обречено было превратиться в войну на уничтожение. В религиозной Реформации XVI в. поначалу не было ничего принципиально нового. На протяжении столетий средневековья напряженно переживаемая идея христианского единства провоцировала приступы религиозного самоочищения. Новые религиозные течения, претендующие на лучшее следование Христу, либо побеждали в общеевропейском масштабе, либо дискредитировались как еретические и быстро сходили на нет. Реформация воплотила вполне традиционное чаяние в очередной раз очистить христианский мир от скверны искаженного вероучения. Затем случилось непредвиденное. Во Франции и Европе она не победила и не потерпела поражения. Стороны религиозного конфликта оказались не в состоянии уничтожить друг друга.
Усилий для этого было приложено немало. Ко времени Варфоломеевской ночи три Религиозные войны во Франции уже унесли жизни практически всех лидеров обеих партий. Убийца Франсуа Гиза, некий Польтро де Мере, под пыткой показал, что получил плату от адмирала Колиньи. Адмирал подобное страстно отрицал. По его словам, убийце поручалось только шпионить. В битве при Жарнаке капитан стражи герцога Анжуйского выстрелом из пистолета убил раненного и сдающегося в плен принца Конде, уже однажды сдавшегося и обмененного на плененного коннетабля Монморанси, убитого затем при Сен-Де-ни. Так и не решивший для себя, чей именно он лидер, Антуан де Бурбон в один год умудрился сменить веру трижды. Многое располагало его к тому, чтобы встать на сторону гугенотов, если бы не одно обстоятельство, перевешивавшее все остальные. Он был первым принцем крови. По его мнению это значило, что при малолетнем короле Карле IX не королева-мать Екатерина Медичи, а именно он должен был играть первую роль. Стоило католикам предложить Бурбону впредь именоваться «лейтенантом королевства», как он отправился вместе с ними осаждать Руан, где засели гугеноты. Раненный под Руаном из гугенотской аркебузы, Антуан де Бурбон поначалу вел душеспасительные собеседования с католическим пастырем, но потом пожелал общаться с протестантским и принес обет в случае своего выздоровления вновь перейти в протестантизм. Случая больше не представилось. Хотя номинально гугенотов теперь возглавлял его сын Генрих Наваррский, фактическое руководство ими после гибели Конде оказалось сосредоточено в руках Гаспара де Колиньи. Лотарингские герцоги Гизы по-прежнему играли особенно активную роль в делах католической партии. Генриху Гизу было 23 года, младшему Конде – 20, королю Карлу IX – 22, соответственно его братьям меньше. Маргарите Валуа и Генриху Наваррскому было по 19. На стороне католиков выступало правительство Карла IX и его матери вдовствующей королевы Екатерины Медичи, одновременно вынужденное опасаться чрезмерного усиления католических «ультра», за спиною которых маячила Испания.
Резня, начавшаяся в ночь Св. Варфоломея, продолжалась в Париже неделю. В двенадцати других французских городах, включая Руан, Труа, Орлеан, Анжер, Бурж, Лион, Бордо, Тулузу, – все шесть недель. Согласно историку де Ту, убитых в столице насчитывалось около двух тысяч. По всей Франции в погромах конца августа и начала сентября, видимо, погибло не менее пяти тысяч человек. Гугеноту Агриппе д'Обинье повезло, Варфоломеевской ночью его уже не было в столице. В «Жизни Агриппы д'Обинье, рассказанной им его детям» он повествует о себе в третьем лице: «У Монса в Эно начались военные действия [против испанцев], для которых Обинье набирал роту. Во время свадебных празднеств [бракосочетания Генриха Наваррского и Маргариты Валуа] он находился в Париже, ожидая назначения. Будучи секундантом одного своего друга в поединке близ площади Мобер, он ранил полицейского сержанта, попытавшегося его арестовать [дуэли были запрещены]». Это происшествие заставило его покинуть Париж. Через три дня произошли события Варфоломеевской ночи. Получив известие о резне, Обинье в сопровождении восьмидесяти человек, среди которых можно было насчитать десяток самых отважных солдат Франции, пустился в путь, впрочем, без цели и плана, когда при неожиданном беспричинном возгласе: «Вот они!» – все бросились бежать, словно стадо баранов. Потом, опомнившись, они взялись за руки втроем или вчетвером, каждый будучи свидетелем храбрости соседа, взглянули друг на друга, краснея от стыда. На следующий день половина этих людей пошла на встречу шестистам убийцам, спускавшимся по реке Луаре из Орлеана в Божанси. Этим они спасли город Мер». В «Трагических поэмах» Агриппа д'Обинье бросает обвинение тем, кого считает организаторами Варфоломеевской бойни. Поистине Дьявол двигал ими. Но другая сторона дела – всеобщее безумие.
Варфоломеевская ночь, в его глазах, столь же спланирована, сколь и безумна. «Французы спятили, им отказали разом // И чувства, и душа, и мужество, и разум». Избивающие и избиваемые едва понимали, что они делают. Реки, запруженные трупами, – кошмарный образ, преследующий Агриппу д'Обинье десятилетия спустя, – вода рек, превратившаяся в кровь.
Супруга французского короля Генриха II и королева с 1547 по 1559 годы, Екатерина Медичи стала матерью следующих монархов Франциска II, Карла IX и Генриха III. В годы их правления на протяжении трех десятилетий до своей смерти в 1589 году она играла огромную роль в политической жизни страны. Ее политические оппоненты и многочисленные недоброжелатели с тем или иным основанием упрекали Екатерину Медичи в фактической узурпации королевской власти. Страшные события Варфоломеевской ночи стали главным пунктом обвинения в адрес королевы.
Екатерина Медичи
У короля Карла IX и Екатерины Медичи определенно имелись свои рецепты умиротворения Франции, сгорающей в огне Религиозных войн. Мир бьша призвана скрепить женитьба Генриха Наваррского на сестре короля Маргарите Валуа. Собственно, они были обручены еще в четырехлетнем возрасте, о чем давно никто не вспоминал. Потом «королеве Марго» прочили много женихов, включая «дон Карлоса», но ничего из этого не состоялось. Поговаривали и о ее возможном браке с Генрихом Гизом и даже – о их любовной близости. В конце концов этот союз для королевского дома не был сочтен достойным. Действия Гиза в Варфоломеевскую ночь, вероятно, имеют подоплекой еще и уязвленное аристократическое и мужское самолюбие. Для устройства брака Маргариты Валуа и Генриха Наваррского требовалось заручиться согласием матери Генриха, энергичной Жанны д'Альбре, суровой кальвинистки, которой при французском дворе всюду виделся порок и всеобщее лицемерие. Она всерьез опасалась, что после женитьбы король Генрих будет принужден отречься от своей веры и наберется дурного. Маргарита произвела на нее неожиданно благоприятное впечатление. Жанна д'Альбре даже нашла ее красивой: «Говоря о красоте Мадам, я признаю, что она прекрасно сложена, однако сильно затягивается. Что касается ее лица, то оно излишне накрашено, что меня выводит из себя, поскольку это ее портит. Но при здешнем дворе красятся почти все, как в Испании». Брачный контракт был подписан 11 апреля 1572 г. Неожиданная смерть Жанны от плеврита отсрочила свадьбу ненадолго. Сложнее оказалось разрешить второе затруднении, добиться санкции папы на брак протестанта и католички. В конце концов пришлось обойтись без нее. Было сфабриковано письмо французского посла в Риме, в котором сообщалось о скорой присылке папой нужной бумаги. По случаю свадьбы в столицу съехалось множество знати, относившей себя к обеим партиям. 10 августа один из лидеров гугенотов молодой принц Конде женился на католичке Марии Клевской, если верить слухам, своей будущей отравительнице. Пыншая королевская свадьба бьша отпразднована 18 августа 1572 г. Невеста одна венчалась в соборе Нотр-Дам, пока жених ожидал ее на улице.
Екатерина Медичи. Репродукция
Утром пятницы 22 августа на улице Фоссе-Сен-Жермен по пути из Лувра в свою резиденцию на улице Бетизи адмирал Гаспар де Колиньи был ранен. В момент выстрела он нагнулся, чтобы поправить обувь. Потому ему лишь раздробило руку и оторвало палец. Люди адмирала нашли дымящуюся аркебузу, стрелявший успел скрыться. По описаниям преступник был похож на некоего Морвера, человека из окружения Гизов. Дом, откуда был произведен выстрел, принадлежал мстительной Анне д'Эсте, вдове герцога Франсуа Гиза, чей убийца в свое время указал на Колиньи. Скорее всего это была дворянская вендетта лота-рингских герцогов. Но на королевскую власть падала тень подозрения в соучастии. Совершить правосудие для короля означало поставить себя в зависимость от протестантов и скорее всего навлечь на свою голову всю мощь католических «ультра», в чьих глазах дом Гизов был едва ли не последним оплотом против наступающей Реформации. Роковое покушение на Колиньи загнало Карла IX и Екатерину Медичи в политический тупик. Принятое решение состояло в том, чтобы в ночь на воскресенье 24 августа 1572 г., праздник святого Варфоломея, уничтожить ограниченное число протестантских лидеров, дабы ослабить их движение как организованную военную силу. Протестантский миф о Варфоломеевской ночи складывается по горячим следам событий и призван дискредитировать королевскую власть как организатора зверств. Причиной резни называется растление правительства. Реальное правление, твердят протестанты, узурпировано Екатериной Медичи, а учеными доказано, что женщины по своей природе неспособны править. (В действительности, женщины не раз правили Францией – Анна де Боже в малолетство Карла VIII, Луиза Савойская, мать Франциска I, во время Итальянских войн). Екатерина Медичи – еще и «итальянка», «дочь брата папы Климента», «славная ученица своего Макиавелли». При ее всем известном интересе к магии и астрологии – «итальянская ведьма». По мнению авторов гугенотских памфлетов, мир был заключен Медичи с тем расчетом, чтобы заманить гугенотов в чудовищную западню. Медичи организовала покушение на Колиньи, как до того отравила Жанну д'Альбре посылкой пропитанных ядом перчаток. В правительстве «все устраивают для своего удовольствия, точно турки». «Враги всяческой тирании и турецкой в особенности», «люди, которые испытывают ужас при виде того, как отчизна раздирается этими волками», то есть кальвинистские агитаторы, не моргнув глазом, утверждают, что религия для католической партии – «только повод», а действительным намерением является «довести королевство до состояния турецкой тирании». Гугеноты спешат застолбить за собой «национальную» точку зрения, третируя своих оппонентов как «ненастоящих» французов. «Лжефранцузы» «загадили всю нашу Францию», задавшись целью сделать из нее то ли «Итало-Францию», то ли «Франко-Турцию». Играя на животных инстинктах толпы, они «натравливают народ, чтобы тот убивал и резал в надежде пограбить». Уже говорят о ста тысячах зарезанных. Парижская бойня обрастает отвратительными подробностями, как-то предательство друзей или вырезанные из животов беременных женщин младенцы.
В смягченной форме художественная литература и кино по сей день тиражируют миф о Варфоломеевской ночи, который начал складываться в гугенотских памфлетах, спешно отпечатанных в Женеве и Амстердаме, когда в сырых парижских закоулках еще во всю воняло кровью. С их страниц сошла знакомая нам коварная Екатерина Медичи, несамостоятельный король, доходящий до невероятного разврат французского двора и зверства католиков. Безумная нелогичность поступков и страсти, захлестывающие всех.
Фульк III Нерра
Фульк III Нерра (Черный) (970-1040) был герцогом Анжуйским. После смерти отца, герцога Годфрида (Жоффруа) I, в 987 г. он занял престол. Анжу в те времена постоянно подвергался нападениям. Молодой герцог успешно сражался. Вскоре он подчинил своей власти Турень. Новые земли также требовали защиты. Фульк вошел в историю как неутомимый строитель крепостей, многие из которых сохранились до наших дней. Возможно, герцог страдал манией преследования. Тогда его тягу к перемене мест и желание постоянно строить крепости можно объяснить. В 1002–1003 гг. он совершил паломничество в Святую Землю, по возвращении он основал также и несколько монастырей. Главные замки, построенные Фульком: Ланже (Langeas, 994–995), Монфокори (Montfaucori, 1026), Монлеврие (Montlevrier, 987-1026), Пасаван (Passavant, 987-1026), Монтрево (Montrevault, 1000), Мирбо (Mirebeau, 1005), Монконтур (Montcontour, 987-1040), Монтрезор (Montresor, 978-1040), Сент-Mop (SteMaure, 987-1040), Фэй-ла-Винёз (Faye-la-Vineuse, 987-1040), Монбазон, (Montbason 1005), Дюльталь (Dultal, 1040), Бож (Bauge, 1015–1025), Треве (Treves, 1020–1026), Шато-Гонтье (ChBteau-Gontier, 1007), Сен-Флоран-ле-Вьель (St.Florent-le-Viell, 1030), Монтреуль-Белэй (Montreuil-Bellay, 1020–1026), Монришар (Montrichard, 1005), Монбуаё (Montboyau, 1010).
Ангажированные рыцарской аудиторией писатели спешили придать турнирам более респектабельный и даже благочестивый ореол. Такова была, в частности, впервые пересказанная Уолтером Мепом и впоследствии популярная история о рыцаре, накануне турнира всегда ходившем к мессе. Однажды приехав на турнир, он увидел, что вместо него уже сражается божий ангел (по другой версии, Матерь Божья) и от его скромного имени захватывает в плен графов по числу прослушанных им месс. В конце концов папа Римский Иоанн XXII в 1316 г., признавая поражение церковной пропаганды, положил начало практике вьщачи специальных разрешений на проведение турниров под тем извинительным предлогом, что они позволяют… подготовиться к крестовому походу.
Долгое время турниры многими воспринимались как развлечения, мало соответствующие королевскому достоинству помазанника божьего. До середины XIV в. французские Капетинги их игнорировали либо прямо запрещали. Помимо душеспасительной стороны дела, они были озабочены тем, чтобы резервировать военный потенциал французского рыцарства за собой, а кроме того – ограничить возможности баронов королевства бесконтрольно собирать вооруженных людей и интриговать против короля и королевской политики. В позднее средневековье из недоброжелателей турниров средневековые правители сделались их покровителями и участниками, само проведение турниров стало почти королевской прерогативой. Частота проведения турниров теперь в большей мере подчинялась личным склонностям, минутным настроениям, политической игре того или иного государя. Так, во Франции при короле Карле V Мудром турниров проходило мало, при Карле VI Безумном – много. Последний и сам садился в турнирное седло, хотя иные из его подданных по-прежнему полагали, что королю это не к лицу. Карл VII и Людовик XI оставались к турнирам равнодушны или подозрительны, не участвовали и не потакали, а дело турниров находилось в руках их политических конкурентов. Таковы были фешенебельные турниры при дворах бургундских герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого или графа Анжуйского Рене, номинального короля Неаполя и Сицилии. Отношение к турнирам при французском дворе решительно переменилось лишь на рубеже Нового времени в правление Карла VIII, Людовика XII, Франциска I. Почтение к рыцарским традициям в качестве новой модели поведения правителя в первой половине XVI века с еще большим блеском продемонстрировали император Максимилиан I, английский король Генрих VIII, князья Саксонии и Баварии.
Турниры утратили свое значение в реальном быте позднесредневекового рыцарства, обратившись в дорогостоящую и изощренную придворную забаву. К позднему средневековью обогащение и социальный подъем на турнирах уже стали практически невозможны, зато материальные издержки красивой жизни были таковы, что едва ли по средствам большинству знати. Дело престижа, помпезные костюмированные и театрализованные придворные турниры, не без сценария и дорогостоящих декораций, приурочивались к разного рода торжествам (свадьбам, коронациям, заключению мира или союза) и сопровождались праздничной мессой, обедами и балами, красочными шествиями с ряженными «турками», настоящими карликами и львами на серебряных цепях. В прямой связи с турнирами развивались и многие элементы придворной культуры, включая рыцарские ордена св. Георгия в Венгрии, Перевязи (Banda) в Кастилии, Подвязки (Garter) в Англии – поначалу команды турнирных бойцов.
В нескольких выразительных деталях можно попытаться представить княжеское великолепие и стиль турниров времени упадка турнирного движения, но одновременно – расцвета их театральной формы. Так, огромный замок с двумя рядами стен и семнадцатью башнями строился для одного испанского турнира 1432 г. В его покоях мог разместиться принц со своей свитой, а в конюшнях – лошади гостей. Напротив, для турнира в Тарасконе, устроенного Рене Анжуйским в 1449 г., потребовалась лишь скромная хижина пастушки, роль которой исполняла придворная дама. Рыцари изображали пастухов. По сюжету турнира 1468 г., приуроченного к свадьбе Карла Смелого и Маргариты Йоркской, принцесса Неведомого Острова обещала подарить свою милость тому, кто победит рыцаря Золотого Дерева и освободит великана, плененного карликом.
С XV в. турниры рассматривались как род изящных искусств и вызывали к жизни обширную литературу – гербовники, специальные руководства (наиболее разработанное, «Traicte de la forme et devis d'ung tournoy», около 1455–1460 гг., принадлежит королю без королевства Рене Анжуйскому) и иллюстрированные рассказы о турнирах (декоративная серия рукописей саксонских курфюрстов, и кульминация жанра – гравюры Ханса Бургкмайра, повествующие о турнирах с участием императора Максимилиана I). Хотя турнирная романтика, пожалуй, уже могла показаться фальшивой и безвкусной, среди оформителей праздничных торжеств встречались самые громкие имена художников Возрождения. Так, к дизайну костюмов «диких людей», составлявших свиту одного из участников миланского турнира 1491 г., приложил руку не кто иной, как Леонардо да Винчи. Условия турниров стали более искусственными по отношению к военному делу. Турнирное вооружение давно перестало быть похожим на боевое, оно перегружено и превращало рыцаря в неподвижную куклу, так что иногда его водружали в седло посредством лебедки.
30 июня 1559 г. французский король Генрих II бился с капитаном гвардии Монтгомери. Турнир был частью пышных празднеств по случаю двойного бракосочетания в королевской семье. Старшая дочь Генриха Елизавета и его сестра герцогиня Беррийская Маргарита выходили замуж соответственно за испанского короля Филиппа II и савойского герцога Филиппа-Эммануила. Перед схваткой король Генрих склонил свой черно-белый стяг к ногам возлюбленной им Дианы де Пуатье. Черный и белый были ее цвета. Ее рыцарь сражался в ее честь. Диана впервые случайно поцеловала Генриха тридцать три года тому назад. Он был семилетним ребенком. Она на двадцать лет старше. Диана состояла в близких отношениях с его отцом королем Франциском I. Когда Генриху исполнилось одиннадцать, он все еще помнил о том поцелуе, и Диана пообещала королю Франциску «сделать Генриха первым среди своих кавалеров». Всю свою жизнь Генрих боготворил страстно любимую им женщину Екатерина Медичи стала ему женой, прекрасная Диана де Пуатье – его истинной королевой. Сломанное турнирное копье, превратившееся в опасное оружие, пробило Генриху II забрало и попало в висок. Ранение оказалось серьезным. Монтгомери бежал в Англию. Екатерина Медичи тут же отправила Диане приказ вернуть подаренные ей королем драгоценности и убраться из Парижа в один из своих замков. Диана де Пуатье отвечала: «Пока в короле теплится остаток жизни, пусть мои враги узнают, что я их не боюсь и что я не подчинюсь им, пока он жив… Но если король умрет, я не хочу жить после него, и вся горечь обид, которые только возможно мне причинить, будет сладостна по сравнению с этой потерей. Потому, жив мой король или мертв, я не боюсь моих врагов». Король Генрих скончался через десять дней. Это роковое происшествие стало концом турниров во Франции.
Резня на Луаре
Получив известие о Варфоломеевской ночи, папа Римский Григорий XIII заявил, что это событие стоит пятидесяти таких побед, как при Лепанто. Менее чем за год до того при Лепанто соединенные силы христианских держав разгромили турецкий флот. После столетий «турецкого страха», когда на карту казалось поставленным само существование христианской Европы, эта блистательная победа знаменовала конец масштабной турецкой экспансии в Средиземноморье. Мусульманские минареты так и не вознеслись над Ватиканом, хотя до тех пор все шло к тому. События Варфоломеевской ночи, напротив, остались ничем не увенчавшимся эпизодом Религиозных войн, длившихся во Франции десять лет до нее и двадцать лет после. Известный слоган европейской Реформации XVI в. утверждал, что «турки лучше, чем паписты», и папа Григорий XIII лишь подхватывает сравнение ради утверждения обратного – гугеноты хуже турок.
Едва ли с XVI в. люди сильно переменились. Но мир XVI в. был устроен не так, как наш. Он состоял из других вещей, и слова, взятые из нашей сегодняшней жизни, для его описания не всегда подходят. Нам трудно себе представить религию иначе, как глубокое внутреннее убеждение личности. Казалось бы, в Бога «верят» или «не верят». Неужели можно придерживаться религии как-то еще? Религия для нас – личное дело и неотъемлемое право каждого. И не дело других людей или общества в целом решать, кому и во что верить. Преследования по религиозному принципу мы справедливо назовем сегодня религиозной нетерпимостью. О физическом истреблении иноверцев во имя торжества того или иного религиозного идеала нечего и говорить. С таких здравых позиций таким страшным событиям, как, например, Варфоломеевская ночь, несложно вынести приговор. Увы, понимания ее от этого не прибавится. Глядя с позиций сегодняшнего дня, религиозность немалого числа активных участников Религиозных войн XVI в. должна показаться поверхностной, если не сказать – сомнительной. Большинство воевало потому, что воевали другие – их друзья, земляки, их сеньоры. Служение религии – той или иной – сулит достойное место в жизни. Так почему бы не послужить? Слово «беспринципность» здесь не совсем подходит Скорее надо говорить о религиозных принципах иного рода, нежели те, которые привычны нам. Это не отсутствие настоящих убеждений, а умение разделять убеждения с другими людьми. Ожесточенности Религиозных войн столь непритязательное религиозное чувство, мало сказать, не умаляло. Именно это малопонятное нам сегодня коллективное переживание веры лежало в их основе.
Французы XVI в. смотрели на религию как на политическое явление. Она прилагалась к их общественным связям как естественное и неизбежное дополнение. Правильно верует в Христа не тот, кто умудрен в недоступных тонкостях схоластической теологии; о них знают в Сорбонне. Залог и выражение «истинной религии» – принадлежность к христианскому обществу, церковному приходу, городу, королевству. Член общества и христианин – по большому счету одно и то же. Король – «глава» общественного «тела» со всей вытекающей для него отсюда мерой ответственности. Религия играла роль главной несущей конструкции общества и даже наполовину не могла быть чьим-то «личным делом». Устроенное таким образом общество никак не могло состоять из христиан и еретиков одновременно. Утрата конфессионального единства ставила его на грань распада. «Толерантно» взирал на такие вещи только сумасшедший. «Представьте, как будет выглядеть Париж, если на одной улице, в одном доме, в соседних комнатах будут проповедовать католики и гугеноты. Близ церкви, где причащаются Телом Спасителя, на углу в лавке станут торговать мясом в пост. В Парламенте сядут рядом защитники веры и осквернители святынь. Человек, исповедующийся священнику на Пасху, будет знать, что на него показывают пальцем и с презрением называют папистом. Твой сосед, твой друг, твой родственник будет гугенотом и кальвинистом. Никогда не было ни у нас, ни в каком другом государстве такого смешения и разлада», – читаем мы в католической листовке времен французских Религиозных войн. В определении «папист» ее автору виделся оскорбительный смысл. Но в слове «гугенот» заключался точно такой же. Если «паписты» – ставленники итальянского папы, то «гугеноты» – исковерканное немецкое Eidgenossen, «швейцарцы». Католики в глазах протестантов, протестанты в глазах католиков – не французы. Не могли они составлять с подлинными французами одно французское общество. Конфессиональное единство нуждалось в восстановлении любой ценой. Противодействие подобной угрозе обречено было превратиться в войну на уничтожение. В религиозной Реформации XVI в. поначалу не было ничего принципиально нового. На протяжении столетий средневековья напряженно переживаемая идея христианского единства провоцировала приступы религиозного самоочищения. Новые религиозные течения, претендующие на лучшее следование Христу, либо побеждали в общеевропейском масштабе, либо дискредитировались как еретические и быстро сходили на нет. Реформация воплотила вполне традиционное чаяние в очередной раз очистить христианский мир от скверны искаженного вероучения. Затем случилось непредвиденное. Во Франции и Европе она не победила и не потерпела поражения. Стороны религиозного конфликта оказались не в состоянии уничтожить друг друга.
Усилий для этого было приложено немало. Ко времени Варфоломеевской ночи три Религиозные войны во Франции уже унесли жизни практически всех лидеров обеих партий. Убийца Франсуа Гиза, некий Польтро де Мере, под пыткой показал, что получил плату от адмирала Колиньи. Адмирал подобное страстно отрицал. По его словам, убийце поручалось только шпионить. В битве при Жарнаке капитан стражи герцога Анжуйского выстрелом из пистолета убил раненного и сдающегося в плен принца Конде, уже однажды сдавшегося и обмененного на плененного коннетабля Монморанси, убитого затем при Сен-Де-ни. Так и не решивший для себя, чей именно он лидер, Антуан де Бурбон в один год умудрился сменить веру трижды. Многое располагало его к тому, чтобы встать на сторону гугенотов, если бы не одно обстоятельство, перевешивавшее все остальные. Он был первым принцем крови. По его мнению это значило, что при малолетнем короле Карле IX не королева-мать Екатерина Медичи, а именно он должен был играть первую роль. Стоило католикам предложить Бурбону впредь именоваться «лейтенантом королевства», как он отправился вместе с ними осаждать Руан, где засели гугеноты. Раненный под Руаном из гугенотской аркебузы, Антуан де Бурбон поначалу вел душеспасительные собеседования с католическим пастырем, но потом пожелал общаться с протестантским и принес обет в случае своего выздоровления вновь перейти в протестантизм. Случая больше не представилось. Хотя номинально гугенотов теперь возглавлял его сын Генрих Наваррский, фактическое руководство ими после гибели Конде оказалось сосредоточено в руках Гаспара де Колиньи. Лотарингские герцоги Гизы по-прежнему играли особенно активную роль в делах католической партии. Генриху Гизу было 23 года, младшему Конде – 20, королю Карлу IX – 22, соответственно его братьям меньше. Маргарите Валуа и Генриху Наваррскому было по 19. На стороне католиков выступало правительство Карла IX и его матери вдовствующей королевы Екатерины Медичи, одновременно вынужденное опасаться чрезмерного усиления католических «ультра», за спиною которых маячила Испания.
Резня, начавшаяся в ночь Св. Варфоломея, продолжалась в Париже неделю. В двенадцати других французских городах, включая Руан, Труа, Орлеан, Анжер, Бурж, Лион, Бордо, Тулузу, – все шесть недель. Согласно историку де Ту, убитых в столице насчитывалось около двух тысяч. По всей Франции в погромах конца августа и начала сентября, видимо, погибло не менее пяти тысяч человек. Гугеноту Агриппе д'Обинье повезло, Варфоломеевской ночью его уже не было в столице. В «Жизни Агриппы д'Обинье, рассказанной им его детям» он повествует о себе в третьем лице: «У Монса в Эно начались военные действия [против испанцев], для которых Обинье набирал роту. Во время свадебных празднеств [бракосочетания Генриха Наваррского и Маргариты Валуа] он находился в Париже, ожидая назначения. Будучи секундантом одного своего друга в поединке близ площади Мобер, он ранил полицейского сержанта, попытавшегося его арестовать [дуэли были запрещены]». Это происшествие заставило его покинуть Париж. Через три дня произошли события Варфоломеевской ночи. Получив известие о резне, Обинье в сопровождении восьмидесяти человек, среди которых можно было насчитать десяток самых отважных солдат Франции, пустился в путь, впрочем, без цели и плана, когда при неожиданном беспричинном возгласе: «Вот они!» – все бросились бежать, словно стадо баранов. Потом, опомнившись, они взялись за руки втроем или вчетвером, каждый будучи свидетелем храбрости соседа, взглянули друг на друга, краснея от стыда. На следующий день половина этих людей пошла на встречу шестистам убийцам, спускавшимся по реке Луаре из Орлеана в Божанси. Этим они спасли город Мер». В «Трагических поэмах» Агриппа д'Обинье бросает обвинение тем, кого считает организаторами Варфоломеевской бойни. Поистине Дьявол двигал ими. Но другая сторона дела – всеобщее безумие.
Варфоломеевская ночь, в его глазах, столь же спланирована, сколь и безумна. «Французы спятили, им отказали разом // И чувства, и душа, и мужество, и разум». Избивающие и избиваемые едва понимали, что они делают. Реки, запруженные трупами, – кошмарный образ, преследующий Агриппу д'Обинье десятилетия спустя, – вода рек, превратившаяся в кровь.
Персоналии
Екатерина МедичиСупруга французского короля Генриха II и королева с 1547 по 1559 годы, Екатерина Медичи стала матерью следующих монархов Франциска II, Карла IX и Генриха III. В годы их правления на протяжении трех десятилетий до своей смерти в 1589 году она играла огромную роль в политической жизни страны. Ее политические оппоненты и многочисленные недоброжелатели с тем или иным основанием упрекали Екатерину Медичи в фактической узурпации королевской власти. Страшные события Варфоломеевской ночи стали главным пунктом обвинения в адрес королевы.
У короля Карла IX и Екатерины Медичи определенно имелись свои рецепты умиротворения Франции, сгорающей в огне Религиозных войн. Мир бьша призвана скрепить женитьба Генриха Наваррского на сестре короля Маргарите Валуа. Собственно, они были обручены еще в четырехлетнем возрасте, о чем давно никто не вспоминал. Потом «королеве Марго» прочили много женихов, включая «дон Карлоса», но ничего из этого не состоялось. Поговаривали и о ее возможном браке с Генрихом Гизом и даже – о их любовной близости. В конце концов этот союз для королевского дома не был сочтен достойным. Действия Гиза в Варфоломеевскую ночь, вероятно, имеют подоплекой еще и уязвленное аристократическое и мужское самолюбие. Для устройства брака Маргариты Валуа и Генриха Наваррского требовалось заручиться согласием матери Генриха, энергичной Жанны д'Альбре, суровой кальвинистки, которой при французском дворе всюду виделся порок и всеобщее лицемерие. Она всерьез опасалась, что после женитьбы король Генрих будет принужден отречься от своей веры и наберется дурного. Маргарита произвела на нее неожиданно благоприятное впечатление. Жанна д'Альбре даже нашла ее красивой: «Говоря о красоте Мадам, я признаю, что она прекрасно сложена, однако сильно затягивается. Что касается ее лица, то оно излишне накрашено, что меня выводит из себя, поскольку это ее портит. Но при здешнем дворе красятся почти все, как в Испании». Брачный контракт был подписан 11 апреля 1572 г. Неожиданная смерть Жанны от плеврита отсрочила свадьбу ненадолго. Сложнее оказалось разрешить второе затруднении, добиться санкции папы на брак протестанта и католички. В конце концов пришлось обойтись без нее. Было сфабриковано письмо французского посла в Риме, в котором сообщалось о скорой присылке папой нужной бумаги. По случаю свадьбы в столицу съехалось множество знати, относившей себя к обеим партиям. 10 августа один из лидеров гугенотов молодой принц Конде женился на католичке Марии Клевской, если верить слухам, своей будущей отравительнице. Пыншая королевская свадьба бьша отпразднована 18 августа 1572 г. Невеста одна венчалась в соборе Нотр-Дам, пока жених ожидал ее на улице.
Утром пятницы 22 августа на улице Фоссе-Сен-Жермен по пути из Лувра в свою резиденцию на улице Бетизи адмирал Гаспар де Колиньи был ранен. В момент выстрела он нагнулся, чтобы поправить обувь. Потому ему лишь раздробило руку и оторвало палец. Люди адмирала нашли дымящуюся аркебузу, стрелявший успел скрыться. По описаниям преступник был похож на некоего Морвера, человека из окружения Гизов. Дом, откуда был произведен выстрел, принадлежал мстительной Анне д'Эсте, вдове герцога Франсуа Гиза, чей убийца в свое время указал на Колиньи. Скорее всего это была дворянская вендетта лота-рингских герцогов. Но на королевскую власть падала тень подозрения в соучастии. Совершить правосудие для короля означало поставить себя в зависимость от протестантов и скорее всего навлечь на свою голову всю мощь католических «ультра», в чьих глазах дом Гизов был едва ли не последним оплотом против наступающей Реформации. Роковое покушение на Колиньи загнало Карла IX и Екатерину Медичи в политический тупик. Принятое решение состояло в том, чтобы в ночь на воскресенье 24 августа 1572 г., праздник святого Варфоломея, уничтожить ограниченное число протестантских лидеров, дабы ослабить их движение как организованную военную силу. Протестантский миф о Варфоломеевской ночи складывается по горячим следам событий и призван дискредитировать королевскую власть как организатора зверств. Причиной резни называется растление правительства. Реальное правление, твердят протестанты, узурпировано Екатериной Медичи, а учеными доказано, что женщины по своей природе неспособны править. (В действительности, женщины не раз правили Францией – Анна де Боже в малолетство Карла VIII, Луиза Савойская, мать Франциска I, во время Итальянских войн). Екатерина Медичи – еще и «итальянка», «дочь брата папы Климента», «славная ученица своего Макиавелли». При ее всем известном интересе к магии и астрологии – «итальянская ведьма». По мнению авторов гугенотских памфлетов, мир был заключен Медичи с тем расчетом, чтобы заманить гугенотов в чудовищную западню. Медичи организовала покушение на Колиньи, как до того отравила Жанну д'Альбре посылкой пропитанных ядом перчаток. В правительстве «все устраивают для своего удовольствия, точно турки». «Враги всяческой тирании и турецкой в особенности», «люди, которые испытывают ужас при виде того, как отчизна раздирается этими волками», то есть кальвинистские агитаторы, не моргнув глазом, утверждают, что религия для католической партии – «только повод», а действительным намерением является «довести королевство до состояния турецкой тирании». Гугеноты спешат застолбить за собой «национальную» точку зрения, третируя своих оппонентов как «ненастоящих» французов. «Лжефранцузы» «загадили всю нашу Францию», задавшись целью сделать из нее то ли «Итало-Францию», то ли «Франко-Турцию». Играя на животных инстинктах толпы, они «натравливают народ, чтобы тот убивал и резал в надежде пограбить». Уже говорят о ста тысячах зарезанных. Парижская бойня обрастает отвратительными подробностями, как-то предательство друзей или вырезанные из животов беременных женщин младенцы.
В смягченной форме художественная литература и кино по сей день тиражируют миф о Варфоломеевской ночи, который начал складываться в гугенотских памфлетах, спешно отпечатанных в Женеве и Амстердаме, когда в сырых парижских закоулках еще во всю воняло кровью. С их страниц сошла знакомая нам коварная Екатерина Медичи, несамостоятельный король, доходящий до невероятного разврат французского двора и зверства католиков. Безумная нелогичность поступков и страсти, захлестывающие всех.
Фульк III Нерра
Фульк III Нерра (Черный) (970-1040) был герцогом Анжуйским. После смерти отца, герцога Годфрида (Жоффруа) I, в 987 г. он занял престол. Анжу в те времена постоянно подвергался нападениям. Молодой герцог успешно сражался. Вскоре он подчинил своей власти Турень. Новые земли также требовали защиты. Фульк вошел в историю как неутомимый строитель крепостей, многие из которых сохранились до наших дней. Возможно, герцог страдал манией преследования. Тогда его тягу к перемене мест и желание постоянно строить крепости можно объяснить. В 1002–1003 гг. он совершил паломничество в Святую Землю, по возвращении он основал также и несколько монастырей. Главные замки, построенные Фульком: Ланже (Langeas, 994–995), Монфокори (Montfaucori, 1026), Монлеврие (Montlevrier, 987-1026), Пасаван (Passavant, 987-1026), Монтрево (Montrevault, 1000), Мирбо (Mirebeau, 1005), Монконтур (Montcontour, 987-1040), Монтрезор (Montresor, 978-1040), Сент-Mop (SteMaure, 987-1040), Фэй-ла-Винёз (Faye-la-Vineuse, 987-1040), Монбазон, (Montbason 1005), Дюльталь (Dultal, 1040), Бож (Bauge, 1015–1025), Треве (Treves, 1020–1026), Шато-Гонтье (ChBteau-Gontier, 1007), Сен-Флоран-ле-Вьель (St.Florent-le-Viell, 1030), Монтреуль-Белэй (Montreuil-Bellay, 1020–1026), Монришар (Montrichard, 1005), Монбуаё (Montboyau, 1010).