Страница:
Как уже говорилось, постоянными категориями для каждого существа являются «Я», «здесь» и «сейчас». Только они представляются неоспоримыми и реально существующими. В других случаях речь идет лишь об абстракциях, предположениях существования других личностей, другого пространства, другого времени. Однако они никогда не могут быть реализованы на практике.
Кен Уилбер считает, что «Чистый Созерцатель находится вне жизни и смерти, вне времени и пространства, вне суеты и движения, даже вне самого Большого взрыва. Это не означает, что чистое „Я“ существовало в какое-то время до Большого взрыва, но оно существовало до появления самого времени. Просто оно никогда не входило в этот поток. Оно знает о времени и, таким образом, свободно от времени – оно совершенно бесконечно. И так как оно бесконечно, оно вечно, что не означает постоянство и неизменность во времени, а говорит о свободе от времени в целом».[129]
В своей книге «Против физиков» древнеримский философ Секст Эмпирик утверждал, что прошлое уже не существует, а будущее еще не существует, и поэтому в лучшем случае только настоящее может существовать. Однако настоящее должно быть или неделимым, или делимым. Если оно неделимо, оно не будет иметь ни начала, посредством которого оно соединяется с прошлым, ни конца, при помощи которого оно соединяется с будущим; ибо то, что имеет начало и конец, не является неделимым. Более того, так как у него нет ни начала, ни конца, оно не будет иметь середины, поэтому Секст был уверен, что, не имея ни начала, ни середины, ни конца, время вообще не будет существовать.[130]
В связи с этим Дж. Уитроу замечает, что до истечения любого интервала времени (как бы он ни был мал) должна истечь половина этого интервала, равно как для того, чтобы могла истечь половина, должна истечь ее половина и т. д. до бесконечности. Следовательно, до того как сможет истечь любой интервал времени, должна истечь завершенная бесконечность перекрывающих друг друга подынтервалов. Таким образом, можно либо сделать вывод о необходимости отбросить идею бесконечной делимости времени, либо, если желательно использовать эту схему, нужно учитывать, что это, строго говоря, только логическая фикция.[131]
Действительно, вслед за опубликованием «Начал» Ньютона философы-эмпирики Дж. Локк, Дж. Беркли и Д. Юм рассматривали происхождение понятия времени и признавали, что оно представляло собой последовательность идей в уме, но они также не смогли объяснить, как эта последовательность соотносится с физическим временем. Измерение времени в зависимости от вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца также носит субъективный и чисто условный характер. Понятие времени также субъективно, как и всё остальное, время – это не объективное понятие, а скорость восприятия мира отдельным индивидуумом. Иначе говоря, понятие времени является искусственным и, в принципе, без него можно и нужно обойтись.
Иллюзия времени для нас тесно связано с пространством (вспомним знаменитое изречение Велимира Хлебникова: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время»), поэтому, вернувшись в определенное место, где мы долго не были, нам кажется, что мы не просто вернулись в прошлое, но и вообще никуда не уезжали. Для диких племен, живущих постоянно на одном месте, время как таковое не существует или носит циклический характер. Наоборот, для вечного изгнанника давление времени ощущается постоянно. В эмиграции П. Д. Успенский с горечью писал: «Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени.
Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей».[132]
Итак, вполне можно утверждать, что такие категории как пространство и время, объект и субъект, являются искусственно созданными, фикциями. Можно говорить лишь о Едином, существующим в вечности. При этом необходимо пояснить, что же понимать под этой последней категорией. Как блестяще написал об этом Кен Уилбер, «обычно мы представляем себе вечность как некое очень длительное время, нескончаемый промежуток, миллион миллионов лет. Но мистик вообще не рассматривает вечность подобным образом. Ибо вечность есть не осознание бесконечно длящегося времени, но осознавание, которое само по себе полностью безвременно. Вечное мгновение – это безвременное мгновение, которое не знает ни прошлого, ни будущего, ни „до“, ни „после“, ни „вчера“, ни „завтра“, ни рождения, ни смерти. Жить в сознании единства – значит жить в безвременном мгновении и как это вневременное мгновение, ибо ничто не заслоняет свет божественного сильнее, чем налет времени… Вечность не находят, и она не может быть найдена завтра – ее нельзя найти ни на протяжении пяти минут, ни на протяжении двух секунд. Она всегда уже Сейчас. Настоящее – единственная реальность. Другой реальности нет».[133]
Согласно восточной притче, во дворце одного очень богатого хана была зеркальная комната. Все стены, пол и потолок в ней были из зеркал.
Однажды в этот зал попала собака и застыла, как вкопанная. Со всех сторон ее окружали собаки. Она оскалилась. Зеркала многократно отразили ее оскал, и собаки вокруг тоже показали клыки. Собака в ужасе залаяла, и эхо вновь многократно отразило ее лай. Всю ночь собака металась по залу, лаяла и кидалась на мнимых зеркальных врагов. Утром ее нашли мертвой.
А все могло сложиться иначе, будь она немного дружелюбнее и протяни лапу и повиляй приветливо хвостом, вместо злобного оскала.
Как пишет Рам Дасс, «в Индии, при встрече или расставании, мы часто говорим друг другу: „Намасте“, что означает, – я чту то место в Вас, где пребывает весь мир – место любви, света, истины, мира, в котором Вы и я – Одно».[134]
Что же такое Абсолют? Логика в данном случае требует допущения сверхиндивидуального, божественного разума, для которого нет непроницаемых друг для друга миров – ни абсолютно изолированных сознаний, ни запредельно больших расстояний. Этот бесконечный разум охватывает все эти миры и все расстояния единовременно, в одном и том же кадре. Согласно математику Г. Минковскому (1864–1909), мир представляет собой четырехмерный пространственно-временной континуум. Точку пространства в момент времени Минковский назвал мировой точкой, а всю совокупность мировых точек – миром. Частицу вещества или электричества, существующую некоторое время, он охарактеризовал как мировую линию. Таким образом, мировые физические законы представляют собой выражение взаимоотношений между мировыми линиями.[135]
Подобно Минковскому, французский философ Анри Бергсон полагал, что восприятие можно представить себе в виде силовых линий, проходящих через все центры сил и связывающих друг с другом все предметы, то есть «восприятие, присущее любой материальности, лишенной сознания точке, при всей своей моментальности, бесконечно более обширно и полно, чем наше, так как эта точка получает и передает воздействие всех точек материального мира, тогда как нашего сознания достигают лишь некоторые его части и некоторые стороны».[136] В то же время Бергсон писал, что Я – это часть всего. Если я анализирую свое «я», то получаю ограниченное познание Всего, но это познание, хотя и ограничено, является тем не менее контактом со Всем. Поэтому мое познание абсолютно, ведь достичь Абсолют где-то означает достичь его везде, поскольку Абсолют не делим.[137]
Современному человеку, детищу материалистической цивилизации, господствующей в образовании, чрезвычайно трудно осознать свое единство с природой и вечностью. «Мы живем в мире конфликта и противоположностей потому, что мы живем в мире границ. Поскольку каждая пограничная линия также является линией фронта, это создает для человека трудную ситуацию: чем крепче границы, тем более продолжительным бывает сражение. Чем больше я привязан к удовольствию, тем больше я вынужден бояться боли. Чем больше я следую добродетели, тем больше я мучим злом. Чем больше я ищу успеха, тем больше я должен страшиться провала. Чем сильнее я цепляюсь за жизнь, тем более ужасной становится смерть. Чем больше я ценю что-либо, тем мучительнее для меня его потеря», – пишет Уилбер.[138]
В противоположность материализму мистическое и религиозное мировоззрение всегда постулировали принцип всеединства. Г. И. Гурджиев считал, что, поскольку человек является органически составляющей частью Вселенной, он должен рассматриваться в контексте всей совокупности жизни космоса.[139]
Понятие Абсолюта довольно отчетливо прослеживается во многих религиях – язычестве, иудаизме, евангелическом христианстве, исламе, индуизме, буддизме и т. д. В язычестве оно наиболее выражено в неоплатонизме – высшей стадии древней религии. В учении неоплатонизма идеализм нашел самое совершенное выражение.
Наиболее полно эта теория представлена в философии Плотина (204–270), который писал, что «мировая душа дает жизнь каждому живому существу и содержит в себе все души и всех духов; она есть бытие единое и вместе с тем бесконечное; она есть сразу и вместе все живое. В ней каждое живое существо, будучи от нее отличным, тем не менее, не имеет отдельного от нее существования, ибо иначе как могла бы она быть бесконечной? Она содержит в себе все вместе – все жизни, все души, всех духов, но так, что они не отделяются друг от друга границами и очертаниями и вследствие этого представляют единое целое. Она обладает не единичной (в себе замыкающейся) жизнью, а бесконечной и одновременно единой – единой в том смысле, что она объемлет собой все жизни, которые, однако, не смешиваются в ней в одно неразличимое единство, хотя по истечении из нее остаются там, откуда истекли. Впрочем, правильнее сказать, что они даже не истекали из нее, а всегда в ней пребывают, ибо она не подвержена процессу бывания, рождения, разделения. Она кажется разделенной лишь в том, что ее воспринимает, тогда как все в ней от вечности остается одним и тем же».[140]
Плотин разъясняет, что «Единое выше бытия, источником которого является. Оно преступает пределы всего и принципиально неописываемо и невыразимо. Вместе с тем все существует лишь вследствие своей причастности единству, хотя само Единое запредельно любому существованию. Единое абсолютно самодостаточно и не нуждается ни в чем, в том числе и в самом себе. И, тем не менее, в силу переизбытка своей всецелостности оно как бы переливается через себя, эманируя следующий принцип – Ум (нус), который ниже Единого, поскольку произведенное всегда ниже произведшего. Ум, в свою очередь, эманирует Душу (психэ), которая как бы проецирует вложенные в нее Умом идеи вовне, в небытие, которое и есть материя, что и порождает чувственный космос. Ум, созерцая одну часть свою, с которой одинаков до тождества, ведь и самого себя будет созерцать, так как нет никакого различия между созерцающим и созерцаемым».[141]
Единому «не принадлежит ни мышление, так как оно вносило бы в него многоразличие, ни движение, так как (благо) предшествует движению, как и мышлению. Да и что оно стало бы мыслить, не самого ли себя? Но это значило бы, что до мышления оно не знает себя, и нуждается в мышлении для познания самого себя то, что всецело довлеет самому себе. Впрочем, если оно не мыслит и не познает себя, это вовсе не значит, что ему принадлежит неведение, которое предполагает отношение познающего к познаваемому, между тем как оно, будучи абсолютно единым, не имеет в себе ничего, что можно было бы знать или не знать, а будучи присущим себе, при единстве своем, не нуждается в мышлении самого себя».[142]
Плотин говорит о возможности прикосновения человеку к Единому: «Когда мы направляем наш взор вовне, а не туда, где коренится наша природа, то, конечно, мы не можем усмотреть нашего единства (со сверхчувственным целым), и нас можно тогда уподобить множеству лиц, которые на первый взгляд кажутся многими, несмотря на то, что в существе своем они держатся на одной и той же голове. Но если бы каждое из этих лиц, собственной ли силой или движимое Афиной, могло обратиться на само себя, оно увидело бы в себе Бога и, вообще, все, конечно, сразу оно не увидит себя как единое все, но глядя все больше и больше и не находя нигде точки опоры для очертания собственных границ и определения, до каких пор простирается его собственное бытие, оно в конце концов оставит попытки отделить себя от всеобщего бытия и, таким образом, не двигаясь вперед, не меняя места, окажется там же, где это всеобщее бытие, – само окажется этим бытием».[143]
«Кто удостаивается такого единения, тот видит Бога, видит в нем самого себя, насколько это возможно (для нашей природы), видит себя просветленным в сиянии духовного света; даже более: видит себя как чистый, тонкий свет. Ему кажется, что он как бы обратился в божество и есть божество, что он весь пламенеет, как огонь; когда же минует это состояние, он вновь отягощается и затухает».[144]
Именно Плотин ввел в западную религиозную философию понятие божественного света. Еще в язычестве диск восходящего Солнца символизировал обновление жизни, жизнь после смерти, а ощущение света означало встречу с абсолютной реальностью.[145] «В тот момент, когда ум наш озаряется таким светом, он не знает, откуда явился ему этот свет, извне или изнутри, а когда видение прекратится, уму кажется, что свет был как будто внутри него, а будто и нет… Кто желает узреть его, тому нет надобности искать его то там, то здесь, а следует спокойно ожидать, пока он не появится, и только надлежаще приготовить себя к созерцанию его, подобно тому, как и глазу нашему приходится ждать, пока солнце не взойдет и не появится на горизонте, или пока оно не выплывет из океана, как выражаются поэты.
Откуда же восходит тот, кому наше солнце есть лишь некоторое подобие? На какой высоте, выше чего он является? Конечно, он выше даже ума созерцающего, а потому для ума ничего более не остается, как оцепенеть в его созерцании, всего себя отдать и погрузить в зрелище этой чистейшей красоты, исполняясь силы и мощи и чувствуя себя самого более прекрасным и светлым, блестящим от созерцания самого первого – Высочайшего и в непосредственной близости к нему».[146]
Пришедшее на смену язычеству христианство было сплавом различных течений: иудаизма, евангелического учения и, в какой-то степени, древнегреческой философии. Наиболее интересным учением иудаизма является каббала. Согласно ему Бог наполнил Божественным Светом сосуды, таким образом удерживая Свет бытия посреди новообразованной пустоты в Своем центре. Однако этот процесс завершился неудачей. Сосуды разрушились, и большая часть Света вернулась к Богу. Лишь некоторые искры Света остались в обломках сосудов. Таким образом, Бог в каком-то смысле пребывает в изгнании из самого себя. Каббалисты видят духовный мир как ряд ступеней, «пластов», через которые проходит «свет» (духовность) от Всевышнего. Чем ниже находится ступень, тем меньше духовного «света», вдохновения, получает душа, так как «свет» ослабевает, проходя через пласты. Каббала говорит, что источником души является Всевышний, что она бессмертна и перерождается до тех пор, пока не поднимется через все духовные ступени к самому источнику «света», Всевышнему.
В христианстве доктрина Абсолюта наиболее ярко выражена в исихазме, который появился в Византии одновременно с возникновением монашества в IV–VII веках, и приобрел особую популярность в XIV веке, в том числе и на Руси. Исихазм – это мистическая практика богосозерцания путем молитвенного самоуглубления. Исихасты утверждают, что Его энергия пронзает сей мир, то есть исихасты зрят несотворенное и невещественное излучение Бога. Важный аспект опыта этого учения заключается в переживании универсального единства, предполагающего восхождение от расширения сознания к единению с божественным Абсолютом. Монах Ксерокертского монастыря в Константинополе Симеон (XI век) так описал мистическую технику исихазма:
«Затвори дверь твоей кельи, сядь в углу и отвлеки мысль твою от всего земного, телесного и скоропреходящего. Потом склони подбородок твой на грудь и устреми чувственное и душевное око на пупок свой; далее сожми ноздри свои так, чтобы едва можно было дышать, и отыщи глазами приблизительно то место сердца, где сосредоточены все способности души. Сначала ты ничего не увидишь сквозь тело твое, но когда проведешь в таком положении день и ночь, тогда, о чудо, увидишь то, чего никогда не видел, увидишь, что вокруг сердца твоего распространяется божественный свет».[147] Таким образом, техника исихазма схожа с восточными методиками медитации на манипура-чакре.
Христианский мистицизм провозгласил необходимость развития полноты любви, которую Иисус считал процессом личностной трансформации от ограниченного эгоистического сознания до космического. Речь шла о том, чтобы включить полноту Бога внутри себя. Эта позиция была применена на практике отшельниками-пустынниками.[148]
В целом, чувства, испытываемые при единении с божественным светом, можно определить как абсолютный покой, безмятежность, наслаждение, восторг, абсолютное счастье.
Концепция Единства прослеживается и в христианстве новейшего времени. Так, Александр Мень утверждал, что существует некая единая душа человечества, и все индивидуальные души суть отделившиеся частички этой единой души. Земная жизнь представляет собой один из этапов развития индивидуальной души; после смерти человеческая «личность не разрушается, разрушается в ней только зло. Но чем больше зла в личности, тем меньше от нее останется… Ибо все должно пройти через огонь. Естественно, речь идет об огне не физическом. Когда душа входит в атмосферу миров иных, в ней сгорает все темное, все злое, все черное и полнота бытия человека в посмертии в значительной степени зависит от того, сколько, выражаясь метафизически, останется после этого сгорания».[149]
В исламе доктрина Абсолюта наиболее всего выражена в исмаилизме – шиитском течении, возникшем в середине VIII в. и названной по имени Исмаила (старшего сына шестого шиитского имама Джафара Садыка), сына которого они, в отличие от других шиитов, считали законным седьмым имамом.
Исмаилиты довольно далеко отошли от традиционной шиитской теологии. Огромное влияние на их учение оказал неоплатонизм. После того, как в Римской империи не стало условий для сохранения и развития науки из-за натиска христианской церкви, греческая философия нашла прибежище в Персии и Сирии. На юге Персии сасанидский правитель Хосров Ануширван (521–579) основал знаменитую неоплатоническую Академию в Гондишапуре. В 529 г. византийский император Юстиниан закрыл Афинскую школу – последнее прибежище языческой философии, а семь последних ее представителей-неоплатоников эмигрировали в Персию. Именно на этих территориях позже и появился исмаилизм.
В основе учения исмаилитов лежала доктрина о том, что священные тексты имели два значения: простое, лежащее на поверхности (захир), и глубинное, скрытое от глаз непосвященных (батин), отражающее подлинную духовную реальность (хакика). Ад они истолковывали как состояние невежества, в котором, по их убеждению, пребывала большая часть человечества, а рай – как аллегорию совершенного знания, доступного лишь членам их учения. Появление человека исмаилиты, как и неоплатоники, объясняли творческой способностью Мировой Души, которая в своих деяниях стремится к совершенству. Человек появляется на земле для исполнения определенного назначения: восприятия божественной истины, которую проповедуют пророки, а хранят и истолковывают исмаилитские имамы. Отражением Мирового Разума в чувственном мире становится «совершенный человек», пророк, по терминологии исмаилитов – «натик» («говорящий, разумный»). Отражением Мировой Души в чувственном мире становится помощник пророка – «саммит» («молчащий»). Задача «саммита» – разъяснять людям речи и писания пророка путем истолкования их внутреннего смысла (батин). Подобно стадиям эманации в горнем мире жизнь человечества отмечена семью пророческими циклами или степенями на пути к совершенству. Натиков было шесть: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус Христос и Мухаммад. Соответственно их самитами были: у Моисея – Аарон, у Иисуса – апостол Петр, у Мухаммада – Али. Седьмой натик появится перед концом света. Он совместит функции «говорящего» и «молчащего». Тогда исчезнет зло, которое есть неведение, и мир возвратится к своему первоисточнику – Мировому Разуму. Мусульманская вера запрещала признавать пророков, которые следовали за Мухаммедом: с ее точки зрения, это было ересью. Согласно одному из суровых правил, Мухаммед был последним пророком. Таким образом, исмаилиты не признавали Коран последним откровением божественного закона.
В конце XI века из среды исмаилитов выделились низариты (асса-сины), которые считали, что имамом является старший сын фатимидского халифа аль-Мустансира Абу Мансур Низар.
В неоплатонической исмаилитской космологии Бог описывается как абсолютно трансцендентное явление, стоящее за пределами человеческого разумения, вне какого-либо вербализуемого имени или атрибута, вне бытия или небытия и потому непостижимое. Эта концепция Бога, сходная с непостижимым Абсолютом греческих неоплатоников, находилась в тесном согласии с фундаментальным исламским принципом, утверждающим абсолютное единство Бога. Конечной целью спасения человека является движение его души от земного бытия, физического существования, к своему Творцу в по исках духовного воздаяния в вечной райской жизни. Исмаилиты считали, что буквальная интерпретация Корана подходит только для необученного народа, не готового проникнуть под руководством имама в батин. Соблюдение шариата толковалось как незнание эзотерического значения, которое стоит за заповедями. Утверждалась относительность морали и, как следствие, несоотнесенность действия с нравственностью (или отсутствие абсолютных ценностей). Исмаилиты высшей ступени посвящения были истинными философами, устанавливавшими законы сами для себя. Основателю движения ассасинов Хасану ас-Сабаху приписывается фраза, напоминающая конечный вывод философии Фейерабенда: «Истины нет, все разрешено». Под этим подразумевался отказ от собственного «эго» и чистота нравов, сопутствующие успешному поиску духовной истины, когда сам ученик наконец способен положиться на собственное восприятие мира, чтобы понять свою миссию.
Опираясь на эти идеи четвертый правитель ассасинов Хасан II (1162–1166) объявил кийама, или Воскресение. Это решение отделило низаритскую общину от всего остального мира, который теперь стал восприниматься как несостоятельный и несуществующий в духовном отношении. При такой трактовке речь шла о духовном воскрешении, предназначавшемся исключительно для низаритов, где бы они ни находились. В эпоху кийама иерархические посты должны были исчезнуть. В духовном мире Воскресения, когда духовная ипостась могла стать постижимой для верующих, отпадала необходимость и духовных рангах и посредниках, которые стояли между имамом его последователями. Лишь «людям единства» суждено было воскреснуть и продолжить духовное существование в эпоху кийама, и поэтому только они обретали полное, вечное спасение в виде рая, сотворенного для них уже в этом мире.[150]
Кен Уилбер считает, что «Чистый Созерцатель находится вне жизни и смерти, вне времени и пространства, вне суеты и движения, даже вне самого Большого взрыва. Это не означает, что чистое „Я“ существовало в какое-то время до Большого взрыва, но оно существовало до появления самого времени. Просто оно никогда не входило в этот поток. Оно знает о времени и, таким образом, свободно от времени – оно совершенно бесконечно. И так как оно бесконечно, оно вечно, что не означает постоянство и неизменность во времени, а говорит о свободе от времени в целом».[129]
В своей книге «Против физиков» древнеримский философ Секст Эмпирик утверждал, что прошлое уже не существует, а будущее еще не существует, и поэтому в лучшем случае только настоящее может существовать. Однако настоящее должно быть или неделимым, или делимым. Если оно неделимо, оно не будет иметь ни начала, посредством которого оно соединяется с прошлым, ни конца, при помощи которого оно соединяется с будущим; ибо то, что имеет начало и конец, не является неделимым. Более того, так как у него нет ни начала, ни конца, оно не будет иметь середины, поэтому Секст был уверен, что, не имея ни начала, ни середины, ни конца, время вообще не будет существовать.[130]
В связи с этим Дж. Уитроу замечает, что до истечения любого интервала времени (как бы он ни был мал) должна истечь половина этого интервала, равно как для того, чтобы могла истечь половина, должна истечь ее половина и т. д. до бесконечности. Следовательно, до того как сможет истечь любой интервал времени, должна истечь завершенная бесконечность перекрывающих друг друга подынтервалов. Таким образом, можно либо сделать вывод о необходимости отбросить идею бесконечной делимости времени, либо, если желательно использовать эту схему, нужно учитывать, что это, строго говоря, только логическая фикция.[131]
Действительно, вслед за опубликованием «Начал» Ньютона философы-эмпирики Дж. Локк, Дж. Беркли и Д. Юм рассматривали происхождение понятия времени и признавали, что оно представляло собой последовательность идей в уме, но они также не смогли объяснить, как эта последовательность соотносится с физическим временем. Измерение времени в зависимости от вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца также носит субъективный и чисто условный характер. Понятие времени также субъективно, как и всё остальное, время – это не объективное понятие, а скорость восприятия мира отдельным индивидуумом. Иначе говоря, понятие времени является искусственным и, в принципе, без него можно и нужно обойтись.
Иллюзия времени для нас тесно связано с пространством (вспомним знаменитое изречение Велимира Хлебникова: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время»), поэтому, вернувшись в определенное место, где мы долго не были, нам кажется, что мы не просто вернулись в прошлое, но и вообще никуда не уезжали. Для диких племен, живущих постоянно на одном месте, время как таковое не существует или носит циклический характер. Наоборот, для вечного изгнанника давление времени ощущается постоянно. В эмиграции П. Д. Успенский с горечью писал: «Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени.
Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей».[132]
Итак, вполне можно утверждать, что такие категории как пространство и время, объект и субъект, являются искусственно созданными, фикциями. Можно говорить лишь о Едином, существующим в вечности. При этом необходимо пояснить, что же понимать под этой последней категорией. Как блестяще написал об этом Кен Уилбер, «обычно мы представляем себе вечность как некое очень длительное время, нескончаемый промежуток, миллион миллионов лет. Но мистик вообще не рассматривает вечность подобным образом. Ибо вечность есть не осознание бесконечно длящегося времени, но осознавание, которое само по себе полностью безвременно. Вечное мгновение – это безвременное мгновение, которое не знает ни прошлого, ни будущего, ни „до“, ни „после“, ни „вчера“, ни „завтра“, ни рождения, ни смерти. Жить в сознании единства – значит жить в безвременном мгновении и как это вневременное мгновение, ибо ничто не заслоняет свет божественного сильнее, чем налет времени… Вечность не находят, и она не может быть найдена завтра – ее нельзя найти ни на протяжении пяти минут, ни на протяжении двух секунд. Она всегда уже Сейчас. Настоящее – единственная реальность. Другой реальности нет».[133]
Согласно восточной притче, во дворце одного очень богатого хана была зеркальная комната. Все стены, пол и потолок в ней были из зеркал.
Однажды в этот зал попала собака и застыла, как вкопанная. Со всех сторон ее окружали собаки. Она оскалилась. Зеркала многократно отразили ее оскал, и собаки вокруг тоже показали клыки. Собака в ужасе залаяла, и эхо вновь многократно отразило ее лай. Всю ночь собака металась по залу, лаяла и кидалась на мнимых зеркальных врагов. Утром ее нашли мертвой.
А все могло сложиться иначе, будь она немного дружелюбнее и протяни лапу и повиляй приветливо хвостом, вместо злобного оскала.
Как пишет Рам Дасс, «в Индии, при встрече или расставании, мы часто говорим друг другу: „Намасте“, что означает, – я чту то место в Вас, где пребывает весь мир – место любви, света, истины, мира, в котором Вы и я – Одно».[134]
Что же такое Абсолют? Логика в данном случае требует допущения сверхиндивидуального, божественного разума, для которого нет непроницаемых друг для друга миров – ни абсолютно изолированных сознаний, ни запредельно больших расстояний. Этот бесконечный разум охватывает все эти миры и все расстояния единовременно, в одном и том же кадре. Согласно математику Г. Минковскому (1864–1909), мир представляет собой четырехмерный пространственно-временной континуум. Точку пространства в момент времени Минковский назвал мировой точкой, а всю совокупность мировых точек – миром. Частицу вещества или электричества, существующую некоторое время, он охарактеризовал как мировую линию. Таким образом, мировые физические законы представляют собой выражение взаимоотношений между мировыми линиями.[135]
Подобно Минковскому, французский философ Анри Бергсон полагал, что восприятие можно представить себе в виде силовых линий, проходящих через все центры сил и связывающих друг с другом все предметы, то есть «восприятие, присущее любой материальности, лишенной сознания точке, при всей своей моментальности, бесконечно более обширно и полно, чем наше, так как эта точка получает и передает воздействие всех точек материального мира, тогда как нашего сознания достигают лишь некоторые его части и некоторые стороны».[136] В то же время Бергсон писал, что Я – это часть всего. Если я анализирую свое «я», то получаю ограниченное познание Всего, но это познание, хотя и ограничено, является тем не менее контактом со Всем. Поэтому мое познание абсолютно, ведь достичь Абсолют где-то означает достичь его везде, поскольку Абсолют не делим.[137]
Современному человеку, детищу материалистической цивилизации, господствующей в образовании, чрезвычайно трудно осознать свое единство с природой и вечностью. «Мы живем в мире конфликта и противоположностей потому, что мы живем в мире границ. Поскольку каждая пограничная линия также является линией фронта, это создает для человека трудную ситуацию: чем крепче границы, тем более продолжительным бывает сражение. Чем больше я привязан к удовольствию, тем больше я вынужден бояться боли. Чем больше я следую добродетели, тем больше я мучим злом. Чем больше я ищу успеха, тем больше я должен страшиться провала. Чем сильнее я цепляюсь за жизнь, тем более ужасной становится смерть. Чем больше я ценю что-либо, тем мучительнее для меня его потеря», – пишет Уилбер.[138]
В противоположность материализму мистическое и религиозное мировоззрение всегда постулировали принцип всеединства. Г. И. Гурджиев считал, что, поскольку человек является органически составляющей частью Вселенной, он должен рассматриваться в контексте всей совокупности жизни космоса.[139]
Понятие Абсолюта довольно отчетливо прослеживается во многих религиях – язычестве, иудаизме, евангелическом христианстве, исламе, индуизме, буддизме и т. д. В язычестве оно наиболее выражено в неоплатонизме – высшей стадии древней религии. В учении неоплатонизма идеализм нашел самое совершенное выражение.
Наиболее полно эта теория представлена в философии Плотина (204–270), который писал, что «мировая душа дает жизнь каждому живому существу и содержит в себе все души и всех духов; она есть бытие единое и вместе с тем бесконечное; она есть сразу и вместе все живое. В ней каждое живое существо, будучи от нее отличным, тем не менее, не имеет отдельного от нее существования, ибо иначе как могла бы она быть бесконечной? Она содержит в себе все вместе – все жизни, все души, всех духов, но так, что они не отделяются друг от друга границами и очертаниями и вследствие этого представляют единое целое. Она обладает не единичной (в себе замыкающейся) жизнью, а бесконечной и одновременно единой – единой в том смысле, что она объемлет собой все жизни, которые, однако, не смешиваются в ней в одно неразличимое единство, хотя по истечении из нее остаются там, откуда истекли. Впрочем, правильнее сказать, что они даже не истекали из нее, а всегда в ней пребывают, ибо она не подвержена процессу бывания, рождения, разделения. Она кажется разделенной лишь в том, что ее воспринимает, тогда как все в ней от вечности остается одним и тем же».[140]
Плотин разъясняет, что «Единое выше бытия, источником которого является. Оно преступает пределы всего и принципиально неописываемо и невыразимо. Вместе с тем все существует лишь вследствие своей причастности единству, хотя само Единое запредельно любому существованию. Единое абсолютно самодостаточно и не нуждается ни в чем, в том числе и в самом себе. И, тем не менее, в силу переизбытка своей всецелостности оно как бы переливается через себя, эманируя следующий принцип – Ум (нус), который ниже Единого, поскольку произведенное всегда ниже произведшего. Ум, в свою очередь, эманирует Душу (психэ), которая как бы проецирует вложенные в нее Умом идеи вовне, в небытие, которое и есть материя, что и порождает чувственный космос. Ум, созерцая одну часть свою, с которой одинаков до тождества, ведь и самого себя будет созерцать, так как нет никакого различия между созерцающим и созерцаемым».[141]
Единому «не принадлежит ни мышление, так как оно вносило бы в него многоразличие, ни движение, так как (благо) предшествует движению, как и мышлению. Да и что оно стало бы мыслить, не самого ли себя? Но это значило бы, что до мышления оно не знает себя, и нуждается в мышлении для познания самого себя то, что всецело довлеет самому себе. Впрочем, если оно не мыслит и не познает себя, это вовсе не значит, что ему принадлежит неведение, которое предполагает отношение познающего к познаваемому, между тем как оно, будучи абсолютно единым, не имеет в себе ничего, что можно было бы знать или не знать, а будучи присущим себе, при единстве своем, не нуждается в мышлении самого себя».[142]
Плотин говорит о возможности прикосновения человеку к Единому: «Когда мы направляем наш взор вовне, а не туда, где коренится наша природа, то, конечно, мы не можем усмотреть нашего единства (со сверхчувственным целым), и нас можно тогда уподобить множеству лиц, которые на первый взгляд кажутся многими, несмотря на то, что в существе своем они держатся на одной и той же голове. Но если бы каждое из этих лиц, собственной ли силой или движимое Афиной, могло обратиться на само себя, оно увидело бы в себе Бога и, вообще, все, конечно, сразу оно не увидит себя как единое все, но глядя все больше и больше и не находя нигде точки опоры для очертания собственных границ и определения, до каких пор простирается его собственное бытие, оно в конце концов оставит попытки отделить себя от всеобщего бытия и, таким образом, не двигаясь вперед, не меняя места, окажется там же, где это всеобщее бытие, – само окажется этим бытием».[143]
«Кто удостаивается такого единения, тот видит Бога, видит в нем самого себя, насколько это возможно (для нашей природы), видит себя просветленным в сиянии духовного света; даже более: видит себя как чистый, тонкий свет. Ему кажется, что он как бы обратился в божество и есть божество, что он весь пламенеет, как огонь; когда же минует это состояние, он вновь отягощается и затухает».[144]
Именно Плотин ввел в западную религиозную философию понятие божественного света. Еще в язычестве диск восходящего Солнца символизировал обновление жизни, жизнь после смерти, а ощущение света означало встречу с абсолютной реальностью.[145] «В тот момент, когда ум наш озаряется таким светом, он не знает, откуда явился ему этот свет, извне или изнутри, а когда видение прекратится, уму кажется, что свет был как будто внутри него, а будто и нет… Кто желает узреть его, тому нет надобности искать его то там, то здесь, а следует спокойно ожидать, пока он не появится, и только надлежаще приготовить себя к созерцанию его, подобно тому, как и глазу нашему приходится ждать, пока солнце не взойдет и не появится на горизонте, или пока оно не выплывет из океана, как выражаются поэты.
Откуда же восходит тот, кому наше солнце есть лишь некоторое подобие? На какой высоте, выше чего он является? Конечно, он выше даже ума созерцающего, а потому для ума ничего более не остается, как оцепенеть в его созерцании, всего себя отдать и погрузить в зрелище этой чистейшей красоты, исполняясь силы и мощи и чувствуя себя самого более прекрасным и светлым, блестящим от созерцания самого первого – Высочайшего и в непосредственной близости к нему».[146]
Пришедшее на смену язычеству христианство было сплавом различных течений: иудаизма, евангелического учения и, в какой-то степени, древнегреческой философии. Наиболее интересным учением иудаизма является каббала. Согласно ему Бог наполнил Божественным Светом сосуды, таким образом удерживая Свет бытия посреди новообразованной пустоты в Своем центре. Однако этот процесс завершился неудачей. Сосуды разрушились, и большая часть Света вернулась к Богу. Лишь некоторые искры Света остались в обломках сосудов. Таким образом, Бог в каком-то смысле пребывает в изгнании из самого себя. Каббалисты видят духовный мир как ряд ступеней, «пластов», через которые проходит «свет» (духовность) от Всевышнего. Чем ниже находится ступень, тем меньше духовного «света», вдохновения, получает душа, так как «свет» ослабевает, проходя через пласты. Каббала говорит, что источником души является Всевышний, что она бессмертна и перерождается до тех пор, пока не поднимется через все духовные ступени к самому источнику «света», Всевышнему.
В христианстве доктрина Абсолюта наиболее ярко выражена в исихазме, который появился в Византии одновременно с возникновением монашества в IV–VII веках, и приобрел особую популярность в XIV веке, в том числе и на Руси. Исихазм – это мистическая практика богосозерцания путем молитвенного самоуглубления. Исихасты утверждают, что Его энергия пронзает сей мир, то есть исихасты зрят несотворенное и невещественное излучение Бога. Важный аспект опыта этого учения заключается в переживании универсального единства, предполагающего восхождение от расширения сознания к единению с божественным Абсолютом. Монах Ксерокертского монастыря в Константинополе Симеон (XI век) так описал мистическую технику исихазма:
«Затвори дверь твоей кельи, сядь в углу и отвлеки мысль твою от всего земного, телесного и скоропреходящего. Потом склони подбородок твой на грудь и устреми чувственное и душевное око на пупок свой; далее сожми ноздри свои так, чтобы едва можно было дышать, и отыщи глазами приблизительно то место сердца, где сосредоточены все способности души. Сначала ты ничего не увидишь сквозь тело твое, но когда проведешь в таком положении день и ночь, тогда, о чудо, увидишь то, чего никогда не видел, увидишь, что вокруг сердца твоего распространяется божественный свет».[147] Таким образом, техника исихазма схожа с восточными методиками медитации на манипура-чакре.
Христианский мистицизм провозгласил необходимость развития полноты любви, которую Иисус считал процессом личностной трансформации от ограниченного эгоистического сознания до космического. Речь шла о том, чтобы включить полноту Бога внутри себя. Эта позиция была применена на практике отшельниками-пустынниками.[148]
В целом, чувства, испытываемые при единении с божественным светом, можно определить как абсолютный покой, безмятежность, наслаждение, восторг, абсолютное счастье.
Концепция Единства прослеживается и в христианстве новейшего времени. Так, Александр Мень утверждал, что существует некая единая душа человечества, и все индивидуальные души суть отделившиеся частички этой единой души. Земная жизнь представляет собой один из этапов развития индивидуальной души; после смерти человеческая «личность не разрушается, разрушается в ней только зло. Но чем больше зла в личности, тем меньше от нее останется… Ибо все должно пройти через огонь. Естественно, речь идет об огне не физическом. Когда душа входит в атмосферу миров иных, в ней сгорает все темное, все злое, все черное и полнота бытия человека в посмертии в значительной степени зависит от того, сколько, выражаясь метафизически, останется после этого сгорания».[149]
В исламе доктрина Абсолюта наиболее всего выражена в исмаилизме – шиитском течении, возникшем в середине VIII в. и названной по имени Исмаила (старшего сына шестого шиитского имама Джафара Садыка), сына которого они, в отличие от других шиитов, считали законным седьмым имамом.
Исмаилиты довольно далеко отошли от традиционной шиитской теологии. Огромное влияние на их учение оказал неоплатонизм. После того, как в Римской империи не стало условий для сохранения и развития науки из-за натиска христианской церкви, греческая философия нашла прибежище в Персии и Сирии. На юге Персии сасанидский правитель Хосров Ануширван (521–579) основал знаменитую неоплатоническую Академию в Гондишапуре. В 529 г. византийский император Юстиниан закрыл Афинскую школу – последнее прибежище языческой философии, а семь последних ее представителей-неоплатоников эмигрировали в Персию. Именно на этих территориях позже и появился исмаилизм.
В основе учения исмаилитов лежала доктрина о том, что священные тексты имели два значения: простое, лежащее на поверхности (захир), и глубинное, скрытое от глаз непосвященных (батин), отражающее подлинную духовную реальность (хакика). Ад они истолковывали как состояние невежества, в котором, по их убеждению, пребывала большая часть человечества, а рай – как аллегорию совершенного знания, доступного лишь членам их учения. Появление человека исмаилиты, как и неоплатоники, объясняли творческой способностью Мировой Души, которая в своих деяниях стремится к совершенству. Человек появляется на земле для исполнения определенного назначения: восприятия божественной истины, которую проповедуют пророки, а хранят и истолковывают исмаилитские имамы. Отражением Мирового Разума в чувственном мире становится «совершенный человек», пророк, по терминологии исмаилитов – «натик» («говорящий, разумный»). Отражением Мировой Души в чувственном мире становится помощник пророка – «саммит» («молчащий»). Задача «саммита» – разъяснять людям речи и писания пророка путем истолкования их внутреннего смысла (батин). Подобно стадиям эманации в горнем мире жизнь человечества отмечена семью пророческими циклами или степенями на пути к совершенству. Натиков было шесть: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус Христос и Мухаммад. Соответственно их самитами были: у Моисея – Аарон, у Иисуса – апостол Петр, у Мухаммада – Али. Седьмой натик появится перед концом света. Он совместит функции «говорящего» и «молчащего». Тогда исчезнет зло, которое есть неведение, и мир возвратится к своему первоисточнику – Мировому Разуму. Мусульманская вера запрещала признавать пророков, которые следовали за Мухаммедом: с ее точки зрения, это было ересью. Согласно одному из суровых правил, Мухаммед был последним пророком. Таким образом, исмаилиты не признавали Коран последним откровением божественного закона.
В конце XI века из среды исмаилитов выделились низариты (асса-сины), которые считали, что имамом является старший сын фатимидского халифа аль-Мустансира Абу Мансур Низар.
В неоплатонической исмаилитской космологии Бог описывается как абсолютно трансцендентное явление, стоящее за пределами человеческого разумения, вне какого-либо вербализуемого имени или атрибута, вне бытия или небытия и потому непостижимое. Эта концепция Бога, сходная с непостижимым Абсолютом греческих неоплатоников, находилась в тесном согласии с фундаментальным исламским принципом, утверждающим абсолютное единство Бога. Конечной целью спасения человека является движение его души от земного бытия, физического существования, к своему Творцу в по исках духовного воздаяния в вечной райской жизни. Исмаилиты считали, что буквальная интерпретация Корана подходит только для необученного народа, не готового проникнуть под руководством имама в батин. Соблюдение шариата толковалось как незнание эзотерического значения, которое стоит за заповедями. Утверждалась относительность морали и, как следствие, несоотнесенность действия с нравственностью (или отсутствие абсолютных ценностей). Исмаилиты высшей ступени посвящения были истинными философами, устанавливавшими законы сами для себя. Основателю движения ассасинов Хасану ас-Сабаху приписывается фраза, напоминающая конечный вывод философии Фейерабенда: «Истины нет, все разрешено». Под этим подразумевался отказ от собственного «эго» и чистота нравов, сопутствующие успешному поиску духовной истины, когда сам ученик наконец способен положиться на собственное восприятие мира, чтобы понять свою миссию.
Опираясь на эти идеи четвертый правитель ассасинов Хасан II (1162–1166) объявил кийама, или Воскресение. Это решение отделило низаритскую общину от всего остального мира, который теперь стал восприниматься как несостоятельный и несуществующий в духовном отношении. При такой трактовке речь шла о духовном воскрешении, предназначавшемся исключительно для низаритов, где бы они ни находились. В эпоху кийама иерархические посты должны были исчезнуть. В духовном мире Воскресения, когда духовная ипостась могла стать постижимой для верующих, отпадала необходимость и духовных рангах и посредниках, которые стояли между имамом его последователями. Лишь «людям единства» суждено было воскреснуть и продолжить духовное существование в эпоху кийама, и поэтому только они обретали полное, вечное спасение в виде рая, сотворенного для них уже в этом мире.[150]