Эдуард Хруцкий. Тревожный август

   - Как - никуда не уезжал? - удивился Данилов. - А вы ничего не путаете?
   - Да точно, Иван Александрович, я говорю правду! - Голос Аллы сорвался от волнения.
   - Да вы успокойтесь, я вам верю, тут неразбериха одна получилась. Вы уж помогите нам выяснить.
   - Числа пятнадцатого ноября, - медленно, видимо стараясь ничего не упустить, начала рассказывать Алла, - да, по-моему, пятнадцатого, Дмитрий Максимович и его помощник Георгий Васильевич...
   - Попов?
   - Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем.
   - А кто третий?
   - Шофер, я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а Дмитрий Максимович сказал, что у них сломалась машина и надо ждать инкассаторов.
   - Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому?
   - Да, но что-то случилось, я уж не знаю что, и инкассаторы приехали только через неделю. Все это время Дмитрий Максимович и Попов дежурили в комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были.
   - А когда приехали инкассаторы?
   - Дмитрий Максимович все время звонил по телефону, а машины не было. Наконец он сказал, что поговорит с замнаркома внутренних дел, которого знал лично.
   - Он позвонил ему?
   - Да.
   - И что дальше?
   - Той же ночью приехала машина и люди в форме. А с ними какой-то начальник из Ювелирторга, они вскрыли ящик, составили акт, а ценности положили в зеленые мешки. С ними уехал Попов, а Дмитрий Максимович остался, у него грипп начался сильный.
   - Понятно, Алла, вспомните: а больше никто не заходил к Ивановскому?
   - По-моему, нет.
   - Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам.
   - Я могу идти?
   - Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили.
   Данилов встал, пожал девушке руку. Странно, выходит, что Ивановский никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь вообще все становится непонятным.
   Иван Александрович сел на стул рядом с сейфом, прислонясь виском к его холодному боку. Делать ничего не хотелось. Даже думать было противно, а сама мысль, что сейчас придется идти осматривать привезенную с КПП машину, показалась невероятной и отвратительной. Эх, поехать бы сейчас в пивную на Брестской. Стать в уголке за высоким столиком, пива выпить холодного... А потом домой спать. Открыть окно, с прудов потянуло бы запахом плесени и свежести, и сон бы пришел невесомый и тихий, как елочная вата...
   Узор сейфа больно давил висок, но Данилов не замечал этого: он спал.
   - Иван Александрович, - слышал он голос Белова, - товарищ начальник...
   - Чего тебе? - спросил Данилов, не раскрывая глаз. - Никакого уважения к старости.
   - Товарищ начальник, - голос Белова все еще доносился словно из-за закрытого окна. - Алла вспомнила, кто приходил к Ивановскому...
   "В дополнение к моим показаниям хочу сообщить, что в конце ноября 1941 года или в первых числах декабря к Ивановскому заходил тот самый шофер. Я узнала его по очкам. Пробыл он в квартире недолго. Больше я его не видела".
   Данилов еще раз перечитал протокол допроса. Ну вот, кое-что есть. Теперь нужно установить шофера. Возможно, что он связан с убийством. Вполне возможно. Уж больно много совпадений.
   Он позвонил Полесову. Трубку никто не поднял. Значит, Степан еще не приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных нападениях и грабежах за последние шесть месяцев.
   - Это сейчас распоряжусь, - ответил дежурный, - все абсолютно?
   Данилов помолчал, а потом добавил:
   - Нет, только группы. А также все сведения об использовании наганов. Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время.
   - Сделаем.
   А теперь надо пройтись. Просто выйти из управления и пойти по улице. На ходу думается легко. Данилов запер кабинет. В коридоре было пусто. Он прошел полпути до лестничной площадки, услышал, что в его комнате зазвонил телефон. Данилов опять открыл дверь, надеясь, что звонок случайный и телефон замолчит. Но, видимо, на том конце провода сидел человек настырный, и аппарат звонил натужно и длинно.
   - Данилов!
   Это звонил Полесов.
   Иван Александрович приехал в отделение через двадцать минут. В дежурке сидел щуплый белобрысый человек и вертел в руках очки с выпуклыми стеклами. Данилов даже не удивился. Он просто ожидал этого, знал, что заявил о пропаже машины именно тот самый шофер в очках с выпуклыми стеклами.
   Допрос он начал сразу, в отделении.
   - Ваша фамилия, имя, отчество?
   - Червяков Валентин Иванович.
   - Год рождения?
   - Мне двадцать восемь лет.
   - Место работы?
   - Я механик первого автохозяйства.
   - Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер?
   - Это временно, почти все водители на фронте, я из-за близорукости от службы в армии освобожден, поэтому с сентября прошлого года работаю водителем.
   - С таким зрением?
   - Что поделаешь, товарищ следователь, война.
   Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате.
   Червяков сидел спокойно, прищуренные глаза смотрели куда-то мимо, словно видели такое, что никто другой увидеть не мог.
   - Номер вашей машины МО-26-06?
   - Да, а что, она найдена?
   - Пока спрашиваю я.
   - Извините.
   Голос ровный. Спокойный очень голос, слишком даже. Данилов достал папиросу и начал разминать табак. Делал он это нарочно медленно, специально затягивая паузу. Червяков продолжал молчать, все так же бесстрастно глядя прямо перед собой. Казалось, что именно на стене кабинета проецируется что-то видимое только ему - ему и никому больше - и что это и есть для него сейчас самое главное и интересное.
   - Вы знакомы с Ивановским? - внезапно резко спросил Данилов.
   - Да.
   - В каких вы отношениях?
   - Я не понимаю вопроса.
   - Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?
   - Виделся с ним в конце сорок первого...
   - Точнее.
   - В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось...
   - Что пришлось?
   - Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.
   - А вы знали, что было в нем?
   - Конечно.
   - Что?
   - Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе.
   - Почему именно туда?
   - Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл.
   - А откуда вы узнали о ценностях?
   - Интересно, - Червяков поправил очки, - очень интересно! Да вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверить? Так я должен понимать ваш вопрос?
   - Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.
   - Это почему же? Вы, собственно, кто такой? Вы меня пригласили, а мое право отвечать вам или нет.
   - Логично, но неразумно. Я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?
   - Вполне, только прошу документы показать.
   Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку можно доверять машину.
   - Все в порядке, - Червяков протянул обратно удостоверение. - Теперь спрашивайте.
   - Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.
   - Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган.
   - Что случилось потом?
   - Машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.
   - Почему же вам дали плохую машину?
   - Теперь уже сказать трудно.
   - И что дальше?
   - Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.
   - Вы помните этот ящик?
   - Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.
   - Какого он цвета?
   - Вот этого не помню.
   - Понятно. Что было потом?
   - Мы отнесли ящик, и я ушел к машине.
   - Больше вы не были у Ивановского?
   - Был.
   - Когда?
   - В декабре.
   - Зачем?
   - В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, увидев в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.
   Червяков снял очки, помолчал.
   - В промкомбинате я передал заявление начальнику охраны, фамилия у него странная, подождите, - Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. - А, вот, Шантрель.
   - А почему же вы к нам не пришли?
   Червяков надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.
   - К вам я боялся. Я ведь лишенец.
   - Не понимаю.
   - Отец у меня арестован в тридцать восьмом.
   - Значит, боялся.
   - Значит, так.
   - А потом что?
   - Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные.
   - Какие?
   - Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.
   - Побудь здесь, - Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.
   - Слышал?
   - Слышал.
   - Езжай в промкомбинат.
   ПОЛЕСОВ
   В кабинете директора промкомбината сидели двое. Пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:
   - Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?
   - Какой кражи?
   - Да...
   - А вы, товарищ, из МУРа? - взволнованно спросила девушка. - Вы что же, нам не доверяете?
   - Кому это вам? - Степан присел на стул.
   - Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем.
   И это "размотаем" так не вязалось с ее аккуратной гимнастеркой, пушком на щеках и маленькими карими глазами, что Степан невольно улыбнулся:
   - Вы уж объясните мне все по порядку. Ладно?
   - Дело простое. Очень простое, - горячо заговорила Анохина. - Вчера вечером пропало со склада четыре комплекта обмундирования. У нас есть предположение, что они похищены для продажи.
   - Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь? - Степан опять усмехнулся.
   - Конечно, и усмешки ваши неуместны, товарищ...
   - Полесов.
   - Товарищ Полесов, - закончила Анохина.
   - Вы не обижайтесь только, договорились? - примирительно сказал Степан. - Здесь все немножко сложнее. У нас есть мнение, что эти два дела тесно между собой связаны. Правда, пока это предположение. Вы расскажите, что случилось.
   - Такое, значит, дело, товарищ уполномоченный, - откашлявшись, начал рассказ пожилой человек в вохровской форме. - Я начальник военизированной охраны промкомбината. Вчера кто-то взломал окно каптерки и похитил четыре комплекта обмундирования. Гимнастерки и шаровары. Между прочим, диагоналевые. Шерстяные, значит. Мы их перед самой войной получали. Так они без дела лежали до срока.
   - А почему без дела? - поинтересовался Полесов.
   - Так мужчин всех забрали на фронт. Женщины у нас теперь в охране, а им галифе без надобности. Думаем, что кто-то свой расстарался. На продажу или, вернее, на Тишинке на харчи менять.
   - Вы мне покажите склад.
   - Пошли.
   Промкомбинат был небольшой. Всего несколько аккуратных двухэтажных домиков с огромными окнами. Каменный забор с вышками по углам и проволокой по гребню плотно отделял его от тихой Шаболовки. Степан уже знал, что на вышках постоянно дежурят бойцы охраны, проволока под током, у ворот караульное помещение. Сюда не проникнешь. Даже принимая во внимание неопытность новой охраны, а впрочем, какая там неопытность! Люди несли службу отлично. Москва совсем недавно перестала быть фронтовым городом. Да и в самом комбинате ювелирные изделия стали всего одной третью производства. Сейчас рабочие, опытные мастера-ювелиры, привыкшие к необычайной точности, выполняли особо секретные задания фронта. Такие, что знать об этом ему, чекисту и большевику, не полагалось.
   Нет, с улицы сюда не проникнешь. Да и какой вор полезет на охраняемый объект ради четырех комплектов обмундирования, за которые на Тишинке можно получить только водку с закуской. Не так здесь что-то. Ох, не так. А как Степан уже приблизительно представлял.
   Каптерка была небольшой. Обыкновенная каптерка, как на заставе у него, когда Степан служил старшиной на границе. Те же стеллажи по стенам, тот же запах кожи и оружейного масла.
   Сейчас пачки с гимнастерками валялись на полу.
   - Какие размеры пропали?
   - Один пятьдесят четвертый, рост третий, два пятьдесят вторых, четвертый сорок восьмой, третий рост, - сказал начальник охраны.
   - Вот видите, - повернулся к Анохиной Степан, - видите, как получается. Если бы брали просто для продажи, то схватили бы первую попавшуюся пачку и ушли. А здесь вор размеры выбирал.
   Степан подошел к разбитому окну, присел на корточки, осмотрел пол. Потом вышел, обошел здание. Под окном на траве валялись осколки стекла. Полесов еще раз оглядел раму. Да, рассчитано на дураков. Во все стороны торчало минимум четыре острых, как ножи, осколка. И ни одной нитки на них, ни одной капли крови.
   - Окно разбито изнутри. Кто-то вошел, открыл ключом дверь, выбил окно и забрал вещи, так-то. Причем этот "кто-то" имел сюда доступ, у него был ключ. У кого есть ключи? - повернулся он к начальнику охраны.
   - Только у меня и запасной в караулке.
   - Все ясно. Где ваш заместитель Шантрель?
   - Он всю ночь дежурил, теперь сутки свободный.
   - Принесите из отдела кадров его личное дело.
   ДАНИЛОВ
   Машину они оставили на улице. Шантрель жил во флигеле в глубине двора. Шли порознь, обходя сквер, на скамеечках которого под деревьями сидели старушки. Флигель был маленький. Четыре окна выходили в заросший палисадник.
   "Ничего себе, домик тихий. Сиди у окошка, чай пей и дыши озоном. Прямо дача. Только не пил здесь чай Григорий Яковлевич Шантрель, 1900 года рождения. Он здесь другим занимался, совсем другим".
   Данилов прислушался, во флигеле было тихо. Из открытого окна доносился голос репродуктора. "...Роман "Мать" имеет огромное значение в творчестве Горького. В нем пролетарский писатель...".
   - Второго выхода нет, - сказал за спиной Муравьев.
   - Понятно. Ты, Игорь, здесь останься, в палисаднике, цветочки там всякие посмотри... Понял?
   - Так точно.
   - Белов и Полесов, за мной.
   Входная дверь была закрыта, и Данилов постучал. Осторожно постучал, как приятель. В глубине квартиры по-прежнему мягкий актерский голос рассказывал о значении творчества Горького.
   Иван Александрович ударил сильнее, потом еще. За дверью закончилась передача о Горьком и начался концерт Александровича.
   - Так мы до вечера колотиться будем. Видимо, Григорий Яковлевич давно уже ушел. Ты, Сережа, сбегай за дворником или слесаря приведи, жалко же дверь ломать.
   - А зачем, - усмехнулся Белов, - замок здесь английский, давайте я в окно влезу и открою.
   - Я тебе влезу, ишь жиганское отродье, - раздался за спиной голос.
   Данилов оглянулся. В проеме двери стояла старушка.
   - А я сижу и думаю, не к квартиранту ли моему гости? Вроде военные. Значит, к нему. Он спит, всю ночь дежурил, теперь не добудишься.
   - Правильно, мамаша, - сказал Степан, - мы к Григорию Яковлевичу, к нему самому.
   - С работы, что ли, или так, друзья?..
   - Мы из милиции, мамаша, - прервал ее Данилов, - вы уж откройте скорее, дело у нас к вашему жильцу срочное.
   - Ну, если казенная надобность...
   В маленькую прихожую выходили три двери.
   - Вон там его комната.
   Данилов дернул ручку, дверь была закрыта изнутри.
   - Вы постучите, он спит.
   - У вас есть второй ключ?
   - Да там задвижка...
   - Степан, - Данилов достал наган. - Вы бы к себе в комнату пошли, повернулся он к испуганной старушке.
   Полесов отошел на шаг и ударил плечом дверь. Створки разошлись, комната была пуста.
   Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Ох, сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие он видел. Но были и такие, как эта. Здесь ничто не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем.
   - Позови Игоря, найди понятых и начинайте обыск, - приказал он Полесову, - а я пойду с хозяйкой поговорю.
   Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал приглашение войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на белую, добрую, ручную мышь, впервые в жизни увидевшую кота.
   - Да чего вы испугались-то? - приветливо улыбнулся Данилов. Полноте. Ваше имя-то как, отчество?
   - А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? А имя мое Нина Степановна.
   - Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же милиция.
   - Вам видней, уважаемый, - хозяйка опять перекрестилась. - Вам видней. Вы молодые, грамотные, значитца, зачем старуха-то вам?
   - Да что вы, что вы, мы к вам претензий не имеем. Мы вот к жильцу вашему.
   - А я ему говорила. Ох, говорила. Ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут.
   - Какие продукты?
   - Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо всякое. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару - три мешка, сухофруктов - тоже мешок, консервы опять же.
   - А где он это держал все?
   - Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу! - Старуха закрутила головой; "барышня" - слово это она проговорила нараспев, с презрением. - Одна видимость. Ну в теле, конечно, крашеная, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, значит. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки... - Старуха говорила долго и все не по делу. Но Данилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало искомое и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая головой, словно пустую породу, просеивал ненужные слова.
   - Он мне, знаете, и говорит, - продолжала старуха, - время сейчас голодное, людям жить надо, питаться, может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет? Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь...
   - Ну зачем же так, - стул под Даниловым скрипнул, - зачем, Нина Степановна? Мы же знаем, что вы ему помогли, на то мы и милиция.
   - Да, господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. Старуха выпалила последнюю фразу и замолчала, словно поперхнулась.
   Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок, да нет, не было тогда у нее пучка. Руки как лапки у мышки. Маленькие, с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? Где? И фраза эта: "Начальничек, нет на мне ничего". Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.
   И вдруг он не ее узнал, а руки. Эти самые короткие пальцы. Они сгребали пыль, золотую пыль из-под ювелирных тисков. И была она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом - в Гнездниковском МУР тогда был - там она крестилась на портрет Дзержинского.
   - Ах, Нина Степановна, Нина Степановна. Годы идут, а замашки старые. Нехорошо знакомых не узнавать. Ах, как нехорошо!
   - А я тебя, Данилов, сразу признала, - сказала вдруг старуха другим, совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. И не было больше мышонка беспомощного. Зверь сидел, старый, но зверь.
   - Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым для людей. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.
   Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела.
   - "Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома". Ишь ты, от исполкома. А цена в нем какая, копейка цена.
   - Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Спиридонова, другая моему портсигару цена.
   - Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железкой балуешься. Другая, значит, цена?
   - Это точно, другая, - Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. - Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем.
   - А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем?
   - Мы сейчас у вас, Спиридонова, обыск сделаем, тогда и посмотрим.
   - Делай. Моя судьба прятать, а твоя искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам непричастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет.
   - Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал?
   - Пришел сам, узнал, что комнату сдаю, попросил прописать. Я и сделала. Человек он военный, мне с ним не так страшно.
   В комнату вошел Белов:
   - Иван Александрович, в комнате ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахара.
   - Хорошо, в машину погрузите. Да и хозяйку не забудьте. Она с нами в МУР съездит. Может, там и вспомнит чего. А здесь засаду оставим, ты и Полесов, со стороны улицы вас ребята из отделения подстрахуют.
   ДАНИЛОВ И НАЧАЛЬНИК
   В подъезде постовой, увидев Данилова, бросил руку к козырьку и шагнул к нему.
   - Ты чего, Зимин?
   - Вам передано немедленно к начальнику явиться.
   - Ладно, - Иван Александрович провел рукой по щеке. Щетина отросла и кололась безжалостно. В таком виде наверх идти не хотелось. Не привык он к этому. Совсем давно молоденьким реалистом он пришел на работу в ЧК. Тогда и брить ему было нечего, пушок рос, но каждый оперативник держал в ящике стола бритву и помазок. Феликс Эдмундович не терпел неаккуратности. Он сам в любое время суток был подтянут и выбрит, от других требовал того же.
   Рядом с кабинетом Данилова поймал Серебровский.
   - Ваня, тебя начальник уже два часа ищет, хотел в питомник ехать: собаку за тобой посылать.
   - Я только побреюсь.
   - Ваня, и думать не моги, если я все дела бросил и тебя ищу, значит, спешная надобность.
   Он обнял Данилова за плечи и повел к лестничной площадке. Серебровский был, как всегда, выбрит и от него довоенно пахло одеколоном. Когда-то они с Даниловым работали в одной бригаде. У красавца Серебровского была необыкновенная особенность располагать к себе женщин. Поэтому, когда требовалось допросить кого-нибудь из "подруг жизни" клиентуры бригады, то лучше Серебровского сделать этого никто не мог. Женщины всегда становились на пути Сережи Серебровского, и не было у него из-за них служебного роста. Перед самой войной его забрали в наркомат, но там нашлась чья-то секретарша, и опять его отправили на старую работу, правда, с повышением. Холостяк Серебровский работал и жил легко. Удачливый Сережа был и парень хороший.
   - Слушай, ты где одеколон берешь? - поинтересовался Данилов.
   - Страшная тайна, Ваня. В ноябре сорок первого я с одной дамой познакомился, ничего так дама, - Серебровский повел руками, показывая в воздухе габариты дамы, - так она в ТЭЖЭ работала. Когда их эвакуировали, она мне говорит: если нужно, я тебе одеколона продам сколько хочешь. Вот я и запасся. Да я тебе дам, у меня еще есть.
   В приемной начальника у стены сидели трое военных с худыми, изможденными лицами, у одного рука была на перевязи. Увидев Данилова и Серебровского, они встали.
   - Это к нам из госпиталей направили, - пояснил Осетров, - на пополнение оперативного состава.
   - Вот что, - приказал Серебровский, - начальник сейчас уедет, а ты товарищей командиров накорми и проводи отдохнуть в общежитие. Как вернемся - поговорим.
   Начальник, наклонившись, копался в сейфе.
   - А, дорогая пропажа. Ну как?
   - Докладывать?
   - Некогда, - он подошел к Данилову, - иди переодевайся, побрейся. В горком нас вызывают, к секретарю.
   - Так, - Данилов сел, - а зачем?
   - Полегче чего спроси. Позвонил его помощник и говорит: давай с Даниловым. Я ему объяснил, что ты на операции, а он - разыскать. Через каждый час тобой интересуется...
   На столе зазвонил телефон правительственной связи, или, как его называли, "вертушка".
   Начальник подошел, снял трубку.
   - Да... Есть... Будем через сорок минут.
   Он отошел от стола и еще раз оглядел Данилова.
   - Двадцать минут тебе на бритье. На тары всякие, бары. И вниз. - И уже в спину крикнул: - Гимнастерку надень новую.
   Данилов брился в общежитии, благо там стоял кипятильник с горячей водой. Бритва шла с треском, как коса. Иван Александрович глядел на себя в зеркало, и грустно ему становилось. Все-таки беспощадная вещь время. Какие у него годы? Сорок два скоро, а вот и голова уже вся седая, и морщины. А впрочем, еще ничего, не так уж он плох. Крепкий пока. Только одышка появилась да головные боли.
   - Хорош, хорош, - засмеялся за спиной Серебровский, - я тебе обещанное принес. На, владей. "Тройной". Только смотри. Мне Гостев говорил, что после коньяка он на первом месте стоит по вкусовым качествам.
   - Врет твой Гостев. - Данилов крепко вытер лицо мокрым полотенцем.