Страница:
На самом деле начался МАКС, международный авиакосмической салон. Все-таки начался. И этот грохот – звук авиашоу – теперь будет стоять над головой всю неделю. В душе ощущение какого-то праздника и чего-то грандиозного. И я, тут же уставившись в потолок, начинаю придумывать для своего слова новое значение.
Сегодня хочется, чтобы оно было какое-то значительное и красивое. Такое, как тело моей принцессы, которое чуть-чуть выглядывает из-под одеяла. Я лежу на подушке и, не поднимая головы, могу видеть только краешек ее бедра, крутого, как горы Болгарии. Явно, «Допельдон» – это новый аромат духов, это озеро высоко в горах с необыкновенной минеральной водой, а может быть, это новый сорт французского сыра.
Почему сыра? – Не знаю. Наверное, вкусно. Как аромат ее сонного тела. Это удивительно, но Марина до сих пор не проснулась. Она обладает удивительным свойством. Когда она спит, она абсолютно ничего не слышит. Абсолютно. Один раз мы поехали компанией отдыхать на природу. Марина легла спать – и проспала почти сутки. Никто не мог ее разбудить: ни мои поцелуи, ни ее подруга. Никто. Спала, как медвежонок в берлоге, свернувшись калачиком. Вот и сейчас, спит и ничего не слышит.
А я так не могу. Если я сплю в чужом месте, то все слышу. Меня даже раздражает звук выключенного телевизора. Не включенного, а выключенного. Такой нудный и тонкий. Тоньше, чем зудение комара. Грохот колесницы уже давно затих, и я начинаю различать звук зудящего телевизора. Он начинает действовать мне на нервы.
Встаю. Нажимаю на кнопку. Зуд прекращается. Но теперь это уже без разницы. Надо идти. Одеваюсь, целую в нос «сонного медвежонка», выхожу.
Вливаюсь в поток людей, идущих в одном направлении. Сегодня весь город движется в этом направлении. На МАКС. Вернее сначала на автобусную остановку, а уж потом на МАКС.
Автобус заглатывает очередную порцию приближенных. Охранники бегло проверяют соответствие фотографии на бейджике с моей физиономией и теряют ко мне всякий интерес. Теперь уже автобус вливается в поток машин, двигающихся в одном направлении. Еще не жарко, но все окна уже открыты настежь. Через час-полтора здесь будет душегубка, а пока приятный ветерок обдувает лицо и настраивает на благодушный лад.
У всех на шеях висят маленькие пластмассовые бейджики с фотографиями владельцев. Это знак особой касты, знак принадлежности к … небожителям. Бейджики висят на шеях, на синих фирменных ленточках, приколоты к костюмам английскими булавками, прилеплены к нагрудным карманам специальными «крокодильчиками».
Считается особым шиком прилепить этот бейджик как-то по-особому. Желательно, как можно небрежнее. На пояс или на воротник. У меня бейджик лежит в кармане, и я достаю его только, когда просят. Иметь бейджик сегодня круто. Практически, допельдон! А что? Может быть, действительно так оно и есть? Допельдон – это особая каста людей? Масонская ложа!
Нет, не то. Когда автобус привозит нас к проходным авиасалона и выплевывает на огромное асфальтовое поле, по периметру которого стоят солдатики, то все устремляются к центральным проходным, стараясь как можно быстрее влиться в маленькие ручейки-коридорчики. Каждый такой коридорчик заканчивается металлоискателем, и все обладатели бейджиков встают в эти коридорчики, встают добровольно, чтобы пройти через унизительную процедуру просвечивания и проверку на предмет проноса на территории охраняемой зоны запрещенных предметов: ножей, вилок, ножниц или, не приведи господи, другого какого оружия. И все они будут стоять в этих узких коридорчиках. Стоять час, а если не повезет, то и два часа. Стоять как бараны. И безропотно выворачивать свои карманы и сумки.
Так что иметь такой бейджик явно не допельдон. Не может быть, чтобы моим словом называлось идиотское положение, в которое добровольно ставят себя тысячи людей. Мне что-то не хочется такой участи для своего слова.
Поворачиваю против людского потока. «Куда прешь? Не видишь, куда все идут!?» Дохожу до края огороженной площадки, отодвигаю в сторону турникет и подмигиваю солдатику, стоящему рядом. Мол, извини, братан, мне некогда, я пройду через вторую проходную.
Солдатик подмигивает в ответ, мол, не вопрос, иди. И через десять минут ходьбы прогулочным шагом я подхожу к точно такой же проходной, которая оснащена точно такими же металлоискателями, где меня точно также обыскивают с ног до головы, но… там нет очереди. Ну совершенно ни одного человека. Охранники зевают и вежливы до неприличия.
Еще бы хоть какое то развлечение.
Вот. Это допельдон! Нет, это не он, это так, мелкое использование знания рельефа местности. Просто я не первый раз уже участвую в этом авиасалоне, поэтому знаю, что вторая проходная для тех, кто приезжает на автомобилях, но пускают через нее всех.
Да и какой это может быть допельдон, если карманы все равно приходиться выворачивать. На следующий день во всех новостях будут говорить о трудностях и невообразимых очередях на авиасалон, о том, что некоторым не удавалось попасть на летное поле до самого вечера, а эта вторая проходная все время работы авиасалона будет практически пустой. И всего-то надо было пройти пешком в сторону десять минут.
Странно, но как только я пересек границу авиасалона, то о своем любимом слове, я до обеда практически даже не вспоминал. Некогда было. Не успели мы выставить перед центральным входом в наш шале баннер (ну тот самый, с «Добро пожаловать в Жуковский!») и вырезать физиономии у летчиков, как к нему сразу потянулась толпа праздношатающегося народу.
Все просто балдели от возможности вставить свою физиономию в это окошко и сфотографироваться. На память. И сумма в десятку никого особенно не смущала. Все-таки, как никак, «сбор средств на нужды музея». Благотворительность, блин. Как говориться, дело пошло.
Продохнуть смогли только где-то к обеду. Решил выпить пиво с Гариком, директором нашего музея, моим напарником и компаньоном. Оставили баннер на Галину Моисеевну и Лену, наших сотрудниц, и свалили.
Самая большая проблема во время авиасалона – взять пива и поесть. Цены ломовые, очереди бесконечные. С трудом, но нашли ларек, который был не на осадном положении. Взяли по паре сарделек и по две кружки пива. Пиво, конечно, дрянь. Одна пена. И за что только 40 рублей отдали? Ну да ладно. Холодное, вкусное.
Сели. Отхлебнули. Вдруг рядом что-то загудело. Самолет? Такое впечатление, что тебе в ухо влетел большой стратегический бомбардировщик Ту-160. Нет. Не похоже. Шмель. Здоровенный такой шмелище. Полосатый, черно-оранжевый. Красивый. Гудел, гудел вокруг моего стакана и… упал в пиво. Бултых!
Тут-то я и вспомнил про свое слово. Ну, чем не допельдон! Представляете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы объяснить, как долго и сложно мы добывали себе кусок хлеба и стакан воды, практически как неандертальцы, а тут какой-то шмель, почуяв запах хмеля, спикировал прямо в мое пиво и лишил меня моей законной добычи.
А тут достаточно сказать одно единственное слово: «Допельдон!» И все поймут, о чем идет речь. Ведь если бы кто-то посчитал, сколько раз шмель или какое другое насекомое обламывало желающего выпить пива человека, то уверен, получилось бы достаточно внушительное число. А это уже статистика! И для этого вполне можно использовать одно слово вместо целого абзаца. А что? Без всякого пафоса говоришь «у меня сегодня был допельдон» – и все понимают, что сегодня тебе в стакан с пивом упал шмель. Пока я об этом думал, шмель отчаянно боролся за свою жизнь. Наконец, мне его стало жалко, и я… вылил пиво на землю.
Представляете, как на меня посмотрели окружающие, особенно те, кто стоял в этот момент в конце очереди.
Самое обидное, что шмель успел принять смертельную дозу алкоголя и… умер. Жаль, конечно, беднягу. Но кто меня пожалеет? И тут я понимаю, что для подобного состояния, когда пива нет, а стоять в очереди – подвиг, уже придумали слово, и это слово – «облом». Меня спасает Гарик! Он переливает половину янтарного напитка из своего стакана в мой и говорит:
– Ладно, не горюй, давай лучше выпьем за меня!
– Вот это тост! Не, ну ладно там за нас, или за наше безуспешное дело, или за упокой души шмеля, а тут «За меня!» – недоуменно смотрю ему в глаза и в ответ слышу:
– Знаешь, я скоро стану отцом!
Причем Гарик не говорит мне эту фразу, а в буквальном смысле орет мне ее в лицо, он сидит напротив меня, потому что в этот момент над нашими головами как раз крутятся на реактивных самолетах французские асы из команды «Фречи Триколоре» и пронзают стрелой нарисованное сердце.
И снова в моей голове родился «допельдон». Вот! Вот отличное слово! Ведь вместо целого предложения «я скоро стану отцом» можно сказать всего одно слово «Я – Допельдон». Здорово! И нагрузка на ухо гораздо меньше. Говорить что-то в ответ просто нет смысла. Все равно не услышит. Поэтому я молча поднимаю вверх большой палец, мы стукаем пластмассовые стаканы друг о друга! Надо бы, конечно, порадоваться за друга, но грохот стоит такой, что просто ничего не слышно. Читаю по губам, что жена на восьмом месяце беременности и УЗИ показало, что будет девочка.
Тут я вспоминаю про своего сына, про то, что не видел его уже почти две недели и что он еще не разу не был на этом грандиозном авиашоу.
Достаю мобильник, набираю его номер, но, вместо привычно канючного «Ну что тебе, пап?», слышу «Вызываемый Вами аппарат находится вне зоны досягаемости. Перезвоните позже». Фак. Даже мелодичный женский голос не может скрасить той тоски, которая появилась в моей груди от этих слов. «Вне зоны досягаемости».
В голове рождается мысль, подарить свое слово сотовому оператору. Пусть дамочка в телефоне говорит всего лишь одно мое слово. «Допельдон!» Чего тянуть резину-то? И так понятно, что с сыном мне сейчас не поговорить. И не зачем слушать эту фразу, длиннющую как забор летно-исследовательского института и лишенную всякого положительного смысла.
Марина! Солнце мое! Ей не терпится рассказать мне самую главную новость дня. Вот уж действительно сегодня какой-то особенный день! Я был уверен, что ничего значительнее, чем новость о прибавлении в семействе друга быть не может. Оказалось, что я ошибался! Причем существенно! То, что сказал мне Марина, вполне могло бы потянуть на то, чтобы я мог подарить этому событию свое новое слово. Безвозмездно. То есть даром.
Помните Вику. Фею. Ну, ту самую, у которой мы пили «Изумрудную лозу». Так вот эта фея совершенно недавно собралась выйти на работу после короткого шестимесячного декретного отпуска. Уже самое это в наше время звучит героически. Не то, что решила выйти, а то, что шесть месяцев назад она решила родить ребенка. Одна, без мужа. Отец ребенка растворился в небытие сразу после того, как узнал о том, что фея беременна. Обычное дело в наше время. Но она все равно решила рожать и родила. Отличного парня – Кирюху. В тот вечер, когда мы пили вино, он был у бабушки.
Так вот «фея» работала на крупном предприятии руководителем отдела кадров, и, как девушка ответственная, она была абсолютным патриотом своей фирмы. Абсолютным, ну просто до неприличия. Настоящим ударником капиталистического труда.
Предприятие было очень крупное, с иностранным капиталом. И должность ее была не последняя. Если не сказать больше. Фактически Вика была вторым человеком на этом заводе. На ней висели все трудовые взаимоотношения с коллективом. Попала она на эту должность не по протекции, а выдержав большой конкурс. И не мало сделала на этом месте до того, как решилась на декрет.
Не мало, это не то слово. Когда она пришла на свое, тогда еще новое место работы, отдела кадров как такового не существовала, и вся документация была в самом запущенном состоянии. Ей пришлось почти год все восстанавливать и приводить в порядок. Собственно, когда случился Кирюха, процесс оформления договоров, отпусков, больничных и прочих документов был полностью налажен и работал как часы. Девушки-помощницы вполне справлялись с текучкой, и отсутствие Вики на рабочем месте в течение полугода не могли ничего изменить. Полгода… Это она сама определила себе такой срок, когда на работе ничего сверхъестественного произойти не могло.
Генеральный директор предприятия со слезами на глазах провожал Вику в роддом и клятвенно обещал, что ее здесь все ждут. Как оказалось, генеральный директор сразу, как только Вика ушла, взял на работу свою любовницу. Под его чутким руководством она сделала стремительную карьеру, и к моменту выхода Виктории из декрета оказалась на ее, Викторином, месте.
«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – сказал в первый же день «фее» новый начальник отдела, сидя в кожаном кресле за широченным столом и рассматривая свои накладные ногти. Сидела эта дамочка в только что отремонтированном кабинете. Причем средства на ремонт кабинета в бюджете запланированы не были, а рабочим уже на полмесяца задерживали зарплату. Вот когда мы втроем пили то самое вино, мы занимались как раз тем, что, как могли, отвлекали Вику от нехороших мыслей о несправедливости судьбы и прочее бла-бла-бла.
Нет, кончать жизнь самоубийством как мать-одиночка, она, конечно, не собиралась. Вика держалась молодцом и уже договорилась о трех собеседованиях на следующий день. Специалисты ее уровня требовались везде. И это правда. Но специалисты без грудного ребенка. Справедливости ради надо сказать, что на следующий день ей все отказали под всякими благовидными предлогами, хотя было понятно, что из-за ребенка.
«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – я однажды уже слышал такую фразу в свой адрес. Именно поэтому я дал себе зарок никогда больше не работать на чужого дядю, чтобы никогда больше не слышать таких слов в свой адрес. Поэтому я как никто другой понимал, что творится сейчас в душе у Вики. Я хоть не рожал, но у меня тоже в тот момент, когда я услышал эти слова, был маленький сын и еще молодая жена, которая не работала.
Так вот, когда мне позвонила Марина, то сообщила, что тот самый начальник отдела кадров, который указал Вике на дверь, уволен. Да-да! Представляете! И уволили любовницу вместе с шефом, генеральным директором.
На предприятие неожиданно приехала комиссия от учредителей кампании, аж из самой Бельгии. Как оказалось, этот самый генеральный директор вместе со своей подругой успел такого наворотить на предприятии, что был выдворен за порог до окончания срока контракта. Причем незаконный ремонт кабинета – это был лишь маленький и не самый значительный эпизод, который попадал под статью «нецелевое использование средств», попросту говоря «воровство». Как известно стройка и ремонт – самый надежный способ умыкнуть бюджетные деньги. Мало того, в составе комиссии был человек, который лично знал нашу Вику, встречался с ней где-то на семинарах, и который объяснил председателю комиссии всю ситуацию. И ее восстановили в должности с повышением оклада.
Представляете! Каких-то два дня назад казалось, что у Вики нет никаких шансов. Ну не бывает в нашем мире справедливости! И вдруг такое! Вот уж поистине допельдон! Счастливый случай! Улыбка Бога, которая случается так редко.
Пицца, пиво, секс и DVD
Сегодня хочется, чтобы оно было какое-то значительное и красивое. Такое, как тело моей принцессы, которое чуть-чуть выглядывает из-под одеяла. Я лежу на подушке и, не поднимая головы, могу видеть только краешек ее бедра, крутого, как горы Болгарии. Явно, «Допельдон» – это новый аромат духов, это озеро высоко в горах с необыкновенной минеральной водой, а может быть, это новый сорт французского сыра.
Почему сыра? – Не знаю. Наверное, вкусно. Как аромат ее сонного тела. Это удивительно, но Марина до сих пор не проснулась. Она обладает удивительным свойством. Когда она спит, она абсолютно ничего не слышит. Абсолютно. Один раз мы поехали компанией отдыхать на природу. Марина легла спать – и проспала почти сутки. Никто не мог ее разбудить: ни мои поцелуи, ни ее подруга. Никто. Спала, как медвежонок в берлоге, свернувшись калачиком. Вот и сейчас, спит и ничего не слышит.
А я так не могу. Если я сплю в чужом месте, то все слышу. Меня даже раздражает звук выключенного телевизора. Не включенного, а выключенного. Такой нудный и тонкий. Тоньше, чем зудение комара. Грохот колесницы уже давно затих, и я начинаю различать звук зудящего телевизора. Он начинает действовать мне на нервы.
Встаю. Нажимаю на кнопку. Зуд прекращается. Но теперь это уже без разницы. Надо идти. Одеваюсь, целую в нос «сонного медвежонка», выхожу.
Вливаюсь в поток людей, идущих в одном направлении. Сегодня весь город движется в этом направлении. На МАКС. Вернее сначала на автобусную остановку, а уж потом на МАКС.
Автобус заглатывает очередную порцию приближенных. Охранники бегло проверяют соответствие фотографии на бейджике с моей физиономией и теряют ко мне всякий интерес. Теперь уже автобус вливается в поток машин, двигающихся в одном направлении. Еще не жарко, но все окна уже открыты настежь. Через час-полтора здесь будет душегубка, а пока приятный ветерок обдувает лицо и настраивает на благодушный лад.
У всех на шеях висят маленькие пластмассовые бейджики с фотографиями владельцев. Это знак особой касты, знак принадлежности к … небожителям. Бейджики висят на шеях, на синих фирменных ленточках, приколоты к костюмам английскими булавками, прилеплены к нагрудным карманам специальными «крокодильчиками».
Считается особым шиком прилепить этот бейджик как-то по-особому. Желательно, как можно небрежнее. На пояс или на воротник. У меня бейджик лежит в кармане, и я достаю его только, когда просят. Иметь бейджик сегодня круто. Практически, допельдон! А что? Может быть, действительно так оно и есть? Допельдон – это особая каста людей? Масонская ложа!
Нет, не то. Когда автобус привозит нас к проходным авиасалона и выплевывает на огромное асфальтовое поле, по периметру которого стоят солдатики, то все устремляются к центральным проходным, стараясь как можно быстрее влиться в маленькие ручейки-коридорчики. Каждый такой коридорчик заканчивается металлоискателем, и все обладатели бейджиков встают в эти коридорчики, встают добровольно, чтобы пройти через унизительную процедуру просвечивания и проверку на предмет проноса на территории охраняемой зоны запрещенных предметов: ножей, вилок, ножниц или, не приведи господи, другого какого оружия. И все они будут стоять в этих узких коридорчиках. Стоять час, а если не повезет, то и два часа. Стоять как бараны. И безропотно выворачивать свои карманы и сумки.
Так что иметь такой бейджик явно не допельдон. Не может быть, чтобы моим словом называлось идиотское положение, в которое добровольно ставят себя тысячи людей. Мне что-то не хочется такой участи для своего слова.
Поворачиваю против людского потока. «Куда прешь? Не видишь, куда все идут!?» Дохожу до края огороженной площадки, отодвигаю в сторону турникет и подмигиваю солдатику, стоящему рядом. Мол, извини, братан, мне некогда, я пройду через вторую проходную.
Солдатик подмигивает в ответ, мол, не вопрос, иди. И через десять минут ходьбы прогулочным шагом я подхожу к точно такой же проходной, которая оснащена точно такими же металлоискателями, где меня точно также обыскивают с ног до головы, но… там нет очереди. Ну совершенно ни одного человека. Охранники зевают и вежливы до неприличия.
Еще бы хоть какое то развлечение.
Вот. Это допельдон! Нет, это не он, это так, мелкое использование знания рельефа местности. Просто я не первый раз уже участвую в этом авиасалоне, поэтому знаю, что вторая проходная для тех, кто приезжает на автомобилях, но пускают через нее всех.
Да и какой это может быть допельдон, если карманы все равно приходиться выворачивать. На следующий день во всех новостях будут говорить о трудностях и невообразимых очередях на авиасалон, о том, что некоторым не удавалось попасть на летное поле до самого вечера, а эта вторая проходная все время работы авиасалона будет практически пустой. И всего-то надо было пройти пешком в сторону десять минут.
Странно, но как только я пересек границу авиасалона, то о своем любимом слове, я до обеда практически даже не вспоминал. Некогда было. Не успели мы выставить перед центральным входом в наш шале баннер (ну тот самый, с «Добро пожаловать в Жуковский!») и вырезать физиономии у летчиков, как к нему сразу потянулась толпа праздношатающегося народу.
Все просто балдели от возможности вставить свою физиономию в это окошко и сфотографироваться. На память. И сумма в десятку никого особенно не смущала. Все-таки, как никак, «сбор средств на нужды музея». Благотворительность, блин. Как говориться, дело пошло.
Продохнуть смогли только где-то к обеду. Решил выпить пиво с Гариком, директором нашего музея, моим напарником и компаньоном. Оставили баннер на Галину Моисеевну и Лену, наших сотрудниц, и свалили.
Самая большая проблема во время авиасалона – взять пива и поесть. Цены ломовые, очереди бесконечные. С трудом, но нашли ларек, который был не на осадном положении. Взяли по паре сарделек и по две кружки пива. Пиво, конечно, дрянь. Одна пена. И за что только 40 рублей отдали? Ну да ладно. Холодное, вкусное.
Сели. Отхлебнули. Вдруг рядом что-то загудело. Самолет? Такое впечатление, что тебе в ухо влетел большой стратегический бомбардировщик Ту-160. Нет. Не похоже. Шмель. Здоровенный такой шмелище. Полосатый, черно-оранжевый. Красивый. Гудел, гудел вокруг моего стакана и… упал в пиво. Бултых!
Тут-то я и вспомнил про свое слово. Ну, чем не допельдон! Представляете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы объяснить, как долго и сложно мы добывали себе кусок хлеба и стакан воды, практически как неандертальцы, а тут какой-то шмель, почуяв запах хмеля, спикировал прямо в мое пиво и лишил меня моей законной добычи.
А тут достаточно сказать одно единственное слово: «Допельдон!» И все поймут, о чем идет речь. Ведь если бы кто-то посчитал, сколько раз шмель или какое другое насекомое обламывало желающего выпить пива человека, то уверен, получилось бы достаточно внушительное число. А это уже статистика! И для этого вполне можно использовать одно слово вместо целого абзаца. А что? Без всякого пафоса говоришь «у меня сегодня был допельдон» – и все понимают, что сегодня тебе в стакан с пивом упал шмель. Пока я об этом думал, шмель отчаянно боролся за свою жизнь. Наконец, мне его стало жалко, и я… вылил пиво на землю.
Представляете, как на меня посмотрели окружающие, особенно те, кто стоял в этот момент в конце очереди.
Самое обидное, что шмель успел принять смертельную дозу алкоголя и… умер. Жаль, конечно, беднягу. Но кто меня пожалеет? И тут я понимаю, что для подобного состояния, когда пива нет, а стоять в очереди – подвиг, уже придумали слово, и это слово – «облом». Меня спасает Гарик! Он переливает половину янтарного напитка из своего стакана в мой и говорит:
– Ладно, не горюй, давай лучше выпьем за меня!
– Вот это тост! Не, ну ладно там за нас, или за наше безуспешное дело, или за упокой души шмеля, а тут «За меня!» – недоуменно смотрю ему в глаза и в ответ слышу:
– Знаешь, я скоро стану отцом!
Причем Гарик не говорит мне эту фразу, а в буквальном смысле орет мне ее в лицо, он сидит напротив меня, потому что в этот момент над нашими головами как раз крутятся на реактивных самолетах французские асы из команды «Фречи Триколоре» и пронзают стрелой нарисованное сердце.
И снова в моей голове родился «допельдон». Вот! Вот отличное слово! Ведь вместо целого предложения «я скоро стану отцом» можно сказать всего одно слово «Я – Допельдон». Здорово! И нагрузка на ухо гораздо меньше. Говорить что-то в ответ просто нет смысла. Все равно не услышит. Поэтому я молча поднимаю вверх большой палец, мы стукаем пластмассовые стаканы друг о друга! Надо бы, конечно, порадоваться за друга, но грохот стоит такой, что просто ничего не слышно. Читаю по губам, что жена на восьмом месяце беременности и УЗИ показало, что будет девочка.
Тут я вспоминаю про своего сына, про то, что не видел его уже почти две недели и что он еще не разу не был на этом грандиозном авиашоу.
Достаю мобильник, набираю его номер, но, вместо привычно канючного «Ну что тебе, пап?», слышу «Вызываемый Вами аппарат находится вне зоны досягаемости. Перезвоните позже». Фак. Даже мелодичный женский голос не может скрасить той тоски, которая появилась в моей груди от этих слов. «Вне зоны досягаемости».
В голове рождается мысль, подарить свое слово сотовому оператору. Пусть дамочка в телефоне говорит всего лишь одно мое слово. «Допельдон!» Чего тянуть резину-то? И так понятно, что с сыном мне сейчас не поговорить. И не зачем слушать эту фразу, длиннющую как забор летно-исследовательского института и лишенную всякого положительного смысла.
* * *
Ближе к вечеру телефон, до этого мертвым грузом лежащий на дне кармана моей джинсовой куртки, ожил. Сначала зашевелился, приятно щекоча пузо, а потом запищал, как маленький серый мышонок.Марина! Солнце мое! Ей не терпится рассказать мне самую главную новость дня. Вот уж действительно сегодня какой-то особенный день! Я был уверен, что ничего значительнее, чем новость о прибавлении в семействе друга быть не может. Оказалось, что я ошибался! Причем существенно! То, что сказал мне Марина, вполне могло бы потянуть на то, чтобы я мог подарить этому событию свое новое слово. Безвозмездно. То есть даром.
Помните Вику. Фею. Ну, ту самую, у которой мы пили «Изумрудную лозу». Так вот эта фея совершенно недавно собралась выйти на работу после короткого шестимесячного декретного отпуска. Уже самое это в наше время звучит героически. Не то, что решила выйти, а то, что шесть месяцев назад она решила родить ребенка. Одна, без мужа. Отец ребенка растворился в небытие сразу после того, как узнал о том, что фея беременна. Обычное дело в наше время. Но она все равно решила рожать и родила. Отличного парня – Кирюху. В тот вечер, когда мы пили вино, он был у бабушки.
Так вот «фея» работала на крупном предприятии руководителем отдела кадров, и, как девушка ответственная, она была абсолютным патриотом своей фирмы. Абсолютным, ну просто до неприличия. Настоящим ударником капиталистического труда.
Предприятие было очень крупное, с иностранным капиталом. И должность ее была не последняя. Если не сказать больше. Фактически Вика была вторым человеком на этом заводе. На ней висели все трудовые взаимоотношения с коллективом. Попала она на эту должность не по протекции, а выдержав большой конкурс. И не мало сделала на этом месте до того, как решилась на декрет.
Не мало, это не то слово. Когда она пришла на свое, тогда еще новое место работы, отдела кадров как такового не существовала, и вся документация была в самом запущенном состоянии. Ей пришлось почти год все восстанавливать и приводить в порядок. Собственно, когда случился Кирюха, процесс оформления договоров, отпусков, больничных и прочих документов был полностью налажен и работал как часы. Девушки-помощницы вполне справлялись с текучкой, и отсутствие Вики на рабочем месте в течение полугода не могли ничего изменить. Полгода… Это она сама определила себе такой срок, когда на работе ничего сверхъестественного произойти не могло.
Генеральный директор предприятия со слезами на глазах провожал Вику в роддом и клятвенно обещал, что ее здесь все ждут. Как оказалось, генеральный директор сразу, как только Вика ушла, взял на работу свою любовницу. Под его чутким руководством она сделала стремительную карьеру, и к моменту выхода Виктории из декрета оказалась на ее, Викторином, месте.
«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – сказал в первый же день «фее» новый начальник отдела, сидя в кожаном кресле за широченным столом и рассматривая свои накладные ногти. Сидела эта дамочка в только что отремонтированном кабинете. Причем средства на ремонт кабинета в бюджете запланированы не были, а рабочим уже на полмесяца задерживали зарплату. Вот когда мы втроем пили то самое вино, мы занимались как раз тем, что, как могли, отвлекали Вику от нехороших мыслей о несправедливости судьбы и прочее бла-бла-бла.
Нет, кончать жизнь самоубийством как мать-одиночка, она, конечно, не собиралась. Вика держалась молодцом и уже договорилась о трех собеседованиях на следующий день. Специалисты ее уровня требовались везде. И это правда. Но специалисты без грудного ребенка. Справедливости ради надо сказать, что на следующий день ей все отказали под всякими благовидными предлогами, хотя было понятно, что из-за ребенка.
«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – я однажды уже слышал такую фразу в свой адрес. Именно поэтому я дал себе зарок никогда больше не работать на чужого дядю, чтобы никогда больше не слышать таких слов в свой адрес. Поэтому я как никто другой понимал, что творится сейчас в душе у Вики. Я хоть не рожал, но у меня тоже в тот момент, когда я услышал эти слова, был маленький сын и еще молодая жена, которая не работала.
Так вот, когда мне позвонила Марина, то сообщила, что тот самый начальник отдела кадров, который указал Вике на дверь, уволен. Да-да! Представляете! И уволили любовницу вместе с шефом, генеральным директором.
На предприятие неожиданно приехала комиссия от учредителей кампании, аж из самой Бельгии. Как оказалось, этот самый генеральный директор вместе со своей подругой успел такого наворотить на предприятии, что был выдворен за порог до окончания срока контракта. Причем незаконный ремонт кабинета – это был лишь маленький и не самый значительный эпизод, который попадал под статью «нецелевое использование средств», попросту говоря «воровство». Как известно стройка и ремонт – самый надежный способ умыкнуть бюджетные деньги. Мало того, в составе комиссии был человек, который лично знал нашу Вику, встречался с ней где-то на семинарах, и который объяснил председателю комиссии всю ситуацию. И ее восстановили в должности с повышением оклада.
Представляете! Каких-то два дня назад казалось, что у Вики нет никаких шансов. Ну не бывает в нашем мире справедливости! И вдруг такое! Вот уж поистине допельдон! Счастливый случай! Улыбка Бога, которая случается так редко.
Пицца, пиво, секс и DVD
Звонок Марины застал меня у входа в шале. В это время в небе над Жуковским порхал маленький спортивный самолет Як-52, в котором, если верить диктору, сидела женщина, мастер спорта по высшему пилотажу.
Самолетик крутился в небе, как пчела, и это было последнее выступление сегодняшнего дня. Пока Марина пересказывала мне рассказ своей подруги о том, как ее вызвал председатель комиссии, что говорил и как он при этом выглядел, я, будто радиокомпас, повернулся лицом в том направлении, где в этот момент, по моему мнению, и должна была находиться Марина.
И направление это очень сильно совпадало с выходом с территории авиасалона. Скорее, скорее, с этого пыльного и шумного поля к ней, к моей любимой.
Снова через вторую проходную, мимо толпы посетителей, штурмующей автобусы. Пешком. И будто на крыльях. Не замечая расстояния, жары, духоты и песка, скрипящего на зубах. Каких-то двадцать минут – и вот, я вхожу в кабинет Марины. Она работает здесь же рядом, в небольшом и очень уютном кафе. Бухгалтером. Мой камертон где-то там внутри меня, в самой нижней части живота, начинает свои колебательные движения. Я стараюсь приостановить их невидимый бег, и это мне практически удается. Хотя я знаю, что это не ненадолго. Только до того момента, пока я не прикоснусь к ней.
«Сейчас-сейчас, пойдем!» – говорит мне Марина, перекладывая какие-то бумаги и выбивая пальцами по клавишам калькулятора. «У меня где-то пятьсот рублей потерялись. Найду, и пойдем». О, как она в эти моменты прекрасна. Богиня чисел, королева порядка, неприступная, как крепость, и доступная, как жрица любви!
И именно поэтому я намеренно не подхожу к ней, а сажусь за соседний стол и смотрю на нее, не отрываясь. Через какое-то время Марина замечает мой пристальный взгляд и смущается.
– Не смотри так на меня!
– Почему?
– Ты что давно меня не видел?
– Да, давно. Целую вечность!
– Не придумывай!
Даже не вооруженным глазом видно, как между нами пробежала искра. Чтобы разрядить обстановку, Марина уводит разговор в сторону.
– Расскажи, что там на аэрошоу?
– Да все нормально.
– А что с «Копресом»?
Так называется фирма, от имени которой я носил письмена в Управление культуры.
– А ничего, Игорю удалось продлить срок подачи документов в казначейство до конца авиасалона, но это ведь все равно не реально!
Мне не хочется говорить сейчас о делах. Внизу моего живота пульсирует камертон. И стрелка уже вот-вот замрет в верхней точке.
Марина улыбается мне в ответ на мои призывные знаки глазами, но от темы не удаляется. Не реально! Уж кому как не ей, это известно. Ведь нужно представить баланс предприятия с отметкой налоговой инспекции. А подделывать печать этой организации никто не возьмется.
– Может быть, можно заменить «Копрес» на какую-то другую фирму?» – спрашивает Марина.
– Не знаю, завтра спрошу у Игоря, он сказал, что возьмет все разборки с Управлением на себя.
Я встаю со стула, обхожу стол и прижимаюсь своими губами к губам Марины. Она, смеясь, отстраняется.
– Что ты делаешь? А если кто войдет?!
– Ну и пусть! Пусть все видят, как я тебя люблю!
И она снова улыбается. Эта улыбка Мадонны сводит меня с ума. Я вою в потолок и плюхаюсь назад на свое место. Знаю, пока эти проклятые пятьсот рублей не будут найдены, Марина не двинется с места.
Мне ничего не остается делать, как перекладывать мелкие предметы на столе и успокаивать свой камертон. Две кнопки, шесть скрепок, одна из них разогнута, одна булавка. Десять копеек. Колпачок от шариковой ручки. Все это вытягивается в одну прямую линию, от одного края стола в сторону другого края. Не хватает. Ищу глазами, чтобы такое положить, чтобы точно достать край стола. Карандаш. Лег нормально, но стержень чуть-чуть выступает за край. Это меня раздражает, и я сминаю свою стройную линию. А затем снова начинаю выкладывать все в прямую линию, хоть и знаю, что все равно в конце стержень карандаша будет выглядывать за край. Камертон внутри меня мерно отсчитывает время, которое я считаю потерянным и выкинутым из жизни. Ну почему так долго? Почему?
К столу Марины потянулись повара и официанты. За зарплатой. Она разделывается с ними лихо, не отрываясь от поиска проклятой пятисотки. Зашел водитель. Взял денег на закупку и бензин. Позвонил директор, оставил распоряжения на завтра. А я все сижу и выкладываю свою линию. Наконец, не выдерживаю и ломаю кончик карандаша. И сразу в голове рождается: «Допельдон!» Вот это да? Почему в этот момент у меня родилось это слово? Аккурат, вместе с хрустом сухого дерева. Смотрю на Марину, она перехватывает мой тоскливый взгляд и смущенно приговаривает:
– Сейчас, сейчас еще в одном месте посмотрю – и пойдем!
– Да не спеши, ищи свои деньги спокойно, – успокаиваю ее. – Мы же ведь сегодня никуда не спешим?
– Если тебе никуда не надо, то я совершенно свободна.
– А свекор?
– Его не будет.
– Свекровь?
– На даче.
– Марат?
– С ней.
– Ну вот видишь все отлично, я тоже свободен, – улыбаюсь я, успокаивая свой живот. – Дай, мне точилку.
– Зачем?
– Карандаш сломался.
Марина протягивает мне точилку в виде космической ракеты. Я кручу ее в руке, а потом начинаю выкладывать свою линию. Одна скрепка, еще, еще, еще, булавка, десять копеек, еще одна скрепка. Та, которая разогнута. Потом хитрю, разгибаю еще одну скрепку, и у меня остается как раз расстояние, чтобы положить ракету. Все сошлось. От края до края. Что называется тютелька в тютельку. И снова в моей голове проносится: «Допельдон!»
Именно в этот момент Марина закрывает свой гроссбух и произносит сокровенное:
– Ну все, пошли!
– Нашла?
– Нашла.
Дзинь! Струна лопнула, и камертон начинает раскачиваться. Мы выходим на улицу, держась за руки. Энергия спокойно переливается от меня к ней и обратно. Жара уже спала, появился легкий ветерок. Приятно. По дороге обсуждаем, что будем есть на ужин. Это уже похоже на ритуал, потому что после долгих гастрономических споров одновременно приходим к выводу, что самым замечательным блюдом для сегодняшнего вечера будет – пиво и пицца.
Пиво «Жигулевское» в пластиковых бутылках. Но чтобы обязательно «Рязанское». Коричневая пробка. Безо всяких надписей сверху. Это важно, потому что есть еще «Жигули» Очаковского завода. Черная пробка с фирменной надписью «Очаково». Так вот, это совершенно не то. Совершенно. У рязанского пива сохранился настоящий запах хмеля и чуть горьковатый привкус, а очаковское пиво безвкусное. От него только в туалет хорошо бегать. Быстрая реакция.
Пицца. Если Вы когда-нибудь будете в нашем городе, то непременно закажите себе нашу, «Жуковскую» пиццу. Запишите телефончик: 7-53-13. Контора называется «Пицца приехала». Здесь пиццу делают золотыми руками. И это не просто слова.
Тесто действительно катается тут же, на месте. Никаких полуфабрикатов. Затем его запекают на открытом огне, на нормальном растительном масле, и наполняют разными ингредиентами. На выбор. По телефону Вам будут навязывать «Маргариту» – это густая смесь из мяса и овощей – или «Максиму», где тоже всего навалено по-максимуму. Но вы откажитесь и закажите «Ветчинку». Только обязательно попросите дополнительно добавить в нее сыра. Так и скажите: «Ветчинка плюс сыр, пожалуйста!» Хотя нет, может быть, к тому времени она будет уже называться «Допельдон».
Честное слово – нет ничего вкуснее этой пиццы. Там нет никакого лишнего вкуса, только хлеб, только ветчина и сыр. Сыра много, и он растекается ровным слоем по всей поверхности пиццы, оставив лишь небольшие розовые островки. Пицца обязательно разрезана на восемь разных кусочков. Есть кусочек поменьше, есть побольше. Каждый найдет себе свой размер. Пицца очень удобная. Если заказываешь на троих, то ее как раз хватает на всех, а если на двоих, то хватает, чтобы наесться и еще чуть-чуть на завтрак.
В течение часа по любому адресу в черте нашего города вам привезут этот маленький кусочек горячего солнца диаметром сорок сантиметров. По городу его возят в специальных пенопластовых коробках, которые отлично сохраняют тепло. Так что можете не сомневаться, Вам его привезут в наилучшем виде, что называется «с пылу-жару».
Вот и мы не сомневались, что нам привезут нашу любимую пиццу точно в срок. С мобильника сделав заказ, мы успеваем зайти в магазин, взять пиво и дойти, или скорее добежать, до Марининой квартиры.
К этому времени камертон раскачался уже до такой степени, что мы вывалились из лифта склеенные поцелуем, как сиамские близнецы. Ставим рекорд по вскрыванию дверей и врываемся в прихожую. Но упасть на пол было бы преступлением. На нас – слой пыли и пота. Целый день стояла нестерпимая жара. У меня вообще шея обгорела. И спасение от этого – душ. Хороший, освежающий душ.
С трудом разлепляемся. И смотрим друг другу в глаза. «Ну, кто первый!» Уступаю. Не без тайного умысла. Обожаю, когда она выходит из ванной комнаты. Словно Венера из пены морской. Вся такая свежая, пахнущая чем-то невообразимо возбуждающим, завернутая в большое махровое полотенце. Вытирая мокрые волосы, намазывая какой-то крем на лицо, Марина проходит в спальную комнату и валится на постель. «Ох, как я устала!» А мой камертон, к тому моменту несколько успокоившийся, снова начинает раскачиваться. «Ну давай, ставь фильм, посмотрим!» «Сейчас, только ополоснусь!» – отвечаю и скрываюсь в ванной.
Возвращаюсь через несколько минут, также завернутый в полотенце. Принцесса лежит в постели, скорее полулежит, опираясь спиной на подушку. В комнате царит полумрак. Свет только от телевизора, на котором застыла картинка с кадрами фильма «Мама, не горюй». Как раз на том самом месте, где мы закончили смотреть вчера.
В приоткрытое окно доносится шум засыпающего города. Далекие гудки паровоза, голоса молодежи на лавочке под окном. К подъезду подъезжает машина. Хлопнула дверь. В руке у Марины сигарета. Затягивается. Разгорается красный огонек. В другой руке – пульт от телевизора. Марина нажимает на кнопку «пуск» – и картинка телевизора оживает. Звук фильма оглушает. На экране телевизора появляется дорожка, снижающая уровень звука.
Самолетик крутился в небе, как пчела, и это было последнее выступление сегодняшнего дня. Пока Марина пересказывала мне рассказ своей подруги о том, как ее вызвал председатель комиссии, что говорил и как он при этом выглядел, я, будто радиокомпас, повернулся лицом в том направлении, где в этот момент, по моему мнению, и должна была находиться Марина.
И направление это очень сильно совпадало с выходом с территории авиасалона. Скорее, скорее, с этого пыльного и шумного поля к ней, к моей любимой.
Снова через вторую проходную, мимо толпы посетителей, штурмующей автобусы. Пешком. И будто на крыльях. Не замечая расстояния, жары, духоты и песка, скрипящего на зубах. Каких-то двадцать минут – и вот, я вхожу в кабинет Марины. Она работает здесь же рядом, в небольшом и очень уютном кафе. Бухгалтером. Мой камертон где-то там внутри меня, в самой нижней части живота, начинает свои колебательные движения. Я стараюсь приостановить их невидимый бег, и это мне практически удается. Хотя я знаю, что это не ненадолго. Только до того момента, пока я не прикоснусь к ней.
«Сейчас-сейчас, пойдем!» – говорит мне Марина, перекладывая какие-то бумаги и выбивая пальцами по клавишам калькулятора. «У меня где-то пятьсот рублей потерялись. Найду, и пойдем». О, как она в эти моменты прекрасна. Богиня чисел, королева порядка, неприступная, как крепость, и доступная, как жрица любви!
И именно поэтому я намеренно не подхожу к ней, а сажусь за соседний стол и смотрю на нее, не отрываясь. Через какое-то время Марина замечает мой пристальный взгляд и смущается.
– Не смотри так на меня!
– Почему?
– Ты что давно меня не видел?
– Да, давно. Целую вечность!
– Не придумывай!
Даже не вооруженным глазом видно, как между нами пробежала искра. Чтобы разрядить обстановку, Марина уводит разговор в сторону.
– Расскажи, что там на аэрошоу?
– Да все нормально.
– А что с «Копресом»?
Так называется фирма, от имени которой я носил письмена в Управление культуры.
– А ничего, Игорю удалось продлить срок подачи документов в казначейство до конца авиасалона, но это ведь все равно не реально!
Мне не хочется говорить сейчас о делах. Внизу моего живота пульсирует камертон. И стрелка уже вот-вот замрет в верхней точке.
Марина улыбается мне в ответ на мои призывные знаки глазами, но от темы не удаляется. Не реально! Уж кому как не ей, это известно. Ведь нужно представить баланс предприятия с отметкой налоговой инспекции. А подделывать печать этой организации никто не возьмется.
– Может быть, можно заменить «Копрес» на какую-то другую фирму?» – спрашивает Марина.
– Не знаю, завтра спрошу у Игоря, он сказал, что возьмет все разборки с Управлением на себя.
Я встаю со стула, обхожу стол и прижимаюсь своими губами к губам Марины. Она, смеясь, отстраняется.
– Что ты делаешь? А если кто войдет?!
– Ну и пусть! Пусть все видят, как я тебя люблю!
И она снова улыбается. Эта улыбка Мадонны сводит меня с ума. Я вою в потолок и плюхаюсь назад на свое место. Знаю, пока эти проклятые пятьсот рублей не будут найдены, Марина не двинется с места.
Мне ничего не остается делать, как перекладывать мелкие предметы на столе и успокаивать свой камертон. Две кнопки, шесть скрепок, одна из них разогнута, одна булавка. Десять копеек. Колпачок от шариковой ручки. Все это вытягивается в одну прямую линию, от одного края стола в сторону другого края. Не хватает. Ищу глазами, чтобы такое положить, чтобы точно достать край стола. Карандаш. Лег нормально, но стержень чуть-чуть выступает за край. Это меня раздражает, и я сминаю свою стройную линию. А затем снова начинаю выкладывать все в прямую линию, хоть и знаю, что все равно в конце стержень карандаша будет выглядывать за край. Камертон внутри меня мерно отсчитывает время, которое я считаю потерянным и выкинутым из жизни. Ну почему так долго? Почему?
К столу Марины потянулись повара и официанты. За зарплатой. Она разделывается с ними лихо, не отрываясь от поиска проклятой пятисотки. Зашел водитель. Взял денег на закупку и бензин. Позвонил директор, оставил распоряжения на завтра. А я все сижу и выкладываю свою линию. Наконец, не выдерживаю и ломаю кончик карандаша. И сразу в голове рождается: «Допельдон!» Вот это да? Почему в этот момент у меня родилось это слово? Аккурат, вместе с хрустом сухого дерева. Смотрю на Марину, она перехватывает мой тоскливый взгляд и смущенно приговаривает:
– Сейчас, сейчас еще в одном месте посмотрю – и пойдем!
– Да не спеши, ищи свои деньги спокойно, – успокаиваю ее. – Мы же ведь сегодня никуда не спешим?
– Если тебе никуда не надо, то я совершенно свободна.
– А свекор?
– Его не будет.
– Свекровь?
– На даче.
– Марат?
– С ней.
– Ну вот видишь все отлично, я тоже свободен, – улыбаюсь я, успокаивая свой живот. – Дай, мне точилку.
– Зачем?
– Карандаш сломался.
Марина протягивает мне точилку в виде космической ракеты. Я кручу ее в руке, а потом начинаю выкладывать свою линию. Одна скрепка, еще, еще, еще, булавка, десять копеек, еще одна скрепка. Та, которая разогнута. Потом хитрю, разгибаю еще одну скрепку, и у меня остается как раз расстояние, чтобы положить ракету. Все сошлось. От края до края. Что называется тютелька в тютельку. И снова в моей голове проносится: «Допельдон!»
Именно в этот момент Марина закрывает свой гроссбух и произносит сокровенное:
– Ну все, пошли!
– Нашла?
– Нашла.
Дзинь! Струна лопнула, и камертон начинает раскачиваться. Мы выходим на улицу, держась за руки. Энергия спокойно переливается от меня к ней и обратно. Жара уже спала, появился легкий ветерок. Приятно. По дороге обсуждаем, что будем есть на ужин. Это уже похоже на ритуал, потому что после долгих гастрономических споров одновременно приходим к выводу, что самым замечательным блюдом для сегодняшнего вечера будет – пиво и пицца.
Пиво «Жигулевское» в пластиковых бутылках. Но чтобы обязательно «Рязанское». Коричневая пробка. Безо всяких надписей сверху. Это важно, потому что есть еще «Жигули» Очаковского завода. Черная пробка с фирменной надписью «Очаково». Так вот, это совершенно не то. Совершенно. У рязанского пива сохранился настоящий запах хмеля и чуть горьковатый привкус, а очаковское пиво безвкусное. От него только в туалет хорошо бегать. Быстрая реакция.
Пицца. Если Вы когда-нибудь будете в нашем городе, то непременно закажите себе нашу, «Жуковскую» пиццу. Запишите телефончик: 7-53-13. Контора называется «Пицца приехала». Здесь пиццу делают золотыми руками. И это не просто слова.
Тесто действительно катается тут же, на месте. Никаких полуфабрикатов. Затем его запекают на открытом огне, на нормальном растительном масле, и наполняют разными ингредиентами. На выбор. По телефону Вам будут навязывать «Маргариту» – это густая смесь из мяса и овощей – или «Максиму», где тоже всего навалено по-максимуму. Но вы откажитесь и закажите «Ветчинку». Только обязательно попросите дополнительно добавить в нее сыра. Так и скажите: «Ветчинка плюс сыр, пожалуйста!» Хотя нет, может быть, к тому времени она будет уже называться «Допельдон».
Честное слово – нет ничего вкуснее этой пиццы. Там нет никакого лишнего вкуса, только хлеб, только ветчина и сыр. Сыра много, и он растекается ровным слоем по всей поверхности пиццы, оставив лишь небольшие розовые островки. Пицца обязательно разрезана на восемь разных кусочков. Есть кусочек поменьше, есть побольше. Каждый найдет себе свой размер. Пицца очень удобная. Если заказываешь на троих, то ее как раз хватает на всех, а если на двоих, то хватает, чтобы наесться и еще чуть-чуть на завтрак.
В течение часа по любому адресу в черте нашего города вам привезут этот маленький кусочек горячего солнца диаметром сорок сантиметров. По городу его возят в специальных пенопластовых коробках, которые отлично сохраняют тепло. Так что можете не сомневаться, Вам его привезут в наилучшем виде, что называется «с пылу-жару».
Вот и мы не сомневались, что нам привезут нашу любимую пиццу точно в срок. С мобильника сделав заказ, мы успеваем зайти в магазин, взять пиво и дойти, или скорее добежать, до Марининой квартиры.
К этому времени камертон раскачался уже до такой степени, что мы вывалились из лифта склеенные поцелуем, как сиамские близнецы. Ставим рекорд по вскрыванию дверей и врываемся в прихожую. Но упасть на пол было бы преступлением. На нас – слой пыли и пота. Целый день стояла нестерпимая жара. У меня вообще шея обгорела. И спасение от этого – душ. Хороший, освежающий душ.
С трудом разлепляемся. И смотрим друг другу в глаза. «Ну, кто первый!» Уступаю. Не без тайного умысла. Обожаю, когда она выходит из ванной комнаты. Словно Венера из пены морской. Вся такая свежая, пахнущая чем-то невообразимо возбуждающим, завернутая в большое махровое полотенце. Вытирая мокрые волосы, намазывая какой-то крем на лицо, Марина проходит в спальную комнату и валится на постель. «Ох, как я устала!» А мой камертон, к тому моменту несколько успокоившийся, снова начинает раскачиваться. «Ну давай, ставь фильм, посмотрим!» «Сейчас, только ополоснусь!» – отвечаю и скрываюсь в ванной.
Возвращаюсь через несколько минут, также завернутый в полотенце. Принцесса лежит в постели, скорее полулежит, опираясь спиной на подушку. В комнате царит полумрак. Свет только от телевизора, на котором застыла картинка с кадрами фильма «Мама, не горюй». Как раз на том самом месте, где мы закончили смотреть вчера.
В приоткрытое окно доносится шум засыпающего города. Далекие гудки паровоза, голоса молодежи на лавочке под окном. К подъезду подъезжает машина. Хлопнула дверь. В руке у Марины сигарета. Затягивается. Разгорается красный огонек. В другой руке – пульт от телевизора. Марина нажимает на кнопку «пуск» – и картинка телевизора оживает. Звук фильма оглушает. На экране телевизора появляется дорожка, снижающая уровень звука.