Эдвард Радзинский. Александр II. Жизнь и смерть

   – Зачем же нападать, если правда? – удивлялся Тургенев.
 
   Читал ли книгу Кюстина наш герой?
   В России не бывает лучшей рекламы, чем запрещение. «Запрещенный товар – как запрещенный плод: цена его удваивается от запрещения…» Скорее всего «Кюстина читала вся образованная Россия», – писал Александр Тургенев.
   Так что, читая книгу и, конечно же, ненавидя Кюстина, Александр мог повторить слова Герцена: «Книга эта действует на меня, как пытка, как тяжелый камень, приваленный к груди».
 
   Герцен был еще один враг его отца. Еще один голос, громко звучавший в награжденной немотой стране.

«Зову живых»

   Александр Герцен – величайшая фигура в истории либеральной России. Все знаменитые радикалы Европы: Прудон, Гарибальди, Оуэн, Кошут, Виктор Гюго – знали и уважали этого фантастического русского.
   Уже в университете Герцен заболел редкой в империи болезнью – любовью к свободе. Все закончилось арестом 22-летнего юноши, ссылкой и эмиграцией.
   За границей Герцен совершил невероятное – объявил войну Российской империи.
   Герцен основал за границей Вольную русскую типографию. И вместе с другим эмигрантом, другом юности Огаревым, начал издавать знаменитую газету «Колокол» – с язвительным эпиграфом «Зову живых». Живых, то бишь мыслящих.
   Несмотря на все строжайшие запреты, «Колокол» нелегально ввозится в страну. Его тайно читает вся образованная Россия. И в стране, где сажали не только за поступки, но за мысли, во весь голос зазвучали обличительные речи.
   Одинокий эмигрант становится самым грозным врагом могучей империи.
   Крупные аферы влиятельных русских чиновников, секретные распоряжения правительства – все это тотчас попадало на страницы «Колокола». Кто сообщал Герцену? Подчас сами чиновники! Когда кто-то из них хотел потопить другого, надо было послать донос. Нет, не императору, который мог на донос не обратить внимания, но власти помогущественней – в «Колокол». И донос тотчас вызывал царскую реакцию, потому что сам Николай… читал ненавистный «Колокол»!
   И Александр все это знал.
 
   Годы шли…
   Николаю непросто было любить сына. Слишком противоположные характеры. И это часто прорывалось. Николай не терпел опозданий, и когда жена наследника впервые опоздала на какую-то церемонию… Нет, Николай, этот истинный рыцарь, не позволил себе обругать женщину. Но наследник при всех был назван «неповоротливой коровой».
   Николая раздражает его постоянная покорная апатия. И «за безделье» в присутствии офицеров Николай мог надавать цесаревичу пощечин.
   Но Александр знает: пощечины заканчиваются быстрым раскаянием отца, а неугодная инициатива – долгим преследованием. Все должен контролировать только один человек в стране. Иначе услышишь: «молокосос!».
 
   И как непохож на него брат! Константин развил бурную деятельность в Морском ведомстве. Он создает Русское географическое общество, где собирает таких же энергичных молодых людей. У них много идей, которые кажутся императору завиральными и даже опасными. Костя предлагает строить паровые корабли, но Николай не любит модные штучки. Упрямый Костя хочет строить их на собственные деньги. Николай по-прежнему верит в паруса, но его пленяет бешеная энергия Кости. Он узнает в нем себя.

Война в вавилоне: воины идут в рай

   И чтобы как-то разбудить наследника, государь отправляет сына на войну – на Кавказ.
   Кавказ – это Вавилон, где проживали десятки народов, говорившие на сорока языках. С заоблачных гор Осетии, Кабарды, Чечни и Дагестана воинственные горцы совершали набеги на русские земли.
   В 1828 году Николай начинает походы на Кавказ, чтобы объединить Северный Кавказ с покоренным прежде Закавказьем – Грузией, Арменией, Азербайджаном.
   Весь разноплеменный Вавилон должен был отойти под власть русского царя.
 
   Но сыны воинственного ислама не захотели последовать судьбе православных грузин и армян. Мулла Мухамед объявил русским джихад – священную войну.
   Именно тогда в Дагестане и Чечне распространилась воинственная ветвь ислама – «мюридизм».
   Мюриды – прообраз исламских боевиков XX века – искали спасения души в пролитии крови христиан. Дрались эти воины бесстрашно, ибо были, как писал современник, «нафантазированы описаниями рая с красавицами-гуриями и прочими земными радостями». Мертвые воины незамедлительно отправлялись в сей живописный рай. Это была щедрая награда Аллаха за кровь неверных. Так сама смерть была побеждена этими дикими верованиями, помогавшими бесстрашно убивать и радостно умирать.
   Кровавая детская сказка перешагнет через столетия в XXI век.
   Мюриды прятались, как звери, в густых лесах и оттуда нападали на русских.
   И чтобы идти вперед, николаевским солдатам пришлось избрать новую тактику – рубить леса и строить на их месте крепости. Ожесточение мюридов вызывало ответные жестокости, и наоборот. Беспощадно сжигались мирные аулы, дававшие приют мюридам.
 
   Но все осложнилось, когда во главе кавказских горцев встал великий воин – имам Шамиль. Он сумел сделать невозможное – объединил разноязыкие, разноплеменные, часто враждовавшие между собой горские общины под своей авторитарной властью. Он создал невиданную в вольных горах – в этой анархической среде воинов – новую систему отношений – крепкое государство.
   Это было, спаянное исламом, духовное государство (иммамат), объединявшее Чечню, Дагестан и Аварию. Во главе стоял имам – военный и религиозный лидер. Им стал Шамиль. Соединение духовной и светской власти – в традициях ислама. И оно давало Шамилю абсолютную власть над душами и жизнью подданных. Это был типичный беспощадный восточный диктатор. Шамиль поставил под ружье все мужское население – от 15 до 50 лет. Теперь мужчины жили в военных лагерях – учились там обращению с оружием.
 
   Все сороковые годы Шамиль наводил ужас на войска Николая. В этот период выяснилась беспомощность огромной русской армии в борьбе с имаматом. Партизанская война – внезапные набеги горцев, приносили русским больше жертв, чем обычные сражения. Причем летом невозможно было воевать в Чечне, ибо горы Чечни покрывались лесами, где прятались мюриды. Но зимой русские войска не могли воевать уже в Дагестане, где горные перевалы становились совершенно недоступными. Так что войска Шамиля имели все возможности для маневра.
   Шамиль сам вел войска в бой, он был всегда впереди и заплатил за это девятнадцатью ранами.
 
   Уже больше 20 лет шла эта кровавая война, но не видно было конца. И в 1850 году император отправил наследника в Чечню – «понюхать пороху». Как всегда, вдали от отца, Александр совершенно преобразился. Он полон энергии, жаждет боя. Первое настоящее сражение, в котором участвовал Александр, случилось около крепости Ачхой. Здесь в лесу обнаружился чеченский отряд.
 
   Сражение началось ранним утром. Можно представить офицерскую палатку, нагретую горячими углями, – он спал в ней беспокойным тяжелым сном, как и положено перед первым боем. Было еще темно, когда его разбудил адъютант.
   Огонь свечи – в заспанные глаза. И почтительное «Ваше императорское Высочество, выступаем».
 
   Горный хребет тонул в рассветном солнце. Дымились аулы на горе, бежала, поблескивая на солнце, речушка. Мирная идиллия… Они поднимались по этой райской горе, когда там, наверху, из леса выехало десятка два чеченцев.
   Один из них, в темном бешмете, привстал на стременах, поигрывая нагайкой. Потом перебросил нагайку в другую руку и правой, как фокусник, покрутил ружьем… И, подбросив ружье, ловко поймал – и выстрелил. Впервые совсем рядом Александр услышал свист пули. И мальчик-ординарец схватился за грудь… и пополз с коня. И тогда, увлекая за собой конвой и казаков, Александр поскакал вперед. Чеченцы тотчас отступили в лес. И там схоронились в завалах из деревьев. Только блестели ружья. И, соскочив с коней, опережая наследника, казаки и свита бросились на завалы – «Кинжалы вон! В приклады!»
   Началась резня. Сражались грудь в грудь.
   А сверху с деревьев чеченцы осыпали пулями. И много солдатиков хоронили потом – после его удалой, но безрассудной атаки. Но весь чеченский отряд был перебит. Он получил саблю их убитого начальника. После этой храброй, но безрассудной атаки отец наградил его крестом Святого Георгия, но предпочел отозвать с Кавказа.
   Вот и все, что можно рассказать о его удалом пребывании на Кавказе.
 
   В 50-е годы на Кавказ приехал еще один молодой человек – граф Лев Толстой. Графу было 23 года, он – из славного аристократического рода, отметившегося не раз в истории России. Его знаменитые предки были и храбрыми воеводами, и участвовали порой в самых кровавых событиях… Его прапрадед Петр Толстой, сподвижник Петра Великого, стоял во главе страшной Тайной канцелярии – тайной полиции. Он сумел заманить обратно в Россию бежавшего за границу царевича Алексея, сына Петра Великого. И Петр Толстой участвовал в его убийстве – убийстве царского сына по приказанию отца.
 
   Молодой Лев Толстой не просто приехал на Кавказ – он бежал от пустоты светской жизни, от самого себя – от безумной своей карточной игры, кутежей.
   Бегство из прежней жизни начинает эту великую биографию. И оно же ее завершит. В конце жизни старик Толстой вновь попытается бежать из прежней жизни – бежать от семьи, от своего дома в Ясной Поляне… Бежать к новой жизни. И в пути, на маленькой железнодорожной станции закончит свою жизнь Великий Беглец.
   Но все это потом… А тогда простым юнкером Толстой участвует в походе против чеченцев. (Впрочем, вместе с графом-юнкером приехали и трое его крепостных слуг.) В сражениях Лев Толстой заслужил звание офицера. И глазами Толстого мы можем увидеть ту – другую сторону Кавказской войны.
   В рукописи «Набег» Толстой описывает эту обычную сценку: генерал весело отдает на разграбление солдатам захваченный аул. «Что ж, полковник, – сказал генерал улыбаясь, – пускай их – жгут, грабят, я вижу, что им ужасно хочется. Драгуны, казаки и пехота рассыпались по аулу – там рушится крыша, выламывают дверь, тут загорается забор, сакля, стог сена… вот казак тащит куль муки кукурузы, солдат – ковер и двух куриц, другой – таз и кумган с молоком, третий навьючил ишака всяким добром; вот ведут почти голого испуганного дряхлого старика-чеченца, который не успел убежать».
   А вот еще одно описание кавказской войны – уже из толстовского «Хаджи Мурата»: «Вернувшись в аул, Садо нашел свою саклю разграбленной. Сын же его, красивый, с блестящими глазами мальчик был привезен мертвым к мечети. Он был проткнут штыком в спину. Вой женщин слышался во всех домах. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать».
 
   Видел ли Александр такую войну? Как же он мог ее не увидеть?! Она шла бок о бок – рядом с той, другой – романтической. И это была кровавая, жестокая война.
   Войну, растянувшуюся на четверть века, отец оставит ему в наследство.
   Ему придется ее заканчивать. Как и другую войну, позорно проигранную его отцом и ставшую катастрофой для России.
   И на той войне окажется все тот же великий регистратор – граф Лев Толстой.

Финал отцовской империи

   Следуя традициям нелюбимой Екатерины, Николай уже с надеждой поглядывает на подрастающего любимого внука. Вот кто может стать истинным государем!
   Но внук подрасти не успел… В могучем здоровье гиганта Николая что-то разладилось. Он устал от беспощадной работы. Но главное, его снедало некое неосознанное беспокойство. Говоря словами Герцена, «так звери беспокоятся перед землетрясением».
 
   Теперь он всерьез начинает готовить наследника к трону. Он часами прогуливается с ним, рассказывает. Впоследствии Александр скажет: «Мы всегда были с отцом на “ты”». Но какое разное это «ты»! Его «ты» – обращение к божеству, отцовское – к «молокососу».
 
   И в 1848 году «землетрясение» началось – в Европе разразились революции. Николай не без удовлетворения сказал: «Я это предвидел!».
   Когда во Франции пала монархия, он появился на балу и, по преданию, обратился к офицерам: «Седлайте коней, господа, во Франции Республика!». Ему показалось, что наступил его звездный час: Россия вернет порядок в обезумевшую Европу. И он призывает Австрию, Англию и Пруссию вспомнить о принципах Священного союза, который был создан против революций. Никто не откликнулся на пылкий призыв.
   И тут Николаю повезло. Началось восстание венгров в Австро-Венгерской империи. И царь тотчас предложил свою помощь австрийскому императору. И Франц-Иосиф с готовностью ее принял. Теперь, наконец-то, можно было «седлать коней»! И вновь самый талантливый полководец Николая, усмиритель Польши, генерал-фельдмаршал Паскевич подавил восстание. Беспощадно вешали мятежных венгров. Но почему-то вместо благодарности, Николая называли в Европе деспотом и даже людоедом.
 
   После европейских потрясений Николай сделал тотальным надзор за литературой.
   Запрещалось буквально все. Под запрет попал любимый вчера императором Гоголь. И когда после смерти Гоголя другой наш знаменитый писатель, Иван Тургенев, написал о нем восторженный некролог, тотчас был отправлен на месяц под арест, затем выслан из столицы. Еще одна знаменитость – драматург Александр Островский – за очередную комедию («Свои люди, сочтемся») был отдан под надзор полиции. Под надзор полиции попадает и знаменитый сатирик Салтыков-Щедрин…
 
   Совсем недавно «западники» (писатели и публицисты, верившие в европейский путь развития России и потому особенно любившие царя-реформатора Петра Великого) и «славянофилы» (исповедовавшие ее особый – национальный путь – и потому Петра Великого особенно не любившие) беспощадно сражались друг с другом в литературных «святых битвах». Теперь замолчали и те и другие, ибо попали под запрет оба направления. Беспощадно преследовалась мысль.
   «Есть с чего с ума сойти. Положение становится нетерпимее день ото дня. Много порядочных людей впало в отчаяние и с тупым спокойствием смотрят на происходящее – когда же развалится этот мир», – писал знаменитый западник профессор Грановский.
   И в этой мертвой тишине, в этой сплошной мгле вдруг полыхнула очень опасная зарница.

Оригинал

   В конце 40-х годов в Министерстве иностранных дел служил переводчиком некто М. Буташевич-Петрашевский.
   О самом Петрашевском можно было сказать словами нашего великого поэта.
   «Он у нас оригинален, ибо мыслит». Действительно, когда все благонамеренные окончательно поняли, что мыслить не следует, Петрашевский не только мыслить смел, но высказывал вслух свои мысли. Да и во многом был великий оригинал. Все чиновники старались казаться неприметными, все носили мундиры или одинаковую штатскую одежду. Но этот господин придумал ходить вызывающе – в плаще испанского покроя и цилиндре. Длинные волосы запрещались начальством. Но Петрашевский придумал, как это обойти. Он обрился наголо и носил… длинноволосый парик. И к длинным волосам прибавил бороду, которая также не одобрялась. Короче, в это весьма серьезное время Петрашевский позволял себе насмешничать над правилами.
 
   И сей оригинальнейший, насмешливый господин решил не только мыслить сам. По пятницам он приглашал к себе в дом мыслить других. Это были мелкие чиновники, офицеры, учителя, литераторы, художники. И, как правило – молодые люди.
   Постепенно пятницы Петрашевского стали неким клубом молодых людей. Здесь размышляли о модных европейских течениях – о социализме Фурье, о Прудоне и прочих (книги эти, естественно, были запрещены в России), говорили даже о необходимости освобождения крестьян и гласном суде. И самые радикальные уже задумались об устройстве подпольной типографии.
   Но детище Бенкендорфа работало эффективно. О мыслящих молодых людях узнали тотчас и внедрили тайного агента. Петрашевцы были арестованы…
   И среди арестованных был посещавший собрания молодой, но уже известный литератор Федор Достоевский.

Эшафот

   С юности до смерти террор и революция, апокалипсические видения грядущего – рядом с Достоевским.
 
   Кровь, страдание и религия с начала жизни входят в его биографию. Он родился в помещении Мариинской больницы для бедных, где работал врачом его отец. По семейным преданиям, отец, этот вспыльчивый, мучительный неврастеник, был убит своими крепостными. Его страстно религиозная мать каждый год возила детей в главный монастырь России – Троице-Сергиеву лавру и учила читать по книге «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета». «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства» (Достоевский). Любимым чтением вслух в доме были «История государства Российского» Карамзина и стихи «полубога» – Пушкина.
 
   В январе 1838 года 17-летний Достоевский поступает в Главное инженерное училище, готовившее военных инженеров. Он учится в том самом Михайловском за́мке, где был убит Павел I. Но теперь трагический Михайловский замок переименован в Инженерный, и печальные покои, где пролилась кровь, навсегда заперты. (В середине века на месте спальни была устроена церковь Петра и Павла.) Все это должно было разжигать пылкое, болезненное воображение.
 
   Нервический юноша, обидчивый, болезненно самолюбивый, враждебен муштре и беспощадной военной дисциплине. И уже в училище смыслом жизни, избавлением, островком желанного и мучительного одиночества становится литература.
 
   Он начинает писать, мечтает посвятить себя «литературному труду». И едва закончив училище, торопится выйти в отставку. И вот – наконец-то! Он свободен, он может писать. Он не сомневается – его ждет слава. И все так чудесно, так странно легко начинает сбываться.
   «Как-то вдруг, неожиданно» Достоевский начинает писать роман «Бедные люди», «и отдается ему безраздельно». Его товарищ (в будущем известнейший писатель) Григорович, с которым он в это время делил квартиру, передает рукопись Некрасову, уже известному тогда поэту и, что самое важное – преуспевающему издателю. И происходит эпизод, ставший легендарным в истории русской литературы. Некрасов вместе с Григоровичем ночь напролет, не в силах оторваться читают «Бедных людей». Потрясенные, в 4 утра они приезжают на квартиру Достоевского – будить «великий талант» и «излить восторг».
 
   Некрасов печатает роман – большой успех! Триумфальный дебют! Наш главный литературный критик Белинский предрекает Достоевскому великое будущее. Он принят в кружок Белинского, куда входят самые знаменитые русские литераторы. И тотчас начинается трагедия.
 
   Все ждут от него новых свершений. Молодой Достоевский лихорадочно работает, «стремясь заткнуть за пояс самого себя». Десять повестей он успел написать до своего ареста. Он рвется вперед, но слишком быстрыми шагами. На вечере у Белинского он читает «Двойник». И вчерашний горячий его почитатель Белинский, и все участники кружка не понимают и не принимают! Расколотое человеческое сознание, темные игры подсознания – все это так чуждо гармоническому, ясному мироощущению этих людей. Но молодой Достоевский не прощает непризнания. Наступает резкое охлаждение – и в отношениях с великим критиком, и со всем его окружением.
   Ну а далее – столь типическое для обогнавшего свое время – постоянное отсутствие денег, литературная поденщина, чтобы как-то жить, разлад с литературной средой. И все это мучительно переживается Достоевским. Он все больше «страдает раздражением всей нервной системы». Появляются первые симптомы эпилепсии, мучившей его всю жизнь.
 
   Именно тогда, весной 1847 года, состоялась его первая встреча с бесом. Достоевский начал посещать «пятницы» М.В. Петрашевского. Это как-то сглаживает его одиночество. В 1848 году он вошел в тайное общество, организованное самым радикальным петрашевцем – Николаем Спешневым. Красавец, богач, барин, холодный соблазнитель и беспощадный революционер, мечтавший о кровавом перевороте. Этот «его Мефистофель» имел огромное влияние на Достоевского. Николая Спешнева он впоследствии изобразит в образе Николая Ставрогина в романе «Бесы».
   И вот рассветным утром 23 апреля 1849 года в числе других петрашевцев «триумфально дебютировавший писатель» был арестован и заключен в самый страшный Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где его ждали восемь месяцев следствия и допросов.
 
   Когда петрашевцев доставили в Третье отделение, «некоторые шли, стараясь прижаться к стене, боялись ступить на паркет в середине комнаты, ибо верили в “западню Шешковского”». «Боялись, что пол опустится, и высекут», – вспоминал один из петрашевцев (П.А. Кузьмин). Но дело обернулось куда хуже. Как сказал Петрашевский, их «судили и осудили за намерения». И чтобы впредь никому неповадно было мыслить на опасные темы, 21 человека приговорили к расстрелу.
 
   Государь придумал маленький «гиньоль». Посмевших мыслить должны были привезти на расстрел – на Семеновский плац. И произведя всю подготовку к смерти, помиловать.
   Озаботиться организацией «расстрела» должен был командующий гвардией.
   Но прежний командующий, великий князь Михаил Павлович, «солдафон и остроумец», умер, пока Достоевский сидел в крепости. (Так что императору пришлось пожаловать в ту же Петропавловскую крепость – хоронить в Петропавловском соборе любимого брата.)
   Вообще этот год был тяжелым для царской семьи и особенно для нашего героя Александра. Летом умерла его дочь, великая княжна Александра. Ей было всего семь лет. Этот день Александр отметил в дневнике – старательно обвел траурной рамкой и между страниц оставил засушенный цветок. Должно быть, с ее похорон.
 
   Теперь, после смерти Михаила, все родные братья царя были в могиле. И царь назначил командующим опасной гвардией и гренадерским корпусом наследника…
   И новому командующему поручили организовать страшноватое шоу на Семеновском плацу.
   Так произошла встреча нашего героя с Достоевским.
 
   Как и наш герой, Достоевский встал на рассвете. В декабрьский черный рассвет его разбудили. На колокольне Петропавловского собора ударили часы – половина седьмого.
 
   Петрашевцев посадили в кареты и повезли на Семеновский плац.
   Они все были в той апрельской одежде, в которой их взяли. И в тех же костюмах теперь, 22 декабря 1849 года, в жестокий мороз их вывели на Семеновский плац.
 
   Всех возвели на эшафот, покрытый черным сукном, и прочли приговоры. Они узнали, что их приговорили к расстрелу.
   К ним поднялся священник – с крестом для покаяния перед смертью.
   «Наступили ужасные, безмерно страшные минуты ожидания смерти, – вспоминал Достоевский. – «Холодно! Ужасно было холодно!!! С нас сняли не только шинели, но и сюртуки. А мороз был двадцать градусов…».
   И первую тройку приговоренных во главе с Петрашевским свели с эшафота – расстреливать. На них надели смертные белые балахоны…
   Эту первую тройку подвели к столбам, стоящим у эшафота, привязали к ним и опустили колпаки на лица. Выстроилась расстрельная команда.
   «Вызывали по трое. Я был во второй очереди. И жить мне оставалось не более минуты», – вспоминал Достоевский.
   И все эти ужасные четверть часа Достоевский жил под несомненным убеждением, что через несколько минут он умрет.
 
   Уже раздалось: «Целься». И солдаты подняли ружья…
 
   И только тогда «ударили отбой». Им прочли помилование государя. Достоевский вспоминал: «Весть о приостановлении казни воспринялась тупо… Не было радости возвращения к жизни… Кругом шумели, кричали… А мне было все равно, – я уже пережил самое страшное.
   Да, да!!! Самое страшное… Несчастный Григорьев (один из ожидавших казни петрашевцев) сошел с ума. …Как остальные уцелели? – Непонятно!.. И даже не простудились».
   «Достоевский умолк, – вспоминает этот его рассказ писательница Е. Леткова-Султанова… И успокаивая его, Яков Полонский (знаменитый поэт) торопливо сказал: “Ну, все это было и прошло…”
   – Прошло ли? – загадочно сказал Достоевский».
   Не прошло. Навсегда мучительно осталось с ним.
   Как и то невыразимое счастье дарованной Богом жизни, которое охватило его уже потом – в камере. Когда прошел предсмертный шок, и он до конца осознал: «Был у последнего мгновения и теперь еще раз живу!» (Достоевский).
   «Как он был счастлив в тот день… он такого не запомнит другого раза. Он ходил по камере и громко пел, все пел. Так он был рад дарованной жизни», – вспоминала Анна Григорьевна, его жена.
 
   Вместо расстрела петрашевцев отправили на каторгу, в арестантские роты. Петрашевский и после этого гиньоля остался насмешником. Когда на них надели одежду каторжников и кандалы, он оглядел всех и расхохотался: «Однако, друзья, как мы смешны в этих костюмах».
 
   Достоевский получил 4 года каторги с лишением «всех прав состояния и последующей сдачей в солдаты». Каторгу Достоевский отбывал среди уголовных преступников.

Крах

   Наведя порядок у себя дома, Николай занялся порядком в мире.
   В 1853 году Николай привычно грубо вступился за права христиан в Палестине. Он потребовал от Турции особых прав для христиан – это был ультиматум. И когда турки не согласились, тотчас начал войну. Его войска быстро оккупировали дунайские княжества – Молдавию и Валахию. Но тут, к изумлению Николая, недавно спасенная им Австрия двинула свою армию на помощь Турции. Он приказал немедля отступить с Дунайских земель. Но было поздно. На Черном море появился флот англичан и французов. Только теперь он понял причину храброго отказа Турции. За Османской империей стояли европейские державы. Он попал в западню. И вместо того чтобы он диктовал Европе правила жизни, объединившаяся против него Европа решила продиктовать царю свои.