Страница:
Местные – чисто дети, полутонов не признают и полумер не принимают. Это там у нас «на слабо» нормальный прием в споре, тут это смертельное оскорбление, которое смывается только кровью. А он и так на меня нынче в большой обиде.
Может, ляпнуть ему что-то вроде – «Великий воин сможет проползти между врагами, подобно змее?». Это может сработать… В смысле, у него. Он-то проползет, а вот мы с Осакат нет. А ведь он, блин, реально заставит ползти…
И главное, хрен их знает, что представляют из себя эти верблюжатники. Может, они вообще жутко мирные ребята, сплошь вегетарианцы и бессребреники. А с оружием ходят, только чтобы отпугивать злых людей… И нас они встретят с распростертыми объятиями, накормят досыта и покатают на верблюде. Ага, скажите это тому парню, чей труп я перетаскивал вчера…
А кстати, да! Кто они такие? Что тут делают и надолго ли собираются задержаться? На эти вопросы лучше всего сможет ответить только кто-нибудь из верблюжатников. А мне ли, перечитавшему столько всяких приключенческих книжек, не знать слово «язык»? Нам нужно взять языка. Допросить его хорошенько про этих ребят и узнать наконец-то, с кем мы имеем дело. Конечно, перебраться на ту сторону нам это не поможет. Зато обогатит знаниями и позволит поближе познакомиться с этими верблюжатниками… Заодно и Лга’нхи, одержав очередную победу, перестанет их опасаться. (А он их реально боялся. Какую решительную и мужественную рожу не корчь, а меня-то не обманешь!) А поскольку я его буду сопровождать в этом квесте, мы вроде как станем боевыми соратниками, и обижаться на меня он уже не сможет. Значит, решено! Идем брать языка! Осталось только убедить Лга’нхи, что он сам это придумал. Потому что ни у меня, ни у моих духов нынче особого авторитета нету. Впрочем, думаю, тут проблемы не будет, потому что…
– Ты чего? – спросил я у Осакат, которая подошла ко мне, держа в руках вчерашний котелок, начисто оттертый изнутри мокрой травой, и мешок с крупой.
– Еда. Готовить… – и еще какие-то малопонятные ля-ля-ля… И глядит на меня удивленно-подозрительными глазами.
Ну, конечно. Увидела, что я костерок в неурочное время разжег. А какой же дебил в степи, где с топливом напряженка, будет костер разжигать, чтобы просто погреться? Я-то ответ знаю, а вот она, похоже, еще нет. (Тоже мне, моржиха. Сама вон сплошь в шерстяную ткань закутана, а я тут дырками сверкаю да в бороду пытаюсь укутаться.) Вот и приперлась очередную порцию слабительного готовить… Кстати, о пожрать. Я, конечно, до вечера, в принципе, могу потерпеть. А там наверняка и Лга’нхи с какой-нибудь добычей припрется… Но вот…
Наполовину словами, наполовину жестами стал намекать Осакат на блинчики-оладушки или хотя бы просто лепешки. Оно, конечно, лучше бы на молоке и яйцах тесто ставить, но слышал, будто его как-то и на воде делают. Не сразу, но она поняла, что я от нее хочу, и зыркнув взглядом так, будто я предложил ее первенца крокодилам скормить, утопала куда-то в степь. Я уж было решил, что опять сдуру какое-то ее табу нарушил. Ан нет, спустя минут двадцать приперлась обратно с двумя камнями. Один плоский, поздоровее, бросила на расстеленную шкуру и начала вторым, размером так с кулак, перетирать на нем зерна. Недолго полюбовавшись на ее работу, угадал причину столь неласковых взглядов, которые она время от времени продолжала бросать в мою сторону. Работенка-то явно была не из легких. Ну вот. Нажил еще одного врага в нашем отряде. Может, помочь? Не-е-е. Только хуже будет. Эта работа бабская, и, взявшись за нее, я себя опять под плинтус загоню. Кстати, о не престижной работе, вчера я, конечно, сумел из Лга’нхи водоноса сделать. Но сегодня уже этот финт ушами вряд ли получится. И на Осакат ее не перегрузишь… Бабы почему-то воду тут не таскали… Хотя ясно почему. Бабы вообще особо в степь далеко от стада не отходили. Да и в стойбище у них работы более чем хватало. Так что вода была на мальцах и рабах, а это, как ни крути, все равно я. Хрен его знает, как отнесется девчонка к тому, что я воду таскаю… урон авторитету, и все такое… но если я ее не притащу, Лга’нхи не просто обидится, а дико разозлится. А чего он в этой дикой злобе сделать способен, лучше не проверять. Так что я взял бурдюк и неторопливой рысцой поплелся в сторону ближайшего озерца.
Когда вернулся, горка муки на шкуре возле Осакат увеличилась ненамного. А судя по уставшему и злобному лицу нашей прекрасной мельничихи (скорее уж мельницы, гы), все эти полтора часа, что я бегал, она отнюдь не филонила. Стремная, похоже, работенка зерна эти тереть. Неудивительно, что она на меня зыркает так злобно. Хм… Придумать им, что ли, потом мельницу? С ходу обогатюсь! А уж все девки точно мои будут! Только бы знать еще, как эти мельницы устроены…
Пока думал, смотался до телеги и, оторвав от нее последние доски, приволок нашей милой поварихе топливо. В ответ получил еще более злобный взгляд. Кажется, она была не очень согласна с разрушением ее персонального экипажа.
Ладно. Как там приговаривал этот жлоб Борька, которому я всегда завидовал? Любую девушку можно уболтать, главное, болтать исключительно о ней.
– Эй, Осакат, – окликнул я ее. – А тот, – кивнул я в сторону телеги. – Мертвый. Он какой твой родич?
У моих степняков все в племени были родичами. И для определения разных степеней родства существовала целая куча определений. Я их всех так и не запомнил. Да и как все упомнить? – уверен, что и для троюродной бабки внучатой племянницы сестры старшей жены брата отца было какое-то свое персональное обозначение. Хотя подозреваю, что в случае, если таковую троюродную бабку и надо было как-то назвать, степняки с ходу придумывали новое слово, а поскольку старое никто не помнил, все делали вид, что это оно самое и есть… Впрочем, это я так, бурчу с голодухи. Можно даже не сомневаться, это числительные или слово «печка» местным в лом выдумывать. А уж для своих коровушек и родни они не поленятся персональных названий насочинять… Я, кстати, как приблудыш, всех называл одним и тем же словом, означающим что-то вроде пятнадцатиюродного брата или сестру. А понять, что обращаются ко мне, тоже было несложно, ибо обычно вслед за обозначением моего родства следовал пинок или подзатыльник. Так что ошибиться было трудно. Впрочем, похоже Борькина метода работает. Я вот о чем не начну думать, все на свою персону свожу… как девица какая-то…
Осакат ответила, назвав слово, означающее что-то вроде двоюродного дяди, только с какими-то прибавлениями, сути которых я не понял. Расспросил поподробнее, тем более что, похоже, девица сия по поводу гибели сродственника особо горючих слез проливать не собиралась. Из очередных объяснений понял, что она жила в его доме, потому что…
Что-то там такое страшно мутное. То ли родителей у девицы не было. То ли у ее народа было принято отдавать детей в чужую семью на воспитание… Но получалось, что слово, обозначающее родство, переводилось как «двоюродный дядя, воспитатель и кормилец».
Ну и о чем еще говорить с этой особой? Со степнячкой ее возраста я бы еще нашел приличные темы для беседы, а с этой? Она вон и так все время злобно в мою сторону зыркает, может, про родню говорить у них там не принято, или ее переполняют болезненные воспоминания о безвременно почивших родителях? Хрен ее поймешь. Со степнячками-девицами, например, тема месячных считалась вполне достойной для беседы. Поскольку это у них вроде как порог взросления, после которого девчонку отделяли от общего беспризорного стада под пригляд старших женщин, которые делились с ней «страшными женскими секретами» и покрывали физиономию узорчатыми шрамами. Так тянулось до ближайшего осеннего Перемирия, во время которого девицу старались спешно выдать замуж в другое племя. А вот о самом замужестве говорить было жутко неприлично. Вот как раз потому, что выдавали в другое племя. А это вроде как хуже смерти. Потому как после замужества она переставала быть «люди» и становилась вражиной. И теперь при встрече всякому уважающему себя и заветы пращуров «люди» полагалось ее убить. Потому и старались отдать как можно дальше, чтобы не грохнуть невзначай любимую дочурку-сестренку, когда пойдешь к соседям, с дружеским визитом, снимать скальпы… Думаю, основная идея во всем этом была – избежать близкородственных браков. Ну а стимул для этого был избран весьма впечатляющий.
Вот и начни теперь с этой Осакат болтать. Ляпнешь что-нибудь сдуру, и все, враг до конца жизни. Э-э-э, поговорим о кулинарии? Начал расспрашивать, как она собирается лепешки печь, не нужно ли достать каких-либо дополнительных ингредиентов и прочая-прочая. Я бы, например, мог пойти и где-нибудь в степи яиц поискать… Зима уже на исходе, и кое-какие птахи вроде как откладывают яйца, я уже в это время года гнезда с яйцами находил. Прямо в траве или густом кустарнике. Не надо? Опять же дрожжи… Я руками попытался изобразить дрожжи. Я и сам ни хрена не знал, что такое дрожжи. Знал только, что их кладут в тесто или бросают в нужники, но честно попытался изобразить… В ответ она посмотрела на меня с таким омерзением, будто это меня самого дрожжи только что со дна нужника вынесли. Короче, девица на контакт не идет ни в какую.
А тут вдруг раз!!! И недовольная гримаска с рожицы долой, улыбочка, приветственный взгляд… будто какой-то дерзкий солнечный лучик прорвался сквозь уныло моросящую мглу и осветил мордашку. Ну, конечно, заявился двухметровый блондин-атлет с длиннющим копьем в руке (ку-ку, дедушка Фрейд) и тушей косули на плече. Мало того, что красавчик, так еще и добытчик-кормилец. Этому темы для контакта из себя мучительно выдавливать не нужно. То, что вчера он ее трахнуть собирался, а потом убить, уже давно забыто. Теперь его тупой и плешивой с одного бока роже тут все жутко рады… Натертая горстка муки небрежно ссыпана в какую-то плошку. А бронзовый ножик в маленьких ручках уже, этак напоказ, быстро разделывает добычу воина. И пока суровый воин оттирает руки мокрой травой, от туши уже отрезаны лакомые кусочки, порезаны, наткнуты на прутики и натыканы возле костра. А суровый воин, слова не говоря, будто так надо, садится и жрет еще полусырое мясо, весь из себя гордый и неприступный… А и хрен с тобой… гордый и неприступный. Я-то помню, какой ты был месяца два-три назад… с рук у меня жрал, под себя ходил, блевал по пять раз на дню и самоубиваться порывался… Тогда небось рожу-то не кривил… Я схватил очередной прутик и так яростно впился зубами в кусок мяса, что сдуру обжегся. Мать всех вашу тут!!!
– Где моя лепешка!!! – рявкнул я на Осакат. И, видно, рожа моя была достаточно впечатляющая, потому как она начала лопотать что-то про рано, надо еще… А в довершение плюнула на камень, на котором растирала муку, почему-то оказавшийся лежащим посреди красных углей костра. Пока слюна неторопливо стекала с камня, я догадался, что никакой это теперь не камень, а сковородка, и что пока она не разогреется до шкворчания на ней слюны, ни хрена мне лепешек не обломится… Ага… Буду жрать лепешки с заплеванного камня. Секретный ингредиент местной кухни! На всякий случай рявкнул на девчонку еще разок (пусть баба свое место знает) и взялся за мясо. В молчании сожрал еще четыре прутика. По-хорошему, умял не меньше килограмма-полтора. Рядом столь же молчаливо работал зубами Лга’нхи… Потом Осакат слюнно-плевательным методом проверила температурный режим своего кухонного агрегата… Подсела к костру так, чтобы между мной и ею оказался Лга’нхи, и довольно ловко стала наливать на камень жиденькое тесто, которое она, оказывается, уже успела замешать, пока мы с Лга’нхи старательно молчали, гордо не глядя друг на друга. Вскоре появилась первая лепешка. Осакат сначала перевернула ее палочками, которые держала в чисто китайской манере. Потом, когда лепешка окончательно зарумянилась с обеих сторон, сняла и теми же палочками протянула мне через костер тонкую, размером примерно с донышко стакана круглую пластинку. Я с гордым и много чего понимающим видом взял ее, покидал из ладони в ладонь, чтобы остыла, и откусил маленький кусочек… Лепешка по вкусу напоминала картон с привкусом вчерашней каши, что, в общем-то, неудивительно, и была абсолютно пресной и сухой. «Нарекаю тебя чипсами», – торжественно окрестил я первый кусок хлеба, что достался мне тут, и доел остаток. Затем снизошел до почтительно замершей Осакат, милостливо изъявив свое высочайшее одобрение качеству ее продукции.
– Это правильно! – сказал я ей, стараясь обходиться как можно более простыми словами, которые и в ее и в нашем языке были довольно похожие. – Вчера мы ели неправильно. Дух живота (а надо отметить, что, по мнению местных, за каждую часть организма отвечал специальный дух), не привычный к такой пище, ее не принял. Но дух груди (а известное дело, каждый уважающий себя дикарь думает грудью, а потом дух сердца тамтамным методом передает ценные указания другим духам организма – потому как мозги-то у них с детства отбитые)…сказал мне есть новую пищу понемножку. Чтобы дух живота к ней привык. Потому, когда я пойду на восток, я смогу есть любую еду и буду сильным! А тот, кто не сможет, тот станет слабым…
Ух ты. Кажется, кое-кто уже научился понимать тонкие намеки! Белобрысо-плешивая образина изволила принять вторую испеченную лепешку, почтительно протянутую ему нашей поварихой, и сожрать… В его лапах, а потом пасти эта лепешка казалась таблеткой, кажется, он и в желудок ее вогнал, как таблетку, не жуя. Ну да и хрен с ним. Не буду обращать на дурня внимание.
– Много я думал сегодня, – продолжил я вещать, обращаясь исключительно к Осакат. – Глядел в костер… ходил по степи и смотрел на воду… слушал ветер и дождь… советовался с духами. – Я качался и подвывал на манер шамана, дабы мои спутники впечатлились теми подвигами, что я свершил, пока они бездельничали, занимаясь банальной охотой или готовкой. – Духи сказали мне, что я должен поговорить с одним из народа, что ездит на животных с длинными шеями (кажется, со стороны моего дылдообразного приятеля раздался какой-то хмыкающий звук?)… Духи сказали мне не идти ко всем этим людям сразу, потому что тогда они убьют меня (одобрительный кивок Лга’нхи, сдается мне, он готов держать меня, пока верблюжатники будут убивать)… Духи сказали дождаться, когда один из врагов останется в одиночестве, связать ему руки, чтобы он не полез в битву, утащить подальше в степь и заставить говорить с собой! (Ишь ты, удивленно-заинтересованное выражение Лга’нхи. Такой концепции охоты на врагов он еще не знал. Обычно ограничивался только убийством и сдиранием скальпа.)
– Я пойду и схвачу врага! – гордо провозгласил он с таким видом, будто назначает сам себя в Императоры Вселенной. – Я приведу его сюда, и ты будешь с ним говорить!!! – И еще так демонстративно кидает заговорщицкий взгляд на Осакат… Дескать, знаем мы, кто тут воин, а кто говорильщик!
– Нет! – не менее гордо ответил я. – Духи велели сделать это мне… (Чего-о-о??? Что за чушь я горожу?) Я пойду в степь и сделаю это сам!!! А ты будешь сидеть тут и охранять ее! (Ну я и ДЕБИЛ!!!)
Глава 4
Помню, Николай Федорович… – один из мастеров, что учил меня в далеком детстве работе на гончарном круге… Была у него любимая присказка-издевка. Стоило только одному из нас (мне, например) сильно напортачить или сделать что-то крайне неловкое или нелепое, он подходил и таким сочувственно-проникновенным голосом спрашивал: «А скажи-ка мне, Петя… Легко ли жить дебилу?»
– Ох нелегко, Николай Федорович… Ох как нелегко!!!
А ведь права морская примета: женщина на корабле к несчастью!
Столько лет сидел себе тише воды, ниже травы. За три последних месяца мы с Лга’нхи уж на что нелегкий путь преодолели, а хоть бы раз по-настоящему поругались. Ну да, споры были, но вот чтобы так… И на тебе… Только женская мордашка влилась в наш тесный коллектив, как он уже в страшной обиде со мной не разговаривает. А я, как дурак, распустил павлиний хвост и теперь сижу под промозглым дождем в совершенно идиотской засаде… А совершенно идиотской эту засаду делает то, что, если враг в нее попадет, я из нее убегу, визжа от ужаса!
А главное, перед кем выделываться начал? Девчонка… Было бы на что посмотреть… Кожа на роже обветренная, красная. Никакой косметики или узоров на лице, так что смотрится блекло… На пальцах заусенцы, ногти, как у всех тут, обгрызены, руки в мозолях… Фигурка… да ее толком-то и не разглядишь… Отнюдь не веточка-тростиночка манекенного типа. И не степная дылда-атлетка. Крепенькая такая, плотненькая… Не сказать, чтобы тумбочка, но…
Да какого хрена! Будто меня ее чары соплючие приманили… Ага. Да я ей по местным меркам в отцы гожусь! Просто обидно же!!! Опять как в школьные годы… Я внимание девчонок лопатой из глубокой шахты добываю. Неделю мужества набираюсь, чтобы с какой-нибудь Машей-Светой заговорить. А она в ответ два слова нейтрально-неопределенных… а сама глазки строит какому-нибудь тупому спортсмену или смазливенькому музыкантику самосборной группки «Убогие крендели», безбожно перевирающей на школьной дискотеке популярные шлягеры. Ну да, этим красавчикам жизнь и удачу, и женское внимание на блюдечке с голубой каемочкой подносит, а мне…
Вот и тут. Меня, как обычно, в упор не видят, ответы сквозь зубы цедят, а этого плешивого дикаря Лга’нхи, пожалуйста, и улыбочкой примечают и взглядиком таким радостным одаряют. Будто бы это не я ее от этого же самого дикаря всего-то сутки назад спасал… Тьфу на них… – одно слово – Бабы!!!
Но и эта дура пусть особо на Лга’нхи губешки-то свои не раскатывает. Она теперь для него табу. С тех пор как он ее в «люди» определил, она ему как сестра. А у местных с этим строго.
Потусовавшись тут, я начал понимать, почему арабы своих женщин под замком да в парандже держат. Может, конечно, я и ошибаюсь, и у арабов совсем не так было. Но слышал, что они тоже кочевниками были, вроде этих моих степняков.
Живут одним родом. А подростки, как известно, дело дурное. В организме гормоны бушуют, в башке ветер гуляет. Им волю дай, они, не успев Испытания пройти, уже сплошь друг дружку обрюхатят. Не пройдет и пары-тройки поколений, а вместо здоровых отморозков сплошь уроды с асимметрично вытянутыми рожами британских аристократов и кучей наследственных заболеваний.
Так что местным подросткам с малолетства внушают, что родич – это табу. А стоит девчонке пережить первые месячные, сразу норовят сбагрить с рук на Ярмарке Невест.
Парни, бывает, и мутят втихаря с вдовушками. Среди них молодок-то полно. И такие связи вроде как негласно разрешены. И парням наука, и разрядка, и вдовушкам не так тоскливо свой век доживать. Ну да они же тоже все из чужих племен перешли. Так что особой опасности нету. Это не с сестрами двоюродными шуры-муры крутить.
Так что, если у Осакат на дурилу Лга’нхи имеются какие-то планы, пусть обломится. Она свой шанс уже упустила. Да и мне она по большому счету на фиг не нужна. Просто, видать, от феромонов дурь взыграла.
Взыграла дурь, а доигрался я! Это же надо так лохануться и встать в позу! Дескать, я тут великий герой, а ты только баб охранять годишься… А теперь попробуй только назад без пленника вернуться. У местных с этим строго, как на зоне. Сказал – должен сделать. А иначе капец – от тебя даже суслики в степи отворачиваться начнут.
Я, помню, офигевал, видя слезы на глазах Нра’тху и прочих дюжих мужиков, когда у вечерних костров начинали петь былины. Одним из популярнейших сюжетов был, как я его называл, «Пацан сказал, пацан сделал». Наш великий предок с какого-то панталыку (причины этого панталыка зачастую даже не приводились) брал на себя повышенные обязательства, пойти в степь и принести руку скальпов врагов! Или руку шкур мохнатых тигров… Вот так, ни много ни мало. Ну и, естественно, шел… Была великая битва, а потом он, израненный вражьими копьями, клыками, и дубинами, приползает в племя, сжимая в отрубленных руках вражьи скальпы… или с отгрызенными тиграми конечностями и головой… со шкурам тигров, прицепленными… вот даже не буду говорить к какому месту, ползет… Ну и, ясно дело, приползает, выполнив клятву. А затем героически умирает под пристыженными взглядами злобных завистников и злопыхателей, омытый слезами юных дев и прочих сородичей… и тра-ля-ля… Вот. Чистый ведь бред! Я, героических смертей насмотревшийся по телевизору и в кино, еле сдерживал ржание, когда слышал такие бредни. А мои соплеменники, повидавшие немало смертей вживую, искренне пускали слезу по убиенному герою, который сказал и который сделал!
Да, незамысловатые ребята. Иногда это даже хорошо. А то у нас, там, стоит только упомянуть про двадцать восемь панфиловцев, как сразу найдется знаток, который объяснит, что ни фига-то панфиловцы и не воевали, а просто бухали в окопе. А вместо них дралась целая дивизия, и все подбитые танки стаскивала к этому панфиловскому окопу… Тут бы такому знатоку, посмевшему усомниться в доблести предков, мозги бы с ходу вправили… одним ударом дубины. Чтобы не подрывал суровой правдой моральный дух племени.
Но с другой стороны… Если я, объявив, что притащу пленника, этого не сделаю… вот даже не знаю, для Лга’нхи, наверное, сразу умру как человеческое существо. Тут в легендах даже коварные тигры и ничтожные суслики слово держат. А уж соплеменник, который сказал и не сделал… Это не по-пацански! И никакая отмазка тут уже не прокатит. Даже если внезапно разверзнется земля и поглотит все вражье войско, я обязан буду прыгнуть следом и добыть этого, больше на фиг никому не нужного пленника!
Так что все, что мне остается, это сидеть в кустах, дрожа от страха, и надеяться на какую-то немыслимую удачу.
Когда я осознал, что же ляпнул, застыл с открытым ртом… Надеюсь, мои соплеменники сочли это очередным разговором с духами, а не ступором из-за собственной тупости. Потом все же собрался… с духом. Потому как в остальном, нищему собраться… как известно недолгое дело. Тем более что тут, отправляясь на охоту за скальпами, берут только оружие. Все остальные мелочи, вроде еды, запасной одежды, палатки (гы-гы, я уже третий месяц только небом укрываюсь), считаются лишним грузом, который только мешает воину совершать подвиги.
Ну и двинул я на север, едва в брюхе улеглось слопанное мясо. Бежал неторопливой рысцой, стараясь запоминать приметы, хотя уже не шибко надеялся, что удастся возвратиться. Ночью дрожал от холода и страха, ведь пока я сплю, некому будет сторожить, отгоняя от моей аппетитной тушки тигров, гиен и вражьих воинов. А потом еще бежал целый день, отмахав не меньше сорока километров. По дороге сумел своим дротиком, кинув его на манер городошной биты, подбить кролика. По воинской традиции (за отсутствием огнива пришлось соблюдать традиции), сожрал его сырым. Наутро с тоской подумал, что уже достаточно далеко ушел от нашего лагеря и можно начинать охоту. Так что повернул к горам и бежал, пока не увидел вражеские лагеря… Еще несколько часов поползал в поисках подходящего места. Нашел небольшое озерцо, куда, судя по следам, вражины водили своих верблюдов на водопой. Залег недалече в кустах и стал наблюдать. План у меня был… Э-э-э, если честно, дождаться, когда прайд тигров задерет какой-нибудь верблюжий патруль, оставив мне одного, полуобгрызенного супостата. Подобрать его и оттащить к Лга’нхи. Но что-то мне подсказывало, что тигры скорее меня сожрут, чем патрульных… Да и армия, скорее всего, тигров распугала. Тигры ведь не такие дебилы, как я, чтобы среди тысячи хорошо вооруженных людей охотиться… Тоска!!! А возвратиться обратно с пустыми руками я не мог… Оставалось ждать и надеяться на чудо… Ближе к вечеру подъехал очередной разъезд. Ребята спешились, напоили своих верблюдов, умылись, запаслись водой, а парочка отморозков даже купаться полезла. Пусть они и недолго бултыхались в ледяной воде, но по всему выходило, что ребята тут отнюдь не тепличного разливу, а суровые и крутые мужики, с которыми мне не равняться… Правда, росточком верблюжатники были чуток помельче соплеменников Лга’нхи… ну вот, наверное, примерно с меня… Только не подумайте, что я недомерок какой-то. Раньше во мне метр семьдесят шесть с половиной было. Это просто степняки все были дылдами за два метра ростом, вот я среди них и казался себе мелковатым… А среди этих верблюжатников я вполне себе в норме… (Что-то, кстати, мне в них еще, помимо роста, знакомым показалось. А вот что?) Только один хрен – с этими «одноросточниками» мне на равных не сражаться. Эти вон, купальщики… даже отсюда было видно, какие у них мышцы – рельефные, но сухие. Сразу видно, что профессиональные вояки. А я что умею? У степняков меня пятнадцатилетние подростки били, и это кулаками. А с оружием я вообще толком обращаться не умею. Мне, чтобы кого-то из этих вояк завалить, надо, чтобы кто-то их предварительно связал… А единственного человека, который может это для меня сделать, я гордо оставил охранять какую-то сопливую девчонку…
Потом привели стадо… Небольшое. На сотню голов. Отвели чуток в сторону, где подход к воде поудобнее был, напоили… Вокруг стада сновало с десяток верблюжатников. Причем без доспехов и оружия… Будто у меня этих доспехов и оружия полные карманы! Зато их десять. Так что и думать о том, чтобы напасть на этих ребят, было нечего.
Может, ляпнуть ему что-то вроде – «Великий воин сможет проползти между врагами, подобно змее?». Это может сработать… В смысле, у него. Он-то проползет, а вот мы с Осакат нет. А ведь он, блин, реально заставит ползти…
И главное, хрен их знает, что представляют из себя эти верблюжатники. Может, они вообще жутко мирные ребята, сплошь вегетарианцы и бессребреники. А с оружием ходят, только чтобы отпугивать злых людей… И нас они встретят с распростертыми объятиями, накормят досыта и покатают на верблюде. Ага, скажите это тому парню, чей труп я перетаскивал вчера…
А кстати, да! Кто они такие? Что тут делают и надолго ли собираются задержаться? На эти вопросы лучше всего сможет ответить только кто-нибудь из верблюжатников. А мне ли, перечитавшему столько всяких приключенческих книжек, не знать слово «язык»? Нам нужно взять языка. Допросить его хорошенько про этих ребят и узнать наконец-то, с кем мы имеем дело. Конечно, перебраться на ту сторону нам это не поможет. Зато обогатит знаниями и позволит поближе познакомиться с этими верблюжатниками… Заодно и Лга’нхи, одержав очередную победу, перестанет их опасаться. (А он их реально боялся. Какую решительную и мужественную рожу не корчь, а меня-то не обманешь!) А поскольку я его буду сопровождать в этом квесте, мы вроде как станем боевыми соратниками, и обижаться на меня он уже не сможет. Значит, решено! Идем брать языка! Осталось только убедить Лга’нхи, что он сам это придумал. Потому что ни у меня, ни у моих духов нынче особого авторитета нету. Впрочем, думаю, тут проблемы не будет, потому что…
– Ты чего? – спросил я у Осакат, которая подошла ко мне, держа в руках вчерашний котелок, начисто оттертый изнутри мокрой травой, и мешок с крупой.
– Еда. Готовить… – и еще какие-то малопонятные ля-ля-ля… И глядит на меня удивленно-подозрительными глазами.
Ну, конечно. Увидела, что я костерок в неурочное время разжег. А какой же дебил в степи, где с топливом напряженка, будет костер разжигать, чтобы просто погреться? Я-то ответ знаю, а вот она, похоже, еще нет. (Тоже мне, моржиха. Сама вон сплошь в шерстяную ткань закутана, а я тут дырками сверкаю да в бороду пытаюсь укутаться.) Вот и приперлась очередную порцию слабительного готовить… Кстати, о пожрать. Я, конечно, до вечера, в принципе, могу потерпеть. А там наверняка и Лга’нхи с какой-нибудь добычей припрется… Но вот…
Наполовину словами, наполовину жестами стал намекать Осакат на блинчики-оладушки или хотя бы просто лепешки. Оно, конечно, лучше бы на молоке и яйцах тесто ставить, но слышал, будто его как-то и на воде делают. Не сразу, но она поняла, что я от нее хочу, и зыркнув взглядом так, будто я предложил ее первенца крокодилам скормить, утопала куда-то в степь. Я уж было решил, что опять сдуру какое-то ее табу нарушил. Ан нет, спустя минут двадцать приперлась обратно с двумя камнями. Один плоский, поздоровее, бросила на расстеленную шкуру и начала вторым, размером так с кулак, перетирать на нем зерна. Недолго полюбовавшись на ее работу, угадал причину столь неласковых взглядов, которые она время от времени продолжала бросать в мою сторону. Работенка-то явно была не из легких. Ну вот. Нажил еще одного врага в нашем отряде. Может, помочь? Не-е-е. Только хуже будет. Эта работа бабская, и, взявшись за нее, я себя опять под плинтус загоню. Кстати, о не престижной работе, вчера я, конечно, сумел из Лга’нхи водоноса сделать. Но сегодня уже этот финт ушами вряд ли получится. И на Осакат ее не перегрузишь… Бабы почему-то воду тут не таскали… Хотя ясно почему. Бабы вообще особо в степь далеко от стада не отходили. Да и в стойбище у них работы более чем хватало. Так что вода была на мальцах и рабах, а это, как ни крути, все равно я. Хрен его знает, как отнесется девчонка к тому, что я воду таскаю… урон авторитету, и все такое… но если я ее не притащу, Лга’нхи не просто обидится, а дико разозлится. А чего он в этой дикой злобе сделать способен, лучше не проверять. Так что я взял бурдюк и неторопливой рысцой поплелся в сторону ближайшего озерца.
Когда вернулся, горка муки на шкуре возле Осакат увеличилась ненамного. А судя по уставшему и злобному лицу нашей прекрасной мельничихи (скорее уж мельницы, гы), все эти полтора часа, что я бегал, она отнюдь не филонила. Стремная, похоже, работенка зерна эти тереть. Неудивительно, что она на меня зыркает так злобно. Хм… Придумать им, что ли, потом мельницу? С ходу обогатюсь! А уж все девки точно мои будут! Только бы знать еще, как эти мельницы устроены…
Пока думал, смотался до телеги и, оторвав от нее последние доски, приволок нашей милой поварихе топливо. В ответ получил еще более злобный взгляд. Кажется, она была не очень согласна с разрушением ее персонального экипажа.
Ладно. Как там приговаривал этот жлоб Борька, которому я всегда завидовал? Любую девушку можно уболтать, главное, болтать исключительно о ней.
– Эй, Осакат, – окликнул я ее. – А тот, – кивнул я в сторону телеги. – Мертвый. Он какой твой родич?
У моих степняков все в племени были родичами. И для определения разных степеней родства существовала целая куча определений. Я их всех так и не запомнил. Да и как все упомнить? – уверен, что и для троюродной бабки внучатой племянницы сестры старшей жены брата отца было какое-то свое персональное обозначение. Хотя подозреваю, что в случае, если таковую троюродную бабку и надо было как-то назвать, степняки с ходу придумывали новое слово, а поскольку старое никто не помнил, все делали вид, что это оно самое и есть… Впрочем, это я так, бурчу с голодухи. Можно даже не сомневаться, это числительные или слово «печка» местным в лом выдумывать. А уж для своих коровушек и родни они не поленятся персональных названий насочинять… Я, кстати, как приблудыш, всех называл одним и тем же словом, означающим что-то вроде пятнадцатиюродного брата или сестру. А понять, что обращаются ко мне, тоже было несложно, ибо обычно вслед за обозначением моего родства следовал пинок или подзатыльник. Так что ошибиться было трудно. Впрочем, похоже Борькина метода работает. Я вот о чем не начну думать, все на свою персону свожу… как девица какая-то…
Осакат ответила, назвав слово, означающее что-то вроде двоюродного дяди, только с какими-то прибавлениями, сути которых я не понял. Расспросил поподробнее, тем более что, похоже, девица сия по поводу гибели сродственника особо горючих слез проливать не собиралась. Из очередных объяснений понял, что она жила в его доме, потому что…
Что-то там такое страшно мутное. То ли родителей у девицы не было. То ли у ее народа было принято отдавать детей в чужую семью на воспитание… Но получалось, что слово, обозначающее родство, переводилось как «двоюродный дядя, воспитатель и кормилец».
Ну и о чем еще говорить с этой особой? Со степнячкой ее возраста я бы еще нашел приличные темы для беседы, а с этой? Она вон и так все время злобно в мою сторону зыркает, может, про родню говорить у них там не принято, или ее переполняют болезненные воспоминания о безвременно почивших родителях? Хрен ее поймешь. Со степнячками-девицами, например, тема месячных считалась вполне достойной для беседы. Поскольку это у них вроде как порог взросления, после которого девчонку отделяли от общего беспризорного стада под пригляд старших женщин, которые делились с ней «страшными женскими секретами» и покрывали физиономию узорчатыми шрамами. Так тянулось до ближайшего осеннего Перемирия, во время которого девицу старались спешно выдать замуж в другое племя. А вот о самом замужестве говорить было жутко неприлично. Вот как раз потому, что выдавали в другое племя. А это вроде как хуже смерти. Потому как после замужества она переставала быть «люди» и становилась вражиной. И теперь при встрече всякому уважающему себя и заветы пращуров «люди» полагалось ее убить. Потому и старались отдать как можно дальше, чтобы не грохнуть невзначай любимую дочурку-сестренку, когда пойдешь к соседям, с дружеским визитом, снимать скальпы… Думаю, основная идея во всем этом была – избежать близкородственных браков. Ну а стимул для этого был избран весьма впечатляющий.
Вот и начни теперь с этой Осакат болтать. Ляпнешь что-нибудь сдуру, и все, враг до конца жизни. Э-э-э, поговорим о кулинарии? Начал расспрашивать, как она собирается лепешки печь, не нужно ли достать каких-либо дополнительных ингредиентов и прочая-прочая. Я бы, например, мог пойти и где-нибудь в степи яиц поискать… Зима уже на исходе, и кое-какие птахи вроде как откладывают яйца, я уже в это время года гнезда с яйцами находил. Прямо в траве или густом кустарнике. Не надо? Опять же дрожжи… Я руками попытался изобразить дрожжи. Я и сам ни хрена не знал, что такое дрожжи. Знал только, что их кладут в тесто или бросают в нужники, но честно попытался изобразить… В ответ она посмотрела на меня с таким омерзением, будто это меня самого дрожжи только что со дна нужника вынесли. Короче, девица на контакт не идет ни в какую.
А тут вдруг раз!!! И недовольная гримаска с рожицы долой, улыбочка, приветственный взгляд… будто какой-то дерзкий солнечный лучик прорвался сквозь уныло моросящую мглу и осветил мордашку. Ну, конечно, заявился двухметровый блондин-атлет с длиннющим копьем в руке (ку-ку, дедушка Фрейд) и тушей косули на плече. Мало того, что красавчик, так еще и добытчик-кормилец. Этому темы для контакта из себя мучительно выдавливать не нужно. То, что вчера он ее трахнуть собирался, а потом убить, уже давно забыто. Теперь его тупой и плешивой с одного бока роже тут все жутко рады… Натертая горстка муки небрежно ссыпана в какую-то плошку. А бронзовый ножик в маленьких ручках уже, этак напоказ, быстро разделывает добычу воина. И пока суровый воин оттирает руки мокрой травой, от туши уже отрезаны лакомые кусочки, порезаны, наткнуты на прутики и натыканы возле костра. А суровый воин, слова не говоря, будто так надо, садится и жрет еще полусырое мясо, весь из себя гордый и неприступный… А и хрен с тобой… гордый и неприступный. Я-то помню, какой ты был месяца два-три назад… с рук у меня жрал, под себя ходил, блевал по пять раз на дню и самоубиваться порывался… Тогда небось рожу-то не кривил… Я схватил очередной прутик и так яростно впился зубами в кусок мяса, что сдуру обжегся. Мать всех вашу тут!!!
– Где моя лепешка!!! – рявкнул я на Осакат. И, видно, рожа моя была достаточно впечатляющая, потому как она начала лопотать что-то про рано, надо еще… А в довершение плюнула на камень, на котором растирала муку, почему-то оказавшийся лежащим посреди красных углей костра. Пока слюна неторопливо стекала с камня, я догадался, что никакой это теперь не камень, а сковородка, и что пока она не разогреется до шкворчания на ней слюны, ни хрена мне лепешек не обломится… Ага… Буду жрать лепешки с заплеванного камня. Секретный ингредиент местной кухни! На всякий случай рявкнул на девчонку еще разок (пусть баба свое место знает) и взялся за мясо. В молчании сожрал еще четыре прутика. По-хорошему, умял не меньше килограмма-полтора. Рядом столь же молчаливо работал зубами Лга’нхи… Потом Осакат слюнно-плевательным методом проверила температурный режим своего кухонного агрегата… Подсела к костру так, чтобы между мной и ею оказался Лга’нхи, и довольно ловко стала наливать на камень жиденькое тесто, которое она, оказывается, уже успела замешать, пока мы с Лга’нхи старательно молчали, гордо не глядя друг на друга. Вскоре появилась первая лепешка. Осакат сначала перевернула ее палочками, которые держала в чисто китайской манере. Потом, когда лепешка окончательно зарумянилась с обеих сторон, сняла и теми же палочками протянула мне через костер тонкую, размером примерно с донышко стакана круглую пластинку. Я с гордым и много чего понимающим видом взял ее, покидал из ладони в ладонь, чтобы остыла, и откусил маленький кусочек… Лепешка по вкусу напоминала картон с привкусом вчерашней каши, что, в общем-то, неудивительно, и была абсолютно пресной и сухой. «Нарекаю тебя чипсами», – торжественно окрестил я первый кусок хлеба, что достался мне тут, и доел остаток. Затем снизошел до почтительно замершей Осакат, милостливо изъявив свое высочайшее одобрение качеству ее продукции.
– Это правильно! – сказал я ей, стараясь обходиться как можно более простыми словами, которые и в ее и в нашем языке были довольно похожие. – Вчера мы ели неправильно. Дух живота (а надо отметить, что, по мнению местных, за каждую часть организма отвечал специальный дух), не привычный к такой пище, ее не принял. Но дух груди (а известное дело, каждый уважающий себя дикарь думает грудью, а потом дух сердца тамтамным методом передает ценные указания другим духам организма – потому как мозги-то у них с детства отбитые)…сказал мне есть новую пищу понемножку. Чтобы дух живота к ней привык. Потому, когда я пойду на восток, я смогу есть любую еду и буду сильным! А тот, кто не сможет, тот станет слабым…
Ух ты. Кажется, кое-кто уже научился понимать тонкие намеки! Белобрысо-плешивая образина изволила принять вторую испеченную лепешку, почтительно протянутую ему нашей поварихой, и сожрать… В его лапах, а потом пасти эта лепешка казалась таблеткой, кажется, он и в желудок ее вогнал, как таблетку, не жуя. Ну да и хрен с ним. Не буду обращать на дурня внимание.
– Много я думал сегодня, – продолжил я вещать, обращаясь исключительно к Осакат. – Глядел в костер… ходил по степи и смотрел на воду… слушал ветер и дождь… советовался с духами. – Я качался и подвывал на манер шамана, дабы мои спутники впечатлились теми подвигами, что я свершил, пока они бездельничали, занимаясь банальной охотой или готовкой. – Духи сказали мне, что я должен поговорить с одним из народа, что ездит на животных с длинными шеями (кажется, со стороны моего дылдообразного приятеля раздался какой-то хмыкающий звук?)… Духи сказали мне не идти ко всем этим людям сразу, потому что тогда они убьют меня (одобрительный кивок Лга’нхи, сдается мне, он готов держать меня, пока верблюжатники будут убивать)… Духи сказали дождаться, когда один из врагов останется в одиночестве, связать ему руки, чтобы он не полез в битву, утащить подальше в степь и заставить говорить с собой! (Ишь ты, удивленно-заинтересованное выражение Лга’нхи. Такой концепции охоты на врагов он еще не знал. Обычно ограничивался только убийством и сдиранием скальпа.)
– Я пойду и схвачу врага! – гордо провозгласил он с таким видом, будто назначает сам себя в Императоры Вселенной. – Я приведу его сюда, и ты будешь с ним говорить!!! – И еще так демонстративно кидает заговорщицкий взгляд на Осакат… Дескать, знаем мы, кто тут воин, а кто говорильщик!
– Нет! – не менее гордо ответил я. – Духи велели сделать это мне… (Чего-о-о??? Что за чушь я горожу?) Я пойду в степь и сделаю это сам!!! А ты будешь сидеть тут и охранять ее! (Ну я и ДЕБИЛ!!!)
Глава 4
Вот же привязалось, гадство! Эти незамысловатые две строчки (остальные я благополучно забыл) я мысленно пою уже, наверное, третьи сутки. И есть подозрение, что буду петь до самой смерти. Потому как она наступит значительно раньше, чем мне бы хотелось. Ну это же надо так вляпаться!!!
– Мама-мама, что я буду делать?
Мама-мама, как я буду жить? Ку-у!!!
Помню, Николай Федорович… – один из мастеров, что учил меня в далеком детстве работе на гончарном круге… Была у него любимая присказка-издевка. Стоило только одному из нас (мне, например) сильно напортачить или сделать что-то крайне неловкое или нелепое, он подходил и таким сочувственно-проникновенным голосом спрашивал: «А скажи-ка мне, Петя… Легко ли жить дебилу?»
– Ох нелегко, Николай Федорович… Ох как нелегко!!!
А ведь права морская примета: женщина на корабле к несчастью!
Столько лет сидел себе тише воды, ниже травы. За три последних месяца мы с Лга’нхи уж на что нелегкий путь преодолели, а хоть бы раз по-настоящему поругались. Ну да, споры были, но вот чтобы так… И на тебе… Только женская мордашка влилась в наш тесный коллектив, как он уже в страшной обиде со мной не разговаривает. А я, как дурак, распустил павлиний хвост и теперь сижу под промозглым дождем в совершенно идиотской засаде… А совершенно идиотской эту засаду делает то, что, если враг в нее попадет, я из нее убегу, визжа от ужаса!
А главное, перед кем выделываться начал? Девчонка… Было бы на что посмотреть… Кожа на роже обветренная, красная. Никакой косметики или узоров на лице, так что смотрится блекло… На пальцах заусенцы, ногти, как у всех тут, обгрызены, руки в мозолях… Фигурка… да ее толком-то и не разглядишь… Отнюдь не веточка-тростиночка манекенного типа. И не степная дылда-атлетка. Крепенькая такая, плотненькая… Не сказать, чтобы тумбочка, но…
Да какого хрена! Будто меня ее чары соплючие приманили… Ага. Да я ей по местным меркам в отцы гожусь! Просто обидно же!!! Опять как в школьные годы… Я внимание девчонок лопатой из глубокой шахты добываю. Неделю мужества набираюсь, чтобы с какой-нибудь Машей-Светой заговорить. А она в ответ два слова нейтрально-неопределенных… а сама глазки строит какому-нибудь тупому спортсмену или смазливенькому музыкантику самосборной группки «Убогие крендели», безбожно перевирающей на школьной дискотеке популярные шлягеры. Ну да, этим красавчикам жизнь и удачу, и женское внимание на блюдечке с голубой каемочкой подносит, а мне…
Вот и тут. Меня, как обычно, в упор не видят, ответы сквозь зубы цедят, а этого плешивого дикаря Лга’нхи, пожалуйста, и улыбочкой примечают и взглядиком таким радостным одаряют. Будто бы это не я ее от этого же самого дикаря всего-то сутки назад спасал… Тьфу на них… – одно слово – Бабы!!!
Но и эта дура пусть особо на Лга’нхи губешки-то свои не раскатывает. Она теперь для него табу. С тех пор как он ее в «люди» определил, она ему как сестра. А у местных с этим строго.
Потусовавшись тут, я начал понимать, почему арабы своих женщин под замком да в парандже держат. Может, конечно, я и ошибаюсь, и у арабов совсем не так было. Но слышал, что они тоже кочевниками были, вроде этих моих степняков.
Живут одним родом. А подростки, как известно, дело дурное. В организме гормоны бушуют, в башке ветер гуляет. Им волю дай, они, не успев Испытания пройти, уже сплошь друг дружку обрюхатят. Не пройдет и пары-тройки поколений, а вместо здоровых отморозков сплошь уроды с асимметрично вытянутыми рожами британских аристократов и кучей наследственных заболеваний.
Так что местным подросткам с малолетства внушают, что родич – это табу. А стоит девчонке пережить первые месячные, сразу норовят сбагрить с рук на Ярмарке Невест.
Парни, бывает, и мутят втихаря с вдовушками. Среди них молодок-то полно. И такие связи вроде как негласно разрешены. И парням наука, и разрядка, и вдовушкам не так тоскливо свой век доживать. Ну да они же тоже все из чужих племен перешли. Так что особой опасности нету. Это не с сестрами двоюродными шуры-муры крутить.
Так что, если у Осакат на дурилу Лга’нхи имеются какие-то планы, пусть обломится. Она свой шанс уже упустила. Да и мне она по большому счету на фиг не нужна. Просто, видать, от феромонов дурь взыграла.
Взыграла дурь, а доигрался я! Это же надо так лохануться и встать в позу! Дескать, я тут великий герой, а ты только баб охранять годишься… А теперь попробуй только назад без пленника вернуться. У местных с этим строго, как на зоне. Сказал – должен сделать. А иначе капец – от тебя даже суслики в степи отворачиваться начнут.
Я, помню, офигевал, видя слезы на глазах Нра’тху и прочих дюжих мужиков, когда у вечерних костров начинали петь былины. Одним из популярнейших сюжетов был, как я его называл, «Пацан сказал, пацан сделал». Наш великий предок с какого-то панталыку (причины этого панталыка зачастую даже не приводились) брал на себя повышенные обязательства, пойти в степь и принести руку скальпов врагов! Или руку шкур мохнатых тигров… Вот так, ни много ни мало. Ну и, естественно, шел… Была великая битва, а потом он, израненный вражьими копьями, клыками, и дубинами, приползает в племя, сжимая в отрубленных руках вражьи скальпы… или с отгрызенными тиграми конечностями и головой… со шкурам тигров, прицепленными… вот даже не буду говорить к какому месту, ползет… Ну и, ясно дело, приползает, выполнив клятву. А затем героически умирает под пристыженными взглядами злобных завистников и злопыхателей, омытый слезами юных дев и прочих сородичей… и тра-ля-ля… Вот. Чистый ведь бред! Я, героических смертей насмотревшийся по телевизору и в кино, еле сдерживал ржание, когда слышал такие бредни. А мои соплеменники, повидавшие немало смертей вживую, искренне пускали слезу по убиенному герою, который сказал и который сделал!
Да, незамысловатые ребята. Иногда это даже хорошо. А то у нас, там, стоит только упомянуть про двадцать восемь панфиловцев, как сразу найдется знаток, который объяснит, что ни фига-то панфиловцы и не воевали, а просто бухали в окопе. А вместо них дралась целая дивизия, и все подбитые танки стаскивала к этому панфиловскому окопу… Тут бы такому знатоку, посмевшему усомниться в доблести предков, мозги бы с ходу вправили… одним ударом дубины. Чтобы не подрывал суровой правдой моральный дух племени.
Но с другой стороны… Если я, объявив, что притащу пленника, этого не сделаю… вот даже не знаю, для Лга’нхи, наверное, сразу умру как человеческое существо. Тут в легендах даже коварные тигры и ничтожные суслики слово держат. А уж соплеменник, который сказал и не сделал… Это не по-пацански! И никакая отмазка тут уже не прокатит. Даже если внезапно разверзнется земля и поглотит все вражье войско, я обязан буду прыгнуть следом и добыть этого, больше на фиг никому не нужного пленника!
Так что все, что мне остается, это сидеть в кустах, дрожа от страха, и надеяться на какую-то немыслимую удачу.
Когда я осознал, что же ляпнул, застыл с открытым ртом… Надеюсь, мои соплеменники сочли это очередным разговором с духами, а не ступором из-за собственной тупости. Потом все же собрался… с духом. Потому как в остальном, нищему собраться… как известно недолгое дело. Тем более что тут, отправляясь на охоту за скальпами, берут только оружие. Все остальные мелочи, вроде еды, запасной одежды, палатки (гы-гы, я уже третий месяц только небом укрываюсь), считаются лишним грузом, который только мешает воину совершать подвиги.
Ну и двинул я на север, едва в брюхе улеглось слопанное мясо. Бежал неторопливой рысцой, стараясь запоминать приметы, хотя уже не шибко надеялся, что удастся возвратиться. Ночью дрожал от холода и страха, ведь пока я сплю, некому будет сторожить, отгоняя от моей аппетитной тушки тигров, гиен и вражьих воинов. А потом еще бежал целый день, отмахав не меньше сорока километров. По дороге сумел своим дротиком, кинув его на манер городошной биты, подбить кролика. По воинской традиции (за отсутствием огнива пришлось соблюдать традиции), сожрал его сырым. Наутро с тоской подумал, что уже достаточно далеко ушел от нашего лагеря и можно начинать охоту. Так что повернул к горам и бежал, пока не увидел вражеские лагеря… Еще несколько часов поползал в поисках подходящего места. Нашел небольшое озерцо, куда, судя по следам, вражины водили своих верблюдов на водопой. Залег недалече в кустах и стал наблюдать. План у меня был… Э-э-э, если честно, дождаться, когда прайд тигров задерет какой-нибудь верблюжий патруль, оставив мне одного, полуобгрызенного супостата. Подобрать его и оттащить к Лга’нхи. Но что-то мне подсказывало, что тигры скорее меня сожрут, чем патрульных… Да и армия, скорее всего, тигров распугала. Тигры ведь не такие дебилы, как я, чтобы среди тысячи хорошо вооруженных людей охотиться… Тоска!!! А возвратиться обратно с пустыми руками я не мог… Оставалось ждать и надеяться на чудо… Ближе к вечеру подъехал очередной разъезд. Ребята спешились, напоили своих верблюдов, умылись, запаслись водой, а парочка отморозков даже купаться полезла. Пусть они и недолго бултыхались в ледяной воде, но по всему выходило, что ребята тут отнюдь не тепличного разливу, а суровые и крутые мужики, с которыми мне не равняться… Правда, росточком верблюжатники были чуток помельче соплеменников Лга’нхи… ну вот, наверное, примерно с меня… Только не подумайте, что я недомерок какой-то. Раньше во мне метр семьдесят шесть с половиной было. Это просто степняки все были дылдами за два метра ростом, вот я среди них и казался себе мелковатым… А среди этих верблюжатников я вполне себе в норме… (Что-то, кстати, мне в них еще, помимо роста, знакомым показалось. А вот что?) Только один хрен – с этими «одноросточниками» мне на равных не сражаться. Эти вон, купальщики… даже отсюда было видно, какие у них мышцы – рельефные, но сухие. Сразу видно, что профессиональные вояки. А я что умею? У степняков меня пятнадцатилетние подростки били, и это кулаками. А с оружием я вообще толком обращаться не умею. Мне, чтобы кого-то из этих вояк завалить, надо, чтобы кто-то их предварительно связал… А единственного человека, который может это для меня сделать, я гордо оставил охранять какую-то сопливую девчонку…
Потом привели стадо… Небольшое. На сотню голов. Отвели чуток в сторону, где подход к воде поудобнее был, напоили… Вокруг стада сновало с десяток верблюжатников. Причем без доспехов и оружия… Будто у меня этих доспехов и оружия полные карманы! Зато их десять. Так что и думать о том, чтобы напасть на этих ребят, было нечего.