Вокруг радостно залопотали, и в поле зрения очутилась довольная рожа Лга’нхи – это он держал меня за одну руку, а другую ухватил хренова горилла Бокти, довольно лыбящийся своими здоровенными желтыми зубами. Надеюсь, они так радуются тому, что я очнулся, а не тому, что наконец-то перестану надоедать им своими советами.
Так. Теперь самое важное. Самое важное, что есть у человека в этом мире, – репутация. Собрался немного с мыслями и с духом. Стиснул до скрипа в челюстях зубы: я – великий воин и орать, пока в меня тыкают костяной иглой, не должен. И даже скулить не должен. Не скулить, не скулить, не скулить… Но боже мой, как же это больно! Я чувствовал каждый миллиметр иглы и нитки, проходящей через мое тело. Мне было до ужаса страшно, потому что я знал, к чему могут привести подобные раны: воспаление, гангрена и смерть, но рожа моя ничего подобного отображать не должна, я даже попробовал изобразить улыбку, уж не знаю, насколько удачно. Но на всякий случай «забыл» попросить друзей перестать фиксировать мои конечности на время операции. Конечно, великий воин может обойтись и без этого. Он будет весело шутить и смеяться, пока какой-то грязный дикарь тыкает в его тело грязной иглой. Но боюсь, что запасы моего геройства на сегодня уже сильно истощены, так что оставим браваду другим.
Наконец операция-пытка закончилась. Меня отпустили, перемотав рану какой-то тряпкой. Но испытания на этом закончены не были. Добрая душа Лга’нхи, демонстрируя чудеса заботливости, преподнес мне «дорогой» подарок – приволок труп с торчащим в нем протазаном. По его мнению, снятие очередного скальпа существенно поспособствует моему скорейшему выздоровлению посредством увеличения маны. Да и вырвать оружие из тела тоже должен был я, доверять такое важное дело кому-то другому – вводить в заблуждение духов, ответственных за подсчет моих геройств, а это не очень разумно, ввиду моей возможной близкой кончины и последующего подведения итогов.
С горем пополам сделал и то, и другое. Правда, протазан вырывал Лга’нхи. Я только держался за рукоять. Но даже это усилие надолго отправило меня в забытье.
Очнулся я уже в темноте. Следовательно, пролежал в отрубе весь световой день. Захрипел, пытаясь привлечь к себе внимание, и чьи-то заботливые руки, приподняв мою голову, влили в пересохшую глотку какой-то отвар. Судя по вкусу, тот обезболивающий корешок и валерьянка. А судя по полившемуся вслед за отваром потоку слов, попечение за моей унылой тушкой взяла на себя названная сестренка Осакат. Некоторое время я слушал ее советы о том, как надо было планировать битву и воевать, чтобы не попасть в то дурацкое положение, в котором нахожусь сейчас. Естественно, соплюшка, помахав колом на десятке-другом тренировок, уже воображала себя крутым специалистом и считала своим священным долгом давать советы своим менее успешным коллегам. А сама-то все время просидела в кустах рядом со спрятанными лодками в компании улотского воина-калеки. Им обоим (по отдельности) я перед битвой дал ценные указания: присматривать и охранять друг друга, а то сами по себе они наверняка бы рванули в бой. Вояка – потому что он «лыцарь», а Осакат – потому что считала себя большой специалисткой и ей не терпелось испытать свою крутизну. Да, длительное нахождение малолетней девчонки в компании крутых мужиков явно не способствовало смягчению ее характера, зато дало превосходную возможность приоб– рести множество дурных привычек. И как нам ее такую замуж отдавать? Кому на фиг нужна жена, которая копье и топорик в руках держит чаще, чем иглу или сковородку? Разве что и впрямь Витьку ее сбагрить. Какая же хрень в голову лезет! Вот щас начнется гангрена, и все эти заботы сразу перестанут быть актуальными.
Кстати, о Витьке. Витька я тоже подумывал оставить приглядывать за Осакат (случись что – на калеку надежды мало), но даже и пытаться не стал удержать его вдали от битвы – это было бы жутким оскорблением и обидой на всю жизнь. Кстати, как там Витек? Надеюсь, хоть он-то остался цел. А значит, вертится где-то рядом, корча из себя крутого воина и, возможно, даже хвастаясь перед Осакат снятыми скальпами и добычей. Вот его-то я и пошлю за Лга’нхи и Бокти. Потому как без меня они накуролесят такого…
Витек оказался жив. И, естественно, ошивался рядом с принцессой своих грез и, даже не пытаясь изображать скромность, демонстрировал рану над ухом от скользнувшего рядом копья, чуть ли не тыча ей в нос содранным скальпом. Красава!
Пока Витек бегал с поручениями, я думал. Думал все о том же, о чем и вчера. Как бы отвертеться от очередного «приятного» опыта?
В бою людей я уже убивал. Раненых и пленных вон тоже убить сподобился. Следующая ступенька – массовый геноцид. А как еще назвать нападение на поселок с женщинами и детьми, который сейчас защищает небось максимум полсотни воинов? Тут нравы и так излишним гуманизмом не блещут, а если сейчас в поселок ворвутся разгоряченные битвой воины, не надо обладать особым воображением, чтобы понять, что там произойдет.
Или уже произошло, пока я был в отрубе. На какое-то мгновение вдруг даже стало легче. Такой подленькой трусливой легкотой, появляющейся от радости, что твою грязную работу сделал кто-то другой. Теперь можно спокойненько уговорить свою совесть, что я тут ни при чем. Я в отрубе лежал и ничем делу помочь не мог. Это все Бокти с Лга’нхи, ну да, они известные дикари и головорезы, что с них взять?!
Но я уже видел один вырезанный поселок – поселок Осакат. Да и наше последнее стойбище мне никогда не забыть. Женщин со вспоротыми животами, детей с размозженными головами, младенцев, втоптанных в грязь. Можно сколько угодно ссылаться на суровые времена и жуткие обычаи. Можно смело притягивать дедушку Дарвина с его естественным отбором и тешить себя абстрактными рассуждениями про улучшение подобным бесчеловечным методом человеческой породы в целом. Вот только можете считать, что у меня кишка тонка, или обзывать паршивым интеллигентишкой, но соучастником всего этого я быть отказываюсь!
– Ну как ты, Дебил? – заботливо спросил меня подошедший Лга’нхи. – А то я уж думал, ты совсем мертвец, такой бледный лежал.
Я повернулся на бок, уперся рукой в землю и постарался привести себя в более-менее горизонтальное положение. Хренушки, будто скалу с места сдвинуть пытаюсь. «Помоги», – коротко не попросил, а приказал я. И Лга’нхи легко вздернул меня в сидячее положение. Грудь прострелила дикая боль, весь мир пошел юлой вокруг моей больной головушки, а к глотке подступил омерзительный комок. Но я сдержался, и через пару минут земля замедлила вращение и остановилась, комок упал обратно, а боль… боль и слабость остались. Но показывать их сейчас никак было нельзя. Как я тогда сказал? «Это тот мир, в котором загнанные лошади пристреливают себя сами!» Так что никакой демонстрации слабости. Слабак тут не может руководить. Это у них на уровне инстинктов. А если я не смогу руководить, поселку, а вместе с ним и всей нашей затее настанет скорый конец.
– Как там дела? Спасибо, – спросил я у Лга’нхи, одновременно принимая чашку с напитком из рук Осакат. – Много наших потеряли?
– Не-е-ет! – радостно протянул Великий Вождь и ткнул мне под нос обе свои руки с четырьмя отогнутыми пальцами на левой и полной пятерней на правой. – Вот, эти «забритые», а это – люди Кор’тека. Еще Кринтай погиб, но он человек Леокая. А еще у Бокти много, но они ведь не наши.
Так, четыре «забритых», аж пятеро у Кор’тека и до хрена, не меньше двадцати, у Бокти. И того тридцатник – почти треть всего отряда в первом же бою, а еще и раненых тут (я быстренько обежал глазами наш импровизированный лазарет) двенадцать человек.
– А этих сколько положили? – уточнил я у Лга’нхи, заранее зная ответ.
– Много! – с гордостью сказал он мне. – Совсем много! Все, что на берег выскочили, всех побили!
– Я же просил, парочку-другую отпустить! – едва не простонал я.
– Ну, может, кто и убежал, – равнодушно ответил на это Лга’нхи. – Мы их по лесу гнали, а это место плохое, за каждым деревом спрятаться можно. То ли дело у нас в степи!
– Вы там у себя как зайцы в траве прячетесь, – довольно пробасил неслышно подошедший Бокти. – Будто змеи ползаете. А у нас – встал за дерево и стоишь на ногах, как человек, а не на брюхе, как змея, – и заржал, очень довольный тем, как отбрил Лга’нхи.
– Да, Бокти, ты великий воин, – на всякий случай польстил я ему, прежде чем задать неприятный вопрос: – Сколько ты людей потерял?
Бокти горько вздохнул и начал перечислять по именам. Причем подробно рассказывая все степени своего родства с погибшими. Чтобы не запутаться, я загибал пальцы и насчитал восемнадцать погибших и шестерых раненых. Половина всего отряда Бокти.
– Ну да ничего, – оптимистично подвел итог печального списка Бокти. – Зато добычу большую взяли. Одного бронзового оружия – целую лодку загрузить можно. И лодок новых две полных руки и еще два пальца штук нам полагается. А в поселке еще больше возьмем, там у них и меда должно быть много, и зерна, и воска. Все, что с других караванов взяли.
Ну вот оно, началось!
– Бокти, нельзя поселок трогать, – начал я. – Пока нельзя, – подсластил пилюлю. – Мы тут, духи говорят, только треть этих положили. Но и своих треть потеряли. Пойдешь сейчас поселок брать, там всех своих потеряешь, – кто тогда добычу до дома довезет? А ведь еще и другие поселки есть. Помнишь, что нам тот пленный говорил, что ты сам в бою взял?
– Хм. После такой нашей победы и погибнуть не жалко! – гордо встав в позу, провещал Бокти. – Такая великая битва была, слава о ней не забудется никогда! Люди вечно будут петь былины о нашем подвиге на пирах и у лагерных костров! Но добычу упускать негоже, – подытожил он свою пафосную речь меркантильным соображением. – Если мы погибнем, кто привезет ее в наше племя и кто воспоет наши подвиги?!
«Ага, облизьяна волосатая, – мелькнуло у меня в голове. – Знаю я, какие былины вы споете. «Как великий Вождь Бокти со товарищи несметные полчища ворогов побили, а какие-то пришлые в это время у них под ногами крутились!» Жаль, я не видел, что там произошло и почему именно у него такие большие потери. С оикия понятно. Хотя на них и пришелся основной удар, но тут так драться не умели, и против подобного дисциплинированного строя у местных дикарей нет ни единого шанса. Морячки мои с тылу напали, у них реальные противники, по логике, только те были, кто в испуге к лодкам рванул. Уверен, если бы морячки с ходу грабить не бросились, у них потери бы еще меньше были. А вот ребята Бокти? Небось, помимо потерь в бою, рванули в лес бегущих добивать и трупы обчищать. А там бой разбился на множество поединков, а в таком раскладе обычно размен один к одному идет.
– Вот именно, – подхватил я. – Если ты сейчас всех своих ребят положишь, про тебя будут только в твоем племени песни петь. А если всю Реку для караванов свободной сделаешь, так тебя все племена Реки славить будут. Таким даже старики похвастаться не могли!
Да. Судя по роже Бокти, такая перспектива потрясла даже его самодовольное до невозможности воображение. Заполучить славу в своем племени – это, конечно, дело обычное. А вот в мировом масштабе! Это как какому-нибудь муходрищенскому режиссеру, снимающему документальные короткометражки на дешевенькую видеокамеру, Оскара получить. Мечта, за которую можно убить или отказаться от убийства!
– И как же это сделать? – В глубоко посаженных глазенках под мохнатыми бровями отразились красные ковровые дорожки, блеск брильянтов на холеных женских шейках, огни рампы и позолоченная статуэтка, зажатая в мохнатых лапах с грязными обкусанными ногтями.
– А вот послушай, – ответил ему змей-искуситель моим голосом.
Лучше всего с этим справился бы Доксой, тот единственный калека, что остался от всего улотского воинства. Но посылать инвалида для подобных переговоров, пожалуй, не стоит. В том плане, конечно, что хоть он и единственный, кто знаком с «цивилизованной» традицией ведения переговоров (для Лга’нхи и для Бокти это была абсолютно новая и весьма экстравагантная, на их взгляд, концепция), но, увы, калека слабак, это совсем не то, что нужно для акции устрашения. Ну вот не уважают тут слабость. Чтобы с тобой говорили, не говоря уж о том, чтобы слушали, ты должен только одним своим видом внушать страх и уважение. А если ты на вид хилый или больной, то пусть даже за твоей спиной стоят целые легионы, уважения ты не внушишь, а страх – тем более. Увы, местные ребята простые и незамысловатые, и чаще всего думать дальше, чем на один шаг вперед, или видеть что-то, скрытое под внешним обликом, не способны.
Так что отправил Бокти и как самого представительного, и как самого заинтересованного. Раз захотел Оскара и мировое признание – пусть отдувается.
А пока отдуваться пришлось мне, для того чтобы объяснить ему, что делать и зачем вообще это надо.
Ну со вторым было проще.
– Эти покойники тут чужие, – доверительно сказал я ему, и, думаю, мой голос звучал достаточно зловеще, потому что в этот момент меня скрутил очередной приступ боли. – И если их не похоронить по их обычаям, они в загробный мир так и не попадут, а будут тут шляться и таких бед натворят! Или тебе нужно, чтобы дальше караваны покойники грабили? От них-то просто так уже не отобьешься.
Так. Теперь самое важное. Самое важное, что есть у человека в этом мире, – репутация. Собрался немного с мыслями и с духом. Стиснул до скрипа в челюстях зубы: я – великий воин и орать, пока в меня тыкают костяной иглой, не должен. И даже скулить не должен. Не скулить, не скулить, не скулить… Но боже мой, как же это больно! Я чувствовал каждый миллиметр иглы и нитки, проходящей через мое тело. Мне было до ужаса страшно, потому что я знал, к чему могут привести подобные раны: воспаление, гангрена и смерть, но рожа моя ничего подобного отображать не должна, я даже попробовал изобразить улыбку, уж не знаю, насколько удачно. Но на всякий случай «забыл» попросить друзей перестать фиксировать мои конечности на время операции. Конечно, великий воин может обойтись и без этого. Он будет весело шутить и смеяться, пока какой-то грязный дикарь тыкает в его тело грязной иглой. Но боюсь, что запасы моего геройства на сегодня уже сильно истощены, так что оставим браваду другим.
Наконец операция-пытка закончилась. Меня отпустили, перемотав рану какой-то тряпкой. Но испытания на этом закончены не были. Добрая душа Лга’нхи, демонстрируя чудеса заботливости, преподнес мне «дорогой» подарок – приволок труп с торчащим в нем протазаном. По его мнению, снятие очередного скальпа существенно поспособствует моему скорейшему выздоровлению посредством увеличения маны. Да и вырвать оружие из тела тоже должен был я, доверять такое важное дело кому-то другому – вводить в заблуждение духов, ответственных за подсчет моих геройств, а это не очень разумно, ввиду моей возможной близкой кончины и последующего подведения итогов.
С горем пополам сделал и то, и другое. Правда, протазан вырывал Лга’нхи. Я только держался за рукоять. Но даже это усилие надолго отправило меня в забытье.
Очнулся я уже в темноте. Следовательно, пролежал в отрубе весь световой день. Захрипел, пытаясь привлечь к себе внимание, и чьи-то заботливые руки, приподняв мою голову, влили в пересохшую глотку какой-то отвар. Судя по вкусу, тот обезболивающий корешок и валерьянка. А судя по полившемуся вслед за отваром потоку слов, попечение за моей унылой тушкой взяла на себя названная сестренка Осакат. Некоторое время я слушал ее советы о том, как надо было планировать битву и воевать, чтобы не попасть в то дурацкое положение, в котором нахожусь сейчас. Естественно, соплюшка, помахав колом на десятке-другом тренировок, уже воображала себя крутым специалистом и считала своим священным долгом давать советы своим менее успешным коллегам. А сама-то все время просидела в кустах рядом со спрятанными лодками в компании улотского воина-калеки. Им обоим (по отдельности) я перед битвой дал ценные указания: присматривать и охранять друг друга, а то сами по себе они наверняка бы рванули в бой. Вояка – потому что он «лыцарь», а Осакат – потому что считала себя большой специалисткой и ей не терпелось испытать свою крутизну. Да, длительное нахождение малолетней девчонки в компании крутых мужиков явно не способствовало смягчению ее характера, зато дало превосходную возможность приоб– рести множество дурных привычек. И как нам ее такую замуж отдавать? Кому на фиг нужна жена, которая копье и топорик в руках держит чаще, чем иглу или сковородку? Разве что и впрямь Витьку ее сбагрить. Какая же хрень в голову лезет! Вот щас начнется гангрена, и все эти заботы сразу перестанут быть актуальными.
Кстати, о Витьке. Витька я тоже подумывал оставить приглядывать за Осакат (случись что – на калеку надежды мало), но даже и пытаться не стал удержать его вдали от битвы – это было бы жутким оскорблением и обидой на всю жизнь. Кстати, как там Витек? Надеюсь, хоть он-то остался цел. А значит, вертится где-то рядом, корча из себя крутого воина и, возможно, даже хвастаясь перед Осакат снятыми скальпами и добычей. Вот его-то я и пошлю за Лга’нхи и Бокти. Потому как без меня они накуролесят такого…
Витек оказался жив. И, естественно, ошивался рядом с принцессой своих грез и, даже не пытаясь изображать скромность, демонстрировал рану над ухом от скользнувшего рядом копья, чуть ли не тыча ей в нос содранным скальпом. Красава!
Пока Витек бегал с поручениями, я думал. Думал все о том же, о чем и вчера. Как бы отвертеться от очередного «приятного» опыта?
В бою людей я уже убивал. Раненых и пленных вон тоже убить сподобился. Следующая ступенька – массовый геноцид. А как еще назвать нападение на поселок с женщинами и детьми, который сейчас защищает небось максимум полсотни воинов? Тут нравы и так излишним гуманизмом не блещут, а если сейчас в поселок ворвутся разгоряченные битвой воины, не надо обладать особым воображением, чтобы понять, что там произойдет.
Или уже произошло, пока я был в отрубе. На какое-то мгновение вдруг даже стало легче. Такой подленькой трусливой легкотой, появляющейся от радости, что твою грязную работу сделал кто-то другой. Теперь можно спокойненько уговорить свою совесть, что я тут ни при чем. Я в отрубе лежал и ничем делу помочь не мог. Это все Бокти с Лга’нхи, ну да, они известные дикари и головорезы, что с них взять?!
Но я уже видел один вырезанный поселок – поселок Осакат. Да и наше последнее стойбище мне никогда не забыть. Женщин со вспоротыми животами, детей с размозженными головами, младенцев, втоптанных в грязь. Можно сколько угодно ссылаться на суровые времена и жуткие обычаи. Можно смело притягивать дедушку Дарвина с его естественным отбором и тешить себя абстрактными рассуждениями про улучшение подобным бесчеловечным методом человеческой породы в целом. Вот только можете считать, что у меня кишка тонка, или обзывать паршивым интеллигентишкой, но соучастником всего этого я быть отказываюсь!
– Ну как ты, Дебил? – заботливо спросил меня подошедший Лга’нхи. – А то я уж думал, ты совсем мертвец, такой бледный лежал.
Я повернулся на бок, уперся рукой в землю и постарался привести себя в более-менее горизонтальное положение. Хренушки, будто скалу с места сдвинуть пытаюсь. «Помоги», – коротко не попросил, а приказал я. И Лга’нхи легко вздернул меня в сидячее положение. Грудь прострелила дикая боль, весь мир пошел юлой вокруг моей больной головушки, а к глотке подступил омерзительный комок. Но я сдержался, и через пару минут земля замедлила вращение и остановилась, комок упал обратно, а боль… боль и слабость остались. Но показывать их сейчас никак было нельзя. Как я тогда сказал? «Это тот мир, в котором загнанные лошади пристреливают себя сами!» Так что никакой демонстрации слабости. Слабак тут не может руководить. Это у них на уровне инстинктов. А если я не смогу руководить, поселку, а вместе с ним и всей нашей затее настанет скорый конец.
– Как там дела? Спасибо, – спросил я у Лга’нхи, одновременно принимая чашку с напитком из рук Осакат. – Много наших потеряли?
– Не-е-ет! – радостно протянул Великий Вождь и ткнул мне под нос обе свои руки с четырьмя отогнутыми пальцами на левой и полной пятерней на правой. – Вот, эти «забритые», а это – люди Кор’тека. Еще Кринтай погиб, но он человек Леокая. А еще у Бокти много, но они ведь не наши.
Так, четыре «забритых», аж пятеро у Кор’тека и до хрена, не меньше двадцати, у Бокти. И того тридцатник – почти треть всего отряда в первом же бою, а еще и раненых тут (я быстренько обежал глазами наш импровизированный лазарет) двенадцать человек.
– А этих сколько положили? – уточнил я у Лга’нхи, заранее зная ответ.
– Много! – с гордостью сказал он мне. – Совсем много! Все, что на берег выскочили, всех побили!
– Я же просил, парочку-другую отпустить! – едва не простонал я.
– Ну, может, кто и убежал, – равнодушно ответил на это Лга’нхи. – Мы их по лесу гнали, а это место плохое, за каждым деревом спрятаться можно. То ли дело у нас в степи!
– Вы там у себя как зайцы в траве прячетесь, – довольно пробасил неслышно подошедший Бокти. – Будто змеи ползаете. А у нас – встал за дерево и стоишь на ногах, как человек, а не на брюхе, как змея, – и заржал, очень довольный тем, как отбрил Лга’нхи.
– Да, Бокти, ты великий воин, – на всякий случай польстил я ему, прежде чем задать неприятный вопрос: – Сколько ты людей потерял?
Бокти горько вздохнул и начал перечислять по именам. Причем подробно рассказывая все степени своего родства с погибшими. Чтобы не запутаться, я загибал пальцы и насчитал восемнадцать погибших и шестерых раненых. Половина всего отряда Бокти.
– Ну да ничего, – оптимистично подвел итог печального списка Бокти. – Зато добычу большую взяли. Одного бронзового оружия – целую лодку загрузить можно. И лодок новых две полных руки и еще два пальца штук нам полагается. А в поселке еще больше возьмем, там у них и меда должно быть много, и зерна, и воска. Все, что с других караванов взяли.
Ну вот оно, началось!
– Бокти, нельзя поселок трогать, – начал я. – Пока нельзя, – подсластил пилюлю. – Мы тут, духи говорят, только треть этих положили. Но и своих треть потеряли. Пойдешь сейчас поселок брать, там всех своих потеряешь, – кто тогда добычу до дома довезет? А ведь еще и другие поселки есть. Помнишь, что нам тот пленный говорил, что ты сам в бою взял?
– Хм. После такой нашей победы и погибнуть не жалко! – гордо встав в позу, провещал Бокти. – Такая великая битва была, слава о ней не забудется никогда! Люди вечно будут петь былины о нашем подвиге на пирах и у лагерных костров! Но добычу упускать негоже, – подытожил он свою пафосную речь меркантильным соображением. – Если мы погибнем, кто привезет ее в наше племя и кто воспоет наши подвиги?!
«Ага, облизьяна волосатая, – мелькнуло у меня в голове. – Знаю я, какие былины вы споете. «Как великий Вождь Бокти со товарищи несметные полчища ворогов побили, а какие-то пришлые в это время у них под ногами крутились!» Жаль, я не видел, что там произошло и почему именно у него такие большие потери. С оикия понятно. Хотя на них и пришелся основной удар, но тут так драться не умели, и против подобного дисциплинированного строя у местных дикарей нет ни единого шанса. Морячки мои с тылу напали, у них реальные противники, по логике, только те были, кто в испуге к лодкам рванул. Уверен, если бы морячки с ходу грабить не бросились, у них потери бы еще меньше были. А вот ребята Бокти? Небось, помимо потерь в бою, рванули в лес бегущих добивать и трупы обчищать. А там бой разбился на множество поединков, а в таком раскладе обычно размен один к одному идет.
– Вот именно, – подхватил я. – Если ты сейчас всех своих ребят положишь, про тебя будут только в твоем племени песни петь. А если всю Реку для караванов свободной сделаешь, так тебя все племена Реки славить будут. Таким даже старики похвастаться не могли!
Да. Судя по роже Бокти, такая перспектива потрясла даже его самодовольное до невозможности воображение. Заполучить славу в своем племени – это, конечно, дело обычное. А вот в мировом масштабе! Это как какому-нибудь муходрищенскому режиссеру, снимающему документальные короткометражки на дешевенькую видеокамеру, Оскара получить. Мечта, за которую можно убить или отказаться от убийства!
– И как же это сделать? – В глубоко посаженных глазенках под мохнатыми бровями отразились красные ковровые дорожки, блеск брильянтов на холеных женских шейках, огни рампы и позолоченная статуэтка, зажатая в мохнатых лапах с грязными обкусанными ногтями.
– А вот послушай, – ответил ему змей-искуситель моим голосом.
Лучше всего с этим справился бы Доксой, тот единственный калека, что остался от всего улотского воинства. Но посылать инвалида для подобных переговоров, пожалуй, не стоит. В том плане, конечно, что хоть он и единственный, кто знаком с «цивилизованной» традицией ведения переговоров (для Лга’нхи и для Бокти это была абсолютно новая и весьма экстравагантная, на их взгляд, концепция), но, увы, калека слабак, это совсем не то, что нужно для акции устрашения. Ну вот не уважают тут слабость. Чтобы с тобой говорили, не говоря уж о том, чтобы слушали, ты должен только одним своим видом внушать страх и уважение. А если ты на вид хилый или больной, то пусть даже за твоей спиной стоят целые легионы, уважения ты не внушишь, а страх – тем более. Увы, местные ребята простые и незамысловатые, и чаще всего думать дальше, чем на один шаг вперед, или видеть что-то, скрытое под внешним обликом, не способны.
Так что отправил Бокти и как самого представительного, и как самого заинтересованного. Раз захотел Оскара и мировое признание – пусть отдувается.
А пока отдуваться пришлось мне, для того чтобы объяснить ему, что делать и зачем вообще это надо.
Ну со вторым было проще.
– Эти покойники тут чужие, – доверительно сказал я ему, и, думаю, мой голос звучал достаточно зловеще, потому что в этот момент меня скрутил очередной приступ боли. – И если их не похоронить по их обычаям, они в загробный мир так и не попадут, а будут тут шляться и таких бед натворят! Или тебе нужно, чтобы дальше караваны покойники грабили? От них-то просто так уже не отобьешься.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента