Егорова Ольга. Ложь во спасение

   Лена шла и привычно мечтала о теплом халате, о чашке горячего кофе и о мультфильмах, когда совсем рядом просигналила машина. В ее сторону она даже не посмотрела, прекрасно отдавая себе отчет, что давно уже вышла из возраста девушки, олицетворяющей мечту о быстром сексе на переднем сиденье папочкиного автомобиля.
   Впрочем, девушкой, олицетворяющей мечту о быстром сексе на переднем сиденье, она, кажется, никогда и не была. За двадцать девять прожитых лет так и не узнала, каков он, этот быстрый секс, какова она, случайная любовь. Не потому, что придерживалась в этом отношении каких-то очень уж строгих правил. Просто, видимо, не производила на мужчин впечатления женщины, с которой возможен экспромт. Одна из коллег по работе, заведующая приемным отделением, многоопытная по части любовных приключений Анжела Буклан как-то сказала Лене: у нее на лбу написано, что она – врач-психиатр. «Оттого, – пояснила Анжела, – мужики тебя и боятся».
   Ненастоящая блондинка. Этим все сказано.
   Лена вяло усмехнулась собственным мыслям.
   Машина снова просигналила, на этот раз более настойчиво и недвусмысленно.
   Пришлось остановиться.
   Нахмурившись, она стояла под дождем и смотрела, как стекают капли по блестящему кузову огромной и неуклюжей «Нивы», притормаживающей у тротуара. Водитель, по всей видимости, был не из пугливых, а может быть, просто не успел разглядеть надпись на лбу, потому что до сих пор видел Лену только со спины.
   Ей совсем не хотелось сейчас вести ненужных и бесполезных разговоров, оттягивать драгоценные минуты встречи с халатом, кофе и прочими атрибутами одинокой, но привычной и по-своему замечательной жизни. Она даже разозлилась немного – и на себя, и на мужчину «не из пугливых», который, вероятно, был слабовидящим, раз до сих пор не разглядел той самой надписи у нее на лбу. И успела нахмуриться и сделать «лицо кирпичом», как выражалась все та же многоопытная Анжела…
   Но все изменилось в несколько секунд, когда дверца машины со стороны водителя открылась и он вышел под дождь, широко улыбаясь, и заспешил к ней, на ходу громко крича:
   – Ленка! Ну конечно, Ленка! Я тебя сразу узнал, по походке!
   – А что такое с моей… походкой? – проговорила она бледным голосом, который даже сама не сумела расслышать сквозь шум грохочущего над головой дождя.
   Водителем «Нивы» оказался Женька Шевцов. Бывший одноклассник, а ныне главный инженер проекта в какой-то крупной строительной фирме.
   «Роковая», «единственная» любовь рано или поздно случается, наверное, в жизни каждой женщины. Конечно, и из этого правила есть счастливые исключения, но Лена к счастливым исключениям не относилась. Она была скорее безупречно несчастным подтверждением этого правила – ее любовь была в жизни единственной и, увы, роковой. После двадцати трех лет полного отсутствия взаимности приходилось это признать.
   – Что ты там бормочешь? – все так же громко прокричал Женька, в три прыжка одолел пространство, их разделяющее, и через пару секунд его смеющиеся зеленые глаза были уже совсем рядом, а кудрявая черноволосая голова упиралась в спицы раздувшего от ветра зонтичного купола.
   Под одним зонтом вдвоем сразу стало как-то тесно и чуть-чуть страшновато.
   Ей всегда становилось немного страшно в его присутствии. Особенно когда волей случая это присутствие оказывалось таким близким. Она боялась не его, конечно, а саму себя. Боялась расплакаться от этой близости, боялась наброситься на него с поцелуями, боялась наговорить глупостей, боялась собственной немоты, которая часто овладевала ею в такие моменты. Боялась выглядеть дурой или показаться чересчур умной. Боялась умереть.
   – Я… я спросила, что такое с моей… походкой, – пискнула она тоненьким голоском.
   – А что с твоей походкой? – Он уже не помнил. Озадаченно свел на переносице густые брови, изо всех сил делая вид, что серьезен.
   Но все-таки не сдержался и щелкнул ее по носу.
   Лена стояла, вся неживая, будто вылепленная из снега, а в глубине этой снежной пещеры полыхал, обжигая, крошечный живой костер, в который превратилось неощутимое еще минуту назад сердце.
   – Ленка. – Он улыбнулся. – Ленка Лисичкина. Сколько же мы с тобой не виделись?
   Они не виделись ровно два года, пять месяцев и одиннадцать дней. Но надо было быть дурой, чтобы решиться сообщить ему такие подробности.
   – Долго, – пробормотала она в ответ.
   – Года три, – подтвердил он, по-прежнему улыбаясь. – А ты все такая же. Только волосы покрасила. Зачем?
   – Пытаюсь… пытаюсь стать блондинкой, – усмехнулась Лена.
   Он сразу понял, что она имеет в виду. Так было всегда – они понимали друг друга с полуслова, и надо было быть дважды дурой, чтобы влюбиться без памяти в человека, который в принципе мог бы стать тебе настоящим, хорошим другом.
   – Не пытайся, все равно не получится! – Он рассмеялся, откровенно и с интересом изучая ее волосы в мелких каплях дождя. – Блондинкой надо родиться, и никакая краска здесь не поможет! А вообще, знаешь, тебе идет.
   – Много ты понимаешь в блондинках, – усмехнулась она, пытаясь выглядеть ироничной. Но получилось как-то жалобно и со знаком вопроса в конце: «Ты много понимаешь в блондинках? Или все-таки не много?»
   Всего лишь семь лет ей удалось прожить на свете без этой дурацкой любви.
   – Много! – Он хохотнул, расслышав-таки ее вопрос. – И в блондинках, и в рыжих, и в русоволосых… А также, особенно, в брюнетках…
   Он не хвастался, просто дурачился и наверняка понятия не имел, что ей захочется от этих слов заплакать.
   – Почему в брюнетках – особенно?
   – Потому что… Да ладно, потом объясню! – Он махнул рукой. – Ты лучше про себя расскажи! Как ты-то?
   «Последние двадцать три года – без изменений. Диагноз тот же, методов лечения наука еще не придумала, разговоры о том, что время лечит, – сущая чушь, а в остальном…»
   – Нормально, – коротко произнесла она вслух окончание мысленной тирады.
   – «Нормально»! – Он передразнил ее, наморщив нос и очень похоже копируя ее интонации. – Нет, Лисичкина, это не ответ! Мы с тобой не виделись почти три года, а теперь вот увиделись, и ты мне говоришь – «нормально»! И это все, что ты можешь сказать?
   – Это далеко не все, что я могу тебе сказать, – ответила Лена и, осмелев, добавила: – Кстати, могли бы видеться чаще, чем раз почти в три года. Я тебе, между прочим, в прошлый раз свой телефон оставляла…
   – Ну, не дуйся, – примирительно сказал он и снова щелкнул ее по носу. – Кажется, я его потерял.
   Убить его хотелось за эти щелчки. В самом деле, пора понять, что ей уже не семь лет. Не десять и даже не пятнадцать. Что она давно уже серьезная взрослая женщина с серьезной взрослой профессией.
   – Я не дуюсь, – ответила она, отворачиваясь.
   – Слушай, а что это мы с тобой, как два дурака, стоим под дождем, когда можно пойти в машину и спокойно там разговаривать? Ты не знаешь, случайно?
   – Мы не под дождем стоим, а под зонтом, – поправила Лена.
   – Это чудовище ты называешь зонтом? – поинтересовался Женька, насмешливо глянув на купол, который за время их разговора, оказывается, успел уже вывернуться наружу двумя спицами.
   – Зонт как зонт, – ответила Лена, почему-то обидевшись. Несмотря на то, что сама этот зонт жутко не любила.
   – Ладно, не переживай, я тебе новый подарю! На день рождения! Хотя нет, постой… У тебя ведь день рождения, кажется, недавно прошел…
   – Потрясающая у тебя память, Шевцов. Не зря в школе учителя хвалили.
   – Ох, не зря! – Он, кажется, и не заметил ее язвительного тона. – Не голова – компьютер! Так мы идем в машину? Или так и будем здесь торчать под этим твоим, с позволения сказать, зонтом?
   Ей совершенно не хотелось идти к нему в машину. Хотелось обидеться на него – за то, что щелкал ее по носу, что называл ее зонт чудищем, что потерял номер ее телефона и забыл, когда у нее день рождения. Обидеться и послать его подальше.
   А больше всего на свете хотелось его разлюбить.
   – Пойдем! – Он потянул ее за руку, и она пошла, не сопротивляясь, как послушная марионетка, которая только для того и создана, чтобы ее дергали за веревочки.
   В машине было тепло и сухо. Тихонько работал приемник, настроенный на какую-то классическую радиостанцию, беззвучно бегали по лобовому стеклу дворники, а внутри, под сиденьем, был спрятан какой-то хитрый прибор, который делал это сиденье ужасно теплым.
   Лена совсем не разбиралась в машинах и не знала, что это за прибор.
   По-прежнему хотелось расплакаться. Особенно теперь, под музыку Вивальди, свалив всю вину на пронзительную грусть знакомой мелодии.
   – Есть хочешь? – поинтересовался Женька. Не дожидаясь ее согласия, нырнул в бардачок, откуда сразу же пахнуло какой-то вкусной и очень мясной едой.
   Пока он копошился в бардачке, Лена разглядывала его темную макушку с завитками почти негритянских волос и с трудом сдерживалась, чтобы не запустить в эти волосы пальцы.
   – Вот. – Он наконец разогнулся и принялся шуршать, разворачивая у себя на коленях большой бумажный пакет с фирменной надписью всем известного предприятия быстрого питания. Вытащил из пакета большую круглую булку, завернутую в непромокаемую бумагу, и протянул ей. – Фастфуд – великая вещь! И никто не докажет мне, что американцы, которые изобрели гамбургеры, – тупая нация. Ешь.
   Лена послушно развернула бутерброд, неожиданно ощутив внутри, кроме пылающего сердца, еще и призывно урчащий желудок.
   – Купил по дороге, – сообщил Женька, уничтожая одним укусом почти половину. – Два. Как будто знал, что тебя встречу…
   Он говорил с набитым ртом, и вместо «знал» у него получилось «жнал», а вместо «встречу» – вообще что-то совершенно невнятное.
   – Прожуй сначала, – усмехнулась Лена.
   – Правильная ты наша, – невозмутимо ответил он, продолжая жевать.
   Он всегда, в любой ситуации, был невозмутимым. А она всегда была правильной. С самого детства.
   – Ну, рассказывай же наконец! Что у тебя в жизни новенького?
   – Да у меня все по-прежнему. Правда, Женька. Даже и рассказывать нечего.
   – Все еще работаешь в своем дурдоме?
   – Все еще работаю. В дурдоме. Только он не мой, а государственный.
   – Ну, это понятно. А на личном фронте? Без перемен?
   – Без перемен, – легко подтвердила Лена, вспоминая, что тогда, два года, пять месяцев и одиннадцать дней назад, он задавал ей те же самые вопросы.
   – По-прежнему с этим… как его… Сашей?
   – С Сашей, – кивнула Лена, слегка удивившись, что он почти без труда вспомнил имя.
   – Замуж-то за него не вышла еще?
   – Не вышла.
   – А что так? Не зовет?
   – Ну а тебе-то какая разница, зовет или не зовет? – усмехнулась она и в первый раз за время встречи посмотрела ему прямо в глаза.
   Нет, не было ему никакой разницы. Можно было и не смотреть.
   – Ваше дело, – охотно согласился он, доедая бутерброд. – Просто обычно люди после пяти лет близкого знакомства или женятся, или разбегаются…
   – А мы вот не женимся и не разбегаемся, – отрезала Лена. Ей почему-то не нравился этот разговор. – Ты сам-то как? Не женился еще?
   – Не женился. Но и не свободен уже. Почти год.
   – Вот как, – сказала в ответ Лена.
   И снова прозвучало жалобно, и снова возник в самом конце этот отвратительный знак вопроса, который свел на нет все ее нелепые потуги выглядеть безучастной.
   – Вот так, – беззаботно подтвердил Женька, но распространяться на эту тему почему-то не стал.
   «Вот так», – мысленно повторила Лена, не понимая, что ей теперь нужно делать.
   Выйти из машины, громко хлопнув дверцей?
   Зареветь в голос?
   Рассмеяться и сказать, что он ей врет, потому что нет на свете такой женщины, такой идиотки, которая смогла бы терпеть его дурацкий характер «почти год»?
   Признаться в великой любви длиною в жизнь минус раннее детство, которое, конечно же, не считается?
   Вариантов было множество, но каждый последующий казался еще более нелепым, чем предыдущий.
   – Отвези меня домой, – тихонько попросила она. Кажется, он не заметил никакой связи между этой просьбой и новостью, которую только что ей сообщил.
   «Ну и слава Богу», – облегченно подумала Лена.
   В голове продолжали стучать невидимые молоточки: вот-так, вот-так, вот-так…
   А собственно, чего она хотела? Неужели всерьез верила, что этого «вот-так» никогда не случится? Неужели надеялась, что в один прекрасный день он явится к ней прямо домой с корзиной роз, упадет на колени и скажет, что наконец понял, кто на самом деле женщина его мечты? Неужели думала, что когда-нибудь перестанет для него быть просто Ленкой Лисичкиной – бывшей одноклассницей, с которой легко и весело, которую всегда можно с удовольствием щелкнуть по носу? Ленкой Лисичкиной, с которой можно встретиться раз в три года, поговорить о глупостях, записать номер ее телефона и на следующий же день этот номер телефона потерять?
   Думала. Надеялась. Верила…
   Дура.
   – Отвезу, – послышался рядом его голос, вернувший к действительности. – Ты торопишься?
   – Тороплюсь, – соврала она. Он поверил, конечно.
   – Жаль, что торопишься. Можно было бы посидеть где-нибудь, поболтать… Хотя вообще-то я и сам тороплюсь…
   – В другой раз. – Лена выдавила из себя улыбку. Неужели он не понимает, что этого «другого раза» может вообще не случиться? Или верит в то, что на этот раз не потеряет ее номер телефона? И если даже на самом деле не потеряет – позвонит?
   В ответ он только кивнул и повернул ключ зажигания. Двигатель зашумел, и машина медленно сползла с тротуара.
   Они ехали неторопливо, а потом еще долго стояли возле ее подъезда, вспоминали истории из школьной жизни, смеялись в два голоса. Напоследок он записал номер ее телефона. На этот раз – не на клочке бумаги, а в записной книжке мобильника.
   – Теперь не потеряю, – улыбнулся он на прощание, наклонился и поцеловал ее в пылающую щеку. – Жаль, не удалось нормально пообщаться. Я по тебе скучал.
   – На свадьбу-то пригласишь? – поинтересовалась она, отворачиваясь. Место его мимолетного, ничего не значащего поцелуя горело на щеке огнем.
   – Приглашу, конечно, – обрадовался он. – Только мы пока еще не решили со свадьбой… Но как решим, я тебе непременно сообщу!
   – И я тебе тоже… Сообщу, как только мы решим со свадьбой.
   – Ага. Сообщи обязательно…
   Она уже вышла из машины и боролась с зонтом, когда он снова ее окликнул, приоткрыв дверцу:
   – Лен!
   – Ну, что еще? – обернулась она.
   – Ты Сашке своему привет от меня передавай! И скажи, чтоб не обижал тебя, иначе я ему морду набью! А вообще, знаешь, я в первом классе был совершенно уверен, что, когда вырасту, женюсь на тебе!
   – Ага. Я помню, ты мне говорил. Куда уходит детство… Сашке про морду передам, не беспокойся. Только ты не думай, он меня не обижает.
   – Ну вот и ладненько!
   Захлопнулась дверца, исчезли едва различимые сквозь шум дождя звуки какой-то минорной сонаты из радиоприемника. Машина развернулась и медленно покатилась вперед по мокрому растрескавшемуся асфальту. Лена раскрыла зонт, и налетевший порыв ветра буквально через несколько секунд вывернул купол наизнанку.
 
   По дороге Евгений заскочил в супермаркет и долго ходил между рядами, волоча за собой большую тележку на колесах, которая к концу этого путешествия оказалась переполненной.
   «Кажется, ничего не забыл», – с некоторой растерянностью подумал он, оглядывая тележку.
   Впрочем, самое главное присутствовало: бутылка шампанского, головка французского сыра и коробка шоколадных конфет. Все остальное было лишь будничным приложением и большой роли в этот вечер не играло. За несколько месяцев почти семейной жизни Евгений много раз пытался научиться покупать то, что нужно, и не покупать того, что не нужно. Но всегда получалось почему-то наоборот, поэтому он решил покупать теперь все подряд и в больших количествах, чтобы домработница тетя Алла на него не ворчала.
   «Домоправительница», – с усмешкой поправил он себя.
   Это название гораздо больше отражало сущность крепкой и кряжистой женщины с большими и сильными руками и мрачноватым взглядом. Евгений даже побаивался в глубине души этой суровой дамы слегка за пятьдесят и в ее присутствии ощущал себя первоклассником, получившим первую и самую страшную в жизни двойку. Хоть и понимал, что это ужасно глупо – испытывать робость и детский страх в присутствии домработницы, но поделать с собой ничего не мог. Янка нашла с тетей Аллой общий язык в первый же день, называла ее исключительно «тетечкой Аллочкой» и часто о чем-то доверительно шепталась с ней на кухне, а над его робостью перед «домоправительницей» лишь посмеивалась. Рассказывала, что тетя Алла – очень романтичная особа, что в жизни у нее было множество красивых мужчин и бурных романов, а одна она осталась потому, что тот единственный, которого она любила, предпочел ей другую… Евгений лишь усмехался в ответ, растерянно пожимая плечами. Представить себе тетю Аллу в роли роковой соблазнительницы, а уж тем более в роли страдающей от неразделенной любви молодой красотки было затруднительно. Наверное, нужно было родиться на свет женщиной, чтобы разглядеть в этой фурии милый и безобидный цветок.
   И надо же было такому случиться, что в агентстве им порекомендовали именно ее. Хотя были и другие кандидатуры, но Янка категорически всех отвергла. Из-за возраста, со смехом заявив, что не потерпит в доме присутствия еще одной молодой и, вполне возможно, симпатичной женщины.
   Смешная она все-таки. Всерьез думает, будто для него могут в принципе существовать какие-то молодые симпатичные женщины. Не понимает, что все они для него теперь – на одно лицо. Вообще без лица. Вообще без возраста и без фигуры…
   Смешная. Хотя, если бы год назад кто-нибудь сказал, что с ним может такое случиться, он бы не поверил ни за что в жизни. Да и никто из тех, что знали Евгения достаточно близко, наверняка не поверил бы в возможность такого странного превращения. До встречи с Яной он шел по жизни легко и менял женщин, как перчатки. Теперь все изменилось: «перчатка» подошла по цвету и по размеру, так ловко и удачно села на руку, что менять ее больше уже не хотелось.
   «Стареешь», – шутили приятели.
   «Может быть», – отвечал он совершенно спокойно, а про себя думал: если это называется старостью, значит, старость в жизни самая замечательная пора и ему крупно повезло, если удалось дожить до нее так быстро, оставив про запас еще как минимум половину жизни.
   Хотя началось-то все с совершенно обычного знакомства в баре. Со случайного прикосновения ладоней, освещенных узким языком пламени от зажигалки. Таких знакомств за прошедшие годы у него было десятки, а может быть, даже сотни. Каждый раз все начиналось одинаково и заканчивалось через неделю-другую. Без сожалений, без воспоминаний, без душевных травм и почти без эмоций. Казалось, что так будет всегда, и никаких особенных предчувствий он не испытывал в тот вечер, разглядев за соседним столиком субтильную, коротко стриженную брюнетку, которая задумчиво вертела в руках необычного вида тонкую сигарету. Решив просто предложить прикурить, он подумал, что знает наперед весь сценарий короткометражного фильма их отношений.
   Только в тот момент, когда взгляды их встретились, он понял, как сильно ошибался.
   А ведь все могло бы быть по-другому. В баре в тот вечер – впрочем, как и в любой другой, – полным-полно было скучающих субтильных брюнеток, и пышных блондинок, и раскрепощенных рыжеволосых стервочек, стреляющих глазками направо и налево в надежде подцепить нескучного и небедного спутника на один вечер, а там – как получится… И он вполне мог бы выбрать одну из них, пройдя мимо той, которая оказалась единственной.
   Странная все-таки штука – жизнь, привычно подумал он, загружая в багажник два огромных пакета, набитых продуктами. Коробку конфет и бутылку шампанского он уложил в салоне на заднем сиденье, чтоб ничего не помялось и не разбилось, а по пути заехал еще в цветочный бутик, забрал букет, который заказал заранее еще неделю назад.
   Он отдал за букет сумасшедшие, немыслимые деньги. Но денег было не жалко, потому что Яна любила цветы, и особенно розы. Он смотрел на темно-красные, тесно прижавшиеся друг к другу бутоны, усыпанные, будто жемчужинами, прозрачными каплями влаги, и заранее уже радовался, представляя себе, как ахнет Янка, как едва не расплачется от счастья, увидев это великолепие, как станет ругать его и обзывать сумасшедшим.
   Он больше всего любил ее в такие минуты – растерянную и счастливую. От растерянности ее темно-карие глаза светлели, становились влажно-золотистыми, почти рыжими. От счастья дрожали ресницы и на бледных щеках выступал едва заметный прозрачный румянец.
   Он знал заранее, что будет потом. Романтический ужин при свечах придется отложить, потому что они оба не смогут сдержаться – забудут про розы и про шампанское, забудут про все на свете и наверняка не успеют даже дойти до спальни, задохнутся от поцелуев где-то на полпути, запутаются в ненужной одежде, провалившись в оглушающую и мучительно сладкую темноту временного небытия.
   А очнувшись, будут долго смеяться и обмениваться преувеличенно серьезными обещаниями, что больше такого безобразия не повторится. Рассуждать о том, что пора бы уже успокоиться и перестать набрасываться друг на друга, как два диких голодных зверя, посреди квартиры, в прихожей, в кухне, в кабинке лифта и еще черт знает где – знать бы заранее, в какой момент это может случиться! И снова будут целоваться, неторопливо и нежно – так, как умеют целоваться только они двое и только после любви.
   Где-то там, посреди этих поцелуев, он сделает ей предложение. Сегодня, в день ее двадцатипятилетия, попросит наконец о том, чтобы она стала его женой.
   Слово «жена», которое раньше, в зависимости от настроения, то пугало, то смешило его, теперь стало безумно нравиться. Теперь оно казалось уютным и ласковым. Слово «жена» очень подходило Янке, только произносить его нужно было шепотом, тихо-тихо, и непременно – уткнувшись губами в коротко стриженный ежик темных волос, в теплую, пахнущую лесными травами макушку.
   У него всегда начинала кружиться голова, стоило только представить себе этот запах.
   Она согласится быть женой.
   По-другому и быть не может. Она согласится, и тоже полюбит слово «жена», и будет отзываться на него с ласковой улыбкой. А в остальном, конечно же, все останется по-прежнему. По утрам он будет будить ее, целуя теплую розовую щеку, приносить кофе в постель и долго смотреть, сидя в кресле напротив, как она сердито и обиженно просыпается, как проклинает неизвестного ей министра образования, который придумал, чтобы занятия в музыкальных школах начинались в восемь часов утра, как сладко зевает и хмурит смешные короткие брови. Вечером она всегда будет ждать его с работы, разогревать в микроволновке ужин, молча улыбаться, сидя напротив и наблюдая за его трапезой, лишь кивком отвечая на его не важные вопросы…
   Вот ведь как в жизни бывает. На самом деле, если бы год назад кто-нибудь предсказал ему такое будущее сплошь в розовых тонах, он бы поставил на кон все свои капиталы, включая недвижимость, абсолютно уверенный в том, что уж с ним-то такого никогда не случится. Все эти душещипательные картинки уютной семейной жизни казались примитивными до безобразия и никаких иных чувств, кроме тошноты, не вызывали.
   Хорошо, что не пришлось ставить на кон недвижимость и капиталы. Иначе бы остался сейчас без копейки денег и без крыши над головой, это уж точно.
   Он улыбался своим мыслям, неторопливо прогревая двигатель, который за время его пребывания в цветочном магазине успел остыть.
   Букет в виде красного сердца с белой каймой по краям, составленный из ста одного розового бутона, с трудом удалось разместить на заднем сиденье. Этот вопиюще сентиментальный, абсолютно пошлый, с точки зрения «здорового» человека, букет в виде сердца был лишь приложением к подарку, который Евгений купил почти месяц назад в ювелирном магазине.
   На тоненьком колечке из белого золота поблескивала мелкая россыпь драгоценных камней. Он некоторое время рассматривал кольцо, наблюдая, как преломляются, отражаясь в его поверхности, лучи тусклого вечернего света. Потом положил кольцо обратно в бархатную коробочку и спрятал в нагрудном кармане пиджака.
   Коробочка, кстати, тоже была сделана в виде сердечка.