Что делать?
Что нужно делать, когда, вернувшись вечером домой с любимой девушкой, обнаруживаешь в собственной гостиной, украшенной воздушными шариками, безнадежно мертвого соседа, убитого твоим же собственным топором?
Плакать, съежившись в углу и утирая трусливые слезы? Звонить в милицию? В «Скорую помощь»? В пожарную охрану? Делать вид, что ничего не произошло, и продолжать жить дальше, игнорируя присутствие покойника, сидящего в кресле? Или – бежать?
«Бежать», – стукнуло сердце в горле, соглашаясь.
Бежать, чтобы не видеть, чтобы со временем забыть все это, как забывают страшный сон. Путь понадобятся недели, пусть месяцы и даже годы, но рано или поздно он наверняка забудет этот кошмар и снова станет таким же, как прежде. А иначе теперь каждый раз, заходя в гостиную, зажигая вечером свет, он будет ждать, что снова увидит здесь то, что увидел сегодня. Ждать и бояться.
– Женька, – прошептала Яна ему в плечо. – Женька. Нужно что-то делать. Нельзя же оставлять его… здесь.
При мысли о том, что придется дотронуться до мертвого тела, Евгения передернуло. Все, что угодно, только не это. Трусливые кролики не способны на такие подвиги. И сейчас совсем не тот случай, чтобы демонстрировать свою несуществующую храбрость.
– Ты о чем? – спросил он, надеясь, что как-то неправильно истолковал значение ее последней фразы.
– О том, что нужно… нужно как-то убрать его из квартиры, – упрямо повторила Яна и подняла на него глаза. – Понимаешь?
Глаза были темными, совершенно черными, и в них почему-то не было видно знакомых рыжих крапинок. Как будто та самая липкая бурая жидкость, растекающаяся сейчас у них под ногами, стерла, подавив своим темным цветом, рыжину из Янкиных глаз. В самой глубине этих глаз он видел сейчас свое отражение. Казалось, где-то там, по ту сторону черноты – его собственная душа, которую засосало в черные зеркала.
Слизень умудрился подгадить ему уже после своей смерти. Надо же, мразь какая!
Евгений долго молчал, глядя в ее глаза, снова и снова понимая, что теперь уже никогда не будет по-прежнему. Теперь, встречаясь с ее взглядом, он всегда будет вспоминать этот день и эту минуту – когда они стояли, прижавшись друг к другу, испуганные и опустошенные, за креслом в гостиной, пытаясь понять, что же им делать дальше. И каждый в глубине души надеялся, что решение придется принимать не ему.
– Как ты это себе представляешь? – наконец спросил Евгений, отводя взгляд. Теперь взгляд остановился на розах – огромном букете, который стоял на полу в хрустальной вазе нестандартного диаметра.
Красное сердце в белой окантовке. Нужно было быть полным идиотом, чтобы додуматься купить такой пошлый букет. И почему это раньше не пришло ему в голову?
– Я не знаю, – ответила она срывающимся шепотом. – Но нужно его убрать.
– Янка, скажи, откуда он здесь взялся? Ведь когда я уходил из дома минут двадцать назад, его не было. Точно тебе говорю, не было.
Она молчала.
– Или ты мне не веришь? До сих пор не веришь? Ты думаешь, что это я его…
– Нужно его убрать, – повторила она в третий раз, отстраняясь.
Евгений понял – не верит. Нет, ни черта она не верит ему, если прячет глаза, если делает вид, будто не слышит его вопроса, и не чувствует, что сейчас от ее ответа зависит вся его жизнь. Она не верит ему сейчас и не поверит уже никогда, наверное. Так и будет всю оставшуюся жизнь думать, что он неудачно пошутил, решив в виде сюрприза на день рождения приготовить ей мертвеца в гостиной.
На фоне красных роз с белой каймой, на фоне хрипловатого голоса Норы Джонс – лирический джаз, дающий волю самым бурным фантазиям, – мертвец смотрелся просто потрясающе. Приходилось это признать. Нет ни малейшего повода обвинить его теперь в отсутствии вкуса или оригинальности мышления. Еще ни одна девушка на свете не получала на свой день рождения такой сногсшибательный подарок.
Есть повод для того, чтобы гордиться собой.
Ему вдруг стало смешно. Откинув голову назад, он прислонился к стене затылком и стал смеяться – сначала тихо, потом все громче и громче, и чувствовал, что не может остановиться.
Яна стояла напротив и смотрела на него, не мигая, широко открытыми черными глазами. Глаза казались огромными и чужими на ее бледном лице. Черты этого лица стирались, становились расплывчатыми – чем дольше он смеялся, тем меньше узнавал ее, и почти успел уже поверить, что никакая это не Янка, а совершенно чужая женщина, непонятным образом оказавшаяся в его квартире. И это тоже показалось ему смешным – в самом деле, откуда было ей взяться, ведь он точно помнит, что не впускал в квартиру посторонних. Все-таки жизнь – забавная штука, иногда очень сильно напоминает кино – дешевую мистику с детективной линией в качестве дополнительной. Покойник в гостиной и женщина, прямо у него на глазах трансформировавшая свой облик. Чудеса, да и только!
Он пришел в себя только в тот момент, когда она, размахнувшись, больно ударила его по лицу.
Хотя и эта пощечина тоже показалась ему ужасно смешной. И она как нельзя кстати вписывалась в придуманный сценарий – да, именно так и бывает в кино, именно с таким звуком героиня бьет по лицу обнаглевшего героя, вздумавшего покуситься на ее невинность или позволившего себе неуважительно о ней отозваться. Нет, никакая это не мистика, не детектив и даже не мелодрама. Это комедия. Самая настоящая комедия, давно пора было это понять!
В лицо будто плеснули кипятком, и он перестал смеяться.
Янка стояла напротив – маленькая, жалкая, съежившаяся. И держала руку слегка в стороне, как будто это была уже не ее, а чья-то чужая рука, которая ей теперь принадлежать уже никак не может.
И в этот момент до него наконец дошло.
У него в комнате – труп убитого только что человека. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в убийстве этого человека запросто могут обвинить его. Потому что человек был убит в его собственной квартире его собственным топором, на рукоятке которого имеются сотни отпечатков его собственных пальцев. Потому что дверь квартиры никто не взламывал – ее открыли ключом, это было очевидно. Потому что с десяток соседей могут подтвердить серьезность его намерений – пусть с тех пор, как он избивал Слизня, зажавшегося в углу лестничной клетки, прошло несколько месяцев. Что с того? Он долго вынашивал этот план и теперь, когда настало подходящее время, просто осуществил его. И пусть этот план достоин клинического идиота. Не важно. Важны факты, а факты против него.
Против, черт бы их побрал, эти факты!
– Иди в ванную, – быстро приказал он Яне, оглядываясь по сторонам. – Принеси ведро холодной воды и тряпку. А я пока поищу ключи.
– Ты поищешь… что? – эхом отозвалась она.
– Ключи, – почти спокойно повторил Евгений. – Ключи от его квартиры. Они же должны у него быть!
Не тратя времени на пустяки, к которым относилось теперь все, кроме достижения поставленной цели, он решительно обогнул кресло. Оказавшись лицом к лицу с покойником, постарался не задерживать взгляда на лице, залитом кровью. Лишь вскользь отметил сизые губы, полуоткрытые, сошедшиеся в узкое кольцо, обрамляющее черную дыру, из которой торчали полусгнившие коричневые зубы.
Как будто перед смертью он произнес звук «о». Или «у». Теперь это было уже не важно.
Нырнув рукой в карман твидового пиджака, Евгений обнаружил только сквозную дырку – пальцы, слегка дрожащие, провалившись вниз, нащупали скользкий трикотаж домашних тренировочных штанов. В левом кармане ключей не было, и он полез в правый, зная заранее, что в случае неудачи станет проверять и карманы брюк и даже залезет покойнику под рубашку.
– О Господи! – глухо пробормотала Яна, наблюдавшая за его действиями.
Он не отозвался, и через секунду мимо проскользнула ее тень.
Оставшись в комнате один, он почувствовал некоторое облегчение. Ключ от квартиры обнаружился почти сразу – как и ожидал, в правом кармане пиджака, в общей связке вместе с ключами от почтового ящика и от старого сарая, который стоял во дворе.
Отыскав ключ, он едва не вскрикнул от радости, хотя радость и была самым последним чувством, которое может испытывать человек, оказавшийся в подобной ситуации. В этот момент рука Слизня, лежащая на велюровом подлокотнике кресла и, видимо, задетая рукой Евгения, медленно поползла вниз.
Он стоял с ключами в руках и как завороженный наблюдал за движением мертвой руки. Упав вниз, она качнулась, и Евгению показалось, что он даже заметил, как шевельнулись в воздухе коричневые пальцы-тараканы, словно собираясь сжаться в кулак.
На несколько секунд его снова парализовал страх. Безвольно разжалась вспотевшая ладонь, и связка ключей упала на пол, неприятно звякнув, в самую лужу крови. Сердце остановилось, по вискам заструился ледяной пот. Наверное, именно так чувствует себя человек, столкнувшийся с неотвратимостью смерти, от которой его отделяют считанные секунды. Мозг подавал слабые сигналы, пытаясь убедить, что движение мертвых пальцев было всего лишь галлюцинацией, всплеском болезненного воображения. И все же видение было таким отчетливым, что не поверить собственным глазам было невозможно.
От страха он начал медленно пятиться назад, из последних сил подавляя вопль ужаса, который рвался изнутри. Он почти поверил, что покойник ожил, что сейчас он поднимется, сделает в его направлении несколько нетвердых шагов и схватит его за горло своими крючковатыми пальцами – как в жутком, леденящем душу триллере.
В этот момент из глубины коридора донесся сдавленный крик.
Этот крик, наверное, и спас его от умопомрачения, которое было так близко. Он обернулся на крик и увидел Яну, застывшую в проеме двери в ванную комнату. Ее силуэт, четко обозначенный в узкой полоске желтого света, льющегося из ванной в темноту прихожей и оставляющего на стенах медовый отблеск.
Машинально он двинулся по коридору в сторону света и звука. Спасаясь от пугающей реальности гостиной комнаты, в глубине души уже чувствовал, что там, впереди, его ждет новая западня, новый кошмар, по сравнению с которым слабое движение мертвых коричневых пальцев может показаться невинной детской страшилкой, только и всего.
Услышав его шаги, она обернулась и снова испуганно вжалась в стену.
Она снова боялась его – это было очевидно. Сейчас Янка боялась его ничуть не меньше, чем несколько секунд назад он боялся ожившего в гостиной мертвеца… Нет, этот страх, который все отчетливее проступал в ее глазах, в неестественно застывшей позе, был сильнее, гораздо сильнее того, что довелось испытать ему.
Черт, да что же это?! Что такое с ними происходит?
Подойдя, он дернул за ручку и распахнул дверь в ванную во всю ширь, ожидая увидеть там все, что угодно. Еще один труп Слизня, плавающий в его собственной ванной в ароматной розовой пене. Еще два, пусть даже три трупа, ровно по одному на каждый предмет мебели. Убийцу, притаившегося в углу за стиральной машиной, с нацеленным прямо ему в висок пистолетом двадцать пятого калибра. Кровавую надпись на стене, взятую из романов Стивена Кинга.
Он ожидал увидеть все, что угодно, и был готов ко всему. Ко всему – но только не к этому.
Не было никаких трупов в ванной. И никаких кровавых надписей на стенах тоже не было.
А был всего лишь спортивный костюм.
Его собственный, домашний спортивный костюм – штаны с широкими лампасами и «олимпийка» на замке. Теплый спортивный костюм из мягкого флиса, который Янка подарила ему в прошлом году на день рождения. Тот самый спортивный костюм, который он снял, уходя из дома полчаса назад, и повесил в спальне на спинку стула.
Сейчас он лежал, небрежно брошенный на стиральной машине. Светло-голубой костюм с белыми лампасами на брюках, белыми вставками на груди и маленькой надписью «Nike», гордо вытисненной каким-то добросовестным турком на местной турецкой фабрике по производству самой фирменной одежды на свете.
И маленькая надпись «Nike», и белая вставка на груди, и светло-голубые рукава – все было в темно-бурых пятнах. Пятна были разного размера, по большей части совсем крошечные, как брызги гранатового сока.
«Как брызги гранатового сока». Он ухватился за эту нелепую мысль, как утопающий за соломинку, и даже попытался припомнить, не пришлось ли ему перед уходом из дома разламывать пополам гранатовый плод. Но память не откликалась, а во рту вместо кисло-сладкого привкуса граната становилось все солонее, и от этой соли его снова, в который раз уже, затошнило. Бурые пятна расплывались перед глазами, но не исчезали – наоборот, становились все больше и больше, отвоевывали у сине-белого цвета свою территорию до тех пор, пока все вокруг не превратилось в сплошное темно-красное пятно.
Это была кровь. Та самая.
Костюм лежал на стиральной машинке вполне буднично. Обычно он всегда оставлял здесь свои вещи, которые требовалось постирать.
Оглянувшись, он увидел Яну. Поймал ее взгляд, который тут же метнулся в сторону, как солнечный зайчик, и сразу же вокруг стало темно.
– Да не убивал я! – закричал он что есть силы и ударил сжатыми в кулак костяшками пальцев по дверному косяку. Кожа моментально треснула и засочилась свежими красными каплями. Боли он даже не почувствовал. – Не убивал я его! Слышишь? Ты слышишь меня?!
Она испуганно кивнула и сделала шаг в сторону. Пролепетала бескровными губами:
– Да. Слышу… Ты не кричи так…
– А мне плевать! – снова заорал Евгений, чувствуя, что ему вдруг на самом деле стало все равно. Пусть услышат соседи, пусть сбегутся, пусть вызовут милицию, и пусть эта милиция делает с ним все, что угодно. Сейчас было важно другое – заставить ее поверить. Найти слова, которые оказались бы сильнее этих чертовых фактов, кажущихся неопровержимыми. – Мне плевать, – упрямо повторил он, переходя на злой шепот. – И я понятия не имею, кто устроил здесь, в моем доме, этот гнусный спектакль! Кто переоделся в мой домашний костюм и раскроил башку этому ублюдку! Я не имею к этому ни малейшего отношения, ты меня слышишь? – Он приблизился к ней, больно схватил руками испуганно сжавшиеся плечи и встряхнул несколько раз, повторяя, как в бреду: – Слышишь? Ты слышишь меня?
Она молчала, в кровь закусив нижнюю губу, и маленькая стриженая голова болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
– Черт! – Он наконец отпустил ее, чувствуя, как в глубине души закипает ненависть к самому себе, и снова ударил кулаком о стену.
Некоторое время они стояли, не глядя друг на друга, в полной тишине, нарушаемой лишь барабанной дробью дождевых капель, которые с неослабевающей настойчивостью стучали в оконное стекло.
– Женька. – Яна тронула его за плечо и настойчиво потянула, разворачивая к себе лицом. Встретившись взглядом, он так и не понял, о чем сейчас говорят ее глаза. – Женька, успокойся. Тебе сейчас… Нам сейчас нельзя так. Нам что-то делать нужно, понимаешь? Нужно обязательно что-то делать, иначе…
– Да, – кивнул он, соглашаясь. Она права: все эти разговоры – потом. У них еще будет время.
– Ты, кажется, хотел поискать ключи, – напомнила она, не отводя взгляда. Четко, с какой-то странной, болезненно-ласковой интонацией проговаривая каждое слово. Он сразу понял: именно так разговаривают в психиатрических лечебницах врачи со своими пациентами. И ему опять захотелось смеяться.
Но он снова лишь кивнул в ответ. Только сил, чтобы сдвинуться с места, не было.
– Иди. – Яна легонько, едва коснувшись плеча, подтолкнула его. – Иди. А этот костюм… Я его сейчас постираю. В холодной воде. Знаешь, кровь в холодной воде очень легко отстирывается. Если она… свежая.
Она произнесла эти слова тихим будничным тоном. Как будто забыла на минуту о том, что собирается сейчас отстирывать совсем не носовой платок, который только что прикладывала к пустяковой царапине.
Евгений вспомнил про ключи, которые уронил на пол, – сейчас ему казалось, что все это случилось давным-давно, в какой-то прошлой жизни, и, может быть, даже не с ним. Ссутулившись, словно физически ощущая навалившуюся на него тяжесть, он медленно побрел обратно в гостиную, на этот раз уже не питая никаких призрачных иллюзий и зная совершенно точно, что его там ждет.
В спину ему зашумела вода. Громыхнул о чугунную поверхность ванной алюминиевый таз – давнишний, тот самый, в котором еще мама когда-то кипятила белье. Знала бы она, для каких целей он теперь понадобился Янке.
Подняв с пола ключи, он отнес их на кухню и долго держал под струей холодной воды. Потом выдавил на ладонь несколько лимонно-желтых капель моющего средства и тщательно намылил каждый ключ. Смыл пену и снова намылил. Бросил всю связку на кухонное полотенце и опять вернулся в гостиную, пытаясь сообразить, что делать дальше.
Хотел было отнести на кухню и вымыть топор, но потом понял, что гораздо проще будет топор выбросить. Достал из шкафа стопку газет и начал медленно заворачивать в них рукоятку и топорище.
Руки дрожали. Из-за этой дрожи он ненавидел себя, но справиться с ней не мог, как ни старался.
О том, что делать с телом, еще предстояло подумать.
И он всеми силами оттягивал этот момент. Потому что это было самое страшное.
Услышав торопливые шаги, он поднял глаза и увидел Яну. Она появилась в гостиной, держа в одной руке ведро, наполненное водой, а в другой – уже постиранный спортивный костюм, отяжелевший и потемневший от воды, которая стекала с него вниз, на пол, торопливыми прозрачными каплями.
– Иди, повесь на балконе. – Она протянула ему костюм и добавила все тем же, единственно правильным, будничным тоном: – Только расправь обязательно. Быстрее высохнет.
Отдав ему тяжелый и мокрый костюм, она сразу же опустилась на корточки возле кресла и принялась мокрой тряпкой стирать с пола следы крови.
Смотреть на это было невыносимо.
Отыскав в шкафу вешалку, он послушно расправил костюм и вынес на балкон сушиться.
В холодной воде он и правда очень хорошо отстирался. Выглядел теперь как новый. Если бы не едва заметный тонкий ручной шов в глубине проймы – пару месяцев назад фабричный шов разошелся, подтвердив свое турецкое происхождение, и Янка прошлась по нему светло-голубыми нитками.
Вернувшись в гостиную, он увидел на полу темно-коричневые разводы, которые быстро исчезали, растворяясь в воде. Яна энергично терла полы мокрой тряпкой, снова и снова отжимая ее, споласкивая в ведре. Терла полы, словно одержимая, как будто сдавала экзамен на профпригодность.
Ему пришлось несколько раз, повинуясь ее коротким приказам, менять воду в ведре. С каждым разом она становилась все светлее и прозрачнее, а Янка все терла и терла полы, сосредоточенно, молча, до тех пор, пока сам он, догадавшись, не остановил ее:
– Хватит уже. Они давно чистые.
Она замерла с тряпкой в руке, посмотрела на него и медленно опустилась на пол.
Так и сидела на полу, обмякшая, возле ведра, и смотрела на него непонятным каким-то, ничего не выражающим взглядом. И больше ничего не оставалось, кроме как подойти и присесть рядом.
Какое-то тупое равнодушие, тягучее и липкое, как состарившийся мед, поселилось внутри. Не было сил, чтобы сопротивляться дальше. Ни сил, ни желания. Казалось, что с того момента, как они вошли в квартиру и обнаружили в гостиной этот жуткий сюрприз, прошла целая вечность. И даже, может быть, не одна.
Евгений первым пришел в себя. Внезапно услышав шум дождя за окном, медленно вынырнул из небытия. Посмотрел на часы, висящие на стене. Секундная стрелка неторопливо ползла по кругу. С тех пор как они пришли домой и включили свет в гостиной, прошло всего лишь полчаса.
– Я нашел ключи, – хрипло сказал он, не глядя на Яну. – Они были в правом кармане.
Яна кивнула, и было непонятно, слышала ли она на самом деле то, что он сейчас сказал, или же отзывалась на какие-то свои мысли.
– Нам придется перенести его, – наконец услышал он ее голос. – Перенести к нему домой. Только не сейчас, позже. Сейчас в подъезде полно народу. Слышишь, лифт то и дело бегает по этажам?
– Слышу.
– Нам придется его перенести.
– Да, придется. Я знаю.
– Нужно будет еще выбросить топор. И тряпку, которой я мыла полы. Только не знаю, что теперь делать с креслом.
– Отвезем на свалку.
– Брось. Как ты себе это представляешь?
– Вообще никак не представляю.
– Зачем тогда говоришь?
– Просто. Чтобы что-то сказать.
– Женька?
– Я здесь.
– Скажи… Это все правда? Это все на самом деле случилось с нами?
– Похоже, что да.
– Нам придется его перенести.
– Я знаю, Ян. Ты сейчас не думай об этом, пожалуйста.
– А о чем мне думать, Женька? Скажи, ты правда не убивал его?
– Нет, конечно. Неужели ты…
– Тогда кто? Кто проник к нам в квартиру, переоделся в твой домашний костюм? И почему он решил сделать это здесь?
– Знать бы.
– Наверное, мы должны были вызвать милицию.
– Ты так считаешь? Думаешь, они поверили бы мне?
– Не думаю.
– Тогда зачем…
– Просто. Чтобы что-то сказать. Прости меня.
– Тебе не за что просить прощения.
– Я тебя ударила.
– Правильно сделала. Если б не ударила, я бы сошел с ума от смеха.
– Это была парадоксальная реакция. Я где-то читала об этом.
– Сегодня ведь твой день рождения.
– Зачем ты об этом вспомнил?
– А я об этом и не забывал. Знаешь, мне иногда кажется…
– Да? Что тебе кажется?
– Что он специально устроил все это. Именно сегодня. Чтобы отомстить.
– Он – это кто?
– Слизень. Помнишь, в тот день…
– Прекрати. О чем ты вообще?
– Сам не знаю. В голове каша.
– Глупости все это. Лучше не думай.
– Не думал бы, если б мог.
– Когда-нибудь сможешь. И я смогу. Все проходит.
– Наверное.
Они еще долго сидели в тишине, перебрасываясь короткими фразами. Разговаривали тихо, неторопливо и буднично, прекрасно понимая, что просто оттягивают время. Оттягивают наступление того момента, когда все же придется снова начать что-то делать, в глубине души надеясь, что тянуть можно будет до бесконечности.
Нелепая мысль пришла в голову: кажется, он готов состариться, сидя здесь, на этом полу. Он совсем не против, чтобы в этой тихой беседе прошел весь остаток его жизни. Лишь бы не пришлось больше прикасаться руками к холодному телу, лишь бы не видеть рядом мертвое лицо, залитое темной свернувшейся кровью, и сизые губы, навечно сложившиеся в так и не успевший родиться звук – то ли «о», то ли «у»…
Интересно все-таки, что это было за слово, на которое у Слизня совсем чуть-чуть не хватило жизни.
Дождь за окном постепенно успокаивался. Удары капель о стекло становились все реже, и вместе с убывающим ритмом этих капель, казалось, постепенно останавливается и само время, вступившее в странный сговор с дождем.
Евгений ничего не имел против того, чтобы время остановилось совсем.
А еще лучше было бы, если бы оно повернулось вспять, начав обратный отсчет. И тогда, он знал совершенно точно, ничего такого бы с ним не случилось.
Но секундная стрелка все же лениво бежала по кругу, вслед за ней подтягивалась и минутная. Взгляд тянуло к часам, как магнитом.
В первом часу ночи им все же пришлось подняться с пола и сделать то, на что, казалось, уже не оставалось сил.
Яна, осторожно и тихо спустившись на девятый этаж, открыла ключами квартиру Слизня.
А потом они вместе, подхватив тело под мышки, перенесли его вниз и сбросили на драный гобеленовый диван.
Последнее, что осталось в памяти у Евгения, – рука, безвольно свисающая с дивана. Белый металлический браслет на запястье и круглый циферблат механических часов с большими стрелками.
Часы на мертвой руке по-прежнему тикали и показывали абсолютно точное время.
Все, что было можно сделать, они сделали.
Почти до часу ночи ходили по квартире со щетками и тряпками, снова и снова пытаясь ликвидировать уже не существующие следы убийства. Распахнув настежь все окна в квартире, Евгений вдыхал мокрый уличный воздух, в котором среди запахов прелой осенней листвы с легким привкусом автомобильных выхлопов ему по-прежнему чудился запах мясного рынка.
Невозможно было избавиться от этого запаха. Хотя умом он прекрасно понимал, что это всего лишь обонятельная галлюцинация, на которую не стоит обращать внимания. Не исключено, что этот запах будет еще долго преследовать его – в салоне машины, в рабочем кабинете, и избавиться от него можно будет, лишь совсем перестав дышать.
– Янка, ты чувствуешь запах? – спросил он на всякий случай, не уточняя.
Она коротко кивнула в ответ и сказала:
– Пройдет.
Кресло пришлось временно перетащить на лоджию и завалить старым хламом. Хотя Евгений прекрасно понимал, что от кресла нужно непременно избавиться: случись что, оно окажется первой и неопровержимой уликой причастности к убийству. Но сейчас просто не было сил сделать этот последний рывок, и голова плохо соображала, чтобы придумать подходящий выход из ситуации.
Что нужно делать, когда, вернувшись вечером домой с любимой девушкой, обнаруживаешь в собственной гостиной, украшенной воздушными шариками, безнадежно мертвого соседа, убитого твоим же собственным топором?
Плакать, съежившись в углу и утирая трусливые слезы? Звонить в милицию? В «Скорую помощь»? В пожарную охрану? Делать вид, что ничего не произошло, и продолжать жить дальше, игнорируя присутствие покойника, сидящего в кресле? Или – бежать?
«Бежать», – стукнуло сердце в горле, соглашаясь.
Бежать, чтобы не видеть, чтобы со временем забыть все это, как забывают страшный сон. Путь понадобятся недели, пусть месяцы и даже годы, но рано или поздно он наверняка забудет этот кошмар и снова станет таким же, как прежде. А иначе теперь каждый раз, заходя в гостиную, зажигая вечером свет, он будет ждать, что снова увидит здесь то, что увидел сегодня. Ждать и бояться.
– Женька, – прошептала Яна ему в плечо. – Женька. Нужно что-то делать. Нельзя же оставлять его… здесь.
При мысли о том, что придется дотронуться до мертвого тела, Евгения передернуло. Все, что угодно, только не это. Трусливые кролики не способны на такие подвиги. И сейчас совсем не тот случай, чтобы демонстрировать свою несуществующую храбрость.
– Ты о чем? – спросил он, надеясь, что как-то неправильно истолковал значение ее последней фразы.
– О том, что нужно… нужно как-то убрать его из квартиры, – упрямо повторила Яна и подняла на него глаза. – Понимаешь?
Глаза были темными, совершенно черными, и в них почему-то не было видно знакомых рыжих крапинок. Как будто та самая липкая бурая жидкость, растекающаяся сейчас у них под ногами, стерла, подавив своим темным цветом, рыжину из Янкиных глаз. В самой глубине этих глаз он видел сейчас свое отражение. Казалось, где-то там, по ту сторону черноты – его собственная душа, которую засосало в черные зеркала.
Слизень умудрился подгадить ему уже после своей смерти. Надо же, мразь какая!
Евгений долго молчал, глядя в ее глаза, снова и снова понимая, что теперь уже никогда не будет по-прежнему. Теперь, встречаясь с ее взглядом, он всегда будет вспоминать этот день и эту минуту – когда они стояли, прижавшись друг к другу, испуганные и опустошенные, за креслом в гостиной, пытаясь понять, что же им делать дальше. И каждый в глубине души надеялся, что решение придется принимать не ему.
– Как ты это себе представляешь? – наконец спросил Евгений, отводя взгляд. Теперь взгляд остановился на розах – огромном букете, который стоял на полу в хрустальной вазе нестандартного диаметра.
Красное сердце в белой окантовке. Нужно было быть полным идиотом, чтобы додуматься купить такой пошлый букет. И почему это раньше не пришло ему в голову?
– Я не знаю, – ответила она срывающимся шепотом. – Но нужно его убрать.
– Янка, скажи, откуда он здесь взялся? Ведь когда я уходил из дома минут двадцать назад, его не было. Точно тебе говорю, не было.
Она молчала.
– Или ты мне не веришь? До сих пор не веришь? Ты думаешь, что это я его…
– Нужно его убрать, – повторила она в третий раз, отстраняясь.
Евгений понял – не верит. Нет, ни черта она не верит ему, если прячет глаза, если делает вид, будто не слышит его вопроса, и не чувствует, что сейчас от ее ответа зависит вся его жизнь. Она не верит ему сейчас и не поверит уже никогда, наверное. Так и будет всю оставшуюся жизнь думать, что он неудачно пошутил, решив в виде сюрприза на день рождения приготовить ей мертвеца в гостиной.
На фоне красных роз с белой каймой, на фоне хрипловатого голоса Норы Джонс – лирический джаз, дающий волю самым бурным фантазиям, – мертвец смотрелся просто потрясающе. Приходилось это признать. Нет ни малейшего повода обвинить его теперь в отсутствии вкуса или оригинальности мышления. Еще ни одна девушка на свете не получала на свой день рождения такой сногсшибательный подарок.
Есть повод для того, чтобы гордиться собой.
Ему вдруг стало смешно. Откинув голову назад, он прислонился к стене затылком и стал смеяться – сначала тихо, потом все громче и громче, и чувствовал, что не может остановиться.
Яна стояла напротив и смотрела на него, не мигая, широко открытыми черными глазами. Глаза казались огромными и чужими на ее бледном лице. Черты этого лица стирались, становились расплывчатыми – чем дольше он смеялся, тем меньше узнавал ее, и почти успел уже поверить, что никакая это не Янка, а совершенно чужая женщина, непонятным образом оказавшаяся в его квартире. И это тоже показалось ему смешным – в самом деле, откуда было ей взяться, ведь он точно помнит, что не впускал в квартиру посторонних. Все-таки жизнь – забавная штука, иногда очень сильно напоминает кино – дешевую мистику с детективной линией в качестве дополнительной. Покойник в гостиной и женщина, прямо у него на глазах трансформировавшая свой облик. Чудеса, да и только!
Он пришел в себя только в тот момент, когда она, размахнувшись, больно ударила его по лицу.
Хотя и эта пощечина тоже показалась ему ужасно смешной. И она как нельзя кстати вписывалась в придуманный сценарий – да, именно так и бывает в кино, именно с таким звуком героиня бьет по лицу обнаглевшего героя, вздумавшего покуситься на ее невинность или позволившего себе неуважительно о ней отозваться. Нет, никакая это не мистика, не детектив и даже не мелодрама. Это комедия. Самая настоящая комедия, давно пора было это понять!
В лицо будто плеснули кипятком, и он перестал смеяться.
Янка стояла напротив – маленькая, жалкая, съежившаяся. И держала руку слегка в стороне, как будто это была уже не ее, а чья-то чужая рука, которая ей теперь принадлежать уже никак не может.
И в этот момент до него наконец дошло.
У него в комнате – труп убитого только что человека. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в убийстве этого человека запросто могут обвинить его. Потому что человек был убит в его собственной квартире его собственным топором, на рукоятке которого имеются сотни отпечатков его собственных пальцев. Потому что дверь квартиры никто не взламывал – ее открыли ключом, это было очевидно. Потому что с десяток соседей могут подтвердить серьезность его намерений – пусть с тех пор, как он избивал Слизня, зажавшегося в углу лестничной клетки, прошло несколько месяцев. Что с того? Он долго вынашивал этот план и теперь, когда настало подходящее время, просто осуществил его. И пусть этот план достоин клинического идиота. Не важно. Важны факты, а факты против него.
Против, черт бы их побрал, эти факты!
– Иди в ванную, – быстро приказал он Яне, оглядываясь по сторонам. – Принеси ведро холодной воды и тряпку. А я пока поищу ключи.
– Ты поищешь… что? – эхом отозвалась она.
– Ключи, – почти спокойно повторил Евгений. – Ключи от его квартиры. Они же должны у него быть!
Не тратя времени на пустяки, к которым относилось теперь все, кроме достижения поставленной цели, он решительно обогнул кресло. Оказавшись лицом к лицу с покойником, постарался не задерживать взгляда на лице, залитом кровью. Лишь вскользь отметил сизые губы, полуоткрытые, сошедшиеся в узкое кольцо, обрамляющее черную дыру, из которой торчали полусгнившие коричневые зубы.
Как будто перед смертью он произнес звук «о». Или «у». Теперь это было уже не важно.
Нырнув рукой в карман твидового пиджака, Евгений обнаружил только сквозную дырку – пальцы, слегка дрожащие, провалившись вниз, нащупали скользкий трикотаж домашних тренировочных штанов. В левом кармане ключей не было, и он полез в правый, зная заранее, что в случае неудачи станет проверять и карманы брюк и даже залезет покойнику под рубашку.
– О Господи! – глухо пробормотала Яна, наблюдавшая за его действиями.
Он не отозвался, и через секунду мимо проскользнула ее тень.
Оставшись в комнате один, он почувствовал некоторое облегчение. Ключ от квартиры обнаружился почти сразу – как и ожидал, в правом кармане пиджака, в общей связке вместе с ключами от почтового ящика и от старого сарая, который стоял во дворе.
Отыскав ключ, он едва не вскрикнул от радости, хотя радость и была самым последним чувством, которое может испытывать человек, оказавшийся в подобной ситуации. В этот момент рука Слизня, лежащая на велюровом подлокотнике кресла и, видимо, задетая рукой Евгения, медленно поползла вниз.
Он стоял с ключами в руках и как завороженный наблюдал за движением мертвой руки. Упав вниз, она качнулась, и Евгению показалось, что он даже заметил, как шевельнулись в воздухе коричневые пальцы-тараканы, словно собираясь сжаться в кулак.
На несколько секунд его снова парализовал страх. Безвольно разжалась вспотевшая ладонь, и связка ключей упала на пол, неприятно звякнув, в самую лужу крови. Сердце остановилось, по вискам заструился ледяной пот. Наверное, именно так чувствует себя человек, столкнувшийся с неотвратимостью смерти, от которой его отделяют считанные секунды. Мозг подавал слабые сигналы, пытаясь убедить, что движение мертвых пальцев было всего лишь галлюцинацией, всплеском болезненного воображения. И все же видение было таким отчетливым, что не поверить собственным глазам было невозможно.
От страха он начал медленно пятиться назад, из последних сил подавляя вопль ужаса, который рвался изнутри. Он почти поверил, что покойник ожил, что сейчас он поднимется, сделает в его направлении несколько нетвердых шагов и схватит его за горло своими крючковатыми пальцами – как в жутком, леденящем душу триллере.
В этот момент из глубины коридора донесся сдавленный крик.
Этот крик, наверное, и спас его от умопомрачения, которое было так близко. Он обернулся на крик и увидел Яну, застывшую в проеме двери в ванную комнату. Ее силуэт, четко обозначенный в узкой полоске желтого света, льющегося из ванной в темноту прихожей и оставляющего на стенах медовый отблеск.
Машинально он двинулся по коридору в сторону света и звука. Спасаясь от пугающей реальности гостиной комнаты, в глубине души уже чувствовал, что там, впереди, его ждет новая западня, новый кошмар, по сравнению с которым слабое движение мертвых коричневых пальцев может показаться невинной детской страшилкой, только и всего.
Услышав его шаги, она обернулась и снова испуганно вжалась в стену.
Она снова боялась его – это было очевидно. Сейчас Янка боялась его ничуть не меньше, чем несколько секунд назад он боялся ожившего в гостиной мертвеца… Нет, этот страх, который все отчетливее проступал в ее глазах, в неестественно застывшей позе, был сильнее, гораздо сильнее того, что довелось испытать ему.
Черт, да что же это?! Что такое с ними происходит?
Подойдя, он дернул за ручку и распахнул дверь в ванную во всю ширь, ожидая увидеть там все, что угодно. Еще один труп Слизня, плавающий в его собственной ванной в ароматной розовой пене. Еще два, пусть даже три трупа, ровно по одному на каждый предмет мебели. Убийцу, притаившегося в углу за стиральной машиной, с нацеленным прямо ему в висок пистолетом двадцать пятого калибра. Кровавую надпись на стене, взятую из романов Стивена Кинга.
Он ожидал увидеть все, что угодно, и был готов ко всему. Ко всему – но только не к этому.
Не было никаких трупов в ванной. И никаких кровавых надписей на стенах тоже не было.
А был всего лишь спортивный костюм.
Его собственный, домашний спортивный костюм – штаны с широкими лампасами и «олимпийка» на замке. Теплый спортивный костюм из мягкого флиса, который Янка подарила ему в прошлом году на день рождения. Тот самый спортивный костюм, который он снял, уходя из дома полчаса назад, и повесил в спальне на спинку стула.
Сейчас он лежал, небрежно брошенный на стиральной машине. Светло-голубой костюм с белыми лампасами на брюках, белыми вставками на груди и маленькой надписью «Nike», гордо вытисненной каким-то добросовестным турком на местной турецкой фабрике по производству самой фирменной одежды на свете.
И маленькая надпись «Nike», и белая вставка на груди, и светло-голубые рукава – все было в темно-бурых пятнах. Пятна были разного размера, по большей части совсем крошечные, как брызги гранатового сока.
«Как брызги гранатового сока». Он ухватился за эту нелепую мысль, как утопающий за соломинку, и даже попытался припомнить, не пришлось ли ему перед уходом из дома разламывать пополам гранатовый плод. Но память не откликалась, а во рту вместо кисло-сладкого привкуса граната становилось все солонее, и от этой соли его снова, в который раз уже, затошнило. Бурые пятна расплывались перед глазами, но не исчезали – наоборот, становились все больше и больше, отвоевывали у сине-белого цвета свою территорию до тех пор, пока все вокруг не превратилось в сплошное темно-красное пятно.
Это была кровь. Та самая.
Костюм лежал на стиральной машинке вполне буднично. Обычно он всегда оставлял здесь свои вещи, которые требовалось постирать.
Оглянувшись, он увидел Яну. Поймал ее взгляд, который тут же метнулся в сторону, как солнечный зайчик, и сразу же вокруг стало темно.
– Да не убивал я! – закричал он что есть силы и ударил сжатыми в кулак костяшками пальцев по дверному косяку. Кожа моментально треснула и засочилась свежими красными каплями. Боли он даже не почувствовал. – Не убивал я его! Слышишь? Ты слышишь меня?!
Она испуганно кивнула и сделала шаг в сторону. Пролепетала бескровными губами:
– Да. Слышу… Ты не кричи так…
– А мне плевать! – снова заорал Евгений, чувствуя, что ему вдруг на самом деле стало все равно. Пусть услышат соседи, пусть сбегутся, пусть вызовут милицию, и пусть эта милиция делает с ним все, что угодно. Сейчас было важно другое – заставить ее поверить. Найти слова, которые оказались бы сильнее этих чертовых фактов, кажущихся неопровержимыми. – Мне плевать, – упрямо повторил он, переходя на злой шепот. – И я понятия не имею, кто устроил здесь, в моем доме, этот гнусный спектакль! Кто переоделся в мой домашний костюм и раскроил башку этому ублюдку! Я не имею к этому ни малейшего отношения, ты меня слышишь? – Он приблизился к ней, больно схватил руками испуганно сжавшиеся плечи и встряхнул несколько раз, повторяя, как в бреду: – Слышишь? Ты слышишь меня?
Она молчала, в кровь закусив нижнюю губу, и маленькая стриженая голова болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
– Черт! – Он наконец отпустил ее, чувствуя, как в глубине души закипает ненависть к самому себе, и снова ударил кулаком о стену.
Некоторое время они стояли, не глядя друг на друга, в полной тишине, нарушаемой лишь барабанной дробью дождевых капель, которые с неослабевающей настойчивостью стучали в оконное стекло.
– Женька. – Яна тронула его за плечо и настойчиво потянула, разворачивая к себе лицом. Встретившись взглядом, он так и не понял, о чем сейчас говорят ее глаза. – Женька, успокойся. Тебе сейчас… Нам сейчас нельзя так. Нам что-то делать нужно, понимаешь? Нужно обязательно что-то делать, иначе…
– Да, – кивнул он, соглашаясь. Она права: все эти разговоры – потом. У них еще будет время.
– Ты, кажется, хотел поискать ключи, – напомнила она, не отводя взгляда. Четко, с какой-то странной, болезненно-ласковой интонацией проговаривая каждое слово. Он сразу понял: именно так разговаривают в психиатрических лечебницах врачи со своими пациентами. И ему опять захотелось смеяться.
Но он снова лишь кивнул в ответ. Только сил, чтобы сдвинуться с места, не было.
– Иди. – Яна легонько, едва коснувшись плеча, подтолкнула его. – Иди. А этот костюм… Я его сейчас постираю. В холодной воде. Знаешь, кровь в холодной воде очень легко отстирывается. Если она… свежая.
Она произнесла эти слова тихим будничным тоном. Как будто забыла на минуту о том, что собирается сейчас отстирывать совсем не носовой платок, который только что прикладывала к пустяковой царапине.
Евгений вспомнил про ключи, которые уронил на пол, – сейчас ему казалось, что все это случилось давным-давно, в какой-то прошлой жизни, и, может быть, даже не с ним. Ссутулившись, словно физически ощущая навалившуюся на него тяжесть, он медленно побрел обратно в гостиную, на этот раз уже не питая никаких призрачных иллюзий и зная совершенно точно, что его там ждет.
В спину ему зашумела вода. Громыхнул о чугунную поверхность ванной алюминиевый таз – давнишний, тот самый, в котором еще мама когда-то кипятила белье. Знала бы она, для каких целей он теперь понадобился Янке.
Подняв с пола ключи, он отнес их на кухню и долго держал под струей холодной воды. Потом выдавил на ладонь несколько лимонно-желтых капель моющего средства и тщательно намылил каждый ключ. Смыл пену и снова намылил. Бросил всю связку на кухонное полотенце и опять вернулся в гостиную, пытаясь сообразить, что делать дальше.
Хотел было отнести на кухню и вымыть топор, но потом понял, что гораздо проще будет топор выбросить. Достал из шкафа стопку газет и начал медленно заворачивать в них рукоятку и топорище.
Руки дрожали. Из-за этой дрожи он ненавидел себя, но справиться с ней не мог, как ни старался.
О том, что делать с телом, еще предстояло подумать.
И он всеми силами оттягивал этот момент. Потому что это было самое страшное.
Услышав торопливые шаги, он поднял глаза и увидел Яну. Она появилась в гостиной, держа в одной руке ведро, наполненное водой, а в другой – уже постиранный спортивный костюм, отяжелевший и потемневший от воды, которая стекала с него вниз, на пол, торопливыми прозрачными каплями.
– Иди, повесь на балконе. – Она протянула ему костюм и добавила все тем же, единственно правильным, будничным тоном: – Только расправь обязательно. Быстрее высохнет.
Отдав ему тяжелый и мокрый костюм, она сразу же опустилась на корточки возле кресла и принялась мокрой тряпкой стирать с пола следы крови.
Смотреть на это было невыносимо.
Отыскав в шкафу вешалку, он послушно расправил костюм и вынес на балкон сушиться.
В холодной воде он и правда очень хорошо отстирался. Выглядел теперь как новый. Если бы не едва заметный тонкий ручной шов в глубине проймы – пару месяцев назад фабричный шов разошелся, подтвердив свое турецкое происхождение, и Янка прошлась по нему светло-голубыми нитками.
Вернувшись в гостиную, он увидел на полу темно-коричневые разводы, которые быстро исчезали, растворяясь в воде. Яна энергично терла полы мокрой тряпкой, снова и снова отжимая ее, споласкивая в ведре. Терла полы, словно одержимая, как будто сдавала экзамен на профпригодность.
Ему пришлось несколько раз, повинуясь ее коротким приказам, менять воду в ведре. С каждым разом она становилась все светлее и прозрачнее, а Янка все терла и терла полы, сосредоточенно, молча, до тех пор, пока сам он, догадавшись, не остановил ее:
– Хватит уже. Они давно чистые.
Она замерла с тряпкой в руке, посмотрела на него и медленно опустилась на пол.
Так и сидела на полу, обмякшая, возле ведра, и смотрела на него непонятным каким-то, ничего не выражающим взглядом. И больше ничего не оставалось, кроме как подойти и присесть рядом.
Какое-то тупое равнодушие, тягучее и липкое, как состарившийся мед, поселилось внутри. Не было сил, чтобы сопротивляться дальше. Ни сил, ни желания. Казалось, что с того момента, как они вошли в квартиру и обнаружили в гостиной этот жуткий сюрприз, прошла целая вечность. И даже, может быть, не одна.
Евгений первым пришел в себя. Внезапно услышав шум дождя за окном, медленно вынырнул из небытия. Посмотрел на часы, висящие на стене. Секундная стрелка неторопливо ползла по кругу. С тех пор как они пришли домой и включили свет в гостиной, прошло всего лишь полчаса.
– Я нашел ключи, – хрипло сказал он, не глядя на Яну. – Они были в правом кармане.
Яна кивнула, и было непонятно, слышала ли она на самом деле то, что он сейчас сказал, или же отзывалась на какие-то свои мысли.
– Нам придется перенести его, – наконец услышал он ее голос. – Перенести к нему домой. Только не сейчас, позже. Сейчас в подъезде полно народу. Слышишь, лифт то и дело бегает по этажам?
– Слышу.
– Нам придется его перенести.
– Да, придется. Я знаю.
– Нужно будет еще выбросить топор. И тряпку, которой я мыла полы. Только не знаю, что теперь делать с креслом.
– Отвезем на свалку.
– Брось. Как ты себе это представляешь?
– Вообще никак не представляю.
– Зачем тогда говоришь?
– Просто. Чтобы что-то сказать.
– Женька?
– Я здесь.
– Скажи… Это все правда? Это все на самом деле случилось с нами?
– Похоже, что да.
– Нам придется его перенести.
– Я знаю, Ян. Ты сейчас не думай об этом, пожалуйста.
– А о чем мне думать, Женька? Скажи, ты правда не убивал его?
– Нет, конечно. Неужели ты…
– Тогда кто? Кто проник к нам в квартиру, переоделся в твой домашний костюм? И почему он решил сделать это здесь?
– Знать бы.
– Наверное, мы должны были вызвать милицию.
– Ты так считаешь? Думаешь, они поверили бы мне?
– Не думаю.
– Тогда зачем…
– Просто. Чтобы что-то сказать. Прости меня.
– Тебе не за что просить прощения.
– Я тебя ударила.
– Правильно сделала. Если б не ударила, я бы сошел с ума от смеха.
– Это была парадоксальная реакция. Я где-то читала об этом.
– Сегодня ведь твой день рождения.
– Зачем ты об этом вспомнил?
– А я об этом и не забывал. Знаешь, мне иногда кажется…
– Да? Что тебе кажется?
– Что он специально устроил все это. Именно сегодня. Чтобы отомстить.
– Он – это кто?
– Слизень. Помнишь, в тот день…
– Прекрати. О чем ты вообще?
– Сам не знаю. В голове каша.
– Глупости все это. Лучше не думай.
– Не думал бы, если б мог.
– Когда-нибудь сможешь. И я смогу. Все проходит.
– Наверное.
Они еще долго сидели в тишине, перебрасываясь короткими фразами. Разговаривали тихо, неторопливо и буднично, прекрасно понимая, что просто оттягивают время. Оттягивают наступление того момента, когда все же придется снова начать что-то делать, в глубине души надеясь, что тянуть можно будет до бесконечности.
Нелепая мысль пришла в голову: кажется, он готов состариться, сидя здесь, на этом полу. Он совсем не против, чтобы в этой тихой беседе прошел весь остаток его жизни. Лишь бы не пришлось больше прикасаться руками к холодному телу, лишь бы не видеть рядом мертвое лицо, залитое темной свернувшейся кровью, и сизые губы, навечно сложившиеся в так и не успевший родиться звук – то ли «о», то ли «у»…
Интересно все-таки, что это было за слово, на которое у Слизня совсем чуть-чуть не хватило жизни.
Дождь за окном постепенно успокаивался. Удары капель о стекло становились все реже, и вместе с убывающим ритмом этих капель, казалось, постепенно останавливается и само время, вступившее в странный сговор с дождем.
Евгений ничего не имел против того, чтобы время остановилось совсем.
А еще лучше было бы, если бы оно повернулось вспять, начав обратный отсчет. И тогда, он знал совершенно точно, ничего такого бы с ним не случилось.
Но секундная стрелка все же лениво бежала по кругу, вслед за ней подтягивалась и минутная. Взгляд тянуло к часам, как магнитом.
В первом часу ночи им все же пришлось подняться с пола и сделать то, на что, казалось, уже не оставалось сил.
Яна, осторожно и тихо спустившись на девятый этаж, открыла ключами квартиру Слизня.
А потом они вместе, подхватив тело под мышки, перенесли его вниз и сбросили на драный гобеленовый диван.
Последнее, что осталось в памяти у Евгения, – рука, безвольно свисающая с дивана. Белый металлический браслет на запястье и круглый циферблат механических часов с большими стрелками.
Часы на мертвой руке по-прежнему тикали и показывали абсолютно точное время.
Все, что было можно сделать, они сделали.
Почти до часу ночи ходили по квартире со щетками и тряпками, снова и снова пытаясь ликвидировать уже не существующие следы убийства. Распахнув настежь все окна в квартире, Евгений вдыхал мокрый уличный воздух, в котором среди запахов прелой осенней листвы с легким привкусом автомобильных выхлопов ему по-прежнему чудился запах мясного рынка.
Невозможно было избавиться от этого запаха. Хотя умом он прекрасно понимал, что это всего лишь обонятельная галлюцинация, на которую не стоит обращать внимания. Не исключено, что этот запах будет еще долго преследовать его – в салоне машины, в рабочем кабинете, и избавиться от него можно будет, лишь совсем перестав дышать.
– Янка, ты чувствуешь запах? – спросил он на всякий случай, не уточняя.
Она коротко кивнула в ответ и сказала:
– Пройдет.
Кресло пришлось временно перетащить на лоджию и завалить старым хламом. Хотя Евгений прекрасно понимал, что от кресла нужно непременно избавиться: случись что, оно окажется первой и неопровержимой уликой причастности к убийству. Но сейчас просто не было сил сделать этот последний рывок, и голова плохо соображала, чтобы придумать подходящий выход из ситуации.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента