Страница:
Екатерина Гринева
Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин
Я отрыла почту. Незнакомый адрес: murderer. Строчки почему-то набраны курсивом.
«Скоро ты умрешь, сука!»
Я пожала плечами и удалила файл. Может быть, это письмо попало ко мне по ошибке? Какой-то сумасшедший, обозвавший себя убийцей, случайно отправил мне это письмо?
Врагов у меня – нет, завистников – тоже. Обычная жизнь, не предполагающая тайных недоброжелателей или отвергнутых воздыхателей.
Если бы была жива баба Геня – Генриэтта Карловна, моя бабушка со стороны отца, то она бы презрительно вздернула вверх подбородок и изрекла что-то вроде «Хамы развлекаются». Но Геня умерла почти четыре месяца тому назад.
Полуполька-полулитовка, она происходила из древнего польско-литовского рода, восходившего к королевской династии Ягеллонов, всегда старалась быть на высоте и помнить о своих корнях. Меня она воспитывала точно так же. Что бы ни случилось – женщина должна всегда оставаться женщиной. При любых обстоятельствах и в любых ситуациях надо всегда держать «лицо» и «спинку». Никогда не следует показывать мужчине своего внимания к нему – он сразу же охладеет или будет считать тебя дешевкой. Нельзя много болтать – это говорит о легкомыслии – кому охота иметь жену-трещотку? Умение молчать – одно из важнейших свойств настоящей женщины. Еще в этот кодекс входило умение печь торты по праздникам, держать квартиру в идеальной чистоте и вести себя со всеми так, словно они тебе по гроб жизни обязаны.
Я до нормативов этого кодекса не дотягивала. Хотя очень старалась. Баба Геня – как звала я ее – воспитывала меня с пятилетнего возраста, а до тех пор я жила в Чехии вместе с родителями и бабушку видела очень редко. Но когда мне исполнилось пять лет, мы вернулись в Москву и мои родители развелись. Отец, сотрудник российского консульства в Чехословакии, получил новое назначение в Шанхай – место помощника консула. При этом успев жениться во второй раз на своей бывшей однокласснице. Моя мать тоже быстренько выскочила замуж – за помощника театрального режиссера Владимирского театра. Отец отбыл в Шанхай, мать – во Владимир. Я осталась одна – никому не нужный ребенок с неправильным прикусом, светло-голубыми глазами, белокурыми кудряшками и бантами такой величины, что лица за ними почти не было видно. Вопрос уже стоял о том, чтобы отправить меня в детдом. Но баба Геня решительно этому воспротивилась.
Девочка будет жить со мной, сказала, как отрезала, она. Сказано – сделано. Так я очутилась в ее двухкомнатной квартире в старинном доме на Кропоткинской улице. Геня сразу же рьяно взялась за мое воспитание. Она не отдала меня в детский сад, сама возилась со мной, обучая меня письму и математике, а также иностранным языкам. Сама баба Геня говорила на шести языках. На русском – это само собой, а еще на французском, английском, литовском, польском и итальянском. Вирусом полиглота она хотела заразить и меня. Я очень старалась, в итоге в совершенстве выучила французский, хуже – английский и могла изъясняться еще на немецком, испанском и итальянском. И еще на очень простом уровне знала чешский.
Я была небольшого роста, тонкокостная, с белой кожей, светлыми глазами и чуть скуластым лицом. Белый воробышек, так называла меня Генриэтта Карловна – или Геня, как называла ее я. В школе меня дразнили белобрысой молью. Пару раз я дала обидчикам сдачи, они мне в ответ еще наподдали, и однажды я пришла домой с синяком на лице и разбитыми коленками. Я не плакала, а терпела боль, стиснув зубы, хотя мне хотелось выть во весь голос. «Кто это тебя, – спросила Геня. – Кто?» Я не выдала обидчика. Она усмехнулась и сказала, что я поступила благородно, но в следующий раз она надерет уши тем, кто дотронется до меня хотя бы пальцем.
Дачи у нас не было – Геня не любила копаться в земле, считая это пустой тратой времени, и летом мы либо находились в Москве, либо выезжали в деревню к Калерии Ивановне, в Питерскую область. Там я всласть объедалась земляникой и морошкой, росшими в нескольких метрах от старого домика Калерии. А Геня раскладывала с Калерией пасьянсы, и по вечерам они дружно раздували самовар на еловых шишечках.
Училась я средне. Очень любила литературу и еще больше – искусство. В нашей квартире, заставленной антикварной мебелью, было множество альбомов по искусству. С детских лет я любила эти альбомы рассматривать, держа их на коленях или кладя на столик. Причудливые фантазии Босха, завитушки Буше и сумрачно-зловещие офорты Гойи – все это будоражило мое воображение и фантазию. Кем мне быть, я не сомневалась – только искусствоведом! Геня поддержала меня. Искусство, сказала она, это занятие аристократов, пусть девочка стремится к высокому. Это очень хорошо! Родни у нас не было, кроме отца в Шанхае и матери во Владимире, поэтому все наши проблемы мы решали сами, ни с кем не советуясь.
В ответ на высказывание, что эта профессия человека не прокормит, как говорили некоторые умники из нашего дома, Геня справедливо отвечала – не ваше дело. Это наши проблемы. Низкий голос Гени умело разрешал все конфликты, желающих спорить с ней практически не находилось.
Я поступила в МГУ, на отделение искусствоведения исторического факультета, закончила его и устроилась работать в Музей изобразительных искусств на Волхонке, в отдел западноевропейской живописи. Как и хотела.
Прошло два года, и я поняла, что мне чего-то стало не хватать. Моя жизнь превратилась в череду скучных событий. В музее работали в основном люди пенсионного и предпенсионного возраста. Разговоры их вертелись вокруг чьих-то детей и внуков, и я казалась самой себе молодой салагой, случайно попавшей в их косяк. Работа тоже была скучной – я занималась составлением каталогов имевшихся в музее картин, то есть повторяла работу своих предшественников. Мне стало казаться, что так все и будет тянуться до самой моей смерти и в моей жизни ничего не произойдет. С личной жизнью все тоже было по нулям. Никого, даже самого завалященького кавалера, на моем горизонте не обнаруживалось.
Геня призадумалась. Похоже, в своем стремлении воспитать из меня настоящую молодую леди она перегнула палку. Желающих составить компанию этой самой леди что-то не наблюдалось.
И тут подвернулся его величество случай. Как-то раз к нам в музей заглянул по своим делам молодой искусствовед, директор арт-агентства «Верея», и разговорился со мной. Потом он, немного смутившись, попросил у меня визитку. Чего у меня отродясь не было, и я просто дала ему номер своего телефона. Он обещал позвонить.
Я не придала особого значения его словам, но мой новый знакомый, которого звали Вересов Павел Андреевич, свое обещание сдержал – позвонил.
И не просто позвонил, а пригласил меня в кафе.
В нашем доме это вызвало небольшой переполох.
– Я не пойду – заявила я. – Мне даже и не в чем. У меня все такое старомодное!
– Иди в чем есть, он заинтересовался тобой, а не твоей одеждой, – возражала Геня. – Ты можешь упустить свой шанс.
– Ну и пусть! – возражала я. – Это лучше, чем выглядеть полным чучелом.
– О чем ты говоришь! Ерунда какая-то.
Наверное, я подспудно боялась этого свидания и потому не хотела на него идти. Но Геня буквально вытолкнула меня на улицу, приговаривая:
– Иди! Все будет хорошо.
Вересов повел меня в японский ресторан, объясняя, что это сейчас «ужасно модно». Я слушала его, открыв рот. Он мне сразу показался человеком умным, начитанным и с прекрасным чувством юмора. И очень симпатичным. Хотя, при внимательном рассмотрении, привередливой женщине он мог и не понравиться. Рыжий, волосы часто всклокочены и стоят дыбом, но не потому, что он не дружит с расческой, просто Пашины буйные вихри очень трудно укротить даже при помощи геля, не говоря уж о простой расческе. На носу – россыпь веснушек, очки все время сползают на нос, и он часто их поправляет. Фигура неспортивная. Видно, что человек не торчит в свободное время в фитнес-клубе или тренажерном зале. Но при этом у него – по-мальчишески искренняя улыбка, энциклопедические знания, умение красиво ухаживать и быть галантным. При желании.
В тот вечер он хотел мне понравиться и весьма продвинулся в этом.
Он рассказывал о своей работе, перемежал рассказы о суровых буднях искусствоведа с разными анекдотами и байками. Я от души смеялась и чуть не уронила палочки для еды на пол.
– Ничего страшного. Сейчас принесут новые. А вы? Как вы живете? – внезапно без всякого перехода обратился он ко мне.
Я вся подобралась. Похвастаться мне было нечем. «Живу с бабушкой» – прозвучало бы как-то глупо и убого. «Работаю в отделе западноевропейского искусства» – тоже не лучше.
– Работаю, – не нашла ничего более подходящего я. – Западноевропейская живопись – это очень интересно.
– Особенно если это занятие не кормит, – хмыкнул мой новый знакомый.
– Что вы хотите этим сказать? – проснулась во мне кровь древнего польско-литовского рода. И я чуть было не добавила – «молодой человек»…
– Ничего, – стушевался он. А потом как бы случайно положил свою руку на мою. – Такая тонкая кость. Вы случайно не из дворян?
И тут я сказала ему то, чего не говорила никогда и никому. Во-первых, мне просто было стыдно (Геня говорила, что хвастается и выпячивает себя только быдло), а во-вторых, никто бы мне не поверил. А в-третьих – никому не было до этого дела.
– Я из древнего рода Ягеллонов. Польских королей.
Павел присвистнул. За соседними столиками на нас оглянулись.
– Вау! Раньше я думал, что это все осталось в прошлом: короли, принцы и прекрасные дамы. Но одна из них сейчас сидит передо мной!
– Спасибо, – покраснела я.
– Но могу ли я предложить принцессе из рода Ягеллонов перейти ко мне на работу?
– Как? – растерялась я. – И чем там я буду заниматься?
– Искусством. Как я понял, у вас хорошая квалификация и чувство стиля. Нам такие сотрудники нужны. Вы отлично разбираетесь в искусстве.
– В современном – не очень, – призналась я. – Не понимаю его и не люблю.
– Я тоже, – улыбнулся Павел.
– Но вы считаетесь крупнейшим экспертом по современному искусству! – не выдержала я.
Он вздохнул, снял очки и положил их рядом с тарелкой суши.
– Кристина! Это же такая скользкая область – как зыбкий первый лед. Можно по нему пройти аккуратно, а можно провалиться. Я понятно говорю?
– Относительно.
– Лучше об этом и не спрашивать, – как-то неожиданно заключил он. – Вы у меня будете работать по классическому искусству. Сейчас многие российские олигархи и бизнесмены собирают коллекции различных предметов искусства. Они нуждаются в квалифицированных экспертах и советниках. Вот для этого вы мне и нужны. Теперь понятно?
– Теперь – да. – Я задумалась. По жизни я – отчаянная трусиха и не люблю авантюры. Я привыкла к своему месту работы, к своим пенсионеркам, к их рассказам о внуках и ценах в магазинах. Когда они говорили о знаменитых художниках или критиках, в их интонациях проскальзывали теплые, домашне-интимные нотки.
«Ну, Вазари, голубчик, об этом намекнул очень осторожно». Или: «Рембрандт, как всегда, слезу вышибает»…
Я привыкла к своему кабинету с двумя горшками с геранью на окнах, к своей строгой начальнице Владлене Георгиевне, к ее манерам статс-дамы, когда она хотела поставить меня на место. Я выглядела в ее глазах «зеленой девчонкой» по сравнению с просто «девочками», которым было под шестьдесят. Самой Владлене Георгиевне было уже хорошо за семьдесят.
В кабинете не делался ремонт, наверное, с момента основания Музея изящных искусств, то есть почти сто лет. Покатые своды, бледно-бежевые стены, массивные столы с тугими ящиками, тишина, запах музея – лакированного дерева и пыли. Смеяться или шутить здесь казалось почти святотатством. Компьютер стоял на столе только у меня и еще одной «девочки» – пятидесятисемилетней Татьяны Павловны, нудной старой девы, любившей при случае прочитать нравоучительную лекцию или без спросу влезть в любой разговор.
– Ну так как? – Павел внимательно наблюдал за мной.
– Я подумаю, – сказала я и выпрямила спинку. Геня была бы довольна мной в тот момент!
– Думайте, – усмехнулся он. – Я подожду. Торопиться мне некуда.
Японская кухня мне понравилась. Собеседник – тоже.
Вересов проводил меня до дома.
– Вы здесь живете? – спросил он, окидывая взглядом старинный дом.
– Да.
– Метры здесь, наверное, кучу бабок стоят?
– Я как-то об этом не думала, – осадила я его. – Я живу в этом доме с самого детства.
– Ну да! Принцесса в красивом замке.
Я уже хотела было обидеться на него, но тут он взял меня за руку и провел моей ладонью по своему лицу. От этой откровенной ласки я смутилась. Но он быстро выпустил мою руку.
– Было очень приятно провести с вами вечер, Кристиночка! Вы – удивительная девушка.
– Спасибо. Вы – тоже.
– Удивительный человек? – И Павел повертел головой. – Я бы так о себе не сказал. Но за комплимент – спасибо. Мы еще обязательно встретимся.
Дул сильный февральский ветер. Павел поднял воротник пальто.
– До встречи.
– До свидания. – И я скрылась в гулком парадном.
Геня не спала.
– Ну, и как прошло свидание?
Она стояла в коридоре – среднего роста, в темном платье с кружевным воротником. Халатов Геня не признавала.
– Хорошо. Он очень славный, – сказала я, разматывая шарф и вешая куртку на вешалку.
– Тебе он понравился?
– Да.
– Пойдем пить чай.
– Я только что из ресторана, Геня!
– Чай с имбирем успокаивает нервы.
– Они у меня в порядке.
– Ты не видишь себя со стороны. Твои глаза блестят, а щеки раскраснелись. Ты вся как натянутая струна. И это ты называешь «в порядке»?
Может, я и была взволнована, но только самую малость. Но как это Геня угадала мое состояние?
В кухне Геня зажгла свечи. Она любила иногда чаевничать при свечах. Особенно длинными зимними вечерами, когда огоньки красных, золотых и синих свечей мерцали и метались по стенам искаженными зигзагами.
– Расскажи поподробнее.
– Он сделал мне предложение, – сказала я, усаживаясь за стул с высокой спинкой. И рассмеялась над своими словами: – Звучит двусмысленно? Он предложил мне пойти к нему на работу. В арт-агентство «Верея». Он – искусствовед и эксперт по искусству. Я буду у него работать с классикой. По своему направлению, так что будущий фронт работы мне близок и понятен, переучиваться не придется – это мой профиль. Я обещала подумать.
– Переходи. Даже не думай!
Я чуть не упала со стула. Я-то думала, что Геня примется отговаривать меня и начнет призывать: не надо суетиться, не делай, мол, поспешных шагов.
Оказалось, что думала я так зря.
– Геня, я не ослышалась?
– Нет, – голос у Гени сел, как это всегда происходило, когда она волновалась. – Переходи. Не раздумывай долго. Когда нужно принять важное решение – принимай его быстро. Без колебаний. Будешь долго думать – упустишь судьбу. Она очень легкокрылая и не терпит тугодумов. Поняла?
– Да. – Я была немного удивлена горячностью Гени.
– Он спрашивал тебя: как ты живешь, чем занимаешься?
– Немного, так кое о чем.
– Что ты ему сказала?
– Я… – Я смотрела на Геню, и у меня язык не поворачивался сказать, что я призналась, из какого происхожу рода. Геня бы этого точно не одобрила. Даже бы поругала меня маленько. А может, и сильно рассердилась бы. На всякий случай я решила промолчать. Ради сохранения мира в нашем узком семейном кругу. – Да так. Ничего.
– Он женат?
– Геня! Какое мне дело до этого? – рассердилась я.
– Дело есть. Ты – девушка молодая, и тебе надо мужа искать.
– Геня, а как же любовь? Ты всегда говорила, что надо выходить замуж по любви и не размениваться на проходные романы. Это – твои слова!
Геня замолчала. В бликах свечи черты ее лица приобрели некую резкость. Оно стало как маска – суровое и торжественное.
– Может быть, я ошиблась… – сказала она после недолгого молчания. – Все сейчас так упростилось… Этот ужасный двадцатый век!
– Двадцать первый, – поправила я ее.
– Еще хуже. Все куда-то бегут, мужчины ничем себя не обременяют, жениться не торопятся! Или женятся не на тех. То, что ценилось в мое время, сегодня – ветошь и пыль. Изысканные манеры, целомудрие, загадка… Я немножко ошиблась с методами твоего воспитания. Любовь нуждается в медленном ритме; она не терпит суеты, поспешности. Ей нужно созреть, как цветку. Жуткая банальность, но это так. Сегодня все живут в таком бешеном ритме, что любовь не успевает созреть. В сегодняшнем мире она мало котируется. Выражаясь современным языком – у нее низкий рейтинг.
– Геня! – вскричала я. – Ты о чем?
– Не перебивай меня, – приказала она властным тоном. – Я воспитывала из тебя настоящую леди. Но кому это сейчас нужно? Я перестаралась. Мне надо было сделать тебя более решительной и смелой. А так – ты живешь, как в стеклянном замке. Работа, книги… Иногда ты выходишь – одна – подышать свежим воздухом. И это – жизнь молодой двадцатичетырехлетней девушки? Кристина! Тебе самой не страшно? А если так будет всегда?
– Я… не знаю. – Мне стало как-то не по себе. – Я об этом не думала. Старалась не думать.
– А я думаю. С некоторых пор я только и думаю об этом. Я могу в любой момент умереть. И ты останешься совсем одна. Женщина должна быть женщиной. Один неудачный, плохой роман искупает самую невинную чистоту.
– Раньше ты мне об этом совсем не говорила!
– Это было раньше! – усмехнулась Геня. – Теперь я думаю по-другому.
– А у… тебя было много романов?
По лицу Гени скользнула загадочная улыбка.
– В моей жизни было все. Мне и умирать не страшно. У меня была такая жизнь – событий в ней хватит на несколько томов! Всего и не опишешь.
– Ты мне мало рассказывала о себе.
– Есть вещи, которые тебе незачем знать.
– Меньше знаешь, крепче спишь?
– Вот именно, – сказала Геня. – Попала в точку.
У меня сильно разболелась голова, и вообще стало как-то не по себе от этого разговора. Может, она у меня разболелась из-за слабого света свечей?
– Спасибо, Геня, за чай, – сказала я, поднимаясь со стула. – Я пошла спать. Завтра на работу…
Работа находилась в пяти минутах ходьбы от нашего дома.
– Завтра же и напиши заявление об уходе.
– Куда мне торопиться?
– Иногда время не ждет, – бросила какую-то непонятную фразу Геня. – Ты меня слышишь: завтра же!
– Посмотрю по обстановке.
Уснула я не скоро. Почему-то мне без конца вспоминался сегодняшний вечер: разговор с Вересовым, его неожиданное предложение и странная беседа с Геней. Почему она хочет, чтобы я ушла с работы? И почему она так мало рассказывала мне о себе? По сути дела, я ничего о ней не знаю. Надо бы расспросить ее поподробнее.
Я написала заявление об уходе. Владлена Георгиевна, поджав губы, спросила меня, куда я ухожу. Узнав, что к Вересову, в арт-агентство «Верея», она поджала губы еще сильнее, «в ниточку».
– Вы оттуда сбежите, Кристина! И очень скоро! Эта работа не для вас.
– Это почему же?
– Вы… девушка умная и интеллигентная, а в этих современных галереях и агентствах работает один сброд. Вот попомните мои слова! Скоро вы придете обратно.
Я окинула взглядом кабинет, в котором все было как всегда – просто-таки музейная благолепная тишина, – и кратко бросила:
– Не приду!
Геня, узнав о моем решении, обрадовалась:
– Молодец! Я рада за тебя.
– Мне уже напророчили скорое возвращение, – мрачно сказала я. Вся эта авантюра показалась мне крайне безрассудным поступком.
– Чепуха! Только быдло боится перемен. Я надеюсь, что когда-нибудь ты заразишься здоровым авантюризмом.
– С чего бы это? Да и что хорошего в болтанке туда-сюда? Менять работы, насиженные места…
– С каких это пор ты стала клушей? Похоже, я действительно с тобой переборщила и вместо молодого вина получила уксус.
На «уксус» я обиделась, но тут Геня очаровательно улыбнулась:
– Девочка моя! Авантюризм – это замечательно! Это когда ветер дует в твои паруса, полные жизни, и ты живешь, вдыхая свежий воздух свободы. Это когда твои волосы треплет ветер и ты не можешь думать ни о чем – только о сегодняшнем моменте. Только о нем! Ты понимаешь меня?
– Ты говоришь, как поэт, – откликнулась я.
– Может быть, – загадочно сказала Геня.
Я перешла работать в арт-агентство «Верея», которое по странной иронии судьбы тоже находилось недалеко от моего дома, как и прошлое место работы – Музей изобразительных искусств. Агентство располагалось в старинном здании; наш офис занимал две небольшие комнаты. Кроме меня и Паши в нем работала Светлана Чиж, как ее называл Паша – «девица на все руки», организатор, секретарь, пиарщица и водитель в одном лице.
Еще у нас работал Женя Рассказов – долговязый парень с вечными наушниками в ушах, креативщик-дизайнер, занимавшийся оформлением наших материалов, брошюр и буклетов.
Вот и все работники. Иногда Павел привлекал и других искусствоведов. Но это случалось крайне редко. В основном мы справлялись собственными силами и мозгами.
Агентство занималось экспертизой картин, точнее, оно отправляло картины на экспертизу, помогало формировать коллекции, оценивать произведения искусства для коллекционеров, изготавливало каталоги галерей и буклеты для галерейщиков и прочих ценителей изящного, а также выпускало онлайн-журнал «Новинки и тенденции арт-рынка», выходивший с периодичностью раз в квартал.
Геня была довольна. Платили мне в пять раз больше, чем на старой работе. А еще через два месяца Павел стал моим любовником.
Нужно ли говорить, что до Паши у меня никого не было? О чем я ему и объявила, страшно смущаясь. Он понял и отнесся ко мне как рыцарь: все было очень нежно, неторопливо и бережно. Я чувствовала себя хрустальной вазой, которую боятся разбить. Из-за его осторожности и собственного страха я даже толком не поняла: понравилось ли мне это?
В таких растрепанных чувствах я и пришла домой. Геня все мгновенно поняла. Она достала бутылку старого французского вина и сказала:
– Надо выпить за этот знаменательный акт!
– Да уж!
– Не грусти. Аппетит приходит во время еды. Ты еще все это распробуешь. Но это – потом. Не забивай себе ничем голову. Просто живи и наслаждайся жизнью. Поняла?
– Постараюсь.
Вино было замечательным, и хмель быстро ударил мне в голову.
– Хочется чего-то другого, – призналась я.
– Чего?
– Ну… страсти, о которой я когда-то читала в книгах, – призналась я.
– Алых парусов не жди. Кстати, очень вредная книжка! Я бы никому не давала ее читать. Она – о пассивном ожидании. Женщина должна бороться за свое счастье! Если она встретит своего мужчину – в ход должно идти все: зубы, когти, мозги, помада и кружевные чулки.
– Геня! А ты… тоже так поступала?
– Да.
– А как же твое знаменитое правило, что женщина не должна бросаться мужчине на шею, и вообще, первой проявлять инициативу нельзя?
– А кто говорит об инициативе? – парировала Геня. – Речь идет о том, чтобы бороться за мужчину. Борьба и вешанье на шею – разные вещи. Сражаться надо тонко, очень тонко, чтобы никто ничего и не заметил.
– Геня! А в твоей жизни была любовь? Большая?
– Была. Но больше ты меня на эту тему и не пытай. Не расколюсь! И вообще, тебе уже пора спать.
Я допила вино.
– Я не хочу спать, Геня! Расскажи мне о любви…
– Девочка моя! – неожиданно Геня очень разволновалась. – Обещай мне, что ты никогда не поедешь в Париж! Я там едва не умерла. Это страшный город!
– А мне он нравится. И я в нем, кстати, никогда не была.
– Мне он тоже нравится. Но, оказывается, там – очень, очень опасно! Для нас.
– Для кого – «нас»?
– Для тебя и для меня.
– Расскажи мне об этом, Геня! – Я подперла щеку рукой и рассмеялась: – Обожаю фамильные тайны и загадки! Что там случилось такое, что нам с тобой теперь нельзя ездить в Париж? Что-то страшное и загадочное?
– Нет, – отрезала Геня. – Ты еще мала, чтобы знать это.
И тут я рассердилась по-настоящему:
– Ты обращаешься со мной, как с ребенком! Но я не ребенок. Я уже взрослая женщина и имею право знать то, что ты хочешь скрыть. Я бы спросила у отца. Но он слишком далеко. И вообще, как ты знаешь, особой близостью наши отношения не отличаются.
– Он мало что знает. И поэтому ничего сказать и не может. Я люблю тебя, девочка. – Геня перешла на польский, который я почти не понимала. Когда она очень сильно волновалась, всегда переходила на польский. – Очень люблю и поэтому хочу предостеречь.
– От чего?
– Как-нибудь расскажу.
– Как хочешь.
– Подойди ко мне! – неожиданно попросила Геня.
Я подошла.
– Наклонись.
Когда я наклонилась, Геня по-русски расцеловала меня в щеки – три раза, крест-накрест.
– Будь хорошей девочкой и, что бы ни случилось, помни: Бог на нашей стороне! Ты – последняя представительница древнего польско-литовского рода, который берет свое начало от самих Ягеллонов – династии знаменитых польских королей, впоследствии правивших всей Европой – в Венгрии, Чехии… – Геня прижалась лбом к моей груди. – Если бы я могла тебя уберечь от всего!.. Мою маленькую Кристину…
– Геня! Ты говоришь сплошными загадками. У меня голова идет кругом! Сегодня у меня было свидание с Павлом. И ты мне еще подкидываешь информацию, а что и как – пояснить не хочешь.
«Скоро ты умрешь, сука!»
Я пожала плечами и удалила файл. Может быть, это письмо попало ко мне по ошибке? Какой-то сумасшедший, обозвавший себя убийцей, случайно отправил мне это письмо?
Врагов у меня – нет, завистников – тоже. Обычная жизнь, не предполагающая тайных недоброжелателей или отвергнутых воздыхателей.
Если бы была жива баба Геня – Генриэтта Карловна, моя бабушка со стороны отца, то она бы презрительно вздернула вверх подбородок и изрекла что-то вроде «Хамы развлекаются». Но Геня умерла почти четыре месяца тому назад.
Полуполька-полулитовка, она происходила из древнего польско-литовского рода, восходившего к королевской династии Ягеллонов, всегда старалась быть на высоте и помнить о своих корнях. Меня она воспитывала точно так же. Что бы ни случилось – женщина должна всегда оставаться женщиной. При любых обстоятельствах и в любых ситуациях надо всегда держать «лицо» и «спинку». Никогда не следует показывать мужчине своего внимания к нему – он сразу же охладеет или будет считать тебя дешевкой. Нельзя много болтать – это говорит о легкомыслии – кому охота иметь жену-трещотку? Умение молчать – одно из важнейших свойств настоящей женщины. Еще в этот кодекс входило умение печь торты по праздникам, держать квартиру в идеальной чистоте и вести себя со всеми так, словно они тебе по гроб жизни обязаны.
Я до нормативов этого кодекса не дотягивала. Хотя очень старалась. Баба Геня – как звала я ее – воспитывала меня с пятилетнего возраста, а до тех пор я жила в Чехии вместе с родителями и бабушку видела очень редко. Но когда мне исполнилось пять лет, мы вернулись в Москву и мои родители развелись. Отец, сотрудник российского консульства в Чехословакии, получил новое назначение в Шанхай – место помощника консула. При этом успев жениться во второй раз на своей бывшей однокласснице. Моя мать тоже быстренько выскочила замуж – за помощника театрального режиссера Владимирского театра. Отец отбыл в Шанхай, мать – во Владимир. Я осталась одна – никому не нужный ребенок с неправильным прикусом, светло-голубыми глазами, белокурыми кудряшками и бантами такой величины, что лица за ними почти не было видно. Вопрос уже стоял о том, чтобы отправить меня в детдом. Но баба Геня решительно этому воспротивилась.
Девочка будет жить со мной, сказала, как отрезала, она. Сказано – сделано. Так я очутилась в ее двухкомнатной квартире в старинном доме на Кропоткинской улице. Геня сразу же рьяно взялась за мое воспитание. Она не отдала меня в детский сад, сама возилась со мной, обучая меня письму и математике, а также иностранным языкам. Сама баба Геня говорила на шести языках. На русском – это само собой, а еще на французском, английском, литовском, польском и итальянском. Вирусом полиглота она хотела заразить и меня. Я очень старалась, в итоге в совершенстве выучила французский, хуже – английский и могла изъясняться еще на немецком, испанском и итальянском. И еще на очень простом уровне знала чешский.
Я была небольшого роста, тонкокостная, с белой кожей, светлыми глазами и чуть скуластым лицом. Белый воробышек, так называла меня Генриэтта Карловна – или Геня, как называла ее я. В школе меня дразнили белобрысой молью. Пару раз я дала обидчикам сдачи, они мне в ответ еще наподдали, и однажды я пришла домой с синяком на лице и разбитыми коленками. Я не плакала, а терпела боль, стиснув зубы, хотя мне хотелось выть во весь голос. «Кто это тебя, – спросила Геня. – Кто?» Я не выдала обидчика. Она усмехнулась и сказала, что я поступила благородно, но в следующий раз она надерет уши тем, кто дотронется до меня хотя бы пальцем.
Дачи у нас не было – Геня не любила копаться в земле, считая это пустой тратой времени, и летом мы либо находились в Москве, либо выезжали в деревню к Калерии Ивановне, в Питерскую область. Там я всласть объедалась земляникой и морошкой, росшими в нескольких метрах от старого домика Калерии. А Геня раскладывала с Калерией пасьянсы, и по вечерам они дружно раздували самовар на еловых шишечках.
Училась я средне. Очень любила литературу и еще больше – искусство. В нашей квартире, заставленной антикварной мебелью, было множество альбомов по искусству. С детских лет я любила эти альбомы рассматривать, держа их на коленях или кладя на столик. Причудливые фантазии Босха, завитушки Буше и сумрачно-зловещие офорты Гойи – все это будоражило мое воображение и фантазию. Кем мне быть, я не сомневалась – только искусствоведом! Геня поддержала меня. Искусство, сказала она, это занятие аристократов, пусть девочка стремится к высокому. Это очень хорошо! Родни у нас не было, кроме отца в Шанхае и матери во Владимире, поэтому все наши проблемы мы решали сами, ни с кем не советуясь.
В ответ на высказывание, что эта профессия человека не прокормит, как говорили некоторые умники из нашего дома, Геня справедливо отвечала – не ваше дело. Это наши проблемы. Низкий голос Гени умело разрешал все конфликты, желающих спорить с ней практически не находилось.
Я поступила в МГУ, на отделение искусствоведения исторического факультета, закончила его и устроилась работать в Музей изобразительных искусств на Волхонке, в отдел западноевропейской живописи. Как и хотела.
Прошло два года, и я поняла, что мне чего-то стало не хватать. Моя жизнь превратилась в череду скучных событий. В музее работали в основном люди пенсионного и предпенсионного возраста. Разговоры их вертелись вокруг чьих-то детей и внуков, и я казалась самой себе молодой салагой, случайно попавшей в их косяк. Работа тоже была скучной – я занималась составлением каталогов имевшихся в музее картин, то есть повторяла работу своих предшественников. Мне стало казаться, что так все и будет тянуться до самой моей смерти и в моей жизни ничего не произойдет. С личной жизнью все тоже было по нулям. Никого, даже самого завалященького кавалера, на моем горизонте не обнаруживалось.
Геня призадумалась. Похоже, в своем стремлении воспитать из меня настоящую молодую леди она перегнула палку. Желающих составить компанию этой самой леди что-то не наблюдалось.
И тут подвернулся его величество случай. Как-то раз к нам в музей заглянул по своим делам молодой искусствовед, директор арт-агентства «Верея», и разговорился со мной. Потом он, немного смутившись, попросил у меня визитку. Чего у меня отродясь не было, и я просто дала ему номер своего телефона. Он обещал позвонить.
Я не придала особого значения его словам, но мой новый знакомый, которого звали Вересов Павел Андреевич, свое обещание сдержал – позвонил.
И не просто позвонил, а пригласил меня в кафе.
В нашем доме это вызвало небольшой переполох.
– Я не пойду – заявила я. – Мне даже и не в чем. У меня все такое старомодное!
– Иди в чем есть, он заинтересовался тобой, а не твоей одеждой, – возражала Геня. – Ты можешь упустить свой шанс.
– Ну и пусть! – возражала я. – Это лучше, чем выглядеть полным чучелом.
– О чем ты говоришь! Ерунда какая-то.
Наверное, я подспудно боялась этого свидания и потому не хотела на него идти. Но Геня буквально вытолкнула меня на улицу, приговаривая:
– Иди! Все будет хорошо.
Вересов повел меня в японский ресторан, объясняя, что это сейчас «ужасно модно». Я слушала его, открыв рот. Он мне сразу показался человеком умным, начитанным и с прекрасным чувством юмора. И очень симпатичным. Хотя, при внимательном рассмотрении, привередливой женщине он мог и не понравиться. Рыжий, волосы часто всклокочены и стоят дыбом, но не потому, что он не дружит с расческой, просто Пашины буйные вихри очень трудно укротить даже при помощи геля, не говоря уж о простой расческе. На носу – россыпь веснушек, очки все время сползают на нос, и он часто их поправляет. Фигура неспортивная. Видно, что человек не торчит в свободное время в фитнес-клубе или тренажерном зале. Но при этом у него – по-мальчишески искренняя улыбка, энциклопедические знания, умение красиво ухаживать и быть галантным. При желании.
В тот вечер он хотел мне понравиться и весьма продвинулся в этом.
Он рассказывал о своей работе, перемежал рассказы о суровых буднях искусствоведа с разными анекдотами и байками. Я от души смеялась и чуть не уронила палочки для еды на пол.
– Ничего страшного. Сейчас принесут новые. А вы? Как вы живете? – внезапно без всякого перехода обратился он ко мне.
Я вся подобралась. Похвастаться мне было нечем. «Живу с бабушкой» – прозвучало бы как-то глупо и убого. «Работаю в отделе западноевропейского искусства» – тоже не лучше.
– Работаю, – не нашла ничего более подходящего я. – Западноевропейская живопись – это очень интересно.
– Особенно если это занятие не кормит, – хмыкнул мой новый знакомый.
– Что вы хотите этим сказать? – проснулась во мне кровь древнего польско-литовского рода. И я чуть было не добавила – «молодой человек»…
– Ничего, – стушевался он. А потом как бы случайно положил свою руку на мою. – Такая тонкая кость. Вы случайно не из дворян?
И тут я сказала ему то, чего не говорила никогда и никому. Во-первых, мне просто было стыдно (Геня говорила, что хвастается и выпячивает себя только быдло), а во-вторых, никто бы мне не поверил. А в-третьих – никому не было до этого дела.
– Я из древнего рода Ягеллонов. Польских королей.
Павел присвистнул. За соседними столиками на нас оглянулись.
– Вау! Раньше я думал, что это все осталось в прошлом: короли, принцы и прекрасные дамы. Но одна из них сейчас сидит передо мной!
– Спасибо, – покраснела я.
– Но могу ли я предложить принцессе из рода Ягеллонов перейти ко мне на работу?
– Как? – растерялась я. – И чем там я буду заниматься?
– Искусством. Как я понял, у вас хорошая квалификация и чувство стиля. Нам такие сотрудники нужны. Вы отлично разбираетесь в искусстве.
– В современном – не очень, – призналась я. – Не понимаю его и не люблю.
– Я тоже, – улыбнулся Павел.
– Но вы считаетесь крупнейшим экспертом по современному искусству! – не выдержала я.
Он вздохнул, снял очки и положил их рядом с тарелкой суши.
– Кристина! Это же такая скользкая область – как зыбкий первый лед. Можно по нему пройти аккуратно, а можно провалиться. Я понятно говорю?
– Относительно.
– Лучше об этом и не спрашивать, – как-то неожиданно заключил он. – Вы у меня будете работать по классическому искусству. Сейчас многие российские олигархи и бизнесмены собирают коллекции различных предметов искусства. Они нуждаются в квалифицированных экспертах и советниках. Вот для этого вы мне и нужны. Теперь понятно?
– Теперь – да. – Я задумалась. По жизни я – отчаянная трусиха и не люблю авантюры. Я привыкла к своему месту работы, к своим пенсионеркам, к их рассказам о внуках и ценах в магазинах. Когда они говорили о знаменитых художниках или критиках, в их интонациях проскальзывали теплые, домашне-интимные нотки.
«Ну, Вазари, голубчик, об этом намекнул очень осторожно». Или: «Рембрандт, как всегда, слезу вышибает»…
Я привыкла к своему кабинету с двумя горшками с геранью на окнах, к своей строгой начальнице Владлене Георгиевне, к ее манерам статс-дамы, когда она хотела поставить меня на место. Я выглядела в ее глазах «зеленой девчонкой» по сравнению с просто «девочками», которым было под шестьдесят. Самой Владлене Георгиевне было уже хорошо за семьдесят.
В кабинете не делался ремонт, наверное, с момента основания Музея изящных искусств, то есть почти сто лет. Покатые своды, бледно-бежевые стены, массивные столы с тугими ящиками, тишина, запах музея – лакированного дерева и пыли. Смеяться или шутить здесь казалось почти святотатством. Компьютер стоял на столе только у меня и еще одной «девочки» – пятидесятисемилетней Татьяны Павловны, нудной старой девы, любившей при случае прочитать нравоучительную лекцию или без спросу влезть в любой разговор.
– Ну так как? – Павел внимательно наблюдал за мной.
– Я подумаю, – сказала я и выпрямила спинку. Геня была бы довольна мной в тот момент!
– Думайте, – усмехнулся он. – Я подожду. Торопиться мне некуда.
Японская кухня мне понравилась. Собеседник – тоже.
Вересов проводил меня до дома.
– Вы здесь живете? – спросил он, окидывая взглядом старинный дом.
– Да.
– Метры здесь, наверное, кучу бабок стоят?
– Я как-то об этом не думала, – осадила я его. – Я живу в этом доме с самого детства.
– Ну да! Принцесса в красивом замке.
Я уже хотела было обидеться на него, но тут он взял меня за руку и провел моей ладонью по своему лицу. От этой откровенной ласки я смутилась. Но он быстро выпустил мою руку.
– Было очень приятно провести с вами вечер, Кристиночка! Вы – удивительная девушка.
– Спасибо. Вы – тоже.
– Удивительный человек? – И Павел повертел головой. – Я бы так о себе не сказал. Но за комплимент – спасибо. Мы еще обязательно встретимся.
Дул сильный февральский ветер. Павел поднял воротник пальто.
– До встречи.
– До свидания. – И я скрылась в гулком парадном.
Геня не спала.
– Ну, и как прошло свидание?
Она стояла в коридоре – среднего роста, в темном платье с кружевным воротником. Халатов Геня не признавала.
– Хорошо. Он очень славный, – сказала я, разматывая шарф и вешая куртку на вешалку.
– Тебе он понравился?
– Да.
– Пойдем пить чай.
– Я только что из ресторана, Геня!
– Чай с имбирем успокаивает нервы.
– Они у меня в порядке.
– Ты не видишь себя со стороны. Твои глаза блестят, а щеки раскраснелись. Ты вся как натянутая струна. И это ты называешь «в порядке»?
Может, я и была взволнована, но только самую малость. Но как это Геня угадала мое состояние?
В кухне Геня зажгла свечи. Она любила иногда чаевничать при свечах. Особенно длинными зимними вечерами, когда огоньки красных, золотых и синих свечей мерцали и метались по стенам искаженными зигзагами.
– Расскажи поподробнее.
– Он сделал мне предложение, – сказала я, усаживаясь за стул с высокой спинкой. И рассмеялась над своими словами: – Звучит двусмысленно? Он предложил мне пойти к нему на работу. В арт-агентство «Верея». Он – искусствовед и эксперт по искусству. Я буду у него работать с классикой. По своему направлению, так что будущий фронт работы мне близок и понятен, переучиваться не придется – это мой профиль. Я обещала подумать.
– Переходи. Даже не думай!
Я чуть не упала со стула. Я-то думала, что Геня примется отговаривать меня и начнет призывать: не надо суетиться, не делай, мол, поспешных шагов.
Оказалось, что думала я так зря.
– Геня, я не ослышалась?
– Нет, – голос у Гени сел, как это всегда происходило, когда она волновалась. – Переходи. Не раздумывай долго. Когда нужно принять важное решение – принимай его быстро. Без колебаний. Будешь долго думать – упустишь судьбу. Она очень легкокрылая и не терпит тугодумов. Поняла?
– Да. – Я была немного удивлена горячностью Гени.
– Он спрашивал тебя: как ты живешь, чем занимаешься?
– Немного, так кое о чем.
– Что ты ему сказала?
– Я… – Я смотрела на Геню, и у меня язык не поворачивался сказать, что я призналась, из какого происхожу рода. Геня бы этого точно не одобрила. Даже бы поругала меня маленько. А может, и сильно рассердилась бы. На всякий случай я решила промолчать. Ради сохранения мира в нашем узком семейном кругу. – Да так. Ничего.
– Он женат?
– Геня! Какое мне дело до этого? – рассердилась я.
– Дело есть. Ты – девушка молодая, и тебе надо мужа искать.
– Геня, а как же любовь? Ты всегда говорила, что надо выходить замуж по любви и не размениваться на проходные романы. Это – твои слова!
Геня замолчала. В бликах свечи черты ее лица приобрели некую резкость. Оно стало как маска – суровое и торжественное.
– Может быть, я ошиблась… – сказала она после недолгого молчания. – Все сейчас так упростилось… Этот ужасный двадцатый век!
– Двадцать первый, – поправила я ее.
– Еще хуже. Все куда-то бегут, мужчины ничем себя не обременяют, жениться не торопятся! Или женятся не на тех. То, что ценилось в мое время, сегодня – ветошь и пыль. Изысканные манеры, целомудрие, загадка… Я немножко ошиблась с методами твоего воспитания. Любовь нуждается в медленном ритме; она не терпит суеты, поспешности. Ей нужно созреть, как цветку. Жуткая банальность, но это так. Сегодня все живут в таком бешеном ритме, что любовь не успевает созреть. В сегодняшнем мире она мало котируется. Выражаясь современным языком – у нее низкий рейтинг.
– Геня! – вскричала я. – Ты о чем?
– Не перебивай меня, – приказала она властным тоном. – Я воспитывала из тебя настоящую леди. Но кому это сейчас нужно? Я перестаралась. Мне надо было сделать тебя более решительной и смелой. А так – ты живешь, как в стеклянном замке. Работа, книги… Иногда ты выходишь – одна – подышать свежим воздухом. И это – жизнь молодой двадцатичетырехлетней девушки? Кристина! Тебе самой не страшно? А если так будет всегда?
– Я… не знаю. – Мне стало как-то не по себе. – Я об этом не думала. Старалась не думать.
– А я думаю. С некоторых пор я только и думаю об этом. Я могу в любой момент умереть. И ты останешься совсем одна. Женщина должна быть женщиной. Один неудачный, плохой роман искупает самую невинную чистоту.
– Раньше ты мне об этом совсем не говорила!
– Это было раньше! – усмехнулась Геня. – Теперь я думаю по-другому.
– А у… тебя было много романов?
По лицу Гени скользнула загадочная улыбка.
– В моей жизни было все. Мне и умирать не страшно. У меня была такая жизнь – событий в ней хватит на несколько томов! Всего и не опишешь.
– Ты мне мало рассказывала о себе.
– Есть вещи, которые тебе незачем знать.
– Меньше знаешь, крепче спишь?
– Вот именно, – сказала Геня. – Попала в точку.
У меня сильно разболелась голова, и вообще стало как-то не по себе от этого разговора. Может, она у меня разболелась из-за слабого света свечей?
– Спасибо, Геня, за чай, – сказала я, поднимаясь со стула. – Я пошла спать. Завтра на работу…
Работа находилась в пяти минутах ходьбы от нашего дома.
– Завтра же и напиши заявление об уходе.
– Куда мне торопиться?
– Иногда время не ждет, – бросила какую-то непонятную фразу Геня. – Ты меня слышишь: завтра же!
– Посмотрю по обстановке.
Уснула я не скоро. Почему-то мне без конца вспоминался сегодняшний вечер: разговор с Вересовым, его неожиданное предложение и странная беседа с Геней. Почему она хочет, чтобы я ушла с работы? И почему она так мало рассказывала мне о себе? По сути дела, я ничего о ней не знаю. Надо бы расспросить ее поподробнее.
Я написала заявление об уходе. Владлена Георгиевна, поджав губы, спросила меня, куда я ухожу. Узнав, что к Вересову, в арт-агентство «Верея», она поджала губы еще сильнее, «в ниточку».
– Вы оттуда сбежите, Кристина! И очень скоро! Эта работа не для вас.
– Это почему же?
– Вы… девушка умная и интеллигентная, а в этих современных галереях и агентствах работает один сброд. Вот попомните мои слова! Скоро вы придете обратно.
Я окинула взглядом кабинет, в котором все было как всегда – просто-таки музейная благолепная тишина, – и кратко бросила:
– Не приду!
Геня, узнав о моем решении, обрадовалась:
– Молодец! Я рада за тебя.
– Мне уже напророчили скорое возвращение, – мрачно сказала я. Вся эта авантюра показалась мне крайне безрассудным поступком.
– Чепуха! Только быдло боится перемен. Я надеюсь, что когда-нибудь ты заразишься здоровым авантюризмом.
– С чего бы это? Да и что хорошего в болтанке туда-сюда? Менять работы, насиженные места…
– С каких это пор ты стала клушей? Похоже, я действительно с тобой переборщила и вместо молодого вина получила уксус.
На «уксус» я обиделась, но тут Геня очаровательно улыбнулась:
– Девочка моя! Авантюризм – это замечательно! Это когда ветер дует в твои паруса, полные жизни, и ты живешь, вдыхая свежий воздух свободы. Это когда твои волосы треплет ветер и ты не можешь думать ни о чем – только о сегодняшнем моменте. Только о нем! Ты понимаешь меня?
– Ты говоришь, как поэт, – откликнулась я.
– Может быть, – загадочно сказала Геня.
Я перешла работать в арт-агентство «Верея», которое по странной иронии судьбы тоже находилось недалеко от моего дома, как и прошлое место работы – Музей изобразительных искусств. Агентство располагалось в старинном здании; наш офис занимал две небольшие комнаты. Кроме меня и Паши в нем работала Светлана Чиж, как ее называл Паша – «девица на все руки», организатор, секретарь, пиарщица и водитель в одном лице.
Еще у нас работал Женя Рассказов – долговязый парень с вечными наушниками в ушах, креативщик-дизайнер, занимавшийся оформлением наших материалов, брошюр и буклетов.
Вот и все работники. Иногда Павел привлекал и других искусствоведов. Но это случалось крайне редко. В основном мы справлялись собственными силами и мозгами.
Агентство занималось экспертизой картин, точнее, оно отправляло картины на экспертизу, помогало формировать коллекции, оценивать произведения искусства для коллекционеров, изготавливало каталоги галерей и буклеты для галерейщиков и прочих ценителей изящного, а также выпускало онлайн-журнал «Новинки и тенденции арт-рынка», выходивший с периодичностью раз в квартал.
Геня была довольна. Платили мне в пять раз больше, чем на старой работе. А еще через два месяца Павел стал моим любовником.
Нужно ли говорить, что до Паши у меня никого не было? О чем я ему и объявила, страшно смущаясь. Он понял и отнесся ко мне как рыцарь: все было очень нежно, неторопливо и бережно. Я чувствовала себя хрустальной вазой, которую боятся разбить. Из-за его осторожности и собственного страха я даже толком не поняла: понравилось ли мне это?
В таких растрепанных чувствах я и пришла домой. Геня все мгновенно поняла. Она достала бутылку старого французского вина и сказала:
– Надо выпить за этот знаменательный акт!
– Да уж!
– Не грусти. Аппетит приходит во время еды. Ты еще все это распробуешь. Но это – потом. Не забивай себе ничем голову. Просто живи и наслаждайся жизнью. Поняла?
– Постараюсь.
Вино было замечательным, и хмель быстро ударил мне в голову.
– Хочется чего-то другого, – призналась я.
– Чего?
– Ну… страсти, о которой я когда-то читала в книгах, – призналась я.
– Алых парусов не жди. Кстати, очень вредная книжка! Я бы никому не давала ее читать. Она – о пассивном ожидании. Женщина должна бороться за свое счастье! Если она встретит своего мужчину – в ход должно идти все: зубы, когти, мозги, помада и кружевные чулки.
– Геня! А ты… тоже так поступала?
– Да.
– А как же твое знаменитое правило, что женщина не должна бросаться мужчине на шею, и вообще, первой проявлять инициативу нельзя?
– А кто говорит об инициативе? – парировала Геня. – Речь идет о том, чтобы бороться за мужчину. Борьба и вешанье на шею – разные вещи. Сражаться надо тонко, очень тонко, чтобы никто ничего и не заметил.
– Геня! А в твоей жизни была любовь? Большая?
– Была. Но больше ты меня на эту тему и не пытай. Не расколюсь! И вообще, тебе уже пора спать.
Я допила вино.
– Я не хочу спать, Геня! Расскажи мне о любви…
Я поняла: это Верлен – любимый поэт Гени.
Далеко сердце от нее,
О сердце нежное мое!
Покоя нет в разлуке с ней,
В разлуке с ней, душой моей!
– Девочка моя! – неожиданно Геня очень разволновалась. – Обещай мне, что ты никогда не поедешь в Париж! Я там едва не умерла. Это страшный город!
– А мне он нравится. И я в нем, кстати, никогда не была.
– Мне он тоже нравится. Но, оказывается, там – очень, очень опасно! Для нас.
– Для кого – «нас»?
– Для тебя и для меня.
– Расскажи мне об этом, Геня! – Я подперла щеку рукой и рассмеялась: – Обожаю фамильные тайны и загадки! Что там случилось такое, что нам с тобой теперь нельзя ездить в Париж? Что-то страшное и загадочное?
– Нет, – отрезала Геня. – Ты еще мала, чтобы знать это.
И тут я рассердилась по-настоящему:
– Ты обращаешься со мной, как с ребенком! Но я не ребенок. Я уже взрослая женщина и имею право знать то, что ты хочешь скрыть. Я бы спросила у отца. Но он слишком далеко. И вообще, как ты знаешь, особой близостью наши отношения не отличаются.
– Он мало что знает. И поэтому ничего сказать и не может. Я люблю тебя, девочка. – Геня перешла на польский, который я почти не понимала. Когда она очень сильно волновалась, всегда переходила на польский. – Очень люблю и поэтому хочу предостеречь.
– От чего?
– Как-нибудь расскажу.
– Как хочешь.
– Подойди ко мне! – неожиданно попросила Геня.
Я подошла.
– Наклонись.
Когда я наклонилась, Геня по-русски расцеловала меня в щеки – три раза, крест-накрест.
– Будь хорошей девочкой и, что бы ни случилось, помни: Бог на нашей стороне! Ты – последняя представительница древнего польско-литовского рода, который берет свое начало от самих Ягеллонов – династии знаменитых польских королей, впоследствии правивших всей Европой – в Венгрии, Чехии… – Геня прижалась лбом к моей груди. – Если бы я могла тебя уберечь от всего!.. Мою маленькую Кристину…
– Геня! Ты говоришь сплошными загадками. У меня голова идет кругом! Сегодня у меня было свидание с Павлом. И ты мне еще подкидываешь информацию, а что и как – пояснить не хочешь.