Владимир кивнул:
– А также триста пятьдесят четвертая была. Плюс триста пятьдесят шестая, триста пятьдесят девятая и еще несколько. Призывы к войне, применение запрещенных методов ведения войны, наемничество… – перечислял гость. – Я получил пожизненный срок. Но, как уже говорил, меня освободили от наказания. Потом я сменил фамилию и место жительства.
Вера молчала, потому что не знала, что говорить.
– Ладно уж, откроюсь до конца, – вздохнул Владимир. – Никому не рассказывал, только несколько самых близких людей это знают. На втором курсе военного училища меня вызвали для беседы. На Кавказе тогда шла война, и кто-то, изучив мое личное дело, узнал, что я вырос в тех местах и свободно говорю на аварском и даргинском, могу общаться на лезгинском, на табасаранском, есть и такой язык, а главное – на чеченском. Просто я воспитанник интерната, где жили дети из разных районов. Это был, кстати, спортивный интернат. А в Дагестане и без того для мальчиков самый важный урок в школе – физкультура. Но они развивают силу и ловкость, умение драться не только на физкультуре, но и на других уроках, а также на переменах. В семнадцать лет я стал мастером спорта, так что в военное училище меня приняли легко, несмотря на отсутствие знаний. Пришлось наверстывать. И тут как раз мною заинтересовались. Как могли, подготовили и отправили туда, на Кавказ. Почти сразу я попал под начало одного известного в Ичкерии бригадного генерала, а потом оказался в специальном отряде, где готовились бойцы для действий в России. Простым парнем я не был, а потому мне удалось кое-что. Когда начались провал за провалом, подозрения менее всего падали на меня, хотя многим было известно, что я не чистокровный чечен. Кстати, я знал Коран лучше тех, кто был рядом. И комментировал айяты, в том числе и инструкторам-арабам, чтобы донести до сознания слово пророка. У меня даже прозвище было – Имам. Под этим именем я и был объявлен в федеральный розыск. Каждый спецназовец слышал обо мне и знал, что при задержании можно стрелять на поражение. Когда мою группу взяли, командир отряда ходил, заглядывал в лицо каждому и спрашивал: «Где Имам?» Я поднялся с колен и тут же получил такой удар, что упал, а меня уже добивали ногами. Уворачивался, пока мог, ничего не видел, слышал только, как матерились спецназовцы. И как шептали чечены, которых я сдал: «Держись, брат, Аллах с тобой!» Потом были следствие, допросы. Те, кто отправлял меня в Чечню, почему-то не спешили своего тайного агента вытаскивать, так что на закрытом заседании военного суда я сидел рядом с теми, кого предал. И только я один получил пожизненный срок. Ну, а потом освободили, и я выбрал для проживания этот город.
Вера не могла произнести ни слова, не зная, верить или не верить тому, что услышала. Вот так запросто человек, не знающий ее совсем, поведал ей вещи, о которых следует молчать? Неужели все это правда?
– Кстати, – снова заметил Владимир, – пару лет назад в метро я случайно встретил того самого командира спецназа, который брал мою группу. Поздним вечером он сидел в пустом вагоне напротив меня, поднял глаза и обомлел. Узнал сразу и не поверил глазам, вероятно. Мне нужно было ехать до конечной, ему тоже. Я вышел, мужчина за мной. Я обернулся возле открытого кафе и говорю: «Ну, ладно, пойдем пивка хряпнем, раз уж ты за мной увязался». Только тогда он поверил, что обознался.
– Попили пива? – спросила Вера.
– И не только. Собутыльник про Чечню начал рассказывать. В том числе про то, что лично взял главного террориста, рядом с которым Бен Ладен или Хоттаб – дети малые. Он за меня, оказывается, «Героя России» получил. Хороший парень.
– Владимир, – тихо сказала Вера, – мне так неудобно просить…
– А в чем дело?
– Давай перейдем на «ты», – произнесла Вера и почувствовала, что вот-вот расплачется.
– Давно готов, – кивнул Владимир.
Слезы все-таки удалось удержать.
Они выпили еще по бокалу вина, а потом Владимир поцеловал ее ладонь.
– Для первого раза достаточно. Прости, Вера.
Она вызвалась его провожать. Не в форме, конечно, поспешила переодеться.
Дошли до его дома, а по дороге Вера рассказала все, что узнала от бомжа Толика. Потом уже Володя провожал ее. Стояли возле парадного, и Вере не хотелось расставаться. Похоже было, что мужчина чувствует то же самое. Но был уже третий час ночи, и Владимир наконец отправился домой. Уже без сопровождения.
Вера вошла в свою квартиру, прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Зачем она отпустила его? Но, с другой стороны, что можно было сделать? Не оставлять же его у себя… А вдруг Владимир исчезнет так же внезапно, как и появился в ее жизни? Вдруг она проснется завтра, и уже ничего не будет, останется лишь его номер телефона, занесенный в память мобильника? А вдруг и номер сотрется, исчезнет, словно и не было его?
Она выхватила из кармана сотовый и набрала последнюю запись.
– Слушаю, – ответил голос Владимира.
– Это я, – произнесла Вера с облегчением, – просто хотела узнать, как ты.
– Подхожу к дому. А ты ложись поскорее и выспись получше: завтра у тебя тяжелый день. Вечером поедем выбирать тебе автомобиль.
– Да, – прошептала Вера в трубку, потому что не знала, что еще можно сказать, когда счастье переполняет всю тебя с избытком.
Прошла в комнату и, ощутив сильное желание поделиться радостью с кем-нибудь, собралась было позвонить Инке Цигаловой. Но взглянула на часы и передумала. А так хотелось рассказать хоть кому-то, что происходит с ней сейчас… Раньше-то записала бы все в дневник. Хотя почему бы не сделать это сейчас? Кстати, а где он, дневник?
Глава 6
– А также триста пятьдесят четвертая была. Плюс триста пятьдесят шестая, триста пятьдесят девятая и еще несколько. Призывы к войне, применение запрещенных методов ведения войны, наемничество… – перечислял гость. – Я получил пожизненный срок. Но, как уже говорил, меня освободили от наказания. Потом я сменил фамилию и место жительства.
Вера молчала, потому что не знала, что говорить.
– Ладно уж, откроюсь до конца, – вздохнул Владимир. – Никому не рассказывал, только несколько самых близких людей это знают. На втором курсе военного училища меня вызвали для беседы. На Кавказе тогда шла война, и кто-то, изучив мое личное дело, узнал, что я вырос в тех местах и свободно говорю на аварском и даргинском, могу общаться на лезгинском, на табасаранском, есть и такой язык, а главное – на чеченском. Просто я воспитанник интерната, где жили дети из разных районов. Это был, кстати, спортивный интернат. А в Дагестане и без того для мальчиков самый важный урок в школе – физкультура. Но они развивают силу и ловкость, умение драться не только на физкультуре, но и на других уроках, а также на переменах. В семнадцать лет я стал мастером спорта, так что в военное училище меня приняли легко, несмотря на отсутствие знаний. Пришлось наверстывать. И тут как раз мною заинтересовались. Как могли, подготовили и отправили туда, на Кавказ. Почти сразу я попал под начало одного известного в Ичкерии бригадного генерала, а потом оказался в специальном отряде, где готовились бойцы для действий в России. Простым парнем я не был, а потому мне удалось кое-что. Когда начались провал за провалом, подозрения менее всего падали на меня, хотя многим было известно, что я не чистокровный чечен. Кстати, я знал Коран лучше тех, кто был рядом. И комментировал айяты, в том числе и инструкторам-арабам, чтобы донести до сознания слово пророка. У меня даже прозвище было – Имам. Под этим именем я и был объявлен в федеральный розыск. Каждый спецназовец слышал обо мне и знал, что при задержании можно стрелять на поражение. Когда мою группу взяли, командир отряда ходил, заглядывал в лицо каждому и спрашивал: «Где Имам?» Я поднялся с колен и тут же получил такой удар, что упал, а меня уже добивали ногами. Уворачивался, пока мог, ничего не видел, слышал только, как матерились спецназовцы. И как шептали чечены, которых я сдал: «Держись, брат, Аллах с тобой!» Потом были следствие, допросы. Те, кто отправлял меня в Чечню, почему-то не спешили своего тайного агента вытаскивать, так что на закрытом заседании военного суда я сидел рядом с теми, кого предал. И только я один получил пожизненный срок. Ну, а потом освободили, и я выбрал для проживания этот город.
Вера не могла произнести ни слова, не зная, верить или не верить тому, что услышала. Вот так запросто человек, не знающий ее совсем, поведал ей вещи, о которых следует молчать? Неужели все это правда?
– Кстати, – снова заметил Владимир, – пару лет назад в метро я случайно встретил того самого командира спецназа, который брал мою группу. Поздним вечером он сидел в пустом вагоне напротив меня, поднял глаза и обомлел. Узнал сразу и не поверил глазам, вероятно. Мне нужно было ехать до конечной, ему тоже. Я вышел, мужчина за мной. Я обернулся возле открытого кафе и говорю: «Ну, ладно, пойдем пивка хряпнем, раз уж ты за мной увязался». Только тогда он поверил, что обознался.
– Попили пива? – спросила Вера.
– И не только. Собутыльник про Чечню начал рассказывать. В том числе про то, что лично взял главного террориста, рядом с которым Бен Ладен или Хоттаб – дети малые. Он за меня, оказывается, «Героя России» получил. Хороший парень.
– Владимир, – тихо сказала Вера, – мне так неудобно просить…
– А в чем дело?
– Давай перейдем на «ты», – произнесла Вера и почувствовала, что вот-вот расплачется.
– Давно готов, – кивнул Владимир.
Слезы все-таки удалось удержать.
Они выпили еще по бокалу вина, а потом Владимир поцеловал ее ладонь.
– Для первого раза достаточно. Прости, Вера.
Она вызвалась его провожать. Не в форме, конечно, поспешила переодеться.
Дошли до его дома, а по дороге Вера рассказала все, что узнала от бомжа Толика. Потом уже Володя провожал ее. Стояли возле парадного, и Вере не хотелось расставаться. Похоже было, что мужчина чувствует то же самое. Но был уже третий час ночи, и Владимир наконец отправился домой. Уже без сопровождения.
Вера вошла в свою квартиру, прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Зачем она отпустила его? Но, с другой стороны, что можно было сделать? Не оставлять же его у себя… А вдруг Владимир исчезнет так же внезапно, как и появился в ее жизни? Вдруг она проснется завтра, и уже ничего не будет, останется лишь его номер телефона, занесенный в память мобильника? А вдруг и номер сотрется, исчезнет, словно и не было его?
Она выхватила из кармана сотовый и набрала последнюю запись.
– Слушаю, – ответил голос Владимира.
– Это я, – произнесла Вера с облегчением, – просто хотела узнать, как ты.
– Подхожу к дому. А ты ложись поскорее и выспись получше: завтра у тебя тяжелый день. Вечером поедем выбирать тебе автомобиль.
– Да, – прошептала Вера в трубку, потому что не знала, что еще можно сказать, когда счастье переполняет всю тебя с избытком.
Прошла в комнату и, ощутив сильное желание поделиться радостью с кем-нибудь, собралась было позвонить Инке Цигаловой. Но взглянула на часы и передумала. А так хотелось рассказать хоть кому-то, что происходит с ней сейчас… Раньше-то записала бы все в дневник. Хотя почему бы не сделать это сейчас? Кстати, а где он, дневник?
Глава 6
Утром в ее кабинет снова вошли Толик и Жанна. Притащили с собой большой букет роз. Толик держал двумя руками цветы, а Жанна коробку с тортом.
– Еще вчера вечером на рынке выпросили, – кивнула на розы Жанна. – Подвяли немного, но я дома…
Женщина осеклась, обернулась, посмотрела на приятеля и поправилась:
– То есть в подвале, где живем сейчас…
– Дома, – твердо произнес, перебив, Толик.
Жанна кивнула и закончила фразу:
– Я дома поставила цветы в банку с водой, и они отошли.
Розы в самом деле были прекрасны. И их было много. Вера воткнула в розетку электрический чайник, а когда вернулась к столу, на нем уже стоял торт.
– Знаете, мы в первый раз нормального мента встретили, – объяснила Жанна. – А то от них одни неприятности. Анатолий даже срок на ровном месте получил. Ехала патрульная машина, остановилась. Двое из нее вышли, и один без разговоров его по морде… то есть по лицу ударил. Покуражиться захотели. Побили и в машину засунули. В отделении решили пришить дело об ограблении, будто бы Толик в позднее время к людям подкатывал и отбирал мобильники. Да только потерпевшие его не опознали. Тогда составили протокол, будто Толик сам напал на двоих патрульных.
– А на суде вы хоть правду сказали? – обратилась Вера к Анатолию.
– А кому я чего докажу? Судья девчонка молоденькая, кто только на нее эту мантию нацепил, непонятно. Да она и не слушала меня. Сейчас, говорят, карьеру сделала. Ну так десять лет почти прошло…
За дверью раздались тяжелые шаги. Потом кто-то покашлял, словно предупреждая о своем визите, и дверь распахнулась.
На пороге стоял Миклашевский с букетиком из трех тощих роз. Шагнул через порог, покосился на благоуханную роскошь, стоящую в пятилитровой банке из-под маринованных помидоров, скользнул глазами по Толику и Жанне. И снова посмотрел на них – теперь уже недоуменно, явно не понимая, кто перед ним. Уж больно не вязались дорогой костюм и бархатное платье с поцарапанными и посеревшими от частого употребления горячительных напитков лицами.
– Я к вам по делу, Вера Николаевна, – наконец произнес Иван Севастьянович, давая понять, что дела у полковников полиции могут быть только секретные, а потому посторонним лучше удалиться.
Жанна поднялась. Следом, с некоторой неохотой, встал со скрипучего стула и Толик.
– У меня тоже дела, – возразила Вера. – Эти граждане как раз и помогают их решать. Иначе я не смогла бы так быстро войти в курс данного мне важного поручения и следить за порядком на ответственном участке вверенной мне территории.
Иван Севастьянович посмотрел на стол, на торт, на замызганный электрический чайник. Потом чуть-чуть нагнул голову, словно надеялся увидеть припрятанную под столом бутылку водки. И произнес проникновенно:
– Беседа очень важная для вас и не для посторонних ушей.
– Ладно, – кивнул Толик, – мы пойдем.
– До свидания, – произнесла Жанна с печалью в голосе, словно ей очень не хотелось оставлять Веру наедине с вошедшим полковником. Но на Ивана Севастьяновича женщина посмотрела очень внимательно.
Миклашевский проследил взглядом за парочкой, пока та не скрылась за дверью. Потом выглянул в предбанник. И, никого не обнаружив, плотно прикрыл створку.
– Короче, – произнес он, подходя к столу и выбирая, на какой стул опуститься, – твоя ссылка может сократиться. Районное управление доложило, что они вышли на след организаторов детской порнографии. Мы подключим в группу, которая будет заниматься раскрытием этого общественно опасного преступления, опытных сотрудников городского управления. В отчете упомянем и твои заслуги. Потом оформим на тебя еще какое-нибудь раскрытие или задержание опасного преступника… В общем, придумаем что-нибудь. Объявим благодарность, снимем ранее наложенное взыскание…
– Придумаем что-нибудь, – подсказала Вера.
– Ну, ты это… – начал было Миклашевский.
Но Вера не дала ему договорить:
– Не надо ничего для меня придумывать. И вообще мне здесь уже нравится.
– Ты что, обиделась, что ли? – не понял Иван Севастьянович. – Зря ты. Я ж от всей души. Заглянул специально, чтобы тебя с прошедшим днем рождения поздравить. Вечером загляну еще раз, к тебе домой…
– С Гороховым?
– При чем тут он? Ну, а если даже и с ним, ты против, что ли? Ведь он старался, перед начальством за тебя горой стоял.
– Вероятно, потому, что вы доложили ему: у меня с физической подготовкой все в порядке. Вы даже на тренажерах так не надрываетесь.
Миклашевский покраснел внезапно, и очень сильно. Оглянулся на дверь, снова посмотрел на Веру и перешел на шепот, хотя никого, кроме них, поблизости не было:
– Что за ересь? С чего ты взяла?
– Вы всегда так громко беседуете в своем кабинете… Секретарша наверняка все слышит.
– Какая секретарша? – продолжал притворяться непонимающим Иван Севастьянович. – Моя, что ли? Алка? Она тебе эту глупость сообщила? И ты веришь?
Вера посмотрела на дверь и обронила:
– Товарищ полковник, у меня дела.
– Гонишь, значит… – догадался Миклашевский. – А ведь я к тебе со всей душой.
Он посмотрел на чайник, на торт, но Вера и не думала предлагать ему чайку со сладким.
– Ну, ладно, – произнес Иван Севастьянович, поднимаясь, – если что надо будет, звони, помогу. Я не злопамятный.
Полковник шагнул к выходу, взялся за ручку двери и обернулся.
– А если я добьюсь того, что тебе вернут твой кабинет, все будет так, как раньше?
– Как раньше не будет, – покачала головой Вера. – И вообще ничего не будет.
Секунду подумала и добавила:
– Потому что я не вернусь. Сама уже не хочу.
– Быстро ты забываешь хорошее к тебе отношение, – бросил через плечо Миклашевский и вышел.
Потом хлопнула уличная дверь. И совсем еле слышно донесся звук мотора отъезжающей машины.
В конце дня Владимир подкатил к опорному пункту на красивом белом внедорожнике. Остановился, посигналил. Вера как раз закончила работать и вышла на улицу. Увидела остановившуюся машину, услышала сигнал, но почему-то не подумала, что это приехали за ней. Тогда Владимир вышел из автомобиля и распахнул перед ней дверцу.
– Прошу!
В машине пахло кожей и орхидеями. Вера, усевшись на сиденье, потрогала обивку и восхитилась:
– Шикарная машина! Чья она?
– Английская.
Внедорожник рванул с места легко и бесшумно. Вера знала, что они отправляются в автосалон, и потому сообщила Владимиру.
– Я сняла со счета сто тысяч. Как думаешь, на первый взнос хватит?
Владимир кивнул. Потом вдруг сказал:
– У твоего бывшего мужа был новый «Мерседес» стоимостью почти полторы сотни тысяч евро.
– Про «Мерседес» я в курсе, – кивнула Вера, – но не вникала в такие тонкости, как цена.
– Ну и правильно. Теперь на «мерсе» разъезжает судья. Правда, доверенность у нее просрочена, и она оформила себе другую – незаконно, разумеется. В этой связи у меня вызвала подозрение доверенность, выданная агентству матерью Бережного на продажу квартиры сына, но раз жалоб ни от кого не поступало, то пусть. Но с машиной у судьи явный прокол. Сегодня я встретился с ней и объяснил, что ездить на «Мерседесе» нельзя – у автомобиля теперь новый владелец. Судья ответила, что привыкла к «мерсу», и предложила взамен другой автомобиль – на мой выбор. Мне почему-то понравился этот.
– Замечательная машинка, – снова кивнула Вера. – В ней очень удобно.
– Ты, видимо, не поняла, – улыбнулся Владимир. – Это твой автомобиль.
Вера удивленно посмотрела на Владимира, а тот следил за дорогой. Но, вероятно, почувствовал ее взгляд и объяснил:
– «Мерседес» твой по закону. Он и так был твоим наполовину в момент покупки, а на вторую половину могла претендовать бывшая свекровь, хотя по суду получила бы в лучшем случае четверть стоимости. Сожительница твоего мужа все посчитала правильно – твоих три четверти стоимости за минусом амортизации. В общем, судья вернула тебе то, что должна была.
– Так просто? – удивилась Вера.
– Конечно, решение далось ей с некоторым напряжением. При расставании она мило улыбнулась и сказала, что, очевидно, я не понимаю, с кем связался. Ну, мол, я уже дважды ее унизил: сначала отказался поужинать с ней, а затем – потребовал назад машину. И если я еще хоть раз окажусь у нее на дороге, меня очень долго будут искать.
– А если она узнает твое прошлое?
– Вряд ли такое возможно. Того, что я рассказал тебе, не знает никто. А тебе доверять можно – ты точно не предашь никогда. Я это сразу понял, как увидел. Теперь, если интересно, могу доложить, что мне удалось выяснить в отношении убийства твоего бывшего мужа. Ничего, что действовал без твоего ведома?
– У тебя же нет тайн от меня, и я не хочу ничего скрывать, – ответила Вера. – Следователь Евдокимов и мне кое-что рассказывал.
– Он поделился с тобой, вероятно, не всей информацией, потому что ты автоматически попадала в число трех основных подозреваемых. Причем значилась в данном коротком списке под номером один, ведь именно ты – основная наследница. А кроме того, в глазах общественности – брошенная жена с оскорбленным достоинством. Прости.
– Я не считала себя оскорбленной. Теперь даже рада, что Евгений ушел от меня.
– Так вот, подозревать мадам судью никто не отважился. А может, майор Евдокимов после долгих и мучительных раздумий сделал вид, что женщине, которая нашла для себя удачливого молодого и красивого мужчину, нет смысла убивать его: ведь, во-первых, она знала, что тот ее не бросит, а во-вторых, незачем резать курицу, несущую золотые яйца.
– Еще вчера вечером на рынке выпросили, – кивнула на розы Жанна. – Подвяли немного, но я дома…
Женщина осеклась, обернулась, посмотрела на приятеля и поправилась:
– То есть в подвале, где живем сейчас…
– Дома, – твердо произнес, перебив, Толик.
Жанна кивнула и закончила фразу:
– Я дома поставила цветы в банку с водой, и они отошли.
Розы в самом деле были прекрасны. И их было много. Вера воткнула в розетку электрический чайник, а когда вернулась к столу, на нем уже стоял торт.
– Знаете, мы в первый раз нормального мента встретили, – объяснила Жанна. – А то от них одни неприятности. Анатолий даже срок на ровном месте получил. Ехала патрульная машина, остановилась. Двое из нее вышли, и один без разговоров его по морде… то есть по лицу ударил. Покуражиться захотели. Побили и в машину засунули. В отделении решили пришить дело об ограблении, будто бы Толик в позднее время к людям подкатывал и отбирал мобильники. Да только потерпевшие его не опознали. Тогда составили протокол, будто Толик сам напал на двоих патрульных.
– А на суде вы хоть правду сказали? – обратилась Вера к Анатолию.
– А кому я чего докажу? Судья девчонка молоденькая, кто только на нее эту мантию нацепил, непонятно. Да она и не слушала меня. Сейчас, говорят, карьеру сделала. Ну так десять лет почти прошло…
За дверью раздались тяжелые шаги. Потом кто-то покашлял, словно предупреждая о своем визите, и дверь распахнулась.
На пороге стоял Миклашевский с букетиком из трех тощих роз. Шагнул через порог, покосился на благоуханную роскошь, стоящую в пятилитровой банке из-под маринованных помидоров, скользнул глазами по Толику и Жанне. И снова посмотрел на них – теперь уже недоуменно, явно не понимая, кто перед ним. Уж больно не вязались дорогой костюм и бархатное платье с поцарапанными и посеревшими от частого употребления горячительных напитков лицами.
– Я к вам по делу, Вера Николаевна, – наконец произнес Иван Севастьянович, давая понять, что дела у полковников полиции могут быть только секретные, а потому посторонним лучше удалиться.
Жанна поднялась. Следом, с некоторой неохотой, встал со скрипучего стула и Толик.
– У меня тоже дела, – возразила Вера. – Эти граждане как раз и помогают их решать. Иначе я не смогла бы так быстро войти в курс данного мне важного поручения и следить за порядком на ответственном участке вверенной мне территории.
Иван Севастьянович посмотрел на стол, на торт, на замызганный электрический чайник. Потом чуть-чуть нагнул голову, словно надеялся увидеть припрятанную под столом бутылку водки. И произнес проникновенно:
– Беседа очень важная для вас и не для посторонних ушей.
– Ладно, – кивнул Толик, – мы пойдем.
– До свидания, – произнесла Жанна с печалью в голосе, словно ей очень не хотелось оставлять Веру наедине с вошедшим полковником. Но на Ивана Севастьяновича женщина посмотрела очень внимательно.
Миклашевский проследил взглядом за парочкой, пока та не скрылась за дверью. Потом выглянул в предбанник. И, никого не обнаружив, плотно прикрыл створку.
– Короче, – произнес он, подходя к столу и выбирая, на какой стул опуститься, – твоя ссылка может сократиться. Районное управление доложило, что они вышли на след организаторов детской порнографии. Мы подключим в группу, которая будет заниматься раскрытием этого общественно опасного преступления, опытных сотрудников городского управления. В отчете упомянем и твои заслуги. Потом оформим на тебя еще какое-нибудь раскрытие или задержание опасного преступника… В общем, придумаем что-нибудь. Объявим благодарность, снимем ранее наложенное взыскание…
– Придумаем что-нибудь, – подсказала Вера.
– Ну, ты это… – начал было Миклашевский.
Но Вера не дала ему договорить:
– Не надо ничего для меня придумывать. И вообще мне здесь уже нравится.
– Ты что, обиделась, что ли? – не понял Иван Севастьянович. – Зря ты. Я ж от всей души. Заглянул специально, чтобы тебя с прошедшим днем рождения поздравить. Вечером загляну еще раз, к тебе домой…
– С Гороховым?
– При чем тут он? Ну, а если даже и с ним, ты против, что ли? Ведь он старался, перед начальством за тебя горой стоял.
– Вероятно, потому, что вы доложили ему: у меня с физической подготовкой все в порядке. Вы даже на тренажерах так не надрываетесь.
Миклашевский покраснел внезапно, и очень сильно. Оглянулся на дверь, снова посмотрел на Веру и перешел на шепот, хотя никого, кроме них, поблизости не было:
– Что за ересь? С чего ты взяла?
– Вы всегда так громко беседуете в своем кабинете… Секретарша наверняка все слышит.
– Какая секретарша? – продолжал притворяться непонимающим Иван Севастьянович. – Моя, что ли? Алка? Она тебе эту глупость сообщила? И ты веришь?
Вера посмотрела на дверь и обронила:
– Товарищ полковник, у меня дела.
– Гонишь, значит… – догадался Миклашевский. – А ведь я к тебе со всей душой.
Он посмотрел на чайник, на торт, но Вера и не думала предлагать ему чайку со сладким.
– Ну, ладно, – произнес Иван Севастьянович, поднимаясь, – если что надо будет, звони, помогу. Я не злопамятный.
Полковник шагнул к выходу, взялся за ручку двери и обернулся.
– А если я добьюсь того, что тебе вернут твой кабинет, все будет так, как раньше?
– Как раньше не будет, – покачала головой Вера. – И вообще ничего не будет.
Секунду подумала и добавила:
– Потому что я не вернусь. Сама уже не хочу.
– Быстро ты забываешь хорошее к тебе отношение, – бросил через плечо Миклашевский и вышел.
Потом хлопнула уличная дверь. И совсем еле слышно донесся звук мотора отъезжающей машины.
В конце дня Владимир подкатил к опорному пункту на красивом белом внедорожнике. Остановился, посигналил. Вера как раз закончила работать и вышла на улицу. Увидела остановившуюся машину, услышала сигнал, но почему-то не подумала, что это приехали за ней. Тогда Владимир вышел из автомобиля и распахнул перед ней дверцу.
– Прошу!
В машине пахло кожей и орхидеями. Вера, усевшись на сиденье, потрогала обивку и восхитилась:
– Шикарная машина! Чья она?
– Английская.
Внедорожник рванул с места легко и бесшумно. Вера знала, что они отправляются в автосалон, и потому сообщила Владимиру.
– Я сняла со счета сто тысяч. Как думаешь, на первый взнос хватит?
Владимир кивнул. Потом вдруг сказал:
– У твоего бывшего мужа был новый «Мерседес» стоимостью почти полторы сотни тысяч евро.
– Про «Мерседес» я в курсе, – кивнула Вера, – но не вникала в такие тонкости, как цена.
– Ну и правильно. Теперь на «мерсе» разъезжает судья. Правда, доверенность у нее просрочена, и она оформила себе другую – незаконно, разумеется. В этой связи у меня вызвала подозрение доверенность, выданная агентству матерью Бережного на продажу квартиры сына, но раз жалоб ни от кого не поступало, то пусть. Но с машиной у судьи явный прокол. Сегодня я встретился с ней и объяснил, что ездить на «Мерседесе» нельзя – у автомобиля теперь новый владелец. Судья ответила, что привыкла к «мерсу», и предложила взамен другой автомобиль – на мой выбор. Мне почему-то понравился этот.
– Замечательная машинка, – снова кивнула Вера. – В ней очень удобно.
– Ты, видимо, не поняла, – улыбнулся Владимир. – Это твой автомобиль.
Вера удивленно посмотрела на Владимира, а тот следил за дорогой. Но, вероятно, почувствовал ее взгляд и объяснил:
– «Мерседес» твой по закону. Он и так был твоим наполовину в момент покупки, а на вторую половину могла претендовать бывшая свекровь, хотя по суду получила бы в лучшем случае четверть стоимости. Сожительница твоего мужа все посчитала правильно – твоих три четверти стоимости за минусом амортизации. В общем, судья вернула тебе то, что должна была.
– Так просто? – удивилась Вера.
– Конечно, решение далось ей с некоторым напряжением. При расставании она мило улыбнулась и сказала, что, очевидно, я не понимаю, с кем связался. Ну, мол, я уже дважды ее унизил: сначала отказался поужинать с ней, а затем – потребовал назад машину. И если я еще хоть раз окажусь у нее на дороге, меня очень долго будут искать.
– А если она узнает твое прошлое?
– Вряд ли такое возможно. Того, что я рассказал тебе, не знает никто. А тебе доверять можно – ты точно не предашь никогда. Я это сразу понял, как увидел. Теперь, если интересно, могу доложить, что мне удалось выяснить в отношении убийства твоего бывшего мужа. Ничего, что действовал без твоего ведома?
– У тебя же нет тайн от меня, и я не хочу ничего скрывать, – ответила Вера. – Следователь Евдокимов и мне кое-что рассказывал.
– Он поделился с тобой, вероятно, не всей информацией, потому что ты автоматически попадала в число трех основных подозреваемых. Причем значилась в данном коротком списке под номером один, ведь именно ты – основная наследница. А кроме того, в глазах общественности – брошенная жена с оскорбленным достоинством. Прости.
– Я не считала себя оскорбленной. Теперь даже рада, что Евгений ушел от меня.
– Так вот, подозревать мадам судью никто не отважился. А может, майор Евдокимов после долгих и мучительных раздумий сделал вид, что женщине, которая нашла для себя удачливого молодого и красивого мужчину, нет смысла убивать его: ведь, во-первых, она знала, что тот ее не бросит, а во-вторых, незачем резать курицу, несущую золотые яйца.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента