— Если можно…
Такая забота потрясла молодого человека до глубины души.
— Очень красивая комната, — заметил он, желая сделать приятное хозяйке дома (в конце концов, политические взгляды не мешают быть вежливым).
Но Гарри к тому же говорил совершенно искренне. Миссис Лайтфизер, сложив руки, села рядом.
— Да… это наша с Эдвардом комната… Я перебралась в другую, узнав о его смерти… Просто не могла жить здесь одна, понимаете?
Сентиментальный Комптон почувствовал комок в горле, а потому лишь кивнул в знак сочувствия.
— Знаете, мистер Комптон, мой муж был замечательным человеком, и я очень хотела бы, чтобы моя Пенелопа встретила такого же. Мистер Комптон…
— Да, миссис Лайтфизер?
— Вы любите мою Пенелопу?
— Думаю, что да, миссис Лайтфизер.
— До такой степени, что хотите жениться?
— Думаю, да, миссис Лайтфизер.
— Она хорошая девочка… К несчастью, она не… как бы это сказать?.. не слишком хитра… Вы понимаете, что я имею в виду?
— Очень хорошо понимаю, миссис Лайтфизер.
— И… вас это не смущает?
— Нисколько, миссис Лайтфизер.
— Мне многие и довольно часто говорили, что Пенелопа порой ведет себя как умственно отсталая, но я отказывалась верить до тех пор, пока она не записалась в коммунистическую партию…
Возмущение оказалось сильнее него, и Гарри не выдержал:
— Значит, вы думаете, что только полный идиот может вступить в коммунистическую партию? Так, миссис Лайтфизер?
Тон Комптона поразил старую даму.
— А вы разве не согласны со мной? — удивленно спросила она.
Гарри опустил голову и чуть слышно пробормотал «да», мысленно прося прощения за подобное ренегатство у духов Ленина, Маркса и прочих прародителей нынешних, прежних и будущих несгибаемых коммунистов.
11 часов 00 минут
12 часов 30 минут
13 часов 30 минут
15 часов 00 минут
16 часов 30 минут
17 часов 30 минут
Такая забота потрясла молодого человека до глубины души.
— Очень красивая комната, — заметил он, желая сделать приятное хозяйке дома (в конце концов, политические взгляды не мешают быть вежливым).
Но Гарри к тому же говорил совершенно искренне. Миссис Лайтфизер, сложив руки, села рядом.
— Да… это наша с Эдвардом комната… Я перебралась в другую, узнав о его смерти… Просто не могла жить здесь одна, понимаете?
Сентиментальный Комптон почувствовал комок в горле, а потому лишь кивнул в знак сочувствия.
— Знаете, мистер Комптон, мой муж был замечательным человеком, и я очень хотела бы, чтобы моя Пенелопа встретила такого же. Мистер Комптон…
— Да, миссис Лайтфизер?
— Вы любите мою Пенелопу?
— Думаю, что да, миссис Лайтфизер.
— До такой степени, что хотите жениться?
— Думаю, да, миссис Лайтфизер.
— Она хорошая девочка… К несчастью, она не… как бы это сказать?.. не слишком хитра… Вы понимаете, что я имею в виду?
— Очень хорошо понимаю, миссис Лайтфизер.
— И… вас это не смущает?
— Нисколько, миссис Лайтфизер.
— Мне многие и довольно часто говорили, что Пенелопа порой ведет себя как умственно отсталая, но я отказывалась верить до тех пор, пока она не записалась в коммунистическую партию…
Возмущение оказалось сильнее него, и Гарри не выдержал:
— Значит, вы думаете, что только полный идиот может вступить в коммунистическую партию? Так, миссис Лайтфизер?
Тон Комптона поразил старую даму.
— А вы разве не согласны со мной? — удивленно спросила она.
Гарри опустил голову и чуть слышно пробормотал «да», мысленно прося прощения за подобное ренегатство у духов Ленина, Маркса и прочих прародителей нынешних, прежних и будущих несгибаемых коммунистов.
11 часов 00 минут
В кабинете адмирала Норланда, где присутствовал также и сэр Реджинальд Демфри, инспектор Картрайт докладывал о результатах своего расследования:
— Разумеется, все, что я вам расскажу, строго конфиденциально… Малейшая нескромность может разрушить все наши планы.
Адмирал и сэр Реджинальд Демфри заверили, что на них вполне можно положиться.
— Мы знаем, что служащий советского посольства Баланьев часто встречается с хорошо известным нашим службам человеком — неким содержателем ресторанчика в Сохо. Это армянин с очень дурной репутацией. Мы подозреваем, что именно ему Баланьев поручает практическую сторону всех задуманных им преступлений. Фамилия ресторатора — Тер-Багдасарьян. Наиболее трудные операции всегда ведет Баланьев. Однако мы подумали, что он вряд ли доверит похищение досье «Лавина» уже известному нам агенту вроде Багдасарьяна и, скорее всего, попытается использовать темную лошадку. Поэтому мы стали следить за Баланьевым и Багдасарьяном. Слежка за первым не привела ни к чему. Должно быть, он догадывается о наблюдении и боится вывести нас к мозговому центру всей операции, тому, кто все решает, все организует и о ком нам до сих пор не удалось узнать ровно ничего.
Сэр Реджинальд Демфри испытывал столь глубокое доверие ко всем британским государственным институтам, что никак не мог спокойно допустить признания в собственном бессилии со стороны сотрудника Интеллидженс Сервис.
— Но как это может быть, мистер Картрайт?
— Это очень сильный противник, сэр. Зато с Багдасарьяном нам повезло гораздо больше. Однажды мы выследили его по дороге в Бристоль, откуда он вернулся в сопровождении молодого человека весьма приличного вида. Проведенное на месте расследование показало, что это британский гражданин, сын белорусского беженца, получившего у нас убежище. Поэтому молодого человека зовут Петр Сергеевич Милукин. Наши догадки окончательно подтвердились, когда Милукин поселился в Блумсбери и, использовав поддельные документы, стал называться Гарри Комптоном.
Адмирал стукнул по столу:
— Ничего не понимаю во всех этих маневрах! Почему вы не арестуете этого типа?
— Чтобы его не заменили кем-то, кого окажется труднее выследить. Честно говоря, мы очень рассчитываем, что этот дебютант, наделав ошибок, заставит раскрыться своих хозяев. А мы пока подождем. Кроме того, сведения о Комптоне, полученные из Бристоля, нас очень обнадежили. Судя по всему, это на редкость простодушный малый, которого втянули в авантюру в минуту раздражения и досады… Похоже, он не слишком серьезно воспринимает свою миссию, но бессознательно использует временные преимущества, которые ему предоставляют.
— А что навело вас на мысль, будто молодой человек несерьезно относится к возложенной на него задаче? — удивился сэр Реджинальд.
— Самое старое в мире доказательство: он влюблен, сэр!
— Правда?
— Да, и влюблен в девушку, которая пользуется отличной репутацией как в своем квартале, так и на работе… Это мисс Пенелопа Лайтфизер.
Демфри вздрогнул:
— Что вы сказали?
— Мисс Пенелопа Лайтфизер.
— Лайтфизер… кажется, я слышал эту фамилию…
— Конечно, сэр. Так зовут молодую особу, которая работает у вашей супруги.
— Вот оно что! Но тогда…
— О да, сэр… Наш Комптон, несомненно, любит мисс Лайтфизер — еще вчера вечером он полез из-за нее в драку, заранее зная, что будет избит. Однако поскольку Комптон водил девушку к Багдасарьяну, можно сделать вывод, что ее положение в вашем доме, сэр, не оставляет его равнодушным… Думаю, именно благодаря мисс Лайтфизер молодой человек надеется добраться до вашего сейфа.
— Разумеется, все, что я вам расскажу, строго конфиденциально… Малейшая нескромность может разрушить все наши планы.
Адмирал и сэр Реджинальд Демфри заверили, что на них вполне можно положиться.
— Мы знаем, что служащий советского посольства Баланьев часто встречается с хорошо известным нашим службам человеком — неким содержателем ресторанчика в Сохо. Это армянин с очень дурной репутацией. Мы подозреваем, что именно ему Баланьев поручает практическую сторону всех задуманных им преступлений. Фамилия ресторатора — Тер-Багдасарьян. Наиболее трудные операции всегда ведет Баланьев. Однако мы подумали, что он вряд ли доверит похищение досье «Лавина» уже известному нам агенту вроде Багдасарьяна и, скорее всего, попытается использовать темную лошадку. Поэтому мы стали следить за Баланьевым и Багдасарьяном. Слежка за первым не привела ни к чему. Должно быть, он догадывается о наблюдении и боится вывести нас к мозговому центру всей операции, тому, кто все решает, все организует и о ком нам до сих пор не удалось узнать ровно ничего.
Сэр Реджинальд Демфри испытывал столь глубокое доверие ко всем британским государственным институтам, что никак не мог спокойно допустить признания в собственном бессилии со стороны сотрудника Интеллидженс Сервис.
— Но как это может быть, мистер Картрайт?
— Это очень сильный противник, сэр. Зато с Багдасарьяном нам повезло гораздо больше. Однажды мы выследили его по дороге в Бристоль, откуда он вернулся в сопровождении молодого человека весьма приличного вида. Проведенное на месте расследование показало, что это британский гражданин, сын белорусского беженца, получившего у нас убежище. Поэтому молодого человека зовут Петр Сергеевич Милукин. Наши догадки окончательно подтвердились, когда Милукин поселился в Блумсбери и, использовав поддельные документы, стал называться Гарри Комптоном.
Адмирал стукнул по столу:
— Ничего не понимаю во всех этих маневрах! Почему вы не арестуете этого типа?
— Чтобы его не заменили кем-то, кого окажется труднее выследить. Честно говоря, мы очень рассчитываем, что этот дебютант, наделав ошибок, заставит раскрыться своих хозяев. А мы пока подождем. Кроме того, сведения о Комптоне, полученные из Бристоля, нас очень обнадежили. Судя по всему, это на редкость простодушный малый, которого втянули в авантюру в минуту раздражения и досады… Похоже, он не слишком серьезно воспринимает свою миссию, но бессознательно использует временные преимущества, которые ему предоставляют.
— А что навело вас на мысль, будто молодой человек несерьезно относится к возложенной на него задаче? — удивился сэр Реджинальд.
— Самое старое в мире доказательство: он влюблен, сэр!
— Правда?
— Да, и влюблен в девушку, которая пользуется отличной репутацией как в своем квартале, так и на работе… Это мисс Пенелопа Лайтфизер.
Демфри вздрогнул:
— Что вы сказали?
— Мисс Пенелопа Лайтфизер.
— Лайтфизер… кажется, я слышал эту фамилию…
— Конечно, сэр. Так зовут молодую особу, которая работает у вашей супруги.
— Вот оно что! Но тогда…
— О да, сэр… Наш Комптон, несомненно, любит мисс Лайтфизер — еще вчера вечером он полез из-за нее в драку, заранее зная, что будет избит. Однако поскольку Комптон водил девушку к Багдасарьяну, можно сделать вывод, что ее положение в вашем доме, сэр, не оставляет его равнодушным… Думаю, именно благодаря мисс Лайтфизер молодой человек надеется добраться до вашего сейфа.
12 часов 30 минут
Это утро, проведенное Гарри Комптоном в маленькой квартирке на Саус Гроув, было одним из самых приятных за все двадцать восемь лет его существования, и, когда вернулась Пенелопа, молодой человек счел вполне естественным разделить с дамами ленч. Миссис Лайтфизер слыла превосходной кулинаркой — то есть все тщательно варила и подавала к мясу и овощам ассортимент соусов, способный пробудить аппетит у самых угрюмых жителей Соединенного Королевства. После ленча Гарри попросил у миссис Лайтфизер разрешения поговорить с Пенелопой наедине. Получив согласие, девушка отвела воздыхателя в свою комнату, но позаботилась оставить дверь приоткрытой.
— Пенелопа, дорогая… надо…
— Нет, подождите! Сначала моя очередь! Я видела Розмери — она согласна встретить нас обоих завтра вечером и провести на прием к Демфри… Сколько же роскошных туалетов мы увидим! Вы довольны?
— Еще бы!.. Пенелопа, у меня произошел серьезный разговор с вашей матерью.
— С мамой? А о чем?
— Мы говорили о вас, Пенни. Я сказал, что люблю вас так, что готов жениться, если вы не против.
— О Гарри! Уж не просите ли вы случайно моей руки?
— Да, я и в самом деле прошу вашей руки, Пенни, но не случайно, а по зрелом размышлении.
— Вот уж не знаю, плакать или смеяться.
И то и другое было бы крайне неприятно, и Гарри попросил девушку не нервничать.
— Осторожно, Пенелопа!
— Осторожно… с чем?
— Я пока еще не просил вашей руки.
— Но я думала…
— Нет. Сначала надо прояснить несколько вопросов. Если мы станем мужем и женой, Пенелопа, согласны ли вы жить в России?
— У царя?
— Как это, у царя? Но, послушайте, там уже сорок пять лет нет никакого царя!
— Жаль…
— Почему?
— Из-за троек…
— Прошу вас, Пенелопа, давайте говорить серьезно! Вы знаете, что наш разговор может иметь неисчислимые последствия?
— Решительно, я чувствую, что сейчас заплачу…
— Сдержитесь, Пенелопа, сейчас не время!
— Вы думаете?
— Уверен!.. Но вы мне не ответили… Вы поедете со мной в Россию?
— Почему бы и нет? По-моему, путешествовать должно быть очень приятно…
— Ну а жить там все время?
— С вами и с мамой?
— Если ваша матушка согласится нас сопровождать, я с удовольствием увезу и ее.
— Тогда я согласна, Гарри.
— Только… есть одно условие… Сначала я должен забрать у сэра Демфри досье, касающееся моего отца.
— Мы его заберем!
— Дорогая! Верьте мне, и Англия горько пожалеет, что не оценила вас по достоинству!
— О!
Гарри пребывал в такой экзальтации, что не соображал толком, что говорит.
— Поймите меня, дорогая! Я презираю англичан, шотландцев и валлийцев! Это не их кровь, а кровь запорожских казаков течет в моих жилах!
Испуганная девушка, приоткрыв рот, наблюдала, как Комптон жестикулирует, раздумывая, уж не повредил ли колосс из дансинга ему мозги.
— Но, Гарри, я ведь англичанка…
— Выйдя за меня замуж, вы перестанете быть ею!
— Почему?
— Потом объясню!
— О Гарри, я больше ничего не понимаю, а в таких случаях я всегда плачу.
— Нет, Пенни, вам следовало бы петь и танцевать!
Теперь она уже не сомневалась, что молодой человек тронулся умом.
— Может, вам лучше снова лечь, Гарри?
Тошнотворный прагматизм! Все вдохновение Гарри мигом улетучилось.
— Что вы сказали?
— Вам надо лечь, мама поставит вам горчичник…
— Горчичник? Разве вулкану ставят горчичники?
— Какому вулкану?
— Мне!
— Господи! Вы принимаете себя за вулкан?
— Да, Пенелопа, я вулкан и пылаю из-за вас!
Перепуганная девушка отступила. Комптон, уже не владея собой, бросился ее целовать, но в ту же секунду его подсознание, вымуштрованное по всем правилам строжайшего пуританизма, возмутилось, и молодой человек так и застыл, обнимая воздух и не соображая толком, что делать. Сказывалось материнское воспитание. Но вдруг, словно негодуя, что в столь важный момент ее задвигают на второй план, кровь отца Петра Сергеевича Милукина дала о себе знать с неистовством, достойным героев Достоевского. Гарри бросился на колени перед своей милой и, обхватив ее ноги, начал рыдать, стонать и каяться с чисто славянским мазохизмом.
— Пенелопа Лайтфизер, я прошу у вас прощения… — Он не называл ее на «ты», поскольку в английском языке эта форма отсутствует, что несколько портит задушевность такого рода исповедей. — Я негодяй! Я злоупотребил вашим гостеприимством!.. Я обманул вашу мать, эту святую женщину!.. Обманул вас! Гоните меня отсюда пинками, и я буду счастливейшим из людей! Прикажите мне утопиться в Темзе, и я побегу туда, благословляя ваше имя! Пенелопа, сам ад еще не порождал более гнусного чудовища, чем я!
Зарывшись лицом в юбку девушки, Гарри рыдал, икал, душераздирающе стонал — короче, отцовская кровь окончательно возобладала над материнской. Мисс Лайтфизер, само собой разумеется, не могла понять столь странных проявлений чувств и не знала толком, то ли смеяться, то ли звать на помощь.
— Может, вы встанете, Гарри? — робко предложила она. — Кажется, такое поведение не вполне прилично, правда?
— Я не поднимусь, пока вы меня не простите!
— Но что я должна вам… простить, Гарри?
— То, что меня зовут вовсе не Гарри!
— Так вас зовут не…
— Нет, жестоко обманутое невинное создание! Меня зовут Петр Сергеевич Милукин!
— Это… это очень красиво…
Не без отвращения, но зато слегка успокоившись, молодой человек встал. Оставалось лишь смириться с неизбежным, и Гарри в знак полного непонимания развел руками:
— Ей бы следовало плюнуть мне в лицо! Топтать ногами! А она говорит, что это очень красиво!
— А вам разве не нравится фамилия Милукин?
Комптон окончательно запутался. Отчаяние сменилось бешеным желанием объяснить и убедить. Не думая о последствиях, ему хотелось разбить, сломать этот непрошибаемый панцирь наивности, окружавший Пенелопу подобно водолазному колоколу, и заставить девушку взглянуть правде в глаза, какой бы отвратительной ни оказалась эта правда.
— Пенни… Умоляю вас, послушайте меня и попытайтесь понять! Я вас не стою… Подчиняясь этому подонку Багдасарьяну, я хотел воспользоваться вашей наивностью, но я люблю вас, Пенни! Да, люблю и особенно хорошо понимаю это именно теперь, когда так явственно отдаю себе отчет, что вы можете лишь презирать меня!
— Почему?
— Потому что я самое подлое создание, которое вы только можете представить!
Британский здравый смысл подсказывал мисс Лайтфизер не слишком доверять крайностям.
— А вы уверены, что не преувеличиваете, мистер Комптон?
— Преувеличиваю? Но я же шпион! Понимаете? Шпион!
— Шпионы мне тоже очень нравятся…
В тот же миг лирический порыв Петра Сергеевича Милукина внезапно иссяк.
— Вам нравятся шпи… — пробормотал он.
— В кино это всегда на редкость привлекательные джентльмены…
Теперь, когда невозмутимость Пенелопы заразила и его, к Гарри вернулось утраченное хладнокровие, и он с ужасом сообразил, какую опасную чушь болтает уже добрых полчаса. Комптон и так предал Англию, которой был обязан решительно всем, а теперь еще и изменил СССР, и все это — впустую! Его охватило непреодолимое желание умереть. Молодой человек полагал, что больше не имеет права на жизнь. В ту же секунду он подскочил к Пенелопе, с чувством расцеловал в обе щеки и, отстранившись, трагическим тоном изрек:
— Прощайте, Пенелопа… Я бы хотел сделать вас счастливой, но это невозможно. Теперь все погибло! Я проклят! Остается лишь исчезнуть…
И, оттолкнув миссис Лайтфизер, явившуюся проверить, куда запропастились молодые люди, он бросился к двери, распахнул ее и умчался прочь. Старая дама со свойственной ей флегмой спокойно заметила:
— Слишком пылкий молодой человек, правда?
— Пенелопа, дорогая… надо…
— Нет, подождите! Сначала моя очередь! Я видела Розмери — она согласна встретить нас обоих завтра вечером и провести на прием к Демфри… Сколько же роскошных туалетов мы увидим! Вы довольны?
— Еще бы!.. Пенелопа, у меня произошел серьезный разговор с вашей матерью.
— С мамой? А о чем?
— Мы говорили о вас, Пенни. Я сказал, что люблю вас так, что готов жениться, если вы не против.
— О Гарри! Уж не просите ли вы случайно моей руки?
— Да, я и в самом деле прошу вашей руки, Пенни, но не случайно, а по зрелом размышлении.
— Вот уж не знаю, плакать или смеяться.
И то и другое было бы крайне неприятно, и Гарри попросил девушку не нервничать.
— Осторожно, Пенелопа!
— Осторожно… с чем?
— Я пока еще не просил вашей руки.
— Но я думала…
— Нет. Сначала надо прояснить несколько вопросов. Если мы станем мужем и женой, Пенелопа, согласны ли вы жить в России?
— У царя?
— Как это, у царя? Но, послушайте, там уже сорок пять лет нет никакого царя!
— Жаль…
— Почему?
— Из-за троек…
— Прошу вас, Пенелопа, давайте говорить серьезно! Вы знаете, что наш разговор может иметь неисчислимые последствия?
— Решительно, я чувствую, что сейчас заплачу…
— Сдержитесь, Пенелопа, сейчас не время!
— Вы думаете?
— Уверен!.. Но вы мне не ответили… Вы поедете со мной в Россию?
— Почему бы и нет? По-моему, путешествовать должно быть очень приятно…
— Ну а жить там все время?
— С вами и с мамой?
— Если ваша матушка согласится нас сопровождать, я с удовольствием увезу и ее.
— Тогда я согласна, Гарри.
— Только… есть одно условие… Сначала я должен забрать у сэра Демфри досье, касающееся моего отца.
— Мы его заберем!
— Дорогая! Верьте мне, и Англия горько пожалеет, что не оценила вас по достоинству!
— О!
Гарри пребывал в такой экзальтации, что не соображал толком, что говорит.
— Поймите меня, дорогая! Я презираю англичан, шотландцев и валлийцев! Это не их кровь, а кровь запорожских казаков течет в моих жилах!
Испуганная девушка, приоткрыв рот, наблюдала, как Комптон жестикулирует, раздумывая, уж не повредил ли колосс из дансинга ему мозги.
— Но, Гарри, я ведь англичанка…
— Выйдя за меня замуж, вы перестанете быть ею!
— Почему?
— Потом объясню!
— О Гарри, я больше ничего не понимаю, а в таких случаях я всегда плачу.
— Нет, Пенни, вам следовало бы петь и танцевать!
Теперь она уже не сомневалась, что молодой человек тронулся умом.
— Может, вам лучше снова лечь, Гарри?
Тошнотворный прагматизм! Все вдохновение Гарри мигом улетучилось.
— Что вы сказали?
— Вам надо лечь, мама поставит вам горчичник…
— Горчичник? Разве вулкану ставят горчичники?
— Какому вулкану?
— Мне!
— Господи! Вы принимаете себя за вулкан?
— Да, Пенелопа, я вулкан и пылаю из-за вас!
Перепуганная девушка отступила. Комптон, уже не владея собой, бросился ее целовать, но в ту же секунду его подсознание, вымуштрованное по всем правилам строжайшего пуританизма, возмутилось, и молодой человек так и застыл, обнимая воздух и не соображая толком, что делать. Сказывалось материнское воспитание. Но вдруг, словно негодуя, что в столь важный момент ее задвигают на второй план, кровь отца Петра Сергеевича Милукина дала о себе знать с неистовством, достойным героев Достоевского. Гарри бросился на колени перед своей милой и, обхватив ее ноги, начал рыдать, стонать и каяться с чисто славянским мазохизмом.
— Пенелопа Лайтфизер, я прошу у вас прощения… — Он не называл ее на «ты», поскольку в английском языке эта форма отсутствует, что несколько портит задушевность такого рода исповедей. — Я негодяй! Я злоупотребил вашим гостеприимством!.. Я обманул вашу мать, эту святую женщину!.. Обманул вас! Гоните меня отсюда пинками, и я буду счастливейшим из людей! Прикажите мне утопиться в Темзе, и я побегу туда, благословляя ваше имя! Пенелопа, сам ад еще не порождал более гнусного чудовища, чем я!
Зарывшись лицом в юбку девушки, Гарри рыдал, икал, душераздирающе стонал — короче, отцовская кровь окончательно возобладала над материнской. Мисс Лайтфизер, само собой разумеется, не могла понять столь странных проявлений чувств и не знала толком, то ли смеяться, то ли звать на помощь.
— Может, вы встанете, Гарри? — робко предложила она. — Кажется, такое поведение не вполне прилично, правда?
— Я не поднимусь, пока вы меня не простите!
— Но что я должна вам… простить, Гарри?
— То, что меня зовут вовсе не Гарри!
— Так вас зовут не…
— Нет, жестоко обманутое невинное создание! Меня зовут Петр Сергеевич Милукин!
— Это… это очень красиво…
Не без отвращения, но зато слегка успокоившись, молодой человек встал. Оставалось лишь смириться с неизбежным, и Гарри в знак полного непонимания развел руками:
— Ей бы следовало плюнуть мне в лицо! Топтать ногами! А она говорит, что это очень красиво!
— А вам разве не нравится фамилия Милукин?
Комптон окончательно запутался. Отчаяние сменилось бешеным желанием объяснить и убедить. Не думая о последствиях, ему хотелось разбить, сломать этот непрошибаемый панцирь наивности, окружавший Пенелопу подобно водолазному колоколу, и заставить девушку взглянуть правде в глаза, какой бы отвратительной ни оказалась эта правда.
— Пенни… Умоляю вас, послушайте меня и попытайтесь понять! Я вас не стою… Подчиняясь этому подонку Багдасарьяну, я хотел воспользоваться вашей наивностью, но я люблю вас, Пенни! Да, люблю и особенно хорошо понимаю это именно теперь, когда так явственно отдаю себе отчет, что вы можете лишь презирать меня!
— Почему?
— Потому что я самое подлое создание, которое вы только можете представить!
Британский здравый смысл подсказывал мисс Лайтфизер не слишком доверять крайностям.
— А вы уверены, что не преувеличиваете, мистер Комптон?
— Преувеличиваю? Но я же шпион! Понимаете? Шпион!
— Шпионы мне тоже очень нравятся…
В тот же миг лирический порыв Петра Сергеевича Милукина внезапно иссяк.
— Вам нравятся шпи… — пробормотал он.
— В кино это всегда на редкость привлекательные джентльмены…
Теперь, когда невозмутимость Пенелопы заразила и его, к Гарри вернулось утраченное хладнокровие, и он с ужасом сообразил, какую опасную чушь болтает уже добрых полчаса. Комптон и так предал Англию, которой был обязан решительно всем, а теперь еще и изменил СССР, и все это — впустую! Его охватило непреодолимое желание умереть. Молодой человек полагал, что больше не имеет права на жизнь. В ту же секунду он подскочил к Пенелопе, с чувством расцеловал в обе щеки и, отстранившись, трагическим тоном изрек:
— Прощайте, Пенелопа… Я бы хотел сделать вас счастливой, но это невозможно. Теперь все погибло! Я проклят! Остается лишь исчезнуть…
И, оттолкнув миссис Лайтфизер, явившуюся проверить, куда запропастились молодые люди, он бросился к двери, распахнул ее и умчался прочь. Старая дама со свойственной ей флегмой спокойно заметила:
— Слишком пылкий молодой человек, правда?
13 часов 30 минут
Когда Гарри Комптон выскочил из подъезда дома, где жили дамы Лайтфизер, Эверетт Картрайт только что сменил на посту коллегу. Инспектор Интеллидженс Сервис последовал за молодым человеком. Один за другим они сели в метро на Кентиш Таун, на Черринг Кросс пересели с Северной линии на Дистрикт Лайн. Наконец Комптон вышел на Патни Бридж и направился к докам, по всей видимости твердо решив броситься в воду. Однако в самый ответственный момент Картрайт схватил его за руку.
— Куда это вы собрались, мой мальчик?
— В ад, отпустите меня!
— Не принуждайте меня лупить вас по голове, дабы поставить мозги на место! Мне это было бы тем более неприятно, что ваше лицо, кажется, и так не совсем в порядке…
— Отвяжитесь, или я сам вас стукну!
— И сделаете глупость… Меня лучше не сердить… Но, послушайте, в вашем возрасте не кончают жизнь самоубийством!
— Да, если ты последняя сволочь!
— Ну, раз вы отдаете себе в этом отчет, дело не так безнадежно, как вам кажется.
Эти слова, по-видимому, тронули Гарри.
— Вы и в самом деле так думаете?
— Да.
— Спасибо. Кроме того, у меня еще остается возможность искупить вину…
Инспектор испугался, как бы рвение этого странного молодого человека и его внезапные угрызения совести не загубили всю операцию, так тщательно подготовленную Интеллидженс Сервис. Но каким образом отговорить его от намерения вернуться на правильную стезю, не возбудив подозрений? Не зная, что предпринять, Картрайт предложил Комптону выпить.
— Не каждый день выпадает случай спасти кому-нибудь жизнь… По-моему, это надо отметить… И потом я знаю одного молодого человека, который наложил на себя руки только потому, что в нужный момент не нашлось никого, кто сумел бы его отговорить и доказать, что жизнь — очень стоящая штука…
Не знай Эверетт Картрайт о тайной деятельности Комптона, он бы ровно ничего не понял в аллегорических объяснениях молодого человека. Тот нес какую-то ахинею о матери-кормилице, которую он предал ради другой матери, на сей раз — идеологической, хотя обе они — не женщины… Потом стал восторгаться Пенелопой, невинной жертвой, чья доверчивость превосходит все возможные границы. Так вот, он, Комптон, оказался таким мерзавцем, что вознамерился использовать эту наивность и нежные чувства девушки в не слишком благовидных целях. Меж тем для Пенни все это могло бы закончиться пожизненным тюремным заключением… А ведь она, бедняжка, ровно ничего не понимает и даже не догадывается, во что ее втягивают!
— А теперь, когда вам все известно, скажите, думаете ли вы по-прежнему, что я должен жить?
— По возрасту я гожусь вам в отцы… А потому позвольте уверить вас, что никогда не следует пытаться угадать, куда ведет нас судьба. Пути Господни неисповедимы… И, по-моему, противиться бесполезно.
— Так вы считаете, мне надо продолжать в том же духе?
— Да! Пока явственно не угадаете, не почувствуете, в чем ваш долг…
Проводив своего подопечного до станции метро Патни Бридж, Картрайт немедленно позвонил адмиралу Норланду и рассказал обо всем происшедшем. Норланд ответил, что этот Милукин, или Комптон, начинает ему нравиться и было бы очень жаль, если бы та или иная из враждующих сторон поспешила отправить его в лучший мир.
Немного взбодрившись после разговора с Картрайтом, Гарри стал обдумывать положение, ничего не смягчая, но стараясь мыслить трезво. Согласившись работать на Багдасарьяна, он, бесспорно, поступил гнуснейшим образом, во-первых, по отношению к Англии, где нашел пристанище его отец, а во-вторых, — к очаровательной Пенелопе и ее матери. Открыв же Пенелопе истинный характер своей деятельности, он изменил Багдасарьяну, благодаря щедротам которого жил в последние месяцы, не заботясь о завтрашнем дне. Короче, как ни крути, вел он себя премерзко. Гарри обуревала великая жажда самопожертвования. И перед смертью (а молодой человек вовсе не думал отказываться от своих мрачных замыслов) он твердо решил хотя бы отчасти искупить содеянное зло.
— Куда это вы собрались, мой мальчик?
— В ад, отпустите меня!
— Не принуждайте меня лупить вас по голове, дабы поставить мозги на место! Мне это было бы тем более неприятно, что ваше лицо, кажется, и так не совсем в порядке…
— Отвяжитесь, или я сам вас стукну!
— И сделаете глупость… Меня лучше не сердить… Но, послушайте, в вашем возрасте не кончают жизнь самоубийством!
— Да, если ты последняя сволочь!
— Ну, раз вы отдаете себе в этом отчет, дело не так безнадежно, как вам кажется.
Эти слова, по-видимому, тронули Гарри.
— Вы и в самом деле так думаете?
— Да.
— Спасибо. Кроме того, у меня еще остается возможность искупить вину…
Инспектор испугался, как бы рвение этого странного молодого человека и его внезапные угрызения совести не загубили всю операцию, так тщательно подготовленную Интеллидженс Сервис. Но каким образом отговорить его от намерения вернуться на правильную стезю, не возбудив подозрений? Не зная, что предпринять, Картрайт предложил Комптону выпить.
— Не каждый день выпадает случай спасти кому-нибудь жизнь… По-моему, это надо отметить… И потом я знаю одного молодого человека, который наложил на себя руки только потому, что в нужный момент не нашлось никого, кто сумел бы его отговорить и доказать, что жизнь — очень стоящая штука…
Не знай Эверетт Картрайт о тайной деятельности Комптона, он бы ровно ничего не понял в аллегорических объяснениях молодого человека. Тот нес какую-то ахинею о матери-кормилице, которую он предал ради другой матери, на сей раз — идеологической, хотя обе они — не женщины… Потом стал восторгаться Пенелопой, невинной жертвой, чья доверчивость превосходит все возможные границы. Так вот, он, Комптон, оказался таким мерзавцем, что вознамерился использовать эту наивность и нежные чувства девушки в не слишком благовидных целях. Меж тем для Пенни все это могло бы закончиться пожизненным тюремным заключением… А ведь она, бедняжка, ровно ничего не понимает и даже не догадывается, во что ее втягивают!
— А теперь, когда вам все известно, скажите, думаете ли вы по-прежнему, что я должен жить?
— По возрасту я гожусь вам в отцы… А потому позвольте уверить вас, что никогда не следует пытаться угадать, куда ведет нас судьба. Пути Господни неисповедимы… И, по-моему, противиться бесполезно.
— Так вы считаете, мне надо продолжать в том же духе?
— Да! Пока явственно не угадаете, не почувствуете, в чем ваш долг…
Проводив своего подопечного до станции метро Патни Бридж, Картрайт немедленно позвонил адмиралу Норланду и рассказал обо всем происшедшем. Норланд ответил, что этот Милукин, или Комптон, начинает ему нравиться и было бы очень жаль, если бы та или иная из враждующих сторон поспешила отправить его в лучший мир.
Немного взбодрившись после разговора с Картрайтом, Гарри стал обдумывать положение, ничего не смягчая, но стараясь мыслить трезво. Согласившись работать на Багдасарьяна, он, бесспорно, поступил гнуснейшим образом, во-первых, по отношению к Англии, где нашел пристанище его отец, а во-вторых, — к очаровательной Пенелопе и ее матери. Открыв же Пенелопе истинный характер своей деятельности, он изменил Багдасарьяну, благодаря щедротам которого жил в последние месяцы, не заботясь о завтрашнем дне. Короче, как ни крути, вел он себя премерзко. Гарри обуревала великая жажда самопожертвования. И перед смертью (а молодой человек вовсе не думал отказываться от своих мрачных замыслов) он твердо решил хотя бы отчасти искупить содеянное зло.
15 часов 00 минут
В ресторане на Грик-стрит Комптону сообщили, что Тер-Багдасарьян у себя дома. Он отправился туда. Армянин не любил, когда нарушали его сиесту, и встретил гостя весьма нелюбезно.
— Я уже просил вас, товарищ, никогда не приходить сюда без спросу. Может, надо разговаривать в приказной форме, чтобы до вас дошло?
Но и Гарри пребывал далеко не в радужном настроении.
— Вот что, Багдасарьян, послушайте меня хорошенько: плевать я хотел на ваши приказы!
Армянин, выронив наргиле, вскочил с дивана.
— Что? Что вы сказали? Что вы посмели сказать?
— Повторяю: я больше не считаю вас своим шефом, потому что решил покончить с этим ремеслом!
— Так-так…
Багдасарьян налил себе немного кофе, забыв предложить гостю.
— Но, как порядочный человек, я пришел сказать, что невольно вас предал.
Вне себя от волнения, армянин не заметил, что кофе льется мимо чашки, нанося непоправимый урон шелковой наволочке. Наконец он с трудом выдавил из себя:
— Я… н-не… п-понимаю…
Комптон рассказал о вчерашней схватке с гориллой и о полученных ранах, следы которых еще виднелись на его лице, о гостеприимстве миссис Лайтфизер, о нежной заботе обеих женщин и об угрызениях совести, охвативших его при мысли, что он отплатит за все это черной неблагодарностью, и, наконец, о своей исповеди. О попытке самоубийства Комптон умолчал.
Армянин, с трудом оправившись от потрясения, пришел в дикую ярость:
— Так я и знал! Я это предвидел! Я не хотел с вами связываться и был совершенно прав! А все — кровь вашей чертовой матери-англичанки!
— Извольте говорить о моей матери в другом тоне, или я вам морду разобью!
Тер-Багдасарьян покосился на молодого человека.
— Вот как, вы разобьете мне морду?
Молниеносным движением он выхватил из кармана внушительный нож, нажал на кнопку и выбросил длинное, острое, как бритва, лезвие.
— Мне было бы очень любопытно взглянуть, как вы это сделаете, Петр Сергеевич!
Гарри тут же умолк — в глубине души он смертельно боялся армянина. Но тот, видимо, пришел в себя и снова убрал нож.
— Ссориться — бесполезно, — заявил он. — А вот меры принять необходимо… Как эти женщины отреагировали на ваши слова?
— Как миссис Лайтфизер — не знаю, а Пенелопа призналась, что любит шпионов. Думаю, она мне не поверила.
— Вы полагаете, они заявят в полицию?
— Нет, ни в коем случае!
— А вы не упоминали… обо мне?
— Я… кажется, да…
— В каких словах?
— Боюсь, не слишком лестных…
Окончательно взяв себя в руки, армянин снова сел на диван, закурил наргиле и стал спокойно пускать колечки. Помолчав минуту-другую, он бесстрастно заметил:
— Петр Сергеевич Милукин, вы не можете не знать, какая судьба ожидает предателя…
— Да.
— Тогда самое умное, что вы можете сделать, — это приготовиться к смерти.
— Я готов.
Багдасарьян метнул на него быстрый взгляд.
— Это не так просто, как вы, по-видимому, воображаете, товарищ…
— То есть?
— Мне было бы несложно вас убить, но я отказываюсь действовать по собственной инициативе… Такие вещи решают наверху.
— Так позвоните шефу! Чего канителиться-то?
Армянин пожал плечами:
— Я не знаю шефа, Гарри Комптон.
— Не морочьте мне голову!
— Я знаю лишь человека, от которого получаю приказы, но над ним есть другой, и его мало кто из нас видел… во всяком случае, не я… А от него-то в конечном счете и зависит ваша судьба.
Багдасарьян производил впечатление человека медлительного, но сейчас он одним прыжком соскочил с дивана.
— Сидите здесь, Петр Сергеевич, и ждите моего возвращения!
— А куда, по-вашему, я мог бы уйти?
— Я уже просил вас, товарищ, никогда не приходить сюда без спросу. Может, надо разговаривать в приказной форме, чтобы до вас дошло?
Но и Гарри пребывал далеко не в радужном настроении.
— Вот что, Багдасарьян, послушайте меня хорошенько: плевать я хотел на ваши приказы!
Армянин, выронив наргиле, вскочил с дивана.
— Что? Что вы сказали? Что вы посмели сказать?
— Повторяю: я больше не считаю вас своим шефом, потому что решил покончить с этим ремеслом!
— Так-так…
Багдасарьян налил себе немного кофе, забыв предложить гостю.
— Но, как порядочный человек, я пришел сказать, что невольно вас предал.
Вне себя от волнения, армянин не заметил, что кофе льется мимо чашки, нанося непоправимый урон шелковой наволочке. Наконец он с трудом выдавил из себя:
— Я… н-не… п-понимаю…
Комптон рассказал о вчерашней схватке с гориллой и о полученных ранах, следы которых еще виднелись на его лице, о гостеприимстве миссис Лайтфизер, о нежной заботе обеих женщин и об угрызениях совести, охвативших его при мысли, что он отплатит за все это черной неблагодарностью, и, наконец, о своей исповеди. О попытке самоубийства Комптон умолчал.
Армянин, с трудом оправившись от потрясения, пришел в дикую ярость:
— Так я и знал! Я это предвидел! Я не хотел с вами связываться и был совершенно прав! А все — кровь вашей чертовой матери-англичанки!
— Извольте говорить о моей матери в другом тоне, или я вам морду разобью!
Тер-Багдасарьян покосился на молодого человека.
— Вот как, вы разобьете мне морду?
Молниеносным движением он выхватил из кармана внушительный нож, нажал на кнопку и выбросил длинное, острое, как бритва, лезвие.
— Мне было бы очень любопытно взглянуть, как вы это сделаете, Петр Сергеевич!
Гарри тут же умолк — в глубине души он смертельно боялся армянина. Но тот, видимо, пришел в себя и снова убрал нож.
— Ссориться — бесполезно, — заявил он. — А вот меры принять необходимо… Как эти женщины отреагировали на ваши слова?
— Как миссис Лайтфизер — не знаю, а Пенелопа призналась, что любит шпионов. Думаю, она мне не поверила.
— Вы полагаете, они заявят в полицию?
— Нет, ни в коем случае!
— А вы не упоминали… обо мне?
— Я… кажется, да…
— В каких словах?
— Боюсь, не слишком лестных…
Окончательно взяв себя в руки, армянин снова сел на диван, закурил наргиле и стал спокойно пускать колечки. Помолчав минуту-другую, он бесстрастно заметил:
— Петр Сергеевич Милукин, вы не можете не знать, какая судьба ожидает предателя…
— Да.
— Тогда самое умное, что вы можете сделать, — это приготовиться к смерти.
— Я готов.
Багдасарьян метнул на него быстрый взгляд.
— Это не так просто, как вы, по-видимому, воображаете, товарищ…
— То есть?
— Мне было бы несложно вас убить, но я отказываюсь действовать по собственной инициативе… Такие вещи решают наверху.
— Так позвоните шефу! Чего канителиться-то?
Армянин пожал плечами:
— Я не знаю шефа, Гарри Комптон.
— Не морочьте мне голову!
— Я знаю лишь человека, от которого получаю приказы, но над ним есть другой, и его мало кто из нас видел… во всяком случае, не я… А от него-то в конечном счете и зависит ваша судьба.
Багдасарьян производил впечатление человека медлительного, но сейчас он одним прыжком соскочил с дивана.
— Сидите здесь, Петр Сергеевич, и ждите моего возвращения!
— А куда, по-вашему, я мог бы уйти?
16 часов 30 минут
В помещении за лавкой бакалейщика, оказывавшего им гостеприимство, Тер-Багдасарьян, сидя напротив улыбающегося Федора Александровича Баланьева (причем от этой улыбки у него кровь стыла в жилах), пересказывал исповедь Комптона. Дослушав до конца, русский вздохнул:
— Все это крайне неприятно, дорогой Багдасарьян… во-первых, из-за ваших планов, которые, по-моему, оказались под угрозой… а во-вторых, потому что нам, очевидно, придется избавиться от целого ряда товарищей…
Армянину показалось, что его сердце сжала ледяная рука.
— Эти бристольские информаторы — просто болваны! Как они могли рекомендовать нам этого типа? Ладно, пусть поучатся, что такое чувство ответственности, в Сибири! И я сильно опасаюсь, дорогой Багдасарьян, как бы вам не пришлось их сопровождать…
— Мне?
— Вы продемонстрировали весьма прискорбное отсутствие чутья, дорогой Багдасарьян… я бы даже сказал, пагубное…
— Но как же я мог предвидеть, товарищ комиссар, что этот тип так стремительно впадет в мелкобуржуазную сентиментальность?
— Дорогой Тер-Багдасарьян, вам не хуже моего известно, что в нашей стране дар предвидения — необходимое условие выживания… Если я доложу о вашем промахе, дорогой Тер-Багдасарьян, наверняка найдутся люди, которые припомнят, что до тысяча девятьсот пятьдесят третьего года у себя в Ереване, в своей родной Армении, вы никогда не упускали случая воспевать Сталина… Помните, дорогой Тер-Багдасарьян, с каким энтузиазмом вы воспринимали культ личности?
— Так то до пятьдесят третьего, товарищ комиссар!
— Вся сила нашего законодательства в том, что оно не признает давности лет в отношении преступлений против государства. Вам очень нравится в Лондоне, Тер-Багдасарьян?
— Честно говоря…
— Ну да, ну да… Я слыхал, что ваш ресторан процветает и вам удается выжимать немало денег из этих свиней капиталистов-империалистов?
— Не больше, чем позволяет закон, товарищ комиссар!
Баланьев дружески хлопнул армянина по ляжке:
— Ох уж этот Багдасарьян!.. Боитесь ведь, что я отзову вас домой именем Партии?.. Жаль было бы покидать такое уютное гнездышко в Сохо и возвратиться в Армению… а то и оказаться в старой доброй Темзе, не так ли, дражайший?
— Вне всякого сомнения, товарищ комиссар.
— В таком случае, дорогой Тер-Багдасарьян, поскольку мы не можем медлить с похищением досье «Лавина», вот что вам придется сделать… и добиться успеха, если, конечно, вы не жаждете навлечь на себя крупные, очень крупные неприятности…
— Все это крайне неприятно, дорогой Багдасарьян… во-первых, из-за ваших планов, которые, по-моему, оказались под угрозой… а во-вторых, потому что нам, очевидно, придется избавиться от целого ряда товарищей…
Армянину показалось, что его сердце сжала ледяная рука.
— Эти бристольские информаторы — просто болваны! Как они могли рекомендовать нам этого типа? Ладно, пусть поучатся, что такое чувство ответственности, в Сибири! И я сильно опасаюсь, дорогой Багдасарьян, как бы вам не пришлось их сопровождать…
— Мне?
— Вы продемонстрировали весьма прискорбное отсутствие чутья, дорогой Багдасарьян… я бы даже сказал, пагубное…
— Но как же я мог предвидеть, товарищ комиссар, что этот тип так стремительно впадет в мелкобуржуазную сентиментальность?
— Дорогой Тер-Багдасарьян, вам не хуже моего известно, что в нашей стране дар предвидения — необходимое условие выживания… Если я доложу о вашем промахе, дорогой Тер-Багдасарьян, наверняка найдутся люди, которые припомнят, что до тысяча девятьсот пятьдесят третьего года у себя в Ереване, в своей родной Армении, вы никогда не упускали случая воспевать Сталина… Помните, дорогой Тер-Багдасарьян, с каким энтузиазмом вы воспринимали культ личности?
— Так то до пятьдесят третьего, товарищ комиссар!
— Вся сила нашего законодательства в том, что оно не признает давности лет в отношении преступлений против государства. Вам очень нравится в Лондоне, Тер-Багдасарьян?
— Честно говоря…
— Ну да, ну да… Я слыхал, что ваш ресторан процветает и вам удается выжимать немало денег из этих свиней капиталистов-империалистов?
— Не больше, чем позволяет закон, товарищ комиссар!
Баланьев дружески хлопнул армянина по ляжке:
— Ох уж этот Багдасарьян!.. Боитесь ведь, что я отзову вас домой именем Партии?.. Жаль было бы покидать такое уютное гнездышко в Сохо и возвратиться в Армению… а то и оказаться в старой доброй Темзе, не так ли, дражайший?
— Вне всякого сомнения, товарищ комиссар.
— В таком случае, дорогой Тер-Багдасарьян, поскольку мы не можем медлить с похищением досье «Лавина», вот что вам придется сделать… и добиться успеха, если, конечно, вы не жаждете навлечь на себя крупные, очень крупные неприятности…
17 часов 30 минут
Гарри Комптон уже начал подумывать, что ожидание слишком затянулось. Армянин ушел больше часу назад. Внезапно тот вырос перед ним, хотя молодой человек не слышал, как он вернулся. Гарри сразу заметил расстроенный вид ресторатора, чье дурное настроение немедленно сказалось на нем.
— По вашей вине, Петр Сергеевич Милукин, я рискую погибнуть самым скверным образом, а главное — гораздо раньше срока. И только потому, что на меня возлагают ответственность за все ваши глупости! Но имейте в виду, я вовсе не собираюсь умирать! Я виделся с тем человеком. Излишне говорить, что он крайне недоволен вами, но операция уже начата, и мы никак не можем изменить ее ход. Все уже размечено, и главные действующие лица получили предупреждение. А потому волей-неволей вам придется продолжать и добыть для нас досье «Лавина».
— Я отказываюсь!
— Отказываетесь, Петр Сергеевич?
— Я чувствую, что не гожусь в шпионы, и, кроме того, в конечном счете, пожалуй, предпочту жить в Англии, а не в СССР.
— Правда? А вам не кажется, что это решение малость запоздало?
— Во всяком случае, никто и ничто не заставит меня передумать!
— О, вы ошибаетесь, Петр Сергеевич… Я это сделаю!
— Вы? И каким же образом?
— Да очень простым, Петр Сергеевич. При первой же попытке неподчинения с вашей стороны, при малейших признаках дурных намерений очаровательная мисс Лайтфизер отправится в мир иной!
— Вы не посмеете!
— Еще как посмею, дорогой Петр Сергеевич! А чтобы доказать вам, что мы ни перед чем не отступим, сегодня вечером, когда вы поведете свою Пенелопу в кино, я прикончу ее драгоценную мамашу.
— По вашей вине, Петр Сергеевич Милукин, я рискую погибнуть самым скверным образом, а главное — гораздо раньше срока. И только потому, что на меня возлагают ответственность за все ваши глупости! Но имейте в виду, я вовсе не собираюсь умирать! Я виделся с тем человеком. Излишне говорить, что он крайне недоволен вами, но операция уже начата, и мы никак не можем изменить ее ход. Все уже размечено, и главные действующие лица получили предупреждение. А потому волей-неволей вам придется продолжать и добыть для нас досье «Лавина».
— Я отказываюсь!
— Отказываетесь, Петр Сергеевич?
— Я чувствую, что не гожусь в шпионы, и, кроме того, в конечном счете, пожалуй, предпочту жить в Англии, а не в СССР.
— Правда? А вам не кажется, что это решение малость запоздало?
— Во всяком случае, никто и ничто не заставит меня передумать!
— О, вы ошибаетесь, Петр Сергеевич… Я это сделаю!
— Вы? И каким же образом?
— Да очень простым, Петр Сергеевич. При первой же попытке неподчинения с вашей стороны, при малейших признаках дурных намерений очаровательная мисс Лайтфизер отправится в мир иной!
— Вы не посмеете!
— Еще как посмею, дорогой Петр Сергеевич! А чтобы доказать вам, что мы ни перед чем не отступим, сегодня вечером, когда вы поведете свою Пенелопу в кино, я прикончу ее драгоценную мамашу.