Страница:
Енька съежилась на своем кресле. Внутри автомобиль оказался во многом похож на машины ее времени – только гораздо просторнее, и видно было все вокруг через прозрачный пол и дверцы. Зеркал заднего вида у «аэрника» не оказалось, зато перед водителем светились несколько мониторов, на которых отображалось все, происходящее по бокам, сзади и внизу.
Летели минут двадцать, со скоростью километров двести в час. Под ними все так же был город – Москва, но Москва какая-то не такая. Четко сказать, что изменилось, Енька не могла, но чувствовала, что все здесь по-другому.
Водитель посадил машину на крышу высокого частного дома рядом с гигантским черным двухэтажным лайнером.
– Видишь, на чем наши депудады ледаюд? – поинтересовался мужик. – Пяднадцадь миллионов на новые деньги.
Еньке было совершенно неинтересно, на чем летают местные депутаты. Она вышла из «аэрника» и обнаружила, что на крыше тепло и безветренно. Вряд ли погода так резко поменялась – скорее, у хозяина была возможность контролировать микроклимат в доме и рядом с ним.
– С тобой все хорошо? – поинтересовался Аятоллов, поднявшийся на узкой платформе из люка в крыше. – Сексуальные домогательства, насилие, угрозы были?
– Не было, – мотнула головой девушка.
– Миша, проводи ее, и подберите ей одежду поприличнее, – негромко сказал хозяин дома.
Тут же из громадой черной машины выскочил охранник – эту породу Енька в Москве видела не раз. Высокий, крепкий, весь в черном, безликий и исполнительный.
– Бройдемде, – сказал он.
Енька пошла за ним. Они встали на платформу, которая бесшумно опустилась вниз. Ехали секунд десять, со всех сторон тускло светились одинаковые серые панели, окружающие платформу; вверху, сразу как они спустились, выдвинулась откуда-то сбоку еще одна платформа, готовая принять на себя Аятоллова.
Потом пластиковые стены разошлись в стороны, и Енька вместе с охранником оказалась в небольшой уютной комнате. Миша попросил девушку дать ему ладонь, она протянула руку, и тот приложил к ней свое запястье.
– Вы можеде бередвигадьзя бо дому везде, громе габинеда и личных комнад шева, – сказал он. – Я наздрою зиздему. В эдой комнаде гардероб, бригладывайде ладонь к замгам, выбирайде.
Закончив говорить, он вышел.
Енька пожала плечами – если водитель говорил странно, то этого типа вообще едва можно было понять.
Она прижала ладонь к ближайшему пульту, и перед ней распахнулись дверцы шкафа. Там на плечиках висели два десятка серых платьев, все разных фасонов, и все с виду ее размера. На полках рядом лежали аккуратно сложенные майки, белье, чулки и какие-то странные вещи, напоминающие скорее фантазии извращенца, чем женскую одежду.
Енька приложила ладонь к другому шкафу – там были джинсы и брюки, пиджаки и кофточки, так же с виду подходящие ей и так же безнадежно серые.
Она огляделась, подумав, что здесь повсюду могут быть натыканы камеры, но решила: даже если и так, не ходить же ей теперь всю жизнь в этом бесформенном балахоне!
Она быстро скинула его и, особо не выбирая, оделась. Зеркала в комнате Енька не нашла – по ее представлению, сделать гардеробную без зеркала было ошибкой, сравнимой по нелепости с созданием Господом пингвинов.
Через пару минут в дверь постучали. Енька сказала:
– Войдите.
Вошел Аятоллов. Он быстро окинул взглядом помещение, поморщился, набрал прямо в воздухе какой-то код, из стен тут же выдвинулись два простых деревянных креслица.
– Ну, Миша, конечно, не гений. Он не объяснил тебе, как раскрашивать одежду?
– Нет, – помотала головой Енька, понимая, что могла бы выглядеть гораздо лучше.
– И как менять тип ткани, и где здесь зеркало? – перечислял депутат и кандидат в президенты. – Вы уж простите старика, но я сейчас не буду вам это все показывать. Поверьте, вы выглядите великолепно, и все дело в вас – вы молоды и очаровательны, и даже заготовки вместо одежды не умаляют вашего великолепия.
Едва он перешел на «вы», Енька насторожилась. Дальше пошли комплименты – а мама Люба всегда говорила, что похвала – это взятка, а искусная похвала – наглый шантаж. Но слушать все равно было приятно.
– Что вам надо? – чуть грубее, чем собиралась, спросила она.
– Первый вопрос – вы подписывали какие-нибудь документы? Ну, делали жест рукой вот так? – Аятоллов показал, как именно, взмахнув ладонью дважды вверх и дважды вниз.
– Нет, – ответила девушка.
– Отлично. Вас спасли от неминуемой смерти или похитили в ситуации, когда вы могли выжить?
– Спасли от неминуемой смерти, – признала Енька. – Я точно знаю, что кинотеатр сгорел.
– Ничего, это тоже неплохо, – улыбнулся депутат. – Это значит, что я могу начинать скандал, и он не вызовет международного резонанса – мы, как страна, действуем в рамках всемирных соглашений. Следующий вопрос: вы готовы стать публичной персоной? Участвовать в шоу, давать интервью?
– Скорее нет, чем да, – осторожно ответила Енька.
– Я тороплю события. – Аятоллов рассмеялся. – Ладно, давайте вы – для того чтобы мне запросы сформулировали и информацию по вам накопали – сейчас скажете свою дату рождения, а также имя и фамилию… и, по-моему, у вас еще в ходу отчества были. Или до седьмого колена предков перечисляли? Я могу путать, я не историк.
– Евгения Васильевна Самойлова, – ответила девушка. – Дата рождения – семнадцатое декабря две тысячи третьего, Москва, Российская Федерация. Дата пожара в кинотеатре – четырнадцатое августа две тысячи девятнадцатого года. Премьера «Русских богов – 2». История вроде бы шумная была, никто не выжил, все выгорело напрочь.
– Отлично, – восхитился Аятоллов. – У вас тогда уже использовались электронные носители?
– Компакты, дискеты, флешки, карты, внешние диски, переносные компьютеры… – начала перечислять Енька, вспоминая свой реферат по основам сетевой безопасности.
– Потрясающе. – Депутат явно был доволен. – Всё, запросы уже пошли, думаю, досье вам сделают к завтрашнему утру. Вы завтра его посмотрите и, если что-то не совпадет, направите моих мальчиков на верный путь. А теперь давайте ваши вопросы, Евгения.
Енька задумалась. Ничего в голову не шло.
– Почему ваш охранник так странно говорит? – спросила она первое, что подумалось.
– А! – Аятоллов на секунду нахмурился. – Ты же из двадцатого века…
– Из двадцать первого, – поправила его девушка.
– Да все равно. В общем, в начале двадцать второго века была реформа русского языка. Перелопатили весь алфавит, оставили тринадцать букв – я ваши все не упомню, да и нынешние наизусть не скажу, в школе давно не был. – Кандидат в президенты улыбнулся. – Но суть в том, что убрали все лишние буквы, ять, мягкий знак и так далее. Оставили четыре гласных и девять согласных. Согласные тоже скомпоновали, глухие и звонкие вместе. В высших кругах, среди людей с образованием, обычно учатся выговаривать все буквы. А в низших не чувствуют разницы между «Д» и «Т», «Б» и «П», ну и так далее. Причем они нас понимают великолепно, а мы их – похуже, но тоже, в общем, нормально. Соответственно, чтобы стать начальником, ты должен хорошо говорить на «классическом русском», как мы его называем. Потому что иначе тебе будет сложно найти общий язык с людьми твоего уровня.
– Просто изменили алфавит, и все по-другому заговорили? – удивилась Енька. – Интересно! Ладно, вот вам второй вопрос: зачем меня притащили в ваше время? Я не жалуюсь, вроде как жизнь спасли… Но я не понимаю.
Аятоллов опять усмехнулся. Енька заметила легкие морщинки в уголках губ – этот человек явно часто улыбался.
– Мы подошли к сути. Но предупреждаю – история не быстрая. В середине двадцать второго века человечество изобрело лекарство от всех болезней. Инъекцию, которая автоматически излечивала от хронических заболеваний и предотвращала возможность инфицирования любой новой, еще даже не известной заразой. После некоторых исследований и доработок выяснили, что если ее ввести плоду в утробе, то у родившегося ребенка не будет плохой наследственности. Я не специалист, могу где-то ошибаться в деталях. В любом случае люди стали здоровее, красивее, увеличился срок жизни. Вырос так называемый КПД организма – стало можно есть гораздо меньше, а делать значительно больше. Инъекцию поставили себе практически все. В некоторых странах процедура была платной – за символические деньги. В других – обязательной, с уголовной ответственностью за уклонение. В третьих – добровольной, за государственный счет. У нас, к слову, инъекция делалась гражданам в обязательном порядке. Запомни, это важно. Через два поколения выяснилось, что внуки всех, получивших прививку, не могут есть обычную пищу, не могут пить воду, молоко или что-то еще из нормального человеческого рациона – полная непереносимость. Единственное, что принимал организм младенцев, – это кровь. Оптимально – человеческую, но можно было и животных.
Енька вздрогнула, услышав слово «кровь».
– Тут же, в течение нескольких месяцев после того, как убедились, что явление носит массовый характер, нашли способ создавать искусственную кровь с минимальными затратами. По эффекту для организма она оказалась идентична человеческой. А вот по вкусу – гораздо хуже, чем кровь коров или крыс. Самой вкусной была человеческая и, что печальнее всего, самой питательной – тоже. Причем от крови привитых пользы не ощущалось никакой, она даже была вредна. Во многих странах оставались диаспоры непривитых людей. Одни из них сдавали кровь как доноры, за приличные деньги – например, так было в Океании. Других, как в Китае, заперли в резервации. Через какое-то время выяснилось, что у непривитых людей, которые живут в отличных условиях, кровь очень вкусная и вроде как радует. А у тех, что десятилетиями влачили рабское существование, – она словно испорчена. Я могу попросить выкладки ученых, это не проблема. В общем, кровь имеет так называемый флер. У счастливых людей – хороший флер, у несчастных – плохой. А девяносто девять процентов населения уже были привиты. Клонирование – запрещено. С этого момента один процент людей во всем мире начал жить припеваючи.
Мы смогли, – продолжал Аятоллов, – интригами и разными махинациями собрать некоторое количество не привитых людей, для медицинских целей и – что скрывать! – для нужд самой высшей части населения – тех, кто решает проблемы государственного характера. А полгода назад практически вся наша диаспора непривитых умерла от инфекции. Лекарство нашли слишком поздно, из сорока тысяч человек погибло тридцать восемь. Двух тысяч не хватит даже на медицинские цели. Набирать новых – да кто ж нам позволит! Всем выгодно, чтобы Россия все время просила, умоляла, стояла на коленях. И вот тут выплыл на поверхность проект доктора Рябова. Дело в том, что около сорока лет назад была изобретена машина времени. Вернее – межконтинуумный преобразователь. Здесь я тоже могу ошибаться в деталях, но суть в том, что вначале доказали существование параллельных миров. Затем – что в некоторых из них время движется в обратную сторону. Наконец – что можно посылать в другой мир поле определенного вида. А дальше было уже дело техники. Мы смогли сделать так: направляем в другой мир поле, оно там искажается и попадает в наше прошлое. Есть масса ограничений, множество нюансов. В любом случае мы научились летать в прошлое, причем выбирая время и место. Почти сразу ООГ…
– Может быть, ООН? – поинтересовалась Енька.
– А, ты еще при ООН жила? – усмехнулся Аятоллов. – Где-то в первой половине двадцать первого века переименовали из-за неполиткорректности. Организация Объединенных Наций стала Организацией Объединенных Государств. Тогда как раз главой Франции был араб, а канцлером Германии – турок. В США, если не ошибаюсь, избрали президентом дочь мексиканских беженцев. Итак, возвращаясь к теме, ООГ почти сразу запретила путешествия во времени, опасность парадоксов существовала немалая. Но доктор Рябов нашел лазейку: согласно одному из постановлений той же ООГ, если есть возможность спасти детей, при этом никому не причиняя вреда, то можно нарушать другие постановления ООГ. И пока в ООГ принимают новый документ, который прямо запретит похищать обреченных на смерть детей из их времени, Россия экстренно пополняет свои запасы непривитых людей. В их числе и вы. Суть ясна?
– Да. – Енька подумала и добавила: – Но все равно как-то непонятно. Значит, с нами все делали законно? И еще: у меня перед тем, как я сбежала, брали кровь. Даже след от иглы есть!
Она закатала рукав, и депутат посмотрел на маленькую красную точку. Девушке показалось, что во взгляде кандидата в президенты мелькнула жадность.
– Нет, нарушений много, и на этом я смогу сыграть. – Аятоллов откинулся в кресле. – Вы не подписывали договор с государством, вам не обеспечены минимальные требования. На данный момент все вы лица без гражданства, то есть подпадаете под юрисдикцию ООГ. Но это уже детали, моя головная боль. А для тебя у меня есть вкусный ужин и небольшая комната с мягкой кроватью.
Вкуса пищи Енька не запомнила, равно как и не успела рассмотреть комнату. Едва опустив голову на подушку, она провалилась в сон, и там за ней бегала с розгой мама Люба и орала, что Енька не имеет права упустить свой шанс и обязана выйти замуж за перспективного Аятоллова. Енька отнекивалась и утверждала, что он старый и вообще вампир, на что появившаяся баба Таня предлагала отдать Аятоллова ей, старость, мол, не порок, а насчет вампира – она и не с такими упырями имела дело.
Следующие несколько дней прошли как в дурмане. Енька подписывала какие-то документы, беспрерывно махая рукой. Специально для нее Аятоллов поставил рядом со своим особняком временный домик – двухэтажный, общей площадью в двести квадратных метров.
Енька научилась формировать одежду – это оказалось не сложнее, чем играть в тетрис на самой маленькой скорости. Она изучала местный алфавит, училась водить аэромобиль – на самом деле тот летал сам, но в некоторых версиях можно было отключать часть автоматики, все равно шанс врезаться во что-нибудь оставался нулевым.
Потом потянулась неделя затишья – к этому времени Аятоллов закинул все нужные удочки, подготовился к атаке и постоянно куда-то ездил и с кем-то разговаривал.
Еньке же в ее шикарном домике с сауной, бассейном и виртуализатором, готовым перенести ее в любой выдуманный мир, было тоскливо.
Она дико скучала по родным, по две тысячи девятнадцатому. И по карантину, в котором остались Инна с ее страстным мальчиком и Артем. Там можно было общаться с близкими и интересными ей людьми.
Енька призналась себе, что лучше бы она тогда осталась в том центре, а не сбежала. Во всяком случае – жизнь была бы насыщеннее.
Потом закрутились какие-то заявления президента для прессы, постановления ООГ, кого-то снимали с постов, и она почему-то должна была этому радоваться. Енька уже даже не пробовала вникать во все. Ее возили на съемки, и она говорила там то, о чем ее просил Аятоллов. Чаще всего это совпадало с правдой, но не всегда.
Детей, выдернутых из прошлого, – всех, кроме Еньки, – перевели в какое-то шикарное место, она видела фотографии: громадный парк, аттракционы, бассейны и многое другое. Все они могли в любой момент по желанию получить гражданство.
Аятоллов говорил: «Мы выиграли». Енька покупала себе драгоценности и пускала старинные монеты «блинчиком» в бассейне, считая подпрыгивания над водой.
Она хотела попроситься к своим современникам, к вальсу и парку аттракционов. Но понимала, что, во-первых, обидит этим кандидата в президенты, а во-вторых, ее все равно не отпустят – слишком многое уже было завязано на девочку.
Однажды ночью она проснулась оттого, что над кроватью кто-то стоял. Жестом включив свет, Енька увидела над собой худющего и заросшего Тём-Тёмыча в сером комбинезоне, висящем на нем как на пугале. Каким образом он смог не только найти ее, но и проникнуть на хорошо охраняемую территорию и взломать все замки, было просто непостижимо.
– Я сбежал месяц назад, во время переезда, – заявил он. – Искал тебя, думал, тебя держат как в тюрьме.
Он сел рядом с кроватью и заплакал. Енька еще не проснулась и никак не могла сообразить, почему нормальный с виду парень – и вдруг ревет.
– Я выяснил, где находится центр континуумных полей, – всхлипнув, сообщил Артем. – Продумал, как туда попасть, подобрал коды. Пришел спасать тебя… А у тебя все так роскошно… И двери изнутри не заперты.
– Ну и дурак ты, Тём-Тёмыч, – обиделась Енька. – Пришел спасать – так спасай, а не реви!
– Правда? – удивился Артем.
– Правда, – ответила она. Что-то по подобному поводу говорила мама Люба, что-то нелицеприятное, но девушке было все равно.
Она опустилась на колени рядом с Тём-Тёмычем, взяла в ладони его лицо, по которому, оставляя грязные дорожки, текли слезы, и поцеловала.
Осторожно, легко, словно опасаясь, что ответа не будет.
Поцеловала так, чтобы просто почувствовать его вкус. Чтобы понять – каково это, когда за прекрасной дамой в логово дракона вламывается ее рыцарь.
А что случится дальше – ей было плевать. Ворваться в этот их континуумный центр? Украсть машину времени? Нырнуть наугад куда-нибудь туда, где люди еще не начали пить кровь друг друга?..
– И ты пойдешь со мной, туда… непонятно куда? – Артем оторвался от Еньки.
– Да, – ответила она и снова прижалась к его губам.
Я хотел, чтобы все сразу становилось ясно из названия: и про подростковость рассказа, и про путешествие в будущее, и про то, что это самое будущее – в общем-то просто продолжение нашего настоящего, хотя и совсем-совсем другое.
И я придумал такое слово: «тенегрядущедоброе». На мой взгляд, оно содержит все нужное. При этом название выделяется из ряда и запоминается – может, даже не побуквенно, а своим настроением, нарочитой громоздкостью и необычностью.
Республика Знаний
Глава первая
Летели минут двадцать, со скоростью километров двести в час. Под ними все так же был город – Москва, но Москва какая-то не такая. Четко сказать, что изменилось, Енька не могла, но чувствовала, что все здесь по-другому.
Водитель посадил машину на крышу высокого частного дома рядом с гигантским черным двухэтажным лайнером.
– Видишь, на чем наши депудады ледаюд? – поинтересовался мужик. – Пяднадцадь миллионов на новые деньги.
Еньке было совершенно неинтересно, на чем летают местные депутаты. Она вышла из «аэрника» и обнаружила, что на крыше тепло и безветренно. Вряд ли погода так резко поменялась – скорее, у хозяина была возможность контролировать микроклимат в доме и рядом с ним.
– С тобой все хорошо? – поинтересовался Аятоллов, поднявшийся на узкой платформе из люка в крыше. – Сексуальные домогательства, насилие, угрозы были?
– Не было, – мотнула головой девушка.
– Миша, проводи ее, и подберите ей одежду поприличнее, – негромко сказал хозяин дома.
Тут же из громадой черной машины выскочил охранник – эту породу Енька в Москве видела не раз. Высокий, крепкий, весь в черном, безликий и исполнительный.
– Бройдемде, – сказал он.
Енька пошла за ним. Они встали на платформу, которая бесшумно опустилась вниз. Ехали секунд десять, со всех сторон тускло светились одинаковые серые панели, окружающие платформу; вверху, сразу как они спустились, выдвинулась откуда-то сбоку еще одна платформа, готовая принять на себя Аятоллова.
Потом пластиковые стены разошлись в стороны, и Енька вместе с охранником оказалась в небольшой уютной комнате. Миша попросил девушку дать ему ладонь, она протянула руку, и тот приложил к ней свое запястье.
– Вы можеде бередвигадьзя бо дому везде, громе габинеда и личных комнад шева, – сказал он. – Я наздрою зиздему. В эдой комнаде гардероб, бригладывайде ладонь к замгам, выбирайде.
Закончив говорить, он вышел.
Енька пожала плечами – если водитель говорил странно, то этого типа вообще едва можно было понять.
Она прижала ладонь к ближайшему пульту, и перед ней распахнулись дверцы шкафа. Там на плечиках висели два десятка серых платьев, все разных фасонов, и все с виду ее размера. На полках рядом лежали аккуратно сложенные майки, белье, чулки и какие-то странные вещи, напоминающие скорее фантазии извращенца, чем женскую одежду.
Енька приложила ладонь к другому шкафу – там были джинсы и брюки, пиджаки и кофточки, так же с виду подходящие ей и так же безнадежно серые.
Она огляделась, подумав, что здесь повсюду могут быть натыканы камеры, но решила: даже если и так, не ходить же ей теперь всю жизнь в этом бесформенном балахоне!
Она быстро скинула его и, особо не выбирая, оделась. Зеркала в комнате Енька не нашла – по ее представлению, сделать гардеробную без зеркала было ошибкой, сравнимой по нелепости с созданием Господом пингвинов.
Через пару минут в дверь постучали. Енька сказала:
– Войдите.
Вошел Аятоллов. Он быстро окинул взглядом помещение, поморщился, набрал прямо в воздухе какой-то код, из стен тут же выдвинулись два простых деревянных креслица.
– Ну, Миша, конечно, не гений. Он не объяснил тебе, как раскрашивать одежду?
– Нет, – помотала головой Енька, понимая, что могла бы выглядеть гораздо лучше.
– И как менять тип ткани, и где здесь зеркало? – перечислял депутат и кандидат в президенты. – Вы уж простите старика, но я сейчас не буду вам это все показывать. Поверьте, вы выглядите великолепно, и все дело в вас – вы молоды и очаровательны, и даже заготовки вместо одежды не умаляют вашего великолепия.
Едва он перешел на «вы», Енька насторожилась. Дальше пошли комплименты – а мама Люба всегда говорила, что похвала – это взятка, а искусная похвала – наглый шантаж. Но слушать все равно было приятно.
– Что вам надо? – чуть грубее, чем собиралась, спросила она.
– Первый вопрос – вы подписывали какие-нибудь документы? Ну, делали жест рукой вот так? – Аятоллов показал, как именно, взмахнув ладонью дважды вверх и дважды вниз.
– Нет, – ответила девушка.
– Отлично. Вас спасли от неминуемой смерти или похитили в ситуации, когда вы могли выжить?
– Спасли от неминуемой смерти, – признала Енька. – Я точно знаю, что кинотеатр сгорел.
– Ничего, это тоже неплохо, – улыбнулся депутат. – Это значит, что я могу начинать скандал, и он не вызовет международного резонанса – мы, как страна, действуем в рамках всемирных соглашений. Следующий вопрос: вы готовы стать публичной персоной? Участвовать в шоу, давать интервью?
– Скорее нет, чем да, – осторожно ответила Енька.
– Я тороплю события. – Аятоллов рассмеялся. – Ладно, давайте вы – для того чтобы мне запросы сформулировали и информацию по вам накопали – сейчас скажете свою дату рождения, а также имя и фамилию… и, по-моему, у вас еще в ходу отчества были. Или до седьмого колена предков перечисляли? Я могу путать, я не историк.
– Евгения Васильевна Самойлова, – ответила девушка. – Дата рождения – семнадцатое декабря две тысячи третьего, Москва, Российская Федерация. Дата пожара в кинотеатре – четырнадцатое августа две тысячи девятнадцатого года. Премьера «Русских богов – 2». История вроде бы шумная была, никто не выжил, все выгорело напрочь.
– Отлично, – восхитился Аятоллов. – У вас тогда уже использовались электронные носители?
– Компакты, дискеты, флешки, карты, внешние диски, переносные компьютеры… – начала перечислять Енька, вспоминая свой реферат по основам сетевой безопасности.
– Потрясающе. – Депутат явно был доволен. – Всё, запросы уже пошли, думаю, досье вам сделают к завтрашнему утру. Вы завтра его посмотрите и, если что-то не совпадет, направите моих мальчиков на верный путь. А теперь давайте ваши вопросы, Евгения.
Енька задумалась. Ничего в голову не шло.
– Почему ваш охранник так странно говорит? – спросила она первое, что подумалось.
– А! – Аятоллов на секунду нахмурился. – Ты же из двадцатого века…
– Из двадцать первого, – поправила его девушка.
– Да все равно. В общем, в начале двадцать второго века была реформа русского языка. Перелопатили весь алфавит, оставили тринадцать букв – я ваши все не упомню, да и нынешние наизусть не скажу, в школе давно не был. – Кандидат в президенты улыбнулся. – Но суть в том, что убрали все лишние буквы, ять, мягкий знак и так далее. Оставили четыре гласных и девять согласных. Согласные тоже скомпоновали, глухие и звонкие вместе. В высших кругах, среди людей с образованием, обычно учатся выговаривать все буквы. А в низших не чувствуют разницы между «Д» и «Т», «Б» и «П», ну и так далее. Причем они нас понимают великолепно, а мы их – похуже, но тоже, в общем, нормально. Соответственно, чтобы стать начальником, ты должен хорошо говорить на «классическом русском», как мы его называем. Потому что иначе тебе будет сложно найти общий язык с людьми твоего уровня.
– Просто изменили алфавит, и все по-другому заговорили? – удивилась Енька. – Интересно! Ладно, вот вам второй вопрос: зачем меня притащили в ваше время? Я не жалуюсь, вроде как жизнь спасли… Но я не понимаю.
Аятоллов опять усмехнулся. Енька заметила легкие морщинки в уголках губ – этот человек явно часто улыбался.
– Мы подошли к сути. Но предупреждаю – история не быстрая. В середине двадцать второго века человечество изобрело лекарство от всех болезней. Инъекцию, которая автоматически излечивала от хронических заболеваний и предотвращала возможность инфицирования любой новой, еще даже не известной заразой. После некоторых исследований и доработок выяснили, что если ее ввести плоду в утробе, то у родившегося ребенка не будет плохой наследственности. Я не специалист, могу где-то ошибаться в деталях. В любом случае люди стали здоровее, красивее, увеличился срок жизни. Вырос так называемый КПД организма – стало можно есть гораздо меньше, а делать значительно больше. Инъекцию поставили себе практически все. В некоторых странах процедура была платной – за символические деньги. В других – обязательной, с уголовной ответственностью за уклонение. В третьих – добровольной, за государственный счет. У нас, к слову, инъекция делалась гражданам в обязательном порядке. Запомни, это важно. Через два поколения выяснилось, что внуки всех, получивших прививку, не могут есть обычную пищу, не могут пить воду, молоко или что-то еще из нормального человеческого рациона – полная непереносимость. Единственное, что принимал организм младенцев, – это кровь. Оптимально – человеческую, но можно было и животных.
Енька вздрогнула, услышав слово «кровь».
– Тут же, в течение нескольких месяцев после того, как убедились, что явление носит массовый характер, нашли способ создавать искусственную кровь с минимальными затратами. По эффекту для организма она оказалась идентична человеческой. А вот по вкусу – гораздо хуже, чем кровь коров или крыс. Самой вкусной была человеческая и, что печальнее всего, самой питательной – тоже. Причем от крови привитых пользы не ощущалось никакой, она даже была вредна. Во многих странах оставались диаспоры непривитых людей. Одни из них сдавали кровь как доноры, за приличные деньги – например, так было в Океании. Других, как в Китае, заперли в резервации. Через какое-то время выяснилось, что у непривитых людей, которые живут в отличных условиях, кровь очень вкусная и вроде как радует. А у тех, что десятилетиями влачили рабское существование, – она словно испорчена. Я могу попросить выкладки ученых, это не проблема. В общем, кровь имеет так называемый флер. У счастливых людей – хороший флер, у несчастных – плохой. А девяносто девять процентов населения уже были привиты. Клонирование – запрещено. С этого момента один процент людей во всем мире начал жить припеваючи.
Мы смогли, – продолжал Аятоллов, – интригами и разными махинациями собрать некоторое количество не привитых людей, для медицинских целей и – что скрывать! – для нужд самой высшей части населения – тех, кто решает проблемы государственного характера. А полгода назад практически вся наша диаспора непривитых умерла от инфекции. Лекарство нашли слишком поздно, из сорока тысяч человек погибло тридцать восемь. Двух тысяч не хватит даже на медицинские цели. Набирать новых – да кто ж нам позволит! Всем выгодно, чтобы Россия все время просила, умоляла, стояла на коленях. И вот тут выплыл на поверхность проект доктора Рябова. Дело в том, что около сорока лет назад была изобретена машина времени. Вернее – межконтинуумный преобразователь. Здесь я тоже могу ошибаться в деталях, но суть в том, что вначале доказали существование параллельных миров. Затем – что в некоторых из них время движется в обратную сторону. Наконец – что можно посылать в другой мир поле определенного вида. А дальше было уже дело техники. Мы смогли сделать так: направляем в другой мир поле, оно там искажается и попадает в наше прошлое. Есть масса ограничений, множество нюансов. В любом случае мы научились летать в прошлое, причем выбирая время и место. Почти сразу ООГ…
– Может быть, ООН? – поинтересовалась Енька.
– А, ты еще при ООН жила? – усмехнулся Аятоллов. – Где-то в первой половине двадцать первого века переименовали из-за неполиткорректности. Организация Объединенных Наций стала Организацией Объединенных Государств. Тогда как раз главой Франции был араб, а канцлером Германии – турок. В США, если не ошибаюсь, избрали президентом дочь мексиканских беженцев. Итак, возвращаясь к теме, ООГ почти сразу запретила путешествия во времени, опасность парадоксов существовала немалая. Но доктор Рябов нашел лазейку: согласно одному из постановлений той же ООГ, если есть возможность спасти детей, при этом никому не причиняя вреда, то можно нарушать другие постановления ООГ. И пока в ООГ принимают новый документ, который прямо запретит похищать обреченных на смерть детей из их времени, Россия экстренно пополняет свои запасы непривитых людей. В их числе и вы. Суть ясна?
– Да. – Енька подумала и добавила: – Но все равно как-то непонятно. Значит, с нами все делали законно? И еще: у меня перед тем, как я сбежала, брали кровь. Даже след от иглы есть!
Она закатала рукав, и депутат посмотрел на маленькую красную точку. Девушке показалось, что во взгляде кандидата в президенты мелькнула жадность.
– Нет, нарушений много, и на этом я смогу сыграть. – Аятоллов откинулся в кресле. – Вы не подписывали договор с государством, вам не обеспечены минимальные требования. На данный момент все вы лица без гражданства, то есть подпадаете под юрисдикцию ООГ. Но это уже детали, моя головная боль. А для тебя у меня есть вкусный ужин и небольшая комната с мягкой кроватью.
Вкуса пищи Енька не запомнила, равно как и не успела рассмотреть комнату. Едва опустив голову на подушку, она провалилась в сон, и там за ней бегала с розгой мама Люба и орала, что Енька не имеет права упустить свой шанс и обязана выйти замуж за перспективного Аятоллова. Енька отнекивалась и утверждала, что он старый и вообще вампир, на что появившаяся баба Таня предлагала отдать Аятоллова ей, старость, мол, не порок, а насчет вампира – она и не с такими упырями имела дело.
Следующие несколько дней прошли как в дурмане. Енька подписывала какие-то документы, беспрерывно махая рукой. Специально для нее Аятоллов поставил рядом со своим особняком временный домик – двухэтажный, общей площадью в двести квадратных метров.
Енька научилась формировать одежду – это оказалось не сложнее, чем играть в тетрис на самой маленькой скорости. Она изучала местный алфавит, училась водить аэромобиль – на самом деле тот летал сам, но в некоторых версиях можно было отключать часть автоматики, все равно шанс врезаться во что-нибудь оставался нулевым.
Потом потянулась неделя затишья – к этому времени Аятоллов закинул все нужные удочки, подготовился к атаке и постоянно куда-то ездил и с кем-то разговаривал.
Еньке же в ее шикарном домике с сауной, бассейном и виртуализатором, готовым перенести ее в любой выдуманный мир, было тоскливо.
Она дико скучала по родным, по две тысячи девятнадцатому. И по карантину, в котором остались Инна с ее страстным мальчиком и Артем. Там можно было общаться с близкими и интересными ей людьми.
Енька призналась себе, что лучше бы она тогда осталась в том центре, а не сбежала. Во всяком случае – жизнь была бы насыщеннее.
Потом закрутились какие-то заявления президента для прессы, постановления ООГ, кого-то снимали с постов, и она почему-то должна была этому радоваться. Енька уже даже не пробовала вникать во все. Ее возили на съемки, и она говорила там то, о чем ее просил Аятоллов. Чаще всего это совпадало с правдой, но не всегда.
Детей, выдернутых из прошлого, – всех, кроме Еньки, – перевели в какое-то шикарное место, она видела фотографии: громадный парк, аттракционы, бассейны и многое другое. Все они могли в любой момент по желанию получить гражданство.
Аятоллов говорил: «Мы выиграли». Енька покупала себе драгоценности и пускала старинные монеты «блинчиком» в бассейне, считая подпрыгивания над водой.
Она хотела попроситься к своим современникам, к вальсу и парку аттракционов. Но понимала, что, во-первых, обидит этим кандидата в президенты, а во-вторых, ее все равно не отпустят – слишком многое уже было завязано на девочку.
Однажды ночью она проснулась оттого, что над кроватью кто-то стоял. Жестом включив свет, Енька увидела над собой худющего и заросшего Тём-Тёмыча в сером комбинезоне, висящем на нем как на пугале. Каким образом он смог не только найти ее, но и проникнуть на хорошо охраняемую территорию и взломать все замки, было просто непостижимо.
– Я сбежал месяц назад, во время переезда, – заявил он. – Искал тебя, думал, тебя держат как в тюрьме.
Он сел рядом с кроватью и заплакал. Енька еще не проснулась и никак не могла сообразить, почему нормальный с виду парень – и вдруг ревет.
– Я выяснил, где находится центр континуумных полей, – всхлипнув, сообщил Артем. – Продумал, как туда попасть, подобрал коды. Пришел спасать тебя… А у тебя все так роскошно… И двери изнутри не заперты.
– Ну и дурак ты, Тём-Тёмыч, – обиделась Енька. – Пришел спасать – так спасай, а не реви!
– Правда? – удивился Артем.
– Правда, – ответила она. Что-то по подобному поводу говорила мама Люба, что-то нелицеприятное, но девушке было все равно.
Она опустилась на колени рядом с Тём-Тёмычем, взяла в ладони его лицо, по которому, оставляя грязные дорожки, текли слезы, и поцеловала.
Осторожно, легко, словно опасаясь, что ответа не будет.
Поцеловала так, чтобы просто почувствовать его вкус. Чтобы понять – каково это, когда за прекрасной дамой в логово дракона вламывается ее рыцарь.
А что случится дальше – ей было плевать. Ворваться в этот их континуумный центр? Украсть машину времени? Нырнуть наугад куда-нибудь туда, где люди еще не начали пить кровь друг друга?..
– И ты пойдешь со мной, туда… непонятно куда? – Артем оторвался от Еньки.
– Да, – ответила она и снова прижалась к его губам.
Примечание автора
Однажды я задумал написать подростковый фантастический рассказ про обычного ребенка, волей случая попадающего в будущее. Нормальное такое будущее, которое растет из нашего настоящего – не злое, не доброе, но в то же время тревожное и с какими-то своими чаяниями и надеждами.Я хотел, чтобы все сразу становилось ясно из названия: и про подростковость рассказа, и про путешествие в будущее, и про то, что это самое будущее – в общем-то просто продолжение нашего настоящего, хотя и совсем-совсем другое.
И я придумал такое слово: «тенегрядущедоброе». На мой взгляд, оно содержит все нужное. При этом название выделяется из ряда и запоминается – может, даже не побуквенно, а своим настроением, нарочитой громоздкостью и необычностью.
Республика Знаний
Глава первая
Председатель брызгал слюной:
– Таким, как ты, прямая дорога в школу! А потом в университет! Всю жизнь по учебным заведениям!
Это он, конечно, загнул. Шурик слушал вполуха – больше всего его интересовало, обнаружат они истинные размеры кражи или же будут наказывать только за один мешок.
– Нет, ну вы посмотрите, – распалялся председатель, – каков наглец! Папашка его уже третье высшее получает, мы тут из жалости выродка пригреваем – а он у нас, благодетелей, зерно ворует!
В кабинете они были вдвоем. За серым от грязи столом – председатель, весь состоящий из перекатывающихся валиков жира, а в углу, на хлипком стуле – Шуранды Аланов, пятнадцатилетний нарушитель закона.
Худой, длинный, с голодным взглядом.
В дверь постучали, не дожидаясь ответа, приоткрыли ее – и в узкую щель протиснулась потная лысая голова заместителя председателя.
Желтоватая кожа туго обтягивала кость, и впечатление получалось жуткое – будто бы кто-то надел на руку череп и засунул его в дверь.
– Там семи мешков не хватает, – задвигалась нижняя челюсть. – И еще пуда соли.
– Ложь! Я только шесть взял! И без соли! – выдал себя Шурик.
– Готовь рапорт, – неожиданно тихо произнес председатель. – И спиши на него падеж четырех коров, полторы тонны арматуры и девятнадцать мешков цемента. Позвони куратору из района, пусть присылает приставов.
Мальчик обалдело посмотрел по сторонам – но ничего, кроме оседающих в его сознании слов, не указывало на то, что мир перевернулся. Он взглянул на окно: за стеклом виднелись ржавые прутья решетки, за ними – размокшее от непрерывных дождей поле, в котором уныло ковырялись колхозники.
– Но это же нечестно…
– А разнарядки на план сбрасывать – честно? А рабочих в солдаты забривать – честно? А семенной фонд в рамках сбора налогов уменьшать – честно? – заорал председатель. Череп заместителя исчез, дверь с тихим скрипом прикрылась. – Там, в университете, всякие умники сидят – вот с них и спросишь!
Мать болела уже второй год, старшая сестра уехала в город и пропала. Может, тоже что не так сделала – и угодила в университет…
Уже на пересылке Шурик обнаружил, что ушлый заместитель неправильно проставил его возраст – вместо пятнадцати записал шестнадцать, и теперь шансов обойтись ускоренными курсами практически не осталось.
Первую часть пути он проделал даже с некоторым комфортом – в автомобиле пристава с зарешеченным салоном. Нормально лечь там было сложно, но, подогнув длинные ноги, Шурик умудрился немного поспать.
Потом, в камере на пересылке, он познакомился с другими абитуриентами, ненамного старше него – одного взяли за контрабанду, еще двое попались на мелких кражах.
Обращались с ними приставы довольно терпимо, били нечасто, кормили каждый день. Говорить между собой абитуриентам было практически не о чем – так, о девушках, о своих колхозах, о сволочах-председателях.
Через неделю все темы оказались исчерпаны, анекдоты рассказаны по нескольку раз. И парни уже даже с нетерпением ждали конвоя, который сопроводит их в город, на распределение к куратору.
– А меня небось оправдают! – надеялся глуповатый Небоська. – Небось никому я там не нужен. Мне-то небось и учиться-то не за что, я-то небось и прав во всем!
– Жди! Надейся! – иронизировал Контра, взятый на попытке провезти через границу мешок с иконами. – Нам уже нечего терять. Все, теперь прямая дорога – или на всю жизнь в отстойник, или пробиваться в академики.
Слово прозвучало. Стать академиком мог далеко не каждый – надо было отречься от закона и всю жизнь провести в преступлениях, обязательно перемежая их регулярными посещениями учебных заведений.
Не один год проходил, прежде чем обычный абитуриент становился академиком. А то и не одно десятилетие.
В этот вечер они больше не разговаривали – пару раз Небоська пытался завести свою песню про то, как его отпустят и он вернется в колхоз, но даже его приятель Апочука, второй попавшийся на бытовой краже, не поддерживал беседы.
А на следующее утро в камеру привели новенького. В отличие от остальных, он был одет не в грязную льняную одежду, а в настоящие хлопковые штаны и рубашку из искусственного шелка.
На вопросы новенький не отвечал, только хлюпал окровавленным носом и тер ребра – видимо, хорошо ему досталось.
Его порцию было решено поделить между собой. Шурик внутренне ощутил протест – жаль человека, да и интересно же: кто он, откуда такой, – поэтому чуть-чуть еды он отложил и, когда остальные обитатели камеры уснули, тихо подобрался к новенькому.
– На, – шепнул он, сунув хлеб под нос несуразному абитуриенту, – ешь.
Тот жадно заглотил предложенное, а потом посмотрел на Шурика снизу вверх глазами собаки, которую внезапно погладили после долгих издевательств.
– Как тебя звать?
Новенький вначале промолчал, а потом все-таки ответил:
– Ашур.
Голос его был хриплый, словно прокуренный насквозь – хотя табак стоил безумно дорого, и даже председатель почитал за счастье, если ему удавалось посмолить хотя бы раза два-три в месяц. Такой же голос был у пристава – вот кто дымил не переставая. Шурик вначале радовался, вдыхая редкий и странный дым, а потом его стало тошнить, да так и мутило всю дорогу, то меньше, то больше.
– Тезки, значит. Ты ведь не местный, точно? Не колхозное у тебя лицо. И одежда.
– Я из Ракоповки. Это такое маленькое государство на севере от вас. У нашей семьи нет денег на то, чтобы дать мне приличное образование… – Шурик оторопел. Что же получается – у них еще и деньги за это платят? – А у вас, по слухам, бесплатное обучение. Государство своих студентов содержит. Главное, чтобы было желание учиться. Чтобы сам, своей головой… А меня на границе взяли – избили, в тюрьму сразу!
– В абитуру, – автоматически поправил Шурик. – Образование у нас и вправду бесплатное.
У новичка проснулось желание говорить, он рассказывал про то, как его родители работали, не жалея сил, все для того, чтобы их дети попали в университет, – а Шурик сидел в темноте рядом с его нарами, прислонившись спиной к сырой стене, и размышлял.
Утром он проснулся от жесточайшей судороги, которая свела его тело, заставляя выгибаться в непристойных движениях – благо, остальные спали.
А потом пришел конвой с приставом, и Шурика забрали на распределение.
Куратор долго изучал его документы, затем мрачно посмотрел на парня.
– Потомственный академик, а? – Присутствующие – десяток конвойных, двое приставов и писец – дружно захихикали, подобострастно глядя на куратора. – Что это в документах написано: шестнадцать лет, а по моим данным – пятнадцать? Отвечай!
– Мне пятнадцать. – Шурик воспрянул. Вроде как появился шанс попасть в училище! Там, по слухам, попроще, да и после еще можно устроиться в жизни.
– Все вы так говорите! А кто будет трудиться на благо Родины? У тебя в списке – кражи, хищения, поджог, подлог, изменнические разговоры и подрыв авторитета непосредственного начальства! А также нездоровый интерес к знаниям – неужели ты и вправду не удовлетворился церковно-приходской школой?
– Таким, как ты, прямая дорога в школу! А потом в университет! Всю жизнь по учебным заведениям!
Это он, конечно, загнул. Шурик слушал вполуха – больше всего его интересовало, обнаружат они истинные размеры кражи или же будут наказывать только за один мешок.
– Нет, ну вы посмотрите, – распалялся председатель, – каков наглец! Папашка его уже третье высшее получает, мы тут из жалости выродка пригреваем – а он у нас, благодетелей, зерно ворует!
В кабинете они были вдвоем. За серым от грязи столом – председатель, весь состоящий из перекатывающихся валиков жира, а в углу, на хлипком стуле – Шуранды Аланов, пятнадцатилетний нарушитель закона.
Худой, длинный, с голодным взглядом.
В дверь постучали, не дожидаясь ответа, приоткрыли ее – и в узкую щель протиснулась потная лысая голова заместителя председателя.
Желтоватая кожа туго обтягивала кость, и впечатление получалось жуткое – будто бы кто-то надел на руку череп и засунул его в дверь.
– Там семи мешков не хватает, – задвигалась нижняя челюсть. – И еще пуда соли.
– Ложь! Я только шесть взял! И без соли! – выдал себя Шурик.
– Готовь рапорт, – неожиданно тихо произнес председатель. – И спиши на него падеж четырех коров, полторы тонны арматуры и девятнадцать мешков цемента. Позвони куратору из района, пусть присылает приставов.
Мальчик обалдело посмотрел по сторонам – но ничего, кроме оседающих в его сознании слов, не указывало на то, что мир перевернулся. Он взглянул на окно: за стеклом виднелись ржавые прутья решетки, за ними – размокшее от непрерывных дождей поле, в котором уныло ковырялись колхозники.
– Но это же нечестно…
– А разнарядки на план сбрасывать – честно? А рабочих в солдаты забривать – честно? А семенной фонд в рамках сбора налогов уменьшать – честно? – заорал председатель. Череп заместителя исчез, дверь с тихим скрипом прикрылась. – Там, в университете, всякие умники сидят – вот с них и спросишь!
Мать болела уже второй год, старшая сестра уехала в город и пропала. Может, тоже что не так сделала – и угодила в университет…
Уже на пересылке Шурик обнаружил, что ушлый заместитель неправильно проставил его возраст – вместо пятнадцати записал шестнадцать, и теперь шансов обойтись ускоренными курсами практически не осталось.
Первую часть пути он проделал даже с некоторым комфортом – в автомобиле пристава с зарешеченным салоном. Нормально лечь там было сложно, но, подогнув длинные ноги, Шурик умудрился немного поспать.
Потом, в камере на пересылке, он познакомился с другими абитуриентами, ненамного старше него – одного взяли за контрабанду, еще двое попались на мелких кражах.
Обращались с ними приставы довольно терпимо, били нечасто, кормили каждый день. Говорить между собой абитуриентам было практически не о чем – так, о девушках, о своих колхозах, о сволочах-председателях.
Через неделю все темы оказались исчерпаны, анекдоты рассказаны по нескольку раз. И парни уже даже с нетерпением ждали конвоя, который сопроводит их в город, на распределение к куратору.
– А меня небось оправдают! – надеялся глуповатый Небоська. – Небось никому я там не нужен. Мне-то небось и учиться-то не за что, я-то небось и прав во всем!
– Жди! Надейся! – иронизировал Контра, взятый на попытке провезти через границу мешок с иконами. – Нам уже нечего терять. Все, теперь прямая дорога – или на всю жизнь в отстойник, или пробиваться в академики.
Слово прозвучало. Стать академиком мог далеко не каждый – надо было отречься от закона и всю жизнь провести в преступлениях, обязательно перемежая их регулярными посещениями учебных заведений.
Не один год проходил, прежде чем обычный абитуриент становился академиком. А то и не одно десятилетие.
В этот вечер они больше не разговаривали – пару раз Небоська пытался завести свою песню про то, как его отпустят и он вернется в колхоз, но даже его приятель Апочука, второй попавшийся на бытовой краже, не поддерживал беседы.
А на следующее утро в камеру привели новенького. В отличие от остальных, он был одет не в грязную льняную одежду, а в настоящие хлопковые штаны и рубашку из искусственного шелка.
На вопросы новенький не отвечал, только хлюпал окровавленным носом и тер ребра – видимо, хорошо ему досталось.
Его порцию было решено поделить между собой. Шурик внутренне ощутил протест – жаль человека, да и интересно же: кто он, откуда такой, – поэтому чуть-чуть еды он отложил и, когда остальные обитатели камеры уснули, тихо подобрался к новенькому.
– На, – шепнул он, сунув хлеб под нос несуразному абитуриенту, – ешь.
Тот жадно заглотил предложенное, а потом посмотрел на Шурика снизу вверх глазами собаки, которую внезапно погладили после долгих издевательств.
– Как тебя звать?
Новенький вначале промолчал, а потом все-таки ответил:
– Ашур.
Голос его был хриплый, словно прокуренный насквозь – хотя табак стоил безумно дорого, и даже председатель почитал за счастье, если ему удавалось посмолить хотя бы раза два-три в месяц. Такой же голос был у пристава – вот кто дымил не переставая. Шурик вначале радовался, вдыхая редкий и странный дым, а потом его стало тошнить, да так и мутило всю дорогу, то меньше, то больше.
– Тезки, значит. Ты ведь не местный, точно? Не колхозное у тебя лицо. И одежда.
– Я из Ракоповки. Это такое маленькое государство на севере от вас. У нашей семьи нет денег на то, чтобы дать мне приличное образование… – Шурик оторопел. Что же получается – у них еще и деньги за это платят? – А у вас, по слухам, бесплатное обучение. Государство своих студентов содержит. Главное, чтобы было желание учиться. Чтобы сам, своей головой… А меня на границе взяли – избили, в тюрьму сразу!
– В абитуру, – автоматически поправил Шурик. – Образование у нас и вправду бесплатное.
У новичка проснулось желание говорить, он рассказывал про то, как его родители работали, не жалея сил, все для того, чтобы их дети попали в университет, – а Шурик сидел в темноте рядом с его нарами, прислонившись спиной к сырой стене, и размышлял.
Утром он проснулся от жесточайшей судороги, которая свела его тело, заставляя выгибаться в непристойных движениях – благо, остальные спали.
А потом пришел конвой с приставом, и Шурика забрали на распределение.
Куратор долго изучал его документы, затем мрачно посмотрел на парня.
– Потомственный академик, а? – Присутствующие – десяток конвойных, двое приставов и писец – дружно захихикали, подобострастно глядя на куратора. – Что это в документах написано: шестнадцать лет, а по моим данным – пятнадцать? Отвечай!
– Мне пятнадцать. – Шурик воспрянул. Вроде как появился шанс попасть в училище! Там, по слухам, попроще, да и после еще можно устроиться в жизни.
– Все вы так говорите! А кто будет трудиться на благо Родины? У тебя в списке – кражи, хищения, поджог, подлог, изменнические разговоры и подрыв авторитета непосредственного начальства! А также нездоровый интерес к знаниям – неужели ты и вправду не удовлетворился церковно-приходской школой?