Страница:
Элен Фисэль
Микеланджело Буонарроти
Господь увидел бесплодные усилия прекрасных, великих талантов, истощавших свои силы в искании совершенства, в изображении недосягаемой природы; он сжалился над этими усилиями и слепотой человека, который дальше от истины, чем сумерки от света, и решил дать миру гения, который, превзойдя всех живших до него в живописи, в скульптуре и архитектуре, показал бы людям вечные образцы во всех этих искусствах. Этому гению даровал он полное совершенство в рисунке, в расположении света и тени, в искусстве владеть резцом, а также искусство строить здания прочные и прекрасные. Он одарил его также высоким умом и поэтическим талантом, чтобы весь мир чтил в нем чудный образец совершенства в жизни, в нравах и во всех действиях, удивлялся ему и чтобы мы считали его скорее жителем и достоянием неба, чем земли1.
Джорджо Вазари
Глава 1
Первые годы жизни
Семья Буонарроти из Капрезе
Микеланджело ди Лодовико Буонарроти (в некоторых источниках – Буонаротти) Симони, более известный просто как Микеланджело, родился в воскресенье, 6 марта 1475 года, в сказочном месте: в замке Капрезе, что находится к северу от старинного города Ареццо, который, в свою очередь, расположен неподалеку от Флоренции. Рядом – темное ущелье, где бурлит река Тибр, несущая воды в направлении Рима, а еще ближе берет свое начало река Арно, на которой стоит главный город Тосканы.
Вроде бы случайность: Микеланджело появился на свет на разделе двух склонов, и это обстоятельство проследует за ним всю его жизнь – он станет жить и творить, разрываясь между двух соперничающих городов, обязанных ему значительной частью своей художественной славы.
Предвидеть подобное было бы крайне сложно, ведь отцом художника оказался Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони, обедневший флорентийский дворянин.
Впрочем, был ли он дворянином – это еще не факт. В некоторых биографических книгах говорится, что предком Микеланджело являлся некий мессер Симоне, происходивший из семейства графов ди Каносса. В ХШ веке он якобы прибыл во Флоренцию и даже управлял городом как подеста (так назывался глава администрации в средневековых итальянских городах-государствах). Документы, однако, не подтверждают этого происхождения. Они не подтверждают даже существования подесты с таким именем, но отец Микеланджело, по-видимому, верил этому, да и позже, когда Микеланджело уже стал знаменитым, графская фамилия охотно признавала родство с ним. Например, граф Алессандро ди Каносса в 1520 году называл его в письме «уважаемым родственником» и приглашал к себе в гости, прося считать его дом своим.
Вот мнение по этому вопросу авторитетного биографа Микеланджело Марселя Бриона:
«Буонарроти Симони считались одними из самых видных жителей Флоренции. Они прославились в торговле, которая в этом городе была почвой, взрастившей его аристократию, неоднократно избирались в муниципальные советы, были в них осторожными и авторитетными депутатами, радетелями общественного блага и собственного богатства и пользовались уважением первых людей города, то есть банкиров и крупных торговцев. У них было прочное финансовое положение, репутация честных торговцев, уважение горожан – на большее они не претендовали.
Если бы они поднялись выше, к чему, впрочем, не стремились, так как ментальность флорентийцев не одобряла дворянской «избранности», то, возможно, вспомнили бы о том, что Симони были в родстве с графами Каносса, а Бонифацио Каносса когда-то женился на Беатриче – сестре императора Генриха II. Это был лестный союз, от которого родилась известная в истории средневековой Италии графиня Матильда. Но Буонарроти XV века были слишком простыми людьми, чтобы кичиться своими прославленными предками. К тому же, видимо, и само это родство сомнительно. Тем не менее в той среде, в которой они жили, было куда престижнее происходить от преуспевающих коммерсантов, нежели от знатных синьоров прошлых времен.
Именно поэтому достойный Лодовико Буонарроти, кем бы он ни приходился германским императорам, довольствовался тем, что справедливо и умеренно мудро отправлял свои обязанности подесты – теперь мы назвали бы его мэром – в небольших городках, куда его назначала флорентийская Синьория»2.
Как бы то ни было, Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони был буквально насквозь пропитан осознанием исключительности своего происхождения. Но в то же время это был типичный неудачник, всегда все сваливавший на превратности фортуны, но в конце концов принужденный обстоятельствами к работе. Он покинул Флоренцию, чтобы в сотне километров от нее занять скромное место судьи в Кьюзи и Капрезе. По словам еще одного биографа Микеланджело, Огюста Ланно-Роллана, «от былого состояния графов ди Каносса Лодовико досталось лишь то, что называют богатством бедняков: большое количество детей»3.
А вот Шарль Клеман, автор нескольких книг о Микеланджело, уверен, что происхождение Буонарроти от графов ди Каносса, «в целом принятое во времена Микеланджело, кажется более чем сомнительным сегодня»4. Он пишет:
«Что очевидно, так это то, что Буонарроти обосновались во Флоренции очень давно и что они в разные времена находились на службе у правительства республики на достаточно важных постах»5.
Вроде бы случайность: Микеланджело появился на свет на разделе двух склонов, и это обстоятельство проследует за ним всю его жизнь – он станет жить и творить, разрываясь между двух соперничающих городов, обязанных ему значительной частью своей художественной славы.
Предвидеть подобное было бы крайне сложно, ведь отцом художника оказался Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони, обедневший флорентийский дворянин.
Впрочем, был ли он дворянином – это еще не факт. В некоторых биографических книгах говорится, что предком Микеланджело являлся некий мессер Симоне, происходивший из семейства графов ди Каносса. В ХШ веке он якобы прибыл во Флоренцию и даже управлял городом как подеста (так назывался глава администрации в средневековых итальянских городах-государствах). Документы, однако, не подтверждают этого происхождения. Они не подтверждают даже существования подесты с таким именем, но отец Микеланджело, по-видимому, верил этому, да и позже, когда Микеланджело уже стал знаменитым, графская фамилия охотно признавала родство с ним. Например, граф Алессандро ди Каносса в 1520 году называл его в письме «уважаемым родственником» и приглашал к себе в гости, прося считать его дом своим.
Вот мнение по этому вопросу авторитетного биографа Микеланджело Марселя Бриона:
«Буонарроти Симони считались одними из самых видных жителей Флоренции. Они прославились в торговле, которая в этом городе была почвой, взрастившей его аристократию, неоднократно избирались в муниципальные советы, были в них осторожными и авторитетными депутатами, радетелями общественного блага и собственного богатства и пользовались уважением первых людей города, то есть банкиров и крупных торговцев. У них было прочное финансовое положение, репутация честных торговцев, уважение горожан – на большее они не претендовали.
Если бы они поднялись выше, к чему, впрочем, не стремились, так как ментальность флорентийцев не одобряла дворянской «избранности», то, возможно, вспомнили бы о том, что Симони были в родстве с графами Каносса, а Бонифацио Каносса когда-то женился на Беатриче – сестре императора Генриха II. Это был лестный союз, от которого родилась известная в истории средневековой Италии графиня Матильда. Но Буонарроти XV века были слишком простыми людьми, чтобы кичиться своими прославленными предками. К тому же, видимо, и само это родство сомнительно. Тем не менее в той среде, в которой они жили, было куда престижнее происходить от преуспевающих коммерсантов, нежели от знатных синьоров прошлых времен.
Именно поэтому достойный Лодовико Буонарроти, кем бы он ни приходился германским императорам, довольствовался тем, что справедливо и умеренно мудро отправлял свои обязанности подесты – теперь мы назвали бы его мэром – в небольших городках, куда его назначала флорентийская Синьория»2.
Как бы то ни было, Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони был буквально насквозь пропитан осознанием исключительности своего происхождения. Но в то же время это был типичный неудачник, всегда все сваливавший на превратности фортуны, но в конце концов принужденный обстоятельствами к работе. Он покинул Флоренцию, чтобы в сотне километров от нее занять скромное место судьи в Кьюзи и Капрезе. По словам еще одного биографа Микеланджело, Огюста Ланно-Роллана, «от былого состояния графов ди Каносса Лодовико досталось лишь то, что называют богатством бедняков: большое количество детей»3.
А вот Шарль Клеман, автор нескольких книг о Микеланджело, уверен, что происхождение Буонарроти от графов ди Каносса, «в целом принятое во времена Микеланджело, кажется более чем сомнительным сегодня»4. Он пишет:
«Что очевидно, так это то, что Буонарроти обосновались во Флоренции очень давно и что они в разные времена находились на службе у правительства республики на достаточно важных постах»5.
Кормилица вместо матери
О своей матери, Франческе ди Нери ди Миниато дель Сера, слишком рано вышедшей замуж и умершей от истощения частыми беременностями в год шестилетия Микеланджело, последний ни разу не упомянет в своей объемной переписке с отцом и братьями. Да и знал ли он вообще эту женщину? О ней известно лишь, что она оставила после себя пятерых сыновей, из которых старший стал монахом, так что Микеланджело быстро ощутил себя главой семьи.
Лодовико Буонарроти не был богатым человеком, и дохода от его маленького владения в деревне едва хватало на то, чтобы содержать множество детей. В связи с этим он вынужден был отдать Микеланджело кормилице, жене «скарпеллино» (каменотеса) из той же деревни, называвшейся Сеттиньяно6. Там, воспитанный супружеской парой Тополино, мальчик научился разминать глину и владеть резцом раньше, чем читать и писать. Во всяком случае, своему другу и биографу Джорджо Вазари7 сам Микеланджело потом говорил: «Если и есть что хорошее в моем даровании, то это оттого, что я родился в разреженном воздухе аретинской вашей земли, да и резцы, и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока мoeй кормилицы»8. При этом какой-то особой любви со стороны своей семьи он не чувствовал.
Лодовико Буонарроти не был богатым человеком, и дохода от его маленького владения в деревне едва хватало на то, чтобы содержать множество детей. В связи с этим он вынужден был отдать Микеланджело кормилице, жене «скарпеллино» (каменотеса) из той же деревни, называвшейся Сеттиньяно6. Там, воспитанный супружеской парой Тополино, мальчик научился разминать глину и владеть резцом раньше, чем читать и писать. Во всяком случае, своему другу и биографу Джорджо Вазари7 сам Микеланджело потом говорил: «Если и есть что хорошее в моем даровании, то это оттого, что я родился в разреженном воздухе аретинской вашей земли, да и резцы, и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока мoeй кормилицы»8. При этом какой-то особой любви со стороны своей семьи он не чувствовал.
Попытка получить образование
Микеланджело вернулся в отцовский дом лишь в десятилетнем возрасте. Его отец к этому времени успел еще раз жениться. По этой причине или по какой другой, но он вдруг принялся заботиться об образовании сына, который, на его взгляд, уж слишком стал смахивать на крестьянина манерами и особенно говором. Отец отдал Микеланджело к Франческо да Урбино, державшему школу грамматики во Флоренции, где мальчик должен был учиться склонять и спрягать латинские слова. Это, само собой, у него долгое время никак не получалось. Единственное, что ему давалось легко, было рисование, и он занимался им постоянно, покрывая рисунками стены школы и вызывая возмущение ее директора, ничего не понимавшего в этом и требовавшего от детей безропотного послушания.
Микеланджело в своих письмах потом признается, что он был весьма строптивым учеником. Тем не менее, как пишет еще один его биограф Надин Сотель, «он быстро догнал и даже перегнал детей своего возраста»9. Марсель Брион констатирует:
«Ребенок, которому не было еще и десяти лет, уже был мятежной натурой, а впоследствии будет перечить папам и смеяться над просьбами королей. Мятежный в помыслах и поступках, ревностно охранявший свою независимость, подозрительный по отношению ко всему, что могло бы на него повлиять, не приемлющий никаких приказов и запретов, внемлющий только голосу собственного гения и его глубинных стимулов – таков уже был Микеланджело».10
Микеланджело в своих письмах потом признается, что он был весьма строптивым учеником. Тем не менее, как пишет еще один его биограф Надин Сотель, «он быстро догнал и даже перегнал детей своего возраста»9. Марсель Брион констатирует:
«Ребенок, которому не было еще и десяти лет, уже был мятежной натурой, а впоследствии будет перечить папам и смеяться над просьбами королей. Мятежный в помыслах и поступках, ревностно охранявший свою независимость, подозрительный по отношению ко всему, что могло бы на него повлиять, не приемлющий никаких приказов и запретов, внемлющий только голосу собственного гения и его глубинных стимулов – таков уже был Микеланджело».10
В мастерской Доменико Гирландайо
А потом случилась встреча Микеланджело с флорентийцем Франческо Граначчи, который был на шесть лет старше и работал подмастерьем у художника Доменико Гирландайо. Настоящее имя Гирландайо было Доменико ди Томмазо Курради ди Доффо Бигорди, он в свое время учился у великого Донателло, имевшего огромный авторитет во Флоренции. Граначчи убедил Микеланджело бросить школу, чтобы начать работать в мастерской маэстро Гирландайо.
Это было скандальное решение, ведь Лодовико Буонарроти, семейный деспот, считал достойными внимания лишь деньги да древность рода. Юному Микеланджело пришлось выдержать непростую борьбу с отцовской волей, но упорная настойчивость сына все же взяла верх.
Доменико Гирландайо, посмотрев, как рисует юный Микеланджело, сам пришел к его отцу и сказал:
– Я хотел бы просить у вас милости, мессер Буонарроти, и я надеюсь, что вы не откажете мне.
– Говорите, маэстро Гирландайо, – ответил Лодовико. – Если вам нужен совет, вы можете смело рассчитывать на мой богатый опыт и мои знания. Я к вашим услугам. А может быть, вам нужны деньги?
– Благодарю вас, мессер. Ваша любезность и готовность помочь хорошо известны, но в данный момент мне не нужны ни советы, ни деньги.
– Что же вы хотите у меня попросить, маэстро Гирландайо?
Художник замялся, не зная, как бы поделикатнее сформулировать свою мысль, а потом сказал:
– Я хочу попросить у вас вашего сына, чтобы сделать из него настоящего художника.
Сказанное было столь неожиданным, что Лодовико Буонарроти даже пошатнулся, как от удара. Первой его мыслью было вышвырнуть незваного пришельца вон. Но через минуту, подумав, он решил, что даже из такой нелепой просьбы можно попытаться извлечь хоть какую-то выгоду…
Два главных биографа Микеланджело, его друзья и ученики Асканио Кондиви и Джорджо Вазари, сходятся в том, что дома с ребенком обращались очень сурово. Микеланджело, пишет один из них, «все свободное время тайком занимался рисованием, за что отец и старшие его ругали, а порой и бивали, считая, вероятно, занятие этим искусством, им незнакомым, делом низким и недостойным древнего их рода»11.
Позднее несгибаемая воля Микеланджело заслужит уважение герцогов, кардиналов и пап, но впервые она наглядно раскрылась именно в этом семейном противостоянии. Он очень хотел попасть к Гирландайо, и Лодовико Буонарроти, настаивавший на том, чтобы его сын изучал бухгалтерию (он был уверен, что только торговля и промышленность могут дать богатство, силу и знатность гражданам Флоренции), устал бороться и в конце концов уступил.
В итоге 1 апреля 1489 года он все же отдал сына на службу к мастеру Гирландайо сроком на три года. При этом, все еще не веря в призвание сына, Лодовико Буонарроти потребовал, чтобы Микеланджело получил за обучение двадцать четыре золотых флорина: шесть флоринов в первый год, восемь – во второй и десять – в третий. Фактически он продал своего сына, рассуждая примерно так: раз уж он отказался учиться «полезной профессии», так пусть хоть принесет доход семье.
Это, кстати, удивительно, ведь в те времена простой ученик в мастерской художника никогда не получал оплаты, особенно в первый год. «По всей видимости, – пишет Надин Сотель, – Микеланджело уже тогда имел определенную репутацию, благодаря неким произведениям, следы которых для нас сейчас потеряны»12.
В одной из биографий Микеланджело дано следующее описание типичной итальянской мастерской того времени:
«Мастерская была тогда просто лавкой, а не парадным салоном, как теперь, убранным с одною целью – вызвать побольше заказов. Ученики были тогда работниками, делившими труд и славу со своим мастером-хозяином, а не любителями, которые, расплатившись за урок, чувствуют себя вполне свободными. Мальчик обучался в школе по возможности правильно читать и писать; затем тотчас же, двенадцати или тринадцати лет, он поступал к живописцу, ювелиру, архитектору, ваятелю; обыкновенно мастер-хозяин был всем этим в одном лице, и юноша изучал под его руководством не один только вид искусства, а все искусство целиком. Он работал за него и на него, исполняя что полегче – фоны картин, мелкие украшения, второстепенные фигуры; он лично участвовал в художественном произведении и интересовался им как своим собственным делом; был сыном и вместе домочадцем-прислужником; его называли созданием, креатурой (il create) мастера. Ел он с ним за одним столом, бегал у него на посылках, спал под ним на нижних полатях и получал от него трепки и головомойки, а иногда пинки и от его жены»13.
Скорее всего, именно такой была и мастерская Доменико Гирландайо.
«Гирландайо мог бы научить своего подопечного всему самому драгоценному, что тот должен был бы получить от своего учителя, – самой совершенной технике мастерства, если бы ученик выказывал расположение к тому, чтобы воспользоваться этой возможностью. Говорят, что Гирландайо не открыл юному Микеланджело всех секретов своего искусства. Это верно, поскольку позднее, когда ему придется расписывать потолок Сикстинской капеллы, Микеланджело затребует мастеров фрески из Флоренции, и не столько в помощь себе, сколько для того, чтобы они научили его технике, с которой он был знаком достаточно поверхностно. Его первые опыты были катастрофически неудачными, потому что он использовал слишком увлажненный раствор. Такой ошибки не допустил бы самый последний из подмастерьев в мастерской Гирландайо даже после одного года обучения. Этот художник обладал безупречной техникой и был вполне способен передать свой опыт ученикам»15.
Это было скандальное решение, ведь Лодовико Буонарроти, семейный деспот, считал достойными внимания лишь деньги да древность рода. Юному Микеланджело пришлось выдержать непростую борьбу с отцовской волей, но упорная настойчивость сына все же взяла верх.
Доменико Гирландайо, посмотрев, как рисует юный Микеланджело, сам пришел к его отцу и сказал:
– Я хотел бы просить у вас милости, мессер Буонарроти, и я надеюсь, что вы не откажете мне.
– Говорите, маэстро Гирландайо, – ответил Лодовико. – Если вам нужен совет, вы можете смело рассчитывать на мой богатый опыт и мои знания. Я к вашим услугам. А может быть, вам нужны деньги?
– Благодарю вас, мессер. Ваша любезность и готовность помочь хорошо известны, но в данный момент мне не нужны ни советы, ни деньги.
– Что же вы хотите у меня попросить, маэстро Гирландайо?
Художник замялся, не зная, как бы поделикатнее сформулировать свою мысль, а потом сказал:
– Я хочу попросить у вас вашего сына, чтобы сделать из него настоящего художника.
Сказанное было столь неожиданным, что Лодовико Буонарроти даже пошатнулся, как от удара. Первой его мыслью было вышвырнуть незваного пришельца вон. Но через минуту, подумав, он решил, что даже из такой нелепой просьбы можно попытаться извлечь хоть какую-то выгоду…
Два главных биографа Микеланджело, его друзья и ученики Асканио Кондиви и Джорджо Вазари, сходятся в том, что дома с ребенком обращались очень сурово. Микеланджело, пишет один из них, «все свободное время тайком занимался рисованием, за что отец и старшие его ругали, а порой и бивали, считая, вероятно, занятие этим искусством, им незнакомым, делом низким и недостойным древнего их рода»11.
Позднее несгибаемая воля Микеланджело заслужит уважение герцогов, кардиналов и пап, но впервые она наглядно раскрылась именно в этом семейном противостоянии. Он очень хотел попасть к Гирландайо, и Лодовико Буонарроти, настаивавший на том, чтобы его сын изучал бухгалтерию (он был уверен, что только торговля и промышленность могут дать богатство, силу и знатность гражданам Флоренции), устал бороться и в конце концов уступил.
В итоге 1 апреля 1489 года он все же отдал сына на службу к мастеру Гирландайо сроком на три года. При этом, все еще не веря в призвание сына, Лодовико Буонарроти потребовал, чтобы Микеланджело получил за обучение двадцать четыре золотых флорина: шесть флоринов в первый год, восемь – во второй и десять – в третий. Фактически он продал своего сына, рассуждая примерно так: раз уж он отказался учиться «полезной профессии», так пусть хоть принесет доход семье.
Это, кстати, удивительно, ведь в те времена простой ученик в мастерской художника никогда не получал оплаты, особенно в первый год. «По всей видимости, – пишет Надин Сотель, – Микеланджело уже тогда имел определенную репутацию, благодаря неким произведениям, следы которых для нас сейчас потеряны»12.
В одной из биографий Микеланджело дано следующее описание типичной итальянской мастерской того времени:
«Мастерская была тогда просто лавкой, а не парадным салоном, как теперь, убранным с одною целью – вызвать побольше заказов. Ученики были тогда работниками, делившими труд и славу со своим мастером-хозяином, а не любителями, которые, расплатившись за урок, чувствуют себя вполне свободными. Мальчик обучался в школе по возможности правильно читать и писать; затем тотчас же, двенадцати или тринадцати лет, он поступал к живописцу, ювелиру, архитектору, ваятелю; обыкновенно мастер-хозяин был всем этим в одном лице, и юноша изучал под его руководством не один только вид искусства, а все искусство целиком. Он работал за него и на него, исполняя что полегче – фоны картин, мелкие украшения, второстепенные фигуры; он лично участвовал в художественном произведении и интересовался им как своим собственным делом; был сыном и вместе домочадцем-прислужником; его называли созданием, креатурой (il create) мастера. Ел он с ним за одним столом, бегал у него на посылках, спал под ним на нижних полатях и получал от него трепки и головомойки, а иногда пинки и от его жены»13.
Скорее всего, именно такой была и мастерская Доменико Гирландайо.
«Современники, – рассказывает Марсель Брион, – впоследствии много говорили о ревности знаменитого мэтра к своему юному ученику. Но, по всей вероятности, они ошибались. Гирландайо пользовался такой заслуженной и прочной известностью, что ему не приходилось бояться чьей-либо рождавшейся славы, и меньше, чем кто-либо другой, мог внушать ему опасения Микеланджело. Он добросовестно выполнял всю работу, которую поручал ему учитель, но делал это без энтузиазма, чего можно было бы ожидать со стороны упорного подростка, так долго боровшегося за право стать художником»14.А вот насчет «определенной репутации» Марсель Брион не просто сомневается, он уверен, что в данный момент ни о чем подобном не могло быть и речи. Он пишет об этом достаточно жестко:
«Гирландайо мог бы научить своего подопечного всему самому драгоценному, что тот должен был бы получить от своего учителя, – самой совершенной технике мастерства, если бы ученик выказывал расположение к тому, чтобы воспользоваться этой возможностью. Говорят, что Гирландайо не открыл юному Микеланджело всех секретов своего искусства. Это верно, поскольку позднее, когда ему придется расписывать потолок Сикстинской капеллы, Микеланджело затребует мастеров фрески из Флоренции, и не столько в помощь себе, сколько для того, чтобы они научили его технике, с которой он был знаком достаточно поверхностно. Его первые опыты были катастрофически неудачными, потому что он использовал слишком увлажненный раствор. Такой ошибки не допустил бы самый последний из подмастерьев в мастерской Гирландайо даже после одного года обучения. Этот художник обладал безупречной техникой и был вполне способен передать свой опыт ученикам»15.
Случайности или выпавшие шансы
Рассказывая о Микеланджело, наверное, не стоит говорить о случайностях. Правильнее будет вести речь о выпавших ему шансах и о том, как он их использовал. А шансы, надо сказать, были немалыми и вполне реальными. Прежде всего, Микеланджело повезло в том, что он родился недалеко от прекрасной Флоренции. Кроме того, волей судьбы он стал посещать лучшую художественную мастерскую столицы Флорентийской республики, совершенно справедливо сравнивавшейся современниками с Древней Грецией.
Отметим, что территория нынешней Италии тогда представляла собой настоящую мозаику, составленную из маленьких государств (их было четырнадцать в год рождения Микеланджело – в том числе Неаполитанское королевство на юге, Папские государства в центре, могущественная Венецианская республика на севере и т. д.). Соответственно, чувство принадлежности к тому или иному городу было сильнее того, что сейчас привязывает к стране. Более того, художников часто именовали по названию города: например, Перуджино – это Пьетро Вануччи из Перуджи, Антонелло да Мессина – Антонелло из Мессины, Леонардо да Винчи – Леонардо из Винчи. Флоренция не только не имела аналогов в плане развития культуры – она была стратегической точкой, равноудаленной от Рима и от Венеции, и к тому же крупным финансовым центром, с которым не мог не считаться даже сам понтифик.
В свою очередь, во Флоренции все так или иначе было связано с семьей Медичи. И в связи с этим невозможно себе представить лучший знак судьбы, чем тот, что выпал на долю Микеланджело: быть замеченным (как – это мы увидим чуть позже) самим Лоренцо де Медичи Великолепным, а потом жить и учиться с его детьми в его собственном дворце.
Отметим, что территория нынешней Италии тогда представляла собой настоящую мозаику, составленную из маленьких государств (их было четырнадцать в год рождения Микеланджело – в том числе Неаполитанское королевство на юге, Папские государства в центре, могущественная Венецианская республика на севере и т. д.). Соответственно, чувство принадлежности к тому или иному городу было сильнее того, что сейчас привязывает к стране. Более того, художников часто именовали по названию города: например, Перуджино – это Пьетро Вануччи из Перуджи, Антонелло да Мессина – Антонелло из Мессины, Леонардо да Винчи – Леонардо из Винчи. Флоренция не только не имела аналогов в плане развития культуры – она была стратегической точкой, равноудаленной от Рима и от Венеции, и к тому же крупным финансовым центром, с которым не мог не считаться даже сам понтифик.
В свою очередь, во Флоренции все так или иначе было связано с семьей Медичи. И в связи с этим невозможно себе представить лучший знак судьбы, чем тот, что выпал на долю Микеланджело: быть замеченным (как – это мы увидим чуть позже) самим Лоренцо де Медичи Великолепным, а потом жить и учиться с его детьми в его собственном дворце.
Лоренцо де Медичи и его славное семейство
Кто же такой этот Лоренцо де Медичи? Он был правнуком богатого банкира Джованни ди Биччи де Медичи, умнейшего человека, стараниями которого банк Медичи стал одним из самых высокодоходных предприятий Европы. А еще Лоренцо был внуком Козимо де Медичи по прозвищу «Старый», могущественнейшего финансиста не только во Флоренции, но и во всем тогдашем мире.
Став во главе государства, Козимо де Медичи добился такой популярности, что, когда он умер в 1464 году, на его могиле выгравировали слова: «Pater Patriae» («Отец Отечества»). Будучи поклонником всех видов искусств, он превратил свой дворец в музей, где были собраны произведения самых великих художников и скульпторов Флоренции, а также коллекция бесценных древних рукописей, в частности, самого Платона. Страсть к этому философу привела Козимо к меценатству, и он создал Платоновскую академию – настоящий духовный маяк эпохи Возрождения.
Сыном его был Пьеро ди Козимо де Медичи, имевший не самое благозвучное прозвище – «Подагрик». Он, придя к власти, положил конец всем расходам на благотворительность, наносившим, как он считал, ущерб семейному бюджету. При этом он не жалел денег на бесконечные банкеты, что и подкосило его здоровье: Пьеро пережил своего отца всего на пять лет.
В декабре 1469 года его старший сын Лоренцо был избран главой республики, и наследство ему досталось незавидное: отец оставил дела в полном беспорядке, да еще нажил себе множество смертельных врагов.
Историки Бенджамин Блеч и Рой Долинер характеризую Лоренцо ди Пьеро де Медичи следующим образом:
Став во главе государства, Козимо де Медичи добился такой популярности, что, когда он умер в 1464 году, на его могиле выгравировали слова: «Pater Patriae» («Отец Отечества»). Будучи поклонником всех видов искусств, он превратил свой дворец в музей, где были собраны произведения самых великих художников и скульпторов Флоренции, а также коллекция бесценных древних рукописей, в частности, самого Платона. Страсть к этому философу привела Козимо к меценатству, и он создал Платоновскую академию – настоящий духовный маяк эпохи Возрождения.
Сыном его был Пьеро ди Козимо де Медичи, имевший не самое благозвучное прозвище – «Подагрик». Он, придя к власти, положил конец всем расходам на благотворительность, наносившим, как он считал, ущерб семейному бюджету. При этом он не жалел денег на бесконечные банкеты, что и подкосило его здоровье: Пьеро пережил своего отца всего на пять лет.
В декабре 1469 года его старший сын Лоренцо был избран главой республики, и наследство ему досталось незавидное: отец оставил дела в полном беспорядке, да еще нажил себе множество смертельных врагов.
Историки Бенджамин Блеч и Рой Долинер характеризую Лоренцо ди Пьеро де Медичи следующим образом:
«Лоренцо в то время было всего около двадцати лет, и он бы предпочел веселиться и писать стихи, но вместо этого оказался сразу в двух ролях: в качестве главы семьи и неофициального крестного отца Флоренции. Его дверь всегда была открыта для обычных людей, и никому из пришедших он не отказывал в поддержке. Это было политическое вложение, а также гарантия стабильности, которые окупятся в будущем. Он продолжил традицию своего деда Козимо и собирал вокруг себя великих художников. Лоренцо женился на Клариче Орсини из древней династии римской знати, подняв дом Медичи на несколько ступеней по социальной лестнице, и получил тем самым политическую, коммерческую и даже военную поддержку высших слоев. Свадьба, пышное пиршество, достойное римского императора, усилило общественное восприятие Медичи как «королевской семьи» Флоренции»16.Именно с приходом к власти Лоренцо де Медичи началась эпоха, которая единодушно признается сейчас самым блестящим периодом флорентийского Возрождения, взрастившим таких гигантов, как Сандро Боттичелли, Леонардо да Винчи и, наконец, сам Микеланджело.
Глава 2
Под крылом Лоренцо Великолепного
Ревность Гирландайо
Как и все известные художники того времени, Доменико Гирландайо давал своим подмастерьям возможность делать второстепенные детали заказов, для которых он сам рисовал эскизы и выполнял главные части работы. Эта практика позволяла его многочисленным ученикам быстро выходить на достаточно высокий профессиональный уровень. Весной 1489 года, когда Микеланджело поступил к нему в обучение, Гирландайо получил важный заказ от Джованни Торнабуони, дяди Лоренцо де Медичи и директора римского филиала его банка: художник должен был изготовить серию фресок для церкви Санта-Мария Новелла. Таким образом, будучи еще подростком, Микеланджело получил возможность принять участие в создании настоящего шедевра.
С самого начала своей работы у маэстро Гирландайо Микеланджело продемонстрировал дух саркастический и непокорный. Например, однажды, пользуясь отсутствием хозяина мастерской, вместо того чтобы продолжать рисовать эскизы для Санта-Мария Новелла, он несколькими штрихами набросал с натуры своих коллег, трудившихся на строительных лесах, а еще – по памяти – самого Гирландайо, всех в чрезвычайно живых и естественных позах.
Когда Гирландайо вернулся, он увидел рисунок подмастерья и воскликнул:
– Ничего себе, да он понимает в этом побольше меня!
В своей книге «Жизнь Микеланджело» Асканио Кондиви рассказывает, что Доменико Гирландайо испытывал по отношению к своему ученику такую постоянно растущую ревность, что решил избавиться от него задолго до окончания предусмотренных договором трех лет. И, надо сказать, он сделал это с чувством немалого облегчения.
Микеланджело потом всегда говорил, что Гирландайо не дал ему никаких знаний, но это не совсем так. Очевидно, что он хотя бы показал мальчику, как делать и смешивать краски, обучил основам цветовой гармонии и композиции и, конечно же, величайшему достижению флорентийской скульптуры XV века – перспективе. При этом, как отмечают историки Бенджамин Блеч и Рой Долинер, «нет никаких подтверждений вклада Микеланджело во фрески, которые в то время рисовал Гирландайо»17.
Если верить Джорджо Вазари, потом события стали разворачиваться как в самых чудесных историях, которые рассказывают вечерами на посиделках и которые переживают века. Вот, например, одна из этих историй…
С самого начала своей работы у маэстро Гирландайо Микеланджело продемонстрировал дух саркастический и непокорный. Например, однажды, пользуясь отсутствием хозяина мастерской, вместо того чтобы продолжать рисовать эскизы для Санта-Мария Новелла, он несколькими штрихами набросал с натуры своих коллег, трудившихся на строительных лесах, а еще – по памяти – самого Гирландайо, всех в чрезвычайно живых и естественных позах.
Когда Гирландайо вернулся, он увидел рисунок подмастерья и воскликнул:
– Ничего себе, да он понимает в этом побольше меня!
В своей книге «Жизнь Микеланджело» Асканио Кондиви рассказывает, что Доменико Гирландайо испытывал по отношению к своему ученику такую постоянно растущую ревность, что решил избавиться от него задолго до окончания предусмотренных договором трех лет. И, надо сказать, он сделал это с чувством немалого облегчения.
Микеланджело потом всегда говорил, что Гирландайо не дал ему никаких знаний, но это не совсем так. Очевидно, что он хотя бы показал мальчику, как делать и смешивать краски, обучил основам цветовой гармонии и композиции и, конечно же, величайшему достижению флорентийской скульптуры XV века – перспективе. При этом, как отмечают историки Бенджамин Блеч и Рой Долинер, «нет никаких подтверждений вклада Микеланджело во фрески, которые в то время рисовал Гирландайо»17.
Если верить Джорджо Вазари, потом события стали разворачиваться как в самых чудесных историях, которые рассказывают вечерами на посиделках и которые переживают века. Вот, например, одна из этих историй…
Школа скульпторов старика Бертольдо
Однажды славный правитель Лоренцо де Медичи по доброте своей назначил скульптора Бертольдо ди Джованни, ученика великого Донателло, смотрителем сада на площади Сан-Марко. В этом саду была собрана уникальная коллекция произведений искусства: скульптур, античных статуй, картин, монет, драгоценных камней и прочего. Медичи хотел двух вещей: доверить свою коллекцию эксперту, способному профессионально реставрировать любое произведение, и создать в саду школу скульпторов.
Следует отметить, что после смерти великих Гиберти и Донателло (в 1455 и в 1466 году соответственно) искусство скульптуры во Флоренции находилось в запущенном состоянии, и Лоренцо Великолепный мечтал о его возрождении. Поэтому он отправил гонца к Доменико Гирландайо с вопросом, есть ли у него в мастерской талантливые молодые люди, которые были бы способны учиться в новой школе маэстро Бертольдо.
В книге «Микеланджело» Надин Сотель читаем:
«Когда Лоренцо Великолепный вызвал Бертольдо из госпиталя Санто-Спирито, где старик уже готовился покинуть этот мир, тот, как говорят, резво вскочил со своего соломенного тюфяка, явно не желая уходить, не передав прекрасным молодым людям все известные ему секреты золотого века скульптуры»18.
После смерти Донателло слава Бертольдо распространилась по всему Апеннинскому полуострову, причем наиболее всего он преуспел в области бронзовой скульптуры. К сожалению, сейчас, в семидесятилетнем возрасте, от прежнего мастерства у него остались лишь распухшие руки с негнущимися пальцами. Тем не менее он с видимым удовольствием ухватился за неожиданно предоставившийся ему шанс: вновь заняться литьем, но уже не любимой бронзы, а удивительных талантов, в которых так нуждался Лоренцо Великолепный.
Следует отметить, что после смерти великих Гиберти и Донателло (в 1455 и в 1466 году соответственно) искусство скульптуры во Флоренции находилось в запущенном состоянии, и Лоренцо Великолепный мечтал о его возрождении. Поэтому он отправил гонца к Доменико Гирландайо с вопросом, есть ли у него в мастерской талантливые молодые люди, которые были бы способны учиться в новой школе маэстро Бертольдо.
В книге «Микеланджело» Надин Сотель читаем:
«Когда Лоренцо Великолепный вызвал Бертольдо из госпиталя Санто-Спирито, где старик уже готовился покинуть этот мир, тот, как говорят, резво вскочил со своего соломенного тюфяка, явно не желая уходить, не передав прекрасным молодым людям все известные ему секреты золотого века скульптуры»18.
После смерти Донателло слава Бертольдо распространилась по всему Апеннинскому полуострову, причем наиболее всего он преуспел в области бронзовой скульптуры. К сожалению, сейчас, в семидесятилетнем возрасте, от прежнего мастерства у него остались лишь распухшие руки с негнущимися пальцами. Тем не менее он с видимым удовольствием ухватился за неожиданно предоставившийся ему шанс: вновь заняться литьем, но уже не любимой бронзы, а удивительных талантов, в которых так нуждался Лоренцо Великолепный.
Знакомство с Лоренцо де Медичи
Тем временем в мастерской маэстро Гирландайо на другом конце города в число первых учеников успели выбиться двое: первым стал маленький и саркастичный уродец (то есть Микеланджело), вторым – высокий красавчик-блондин (Франческо Граначчи). Они-то и были приглашены в сады Лоренцо Великолепного.
Когда Микеланджело и Граначчи прошли через тяжелые решетчатые ворота, маэстро Бертольдо еще находился в своих апартаментах, так что юношей никто не встретил, и они быстро потерялись среди всевозможных античных сокровищ, от которых нельзя было оторвать взгляд.
Да, это было нечто! На дивные скульптуры юноши смотрели с горьким чувством понимания, что это практически невозможно превзойти. Что касается Микеланджело, его самолюбие было уязвлено. Он испытывал просто физические страдания, осознавая подавляющее могущество титанов искусства. Но, в отличие от Граначчи, эта мысль не смиряла его, а напротив, разжигала его упорство. У него чесались руки показать всем, на что он способен.
В конце концов Микеланджело и Граначчи случайно натолкнулись на какого-то молодого человека, сидевшего на корточках в самом дальнем углу сада. Он был занят тем, что натирал землей одну из статуй, явно желая придать ей вид, будто она гораздо старше, чем было на самом деле. Увидев непрошеных гостей, молодой человек вскочил на ноги и представился:
– Пьетро Торриджиано, из семейства Торриджиани!
Они разговорились и не заметили, как к ним подошел сам Лоренцо Великолепный. Этот человек словно вырублен из камня, подобно окружавшим его скульптурам. Говорят, он уродлив, но правда ли это? Да, у него массивная челюсть и слишком длинный нос, а губа чересчур резко выдавалась вперед. Но его темные глаза были удивительно умными, аура же, распространявшаяся вокруг него, вызывала желание сразу же упасть перед ним на колени.
Увидев хозяина, Пьетро Торриджиано почтительно поклонился, а Микеланджело в ответ на вопрос, кто он такой, вдруг выхватил резец и удивительно быстро вырубил из маленького куска мрамора, валявшегося поблизости, голову фавна, стилизованную под Античность.
Когда Микеланджело и Граначчи прошли через тяжелые решетчатые ворота, маэстро Бертольдо еще находился в своих апартаментах, так что юношей никто не встретил, и они быстро потерялись среди всевозможных античных сокровищ, от которых нельзя было оторвать взгляд.
Да, это было нечто! На дивные скульптуры юноши смотрели с горьким чувством понимания, что это практически невозможно превзойти. Что касается Микеланджело, его самолюбие было уязвлено. Он испытывал просто физические страдания, осознавая подавляющее могущество титанов искусства. Но, в отличие от Граначчи, эта мысль не смиряла его, а напротив, разжигала его упорство. У него чесались руки показать всем, на что он способен.
В конце концов Микеланджело и Граначчи случайно натолкнулись на какого-то молодого человека, сидевшего на корточках в самом дальнем углу сада. Он был занят тем, что натирал землей одну из статуй, явно желая придать ей вид, будто она гораздо старше, чем было на самом деле. Увидев непрошеных гостей, молодой человек вскочил на ноги и представился:
– Пьетро Торриджиано, из семейства Торриджиани!
Они разговорились и не заметили, как к ним подошел сам Лоренцо Великолепный. Этот человек словно вырублен из камня, подобно окружавшим его скульптурам. Говорят, он уродлив, но правда ли это? Да, у него массивная челюсть и слишком длинный нос, а губа чересчур резко выдавалась вперед. Но его темные глаза были удивительно умными, аура же, распространявшаяся вокруг него, вызывала желание сразу же упасть перед ним на колени.
Увидев хозяина, Пьетро Торриджиано почтительно поклонился, а Микеланджело в ответ на вопрос, кто он такой, вдруг выхватил резец и удивительно быстро вырубил из маленького куска мрамора, валявшегося поблизости, голову фавна, стилизованную под Античность.