Для царя этот разговор был не более чем шуткой. Затянувшейся шуткой… Пора заканчивать…
– Петруша, довольно ли у нашей армии будет воды во время ее трудного похода? – помня совет короля Яна Собесского, поспешила спросить Екатерина. – Слыхала я от князя Кантемира, что безводны молдавские степи, в которые идет наша армия во главе с храбрым Шереметевым…
Удивительно, как быстро она научилась говорить эти слова – «наша армия». Еще совсем недавно, в Мариенбурге, она, как и все жители города, считала эту армию страшной опасностью и с ужасом думала о бородатых московитах в косматых меховых шапках, которые могут разрушить их мирную жизнь. И они пришли и разрушили!
А теперь с уст бывшей пасторской воспитанницы так легко срываются слова «наша армия»… Как противоречива и запутанна жизнь! Или эта армия и эта суровая заснеженная страна действительно стали для нее «нашими»?! Должно быть, действительно стали…
– Степи молдавские и вправду безводны, государыня… – согласился Шафиров. – Придется нашим солдатушкам потерпеть… А что делать, кому сейчас легко?!
– Потерпеть?! – с горечью воскликнула Екатерина. – Следует что-то предпринять!
– Верно говоришь, Катя… – согласился с невестой Петр. – Словно ум твой – не женский, а мужской. Жарко ныне в молдавских степях. За войском турецким целые полки водоносов идут, поят янычар на походе вдоволь… Не нужно портреты допытывать, чтобы такую малость понять… Позабочусь я о воде, как смогу, но трудно будет, как у басурман, сделать…
– Почему же, Петер? – удивилась Екатерина.
– Потому как несметно богат султан турецкий, а я – государь небогатый…
– У государства российского нет на это средств! – заключил Шафиров.
Екатерина вспомнила про роскошный дворец, который построил в Питербурхе для себя и своего обширного семейства вице-канцлер. Дворец Шафирова был отделан с такой роскошью, что даже Меншиков позавидовал! Нет у России средств, как же! Зато они есть у вернейших советников Петра! Попросить, что ли, в долг у Шафирова или у Меншикова? Так ведь не дадут, шельмы!
Екатерина хотела сказать об этом, но поняла, что ничего не изменит и лишь наживет себе врага в лице хитроумного вице-канцлера. Вздохнула – и промолчала. Петр с Шафировым снова занялись бумагами. Царь подписывал, один за другим, документы, которые ему подавал вице-канцлер, а подругу свою словно не замечал. Или не хотел замечать, чтобы закончить этот неприятный ему разговор. Раз все равно ничего нельзя исправить, лучше понадеяться на русский «авось» да на выносливость и мужество своей армии и молдавских союзников.
– Разве Россия – не великая и богатая держава? – не унималась невенчанная жена царя.
– И великая, и богатая, только… – начал было Шафиров, но его реплику прервал гневный окрик Петра.
– Будет она и великой, и богатой, коли я ее такой оставлю! – Петр громыхнул кулаком по столу. – Коли мне сил и здоровья хватит! А пока мы – только из гноища вышли! Давно ли Софьины стрельцы на куски моих верных советников рубили?! Я тогда мальчишкой был, а все помню! Помню, как мать меня телом своим от стрельцов защищала, а дядю, боярина Артамона Матвеева, за бороду на кремлевский двор выволокли – да на копья! Ввек мне этого не забыть!
По лицу царя прошла знакомая Екатерине судорога. Петр затрясся всем телом, кровью налились живые, умные, еще минуту назад искрившиеся весельем глаза.
– Не прощу! – словно зверь, зарычал он. – Убью!!!! Всех врагов своих изведу, жизни лишу!
– Помогите, Екатерина Алексеевна! – крикнул не на шутку испугавшийся Шафиров. – Уймите гнев Его Величества…
Вице-канцлер, должно быть, испугался, что разгневанный, заблудившийся в своем прошлом царь примет его за одного из мятежных стрельцов, а может, учитывая его лоснящуюся от сытости гладко выбритую физиономию, и за саму царевну Софью, и, улучив удобный момент, выскользнул из кабинета. Екатерина осталась с Петром наедине.
Царь вышел из-за стола и сделал несколько неверных шагов к двери. Чуть не упал на пол в припадке. Припадки всегда наступали неожиданно и накрывали его с головой, как морская волна. Этот человек был и прекрасен, и ужасен. Прекрасен, когда воля и вдохновение бросали отсвет на его лицо, ужасен, когда каиновой печатью на этот еще недавно скульптурный лик ложилась жажда мести и убийства.
Екатерина привыкла не бояться этих припадков. Ее задача, задача царицы Эсфири, заключалась в том, чтобы вернуть российскому Артаксерксу разум. «Лекарка» обхватила царя за плечи, усадила его в кресло, сама встала за спинкой кресла и опустила руки на голову Петра. Легкими, массирующими движениями стала гладить ему виски… Царь обмяк, замолчал. Глухое, утробное рычание смолкло.
– Тихо, тихо, Петер, – шептала Екатерина. – Все пройдет…
– Катя… – ответил Петр. – Лекарка моя… Точно матушка Наталья Кирилловна… Ты мне волосы расчеши, не побрезгуй…
Екатерина стала гладить его по волосам, словно расчесывала. Шептала слова утешения, похожие на те, что когда-то шептала своему сыну царица Наталья Кирилловна. Петр успокоился, обмяк. Припадок оставлял его могучее тело, волной накатывал покой.
– Вода, говоришь… – тихо сказал Петр. – Что ж, подумаем и о воде для армии… Иди пока, лекарка! Небось устала…
– Я не устала, Петер…
Это была ложь во спасение. Она, Марта Крузе, названная в этой стране Екатериной, на самом деле очень устала. Устала бороться с темным человеком, который сидел в царе и порой, несмотря на все ее усилия, побеждал человека светлого. Устала смирять порывы царского гнева и лечить его припадки. Впрочем, царь щедро вознаграждал ее за помощь – и любовью, и земными благами, а в светлые минуты бывал и проницательным, и веселым, и полным мужской, неистребимой силы. Но все, что происходило между ними в его темные минуты, когда Екатерина сжимала Петру виски и отчаянно, из последних усилий, смиряла бушевавшие в нем темные волны гнева, все это подтачивало их союз. Так капля точит камень – медленно, но верно. «Неужели я разлюблю его?» – думала в такие минуты Екатерина. И с ужасом признавалась самой себе: «Да, разлюблю… Я так устала бороться…»
Она обвила шею Петра руками, и царь, словно прочитав ее мысли, схватил свою лекарку за запястья. Он понимал, что сейчас нужно как-то отблагодарить Екатерину, иначе она не выдержит, отвернется от него, а вместе с ней уйдет и помощь, и любовь… И он останется один перед лицом своего величия и своей болезни.
– К обручению готовься, Катя… – велел царь. – Платье приготовь и все, что надо. В здешней православной церкви и обручимся. Я священника и церковь щедро вознагражу!
– Хорошо, Петер, – согласилась Екатерина, – но почему здесь? Почему не в Питербурхе?
Ее удивила эта внезапная поспешность. Раньше царь говорил, что они обручатся, а затем и обвенчаются после похода к Пруту.
– Нешто я не вижу: нравится тебе городок этот! Землю отцов, видно, напоминает… Ты у нас полячка, католичка, вот кровь в тебе и заговорила… – с веселой, почти добродушной улыбкой сказал Петр.
«Он не отпустит меня… Никогда не отпустит… – подумала Екатерина. – И слава Богу, что не отпустит… Мое место рядом с ним…»
– Мой отец – шляхтич из Литвы. Скавронский или Скороворощенко… Не знаю наверное, – рассеянно сказала она.
– А может, и малоросска… – предположил Петр. – Нравится тебе здесь! В костел ходишь, я знаю… Вот и обвенчаемся здесь. По православному обряду. Креститься научись по-нашему, а то все по-своему кресты кладешь!
– Хорошо, Петер, – с неожиданным для нее самой смирением согласилась Екатерина.
– Иди, готовься! Исповедуйся и причастись в православном храме, как будущей царице подобает. Завтра и обручимся. А с попом вон – Шафиров договорится… Где он, кстати? Сбежал, шельмец? Гнева моего убоялся? Что ж, и похрабрее бегали…
– Сбежал, – призналась Екатерина. – Позвать сюда Петра Павловича?
– Не надо… – отказался Петр. – Потом… Устал я ныне от дел державных…
– Ты разрешишь мне перед обручением помолиться по-своему, Петер?
– Помолись, Катя… Только тайно. Чтобы никто православную царицу в католическом храме не видел! Платком прикройся, что ли…
Екатерина поцеловала его в лоб, как больного ребенка, и вышла. Этот грозный и страшный, но в то же время проницательный и порой добродушный человек был ее ребенком. Больным ребенком, которому она возвращала разум и силы. И удостоилась за это места царицы Эсфири при российском Артаксерксе. Таков был ее путь, отпущенный Провидением. И она следовала по этому пути, пытаясь защитить от зла свою смятенную душу…
– Удачно ли прошла ваша аудиенция у Его Величества, князь? – любезно осведомилась Екатерина.
– Едва ли это можно назвать удачей, государыня… – грустно ответил Ракоци.
– Отчего же, князь?
– Я просил у царя Петра помощи своей бедной Венгрии, но вместо этого получил предложение занять престол Речи Посполитой, когда он освободится…
– Но это же блестящее предложение, князь! – удивилась его несговорчивости Екатерина.
– Государыня, я ищу свободы для моей родины, Венгрии! Иных престолов мне не надобно… Но я таю надежду, что после похода в молдавские степи и битвы с турками царь Петр вернется и к моим скромным делам. Кому, как не могучему русскому государю, искать власти в Европе и победы над австрийцами!
Екатерина молчала, не решаясь задать этому мадьярскому ясновидцу многие годы мучивший ее вопрос.
– Окажите мне небольшую услугу, князь… – наконец решилась она.
– Почту за честь, государыня! – с поклоном ответил Ракоци.
– Я хочу узнать судьбу одного человека… Этот человек, он… – она не решилась назвать имя Йохана этому полузнакомому венгерскому кудеснику и замолчала.
– Ваш первый муж, храбрый шведский солдат, имя ему – Йохан Крузе, – ответил за Екатерину Ракоци.
Улыбка у князя была странная: как будто Ференц Ракоци смотрел на реку в солнечный день и видел в глубине искрящихся вод нечто необыкновенное. Сейчас Ракоци видел прошлое своей собеседницы, перелистывал его, словно страницы книги: для других – запретной, для него – доступной.
Екатерина поняла, что глупо спрашивать у этого ясновидца, откуда он знает про Йохана. Вместо ненужного сейчас вопроса невенчанная подруга царя продолжила:
– Что с ним сталось?
– Но вы же виделись с ним однажды, государыня… В Петровом Парадизе… Разве вы не помните?
Конечно, она помнила. Как можно было забыть о такой встрече? Два призрака из прошлого у ее постели – Йохан Крузе и его боевой товарищ Ханс Хольстрем. Это случилось морозной ночью в Санкт-Питербурхе, во дворце, выстроенном для царя Петра славным итальянским зодчим Доминико Трезини. И как только гости из прошлого смогли проникнуть в этот дворец, надежно охранявшийся караулом Преображенского полка? Сначала Марта подумала, что ее нежданные гости – призраки, и прошли сквозь стены. Но потом поняла, что они – люди из плоти и крови. Поняла, но не стала звать на помощь! Ведь это был Йохан… Ее любимый Йохан…
– Как ты переменилась, Марта! – сказал тогда ей Йохан, ее первый муж и возлюбленный. – Я бы, верно, и не смог узнать тебя. Ты стала… царицей!
– И ты – другой, – ответила она. – Я всегда знала, что ты жив и когда-то вернешься… Но ты пришел слишком поздно…
Йохан, которого она с дней их коротенького счастья в Мариенбурге помнила почти мальчиком, юным трубачом Уппландского драгунского полка, сильно изменился. На лбу залегла жесткая складка, на скуле появился новый, вернее – уже старый шрам от резаной раны. Усы приобрели бравую пышность, а глаза – ту особую опустошенность, которую она, невеста царя Петра, теперь часто видела у старых и невезучих солдат. Это не был прежний Йохан, но и она перестала быть прежней Мартой… Иная жизнь, иное имя, иная страна…
Тогда она надела Йохану на шею материнский крестик на тонкой цепочке… Католический крестик, с которым не рассталась даже тогда, когда по воле царя Петра была крещена в православие. И душа ее ушла вместе с Йоханом. А он, наверное, покинул Россию. Где же он теперь?
– Зачем вам знать, где он и что с ним, государыня? – пожал плечами Ракоци. – Это знание ничего не изменит в вашей судьбе. Вы суждены царю Петру.
– Я должна знать! – упрямо повторила Екатерина.
– Ежели сей храбрый воин и поныне жив и здравствует, вы вернетесь к нему, государыня? Ответьте честно и здраво! Не лгите ни мне, ни себе, я умоляю вас! – Ракоци устремил на Екатерину свой лучащийся тайной взгляд.
Екатерина молчала несколько минут. Потом тихо, с надсадой, ответила:
– Нет, не вернусь… Это невозможно.
Она злилась сама на себя, но все-таки не могла ответить по-другому.
– Так зачем же вам знать, где он и что с ним? – с легкой усмешкой спросил Ракоци.
– Чтобы не становиться под венец, будучи связанной с другим… – почти сердито ответила Екатерина.
– И только, государыня? – недоверчиво переспросил венгр.
– Если Йохан в добром здравии и не держит на меня зла… Тогда мне будет легче нести свой крест.
– Вы устали от болезни царя Петра, от его беспричинного гнева, припадков, странной жестокости? Я знаю, русский государь – великий человек и подлинный владыка, но порой он становится лишь тенью самого себя… В этом виновато его прошлое, его детство…
– Да, князь, я очень устала… – нехотя призналась Екатерина.
– Увы, государыня, ваше место возле царя Петра… – с легким вздохом ответил Ракоци. – Впрочем, Йохан Крузе еще появится в вашей жизни… Но лучше бы вам не встречаться и предать прошлое забвению!
Князь жалел Екатерину Алексеевну, но, увы, ничем не мог утешить ее. Да и можно ли утешить избранников Провидения? Они всего лишь идут тем путем, который им предписан. А простые земные дороги, полные веселья и счастья, увы, не для них. Ракоци умел узнавать избранников Провидения по одному ему понятным приметам. Эта женщина, например, обладала особенным выражением глаз: так смотрят слишком рано и быстро повзрослевшие дети или люди, на глазах у которых рухнул целый мир. Мир, в котором жила эта женщина, погиб, а она – уцелела. И родилась заново, как Феникс из пепла. Что ж, Провидение поцеловало ее в лоб… Так бывает. Не это ли произошло с ним самим, венгерским князем, изгнанным из своей родины и выросшим на чужбине?
– Но почему? – с отчаянием спросила Екатерина. – Почему нам с Йоханом лучше больше не встречаться?
– Потому, что царь Петр – ваша судьба и ваш крест, государыня… – с грустью ответил Ракоци. – Никто не освободит вас от этого пути. Вы будете и счастливы, и несчастны. Но только с русским государем.
– И это все, чем вы можете мне помочь, князь? – голос Екатерины дрогнул, и на глаза навернулись слезы.
Ракоци посмотрел на нее с сочувствием и грустью. Помолчал, задумался. Потом все же отверз многомудрые уста.
– Я дам вам один совет, госпожа, – сказал он. – Поговорите с царем Петром о его детстве. Не бойтесь: после этой беседы станет легче и Его Величеству, и вам. Прощайте, пани Екатерина!
Венгр поклонился и галантно прикоснулся губами к руке своей собеседницы.
– А вы не думаете, князь, что Петр Алексеевич не зря предложил вам трон Польши? – спросила у него напоследок Екатерина. – Человек, сумевший побеседовать с тенью Яна Собесского, достоин трона Речи Посполитой!
– Мне нужен только один престол – венгерский! – с неожиданной горячностью воскликнул князь. – Прощайте, государыня! Быть может, Провидение еще сведет нас… Я – ваш покорный слуга.
– Подождите, князь, я умоляю вас! – горячо воскликнула она. – В нашу первую встречу вы упомянули пани Марину Мнишек и сказали, что ее несчастная судьба связана с моей, но как?.. Поясните свою мысль, прошу вас!
Ракоци на мгновение задумался.
– Вы и вправду хотите узнать о судьбе пани Марины, государыня? Право же, это несчастная судьба. Вы будете не в пример счастливее!
– Петруша, довольно ли у нашей армии будет воды во время ее трудного похода? – помня совет короля Яна Собесского, поспешила спросить Екатерина. – Слыхала я от князя Кантемира, что безводны молдавские степи, в которые идет наша армия во главе с храбрым Шереметевым…
Удивительно, как быстро она научилась говорить эти слова – «наша армия». Еще совсем недавно, в Мариенбурге, она, как и все жители города, считала эту армию страшной опасностью и с ужасом думала о бородатых московитах в косматых меховых шапках, которые могут разрушить их мирную жизнь. И они пришли и разрушили!
А теперь с уст бывшей пасторской воспитанницы так легко срываются слова «наша армия»… Как противоречива и запутанна жизнь! Или эта армия и эта суровая заснеженная страна действительно стали для нее «нашими»?! Должно быть, действительно стали…
– Степи молдавские и вправду безводны, государыня… – согласился Шафиров. – Придется нашим солдатушкам потерпеть… А что делать, кому сейчас легко?!
– Потерпеть?! – с горечью воскликнула Екатерина. – Следует что-то предпринять!
– Верно говоришь, Катя… – согласился с невестой Петр. – Словно ум твой – не женский, а мужской. Жарко ныне в молдавских степях. За войском турецким целые полки водоносов идут, поят янычар на походе вдоволь… Не нужно портреты допытывать, чтобы такую малость понять… Позабочусь я о воде, как смогу, но трудно будет, как у басурман, сделать…
– Почему же, Петер? – удивилась Екатерина.
– Потому как несметно богат султан турецкий, а я – государь небогатый…
– У государства российского нет на это средств! – заключил Шафиров.
Екатерина вспомнила про роскошный дворец, который построил в Питербурхе для себя и своего обширного семейства вице-канцлер. Дворец Шафирова был отделан с такой роскошью, что даже Меншиков позавидовал! Нет у России средств, как же! Зато они есть у вернейших советников Петра! Попросить, что ли, в долг у Шафирова или у Меншикова? Так ведь не дадут, шельмы!
Екатерина хотела сказать об этом, но поняла, что ничего не изменит и лишь наживет себе врага в лице хитроумного вице-канцлера. Вздохнула – и промолчала. Петр с Шафировым снова занялись бумагами. Царь подписывал, один за другим, документы, которые ему подавал вице-канцлер, а подругу свою словно не замечал. Или не хотел замечать, чтобы закончить этот неприятный ему разговор. Раз все равно ничего нельзя исправить, лучше понадеяться на русский «авось» да на выносливость и мужество своей армии и молдавских союзников.
– Разве Россия – не великая и богатая держава? – не унималась невенчанная жена царя.
– И великая, и богатая, только… – начал было Шафиров, но его реплику прервал гневный окрик Петра.
– Будет она и великой, и богатой, коли я ее такой оставлю! – Петр громыхнул кулаком по столу. – Коли мне сил и здоровья хватит! А пока мы – только из гноища вышли! Давно ли Софьины стрельцы на куски моих верных советников рубили?! Я тогда мальчишкой был, а все помню! Помню, как мать меня телом своим от стрельцов защищала, а дядю, боярина Артамона Матвеева, за бороду на кремлевский двор выволокли – да на копья! Ввек мне этого не забыть!
По лицу царя прошла знакомая Екатерине судорога. Петр затрясся всем телом, кровью налились живые, умные, еще минуту назад искрившиеся весельем глаза.
– Не прощу! – словно зверь, зарычал он. – Убью!!!! Всех врагов своих изведу, жизни лишу!
– Помогите, Екатерина Алексеевна! – крикнул не на шутку испугавшийся Шафиров. – Уймите гнев Его Величества…
Вице-канцлер, должно быть, испугался, что разгневанный, заблудившийся в своем прошлом царь примет его за одного из мятежных стрельцов, а может, учитывая его лоснящуюся от сытости гладко выбритую физиономию, и за саму царевну Софью, и, улучив удобный момент, выскользнул из кабинета. Екатерина осталась с Петром наедине.
Царь вышел из-за стола и сделал несколько неверных шагов к двери. Чуть не упал на пол в припадке. Припадки всегда наступали неожиданно и накрывали его с головой, как морская волна. Этот человек был и прекрасен, и ужасен. Прекрасен, когда воля и вдохновение бросали отсвет на его лицо, ужасен, когда каиновой печатью на этот еще недавно скульптурный лик ложилась жажда мести и убийства.
Екатерина привыкла не бояться этих припадков. Ее задача, задача царицы Эсфири, заключалась в том, чтобы вернуть российскому Артаксерксу разум. «Лекарка» обхватила царя за плечи, усадила его в кресло, сама встала за спинкой кресла и опустила руки на голову Петра. Легкими, массирующими движениями стала гладить ему виски… Царь обмяк, замолчал. Глухое, утробное рычание смолкло.
– Тихо, тихо, Петер, – шептала Екатерина. – Все пройдет…
– Катя… – ответил Петр. – Лекарка моя… Точно матушка Наталья Кирилловна… Ты мне волосы расчеши, не побрезгуй…
Екатерина стала гладить его по волосам, словно расчесывала. Шептала слова утешения, похожие на те, что когда-то шептала своему сыну царица Наталья Кирилловна. Петр успокоился, обмяк. Припадок оставлял его могучее тело, волной накатывал покой.
– Вода, говоришь… – тихо сказал Петр. – Что ж, подумаем и о воде для армии… Иди пока, лекарка! Небось устала…
– Я не устала, Петер…
Это была ложь во спасение. Она, Марта Крузе, названная в этой стране Екатериной, на самом деле очень устала. Устала бороться с темным человеком, который сидел в царе и порой, несмотря на все ее усилия, побеждал человека светлого. Устала смирять порывы царского гнева и лечить его припадки. Впрочем, царь щедро вознаграждал ее за помощь – и любовью, и земными благами, а в светлые минуты бывал и проницательным, и веселым, и полным мужской, неистребимой силы. Но все, что происходило между ними в его темные минуты, когда Екатерина сжимала Петру виски и отчаянно, из последних усилий, смиряла бушевавшие в нем темные волны гнева, все это подтачивало их союз. Так капля точит камень – медленно, но верно. «Неужели я разлюблю его?» – думала в такие минуты Екатерина. И с ужасом признавалась самой себе: «Да, разлюблю… Я так устала бороться…»
Она обвила шею Петра руками, и царь, словно прочитав ее мысли, схватил свою лекарку за запястья. Он понимал, что сейчас нужно как-то отблагодарить Екатерину, иначе она не выдержит, отвернется от него, а вместе с ней уйдет и помощь, и любовь… И он останется один перед лицом своего величия и своей болезни.
– К обручению готовься, Катя… – велел царь. – Платье приготовь и все, что надо. В здешней православной церкви и обручимся. Я священника и церковь щедро вознагражу!
– Хорошо, Петер, – согласилась Екатерина, – но почему здесь? Почему не в Питербурхе?
Ее удивила эта внезапная поспешность. Раньше царь говорил, что они обручатся, а затем и обвенчаются после похода к Пруту.
– Нешто я не вижу: нравится тебе городок этот! Землю отцов, видно, напоминает… Ты у нас полячка, католичка, вот кровь в тебе и заговорила… – с веселой, почти добродушной улыбкой сказал Петр.
«Он не отпустит меня… Никогда не отпустит… – подумала Екатерина. – И слава Богу, что не отпустит… Мое место рядом с ним…»
– Мой отец – шляхтич из Литвы. Скавронский или Скороворощенко… Не знаю наверное, – рассеянно сказала она.
– А может, и малоросска… – предположил Петр. – Нравится тебе здесь! В костел ходишь, я знаю… Вот и обвенчаемся здесь. По православному обряду. Креститься научись по-нашему, а то все по-своему кресты кладешь!
– Хорошо, Петер, – с неожиданным для нее самой смирением согласилась Екатерина.
– Иди, готовься! Исповедуйся и причастись в православном храме, как будущей царице подобает. Завтра и обручимся. А с попом вон – Шафиров договорится… Где он, кстати? Сбежал, шельмец? Гнева моего убоялся? Что ж, и похрабрее бегали…
– Сбежал, – призналась Екатерина. – Позвать сюда Петра Павловича?
– Не надо… – отказался Петр. – Потом… Устал я ныне от дел державных…
– Ты разрешишь мне перед обручением помолиться по-своему, Петер?
– Помолись, Катя… Только тайно. Чтобы никто православную царицу в католическом храме не видел! Платком прикройся, что ли…
Екатерина поцеловала его в лоб, как больного ребенка, и вышла. Этот грозный и страшный, но в то же время проницательный и порой добродушный человек был ее ребенком. Больным ребенком, которому она возвращала разум и силы. И удостоилась за это места царицы Эсфири при российском Артаксерксе. Таков был ее путь, отпущенный Провидением. И она следовала по этому пути, пытаясь защитить от зла свою смятенную душу…
* * *
Накануне обручения она столкнулась с Ракоци на одной из каменных винтовых лестниц замка. Венгр возвращался в отведенный ему покой после очередной беседы с Петром.– Удачно ли прошла ваша аудиенция у Его Величества, князь? – любезно осведомилась Екатерина.
– Едва ли это можно назвать удачей, государыня… – грустно ответил Ракоци.
– Отчего же, князь?
– Я просил у царя Петра помощи своей бедной Венгрии, но вместо этого получил предложение занять престол Речи Посполитой, когда он освободится…
– Но это же блестящее предложение, князь! – удивилась его несговорчивости Екатерина.
– Государыня, я ищу свободы для моей родины, Венгрии! Иных престолов мне не надобно… Но я таю надежду, что после похода в молдавские степи и битвы с турками царь Петр вернется и к моим скромным делам. Кому, как не могучему русскому государю, искать власти в Европе и победы над австрийцами!
Екатерина молчала, не решаясь задать этому мадьярскому ясновидцу многие годы мучивший ее вопрос.
– Окажите мне небольшую услугу, князь… – наконец решилась она.
– Почту за честь, государыня! – с поклоном ответил Ракоци.
– Я хочу узнать судьбу одного человека… Этот человек, он… – она не решилась назвать имя Йохана этому полузнакомому венгерскому кудеснику и замолчала.
– Ваш первый муж, храбрый шведский солдат, имя ему – Йохан Крузе, – ответил за Екатерину Ракоци.
Улыбка у князя была странная: как будто Ференц Ракоци смотрел на реку в солнечный день и видел в глубине искрящихся вод нечто необыкновенное. Сейчас Ракоци видел прошлое своей собеседницы, перелистывал его, словно страницы книги: для других – запретной, для него – доступной.
Екатерина поняла, что глупо спрашивать у этого ясновидца, откуда он знает про Йохана. Вместо ненужного сейчас вопроса невенчанная подруга царя продолжила:
– Что с ним сталось?
– Но вы же виделись с ним однажды, государыня… В Петровом Парадизе… Разве вы не помните?
Конечно, она помнила. Как можно было забыть о такой встрече? Два призрака из прошлого у ее постели – Йохан Крузе и его боевой товарищ Ханс Хольстрем. Это случилось морозной ночью в Санкт-Питербурхе, во дворце, выстроенном для царя Петра славным итальянским зодчим Доминико Трезини. И как только гости из прошлого смогли проникнуть в этот дворец, надежно охранявшийся караулом Преображенского полка? Сначала Марта подумала, что ее нежданные гости – призраки, и прошли сквозь стены. Но потом поняла, что они – люди из плоти и крови. Поняла, но не стала звать на помощь! Ведь это был Йохан… Ее любимый Йохан…
– Как ты переменилась, Марта! – сказал тогда ей Йохан, ее первый муж и возлюбленный. – Я бы, верно, и не смог узнать тебя. Ты стала… царицей!
– И ты – другой, – ответила она. – Я всегда знала, что ты жив и когда-то вернешься… Но ты пришел слишком поздно…
Йохан, которого она с дней их коротенького счастья в Мариенбурге помнила почти мальчиком, юным трубачом Уппландского драгунского полка, сильно изменился. На лбу залегла жесткая складка, на скуле появился новый, вернее – уже старый шрам от резаной раны. Усы приобрели бравую пышность, а глаза – ту особую опустошенность, которую она, невеста царя Петра, теперь часто видела у старых и невезучих солдат. Это не был прежний Йохан, но и она перестала быть прежней Мартой… Иная жизнь, иное имя, иная страна…
Тогда она надела Йохану на шею материнский крестик на тонкой цепочке… Католический крестик, с которым не рассталась даже тогда, когда по воле царя Петра была крещена в православие. И душа ее ушла вместе с Йоханом. А он, наверное, покинул Россию. Где же он теперь?
– Зачем вам знать, где он и что с ним, государыня? – пожал плечами Ракоци. – Это знание ничего не изменит в вашей судьбе. Вы суждены царю Петру.
– Я должна знать! – упрямо повторила Екатерина.
– Ежели сей храбрый воин и поныне жив и здравствует, вы вернетесь к нему, государыня? Ответьте честно и здраво! Не лгите ни мне, ни себе, я умоляю вас! – Ракоци устремил на Екатерину свой лучащийся тайной взгляд.
Екатерина молчала несколько минут. Потом тихо, с надсадой, ответила:
– Нет, не вернусь… Это невозможно.
Она злилась сама на себя, но все-таки не могла ответить по-другому.
– Так зачем же вам знать, где он и что с ним? – с легкой усмешкой спросил Ракоци.
– Чтобы не становиться под венец, будучи связанной с другим… – почти сердито ответила Екатерина.
– И только, государыня? – недоверчиво переспросил венгр.
– Если Йохан в добром здравии и не держит на меня зла… Тогда мне будет легче нести свой крест.
– Вы устали от болезни царя Петра, от его беспричинного гнева, припадков, странной жестокости? Я знаю, русский государь – великий человек и подлинный владыка, но порой он становится лишь тенью самого себя… В этом виновато его прошлое, его детство…
– Да, князь, я очень устала… – нехотя призналась Екатерина.
– Увы, государыня, ваше место возле царя Петра… – с легким вздохом ответил Ракоци. – Впрочем, Йохан Крузе еще появится в вашей жизни… Но лучше бы вам не встречаться и предать прошлое забвению!
Князь жалел Екатерину Алексеевну, но, увы, ничем не мог утешить ее. Да и можно ли утешить избранников Провидения? Они всего лишь идут тем путем, который им предписан. А простые земные дороги, полные веселья и счастья, увы, не для них. Ракоци умел узнавать избранников Провидения по одному ему понятным приметам. Эта женщина, например, обладала особенным выражением глаз: так смотрят слишком рано и быстро повзрослевшие дети или люди, на глазах у которых рухнул целый мир. Мир, в котором жила эта женщина, погиб, а она – уцелела. И родилась заново, как Феникс из пепла. Что ж, Провидение поцеловало ее в лоб… Так бывает. Не это ли произошло с ним самим, венгерским князем, изгнанным из своей родины и выросшим на чужбине?
– Но почему? – с отчаянием спросила Екатерина. – Почему нам с Йоханом лучше больше не встречаться?
– Потому, что царь Петр – ваша судьба и ваш крест, государыня… – с грустью ответил Ракоци. – Никто не освободит вас от этого пути. Вы будете и счастливы, и несчастны. Но только с русским государем.
– И это все, чем вы можете мне помочь, князь? – голос Екатерины дрогнул, и на глаза навернулись слезы.
Ракоци посмотрел на нее с сочувствием и грустью. Помолчал, задумался. Потом все же отверз многомудрые уста.
– Я дам вам один совет, госпожа, – сказал он. – Поговорите с царем Петром о его детстве. Не бойтесь: после этой беседы станет легче и Его Величеству, и вам. Прощайте, пани Екатерина!
Венгр поклонился и галантно прикоснулся губами к руке своей собеседницы.
– А вы не думаете, князь, что Петр Алексеевич не зря предложил вам трон Польши? – спросила у него напоследок Екатерина. – Человек, сумевший побеседовать с тенью Яна Собесского, достоин трона Речи Посполитой!
– Мне нужен только один престол – венгерский! – с неожиданной горячностью воскликнул князь. – Прощайте, государыня! Быть может, Провидение еще сведет нас… Я – ваш покорный слуга.
– Подождите, князь, я умоляю вас! – горячо воскликнула она. – В нашу первую встречу вы упомянули пани Марину Мнишек и сказали, что ее несчастная судьба связана с моей, но как?.. Поясните свою мысль, прошу вас!
Ракоци на мгновение задумался.
– Вы и вправду хотите узнать о судьбе пани Марины, государыня? Право же, это несчастная судьба. Вы будете не в пример счастливее!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента