Страница:
Собрались в своей палатке перед траверсом уснуть.
Она пела, пританцовывая, ритмично позвякивая, подтопывая. Она была чертовски пластична, эта Анелька. Без видимых усилий гнулась то в одну, то в другую сторону. Кулачок с зажатыми колокольчиками вертелся. Глухим стуком отзывались железные шарики.
– И чего? – шепотом спросила Кристинка.
– Они потом все погибли, – прошептала Анель. По щеке ее бежала быстрая слеза. – Все, кто слышал песню Сарыма. Дух Черного Альпиниста не простил им эту песню. Погибли они в разное время, в разных местах при нелепых обстоятельствах.
– А дед? – спросила Кристина, окончательно сраженная дополнением к песне.
– Дед тоже погиб. Во время восхождения на Чатын-Тау произошел обвал. Там, на Кавказе, даже плиту специальную положили в память о моем деде. Это было давно.
– Выжил только один, – теперь Анель было еле слышно. – Всегда один выживает, чтобы было кому рассказать о случившемся. Он сейчас древний старик, дед Алексей, известный археолог. А раньше тоже в походы ходил, с дедом дружил.
Каору закончил переводить. Повисла тишина. Санёк напряженно наблюдал за оставшимися пятью свечами. И вдруг среди тишины Вадя задал вопрос:
– Это чего, мы теперь все умрем, что ли?
Глава третья
Она пела, пританцовывая, ритмично позвякивая, подтопывая. Она была чертовски пластична, эта Анелька. Без видимых усилий гнулась то в одну, то в другую сторону. Кулачок с зажатыми колокольчиками вертелся. Глухим стуком отзывались железные шарики.
Она еще стала прищелкивать и прихлопывать, так что у слушателей даже мысли не было прервать эту бесконечную песню. Завороженный ритмом Илья первым стал кивать головой. Потрясенный Каору молчал. Хироси поначалу еще улыбался, но чем дальше текла страшная история о встрече туристов с Черным Альпинистом, тем мрачнее становилось его лицо и тем сильнее и сильнее он начинал покачивать головой, словно соглашался с каждым тактом песни.
Вот уже четыре года в ледяном своем гробу.
Клятву дал: людскому роду мстить за страшную судьбу.
Песня отзвучала. Последний раз жалобно перекатились железные шарики внутри стальной сферы. Анель скользнула на свое место.
Ушбы[4] грозные вершины нависали позади.
Прямо вверх, на седловину, по стене вели следы.
– И чего? – шепотом спросила Кристинка.
– Они потом все погибли, – прошептала Анель. По щеке ее бежала быстрая слеза. – Все, кто слышал песню Сарыма. Дух Черного Альпиниста не простил им эту песню. Погибли они в разное время, в разных местах при нелепых обстоятельствах.
– А дед? – спросила Кристина, окончательно сраженная дополнением к песне.
– Дед тоже погиб. Во время восхождения на Чатын-Тау произошел обвал. Там, на Кавказе, даже плиту специальную положили в память о моем деде. Это было давно.
– Выжил только один, – теперь Анель было еле слышно. – Всегда один выживает, чтобы было кому рассказать о случившемся. Он сейчас древний старик, дед Алексей, известный археолог. А раньше тоже в походы ходил, с дедом дружил.
Каору закончил переводить. Повисла тишина. Санёк напряженно наблюдал за оставшимися пятью свечами. И вдруг среди тишины Вадя задал вопрос:
– Это чего, мы теперь все умрем, что ли?
Глава третья
Четыре свечи
Девчонки испуганно заозирались. Японцы сидели с серьезными лицами. Алиса выпрямилась и наконец оторвалась от своих ногтей – сжала кулаки.
– Вообще-то не должны, – пролепетала Анель. – Это ведь давно было. И песню эту часто поют.
– Ну да, – закивал Вадя. – Песню поют, а альпинисты все бьются и бьются.
– Ты чего, в горы собрался? – фыркнул Санёк.
– Погоди! – отпихнул его Вадя и придвинулся ближе к Анель. – Нам-то ты ее зачем спела?
– Я должна была вас напугать, – с искренним изумлением произнесла казашка.
– Ну да… – Вадя с треском сжал в ладонях пластиковую бутылку. – Напугать! Вы тут как будто все с крыш попрыгали. Вы либо пугаете, либо проклятья раздаете направо и налево! Разницу, чего, не чувствуете?
Бедная бутылка хрустела от немилосердного обращения. Вадя все сильнее и сильнее пытался закрутить крышку, сворачивая горлышко. Неприятный выходил звук. Очень неприятный.
Первым сломался Санёк. Коротким ударом он вогнал источник раздражения хозяину бутылки в грудь. Вадя поперхнулся воздухом и вытаращил глаза, пытаясь продышаться.
– Остынь! Все играют, а ты орешь, – с угрозой произнес Санёк и нежно улыбнулся Гайрайго. Японка в ответ расцвела добрейшей улыбкой.
– Вы еще подеритесь, – равнодушно, с заметным опозданием подал голос Илья.
Над диванами повисла тишина, только попискивали клавиши на телефоне у Ильи – игра была в самом разгаре. Даша, Кристина и Шишкина сцепились друг с другом руками. Оборону держали. Анель сидела отдельно на краешке дивана, теребила подол шорт, позвякивала бубенчиками. Японцы смотрели кто куда. Каору ждал, кто что скажет, чтобы начать переводить. Хироси развалился, сильно раскинув ноги, задвинув Гайрайго в угол. Японка продолжала нежно улыбаться. Белое лицо, белые сумасшедшие глаза, растянутые губы, а за ними как будто черные, не попадающие в свет зубы. Или их просто нет? Или они и на самом деле черные?
Никто не спешил заговорить первым, словно от того, чья история будет следующей, зависела его жизнь.
Первым оказался Хироси. Он оживился, поднял руку и под быстрое бормотание снова начал сползать с дивана.
– Он говорит, что хочет рассказать кайдан, – перевел Каору.
– На всех свечей не хватит, – заметил Илья, удовлетворенно покачивая головой – бой с тарелками шел удачно.
– Он не за себя расскажет, – торопился с переводом Каору.
И прежде, чем он закончил реплику, Хироси с напряженной улыбкой показал на Кристину. Васильева от такого внимания разулыбалась, словно ей приз выдали, высвободилась из захвата подруг. И чтобы не упустить награду, сразу согласно замотала башкой.
– Ой, ну подумаешь, – фыркнула Шишкина, демонстративно отодвигаясь.
– Он просит разрешения забрать твое место истории, – перевел Каору.
– Пускай сначала свечу потушит, – проворчала Шишкина.
Она выразительно посмотрела на последний со стороны японцев источник света. Хироси все понял. Неуклюже взобрался коленями на диван и дунул на трепетавшее пламя.
– «Так пойдет?» – спрашивает он, – перевел Каору.
Четыре свечи освещали затылки гостей и лица хозяев. От такого неровного освещения из-за спин японцев поднималась мгла. Она клубилась вместе с туманом, выдавая то призрачный силуэт мертвеца, то очертания нависшего сухого дерева.
– Он хочет рассказать про район Таито, – стал переводить быструю речь друга Каору. – Здесь действительно произошла одна неприятная история. В парке Уэно…
– Уэно… – повторил Хироси и стал показывать в сторону залитого дождем окна.
Саньку снова показалось, что за стеной воды кто-то стоит. Но он отвернулся. Если где-то кто-то кого-то ждет, то это его дело, не Санька.
– Уэно! – в третий раз произнес Хироси, вглядываясь в лица собеседников. Сам был серьезен, глаза сузил, губы поджал.
Санёк ждал, что японец сейчас рассмеется. Их предупреждали, что в Стране восходящего солнца все наоборот. Сузил глаза – ни фига не злится и не пытается напугать. Вот такое у них дурацкое веселье…
– Это старый парк, самый известный в городе. Ему сто сорок пять лет. Раньше парк принадлежал императорской семье.
Вадя солидно качал головой, словно понимал, что кроется за словосочетанием «императорская семья». Ничего он, конечно, не понимал. Ему что семья императора, что семья слонов, и те и другие любят на травке поваляться.
– Там все есть. Четыре музея есть, зоопарк есть, концертный зал. И даже институт есть, искусств. А еще в нашем районе есть старый-старый храм, Сэнсо-дзи, а рядом с ним древний квартал гейш. В этом-то квартале и жила Садако. Сто лет назад это было. Она жила в Асакуса и ходила в храм Сэнсо-дзи. – Для наглядности Хироси руками стал показывать, как все могло быть. – И туда же, в этот храм, ходил начинающий художник Ёкояма Тайкан.
Санёк зажмурился, мгновенно путаясь в сложных именах. Яма-дзи, парк, гейши… Чего он там упустил?
– Есть такой художник, – совсем другим тоном сообщил Каору, останавливая приятеля. – Очень известный. Где-то здесь его музей. Он в доме, где художник жил. – И повторил: – Очень известный. Его картины все знают.
– И куда переехал? – с недоверием спросил Илья, отрываясь от игры. Телефон в его руках недовольно попискивал.
– Никуда не переехал. Умер. Семьдесят лет как умер.
Илья с пониманием кивнул и вернулся к своим занятиям. Что ж, умер… бывает. Особенно в Японии.
Хироси немного подождал, ожидая, что еще скажет Илья, но тот больше не отвлекался, поэтому рассказ потек дальше.
– И вот художник заметил Садако. Очень она ему понравилась. И решил он написать ее портрет. Долго работал художник, но все у него не получалось. Тогда он попросил Садако попозировать ему. Встречались они как раз в парке Уэно. Через месяц у Тайкана портрет был готов. Но когда Садако увидела картину, то очень удивилась. Там не было ее. Там была нарисована снежная гора, а вокруг нее летела журавлиная стая. Один журавль вырвался вперед. Он летел, чуть приподняв голову. Очень красивая была картина. Но с Садако после того, как она увидела картину, что-то сделалось. Она вдруг загрустила, ушла в глубь парка и не вернулась. Тайкан искал ее повсюду. В квартале гейш ему сказали, что она пропала. В храм Садако тоже больше не заходила. Художник решил, что девушке не понравилась картина и она уехала.
– Вот дурак, – прошептал Вадя, прижимая к щеке бутылку.
– Он тосковал по Садако, – продолжил Каору. – Часто ходил в парк, сидел на том месте, где видел ее последний раз. И вот Тайкан дождался Садако. Однажды он увидел, как она шла по высокой траве. Тайкан стал звать ее, но девушка только махнула рукой и исчезла за деревьями. Художник побежал следом, но никого не нашел. С тех пор в парке Уэно стали часто видеть Садако. Она всегда словно плыла над травой – ног не было видно. Чтобы разгадать эту тайну, Тайкан сходил к прорицателю, и тот объяснил, что художник не девушку изобразил на своем портрете, а ее душу. И вот теперь, оставшись без души, Садако бродит в поиске замены. Ее ни в коем случае нельзя окликать. Если встретиться с ней взглядами, то она может забрать твою душу, и тогда уже ты будешь бродить по парку вместо нее.
– И что же, так ей никто своей души и не отдал? – тихо спросил Вадя.
Санёк от раздражения пнул его ногой:
– Если такой жалостливый, беги и спаси ее.
– Садако можно видеть в дождливую погоду, – уже от себя добавил Каору. – Она всегда ходит без зонтика. Длинные мокрые черные волосы облепляют ее тело.
Некстати в голову полезли кадры из фильма «Звонок». Какие-то они здесь все мокрые и с распущенными волосами.
– Ты все еще хочешь сходить в этот парк? – с усмешкой спросила Шишкина.
Кристинка мотнула головой – сначала отрицательно, потом утвердительно и тут же снова затрясла ею, отказываясь.
– Чего ты стесняешься? Может, у тебя две души? Заодно и проверим.
– А зачем он так поступил? – прошептала впечатлительная Анель.
– Он не хотел. Так получилось. Он был талантливый художник и очень любил Садако.
Гайрайго заговорила неожиданно. Она сидела в глубине дивана, не шевелилась, и про нее забыли. А тут вдруг восстала из небытия.
– Ханако! – воскликнула она. – Ханако!
И добавила еще несколько японских слов.
– Она говорит, что, если случится беда, надо звать Ханако, – перевел Каору.
Гайрайго замолчала, плотно сжав губы. Больше ничего добавлять она не собиралась.
– Это про то же самое? – уточнил Вадя.
– Ты чего, не понял? – толкнула его Шишкина. – Это уже другое!
– Но тогда у них будет еще одна история! – Вадя кивнул на крайнюю свечу, под которой сидел.
– Не все ли равно? – прошептала Кристина, шмыгнув носом.
– А как же свечи? – не унимался Вадя и с хрустом открыл бутылочку. Остатки воды в ней были уже подозрительно взбаламучены странной взвесью, но он все равно собрался ее пить – поднес горлышко к губам.
– Да иди ты со своими свечами!
Раздраженная Шишкина накинулась на Вадю. Бутылочка выкатилась у него из рук, разбрызгивая свое скудное содержимое по Вадиной одежде.
– Ну, блин! – взвился Вадя.
– Чего Ханако-то? – как ни в чем ни бывало спросила Шишкина.
– Ну, ты вообще что ли? – возмущался Вадя, горестно глядя на свои залитые штаны и футболку. Шишкина к нему даже головы не повернула.
– Ханако! – как заведенная повторила Гайрайго. И улыбнулась. Анель тихо охнула.
– Это известная легенда о школьном призраке, – взялся за объяснение Каору. – Ханако изнасиловали и убили. А потом спрятали тело в школьном туалете. И теперь она бродит по школам. Если в туалете громко крикнуть ее имя, она появится. Если ты ей понравишься, она будет помогать. А если нет – накинется и убьет.
– И как ей понравиться? – снова вклинился в разговор Вадя. – Каких она предпочитает? Невысоких шатенов? Или долговязых брюнетов?
Санёк пнул раньше, чем Вадя отпрыгнул.
– Эй! Аллё! – завопил Вадя.
Он завертелся, пытаясь разглядеть, оставила ли Санькина подошва на его заду отпечаток. Сердобольная Анель хлопнула его ладошкой по испачканному месту.
– Какого! – заверещал Вадя.
– Ой, держите меня! – захохотала Шишкина.
– Я тебе сейчас такого брюнета сделаю! – пообещал Санёк, показав Вадику кулак.
Японцы сидели притихшие, с тревогой поглядывали на возню гостей.
– А чего она! – обиженно вскрикнул Вадя.
– Слепцов! – утомленно произнесла Алиса. – Такой, как ты, понравится любой девушке. Утихомирься!
– Ну да! Вот так вызовешь, а она из тебя быстренько Черного Альпиниста сделает, – проворчал Вадя.
Анель отшатнулась.
– Слепцов! – звонко крикнула Алиса.
– Идиот, – прошипела Шишкина.
– Тупой, что ли? – кинулся на Вадю Санёк.
Слепцов шустрой змейкой запрыгнул на спинку дивана, резко отклонился назад. Подсвечник за его спиной закачался, плеснул расплавленный воск. Пламя на секунду повисло в воздухе, оторвавшись от фитилька. Серый дымок быстро растаял в темноте.
– Что вы творите?! – Алиса потянулась, чтобы стащить прыгающего по дивану Вадю на пол.
Японцы сидели застывшими статуями. Глаза их были широко распахнуты. Санёк успел мстительно подумать, что сейчас они этих японцев уделают. И без страшилок покажут, кто тут главный. Вон как вылупились, чистые совы.
– А чего? – отбрыкивался Вадя. – Я виноват, что ли? Виноват?
– Завянь!
Санёк скинул Вадю со спинки, придавив Шишкину. Юлиана брезгливо отодвинулась.
– Ну… все? – крикнула Алиса, и вдруг наступила тишина.
Оставшиеся три свечи выхватывали сидящих рядом Илью с Алисой, бледную Анель, Дашу Абрамову, сложившую руки на груди. Она сосредоточенно смотрела на мыски своих туфель, и, словно по мыслительному приказу, эти самые мыски шевелились. Японцы шушукались. На них это представление здорово подействовало.
– Может, вы устали? – приложил к груди руку Каору. – Может быть, время обеда?
– Осталось три свечи! – упрямо поджала губы Алиса. – Доиграем!
– Ну, чего ты? – тихо возразил Илья. – Смотри, мальчишки извелись.
– Извелись? Веселее потом будет в номере сидеть, – отрезала Алиса. – Слепцов! Раз ты такой веселый, напугай нас.
– Хватит нас пугать! – вскочила Даша. – Надоело!
Шишкина дернула ее обратно. Из глаз Абрамовой брызнули слезы.
– Ну… вот… – протянул Илья.
Юлиана лукаво сверкнула глазами и стала что-то шептать Дашке. Та поначалу отстранялась, а потом шмыгнула носом и заинтересованно заморгала.
– Что, все? – смерила своих подопечных презрительным взглядом Алиса. – Кто у нас следующий? И правда, пора закругляться.
– Слепцов следующий! – встрепенулась Шишкина. – А где он?
Вади не было. Санёк успел испугаться – куда это исчез сосед. То все рядом сидел, прыгал, мешал слушать, а то вдруг слева как будто пустота образовалась.
– Его Ханако к себе утащила, – зло прошептала Абрамова.
– Или он пошел водяному привидению жаловаться, – добавила Кристина.
– Не, – Илья зевнул, потягиваясь, – его Черный Альпинист к себе забрал.
– И забросил в парк, где он встретится с Садако, – подхватила Шишкина.
– Если он станет Садако, то интересно, кто будет следующей жертвой, – холодным ледоколом вклинилась в общее веселье Алиса. – У меня есть пара версий.
Девчонки принялись хихикать, поглядывая друг на друга. А потом дружно уставились на Шишкину.
– Да идите вы! – взмахнула рукой Юлиана. – Я в этот парк и не пойду. Нужно больно!
Но ее перебил Илья:
– А пойти тебе придется. Мы завтра в императорский дворец, а послезавтра в музей. Он как раз в этом парке. И я не уверен, что наш милый Каору согласится продержать солнечную погоду на два дня.
– Послезавтра дождь, – подтвердил Каору. – Завтра солнце. Но все равно зонтики возьмите. И бутерброды. А послезавтра только зонтики. Там хорошая столовая.
– Все на встречу с Садако! – торжественно заключил Илья.
От этих разговоров становилось тоскливо. В животе поселилась пустота.
– А давайте уже чего-нибудь поедим, – предложил Санёк.
– Да, действительно! – оживился Илья.
– А где Слепцов? – напомнила Шишкина.
– Не расходитесь! – крикнули из-за ширмы. – Вы хотели от меня страшилку!
Вадя шел к диванам, что-то протягивая на открытой ладони.
Санёк быстро перебрал в памяти вещи, которые видел у соседа. Телефон? Тюбик зубной пасты? Пульт от телевизора? Мыло? Скомканные носки? Что он такое может нести? Чем испугать?
– Вот, у меня часы!
Ах, часы… Сначала вспомнилось, а потом он их увидел. Кругляшок, заключенный в серебряную оправу. Пазы для браслета. Один погнут – никогда этим часам на руках уже не быть. Два бугорка регуляторов. Один большой – часы, минуты, дата. Второй черт знает для чего. Вадя нашел их вчера в урне около ресторана, и приятели весь вечер думали, зачем нужен второй регулятор, что он настраивает.
Словно прочитав его мысли, Вадя повернулся к Саньку.
– Вчера ты все спрашивал, зачем вторая кнопка! Теперь я знаю. Что? Съел?
Он сунул часы Саньку.
Бодрая секундная стрелка. Ленивая минутная. Мертвая часовая. Второе июля.
– Что? – буркнул Санёк, отодвигаясь. – Я тебе говорил, брось часы, может, они какие заразные. Вон, у тебя уже явные признаки бешенства.
– Ага! – радостно взвизгнул Вадя. – Это у вас сейчас бешенство будет. Потому что, смотрите!
Вадя побежал вдоль сидящих, каждому под нос подсовывая кругляшок.
– Смотрите, – азартно кричал он. – Стрелку видите? Видите?
Японцы не стали ждать, когда до них доберутся, они сами встали и с легким поклоном посмотрели в раскрытую ладонь. Каору с уважением – еще бы, техника, – Гайрайго с растерянной улыбкой, а Хироси с явным испугом. Он даже отшатнулся сразу после того, как бросил быстрый взгляд на Вадину находку, и коротко что-то произнес.
– Он спрашивает: «Откуда у вас часы»? – перевел Каору.
– Где взяли, там больше нет, – ответил Вадя, довольный реакцией зрителей. И как заправский фокусник стал поддергивать вверх рукава рубашки. – Так вот зачем эта вторая кнопка.
Осторожно, словно это был заводной механизм у бомбы, двумя пальцами он вытянул регулятор. Осторожно положил часы обратно на ладонь.
– Вот! – торжественно сообщил Вадя и снова понес часы по кругу.
Ничего в них не изменилось. Они все так же были круглы, оправа все так же была серебриста. Одно ушко для браслета погнуто. Три стрелки – быстрая, ленивая и мертвая. Санёк слегка наклонил голову, прислушиваясь – тикают. Может, не так громко, как у них в номере, но вполне себе живой организм. Японцы не вставали: сидели и ждали, что будет. Осторожными стали.
– Не увидели, да? – радовался Вадя. – Слепые! Вы видите, куда стрелка идет!
Тут уже с дивана сорвались все. Даже Илья протиснулся через острые девчачьи локти.
Секундная стрелка и правда резво бежала, но в обратную сторону. Покинув «двенадцать», она стала заваливаться назад, прошуршала мимо «одиннадцати», сбила «десять», оставила над собой «девять», мазнула «восемь» и «семь», качнулась над «шестью» и побрела в горку.
– Долго будешь так стоять? – услышал над собой Санёк.
Оказывается, все разошлись, а он все топтался на месте, изучая маршрут стрелки.
– Ничего особенного! – крикнула Шишкина, обиженная, что всеобщее внимание снова ее покинуло. – Где же история?
– А историй не будет. – Вадя презрительно скривился, словно перед ним сидели не его друзья из танцевального коллектива «Ласточки», а заклятые враги. – Будет только энд, но без хеппи. Я поставил эти часы на два ночи. Тут есть специальная стрелка. И сейчас от этого времени они идут назад. В два часа ночи для всех нас случится конец света. А чтобы никто не подумал повернуть часы обратно…
Он присел, положил часы на пол, взмахнул рукой.
Звон, хруст стекла. Запрыгали между диванами резвые шестеренки.
– Молоток-то ты где взял? – первым пришел в себя Илья.
– Там, около окна, был. Что-то по-японски, а под стеклом – он.
Шестеренки все еще прыгали по полу, вертелись.
На японцев напал столбняк. Все трое сидели с вытаращенными глазами и отвисшими челюстями. Гайрайго забыла про улыбки.
– Ну ты придурок, – прошептала Шишкина.
Анель поджимала ноги – прямо перед ней совершала свой танец смерти последняя деталька из хронометра.
Часы было жалко. Они казались и правда необычными. Теперь ничего необычного в них не было. Стекло, покореженная оправа и шестеренки.
– Все, – вытер о штаны вспотевшую ладонь Вадя. – Можете начинать звонить своим мамочкам и прощаться. У вас осталось пять часов.
– Ай! – совсем по-русски вскрикнул Хироси и заговорил, заговорил, яростно жестикулируя.
– Он спрашивает, можно ли этому верить? – дрожащим голосом перевел Каору. – Он спрашивает, зачем это сделано?
– Можно верить.
С высоко поднятой головой Вадя дошел до своего места на диване, подхватил брошенную пустую бутылку, брякнулся между Саньком и Шишкиной.
– Чего? Совсем, что ли? – зашипела на него Кристина.
– Это игра! – развел руками Вадя. И тут же от избытка чувств подскочил на месте, заставив соседей подпрыгивать на диване вместе с ним.
За спиной Алисы горела свеча, поэтому было хорошо видно, как тренер медленно наполнялась раздражением. Она нервно постукивала ноготками по подлокотнику. Так и представлялось – она встает и со всего размаху впивается ими в лицо довольного Вади.
Дожидаться этого момента Вадя не стал. По-девчачьи, снизу вверх, через голову запустил в свечу молотком. Железный треножник с грохотом покатился по полу, врезался в ширму. Эхом разнесся металлический звон упавшего молотка. Лицо Алисы из раздраженного мгновенно превратилось в испуганное – молоток пролетел над ее плечом.
– Слепцов! Ты где находишься? – заорала Алиса. – Ты что себе позволяешь? А если бы ты разбил что-нибудь? Сейчас сюда прибегут! Объясняться придется! Деньги платить!
– Это теперь неважно! – отмахнулся Вадя, снова устраиваясь на диване. – Теперь уже все неважно.
– Больной? – коротко прокомментировала падение свечи Шишкина. – На всю голову!
Каору стоял около Алисы и коротко кланялся.
– Ничего, ничего, – шептал он. – Это нестрашно. Это бывает. Никакого ущерба.
Лицо Алисы пошло красным пятнами. Будь это на тренировке дома, она бы уже испепелила Слепцова, разорвала бы его на кусочки.
Каору все кланялся и кланялся:
– Молоток на место положить надо. Это на случай землетрясений и тайфунов. Если надо через окно выйти.
– Ага, – не выдержал Санёк, – с тридцатого этажа!
– Сань! – осторожно напомнил о себе Илья.
– Это правда, да? – У Анель глаза снова были на мокром месте. – Слепцов!
– Чушь какая! – прошипела Абрамова.
Японцы негромко шушукались, Хироси тыкал в разбитые часы.
– Сейчас какую-нибудь примету приплетут, – поморщился Санёк. – Ты, Слепец, прежде чем что-то делать, хоть бы книжки почитал. Может, для них разбитые часы – смертный грех. Сейчас как посадят тебя на ростки бамбука, и через пару часов будешь уже нанизан на травинку.
– Ничего, без книг обойдемся! – нервно бормотал Вадя. – Ничего, – подбадривал он сам себя. – Это будет получше, чем призрак в парке. Я вам про этих призраков могу вагон всего напридумывать. А тут – чистая правда! Все видели! Стрелка назад шла. А я перед этим часовую подкрутил. Так что все в ажуре. Пугайтесь! Чего вылупилась? – накинулся он на Кристину. – Свою историю придумать не смогла, стало завидно? Ну, давай, давай, расскажи что-нибудь! Ага! Слабо? – Он оглядел собравшихся. – Ну что! Хорошую я вам байку из склепа рассказал?
– Дурацкую!
Шишкина вскочила. Длинный хвост полыхнул темнотой. Она вплотную подошла к японцам, так что Хироси с Гайрайго одновременно отодвинулись к спинке дивана.
– За нами еще две истории остались, – показала она им два пальца. – Две! Я вот за нее расскажу!
Она кивнула себе за спину и, вышагивая, как цапля, прошествовала вдоль дивана.
Из должников по историям остались только Абрамова и Санёк. Увлекшись страшилками, Санёк и забыл, что от него тоже что-то ждут. Всего было так много, что он потерял счет. Шишкина напомнила. И он мысленно заметался. Никогда не был мастером рассказывать байки, врать и приукрашать. Даже на уроках отвечал только то, что написано в учебнике или тетради, без отсебятины. А тут – целый рассказ. Что же он придумает? Не про детский же сад рассказывать, где остались Красные Руки и Черные Зубы, Восставшие покойники и Зеленые сопли. Все эти писающие котята, клацающие челюсти, туфли с булавками казались ему слишком легковесными рядом с настоящими историями, которые сейчас рассказывались. Что придумать? Чем удивить? Это же японцы сочинили про Годзиллу и призрак из колодца, у них водяные девы и кошки с раздвоенным хвостом. А у них только Вий да упыри…
Санёк снова глянул в окно. Вода струилась по стеклу, словно всю гостиницу опустили в огромный бассейн, а потом вынули – и вот теперь она обтекает. Показалось, что на мгновение к стеклу приблизился призрачный силуэт и тут же отошел. Отпечаталась пятерня. Стала неприятно давить стоящая слишком близко перегородка. Не хватало воздуха, не хватало пространства. Взгляд постоянно упирался во что-то – в угол, стену или стекло. Хоть бы одна форточка! Вот ведь японцы, им лишь бы от мира отгородиться, спрятаться, запереться в своем домике.
– Вообще-то не должны, – пролепетала Анель. – Это ведь давно было. И песню эту часто поют.
– Ну да, – закивал Вадя. – Песню поют, а альпинисты все бьются и бьются.
– Ты чего, в горы собрался? – фыркнул Санёк.
– Погоди! – отпихнул его Вадя и придвинулся ближе к Анель. – Нам-то ты ее зачем спела?
– Я должна была вас напугать, – с искренним изумлением произнесла казашка.
– Ну да… – Вадя с треском сжал в ладонях пластиковую бутылку. – Напугать! Вы тут как будто все с крыш попрыгали. Вы либо пугаете, либо проклятья раздаете направо и налево! Разницу, чего, не чувствуете?
Бедная бутылка хрустела от немилосердного обращения. Вадя все сильнее и сильнее пытался закрутить крышку, сворачивая горлышко. Неприятный выходил звук. Очень неприятный.
Первым сломался Санёк. Коротким ударом он вогнал источник раздражения хозяину бутылки в грудь. Вадя поперхнулся воздухом и вытаращил глаза, пытаясь продышаться.
– Остынь! Все играют, а ты орешь, – с угрозой произнес Санёк и нежно улыбнулся Гайрайго. Японка в ответ расцвела добрейшей улыбкой.
– Вы еще подеритесь, – равнодушно, с заметным опозданием подал голос Илья.
Над диванами повисла тишина, только попискивали клавиши на телефоне у Ильи – игра была в самом разгаре. Даша, Кристина и Шишкина сцепились друг с другом руками. Оборону держали. Анель сидела отдельно на краешке дивана, теребила подол шорт, позвякивала бубенчиками. Японцы смотрели кто куда. Каору ждал, кто что скажет, чтобы начать переводить. Хироси развалился, сильно раскинув ноги, задвинув Гайрайго в угол. Японка продолжала нежно улыбаться. Белое лицо, белые сумасшедшие глаза, растянутые губы, а за ними как будто черные, не попадающие в свет зубы. Или их просто нет? Или они и на самом деле черные?
Никто не спешил заговорить первым, словно от того, чья история будет следующей, зависела его жизнь.
Первым оказался Хироси. Он оживился, поднял руку и под быстрое бормотание снова начал сползать с дивана.
– Он говорит, что хочет рассказать кайдан, – перевел Каору.
– На всех свечей не хватит, – заметил Илья, удовлетворенно покачивая головой – бой с тарелками шел удачно.
– Он не за себя расскажет, – торопился с переводом Каору.
И прежде, чем он закончил реплику, Хироси с напряженной улыбкой показал на Кристину. Васильева от такого внимания разулыбалась, словно ей приз выдали, высвободилась из захвата подруг. И чтобы не упустить награду, сразу согласно замотала башкой.
– Ой, ну подумаешь, – фыркнула Шишкина, демонстративно отодвигаясь.
– Он просит разрешения забрать твое место истории, – перевел Каору.
– Пускай сначала свечу потушит, – проворчала Шишкина.
Она выразительно посмотрела на последний со стороны японцев источник света. Хироси все понял. Неуклюже взобрался коленями на диван и дунул на трепетавшее пламя.
– «Так пойдет?» – спрашивает он, – перевел Каору.
Четыре свечи освещали затылки гостей и лица хозяев. От такого неровного освещения из-за спин японцев поднималась мгла. Она клубилась вместе с туманом, выдавая то призрачный силуэт мертвеца, то очертания нависшего сухого дерева.
– Он хочет рассказать про район Таито, – стал переводить быструю речь друга Каору. – Здесь действительно произошла одна неприятная история. В парке Уэно…
– Уэно… – повторил Хироси и стал показывать в сторону залитого дождем окна.
Саньку снова показалось, что за стеной воды кто-то стоит. Но он отвернулся. Если где-то кто-то кого-то ждет, то это его дело, не Санька.
– Уэно! – в третий раз произнес Хироси, вглядываясь в лица собеседников. Сам был серьезен, глаза сузил, губы поджал.
Санёк ждал, что японец сейчас рассмеется. Их предупреждали, что в Стране восходящего солнца все наоборот. Сузил глаза – ни фига не злится и не пытается напугать. Вот такое у них дурацкое веселье…
– Это старый парк, самый известный в городе. Ему сто сорок пять лет. Раньше парк принадлежал императорской семье.
Вадя солидно качал головой, словно понимал, что кроется за словосочетанием «императорская семья». Ничего он, конечно, не понимал. Ему что семья императора, что семья слонов, и те и другие любят на травке поваляться.
– Там все есть. Четыре музея есть, зоопарк есть, концертный зал. И даже институт есть, искусств. А еще в нашем районе есть старый-старый храм, Сэнсо-дзи, а рядом с ним древний квартал гейш. В этом-то квартале и жила Садако. Сто лет назад это было. Она жила в Асакуса и ходила в храм Сэнсо-дзи. – Для наглядности Хироси руками стал показывать, как все могло быть. – И туда же, в этот храм, ходил начинающий художник Ёкояма Тайкан.
Санёк зажмурился, мгновенно путаясь в сложных именах. Яма-дзи, парк, гейши… Чего он там упустил?
– Есть такой художник, – совсем другим тоном сообщил Каору, останавливая приятеля. – Очень известный. Где-то здесь его музей. Он в доме, где художник жил. – И повторил: – Очень известный. Его картины все знают.
– И куда переехал? – с недоверием спросил Илья, отрываясь от игры. Телефон в его руках недовольно попискивал.
– Никуда не переехал. Умер. Семьдесят лет как умер.
Илья с пониманием кивнул и вернулся к своим занятиям. Что ж, умер… бывает. Особенно в Японии.
Хироси немного подождал, ожидая, что еще скажет Илья, но тот больше не отвлекался, поэтому рассказ потек дальше.
– И вот художник заметил Садако. Очень она ему понравилась. И решил он написать ее портрет. Долго работал художник, но все у него не получалось. Тогда он попросил Садако попозировать ему. Встречались они как раз в парке Уэно. Через месяц у Тайкана портрет был готов. Но когда Садако увидела картину, то очень удивилась. Там не было ее. Там была нарисована снежная гора, а вокруг нее летела журавлиная стая. Один журавль вырвался вперед. Он летел, чуть приподняв голову. Очень красивая была картина. Но с Садако после того, как она увидела картину, что-то сделалось. Она вдруг загрустила, ушла в глубь парка и не вернулась. Тайкан искал ее повсюду. В квартале гейш ему сказали, что она пропала. В храм Садако тоже больше не заходила. Художник решил, что девушке не понравилась картина и она уехала.
– Вот дурак, – прошептал Вадя, прижимая к щеке бутылку.
– Он тосковал по Садако, – продолжил Каору. – Часто ходил в парк, сидел на том месте, где видел ее последний раз. И вот Тайкан дождался Садако. Однажды он увидел, как она шла по высокой траве. Тайкан стал звать ее, но девушка только махнула рукой и исчезла за деревьями. Художник побежал следом, но никого не нашел. С тех пор в парке Уэно стали часто видеть Садако. Она всегда словно плыла над травой – ног не было видно. Чтобы разгадать эту тайну, Тайкан сходил к прорицателю, и тот объяснил, что художник не девушку изобразил на своем портрете, а ее душу. И вот теперь, оставшись без души, Садако бродит в поиске замены. Ее ни в коем случае нельзя окликать. Если встретиться с ней взглядами, то она может забрать твою душу, и тогда уже ты будешь бродить по парку вместо нее.
– И что же, так ей никто своей души и не отдал? – тихо спросил Вадя.
Санёк от раздражения пнул его ногой:
– Если такой жалостливый, беги и спаси ее.
– Садако можно видеть в дождливую погоду, – уже от себя добавил Каору. – Она всегда ходит без зонтика. Длинные мокрые черные волосы облепляют ее тело.
Некстати в голову полезли кадры из фильма «Звонок». Какие-то они здесь все мокрые и с распущенными волосами.
– Ты все еще хочешь сходить в этот парк? – с усмешкой спросила Шишкина.
Кристинка мотнула головой – сначала отрицательно, потом утвердительно и тут же снова затрясла ею, отказываясь.
– Чего ты стесняешься? Может, у тебя две души? Заодно и проверим.
– А зачем он так поступил? – прошептала впечатлительная Анель.
– Он не хотел. Так получилось. Он был талантливый художник и очень любил Садако.
Гайрайго заговорила неожиданно. Она сидела в глубине дивана, не шевелилась, и про нее забыли. А тут вдруг восстала из небытия.
– Ханако! – воскликнула она. – Ханако!
И добавила еще несколько японских слов.
– Она говорит, что, если случится беда, надо звать Ханако, – перевел Каору.
Гайрайго замолчала, плотно сжав губы. Больше ничего добавлять она не собиралась.
– Это про то же самое? – уточнил Вадя.
– Ты чего, не понял? – толкнула его Шишкина. – Это уже другое!
– Но тогда у них будет еще одна история! – Вадя кивнул на крайнюю свечу, под которой сидел.
– Не все ли равно? – прошептала Кристина, шмыгнув носом.
– А как же свечи? – не унимался Вадя и с хрустом открыл бутылочку. Остатки воды в ней были уже подозрительно взбаламучены странной взвесью, но он все равно собрался ее пить – поднес горлышко к губам.
– Да иди ты со своими свечами!
Раздраженная Шишкина накинулась на Вадю. Бутылочка выкатилась у него из рук, разбрызгивая свое скудное содержимое по Вадиной одежде.
– Ну, блин! – взвился Вадя.
– Чего Ханако-то? – как ни в чем ни бывало спросила Шишкина.
– Ну, ты вообще что ли? – возмущался Вадя, горестно глядя на свои залитые штаны и футболку. Шишкина к нему даже головы не повернула.
– Ханако! – как заведенная повторила Гайрайго. И улыбнулась. Анель тихо охнула.
– Это известная легенда о школьном призраке, – взялся за объяснение Каору. – Ханако изнасиловали и убили. А потом спрятали тело в школьном туалете. И теперь она бродит по школам. Если в туалете громко крикнуть ее имя, она появится. Если ты ей понравишься, она будет помогать. А если нет – накинется и убьет.
– И как ей понравиться? – снова вклинился в разговор Вадя. – Каких она предпочитает? Невысоких шатенов? Или долговязых брюнетов?
Санёк пнул раньше, чем Вадя отпрыгнул.
– Эй! Аллё! – завопил Вадя.
Он завертелся, пытаясь разглядеть, оставила ли Санькина подошва на его заду отпечаток. Сердобольная Анель хлопнула его ладошкой по испачканному месту.
– Какого! – заверещал Вадя.
– Ой, держите меня! – захохотала Шишкина.
– Я тебе сейчас такого брюнета сделаю! – пообещал Санёк, показав Вадику кулак.
Японцы сидели притихшие, с тревогой поглядывали на возню гостей.
– А чего она! – обиженно вскрикнул Вадя.
– Слепцов! – утомленно произнесла Алиса. – Такой, как ты, понравится любой девушке. Утихомирься!
– Ну да! Вот так вызовешь, а она из тебя быстренько Черного Альпиниста сделает, – проворчал Вадя.
Анель отшатнулась.
– Слепцов! – звонко крикнула Алиса.
– Идиот, – прошипела Шишкина.
– Тупой, что ли? – кинулся на Вадю Санёк.
Слепцов шустрой змейкой запрыгнул на спинку дивана, резко отклонился назад. Подсвечник за его спиной закачался, плеснул расплавленный воск. Пламя на секунду повисло в воздухе, оторвавшись от фитилька. Серый дымок быстро растаял в темноте.
– Что вы творите?! – Алиса потянулась, чтобы стащить прыгающего по дивану Вадю на пол.
Японцы сидели застывшими статуями. Глаза их были широко распахнуты. Санёк успел мстительно подумать, что сейчас они этих японцев уделают. И без страшилок покажут, кто тут главный. Вон как вылупились, чистые совы.
– А чего? – отбрыкивался Вадя. – Я виноват, что ли? Виноват?
– Завянь!
Санёк скинул Вадю со спинки, придавив Шишкину. Юлиана брезгливо отодвинулась.
– Ну… все? – крикнула Алиса, и вдруг наступила тишина.
Оставшиеся три свечи выхватывали сидящих рядом Илью с Алисой, бледную Анель, Дашу Абрамову, сложившую руки на груди. Она сосредоточенно смотрела на мыски своих туфель, и, словно по мыслительному приказу, эти самые мыски шевелились. Японцы шушукались. На них это представление здорово подействовало.
– Может, вы устали? – приложил к груди руку Каору. – Может быть, время обеда?
– Осталось три свечи! – упрямо поджала губы Алиса. – Доиграем!
– Ну, чего ты? – тихо возразил Илья. – Смотри, мальчишки извелись.
– Извелись? Веселее потом будет в номере сидеть, – отрезала Алиса. – Слепцов! Раз ты такой веселый, напугай нас.
– Хватит нас пугать! – вскочила Даша. – Надоело!
Шишкина дернула ее обратно. Из глаз Абрамовой брызнули слезы.
– Ну… вот… – протянул Илья.
Юлиана лукаво сверкнула глазами и стала что-то шептать Дашке. Та поначалу отстранялась, а потом шмыгнула носом и заинтересованно заморгала.
– Что, все? – смерила своих подопечных презрительным взглядом Алиса. – Кто у нас следующий? И правда, пора закругляться.
– Слепцов следующий! – встрепенулась Шишкина. – А где он?
Вади не было. Санёк успел испугаться – куда это исчез сосед. То все рядом сидел, прыгал, мешал слушать, а то вдруг слева как будто пустота образовалась.
– Его Ханако к себе утащила, – зло прошептала Абрамова.
– Или он пошел водяному привидению жаловаться, – добавила Кристина.
– Не, – Илья зевнул, потягиваясь, – его Черный Альпинист к себе забрал.
– И забросил в парк, где он встретится с Садако, – подхватила Шишкина.
– Если он станет Садако, то интересно, кто будет следующей жертвой, – холодным ледоколом вклинилась в общее веселье Алиса. – У меня есть пара версий.
Девчонки принялись хихикать, поглядывая друг на друга. А потом дружно уставились на Шишкину.
– Да идите вы! – взмахнула рукой Юлиана. – Я в этот парк и не пойду. Нужно больно!
Но ее перебил Илья:
– А пойти тебе придется. Мы завтра в императорский дворец, а послезавтра в музей. Он как раз в этом парке. И я не уверен, что наш милый Каору согласится продержать солнечную погоду на два дня.
– Послезавтра дождь, – подтвердил Каору. – Завтра солнце. Но все равно зонтики возьмите. И бутерброды. А послезавтра только зонтики. Там хорошая столовая.
– Все на встречу с Садако! – торжественно заключил Илья.
От этих разговоров становилось тоскливо. В животе поселилась пустота.
– А давайте уже чего-нибудь поедим, – предложил Санёк.
– Да, действительно! – оживился Илья.
– А где Слепцов? – напомнила Шишкина.
– Не расходитесь! – крикнули из-за ширмы. – Вы хотели от меня страшилку!
Вадя шел к диванам, что-то протягивая на открытой ладони.
Санёк быстро перебрал в памяти вещи, которые видел у соседа. Телефон? Тюбик зубной пасты? Пульт от телевизора? Мыло? Скомканные носки? Что он такое может нести? Чем испугать?
– Вот, у меня часы!
Ах, часы… Сначала вспомнилось, а потом он их увидел. Кругляшок, заключенный в серебряную оправу. Пазы для браслета. Один погнут – никогда этим часам на руках уже не быть. Два бугорка регуляторов. Один большой – часы, минуты, дата. Второй черт знает для чего. Вадя нашел их вчера в урне около ресторана, и приятели весь вечер думали, зачем нужен второй регулятор, что он настраивает.
Словно прочитав его мысли, Вадя повернулся к Саньку.
– Вчера ты все спрашивал, зачем вторая кнопка! Теперь я знаю. Что? Съел?
Он сунул часы Саньку.
Бодрая секундная стрелка. Ленивая минутная. Мертвая часовая. Второе июля.
– Что? – буркнул Санёк, отодвигаясь. – Я тебе говорил, брось часы, может, они какие заразные. Вон, у тебя уже явные признаки бешенства.
– Ага! – радостно взвизгнул Вадя. – Это у вас сейчас бешенство будет. Потому что, смотрите!
Вадя побежал вдоль сидящих, каждому под нос подсовывая кругляшок.
– Смотрите, – азартно кричал он. – Стрелку видите? Видите?
Японцы не стали ждать, когда до них доберутся, они сами встали и с легким поклоном посмотрели в раскрытую ладонь. Каору с уважением – еще бы, техника, – Гайрайго с растерянной улыбкой, а Хироси с явным испугом. Он даже отшатнулся сразу после того, как бросил быстрый взгляд на Вадину находку, и коротко что-то произнес.
– Он спрашивает: «Откуда у вас часы»? – перевел Каору.
– Где взяли, там больше нет, – ответил Вадя, довольный реакцией зрителей. И как заправский фокусник стал поддергивать вверх рукава рубашки. – Так вот зачем эта вторая кнопка.
Осторожно, словно это был заводной механизм у бомбы, двумя пальцами он вытянул регулятор. Осторожно положил часы обратно на ладонь.
– Вот! – торжественно сообщил Вадя и снова понес часы по кругу.
Ничего в них не изменилось. Они все так же были круглы, оправа все так же была серебриста. Одно ушко для браслета погнуто. Три стрелки – быстрая, ленивая и мертвая. Санёк слегка наклонил голову, прислушиваясь – тикают. Может, не так громко, как у них в номере, но вполне себе живой организм. Японцы не вставали: сидели и ждали, что будет. Осторожными стали.
– Не увидели, да? – радовался Вадя. – Слепые! Вы видите, куда стрелка идет!
Тут уже с дивана сорвались все. Даже Илья протиснулся через острые девчачьи локти.
Секундная стрелка и правда резво бежала, но в обратную сторону. Покинув «двенадцать», она стала заваливаться назад, прошуршала мимо «одиннадцати», сбила «десять», оставила над собой «девять», мазнула «восемь» и «семь», качнулась над «шестью» и побрела в горку.
– Долго будешь так стоять? – услышал над собой Санёк.
Оказывается, все разошлись, а он все топтался на месте, изучая маршрут стрелки.
– Ничего особенного! – крикнула Шишкина, обиженная, что всеобщее внимание снова ее покинуло. – Где же история?
– А историй не будет. – Вадя презрительно скривился, словно перед ним сидели не его друзья из танцевального коллектива «Ласточки», а заклятые враги. – Будет только энд, но без хеппи. Я поставил эти часы на два ночи. Тут есть специальная стрелка. И сейчас от этого времени они идут назад. В два часа ночи для всех нас случится конец света. А чтобы никто не подумал повернуть часы обратно…
Он присел, положил часы на пол, взмахнул рукой.
Звон, хруст стекла. Запрыгали между диванами резвые шестеренки.
– Молоток-то ты где взял? – первым пришел в себя Илья.
– Там, около окна, был. Что-то по-японски, а под стеклом – он.
Шестеренки все еще прыгали по полу, вертелись.
На японцев напал столбняк. Все трое сидели с вытаращенными глазами и отвисшими челюстями. Гайрайго забыла про улыбки.
– Ну ты придурок, – прошептала Шишкина.
Анель поджимала ноги – прямо перед ней совершала свой танец смерти последняя деталька из хронометра.
Часы было жалко. Они казались и правда необычными. Теперь ничего необычного в них не было. Стекло, покореженная оправа и шестеренки.
– Все, – вытер о штаны вспотевшую ладонь Вадя. – Можете начинать звонить своим мамочкам и прощаться. У вас осталось пять часов.
– Ай! – совсем по-русски вскрикнул Хироси и заговорил, заговорил, яростно жестикулируя.
– Он спрашивает, можно ли этому верить? – дрожащим голосом перевел Каору. – Он спрашивает, зачем это сделано?
– Можно верить.
С высоко поднятой головой Вадя дошел до своего места на диване, подхватил брошенную пустую бутылку, брякнулся между Саньком и Шишкиной.
– Чего? Совсем, что ли? – зашипела на него Кристина.
– Это игра! – развел руками Вадя. И тут же от избытка чувств подскочил на месте, заставив соседей подпрыгивать на диване вместе с ним.
За спиной Алисы горела свеча, поэтому было хорошо видно, как тренер медленно наполнялась раздражением. Она нервно постукивала ноготками по подлокотнику. Так и представлялось – она встает и со всего размаху впивается ими в лицо довольного Вади.
Дожидаться этого момента Вадя не стал. По-девчачьи, снизу вверх, через голову запустил в свечу молотком. Железный треножник с грохотом покатился по полу, врезался в ширму. Эхом разнесся металлический звон упавшего молотка. Лицо Алисы из раздраженного мгновенно превратилось в испуганное – молоток пролетел над ее плечом.
– Слепцов! Ты где находишься? – заорала Алиса. – Ты что себе позволяешь? А если бы ты разбил что-нибудь? Сейчас сюда прибегут! Объясняться придется! Деньги платить!
– Это теперь неважно! – отмахнулся Вадя, снова устраиваясь на диване. – Теперь уже все неважно.
– Больной? – коротко прокомментировала падение свечи Шишкина. – На всю голову!
Каору стоял около Алисы и коротко кланялся.
– Ничего, ничего, – шептал он. – Это нестрашно. Это бывает. Никакого ущерба.
Лицо Алисы пошло красным пятнами. Будь это на тренировке дома, она бы уже испепелила Слепцова, разорвала бы его на кусочки.
Каору все кланялся и кланялся:
– Молоток на место положить надо. Это на случай землетрясений и тайфунов. Если надо через окно выйти.
– Ага, – не выдержал Санёк, – с тридцатого этажа!
– Сань! – осторожно напомнил о себе Илья.
– Это правда, да? – У Анель глаза снова были на мокром месте. – Слепцов!
– Чушь какая! – прошипела Абрамова.
Японцы негромко шушукались, Хироси тыкал в разбитые часы.
– Сейчас какую-нибудь примету приплетут, – поморщился Санёк. – Ты, Слепец, прежде чем что-то делать, хоть бы книжки почитал. Может, для них разбитые часы – смертный грех. Сейчас как посадят тебя на ростки бамбука, и через пару часов будешь уже нанизан на травинку.
– Ничего, без книг обойдемся! – нервно бормотал Вадя. – Ничего, – подбадривал он сам себя. – Это будет получше, чем призрак в парке. Я вам про этих призраков могу вагон всего напридумывать. А тут – чистая правда! Все видели! Стрелка назад шла. А я перед этим часовую подкрутил. Так что все в ажуре. Пугайтесь! Чего вылупилась? – накинулся он на Кристину. – Свою историю придумать не смогла, стало завидно? Ну, давай, давай, расскажи что-нибудь! Ага! Слабо? – Он оглядел собравшихся. – Ну что! Хорошую я вам байку из склепа рассказал?
– Дурацкую!
Шишкина вскочила. Длинный хвост полыхнул темнотой. Она вплотную подошла к японцам, так что Хироси с Гайрайго одновременно отодвинулись к спинке дивана.
– За нами еще две истории остались, – показала она им два пальца. – Две! Я вот за нее расскажу!
Она кивнула себе за спину и, вышагивая, как цапля, прошествовала вдоль дивана.
Из должников по историям остались только Абрамова и Санёк. Увлекшись страшилками, Санёк и забыл, что от него тоже что-то ждут. Всего было так много, что он потерял счет. Шишкина напомнила. И он мысленно заметался. Никогда не был мастером рассказывать байки, врать и приукрашать. Даже на уроках отвечал только то, что написано в учебнике или тетради, без отсебятины. А тут – целый рассказ. Что же он придумает? Не про детский же сад рассказывать, где остались Красные Руки и Черные Зубы, Восставшие покойники и Зеленые сопли. Все эти писающие котята, клацающие челюсти, туфли с булавками казались ему слишком легковесными рядом с настоящими историями, которые сейчас рассказывались. Что придумать? Чем удивить? Это же японцы сочинили про Годзиллу и призрак из колодца, у них водяные девы и кошки с раздвоенным хвостом. А у них только Вий да упыри…
Санёк снова глянул в окно. Вода струилась по стеклу, словно всю гостиницу опустили в огромный бассейн, а потом вынули – и вот теперь она обтекает. Показалось, что на мгновение к стеклу приблизился призрачный силуэт и тут же отошел. Отпечаталась пятерня. Стала неприятно давить стоящая слишком близко перегородка. Не хватало воздуха, не хватало пространства. Взгляд постоянно упирался во что-то – в угол, стену или стекло. Хоть бы одна форточка! Вот ведь японцы, им лишь бы от мира отгородиться, спрятаться, запереться в своем домике.