Она попыталась выдернуть руку. Но Егор еще сильнее впился в нее, со жгучим наслаждением ощущая под пальцами по-детски пухлую и меченую дьяволом плоть. Девочка от боли кусала губы, но ни одна слезинка не замутила холодный, стеклянный блеск ее глаз. Это глухое сопротивление окончательно вывело Егора из себя.
   — Имей в виду, я буду тебя мучить, Симина, я не убью тебя так просто, — свистящим шепотом заговорил он. — Прежде чем задушить, я выколю тебе глазки и по одному вырву зубки... Я буду жечь тебя каленым железом. Передай это дальше, ты знаешь, кому. Еще посмотрим...
   В тот же миг его правую руку пронзила такая острая боль, что он разжал пальцы. Словно все силы разом вышли из него. Руки повисли как плети, он перестал понимать, где он, на каком свете.
   Он видел, как Симина передергивает плечиками, приглаживает складочки платьица и трет предплечье, на котором остались следы от его пальцев. Видел он и то, как она старательно поправляет букли и застегивает потайной крючок на лифе. Симина проделала все это без малейшей поспешности, ни разу не взглянув на него, как будто забыв о его существовании. Потом пошла к дому упругим, проворным шагом. Егор оторопело смотрел ей вслед, пока маленькая грациозная фигурка не потерялась в тени веранды.
* * *
   После обеда Егор и г-н Назарие были приглашены в комнату Санды. Они нашли ее еще более изможденной, с глубокой синевой вокруг глаз; руки, бессильно лежащие поверх теплой шерстяной шали, казались особенно белыми. Санда слабо улыбнулась гостям и глазами предложила им сесть. Г-жа Моску, стоя у ее изголовья с книгой в руках, не прерываясь декламировала:
 
— Viens donc, ange du mal, dont la voix me convie,
Car il est des instants ou si je te voyais,
Je pourrai pour ton sang t’abandonner ma vie
Et mon ame... si j’y croyais![2]
 
   Прочтя эту последнюю строфу с необыкновенным чувством, чуть ли не со слезами в голосе, она вздохнула и закрыла книгу.
   — Что это было? — поинтересовался г-н Назарие.
   — Пролог к «Антони», бессмертной драме Александра Дюма-отца, — строго сообщила г-жа Моску.
   «Во всяком случае, сейчас не самый подходящий момент для такого чтения», — подумал Егор. Ему совсем не понравилась строка: «Je pourrai por ton sang t’abandonner ma vie»...
   Слишком жестокая ирония, отдающая цинизмом. И что означал этот вздох г-жи Моску? Сожаление? Досаду? Покорность судьбе?
   — Я читаю без перерыва уже полчаса, — похвалилась г-жа Моску. — Люблю почитать вслух, как в добрые старые времена... Когда-то я знала. наизусть множество стихов, — с мечтательной улыбкой добавила она.
   Егор смотрел и не верил глазам. Ее было не узнать: энергия и легкость в каждом жесте. Простояла столько времени на ногах за чтением, и хоть бы что. Какой-то чудесный прилив сил — не за счет ли Санды?
   — А Эминеску! — с воодушевлением продолжала г-жа Моску. — Светоч румынской поэзии! Сколько я знала из Михаила Эминеску!..
   Егор искал взгляда Санды, но она лишь на секунду встретилась с ним глазами, в которых тлел страх и шепотом сказала:
   — Maman, достаточно. Ты устанешь. Присядь лучше...
   Г-жа Моску не услышала. Она поднесла руки к вискам в наплыве воспоминаний, силясь восстановить в памяти бессмертные строки.
   — Как же там было, вот это, знаменитое, — бормотала она.
   Санда не на шутку обеспокоилась. Томик Эминеску г-жа Моску могла взять на этажерке, где стояли все их любимые поэты, но этого нельзя было допустить. Она знала болезненное пристрастие матери к некоторым стихам Эминеску, возникшее еще в те времена когда ей, десятилетней девочке, долгими вечерами читала вслух Кристина. «Сейчас лучше бы не ворошить былого», — с тревогой думала Санда.
 
...Спустись ко мне, моя Звезда, -
Дорожку луч протянет,
В мой дом, в мой сон — спустись сюда,
Пусть свет сюда нагрянет...
 
   При первых же словах Санда сникла, почувствовав бесконечную усталость во всем теле. Как будто кровь медленно уходила из ее жил. Она боялась потерять сознание.
   — Я — Люцифер[3], звезда зари, ты будешь мне невестой! — торжествующе гремела г-жа Моску.
   «Откуда в ней взялось столько силы, она вся светится, и голос такой полнозвучный, такой великолепный», — недоумевал г-н Назарие. Г-жа Моску выуживала из памяти строфу за строфой, временами очаровательно запинаясь. «И все же она перескакивает», — заметил Егор. Он слушал почти без сопротивления, следя глазами за Сандой, которую заметно била дрожь, несмотря на одеяло и теплую шаль. «Надо что-то сделать, — говорил он себе. — Надо встать, подойти к ней, приласкать, успокоить — что бы ни подумала ее матушка». Хотя г-жа Моску была в таком экстазе, так увлечена припоминанием поэмы, что явно не слышала и не видела ничего вокруг.
   — Ведь я живая, мертвый — ты...
   Голос г-жи Моску вдруг оборвался. Она покачнулась, стоя посреди комнаты, куда ее занесли эмоции, снова взялась руками за голову — на этот раз растерянно, с испугом.
   — Что со мной? — простонала она. — Я, кажется, устала.
   Г-н Назарие усадил ее на стул. Неужели это была только иллюзия — все ее одушевление, этот сильный сладкозвучный голос, свидетельствующий о здоровье и полнокровии.
   — Вот видишь, мама, не послушалась меня... — чуть слышно прошептала Санда.
   Егор подошел к ее постели. Санда была пугающе бледна, глаза неестественно запали, а зябкость выдавала тлеющую лихорадку.
   — Я сейчас же иду за доктором, — озабоченно объявил он. — Ты мне совсем не нравишься.
   Санда поблагодарила его улыбкой, постаравшись как можно дольше удержать ее на губах. Но она ни в коем случае не хотела отпускать его сейчас, в разгар событий, когда старая болезнь так неожиданно дала вспышку.
   — Не спеши, побудь со мной, — сказала она. — Никакой доктор мне не нужен. Через несколько часов я приду в себя, а завтра мы уже будем гулять по парку...
   В эту минуту г-жа Моску с внезапной живостью снова поднялась на ноги.
   — Вспомнила! — ликовала она. — Я вспомнила самое красивое место из «Люцифера»:
 
Смертельна страсть во тьме ночей
Для струн души певучих,
Мне больно от твоих очей,
Огромных, тяжких, жгучих...
 
   Санда вцепилась в Егорову руку. Она вся дрожала, взгляд блуждал по комнате. «Она тоже знает», — понял Егор. Он был, на удивление себе, спокоен, голова — ясна. Рядом с Сандой, сжимая ее ледяную руку в своих горячих ладонях, он ничего не боялся. Не боялся — и все равно не смел обернуться, оборвать нить ее парализованного ужасом взгляда, прикованного к чему-то за его спиной. Г-жа Моску смолкла, и ее молчание влилось в странную тишину комнаты. Егор слышал, как бьется у Санды сердце, как тяжело дышит г-н Назарие. «Он тоже чувствует, а может быть, и видит. Хорошо, что я ничего от него не скрыл. Не имело смысла».
   — Maman! — из последних сил крикнула вдруг Санда.
   Егор угадал все, что она хотела сказать этим отчаянным вскриком, — это была попытка вывести г-жу Моску из чудовищной переклички с потусторонним, нечеловеческим, непозволительным. «Мама, на нас люди смотрят!» — казалось, заклинала она. Г-жа Моску, словно очнувшись, обратилась к г-ну Назарие:
   — Почему вы вдруг замолчали, профессор?
   — Я, сударыня? — удивился г-н Назарие. — Я, кажется, сегодня вообще ни слова не вымолвил. Я слушал, как вы декламируете. Редкая память!
   Г-жа Моску пытливо заглянула ему в глаза — не шутит ли он.
   — Хороша память с книжкой в руках, — устало сказала она, ставя «Антони» на этажерку. — Счастье, что есть книги. Вот сколько я принесла сегодня Санде, хватит чтения на много дней...
   Она указала на кипу книг. Г-н Назарие скользнул взглядом по корешкам: «Жан Сбогар», «Рене», «Айвенго», «Цветы зла», «Там, внизу».
   — Из Кристининой библиотеки, — объяснила г-жа Моску. — Ее любимые книги. И мои тоже, разумеется...
   С усталой улыбкой она подошла к постели Санды, спросила:
   — А вы что притихли, дети мои?
   Санда ответила укоризненным взглядом. Г-жа Моску присела на кровать и взяла руку Санды, которую минуту назад выпустил Егор.
   — Да ты совсем ледяная, ты озябла! — воскликнула она. — Тебя надо напоить чаем... Впрочем, пора вставать. Скоро закат. Комары близко...
   «Она бредит», — с беспокойством подумал Егор, пытаясь прочесть в глазах Санды объяснение, совет, что делать. Этот неожиданно открывшийся бред застал его врасплох.
   — Может быть, нам лучше уйти? — вдруг сипло произнес г-н Назарие.
   — О, не беспокойтесь, вы со мной, — ободрила г-жа Моску. — Они вам ничего не сделают. Полетают поверху, и все...
   — Хорошо бы вам принять хинин, — прошептала Санда. — Мама говорит о комарах. Они очень опасны сейчас, на закате...
   — Да, вот они, налетают, — тем же осипшим голосом сказал г-н Назарие. — И как странно они роятся перед самым окном!.. Вы их слышите, Егор?
   Егор слышал: комары шли тучами, такого зрелища ему видеть не доводилось. Откуда их столько?
   — Признак засухи, — заметил г-н Назарие. — Надо бы закрыть окно.
   Тем не менее он не двинулся с места, так и оставшись стоять посреди комнаты, зачарованно глядя на комариное роение перед окном.
   — Нет нужды, — сказала г-жа Моску. — Солнце еще не заходит. И потом вам нечего бояться, пока вы со мной...
   Холодок пробежал по спине Егора от ее сухого, безучастного, неузнаваемого голоса. Голос шел как будто из сна, из иных миров.
   — И все же лучше принимать хинин, хотя бы по полтаблетки в день, — совсем тихо прошептала Санда.
   И Егор понял, что она, по крайней мере, больше не чувствует ничьего потустороннего присутствия, не видит ничего неположенного. Зато видел профессор: он явно следил за чьим-то парением, потому что его глаза были устремлены в пустоту поверх комариных туч. Застыв посреди комнаты, он даже не отмахивался от комаров, понемногу проникавших внутрь. «На запах их тянет, что ли? — думал Егор. — Не на тот ли, что шокировал меня сегодня утром? Слишком уж их много, и все прямо сюда. На кровь?»
   Г-жа Моску обвела всех ласковым, почти родственным взглядом.
   — Ну, дети мои, скоро закат, давайте-ка ее поднимем.
   Голос прозвучал вполне живо и все же отчужденно, как будто его хозяйкка была далеко, в каких-то своих, чуждых здешним, радостях.
   — Вставай, Санда, — продолжала г-жа Моску. — Вечереет... И ты озябла...
   Егор сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони. «Только не растеряться! Держись!» Он попытался остановить Санду, которая спустила с постели ноги и нащупывала ночные туфли. Но она мягко отстранила его.
   — Мне обязательно надо идти, maman? — покорно спросила она.
   — Разве ты сама не видишь, что уже пора? — отвечала г-жа Моску.
   Егор, нагнувшись к Санде, произнес властно:
   — Останься. Куда ты пойдешь?
   Та печально погладила его по щеке.
   — Ничего, ничего, — прошептала она. — Я должна, ради мамы...
   Тут Егор почувствовал острый укол в руку и, непроизвольно хлопнув себя по запястью, убил комара. На коже осталось кровавое пятнышко. «Кровожадный, бестия!»
   Увидев кровь, Санда поспешно схватила его за руку.
   — Уходи, уходи скорей, пока мама не увидела, — лихорадочно зашептала она. — Ей станет дурно.
   Егор вытер руку о пиджак.
   — Уходи, я тебя прошу! — заклинала Санда. — И прими таблетку хинина.
   Егора только раззадорил этот умоляющий голос, это наваждение, границ которого он еще не знал, эти слова, в смысл которых он не мог проникнуть.
   — Не уйду, пока ты не скажешь, куда вы собираетесь.
   — Не беспокойся об этом, друг мой любезный, — сказала Санда.
   Егор вздрогнул, возвращенный к событиям прошедшей ночи; одна за другой вставали в памяти подробности...
   — Ты не рад, что я тебя так называю? — грустно удивилась Санда.
   Егор заглянул ей в глаза, пытаясь подчинить ее своей воле, взять под охрану, но она уходила, ускользала, она не давалась ему в руки, эта теплая, манящая жизнь.
   — Ты, Санда, никогда меня так не зови, — сказал он. — Никогда!
   Санда тихонько заплакала. Совершенно не замечая ни ее слез, ни интимного разговора между молодыми людьми, к ним подошла г-жа Моску.
   — Если вы будете медлить, они вас заедят... К тому же тут такой холод... Да, заедят. Как всех наших кур, гусей и коров... Где они все теперь, где?..
   Егор обернулся к ней и произнес с расстановкой:
   — Мне очень жаль, г-жа Моску, но Санда должна лечь в постель и лежать, пока я не приведу доктора.
   Натолкнувшись на столь решительный отпор, г-жа Моску смолкла, в растерянности переводя взгляд с Егора на г-на Назарие. Было видно, что она не очень хорошо понимает, зачем они здесь, у постели ее дочери.
   — Может быть, вы и правы, — наконец согласилась она. — Вы оба ученые мужи, вам виднее... Но закройте же поскорее окна. Это нужно сделать прежде всего, закройте все окна!
   Егор, еще не опомнясь от своей неслыханной смелости, обеими руками пытался удержать Санду — она билась, вырываясь из последних сил, бормоча:
   — Я должна идти, ради мамы, как ты не понимаешь. Больше никого не осталось — ни птиц, ни коров, ни собак!..
   Г-н Назарие тоже подошел к ним, бледный, ломая пальцы. Далекий, зловещий гуд стоял в воздухе, хотя комары роились уже вокруг его головы, вызванивая тягостную, как болезнь, мелодию.
   — Пусти, Егор, — потерянно просила Санда. — Иначе будет еще хуже... Иначе я вообще не поправлюсь...
   «Боже, отчего вдруг такой холод в комнате», — подумал Егор. У г-на Назарие зуб на зуб не попадал, он стоял рядом с ними, белый как мел, застывший — только изредка встряхивая головой, отгоняя комаров.
   — Закройте же окно, — напомнил ему Егор.
   Профессор с опаской шагнул к окну, но замер на полпути. Он тоже вел себя как в гипнотическом, недобром сне. И все-таки — как ясно он понимал то, что тут творилось! Теперь все связалось: тошнотворная баранина первого вечера и загадочные речи экономки, вымершая птица... и этот пес, который бросился им под ноги, его панический вой, его дыхание — дыхание зверя, которого травит невидимая погоня.
   — Что же вы не закрываете? — снова раздался голос Егора.
   Какой промозглый, неестественный холод! Откуда эти воздушные провалы в комнате, где только что витал запах девичьей крови?..
   Г-н Назарие подошел к окну. Ему было страшно выглянуть наружу — глупый, нервный страх, который он не мог перебороть. Он взялся за оконную ручку. В первый момент ему показалось, что из сада за ним пристально следит женщина, ловя каждый его жест, будто ожидая от него чего-то, какого-то важного поступка. Было еще достаточно светло, краски неба выцвели и размылись; пространство здесь было другим и другим — воздух. Моргнув, г-н Назарие увидел в цветнике напротив окна Симину. От растерянности он изобразил что-то вроде улыбки. Девочка склонила головку с неописуемой грацией. Но тут же выдала себя, стрельнув глазами куда-то высоко, много выше окна. «Она не меня ожидала увидеть, — понял г-н Назарие. — Она ждала кого-то другого, и не здесь, в окне, а там...» Симина тут же осознала свою ошибку и выбежала из цветов, протягивая руки к г-ну Назарие. Но он уже без улыбки и молча, опустив глаза, захлопнул створки окна. Холод в комнате стал как будто не таким гнетущим. Профессор долго, в изнеможении, простоял не двигаясь. Комариный звон приблизился и охватывал его теперь со всех сторон, навязчивый, выматывающий, рождая в голове профессора страшную мысль: что, если он никогда не очнется от этого томительного сна, не вырвется из этого горячечного, бредового мира?..

VIII

   Егор вернулся со станции уже около десяти вечера. Ему с трудом удалось дозвониться в Джурджу, вызвать врача. К местному, живущему в селе по соседству, он доверия не испытывал.
   Усадьба казалась освещенной слабее, чем обычно. Г-жа Моску, г-н Назарие и Симина поджидали его в столовой. У накрытого стола хлопотала пожилая женщина в платке, замотанном наподобие тюрбана. Все молчали. Г-н Назарие, бледный, смотрел в пустоту, как узник сквозь решетку.
   — Сегодня мы поужинаем весьма и весьма скромно, господа, — объявила г-жа Моску. — Кухарка ушла в деревню и не вернулась. Боюсь, что мы остались без кухарки... Сегодня нам будет прислуживать кормилица...
   «Итак, это кормилица», — сказал себе Егор, — глядя на нее повнимательнее. Странная женщина, без возраста, а какая походка! Как будто она всю жизнь прикидывалась хромой, а теперь решила вдруг бросить притворство и с непривычки то и дело натыкалась на мебель. Тюрбан был низко надвинут на лоб — виднелся только белый нос, широкий, расплющенный, и рот — как подмерзшая рана, с синюшными, шершавыми губами. Глаза прочно смотрели в пол.
   — Как бы то ни было, но мамалыга с молоком и брынзой для нас найдется, — закончила г-жа Моску.
   Сели за стол. При этом г-н Назарие проявил признаки беспокойства, словно его только что разбудили.
   — Как чувствовала себя Санда? — спросил Егор.
   Никто не ответил. Г-жа Моску уже принялась за еду и, без сомнения, не услышала вопроса. Симина с видом примерной девочки тянулась за солонкой. Г-н Назарие снова ушел в себя.
   — Что-то случилось? — обратился к нему Егор после долгих минут молчания.
   — Нет, — ответил профессор. — Когда мы уходили, она спала. По крайней мере, хочется надеяться... Если это был не обморок...
   Он поднял глаза от тарелки и жестко взглянул на Егора.
   — Лучше бы вы вернулись с доктором.
   — Он приедет утром, первым же поездом, — заверил Егор. — Надо напомнить кучеру, чтобы с вечера приготовил коляску...
   Г-жа Моску прислушивалась к разговору с большим любопытством.
   — Боюсь, что скоро у нас не станет и кучера, — задумчиво сказала она. — Кучер сегодня попросил расчет... Кормилица, не плати ему, пока он не привезет со станции гостей...
   — Приедет один доктор, — поправил ее Егор.
   — Но мало ли кто может еще нагрянуть, — живо возразила г-жа Моску. — Сезон в разгаре. Сентябрь. В прежние годы об эту пору мы не знали, как разместить всех гостей. Сколько наезжало молодежи, барышни, кавалеры — компания для Санды...
   Печалью повеяло от ее слов, и еще сиротливее стало в огромной комнате.
   — В этом году тоже было много гостей... — попытался утешить хозяйку Егор.
   — Но они так быстро разъехались! — перебила его г-жа Моску. — Должен же еще хоть кто-нибудь нас навестить. Может быть, родственники...
   Симина усмехнулась. Она знала, что кого-кого, а уж родственников давно никаким калачом сюда не заманишь.
   — Сейчас не самое подходящее время принимать гостей, — сказал Егор. — Санда все-таки серьезно больна...
   Г-жа Моску, казалось, только сейчас осознала, что ее дочь не сидит вместе со всеми за столом, а без сил лежит в постели. Она обвела комнату глазами и убедилась, что это так, Санды за столом нет.
   — Я должна пойти ее проведать, — объявила она, внезапно поднимаясь.
   Симина спокойно осталась сидеть на своем месте. И даже как будто забыла, что за столом гости, потому что принялась баловаться ножом, нарезая мамалыгу на тарелке тоненькими ломтями.
   — Зачем ты учишь девочку всяким гадким сказкам, любезная? — спросил Егор, повернувшись к кормилице.
   Застигнутая врасплох, та от удивления оступилась на ровном месте. Она явно была польщена, что с ней заговорил молодой и такой видный барин. Хоть она и распоряжалась слугами, но в барский дом обычно при гостях не заходила.
   — Я ее, ваша милость, ни единой сказке не научила, — ответила она без всякой робости. — Я их отродясь не знала. Это сама барышня меня и учит...
   Голос у нее был тусклый и надтреснутый. Егор почему-то вспомнил одну пьесу, знаменитую лет пятнадцать назад, и ее героиню, торговку птицей. Но голосом кормилица вовсе не напоминала ту бабу. Ни голосом, ни глазами, как голубая плеснь, которые она держала все время долу. Такие бывают у слепых, остановившиеся, сырые, только у тех посадка головы прямая, неподвижная.
   — ...наша барышня, умница, которая все книжки прочла, — продолжала кормилица, осклабясь и исподлобья сверля глазами Егора.
   «Это она улыбается», — с содроганием сообразил Егор. Но еще больше его ошеломили кормилицыны глаза. В них бродила, набухала, просверкивала отвратительная похоть старой женщины. Егор чувствовал, как она раздевает его, как присасывается к нему голодным взглядом. Он покраснел и отвернулся, от стыда и омерзения забыв, о чем спрашивал. Его привел в себя смех Симины: девочка запрокинула голову на спинку стула, под резкий свет лампы, хохотала, показывая все зубки.
   — Вот врунья, — едва выговорила она сквозь смех.
   Это было как пощечина для обоих гостей. Кормилица тоже скалилась, стоя поодаль. «Они над нами издеваются, — думал Егор, — особенно Симина. Она заметила, как старуха на меня смотрит, и прекрасно понимает, что означают эти взгляды».
   Симина делала вид, что хочет перебороть смех, прикрывала ротик салфеткой, щипала себя за руку. Но при этом то и дело поглядывала на кормилицу и разражалась новым приступом хохота. В конце концов она схватила ножик и стала быстрыми короткими взмахами резать воздух, как будто пытаясь с помощью этих манипуляций отвлечься и вернуться в рамки приличий.
   — Не играй с ножом, — вдруг сказал г-н Назарие. — Ангел-хранитель улетит!..
   Голос его грянул неожиданно, но так строго и серьезно, словно профессор долго взвешивал свои слова. У Симины мгновенно прошел весь смех. Она съежилась, как от холода, лицо стало необыкновенно бледным, а глаза засверкали бессильной яростью. «Молодец профессор, меткий удар, — одобрил про себя Егор. — Будь ее воля, эта маленькая колдунья сожгла бы нас сейчас заживо...» Наблюдая за Симиной, он не мог противиться чувству злой радости при виде ее унижения.
   Г-н Назарие заметил, что кормилица вытаращилась на дверь. Он тоже повернул голову и увидел г-жу Моску, которая, нахмурясь, в раздумье, стояла на пороге.
   — Странное дело! — воскликнула она. — Санды там нет. Ума не приложу, куда она могла деться!..
   Егор и г-н Назарие одновременно вскочили и, не говоря ни слова, бегом бросились по коридору.
   — Фонарик... — бормотал на бегу Егор. — Сейчас бы карманный фонарик...
   В эти минуты все его помыслы сосредоточились на электрическом фонарике, таком удобном. Почему он не прихватил его с собой?
   В комнате Санды было темно, Егор чиркнул спичкой и отыскал лампу. Фитиль оказался сухим, холодным. У Егора слегка дрожали руки. Дрожал, сквозь облачко копоти, и язычок огня.
   — Не следовало оставлять ее одну, — сказал г-н Назарие. — Теперь просто не знаю, что и думать!
   В голосе профессора слышалась искренняя забота, но Егор не ответил. Он прикрыл лампу колпаком и осторожно прибавил огня. Когда пламя установилось, Егор взял лампу, намереваясь выйти из комнаты. Но ему показалось, что на кровати кто-то лежит. Высоко держа лампу, он подошел ближе и увидел Санду, одетую, наспех прикрытую одеялом.
   — Что такое? — с трудом спросила она.
   Щеки ее раскраснелись, дыхание было частым, как будто она только что вбежала — или очнулась от страшного сна.
   — Где ты была? — спросил, в свою очередь, Егор.
   — Нигде!
   Она явно лгала — судя по усилившейся краске в лице, по тому, как она стиснула пальцами одеяло.
   — Неправда, — твердо сказал Егор. — Госпожа Моску заходила сюда несколько минут назад и не застала тебя.
   — Я спала, — защищалась Санда. — Вы меня разбудили.
   Голос у нее дрожал, сквозь слезы она заискивающе смотрела на Егора, но раз перевела просящий взгляд и на г-на Назарие, который стоял на почтительном расстоянии от кровати.
   — Я же вижу, что ты одета, — уличал ее Егор. — Ты даже туфли снять не успела!
   Он сдернул с нее одеяло. Так оно и было: Санда бросилась в постель одетая от силы минуту назад. «Но куда же она уходила и как вернулась незамеченной? Давит на меня эта комната», — думал Егор.
   — Где ты была, Санда? — снова спросил он, нагибаясь к ней. — Скажи мне, где ты была, скажи, моя дорогая! Я хочу тебя спасти. Хочу спасти, понимаешь? — Он перешел на крик. Лампа прыгала у него в руке. Санда испуганно отодвинулась к стене, прижав пальцы к губам.
   — Не подходи, Егор, — вырвалось у нее. — Я тебя боюсь! Что тебе от меня надо?
   В самом деле, свет косо бил Егору в лицо, и его глаза сверкали так неистово, что г-н Назарие тоже испугался.
   — Что вам от меня надо? — повторила Санда.
   Егор поставил лампу на столик и, пригнувшись к Санде, встряхнул ее за плечи. Он встретил то же сопротивление, что и тогда, на закате. «Они отнимут ее у меня, они ее околдуют.»
   — Ну, ну, Санда, — заговорил он ласково. — Скоро придет доктор. Почему ты не хочешь сказать мне, где была?
   Вместо ответа Санда только кусала губы и судорожно сплетала пальцы.
   — Ты меня любишь, Санда, скажи, любишь? — допытывался Егор.
   Она забилась, стараясь спрятать лицо в подушки, но Егор взял ее голову в ладони и принудил глядеть на него, а сам в ожесточении повторял один и тот же вопрос.
   — Я боюсь! Закройте дверь! — вскрикнула вдруг Санда.
   — Там никого нет, — сказал Егор. — К тому же дверь закрыта, вот посмотри...
   Он отодвинулся в сторону, чтобы не загораживать ей дверь, Санда взглянула, потом схватилась за голову и разрыдалась, всхлипывая, захлебываясь слезами.
   Егор сел на кровать рядом с ней, она с минуту смотрела ему в глаза, как если бы решив наконец раскрыть свою тайну, но только снова бессильно схватилась за голову.
   — Где ты была? — шепетом спросил Егор.
   — Я не могу сказать, — сквозь слезы проговорила она, — не могу!..
   Она обвилась вокруг Егора, припала к нему, — исступленно, отчаянно, — к его теплу, его живительной силе. Но вдруг отпрянула, как будто ее оттащили, крикнув в ужасе, с неожиданной силой: