Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Мирча Элиаде
Змей
Змей ты огнистый,
с чешуей золотистой,
с девятью языками острыми,
с девятью хвостами пестрыми,
отыщи мне ее,
где бы ни было жилье...
Не давай ей покоя,
покуда со мною
зазноба-девица
не согласится
о любви сговориться.
Любовный заговор[1]
1
Последняя строка — и романс смолкнет, Лиза приготовилась хлопать. Сейчас захлопают все, все заговорят, будут восторгаться, хвалить, а она тем временем справится со слезами. Всему виною опять и опять повторяющаяся строфа и ее просто-напросто нелепая чувствительность:
— Напишите мне, пожалуйста, слова этого романса, — услышала она голос Дорины с другого конца стола. — Они такие трогательные.
— Слова давние, — отозвался домнул[2] Стамате совсем уж тихо и робко. — Мелодия новая... Мне нравится мелодия, она такая печальная...
Он повернулся к Дорине, и Лиза больше не видела его лица. Он казался чрезвычайно удивленным оглушительным успехом своего пения. Петь он не хотел и согласился только после настоятельных упрашиваний. Хозяев дома он почти не знал, да и гостей, впрочем, тоже. Однако сразу понял, что люди это все весьма достойные, в особенности сами хозяева. Так тепло, так радушно его приняли. Так роскошно убран стол, и где? Во Фьербинць, жалкой деревушке в тридцати километрах от столицы.
— Будьте любезны немного вина пополам с водой, — попросил Стере, протягивая пустой стакан.
Лиза невольно поморщилась. «Такая проза... после такого романса... И это мой муж...»
— А чьи это слова? — продолжала расспрашивать Дорина. — Мне они не знакомы...
Дорина говорила громко, с другого конца стола, чтобы услышал ее и капитан Мануилэ тоже. Кто-кто, а она прекрасно понимала, для чего устроено это пиршество со множеством приглашенных, так далеко, в деревне, в доме ее родни. «Нас хотят сосватать...» И она невольно улыбнулась. За обедом она не раз поглядывала в сторону капитана Мануилэ, а он сидел и аккуратно ел, всячески стараясь, чтобы локти его не коснулись стола, и, казалось, приготовлялся играть фарс, где ей будет отведена роль девицы на выданье, а он, капитан Мануилэ, сыграет роль жениха... Неужели вот так, сразу? За человека, которого она в первый раз видит?!
— Не думаю, что Баковии, — прибавила она очень громко. — И уж никак не Аргези...
«Эти имена должны смутить домнула капитана», — подумала Дорина.
— Не могу сказать, чьи они, — извиняющимся тоном ответил Стамате. — Знаю только, что очень давние...
Капитан Мануилэ, не поднимая глаз от стола, почтительно слушал хозяйку.
— Нет, я бы не смогла сдавать квартиру, домнул капитан, — говорила доамна[3] Соломон. — Вы ведь знаете, жильцы чего только не говорят о хозяевах...
Доамна Соломон выпустила сигаретный дым и долго внимательно следила за ним, сощурив глаза. Он все-таки невыносим, этот мальчишка, молчит и молчит. Не то чтобы галантную тему, поддержать разговор не может. Или влюбился с первого взгляда?
Капитан хотел, но никак не мог отважиться и взглянуть туда, на другой конец стола, где сидела Дорина и задавала вопросы. Он понял сразу, до того как приехал во Фьербинць, понял, как только остался наедине со Стере в автомобиле, что свою судьбу он должен решать быстро. Родня девушки не расположена была долго ждать. Осенью Дорина получила степень лиценциата. Преподавать она не собиралась — это было всем известно, — но диплом получить хотела, ей нравилось учиться. Женихов вокруг нее крутилось пруд пруди, и всем хотелось ее окончательно пристроить. А Дорина шутила, что мечтает о медовом месяце как о каникулах, но только непременно за границей.
— Кому еще кофе? — спросил домнул Соломон, поднимая руку вверх.
Доамна Соломон встрепенулась, обрадовавшись возможности покинуть своего молчаливого собеседника:
— Вы меня простите, я на секундочку! Посмотрю, что там с кофе!
Капитан Мануилэ покраснел и опустил голову еще ниже, словно говоря поклоном: «Разумеется, сударыня, как же иначе?.. Вы же хозяйка...» Он искоса взглянул на Дорину, и ему показалось, что она мечтательно глядит на него. Он улыбнулся, приободрился.
— Вижу, вы любите стихи, барышня, — произнес он совершенно неожиданно.
Вокруг все замолчали. Дорина вспыхнула и машинально принялась перебирать жемчужины в ожерелье. Услышав, что заговорили о поэзии, Стамате, любопытствуя послушать, подался несколько вперед.
— Есть поэты, которых я люблю, — ответила Дорина. — Особенно среди современных...
— Это я понял, — улыбнулся капитан Мануилэ. — Стихи не слишком современные вы не узнали, хотя не такие уж они и древние, — Раду Росетти...
Лиза удивленно взглянула на капитана. Однако он вовсе не глуп... И конечно же прав: стихи и впрямь Раду Росетти. У Ляны было несколько томиков его стихов, маленькие книжечки Лиза помнит до сих пор, спустя столько лет после смерти Ляны. Они стояли в гостиной на полке в старом доме на бульваре Паке и стояли там до тех пор, пока Ляна не умерла от чахотки, так же как все ее сестры. Лиза училась тогда в старших классах лицея. Она вспомнила, с каким вожделением смотрела на заставленную книгами полку. Среди них был и «Ион»[4], только-только появившийся, и, когда Ляна умерла, она чуть ли не обрадовалась тому, что теперь сможет потихоньку унести с собой оба томика и они останутся у нее навсегда, никому и в голову не придет искать их и требовать обратно.
И тут же раздался властный мамин голос: «Не смей ничего брать, кругом микробы!» Книги потом сожгли, и, как говорили, вместе с бельевой корзиной, битком набитой журналами «Литературный мир»...
— Раду Росетти! Какой изумительный поэт, господа! — воскликнул Стере. — Я знавал его во время войны...
Лиза опустила глаза. Старше всего только на девять лет, а такой уже старый, чужой...
Он состарился внезапно, неожиданно, сам по себе, как будто бы ей назло, как будто для того, чтобы не без яда напомнить, что жил и другой жизнью, что он из другого поколения...
Домнул Соломон, видя, что гости разговорились, тихонько вышел из столовой. Для начала он заглянул в кладовку и, прикрыв за собою дверь, придирчиво оглядел все бутылки и сифоны, размещенные по кадкам со льдом. Потом приоткрыл дверь спальни. Доамна Соломон смотрела на себя в зеркало, в правой руке у нее дымилась сигарета, левой она поправляла прическу.
— Имей в виду — с вином покончено, — сообщил домнул Соломон.
Доамна Соломон равнодушно пожала плечами. Неслышно ступая, она отошла от зеркала и присела на краешек кровати.
— Хорошо, что обед позади, — сказала она устало.
— Отобедали замечательно, — подхватил домнул Соломон. — Всего было в изобилии. Говорил я тебе, что и без цыплят всего довольно! А сколько еще осталось. Кстати, ты наказала служанкам все прибрать хорошенько? А то с этой жарой... Вечером пригодится. — Он тоже зажег сигарету и уселся рядом с женой. — Ты мне так и не сказала, едем мы с тобой в монастырь или нет?
— Как хочешь, — отозвалась доамна Соломон. — Только ты же знаешь, что я там не могу спать из-за клопов и комаров.
— И не только из-за комаров... — улыбнулся домнул Соломон.
— Ты как будто и впрямь все знаешь!..
Оба молча курили, пуская дым в потолок.
— Что ты скажешь о капитане? — спросил домнул Соломон.
— Только одно: откуда ты его выкопал?
— Но он оказался вовсе не глуп. После того как ты ушла, он затеял разговор, и весьма серьезный... Он, наверно, робеет. Стере, видно, слишком быстро подхватил его и привез...
— А второй кто таков? — спросила доамна Соломон, поднимаясь.
— Стамате, приятель капитана, кажется инженер по сельскохозяйственной технике.
Брови домнула Соломона сосредоточенно нахмурились, он внимательно вслушивался, пытаясь понять, что происходит по соседству.
— Кажется, кофе принесли? — спросил он неожиданно домашним, будничным голосом.
Из столовой доносились громкие голоса и смех. В коридоре послышались тяжелые шаги, дверь приотворилась, и в спальню вошла доамна Соломон старшая. Вошла осторожно, стараясь не зашуметь.
— Вы здесь? — спросила она, не выказывая ни малейшего удивления.
Ступая с величайшей осторожностью, медленно подошла к кровати и со вздохом устало опустилась на нее.
— Ну и как он вам? — спросила она, глядя снизу вверх на супругов.
— Только бы решилась, — произнес домнул Соломон.
— Вот и я то же самое говорю...
Домнул Соломон повернулся к жене:
— Агли, а не пойти ли тебе в столовую? Посмотришь, может, они пойдут в саду погуляют... Сейчас уже и не жарко...
Доамна Соломон на ходу приостановилась перед зеркалом и опять поправила прическу.
— А ты что скажешь? — спросила старуха. Доамна Соломон пожала плечами и вышла.
— Да я и сама вижу...
Дверь закрылась, старушка вновь подняла глаза на домнула Соломона:
— Не очень-то он ей понравился...
— Да она всегда так, что, ты первый день ее знаешь? Когда мы одни как сычи, день-деньской о гостях мечтает. А когда приедут гости, устанет и все ей не в радость... А мне, например, капитан нравится. И выправка, и выучка есть...
— И другой тоже славный, — согласилась доамна Соломон.
В соседней комнате зашумели: задвигались стулья, молодые голоса смеялись, благодарили. Домнул Соломон поспешил из спальни в столовую.
— Мама, — обратился он уже с порога, — возьми на себя труд, позаботься о припасах для вечера. Мы же едем в монастырь, ты знаешь, так чтобы все у нас было в порядке.
А собственно, с чего она вдруг так расчувствовалась, затосковала? Откуда набежало столько воспоминаний? Ей почему-то кажется, что она уже слышала этот романс, что знает его давным-давно, с тех пор еще, как была маленькой и тетушка Ляна читала ей стихи, модные в незапамятные — до Первой мировой войны — времена...
И в золоте кудрей
Блеснуло серебро...
Даже еще не слыша, она словно догадывалась, какие услышит слова, и ждала последней строки, которую застенчивый баритон пропел с такой чудной грустью:
Блеснуло серебро...
Да, да, те самые стихи, и она уже не могла противиться волнующему потоку воспоминаний: тетушка Ляна улыбнулась ей из сада с тутовыми деревьями на бульваре Паке, а сама она вновь безумно страдала. Она безумно страдала тогда. Ей тогда казалось, что она бесконечно несчастна, юность казалась ей величайшей из трагедий, она чувствовала, что никто не понимает ее, и знала, что никто и никогда не поймет. А теперь ей казалось величайшей из трагедий ее замужество с высокопоставленным чиновником — а сколько было надежд!.. — и таким грустным все, все, все, что бы ни происходило... И ей захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко совсем одной, слушать этот романс и плакать сколько захочется.
А детство золотое?
Оно давно прошло...
— Напишите мне, пожалуйста, слова этого романса, — услышала она голос Дорины с другого конца стола. — Они такие трогательные.
— Слова давние, — отозвался домнул[2] Стамате совсем уж тихо и робко. — Мелодия новая... Мне нравится мелодия, она такая печальная...
Он повернулся к Дорине, и Лиза больше не видела его лица. Он казался чрезвычайно удивленным оглушительным успехом своего пения. Петь он не хотел и согласился только после настоятельных упрашиваний. Хозяев дома он почти не знал, да и гостей, впрочем, тоже. Однако сразу понял, что люди это все весьма достойные, в особенности сами хозяева. Так тепло, так радушно его приняли. Так роскошно убран стол, и где? Во Фьербинць, жалкой деревушке в тридцати километрах от столицы.
— Будьте любезны немного вина пополам с водой, — попросил Стере, протягивая пустой стакан.
Лиза невольно поморщилась. «Такая проза... после такого романса... И это мой муж...»
— А чьи это слова? — продолжала расспрашивать Дорина. — Мне они не знакомы...
Дорина говорила громко, с другого конца стола, чтобы услышал ее и капитан Мануилэ тоже. Кто-кто, а она прекрасно понимала, для чего устроено это пиршество со множеством приглашенных, так далеко, в деревне, в доме ее родни. «Нас хотят сосватать...» И она невольно улыбнулась. За обедом она не раз поглядывала в сторону капитана Мануилэ, а он сидел и аккуратно ел, всячески стараясь, чтобы локти его не коснулись стола, и, казалось, приготовлялся играть фарс, где ей будет отведена роль девицы на выданье, а он, капитан Мануилэ, сыграет роль жениха... Неужели вот так, сразу? За человека, которого она в первый раз видит?!
— Не думаю, что Баковии, — прибавила она очень громко. — И уж никак не Аргези...
«Эти имена должны смутить домнула капитана», — подумала Дорина.
— Не могу сказать, чьи они, — извиняющимся тоном ответил Стамате. — Знаю только, что очень давние...
Капитан Мануилэ, не поднимая глаз от стола, почтительно слушал хозяйку.
— Нет, я бы не смогла сдавать квартиру, домнул капитан, — говорила доамна[3] Соломон. — Вы ведь знаете, жильцы чего только не говорят о хозяевах...
Доамна Соломон выпустила сигаретный дым и долго внимательно следила за ним, сощурив глаза. Он все-таки невыносим, этот мальчишка, молчит и молчит. Не то чтобы галантную тему, поддержать разговор не может. Или влюбился с первого взгляда?
Капитан хотел, но никак не мог отважиться и взглянуть туда, на другой конец стола, где сидела Дорина и задавала вопросы. Он понял сразу, до того как приехал во Фьербинць, понял, как только остался наедине со Стере в автомобиле, что свою судьбу он должен решать быстро. Родня девушки не расположена была долго ждать. Осенью Дорина получила степень лиценциата. Преподавать она не собиралась — это было всем известно, — но диплом получить хотела, ей нравилось учиться. Женихов вокруг нее крутилось пруд пруди, и всем хотелось ее окончательно пристроить. А Дорина шутила, что мечтает о медовом месяце как о каникулах, но только непременно за границей.
— Кому еще кофе? — спросил домнул Соломон, поднимая руку вверх.
Доамна Соломон встрепенулась, обрадовавшись возможности покинуть своего молчаливого собеседника:
— Вы меня простите, я на секундочку! Посмотрю, что там с кофе!
Капитан Мануилэ покраснел и опустил голову еще ниже, словно говоря поклоном: «Разумеется, сударыня, как же иначе?.. Вы же хозяйка...» Он искоса взглянул на Дорину, и ему показалось, что она мечтательно глядит на него. Он улыбнулся, приободрился.
— Вижу, вы любите стихи, барышня, — произнес он совершенно неожиданно.
Вокруг все замолчали. Дорина вспыхнула и машинально принялась перебирать жемчужины в ожерелье. Услышав, что заговорили о поэзии, Стамате, любопытствуя послушать, подался несколько вперед.
— Есть поэты, которых я люблю, — ответила Дорина. — Особенно среди современных...
— Это я понял, — улыбнулся капитан Мануилэ. — Стихи не слишком современные вы не узнали, хотя не такие уж они и древние, — Раду Росетти...
Лиза удивленно взглянула на капитана. Однако он вовсе не глуп... И конечно же прав: стихи и впрямь Раду Росетти. У Ляны было несколько томиков его стихов, маленькие книжечки Лиза помнит до сих пор, спустя столько лет после смерти Ляны. Они стояли в гостиной на полке в старом доме на бульваре Паке и стояли там до тех пор, пока Ляна не умерла от чахотки, так же как все ее сестры. Лиза училась тогда в старших классах лицея. Она вспомнила, с каким вожделением смотрела на заставленную книгами полку. Среди них был и «Ион»[4], только-только появившийся, и, когда Ляна умерла, она чуть ли не обрадовалась тому, что теперь сможет потихоньку унести с собой оба томика и они останутся у нее навсегда, никому и в голову не придет искать их и требовать обратно.
И тут же раздался властный мамин голос: «Не смей ничего брать, кругом микробы!» Книги потом сожгли, и, как говорили, вместе с бельевой корзиной, битком набитой журналами «Литературный мир»...
— Раду Росетти! Какой изумительный поэт, господа! — воскликнул Стере. — Я знавал его во время войны...
Лиза опустила глаза. Старше всего только на девять лет, а такой уже старый, чужой...
Он состарился внезапно, неожиданно, сам по себе, как будто бы ей назло, как будто для того, чтобы не без яда напомнить, что жил и другой жизнью, что он из другого поколения...
Домнул Соломон, видя, что гости разговорились, тихонько вышел из столовой. Для начала он заглянул в кладовку и, прикрыв за собою дверь, придирчиво оглядел все бутылки и сифоны, размещенные по кадкам со льдом. Потом приоткрыл дверь спальни. Доамна Соломон смотрела на себя в зеркало, в правой руке у нее дымилась сигарета, левой она поправляла прическу.
— Имей в виду — с вином покончено, — сообщил домнул Соломон.
Доамна Соломон равнодушно пожала плечами. Неслышно ступая, она отошла от зеркала и присела на краешек кровати.
— Хорошо, что обед позади, — сказала она устало.
— Отобедали замечательно, — подхватил домнул Соломон. — Всего было в изобилии. Говорил я тебе, что и без цыплят всего довольно! А сколько еще осталось. Кстати, ты наказала служанкам все прибрать хорошенько? А то с этой жарой... Вечером пригодится. — Он тоже зажег сигарету и уселся рядом с женой. — Ты мне так и не сказала, едем мы с тобой в монастырь или нет?
— Как хочешь, — отозвалась доамна Соломон. — Только ты же знаешь, что я там не могу спать из-за клопов и комаров.
— И не только из-за комаров... — улыбнулся домнул Соломон.
— Ты как будто и впрямь все знаешь!..
Оба молча курили, пуская дым в потолок.
— Что ты скажешь о капитане? — спросил домнул Соломон.
— Только одно: откуда ты его выкопал?
— Но он оказался вовсе не глуп. После того как ты ушла, он затеял разговор, и весьма серьезный... Он, наверно, робеет. Стере, видно, слишком быстро подхватил его и привез...
— А второй кто таков? — спросила доамна Соломон, поднимаясь.
— Стамате, приятель капитана, кажется инженер по сельскохозяйственной технике.
Брови домнула Соломона сосредоточенно нахмурились, он внимательно вслушивался, пытаясь понять, что происходит по соседству.
— Кажется, кофе принесли? — спросил он неожиданно домашним, будничным голосом.
Из столовой доносились громкие голоса и смех. В коридоре послышались тяжелые шаги, дверь приотворилась, и в спальню вошла доамна Соломон старшая. Вошла осторожно, стараясь не зашуметь.
— Вы здесь? — спросила она, не выказывая ни малейшего удивления.
Ступая с величайшей осторожностью, медленно подошла к кровати и со вздохом устало опустилась на нее.
— Ну и как он вам? — спросила она, глядя снизу вверх на супругов.
— Только бы решилась, — произнес домнул Соломон.
— Вот и я то же самое говорю...
Домнул Соломон повернулся к жене:
— Агли, а не пойти ли тебе в столовую? Посмотришь, может, они пойдут в саду погуляют... Сейчас уже и не жарко...
Доамна Соломон на ходу приостановилась перед зеркалом и опять поправила прическу.
— А ты что скажешь? — спросила старуха. Доамна Соломон пожала плечами и вышла.
— Да я и сама вижу...
Дверь закрылась, старушка вновь подняла глаза на домнула Соломона:
— Не очень-то он ей понравился...
— Да она всегда так, что, ты первый день ее знаешь? Когда мы одни как сычи, день-деньской о гостях мечтает. А когда приедут гости, устанет и все ей не в радость... А мне, например, капитан нравится. И выправка, и выучка есть...
— И другой тоже славный, — согласилась доамна Соломон.
В соседней комнате зашумели: задвигались стулья, молодые голоса смеялись, благодарили. Домнул Соломон поспешил из спальни в столовую.
— Мама, — обратился он уже с порога, — возьми на себя труд, позаботься о припасах для вечера. Мы же едем в монастырь, ты знаешь, так чтобы все у нас было в порядке.
2
В саду было еще жарковато. Стере снял пиджак и повесил его на вишню, оставшись в одной рубашке. Седая, коротко подстриженная голова казалась особенно круглой. Мимо проходила Рири с подносом, полным запотевших стаканов. Стере остановил ее.
— Мне без варенья, благодарю, — сказал он, забирая разом в обе руки два стакана.
Опершись на вишню, Лиза смотрела, как он пьет воду: залпом, сильно запрокинув назад голову, словно вливая эту воду прямо в горло. Лиза смотрела на него и даже не удивлялась. У нее опять возникло отчетливое ощущение, что жизнь ее безнадежно испорчена, что ее обманули, распорядились ею помимо ее воли, прежде чем она успела что-то узнать. И хотелось ей только одного: рассказать кому-нибудь об этом, подружиться с кем-нибудь незнакомым и, не торопясь, долго-долго все-все рассказывать...
Она повернула голову. На травке неподалеку сидел Владимир, брат Рири, и рядом с ним еще двое гостей. Движения Владимира ей показались чем-то странными. И говорил он по-другому — значительнее, весомее. Несколько секунд она внимательно всматривалась, ничего не в силах понять. И вдруг заметила сигарету, которую юноша держал так бережно. Голубой струйкой поднимался дым в теплом воздухе сада, голубизна колебалась, дрожала и внезапно исчезала в полосе яркого солнечного света.
— Что с тобой, голова болит?
Стере подошел и нежно взял ее за руку.
— Ничего не болит, — улыбнулась в ответ Лиза.
— Можно подумать, я ничего не понимаю! — довольно громко воскликнул Стере. — Ох уж эти мне романсы!.. Такое на нас производят впечатление! Ты ведь нисколько не изменилась: чувствительна, как дитя.
Стамате поднял глаза, внезапно покраснев. На Стере он смотрел ласковыми дружескими благодарными глазами.
— А не спел бы ты нам что-нибудь повеселее, домнул инженер? — спросил Стере, подходя поближе к расположившимся на травке молодым людям и не выпуская Лизиной руки.
Стамате хотел подняться, но Стере удержал его, положив руку на плечо:
— Ради Бога, не беспокойся, ты же среди своих.
— Я подумал, возможно, доамна... — запинаясь, проговорил Стамате.
— Она осталась такой, какой была: романтичной и чувствительной. Поэтому я и спросил, может, ты споешь нам что-нибудь повеселее...
Стамате вновь попытался подняться. Он чувствовал себя глупо, сидя на траве в нелепой позе с поджатыми ногами и сдвинутыми локтями, и поэтому, принуждая себя улыбнуться, уставился в землю, чтобы скрыть этой улыбкой и свою растерянность, и свое нежелание петь.
— Да брось ты, голубчик, не беспокойся, — уговаривал его Стере, опять опуская руку ему на плечо. — Или стоя поется лучше?..
— Не думаю, что в саду можно петь, — сказала Лиза. — Нет той атмосферы...
Владимир раздраженно швырнул сигарету за забор. Его прервали в самый разгар спора, когда он совсем уже было расстался с обеденной застенчивостью.
— Ну можно ли петь по такой жаре? — воскликнул он насмешливо. — Лучше садитесь с нами на травку и будем болтать, пока не начало смеркаться. Домнул капитан знает немало интересного. Он только что прочитал книгу...
— Да не стоит об этом, — извиняющимся тоном сказал капитан.
— Да вы настоящий ученый, как я посмотрю! Нет! Нет! Я без шуток, — обратился к капитану восхищенный Стере.
— Лиза, подумай только, книгу о жизни Иисуса! — воскликнул Владимир.
Лиза притворилась необычайно удивленной и изобразила на лице интерес.
— Ну кто может знать что-то достоверное об Иисусе?! — спокойно заявил Стере.
— Существуют документы, — отважился возразить капитан Мануилэ.
— А документы эти разве не попы изготовляют? — насмешливо осведомился Стере. — Я еще раз повторю то, что повторял уже не раз: религия нужна мужикам и простолюдинам, чтобы анархизмом не увлекались... Но конечно, можно посмотреть и с другой стороны: Иисус как идеал совершенства, самоотречения и так далее. Как идеал он, конечно, не вызывает возражений. Напротив, нам бы надо ему следовать...
— О чем это вы рассуждаете с такой горячностью? — спросила Дорина, подходя к беседующим.
Капитан поспешно вскочил на ноги, за ним и Стамате. Стере не успел их удержать.
— Мы говорим о жизни Иисуса, — ответила Лиза. — Домнул капитан недавно прочитал книгу и собирался нам о ней рассказать...
— Это не «Сын человеческий» Эмиля Людвига? — спросила Дорина.
— Какого Людвига? — вмешался Стере. — Не того ли, что писал о жизни Наполеона? Лизочка, у нас ведь есть эта книга...
Капитан Мануилэ с деликатной любезностью повернулся к Дорине и ответил вполголоса, так что не все и расслышали:
— Нет, барышня, читанная мной книга не так знаменита. И вдобавок вовсе не нова, она вышла лет десять тому назад и называется «Тайна Иисуса», П. И. Кущу...
— А не дадите ли вы мне ее почитать? — попросил Владимир.
— С удовольствием, домнул Сэвяну, — любезно отозвался капитан.
Лиза смотрела на капитана с симпатией. Он вовсе не глуп. Он дал возможность Стере поправиться. И то, что он говорил о жизни Иисуса, тоже было небезынтересно. Хотя говорить он мог и интереснее, мог рассказать о христианской мистике, о храме...
Владимир хотел увести куда-нибудь капитана, Стамате и Дорину, чтобы спокойно поговорить на свободе, но тут Рири отозвала его в сторону, тронув за рукав.
— Иди в дом, — прошептала она, — тебя зовет Аглая.
И Владимир направился к дому пружинистым спортивным шагом, который всегда наполнял его ощущением здоровья, напоминал, что ему только-только исполнилось девятнадцать, что учится он на филологическом и вся жизнь у него впереди.
Доамна Соломон рылась в ящиках, ища чистые салфетки, когда он вошел.
— Ты звала меня? — спросил он, переводя дух.
— Я хотела с тобой посоветоваться, может, нам взять патефон в монастырь? — сказала доамна Соломон.
Владимир молчал, словно бы что-то обдумывая. Ему нечего было ответить, вопрос застал его врасплох и показался таким неуместным, странным, чужеродным, он был во власти совершенно иных материй, о которых они только что рассуждали...
— Право, не знаю, будет ли у нас время потанцевать, — ответил он рассеянно. — Приедем мы туда вечером, пока нам покажут озеро, лес, словом, окрестности. Потом ужин...
— Что же, выходит, ты зря тащил патефон? — недовольно спросила доамна Соломон.
— Я думал, мы потанцуем здесь, — извиняющимся тоном отозвался Владимир.
— Та-а-ак, разговор, я вижу, они затеяли долгий, — ответила ему на это доамна Соломон, кивая головой в сторону сада. — Никто и не думает идти в дом.
— В саду так хорошо, — попытался задобрить ее Владимир. — Думаю, и тебе хорошо тоже; спровадили пораньше гостей...
Он засмеялся, показывая, что шутит. Но он был виноват и чувствовал себя виноватым. Когда неделю тому назад доамна Соломон позвонила ему в Бухарест и пригласила вместе с Рири во Фьербинць, он пообещал ей привезти патефон, чтобы занять и развлечь гостей. Он знал, о чем идет речь, прекрасно знал Дорину и уже предчувствовал всеобщую скованность за обедом и послеобеденную неловкую скуку. Зато с патефоном молодые люди могли сразу же после обеда устроить танцы, и лед был бы разбит. Знал он и еще одно — страстную любовь к танцам доамны Соломон, которая большую часть года жила вдали от столицы, в глухой деревне, с глазу на глаз с мужем.
— Как тебе понравился капитан? — спросил он чуть погодя, видя, что она упорно молчит. — Знаешь, он оттаял и даже...
— Можете поступать как знаете, я ни во что не вмешиваюсь, — враждебно прервала его доамна Соломон.
«С чего это, Господи, она так сегодня сердита? — удивленно подумал Владимир. — Может, из-за того, что некому за ней поухаживать?» Он вспомнил, что Аглая веселеет, стоит только появиться у нее кавалеру — грубоватому или галантному, любому, лишь бы он не был домну лом Соломоном. К несчастью, сегодня у нее кавалеров не было. Капитан должен ухаживать за Дориной. А его приятель, инженер, оказался слишком застенчив. Вот если бы устроить танцы!..
— А может быть, мы все-таки потанцуем? — отважился на новую попытку Владимир. — Сейчас около пяти. Поедем мы не раньше половины восьмого. Танцы — лучшее средство всем поближе познакомиться...
— Да вы, кажется, наговориться никак не можете, — сказала доамна Соломон. — Тощища...
Оба опять замолчали. Владимир считал, что танцы — достаточно серьезный повод, чтобы ему вернуться в сад.
— А приятель кто у него? — вновь начала разговор доамна Соломон.
— Я только сегодня с ним познакомился. Отрекомендовался инженером по сельскохозяйственной технике. Стере его напугал, заставляя нам петь в саду.
— Стере и есть Стере, — уронил доамна Соломон.
Владимир чувствовал — ему пора ретироваться: Аглая в любую минуту могла заговорить о своих семейных делах и он должен будет ее слушать, без особого желания встать на чью-либо сторону.
— А что, если предложить нашей компании прогуляться по деревне? — неожиданно спросил он.
Аглая недоуменно на него взглянула. И чуть было не сказала: «Второй Жорж, точь-в-точь», но не сказала, потому что открылась дверь и вошел домнул Соломон.
— Тебя ищет Лиза, — сообщил он жене, обмахиваясь носовым платком. И обратился к Владимиру: — Жаль, что ты ушел! Как он красиво говорил! Имейте в виду, господа, этот молодой человек необыкновенно учен и его ждет большое будущее... — И опять повернулся к жене: — В монастырь мы с тобой едем, я молодежи пообещал. И забыл тебе сказать, — прибавил он минуту спустя, — там будут Замфиреску. Они приехали прямо из Бухареста. Устраивают что-то вроде пикника.
Доамна Соломон неожиданно проявила интерес:
— А откуда ты знаешь?
— Видел слугу господина судьи. Он пришел в деревню за сифоном.
Владимир, воспользовавшись тем, что доамна Соломон занялась разговором, выскользнул в сад. Все стояли кружком возле вишни. Капитан Мануилэ уже не дичился, дружески беседуя с Дориной и Лизой. Рири и Стере болтали со Стамате.
— Скажите мне, о чем вы тут толкуете, — вступил в разговор Владимир, силясь скрыть досаду.
Еще только подходя к этим сблизившимся, дружески беседующим людям, он чувствовал, что о нем все забыли, что никто и не вспоминает тех оригинальных идей, тех тонких замечаний, которые высказывал он, усадив на травку обоих гостей. Самолюбие его страдало: кто, как не он, повел разговор всерьез, пожертвовав собой, взяв на себя обоих незнакомцев, и от низменной обыденной болтовни перешел к проблемам бытия и серьезным книгам. Без него капитан никогда бы не решился заговорить о том, о чем он заговорил...
— Я говорил о ересях, молодой человек, и... — начал капитан Мануилэ.
Владимир благодарно улыбнулся ему, подходя.
Но Дорина не дала договорить.
— Все-таки скажите, о чем вам думается, когда глаза у вас смотрят словно бы в пустоту? — вернулась она к прерванному разговору.
— Понятия не имею, о чем думаю я, когда гляжу в пустоту, — отозвалась Лиза.
И она была оживлена, ей была любопытна затронутая тема.
— Обычно настолько устаешь, что ничего и вспомнить не можешь, — подхватил разговор Владимир.
— А бывало так, что вам вдруг казалось, будто все уже было когда-то? — с живостью спросила Дорина. — Ну, например, вы уже стояли здесь же в саду с теми же людьми и даже говорили те же самые слова?!.
Проблема, видно, занимала ее до крайности, потому что, не дожидаясь ответа капитана, она принялась говорить сама, пытаясь передать оттенки своих ощущений:
— Знаете, когда я вдруг чувствую, что все-все уже было мной прожито, мне становится по-настоящему страшно...
И тут ей показалось, что даже это с ней когда-то было. Да нет, не может быть. «Капитана Мануилэ я еще не встречала», — подумала она, успокаиваясь. И все-таки почувствовала что-то вроде головокружения.
— Иногда мне жаль, что я не записался и на философию, — проговорил Владимир. — Вопросы, связанные с душой человека, ни филологией, ни историей не разрешишь...
На веранду вышел домну л Соломон.
— Кому чаю, кому кофе, кому патефон?! — весело выкрикнул он.
Стамате засмеялся — так уместно показалось ему внезапное вторжение. Стере рассказывал о сыпняке в Яссах во время войны, и его громкий голос заглушал разговор по соседству. Но время от времени Стамате все же совершенно отчетливо слышал то, что говорила Лиза. И ему очень хотелось ей ответить. Столько хочется всего сказать, добавить. И с Рири тоже хочется поговорить, она производит такое милое, приятное впечатление.
— Решайтесь как можно скорее, — вновь раздался голос домнула Соломона.
— Я бы немного потанцевала, — прошептала Рири.
Все потянулись к веранде. Стамате немного поотстал.
— У меня аналитический ум, — различил он Лизин голос.
— Мне без варенья, благодарю, — сказал он, забирая разом в обе руки два стакана.
Опершись на вишню, Лиза смотрела, как он пьет воду: залпом, сильно запрокинув назад голову, словно вливая эту воду прямо в горло. Лиза смотрела на него и даже не удивлялась. У нее опять возникло отчетливое ощущение, что жизнь ее безнадежно испорчена, что ее обманули, распорядились ею помимо ее воли, прежде чем она успела что-то узнать. И хотелось ей только одного: рассказать кому-нибудь об этом, подружиться с кем-нибудь незнакомым и, не торопясь, долго-долго все-все рассказывать...
Она повернула голову. На травке неподалеку сидел Владимир, брат Рири, и рядом с ним еще двое гостей. Движения Владимира ей показались чем-то странными. И говорил он по-другому — значительнее, весомее. Несколько секунд она внимательно всматривалась, ничего не в силах понять. И вдруг заметила сигарету, которую юноша держал так бережно. Голубой струйкой поднимался дым в теплом воздухе сада, голубизна колебалась, дрожала и внезапно исчезала в полосе яркого солнечного света.
— Что с тобой, голова болит?
Стере подошел и нежно взял ее за руку.
— Ничего не болит, — улыбнулась в ответ Лиза.
— Можно подумать, я ничего не понимаю! — довольно громко воскликнул Стере. — Ох уж эти мне романсы!.. Такое на нас производят впечатление! Ты ведь нисколько не изменилась: чувствительна, как дитя.
Стамате поднял глаза, внезапно покраснев. На Стере он смотрел ласковыми дружескими благодарными глазами.
— А не спел бы ты нам что-нибудь повеселее, домнул инженер? — спросил Стере, подходя поближе к расположившимся на травке молодым людям и не выпуская Лизиной руки.
Стамате хотел подняться, но Стере удержал его, положив руку на плечо:
— Ради Бога, не беспокойся, ты же среди своих.
— Я подумал, возможно, доамна... — запинаясь, проговорил Стамате.
— Она осталась такой, какой была: романтичной и чувствительной. Поэтому я и спросил, может, ты споешь нам что-нибудь повеселее...
Стамате вновь попытался подняться. Он чувствовал себя глупо, сидя на траве в нелепой позе с поджатыми ногами и сдвинутыми локтями, и поэтому, принуждая себя улыбнуться, уставился в землю, чтобы скрыть этой улыбкой и свою растерянность, и свое нежелание петь.
— Да брось ты, голубчик, не беспокойся, — уговаривал его Стере, опять опуская руку ему на плечо. — Или стоя поется лучше?..
— Не думаю, что в саду можно петь, — сказала Лиза. — Нет той атмосферы...
Владимир раздраженно швырнул сигарету за забор. Его прервали в самый разгар спора, когда он совсем уже было расстался с обеденной застенчивостью.
— Ну можно ли петь по такой жаре? — воскликнул он насмешливо. — Лучше садитесь с нами на травку и будем болтать, пока не начало смеркаться. Домнул капитан знает немало интересного. Он только что прочитал книгу...
— Да не стоит об этом, — извиняющимся тоном сказал капитан.
— Да вы настоящий ученый, как я посмотрю! Нет! Нет! Я без шуток, — обратился к капитану восхищенный Стере.
— Лиза, подумай только, книгу о жизни Иисуса! — воскликнул Владимир.
Лиза притворилась необычайно удивленной и изобразила на лице интерес.
— Ну кто может знать что-то достоверное об Иисусе?! — спокойно заявил Стере.
— Существуют документы, — отважился возразить капитан Мануилэ.
— А документы эти разве не попы изготовляют? — насмешливо осведомился Стере. — Я еще раз повторю то, что повторял уже не раз: религия нужна мужикам и простолюдинам, чтобы анархизмом не увлекались... Но конечно, можно посмотреть и с другой стороны: Иисус как идеал совершенства, самоотречения и так далее. Как идеал он, конечно, не вызывает возражений. Напротив, нам бы надо ему следовать...
— О чем это вы рассуждаете с такой горячностью? — спросила Дорина, подходя к беседующим.
Капитан поспешно вскочил на ноги, за ним и Стамате. Стере не успел их удержать.
— Мы говорим о жизни Иисуса, — ответила Лиза. — Домнул капитан недавно прочитал книгу и собирался нам о ней рассказать...
— Это не «Сын человеческий» Эмиля Людвига? — спросила Дорина.
— Какого Людвига? — вмешался Стере. — Не того ли, что писал о жизни Наполеона? Лизочка, у нас ведь есть эта книга...
Капитан Мануилэ с деликатной любезностью повернулся к Дорине и ответил вполголоса, так что не все и расслышали:
— Нет, барышня, читанная мной книга не так знаменита. И вдобавок вовсе не нова, она вышла лет десять тому назад и называется «Тайна Иисуса», П. И. Кущу...
— А не дадите ли вы мне ее почитать? — попросил Владимир.
— С удовольствием, домнул Сэвяну, — любезно отозвался капитан.
Лиза смотрела на капитана с симпатией. Он вовсе не глуп. Он дал возможность Стере поправиться. И то, что он говорил о жизни Иисуса, тоже было небезынтересно. Хотя говорить он мог и интереснее, мог рассказать о христианской мистике, о храме...
Владимир хотел увести куда-нибудь капитана, Стамате и Дорину, чтобы спокойно поговорить на свободе, но тут Рири отозвала его в сторону, тронув за рукав.
— Иди в дом, — прошептала она, — тебя зовет Аглая.
И Владимир направился к дому пружинистым спортивным шагом, который всегда наполнял его ощущением здоровья, напоминал, что ему только-только исполнилось девятнадцать, что учится он на филологическом и вся жизнь у него впереди.
Доамна Соломон рылась в ящиках, ища чистые салфетки, когда он вошел.
— Ты звала меня? — спросил он, переводя дух.
— Я хотела с тобой посоветоваться, может, нам взять патефон в монастырь? — сказала доамна Соломон.
Владимир молчал, словно бы что-то обдумывая. Ему нечего было ответить, вопрос застал его врасплох и показался таким неуместным, странным, чужеродным, он был во власти совершенно иных материй, о которых они только что рассуждали...
— Право, не знаю, будет ли у нас время потанцевать, — ответил он рассеянно. — Приедем мы туда вечером, пока нам покажут озеро, лес, словом, окрестности. Потом ужин...
— Что же, выходит, ты зря тащил патефон? — недовольно спросила доамна Соломон.
— Я думал, мы потанцуем здесь, — извиняющимся тоном отозвался Владимир.
— Та-а-ак, разговор, я вижу, они затеяли долгий, — ответила ему на это доамна Соломон, кивая головой в сторону сада. — Никто и не думает идти в дом.
— В саду так хорошо, — попытался задобрить ее Владимир. — Думаю, и тебе хорошо тоже; спровадили пораньше гостей...
Он засмеялся, показывая, что шутит. Но он был виноват и чувствовал себя виноватым. Когда неделю тому назад доамна Соломон позвонила ему в Бухарест и пригласила вместе с Рири во Фьербинць, он пообещал ей привезти патефон, чтобы занять и развлечь гостей. Он знал, о чем идет речь, прекрасно знал Дорину и уже предчувствовал всеобщую скованность за обедом и послеобеденную неловкую скуку. Зато с патефоном молодые люди могли сразу же после обеда устроить танцы, и лед был бы разбит. Знал он и еще одно — страстную любовь к танцам доамны Соломон, которая большую часть года жила вдали от столицы, в глухой деревне, с глазу на глаз с мужем.
— Как тебе понравился капитан? — спросил он чуть погодя, видя, что она упорно молчит. — Знаешь, он оттаял и даже...
— Можете поступать как знаете, я ни во что не вмешиваюсь, — враждебно прервала его доамна Соломон.
«С чего это, Господи, она так сегодня сердита? — удивленно подумал Владимир. — Может, из-за того, что некому за ней поухаживать?» Он вспомнил, что Аглая веселеет, стоит только появиться у нее кавалеру — грубоватому или галантному, любому, лишь бы он не был домну лом Соломоном. К несчастью, сегодня у нее кавалеров не было. Капитан должен ухаживать за Дориной. А его приятель, инженер, оказался слишком застенчив. Вот если бы устроить танцы!..
— А может быть, мы все-таки потанцуем? — отважился на новую попытку Владимир. — Сейчас около пяти. Поедем мы не раньше половины восьмого. Танцы — лучшее средство всем поближе познакомиться...
— Да вы, кажется, наговориться никак не можете, — сказала доамна Соломон. — Тощища...
Оба опять замолчали. Владимир считал, что танцы — достаточно серьезный повод, чтобы ему вернуться в сад.
— А приятель кто у него? — вновь начала разговор доамна Соломон.
— Я только сегодня с ним познакомился. Отрекомендовался инженером по сельскохозяйственной технике. Стере его напугал, заставляя нам петь в саду.
— Стере и есть Стере, — уронил доамна Соломон.
Владимир чувствовал — ему пора ретироваться: Аглая в любую минуту могла заговорить о своих семейных делах и он должен будет ее слушать, без особого желания встать на чью-либо сторону.
— А что, если предложить нашей компании прогуляться по деревне? — неожиданно спросил он.
Аглая недоуменно на него взглянула. И чуть было не сказала: «Второй Жорж, точь-в-точь», но не сказала, потому что открылась дверь и вошел домнул Соломон.
— Тебя ищет Лиза, — сообщил он жене, обмахиваясь носовым платком. И обратился к Владимиру: — Жаль, что ты ушел! Как он красиво говорил! Имейте в виду, господа, этот молодой человек необыкновенно учен и его ждет большое будущее... — И опять повернулся к жене: — В монастырь мы с тобой едем, я молодежи пообещал. И забыл тебе сказать, — прибавил он минуту спустя, — там будут Замфиреску. Они приехали прямо из Бухареста. Устраивают что-то вроде пикника.
Доамна Соломон неожиданно проявила интерес:
— А откуда ты знаешь?
— Видел слугу господина судьи. Он пришел в деревню за сифоном.
Владимир, воспользовавшись тем, что доамна Соломон занялась разговором, выскользнул в сад. Все стояли кружком возле вишни. Капитан Мануилэ уже не дичился, дружески беседуя с Дориной и Лизой. Рири и Стере болтали со Стамате.
— Скажите мне, о чем вы тут толкуете, — вступил в разговор Владимир, силясь скрыть досаду.
Еще только подходя к этим сблизившимся, дружески беседующим людям, он чувствовал, что о нем все забыли, что никто и не вспоминает тех оригинальных идей, тех тонких замечаний, которые высказывал он, усадив на травку обоих гостей. Самолюбие его страдало: кто, как не он, повел разговор всерьез, пожертвовав собой, взяв на себя обоих незнакомцев, и от низменной обыденной болтовни перешел к проблемам бытия и серьезным книгам. Без него капитан никогда бы не решился заговорить о том, о чем он заговорил...
— Я говорил о ересях, молодой человек, и... — начал капитан Мануилэ.
Владимир благодарно улыбнулся ему, подходя.
Но Дорина не дала договорить.
— Все-таки скажите, о чем вам думается, когда глаза у вас смотрят словно бы в пустоту? — вернулась она к прерванному разговору.
— Понятия не имею, о чем думаю я, когда гляжу в пустоту, — отозвалась Лиза.
И она была оживлена, ей была любопытна затронутая тема.
— Обычно настолько устаешь, что ничего и вспомнить не можешь, — подхватил разговор Владимир.
— А бывало так, что вам вдруг казалось, будто все уже было когда-то? — с живостью спросила Дорина. — Ну, например, вы уже стояли здесь же в саду с теми же людьми и даже говорили те же самые слова?!.
Проблема, видно, занимала ее до крайности, потому что, не дожидаясь ответа капитана, она принялась говорить сама, пытаясь передать оттенки своих ощущений:
— Знаете, когда я вдруг чувствую, что все-все уже было мной прожито, мне становится по-настоящему страшно...
И тут ей показалось, что даже это с ней когда-то было. Да нет, не может быть. «Капитана Мануилэ я еще не встречала», — подумала она, успокаиваясь. И все-таки почувствовала что-то вроде головокружения.
— Иногда мне жаль, что я не записался и на философию, — проговорил Владимир. — Вопросы, связанные с душой человека, ни филологией, ни историей не разрешишь...
На веранду вышел домну л Соломон.
— Кому чаю, кому кофе, кому патефон?! — весело выкрикнул он.
Стамате засмеялся — так уместно показалось ему внезапное вторжение. Стере рассказывал о сыпняке в Яссах во время войны, и его громкий голос заглушал разговор по соседству. Но время от времени Стамате все же совершенно отчетливо слышал то, что говорила Лиза. И ему очень хотелось ей ответить. Столько хочется всего сказать, добавить. И с Рири тоже хочется поговорить, она производит такое милое, приятное впечатление.
— Решайтесь как можно скорее, — вновь раздался голос домнула Соломона.
— Я бы немного потанцевала, — прошептала Рири.
Все потянулись к веранде. Стамате немного поотстал.
— У меня аналитический ум, — различил он Лизин голос.
3
Из Фьербинць выехали с закатом. Жары уже не было в помине. Небо понемногу прояснялось и казалось выше.
— Вечер обещает быть чудесным, — сказала Дорина, повернувшись лицом к капитану Мануилэ.
— Жаль, что дорога у нас не заасфальтирована, — посожалел Владимир.
Автомобилю и впрямь доводилось туго. Дождей давно не было, толстой белой подушкой лежала пыль.
— Как только выедем на опушку, дорога выровняется, — пообещал шофер.
Откинувшись на мягкую спинку, Лиза с жадностью вдыхала сладкий полевой воздух. Как хорошо, что Стере поедет потом, позади, в другом автомобиле, они отправятся, наверное, через полчаса, не раньше...
— Это что за звезда? — спросила Дорина, вдруг неожиданно резко вскинув руку.
— Венера! — воскликнул Владимир. — Ты что, совсем не знаешь астрономии?
Капитан Мануилэ улыбнулся и, не поднимая глаз, любезно сказал:
— Барышня никогда не была влюблена... О Венере узнают и без астрономии...
— Узнают, — согласилась Лиза. — А Эминеску писал...
Дорина попыталась припомнить, что писал Эминеску, но припомнила едва лишь несколько строчек.
— Как хорошо, должно быть, жить за городом, в маленьком деревенском домике!.. — снова заговорила Лиза.
Сейчас она верила, что была бы по-настоящему счастлива в маленьком домике в лесу, на берегу озера, неподалеку от Бухареста. Недавно она смотрела американский фильм, и там как раз были эти прелестные домики на окраине — белоснежные, с просторными верандами, затененные большими деревьями. В Снагове тоже белоснежные роскошные виллы, и глядятся они прямо в озеро, и моторка ждет у причала прямо возле ступенек веранды и слегка-слегка покачивается. Как в заграничном кино...
— Вечер обещает быть чудесным, — сказала Дорина, повернувшись лицом к капитану Мануилэ.
— Жаль, что дорога у нас не заасфальтирована, — посожалел Владимир.
Автомобилю и впрямь доводилось туго. Дождей давно не было, толстой белой подушкой лежала пыль.
— Как только выедем на опушку, дорога выровняется, — пообещал шофер.
Откинувшись на мягкую спинку, Лиза с жадностью вдыхала сладкий полевой воздух. Как хорошо, что Стере поедет потом, позади, в другом автомобиле, они отправятся, наверное, через полчаса, не раньше...
— Это что за звезда? — спросила Дорина, вдруг неожиданно резко вскинув руку.
— Венера! — воскликнул Владимир. — Ты что, совсем не знаешь астрономии?
Капитан Мануилэ улыбнулся и, не поднимая глаз, любезно сказал:
— Барышня никогда не была влюблена... О Венере узнают и без астрономии...
— Узнают, — согласилась Лиза. — А Эминеску писал...
Дорина попыталась припомнить, что писал Эминеску, но припомнила едва лишь несколько строчек.
— Как хорошо, должно быть, жить за городом, в маленьком деревенском домике!.. — снова заговорила Лиза.
Сейчас она верила, что была бы по-настоящему счастлива в маленьком домике в лесу, на берегу озера, неподалеку от Бухареста. Недавно она смотрела американский фильм, и там как раз были эти прелестные домики на окраине — белоснежные, с просторными верандами, затененные большими деревьями. В Снагове тоже белоснежные роскошные виллы, и глядятся они прямо в озеро, и моторка ждет у причала прямо возле ступенек веранды и слегка-слегка покачивается. Как в заграничном кино...