Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Элиот Т. С. Полые люди.
СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. (Б-ка мировой лит. Малая
серия). ISBN 5-306-0018-5
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
БПРНТ НОРТОН {*}
{* Название поместья в Глостершире.}
Хотя логос присущ всем, большинство людей
живет, как если бы у них было собственное
разумение всего.
Гераклит
Путь вверх и путь вниз - один и тот же
путь.
Гераклит
Настоящее и прошедшее,
Вероятно, наступят в будущем,
Как будущее наступало в прошедшем.
Если время всегда настоящее,
Значит, время не отпускает.
Ненаставшее - отвлеченность,
Остающаяся возможностью
Только в области умозрения.
Ненаставшее и наставшее
Всегда ведут к настоящему.
Шаги откликаются в памяти
До непройденного поворота
К двери в розовый сад,
К неоткрытой двери. Так же
В тебе откликнется речь моя.
Но зачем
Прах тревожить на чаше розы,
Я не знаю.
Отраженья иного
Населяют сад. Не войти ли?
- Скорее, - пропела птица, - найди их, найди их
За поворотом. В первую дверь
В первый наш мир войти ли, доверясь
Песне дрозда? В первый наш мир.
Там они, величавые и незримые,
Воздушно ступали по мертвым листьям
В осеннем тепле сквозь звенящий воздух,
И птица звала, как будто в ответ
Неслышимой музыке, скрытой в кустах,
И взгляды невидимых пересекались,
Ибо розы смотрели навстречу взглядам.
У них в гостях мы были хозяева
И двигались с ними в условленном ритме
Пустынной аллеей взглянуть на пустой
Пруд, окруженный кустами букса.
Сух водоем, сух бетон, порыжел по краям,
А ведь он был наполнен водою солнца,
И кротко, кротко вздымался лотос,
И сверкала вода, напоенная сердцем света,
И они были сзади нас и отражались в воде.
Но надвинулась туча, и пруд опустел.
- Спеши, - пела птица, - в кустарнике прячутся дети,
Затаив дыхание вместе со смехом.
- Спеши, спеши, - говорила птица, - ведь людям
Труднее всего, когда жизнь реальна.
Прошедшее, как и будущее,
Ненаставшее и наставшее,
Всегда ведут к настоящему.
Пристал сапфир, прилип чеснок,
В грязи по ось ползет возок,
Поскрипывает дерево.
В крови вибрирует струна,
И забывается война
Во имя примирения.
Пульсация артерии
И лимфы обращение
Расчислены круженьем звезд
И всходят к лету в дереве
А мы стоим в свой малый рост
На движущемся дереве,
И слышим, как через года
Бегут от Гончих Псов стада,
Бегут сейчас, бегут всегда
И примиряются меж звезд.
В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,
Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,
Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой
Место встречи прошлого с будущим. Не движенье
сюда и отсюда,
Не подъем и не спуск. Кроме точки, спокойной
точки,
Нигде нет ритма, лишь в ней - ритм.
Я знаю, что где-то мы были, но, где мы были, не
знаю,
И не знаю, как долго: во времени точек нет.
Внутренняя свобода от житейских желаний,
Избавленье от действия и страдания, избавленье
От воли своей и чужой, благодать
Чувств, белый свет, спокойный и потрясающий,
Без движенья Erhebung {*}, сосредоточенность
{* Возвышение (нем.).}
Без отрешенности, истолкование
Нового мира и старого мира, понятных
В завершении их неполных восторгов,
В разрешении их неполных кошмаров.
Но учти, узы будущего и прошедшего
Сплетенных в слабостях ненадежного тела,
Спасают людей от неба и от проклятия,
Которых плоти не вынести.
В прошлом и в будущем
Сознанью почти нет места.
Сознавать значит быть вне времени,
Но только во времени помнится
Миг в саду среди роз.
Миг в беседке под гулом ливня,
Миг сквозняка при курении ладана, -
Только между прошедшим и будущим.
Только времени покоряется время.
Здесь исчезают чувства
Во времени между концом и началом
В тусклом свете: не в свете дня
Тот сообщает предмету прозрачный покой
Наделяет тень эфемерной прелестью
Намекает неспешностью на неизменность.
Не во мраке ночи - тот очищает душу,
Ощущенья лишает опоры,
Отрешает любовь от сует.
Не избыток и не пустота. В мерцанье
Изношенные напряженные лица,
Пустяком отвлеченные от пустяков,
Прихотливо лишенные выраженья,
Цепенеют в насыщенной вялости.
Люди и клочья бумаги в холодном ветре,
Который дует к началу и после конца,
Влетает в нечистые легкие
И вылетает наружу. Ветер.
Время между концом и началом.
Извержение отлетающих душ
В блеклый воздух; они, закоснелые в спячке,
Попали на ветер, сверлящий холмы
Лондона, Хемпстед и Кларкенуэлл,
Кемпден, Патни и Хайгейт,
Примроуз и Ладгейт. Но нет,
Нет мрака в этом щебечущем мире.
Спустись пониже, спустись
В мир бесконечного одиночества,
Недвижный мир не от мира сего.
Внутренний мрак, отказ
И отрешенность от благ земных,
Опустошение чувств,
Отчуждение мира грез,
Бездействие мира духа -
Это один путь, другой путь -
Такой же, он не в движении,
Но в воздержании от движения
В то время, как мир движется,
Влекомый инстинктом, по колеям
Прошлого или будущего.
Время и колокол хоронят день,
На солнце надвигаются туча и тень.
Повернется ли к нам подсолнух?
Сиро
Приникнет ли к нам вьюнок?
Кротко
Примут ли нас под свою сень
Ветви тиса? Уже крыло зимородка
Ответило светом свету, умолкло, и свет далек,
В спокойной точке вращенья мира.
Слова, как и музыка, движутся
Лишь во времени; но то, что не выше жизни,
Не выше смерти. Слова, отзвучав, достигают
Молчания. Только формой и ритмом
Слова, как и музыка, достигают
Недвижности древней китайской вазы,
Круговращения вечной подвижности.
Не только недвижности скрипки во время
Звучащей ноты, но совмещенья
Начала с предшествующим концом,
Которые сосуществуют
До начала и после конца.
И все всегда сейчас. И слова,
Из сил выбиваясь, надламываются под ношей
От перегрузки соскальзывают и оползают,
От неточности загнивают и гибнут.
Им не под силу стоять на месте,
Остановиться. Их всегда осаждают
Визгливые голоса, насмешка,
Брань, болтовня. В пустыне Слово
Берут в осаду голоса искушения,
Тень, рыдающая в погребальной пляске,
Громкая жалоба неутешной химеры.
Движение это подробность ритма,
Как в лестнице из десяти ступеней.
Само желание это движение,
В сущности, нежелательное;
По сути, любовь - не движение,
Лишь причина его и конец
Вне времени, вне желания,
Кроме желания преодолеть
Ограничение временем
В пути от небытия к бытию.
Нежданно в луче солнца,
Пока в нем пляшут пылинки,
Прорывается смех детей,
Их восторг, затаенный в листве, -
Скорее, сюда, теперь, всегда -
Нелепо бесплодное грустное время
Между концом и началом.
ИСТ КОУКЕР {*}
{* Деревня в графстве Сомерсет, где предки Элиота жили около двухсот
лет и откуда они в XVII в. эмигрировали в Америку.}
В моем начале мой конец. Один за другим
Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,
Переносятся, сносятся, восстанавливаются или
Вместо них - голое поле, фабрика или дорога.
Старый камень в новое здание, старые бревна
в новое пламя,
Старое пламя в золу, а зола в землю,
Которая снова плоть, покров и помет,
Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.
Дома живут, дома умирают: есть время строить,
И время жить, и время рождать,
И время ветру трясти расхлябанное окно
И панель, за которой бегает полевая мышь,
И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом.
В моем начале мой конец. На голое поле
Искоса падает свет, образуя аллею,
Темную ранним вечером из-за нависших ветвей,
И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка,
И сама аллея тебя направляет к деревне,
Угнетенной жарким гипнозом предгрозья.
Раскаленный свет в душной дымке
Не отражают, но поглощают серые камни.
Георгины спят в пустой тишине.
Дождись первой совы.
Если ты подойдешь
Голым полем не слишком близко, не слишком
близко,
Летней полночью ты услышишь
Слабые звуки дудок и барабана
И увидишь танцующих у костра -
Сочетанье мужчины и женщины
В танце, провозглашающем брак,
Достойное и приятное таинство.
Парами, как подобает в супружестве,
Держат друг друга за руки или запястья,
Что означает согласие. Кружатся вкруг огня,
Прыгают через костер или ведут хоровод,
По-сельски степенно или по-сельски смешливо
Вздымают и опускают тяжелые башмаки,
Башмак - земля, башмак - перегной,
Покой в земле нашедших покой,
Питающих поле. В извечном ритме,
Ритме танца и ритме жизни,
Ритме года и звездного неба,
Ритме удоев и урожаев,
Ритме соитий мужа с женой
И случки животных. В извечном ритме
Башмаки подымаются и опускаются.
Еды и питья. Смрада и смерти.
Восход прорезается, новый день
Готовит жару и молчанье. На взморье
рассветный ветер,
Скользя, морщит волны. Я здесь
Или там, или где-то еще. В моем начале.
Зачем концу ноября нужны
Приметы и потрясенья весны
И возрожденное летнее пламя -
Подснежники, плачущие под ногами,
И алые мальвы, что в серую высь
Слишком доверчиво вознеслись,
И поздние розы в раннем снегу?
Гром, грохоча среди гроз, несется
Как триумфальная колесница,
В небе вспыхивают зарницы,
Там Скорпион восстает на Солнце,
Пока не зайдут и Луна, и Солнце,
Плачут кометы, летят Леониды,
Горы и долы в вихре сраженья,
В котором вспыхнет жадное пламя,
А пламя будет сжигать планету
Вплоть до последнего оледененья.
Можно было сказать и так, но выйдет не очень
точно:
Иносказание в духе давно устаревшей поэтики,
Которая обрекала на непосильную схватку
Со словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии.
Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали.
Какова же ценность желанного, много ли стоит
Долгожданный покой, осенняя просветленность
И мудрая старость? Быть может, нас обманули
Или себя обманули тихоречивые старцы,
Завещавшие нам лишь туман для обмана?
Просветленность всего лишь обдуманное тупоумие,
Мудрость всего лишь знание мертвых тайн,
Бесполезных во мраке, в который они
всматривались,
От которого отворачивались. Нам покажется,
Что знание, выведенное из опыта,
В лучшем случае наделено
Весьма ограниченной ценностью.
Знание это единый и ложный образ,
Но каждый миг происходит преображение,
И в каждом миге новость и переоценка
Всего, чем мы были. Для нас не обман -
Лишь обман, который отныне безвреден.
На полпути и не только на полпути,
Весь путь в темном лесу, в чернике,
У края обрыва, где негде поставить ногу,
Где угрожают чудовища, и влекут огоньки,
И стерегут наважденья. Поэтому говорите
Не о мудрости стариков, но об их слабоумье,
О том, как они страшатся страха и безрассудства,
О том, как они страшатся владеть
И принадлежать друг другу, другим или Богу.
Мы можем достигнуть единственной мудрости,
И это мудрость смирения: смирение бесконечно.
Дома поглощены волнами моря.
Танцоры все поглощены землей.
О тьма тьма тьма. Все они уходят во тьму,
В пустоты меж звезд, в пустоты уходят пустые
Полководцы, банкиры, писатели,
Меценаты, сановники и правители,
Столпы общества, председатели комитетов,
Короли промышленности и подрядчики,
И меркнут Солнце, Луна и "Готский альманах",
И "Биржевая газета", и "Справочник директоров",
И холодно чувство, и действовать нет оснований.
И все мы уходим с ними на молчаливые похороны,
Но никого не хороним, ибо некого хоронить.
- Тише, - сказал я душе, - пусть тьма снизойдет
на тебя.
Это будет Господня тьма. - Как в театре
Гаснет свет перед сменою декораций,
Гул за кулисами, тьма наступает на тьму,
И мы знаем, что горы и роща на заднике,
И выпуклый яркий фасад уезжают прочь...
Или в метро, когда поезд стоит между станций,
И возникают догадки и медленно угасают,
И ты видишь, как опустошаются лица
И нарастает страх оттого, что не о чем думать;
Или когда под наркозом сознаешь, что ты без
сознанья...
- Тише, - сказал я душе, - жди без надежды,
Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди
без любви,
Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть
еще вера,
Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.
Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:
И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.
Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах.
Невидимый дикий тмин, и дикая земляника,
И смех в саду были иносказаньем восторга,
Который поныне жив и всегда указует
На муки рожденья и смерти.
Вы говорите,
Что я повторяюсь. Но я повторю.
Повторить ли? Чтобы прийти оттуда,
Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет,
Вам нужно идти по пути, где не встретишь
восторгу.
Чтобы познать то, чего вы не знаете,
Вам нужно идти по дороге невежества,
Чтобы достичь того, чего у вас нет,
Вам нужно идти по пути отречения.
Чтобы стать не тем, кем вы были,
Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.
И в вашем неведенье - ваше знание,
И в вашем могуществе - ваша немощь,
И в ваше доме вас нет никогда.
Распятый врач стальным ножом
Грозит гниющей части тела;
Мы состраданье узнаем
В кровоточащих пальцах, смело
Берущихся за тайное святое дело.
Здоровье наше - в нездоровье.
Твердит сиделка чуть живая,
Сидящая у изголовья,
О нашей отлученности от рая,
О том, что мы спасаемся, заболевая.
Для нас, больных, весь мир - больница,
Которую содержит мот,
Давно успевший разориться.
Мы в ней умрем от отческих забот,
Но никогда не выйдем из ее ворот.
Озноб вздымается от ног,
Жар стонет в проводах сознанья,
Чтобы согреться, я продрог
В чистилище, где огнь - одно названье,
Поскольку пламя - роза, дым - благоуханье.
Господню кровь привыкли пить,
Привыкли есть Господню плоть,
При этом продолжаем мнить,
Что нашу плоть и кровь не побороть,
И все же празднуем тот день, когда распят
Господь.
Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,
Пожалуй, загубленное двадцатилетие entre deux
guerres {*}.
{* Между двух войн (франц.).}
Пытаюсь учиться словам и каждый раз
Начинаю сначала для неизведанной неудачи,
Ибо слова подчиняются лишь тогда,
Когда выражаешь ненужное, или приходят на
помощь,
Когда не нужно. Итак, каждый приступ
Есть новое начинание, набег на невыразимость
С негодными средствами, которые иссякают
В сумятице чувств, в беспорядке нерегулярных
Отрядов эмоций. Страна же, которую хочешь
Исследовать и покорить, давно открыта
Однажды, дважды, множество раз - людьми, которых
Превзойти невозможно - и незачем соревноваться,
Когда следует только вернуть, что утрачено
И найдено, и утрачено снова и снова: и в наши дни,
Когда все осложнилось. А может, ни прибылей,
ни утрат.
Нам остаются попытки. Остальное не наше дело.
Дом - то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся,
И мир становится все незнакомее, усложняются
ритмы
Жизни и умирания. Не раскаленный миг
Без прошлого, сам по себе, без будущего,
Но вся жизнь, горящая каждый миг,
И не только жизнь какого-то человека,
Но и древних камней с непрочтенными
письменами.
Есть время для вечера при сиянии звезд
И время для вечера при электрической лампе
(Со старым семейным альбомом).
Любовь почти обретает себя,
Когда здесь и теперь ничего не значат,
Даже в старости надо исследовать мир,
Безразлично, здесь или там.
Наше дело - недвижный путь
К иным ожиданьям,
К соучастию и сопричастию.
Сквозь тьму, холод, безлюдную пустоту
Стонет волна, стонет ветер, огромное море,
Альбатрос и дельфин. В моем конце - начало.
Драй Селвэйджес - очевидно, от les trois
sauvages - группа скал с маяком к
северо-западу от Кейп-Энн, Массачусетс.
О богах я не много знаю, но думаю, что река -
Коричневая богиня, угрюмая и неукротимая
И все-таки терпеливая, и понятная как граница,
Полезная и ненадежная при перевозке товаров,
И, наконец, - лишь задача при наведенье моста.
Мост наведен, и коричневую богиню
В городах забывают, будто она смирилась.
Но она блюдет времена своих наводнений,
Бушует, сметает преграды и напоминает
О том, что удобней забыть. Ей нет ни жертв, ни
почета
При власти машин, она ждет, наблюдает и ждет.
В детстве ритм ее ощущался в спальне
И на дворе в апрельском буйном айланте,
И в запахе винограда на осеннем столе,
И в круге родных при зимнем газовом свете.
Река внутри нас, море вокруг нас,
Море к тому же граница земли, гранита,
В который бьется; заливов, в которых
Разбрасывает намеки на дни творенья -
Медузу, краба, китовый хребет;
Лиманов, где любопытный видит
Нежные водоросли и анемоны морские.
Происходит возврат утрат - рваного невода,
Корзины для раков, обломка весла,
Оснастки чужих мертвецов. Море многоголосо,
Богато богами и голосами.
Соль его на шиповнике,
Туман его в елях.
Стенание моря
И тихие жалобы моря - различные голоса,
Часто слышные вместе; похныкиванье прибоя,
Угроза и ласка волны, разбивающейся о воду.
Зубрежка в далеких гранитных зубах,
Шипенье, как предупрежденье с летящего мыса, -
Все голоса моря - как и сирена с бакена,
Бьющегося на цепи, как и случайная чайка;
И под гнетом безмолвствующего тумана
Стонет колокол,
Качаемый мертвой зыбью,
Отмеряя не наше время, но время
Старше, чем время хронометров, старше,
Чем время измученных изволновавшихся женщин,
Которые в ночь без сна гадают о будущем,
Стараются расплести, развязать, распутать
И соединить прошедшее с будущим
Меж полночью и рассветом,
Когда прошедшее - наваждение,
А будущее без будущности,
В часы перед утренней вахтой,
Когда время стоит и никогда не кончается;
И мертвая зыбь, и все, что было и есть,
Бьют
В колокол.
Но где конец невысказанным стонам,
Осеннему немому увяданью,
Когда цветок недвижный опадает?
И где конец обломкам от судов,
Молитве мертвеца и невозможной
Молитве при ужасном извещенье?
Тут нет конца в движенье непреклонном
Часов и дней, но только умиранье,
Когда бесчувственность овладевает
Годами жизни, сбросившей покров
И оказавшейся не столь надежной
И, стало быть, достойной осужденья.
И остается в старости - лишенным
Достоинства и твердых упований -
Роптать на то, что силы покидают,
И в тонущем челне без парусов
Плыть по волнам и в тишине тревожно
Ждать колокола светопреставленья.
Но где же им конец, неугомонным
Рыбачьим лодкам, тающим в тумане?
Кто время океаном не считает?
Кто в океане не видал следов
Крушений, а в грядущем - непреложный,
Как и в прошедшем, путь без назначенья?
Мы видим их, живущих по законам
Рыбацкого скупого пропитанья:
Рискуют, ловят, что-то получают, -
И сами не помыслим про улов,
Не столь понятный, менее надежный,
Не находящий в деньгах выраженья.
Здесь нет конца безгласным этим стонам,
И осени увядшей увяданью,
И боль недвижная струится и пронзает,
И нет конца обломкам от судов,
И обращенью мертвых к Смерти, и едва
возможной
Молитве о чудесном Избавленье.
С годами старенья кажется,
Что прошлое приобретает иные черты
И уже не просто чередованье событий
Или саморазвитье - идея, рожденная
Наивными взглядами на эволюцию,
Которые служат обычным средством
Навсегда отречься от прошлого.
Миг счастья - не чувство благополучия,
Полноты, расцвета, спокойствия или
влюбленности
И не хороший обед, но внезапное озарение -
Мы обретали опыт, но смысл от нас ускользал,
А приближение к смыслу, преображая,
Возрождает наш опыт вне всякого смысла,
Который чудится в счастье. Я говорил,
Что прошлый опыт, снова обретший смысл, -
Не только опыт одной жизни, но опыт
Поколений и поколений, не забывавших
Нечто, пожалуй, вовсе невыразимое -
Взгляд назад сквозь все уверенья
Исторической литературы, через плечо
Полувзгляд назад, в первозданный ужас.
И мы для себя открываем, что миг мученья
Нескончаем и вечен, как время, и безразлично,
Вызван ли он пониманьем иль непониманьем,
Надеждой на безнадежное или страхом
Перед тем, что нестрашно. Это заметнее
Не по своим страданьям, но по страданьям
Ближнего, которому мы сострадаем.
Если свое пережитое - в мутных потоках поступков,
То чужое терзанье - самодовлеющий опыт,
Не изношенный частыми воспоминаньями.
Люди меняются и улыбаются, только мучения вечны.
Время все разрушает, и время все сохраняет,
Как река с утонувшими нефами, курами и коровами,
Горьким яблоком и надкусом на яблоке.
Как зазубренная скала в беспокойных водах -
Волны ее заливают, туман ее поглощает,
В ясный день она, словно памятник,
В навигацию - веха для лоцмана.
Но и во время штиля и в налетевший шторм
Элиот Т. С. Полые люди.
СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. (Б-ка мировой лит. Малая
серия). ISBN 5-306-0018-5
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
БПРНТ НОРТОН {*}
{* Название поместья в Глостершире.}
Хотя логос присущ всем, большинство людей
живет, как если бы у них было собственное
разумение всего.
Гераклит
Путь вверх и путь вниз - один и тот же
путь.
Гераклит
Настоящее и прошедшее,
Вероятно, наступят в будущем,
Как будущее наступало в прошедшем.
Если время всегда настоящее,
Значит, время не отпускает.
Ненаставшее - отвлеченность,
Остающаяся возможностью
Только в области умозрения.
Ненаставшее и наставшее
Всегда ведут к настоящему.
Шаги откликаются в памяти
До непройденного поворота
К двери в розовый сад,
К неоткрытой двери. Так же
В тебе откликнется речь моя.
Но зачем
Прах тревожить на чаше розы,
Я не знаю.
Отраженья иного
Населяют сад. Не войти ли?
- Скорее, - пропела птица, - найди их, найди их
За поворотом. В первую дверь
В первый наш мир войти ли, доверясь
Песне дрозда? В первый наш мир.
Там они, величавые и незримые,
Воздушно ступали по мертвым листьям
В осеннем тепле сквозь звенящий воздух,
И птица звала, как будто в ответ
Неслышимой музыке, скрытой в кустах,
И взгляды невидимых пересекались,
Ибо розы смотрели навстречу взглядам.
У них в гостях мы были хозяева
И двигались с ними в условленном ритме
Пустынной аллеей взглянуть на пустой
Пруд, окруженный кустами букса.
Сух водоем, сух бетон, порыжел по краям,
А ведь он был наполнен водою солнца,
И кротко, кротко вздымался лотос,
И сверкала вода, напоенная сердцем света,
И они были сзади нас и отражались в воде.
Но надвинулась туча, и пруд опустел.
- Спеши, - пела птица, - в кустарнике прячутся дети,
Затаив дыхание вместе со смехом.
- Спеши, спеши, - говорила птица, - ведь людям
Труднее всего, когда жизнь реальна.
Прошедшее, как и будущее,
Ненаставшее и наставшее,
Всегда ведут к настоящему.
Пристал сапфир, прилип чеснок,
В грязи по ось ползет возок,
Поскрипывает дерево.
В крови вибрирует струна,
И забывается война
Во имя примирения.
Пульсация артерии
И лимфы обращение
Расчислены круженьем звезд
И всходят к лету в дереве
А мы стоим в свой малый рост
На движущемся дереве,
И слышим, как через года
Бегут от Гончих Псов стада,
Бегут сейчас, бегут всегда
И примиряются меж звезд.
В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,
Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,
Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой
Место встречи прошлого с будущим. Не движенье
сюда и отсюда,
Не подъем и не спуск. Кроме точки, спокойной
точки,
Нигде нет ритма, лишь в ней - ритм.
Я знаю, что где-то мы были, но, где мы были, не
знаю,
И не знаю, как долго: во времени точек нет.
Внутренняя свобода от житейских желаний,
Избавленье от действия и страдания, избавленье
От воли своей и чужой, благодать
Чувств, белый свет, спокойный и потрясающий,
Без движенья Erhebung {*}, сосредоточенность
{* Возвышение (нем.).}
Без отрешенности, истолкование
Нового мира и старого мира, понятных
В завершении их неполных восторгов,
В разрешении их неполных кошмаров.
Но учти, узы будущего и прошедшего
Сплетенных в слабостях ненадежного тела,
Спасают людей от неба и от проклятия,
Которых плоти не вынести.
В прошлом и в будущем
Сознанью почти нет места.
Сознавать значит быть вне времени,
Но только во времени помнится
Миг в саду среди роз.
Миг в беседке под гулом ливня,
Миг сквозняка при курении ладана, -
Только между прошедшим и будущим.
Только времени покоряется время.
Здесь исчезают чувства
Во времени между концом и началом
В тусклом свете: не в свете дня
Тот сообщает предмету прозрачный покой
Наделяет тень эфемерной прелестью
Намекает неспешностью на неизменность.
Не во мраке ночи - тот очищает душу,
Ощущенья лишает опоры,
Отрешает любовь от сует.
Не избыток и не пустота. В мерцанье
Изношенные напряженные лица,
Пустяком отвлеченные от пустяков,
Прихотливо лишенные выраженья,
Цепенеют в насыщенной вялости.
Люди и клочья бумаги в холодном ветре,
Который дует к началу и после конца,
Влетает в нечистые легкие
И вылетает наружу. Ветер.
Время между концом и началом.
Извержение отлетающих душ
В блеклый воздух; они, закоснелые в спячке,
Попали на ветер, сверлящий холмы
Лондона, Хемпстед и Кларкенуэлл,
Кемпден, Патни и Хайгейт,
Примроуз и Ладгейт. Но нет,
Нет мрака в этом щебечущем мире.
Спустись пониже, спустись
В мир бесконечного одиночества,
Недвижный мир не от мира сего.
Внутренний мрак, отказ
И отрешенность от благ земных,
Опустошение чувств,
Отчуждение мира грез,
Бездействие мира духа -
Это один путь, другой путь -
Такой же, он не в движении,
Но в воздержании от движения
В то время, как мир движется,
Влекомый инстинктом, по колеям
Прошлого или будущего.
Время и колокол хоронят день,
На солнце надвигаются туча и тень.
Повернется ли к нам подсолнух?
Сиро
Приникнет ли к нам вьюнок?
Кротко
Примут ли нас под свою сень
Ветви тиса? Уже крыло зимородка
Ответило светом свету, умолкло, и свет далек,
В спокойной точке вращенья мира.
Слова, как и музыка, движутся
Лишь во времени; но то, что не выше жизни,
Не выше смерти. Слова, отзвучав, достигают
Молчания. Только формой и ритмом
Слова, как и музыка, достигают
Недвижности древней китайской вазы,
Круговращения вечной подвижности.
Не только недвижности скрипки во время
Звучащей ноты, но совмещенья
Начала с предшествующим концом,
Которые сосуществуют
До начала и после конца.
И все всегда сейчас. И слова,
Из сил выбиваясь, надламываются под ношей
От перегрузки соскальзывают и оползают,
От неточности загнивают и гибнут.
Им не под силу стоять на месте,
Остановиться. Их всегда осаждают
Визгливые голоса, насмешка,
Брань, болтовня. В пустыне Слово
Берут в осаду голоса искушения,
Тень, рыдающая в погребальной пляске,
Громкая жалоба неутешной химеры.
Движение это подробность ритма,
Как в лестнице из десяти ступеней.
Само желание это движение,
В сущности, нежелательное;
По сути, любовь - не движение,
Лишь причина его и конец
Вне времени, вне желания,
Кроме желания преодолеть
Ограничение временем
В пути от небытия к бытию.
Нежданно в луче солнца,
Пока в нем пляшут пылинки,
Прорывается смех детей,
Их восторг, затаенный в листве, -
Скорее, сюда, теперь, всегда -
Нелепо бесплодное грустное время
Между концом и началом.
ИСТ КОУКЕР {*}
{* Деревня в графстве Сомерсет, где предки Элиота жили около двухсот
лет и откуда они в XVII в. эмигрировали в Америку.}
В моем начале мой конец. Один за другим
Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,
Переносятся, сносятся, восстанавливаются или
Вместо них - голое поле, фабрика или дорога.
Старый камень в новое здание, старые бревна
в новое пламя,
Старое пламя в золу, а зола в землю,
Которая снова плоть, покров и помет,
Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.
Дома живут, дома умирают: есть время строить,
И время жить, и время рождать,
И время ветру трясти расхлябанное окно
И панель, за которой бегает полевая мышь,
И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом.
В моем начале мой конец. На голое поле
Искоса падает свет, образуя аллею,
Темную ранним вечером из-за нависших ветвей,
И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка,
И сама аллея тебя направляет к деревне,
Угнетенной жарким гипнозом предгрозья.
Раскаленный свет в душной дымке
Не отражают, но поглощают серые камни.
Георгины спят в пустой тишине.
Дождись первой совы.
Если ты подойдешь
Голым полем не слишком близко, не слишком
близко,
Летней полночью ты услышишь
Слабые звуки дудок и барабана
И увидишь танцующих у костра -
Сочетанье мужчины и женщины
В танце, провозглашающем брак,
Достойное и приятное таинство.
Парами, как подобает в супружестве,
Держат друг друга за руки или запястья,
Что означает согласие. Кружатся вкруг огня,
Прыгают через костер или ведут хоровод,
По-сельски степенно или по-сельски смешливо
Вздымают и опускают тяжелые башмаки,
Башмак - земля, башмак - перегной,
Покой в земле нашедших покой,
Питающих поле. В извечном ритме,
Ритме танца и ритме жизни,
Ритме года и звездного неба,
Ритме удоев и урожаев,
Ритме соитий мужа с женой
И случки животных. В извечном ритме
Башмаки подымаются и опускаются.
Еды и питья. Смрада и смерти.
Восход прорезается, новый день
Готовит жару и молчанье. На взморье
рассветный ветер,
Скользя, морщит волны. Я здесь
Или там, или где-то еще. В моем начале.
Зачем концу ноября нужны
Приметы и потрясенья весны
И возрожденное летнее пламя -
Подснежники, плачущие под ногами,
И алые мальвы, что в серую высь
Слишком доверчиво вознеслись,
И поздние розы в раннем снегу?
Гром, грохоча среди гроз, несется
Как триумфальная колесница,
В небе вспыхивают зарницы,
Там Скорпион восстает на Солнце,
Пока не зайдут и Луна, и Солнце,
Плачут кометы, летят Леониды,
Горы и долы в вихре сраженья,
В котором вспыхнет жадное пламя,
А пламя будет сжигать планету
Вплоть до последнего оледененья.
Можно было сказать и так, но выйдет не очень
точно:
Иносказание в духе давно устаревшей поэтики,
Которая обрекала на непосильную схватку
Со словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии.
Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали.
Какова же ценность желанного, много ли стоит
Долгожданный покой, осенняя просветленность
И мудрая старость? Быть может, нас обманули
Или себя обманули тихоречивые старцы,
Завещавшие нам лишь туман для обмана?
Просветленность всего лишь обдуманное тупоумие,
Мудрость всего лишь знание мертвых тайн,
Бесполезных во мраке, в который они
всматривались,
От которого отворачивались. Нам покажется,
Что знание, выведенное из опыта,
В лучшем случае наделено
Весьма ограниченной ценностью.
Знание это единый и ложный образ,
Но каждый миг происходит преображение,
И в каждом миге новость и переоценка
Всего, чем мы были. Для нас не обман -
Лишь обман, который отныне безвреден.
На полпути и не только на полпути,
Весь путь в темном лесу, в чернике,
У края обрыва, где негде поставить ногу,
Где угрожают чудовища, и влекут огоньки,
И стерегут наважденья. Поэтому говорите
Не о мудрости стариков, но об их слабоумье,
О том, как они страшатся страха и безрассудства,
О том, как они страшатся владеть
И принадлежать друг другу, другим или Богу.
Мы можем достигнуть единственной мудрости,
И это мудрость смирения: смирение бесконечно.
Дома поглощены волнами моря.
Танцоры все поглощены землей.
О тьма тьма тьма. Все они уходят во тьму,
В пустоты меж звезд, в пустоты уходят пустые
Полководцы, банкиры, писатели,
Меценаты, сановники и правители,
Столпы общества, председатели комитетов,
Короли промышленности и подрядчики,
И меркнут Солнце, Луна и "Готский альманах",
И "Биржевая газета", и "Справочник директоров",
И холодно чувство, и действовать нет оснований.
И все мы уходим с ними на молчаливые похороны,
Но никого не хороним, ибо некого хоронить.
- Тише, - сказал я душе, - пусть тьма снизойдет
на тебя.
Это будет Господня тьма. - Как в театре
Гаснет свет перед сменою декораций,
Гул за кулисами, тьма наступает на тьму,
И мы знаем, что горы и роща на заднике,
И выпуклый яркий фасад уезжают прочь...
Или в метро, когда поезд стоит между станций,
И возникают догадки и медленно угасают,
И ты видишь, как опустошаются лица
И нарастает страх оттого, что не о чем думать;
Или когда под наркозом сознаешь, что ты без
сознанья...
- Тише, - сказал я душе, - жди без надежды,
Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди
без любви,
Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть
еще вера,
Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.
Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:
И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.
Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах.
Невидимый дикий тмин, и дикая земляника,
И смех в саду были иносказаньем восторга,
Который поныне жив и всегда указует
На муки рожденья и смерти.
Вы говорите,
Что я повторяюсь. Но я повторю.
Повторить ли? Чтобы прийти оттуда,
Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет,
Вам нужно идти по пути, где не встретишь
восторгу.
Чтобы познать то, чего вы не знаете,
Вам нужно идти по дороге невежества,
Чтобы достичь того, чего у вас нет,
Вам нужно идти по пути отречения.
Чтобы стать не тем, кем вы были,
Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.
И в вашем неведенье - ваше знание,
И в вашем могуществе - ваша немощь,
И в ваше доме вас нет никогда.
Распятый врач стальным ножом
Грозит гниющей части тела;
Мы состраданье узнаем
В кровоточащих пальцах, смело
Берущихся за тайное святое дело.
Здоровье наше - в нездоровье.
Твердит сиделка чуть живая,
Сидящая у изголовья,
О нашей отлученности от рая,
О том, что мы спасаемся, заболевая.
Для нас, больных, весь мир - больница,
Которую содержит мот,
Давно успевший разориться.
Мы в ней умрем от отческих забот,
Но никогда не выйдем из ее ворот.
Озноб вздымается от ног,
Жар стонет в проводах сознанья,
Чтобы согреться, я продрог
В чистилище, где огнь - одно названье,
Поскольку пламя - роза, дым - благоуханье.
Господню кровь привыкли пить,
Привыкли есть Господню плоть,
При этом продолжаем мнить,
Что нашу плоть и кровь не побороть,
И все же празднуем тот день, когда распят
Господь.
Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,
Пожалуй, загубленное двадцатилетие entre deux
guerres {*}.
{* Между двух войн (франц.).}
Пытаюсь учиться словам и каждый раз
Начинаю сначала для неизведанной неудачи,
Ибо слова подчиняются лишь тогда,
Когда выражаешь ненужное, или приходят на
помощь,
Когда не нужно. Итак, каждый приступ
Есть новое начинание, набег на невыразимость
С негодными средствами, которые иссякают
В сумятице чувств, в беспорядке нерегулярных
Отрядов эмоций. Страна же, которую хочешь
Исследовать и покорить, давно открыта
Однажды, дважды, множество раз - людьми, которых
Превзойти невозможно - и незачем соревноваться,
Когда следует только вернуть, что утрачено
И найдено, и утрачено снова и снова: и в наши дни,
Когда все осложнилось. А может, ни прибылей,
ни утрат.
Нам остаются попытки. Остальное не наше дело.
Дом - то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся,
И мир становится все незнакомее, усложняются
ритмы
Жизни и умирания. Не раскаленный миг
Без прошлого, сам по себе, без будущего,
Но вся жизнь, горящая каждый миг,
И не только жизнь какого-то человека,
Но и древних камней с непрочтенными
письменами.
Есть время для вечера при сиянии звезд
И время для вечера при электрической лампе
(Со старым семейным альбомом).
Любовь почти обретает себя,
Когда здесь и теперь ничего не значат,
Даже в старости надо исследовать мир,
Безразлично, здесь или там.
Наше дело - недвижный путь
К иным ожиданьям,
К соучастию и сопричастию.
Сквозь тьму, холод, безлюдную пустоту
Стонет волна, стонет ветер, огромное море,
Альбатрос и дельфин. В моем конце - начало.
Драй Селвэйджес - очевидно, от les trois
sauvages - группа скал с маяком к
северо-западу от Кейп-Энн, Массачусетс.
О богах я не много знаю, но думаю, что река -
Коричневая богиня, угрюмая и неукротимая
И все-таки терпеливая, и понятная как граница,
Полезная и ненадежная при перевозке товаров,
И, наконец, - лишь задача при наведенье моста.
Мост наведен, и коричневую богиню
В городах забывают, будто она смирилась.
Но она блюдет времена своих наводнений,
Бушует, сметает преграды и напоминает
О том, что удобней забыть. Ей нет ни жертв, ни
почета
При власти машин, она ждет, наблюдает и ждет.
В детстве ритм ее ощущался в спальне
И на дворе в апрельском буйном айланте,
И в запахе винограда на осеннем столе,
И в круге родных при зимнем газовом свете.
Река внутри нас, море вокруг нас,
Море к тому же граница земли, гранита,
В который бьется; заливов, в которых
Разбрасывает намеки на дни творенья -
Медузу, краба, китовый хребет;
Лиманов, где любопытный видит
Нежные водоросли и анемоны морские.
Происходит возврат утрат - рваного невода,
Корзины для раков, обломка весла,
Оснастки чужих мертвецов. Море многоголосо,
Богато богами и голосами.
Соль его на шиповнике,
Туман его в елях.
Стенание моря
И тихие жалобы моря - различные голоса,
Часто слышные вместе; похныкиванье прибоя,
Угроза и ласка волны, разбивающейся о воду.
Зубрежка в далеких гранитных зубах,
Шипенье, как предупрежденье с летящего мыса, -
Все голоса моря - как и сирена с бакена,
Бьющегося на цепи, как и случайная чайка;
И под гнетом безмолвствующего тумана
Стонет колокол,
Качаемый мертвой зыбью,
Отмеряя не наше время, но время
Старше, чем время хронометров, старше,
Чем время измученных изволновавшихся женщин,
Которые в ночь без сна гадают о будущем,
Стараются расплести, развязать, распутать
И соединить прошедшее с будущим
Меж полночью и рассветом,
Когда прошедшее - наваждение,
А будущее без будущности,
В часы перед утренней вахтой,
Когда время стоит и никогда не кончается;
И мертвая зыбь, и все, что было и есть,
Бьют
В колокол.
Но где конец невысказанным стонам,
Осеннему немому увяданью,
Когда цветок недвижный опадает?
И где конец обломкам от судов,
Молитве мертвеца и невозможной
Молитве при ужасном извещенье?
Тут нет конца в движенье непреклонном
Часов и дней, но только умиранье,
Когда бесчувственность овладевает
Годами жизни, сбросившей покров
И оказавшейся не столь надежной
И, стало быть, достойной осужденья.
И остается в старости - лишенным
Достоинства и твердых упований -
Роптать на то, что силы покидают,
И в тонущем челне без парусов
Плыть по волнам и в тишине тревожно
Ждать колокола светопреставленья.
Но где же им конец, неугомонным
Рыбачьим лодкам, тающим в тумане?
Кто время океаном не считает?
Кто в океане не видал следов
Крушений, а в грядущем - непреложный,
Как и в прошедшем, путь без назначенья?
Мы видим их, живущих по законам
Рыбацкого скупого пропитанья:
Рискуют, ловят, что-то получают, -
И сами не помыслим про улов,
Не столь понятный, менее надежный,
Не находящий в деньгах выраженья.
Здесь нет конца безгласным этим стонам,
И осени увядшей увяданью,
И боль недвижная струится и пронзает,
И нет конца обломкам от судов,
И обращенью мертвых к Смерти, и едва
возможной
Молитве о чудесном Избавленье.
С годами старенья кажется,
Что прошлое приобретает иные черты
И уже не просто чередованье событий
Или саморазвитье - идея, рожденная
Наивными взглядами на эволюцию,
Которые служат обычным средством
Навсегда отречься от прошлого.
Миг счастья - не чувство благополучия,
Полноты, расцвета, спокойствия или
влюбленности
И не хороший обед, но внезапное озарение -
Мы обретали опыт, но смысл от нас ускользал,
А приближение к смыслу, преображая,
Возрождает наш опыт вне всякого смысла,
Который чудится в счастье. Я говорил,
Что прошлый опыт, снова обретший смысл, -
Не только опыт одной жизни, но опыт
Поколений и поколений, не забывавших
Нечто, пожалуй, вовсе невыразимое -
Взгляд назад сквозь все уверенья
Исторической литературы, через плечо
Полувзгляд назад, в первозданный ужас.
И мы для себя открываем, что миг мученья
Нескончаем и вечен, как время, и безразлично,
Вызван ли он пониманьем иль непониманьем,
Надеждой на безнадежное или страхом
Перед тем, что нестрашно. Это заметнее
Не по своим страданьям, но по страданьям
Ближнего, которому мы сострадаем.
Если свое пережитое - в мутных потоках поступков,
То чужое терзанье - самодовлеющий опыт,
Не изношенный частыми воспоминаньями.
Люди меняются и улыбаются, только мучения вечны.
Время все разрушает, и время все сохраняет,
Как река с утонувшими нефами, курами и коровами,
Горьким яблоком и надкусом на яблоке.
Как зазубренная скала в беспокойных водах -
Волны ее заливают, туман ее поглощает,
В ясный день она, словно памятник,
В навигацию - веха для лоцмана.
Но и во время штиля и в налетевший шторм