Элизабет Бартон. Сон в заснеженном саду

Элизабет Бартон
Сон в заснеженном саду

1

   Мэгги Слейд легко сбежала по ступенькам, прикидывая в уме, кому бы позвонить в первую очередь. Ее дочке Лиззи через неделю исполнится три годика, и Мэгги обдумывала, кто из гостей приведет своих детей и согласится устроить праздник вскладчину.
   Навстречу ей вышла ее компаньонка и подруга Сандра. На ее лице было написано волнение. Тоном человека, которого распирает от радости, Сандра шепнула:
   – Мэг, у нас покупатель!
   Вот уже два месяца в галерее не было ни одного покупателя. Люди приходили провести время, переждать дождь или просто поглазеть на картины, и никто ничего не покупал. Поэтому неудивительно, что Мэгги вслед за растерянностью, захватившей ее в первый момент, ощутила прилив ребяческой радости.
   – Он сказал, как его зовут? – тихо спросила Мэгги.
   – Да. Поторопись. Такие клиенты не любят ждать. – Смеясь, Сандра ободряюще ткнула Мэгги кулачком в бок.
   – Ты не сказала мне его имени.
   Сандра одними губами произнесла два коротких слова:
   – Мейсен Торн.
   Это было всего лишь имя, но сердце Мэгги, едва она его услышала, провалилось в какую-то ледяную непроглядную бездну и начало медленно стыть от ненависти. Мейсен Торн, Мейсен Торн, застучало в висках. Она еще помнила его холодное жесткое лицо, когда он, заклятый враг ее отца, явился на его похороны и с фальшивым состраданием в голосе произнес пространную речь о редких достоинствах покойного Фрэнка Тидвелла.
   Как и тогда, Мэгги захотелось взять швабру и взашей погнать этого надутого самодовольного мистера прочь. Как он посмел сунуть свой длинный нос в галерею после того, как обошелся с ее матерью после смерти отца!
   В ожидании хозяйки галереи, которой, по его мнению, осталось совсем недолго здесь хозяйничать, Торн слонялся по залу и разглядывал развешанные по стенам полотна. Обладая весьма ограниченными познаниями в живописи, он переводил скучающий взгляд с одной картины на другую, не пленяясь ни пейзажами, ни портретами.
   В галерее, которую Торн твердо намеревался выкупить у Мэгги, причем по самой низкой цене, его более всего интересовало ее местоположение. Огромная площадь в центре престижного района – это лакомый кусочек для любого, кто знает толк в бизнесе. Торн всегда знал: только мужчина может преуспеть в бизнесе и никогда – женщина.
   Торн увидел Мэгги, и глаза его сузились от раздражения. У нее были великолепные высокие скулы, а гладкая матовая кожа дышала здоровьем. Но более всего на ее лице привлекали глаза. Окаймленные длинными загнутыми ресницами, они были поразительно яркого зеленого цвета. Даже теперь, когда она осталась без поддержки отца и почти совсем без денег, ее осанка не утратила величавой грации, а маленький подбородок был по-прежнему упрямо поднят вверх. Мэгги была по уши в долгах, в которых с каждым днем запутывалась все больше, но тем не менее продолжала ходить с высоко поднятой головой.
   Поначалу Торн намеревался проявить отеческую заботу и, притворившись, что не знает о свалившихся на Мэгги финансовых проблемах, расспросить ее о семейной жизни и о здоровье детей. Мэгги никогда не стала бы жаловаться и просить помощи у кого бы то ни было, но в разговоре он мог вытянуть из ее гордой души нечаянное признание.
   Но, ударившись взглядом о непроницаемое лицо Мэгги, такой же непримиримой, каким был ее отец, Торн отказался от своей хитроумной задумки. Приветственно кивнув, Торн растянул губы в улыбке и медленно произнес:
   – Рад, Мэгги, что ты так же прекрасна, как и прежде.
   – Чем обязана, мистер Торн? – не ответила на приветствие Мэгги.
   Мейсену Торну было чуть больше шестидесяти, но его голова оставалась иссиня-смоляной, а длинные густые баки облегали крупные выхоленные щеки. В пору детства Мэгги, когда Торна еще принимали в их доме, он любил заводить с ней философские беседы. И в те моменты, когда он склонялся к ней с очередным глупым умозаключением, его лицо казалось Мэгги похожим на картонную маску. И она спорила с ним до хрипоты, приводя нелепые доводы, чтобы разозлить и заставить наморщить лоб и растопырить крылья носа. Он состроит рожу, и воск рассекут десятки трещин. То-то папочка будет смеяться! – рассчитывала малышка Мэгги.
   – Я пришел к тебе, чтобы обсудить нашу сделку. – Его лицо перекосило разочарованно-кислое выражение. – Ты кругом должна, а я готов избавить тебя от всех долгов и перекупить галерею.
   – Перекупить галерею?! – ахнула Мэгги, настолько потрясенная, что непробиваемая стена ее спокойствия рухнула.
   На мгновение Мэгги почувствовала себя ребенком, испуганным и беспомощным, как в день ухода ее нежно любимого отца.
   – Не нужно сцен. – Торн сделал предупредительный жест, давая понять, что менее всего теперь склонен к сантиментам. – Твое бедственное положение ни для кого не секрет.
   Не дожидаясь приглашения, он прошел к дивану и сел, вольготно откинувшись на спинку.
   – Я знаю, насколько плохи твои дела. Кредиторы посещают вас чаще, чем покупатели. Заметь, Мэгги, только потому, что хорошо знаю твою семью и дружил с твоим отцом, я не лишил тебя шанса продать галерею по хорошей цене и прежде, чем прийти к тебе, предложил ее всем своим друзьям. Но…
   Торн развел руками, чтобы Мэгги почувствовала себя по-настоящему униженной. Никто не заплатит за ее любимый салон больше, чем готов выложить он сам.
   Мэгги сжала кулачки так сильно, что коротко стриженные ногти больно впились в кожу. Зал со всеми полотнами поплыл перед ее глазами.
   – Хотите сказать, – сказала она захлебывающимся от гнева шепотом, – что вы без моего ведома искали покупателя на мою галерею?
   – Вот именно! – просиял гость, довольный своим благородством.
   Осознав всю глубину нанесенного ей оскорбления, Мэгги отошла от Торна и тупо уставилась на стену за его спиной.
   – Я не могу поверить, что вы пришли ко мне с таким предложением, – сказала она сорвавшимся голосом.
   – Продать галерею отца еще не значит его предать, – назидательно изрек Торн.
   – Вам виднее. Во всем, что касается предательства, вам нет равных.
   Торн побагровел. Удар ладонью по журнальному столику прозвучал громовым раскатом.
   – Значит, ты твердо решила разориться и оставить своих детей нищими, – сказал он, в душе желая разорвать нахальную девчонку на части.
   Увидев, как ожесточилось его лицо, Мэгги вздернула подбородок, собрала остатки гордости и ледяным тоном проговорила:
   – Мне очень жаль, мистер Торн, вы ошиблись. Я не собираюсь продавать галерею никому и ни при каких обстоятельствах. И вам в особенности.
   Испытующий взгляд Торна обжег ее лицо. Торн знал, что она, несомненно, блефует, но глаза ее не выражали ни колебания, ни страха. Явно разочарованный ее поведением, Торн раздраженно закончил:
   – Ты поступаешь неразумно. И я сочувствую твоей самонадеянности. Никто в этом городе не даст больше, чем я. Советую тебе хорошенько подумать. Ты найдешь меня по этому телефону в ближайшие три дня. Потом я уеду. Но мой мобильный будет включен. – Торн обронил на столик визитку, на которой золотом было вытеснено его имя.
   Напоследок Торн еще раз обернулся к Мэгги и, заметив, что она удерживает маску равнодушия из последних сил, нанес последний, сокрушительной силы удар.
   – Но имей в виду, я так или иначе куплю твою галерею, – повторил он высоким голосом, в котором слышались и ярость, и насмешка. – Из твоих рук или на аукционе.
   Сжавшись в комок, Мэгги собиралась промолчать, но, услышав слова Торна, не поборола себя.
   – Спасибо за предупреждение, мистер Торн, – сказала Мэгги, сопроводив благодарность ослепительной улыбкой. – Ваша репутация падальщика давно известна в обществе. Но с вашей стороны было очень любезно еще раз напомнить мне о ваших деловых качествах.
   Рассвирепев, он как ошпаренный выскочил на улицу, с размаху захлопнув стеклянную дверь.
   Мэгги взяла визитку Торна и медленно изорвала на множество крохотных кусочков. Потом позвала Сандру и, когда ты пришла, попросила:
   – Найди книгу, куда мы заносим имя нежеланных посетителей, с которыми никогда не станем иметь дел.
   – Ты ею ни разу не пользовалась. – Сандра удивленно посмотрела на подругу. – Там нет ни одного имени. И я, по правде говоря, даже не знаю, где она лежит.
   – Так найди ее, Сандра. И запиши имя самого бесцеремонного клиента. Напиши крупными буквами, чтобы случайно не пропустить его в галерею дальше порога.
   – Хорошо, – кивнула Сандра. – Мэг, кто успел тебе так насолить после ухода мистера Торна? Или… ты о нем сейчас говорила?
   – Я передумала, дорогая, припишем его имя к табличке «вход воспрещен» и повесим снаружи на дверь. Чтобы больше ноги его тут не было.
   Мэгги кипела от негодования, и Сандра, чтобы не испытывать терпение своей подруги и работодательницы, отказалась от мысли расспросить ее о подробностях беседы с Торном.
   – Торн хотел купить мою галерею, – сказала Мэгги.
   Она подошла к большому окну, выходящему на улицу. Никто из редких прохожих не задерживал взгляда на их вывеске. Они вообще не смотрели по сторонам.
   Мэгги знала, что Торн не стал бы предлагать ей такую сделку, если бы не был уверен, что добьется своего. Как знала и то, что он прав и скоро скопившиеся долги вынудят ее продать галерею по самой низкой цене.
   – Должен быть выход, Сандра, – говорила Мэгги, провожая взглядом прохожих, – я не могу просто взять и сдаться.
   Сандра подошла сзади и положила руку ей на плечо.
   – Мэг, ты очень сильная, но не всесильная. Наши долги слишком велики. Картины перестали покупать, налоги растут, и если в ближайшее время мы не продадим по меньшей мере пять полотен, мы погибли.
   – В прошлом месяце я заняла деньги у всех своих знакомых, даже у нашей няни, и никому не вернула. Больше мне не дадут.
   Мэгги умела мгновенно складывать и умножать в уме любые цифры. Из-за долгов она научилась отлично считать и великолепно торговалась с художниками и их агентами за проценты от продаж. Аргументы, с помощью которых Мэгги сбивала цену, были настолько убедительными и в то же время запутанными, что собеседники Мэгги скребли в затылке и, стараясь не показать, что ход ее мыслей для них слишком сложен, изображали понимание и соглашались на ее условия.
   – Может, попросишь Эрика? – деликатно предложила Сандра, зная, как Мэгги относится к этой теме.
   Эрик, муж Мэгги, постоянно выказывал недовольство ее занятостью в галерее и не раз в припадке обиды призывал земные и небесные силы, чтобы «чертова галерея поскорее загнулась». Эрик был вторым человеком после Торна, у которого Мэгги не стала бы просить помощи, чтобы расплатиться с долгами.
   Вопрос не рассердил Мэгги. Она находилась в совершенном отчаянии и отнеслась к словам Сандры как к хорошему совету.
   – Денег, которые он зарабатывает, едва хватает на оплату дома и няню для детей. Временами мне кажется, что Эрику наплевать на нас. Он живет только своей музыкой. Я даже не знаю, любит ли он меня, как раньше.
   – А ты, Мэг, ты любишь его? – неожиданно спросила Сандра.
   По тому, как Мэгги и Эрик держались на людях, было непонятно, связывает ли их что-то большее, чем долгие годы знакомства. Те, кто не знали об их супружестве, не сразу верили, что у этих двух абсолютно разных людей могут быть интимные отношения и, как результат их, двое прекрасных детей.
   – Я боюсь задаваться этим вопросом, – призналась Мэгги. Сейчас, когда Сандра ее спросила, она вдруг почувствовала, как сильно ей хочется облегчить душу. – Для меня Эрик был скорее соседом, компаньоном, с которым мы делили квартирные расходы, приятелем, изредка неплохим любовником.
   – Неплохим? – ехидно переспросила Сандра, словно желая заступиться за Эрика.
   – Ты права, я чересчур жестока. Как ты думаешь, если бы я его любила, решилась бы тебе солгать? Только прошу тебя: не жалей меня. Я себя никогда не жалею. Дети очень любят Эрика. Когда становишься матерью, в душе постепенно атрофируется собственное «хочу». Взамен ему приходит «хочу» твоего ребенка.
   Когда Мэгги закончила монолог и обратила внимание на Сандру, та стояла перед ней, скрестив на груди руки и уставившись на нее ошеломленным немигающим взглядом. Мэгги улыбнулась и лениво расправила плечи:
   – Не слушай меня. Далеко не всем женам приходится имитировать оргазм. Есть и влюбленные.
   Сандра не понимала Мэгги. Ее муж Эрик, высокий мускулистый мужчина с атлетическим торсом и длинными ногами, был для Сандры воплощением красоты и силы. Когда он выходил из машины или, наоборот, садился за руль, девушки жадными взглядами провожали его огромный мощный внедорожник.
   Но Мэгги, как это присуще многим женам, считала его плохим мужем, невнимательным отцом и заурядным любовником.
   Мэг, ты слепа! – хотелось крикнуть Сандре, но она молчала. Каждому суждено потерять то, что он не заслужил.

2

   Сандра накликала, подумала Мэгги, услышав, как в прихожей скрипнула дверь и послышалось знакомое фырканье. Эрик, приходя в теплое помещение с улицы, почему-то начинал шмыгать носом и отряхиваться, как домашний кот, которого в качестве наказания выставили на улицу. С другой стороны, муж так мало времени проводил дома, что отторжение его организмом царящих здесь запахов не удивляло Мэгги. Она была рада, что Эрик пока еще не чихает при виде их общих детей.
   – Семья, я дома! – воскликнул он громовым голосом, и Мэгги тотчас выскочила в прихожую.
   – Милый, уже полночь. Говори чуточку тише, дети спят.
   Но предупреждение запоздало. Разбуженные криком малыши высыпали из детской и запрыгнули на руки к отцу.
   – Папа! – закричал Крис, шестилетний малыш с волосами цвета свежей соломы. – Мама, смотри, папочка приехал!
   – Ты привез мне подарочек? – сонным голоском спросила Лиззи, потирая заспанные глазки.
   – Ну конечно, детка. Папа привез тебе подарок, – растерянно ответил Эрик.
   Его глаза начали метаться по комнате, пока не наткнулись на укоризненный взгляд Мэгги. Она все поняла и вовремя пришла на помощь.
   – Лиззи, крошка, – она мягко забрала девочку из рук мужа, – подарок, который привез папа, можно будет открыть только утром. Давай поскорее ляжем спать, а завтра проснемся и откроем подарки.
   Эрик был холодным и источал какой-то чужой запах, но в таком нежном возрасте мелочи тонут в потоке эмоций. Мэгги с трудом удалось во второй раз уложить детей по кроваткам и не поддаться мелкому шантажу маленькой плутовки Лиззи. В обмен на немедленный сон она потребовала бонус в целых три сказки. После непродолжительного торга Мэгги удалось сбить цену до одной сказки и одной колыбельной.
   – Ты опять забыл купить им подарки! – сказала она, вернувшись в гостиную.
   Мэгги не ждала мужа сегодня, но, заметив, в каком он чудесном настроении, вспомнила слова Сандры и твердо настроилась на серьезный разговор. В конце концов, он ее муж и просто обязан помочь ей если не деньгами, то дельным советом.
   Эрик сидел, вытянув длинные ноги, и тихонько перебирал струны на своей гитаре. Он не спросил, как Мэгги провела этот месяц без него, чем занималась. Не спросил вообще ни о чем.
   – Слушай, Мэгги, думаешь, мы сможем порвать публику в Лос-Анджелесе с этой песней? – спросил Эрик, заметив, что Мэгги стоит над ним со скрещенными на груди руками.
   Он начал играть какую-то длинную, запутанную и скучную мелодию. Мэгги испытывала почти физические мучения от этих нестройных звуков, которые Эрик называл музыкой и с которыми мечтал победить в конкурсе на лучшую музыкальную группу США. Обольщаться насчет таланта Эрика и его приятелей? Нет, Мэгги не считала его гением даже в лучшие дни их совместной жизни. Он продолжал истязать гитару, а ей было жаль. Только вот чего: себя, мужа или потерянных лет?
   Перед ней сидел оторванный от реальности человек, неспособный с достоинством признать поражение, на которое его обрекла судьба. Умный человек и в то же время неудачник. Человек, которому Мэгги все простила, потому что у нее было доброе сердце. Он вернулся, и она опять должна жить с ним и терпеть его близость, как новое неизбежное испытание.
   У нас еще могут родиться дети, с каким-то неестественным отвращением подумала Мэгги.
   Она вдруг отчетливо осознала, что мертва и ничто уже не может причинить ей боль.
   Эрик отложил гитару, и цедил кофе маленькими глотками, и не переставая рассказывал о своих несбыточных планах. Мэгги подала ему коньяк, он выпил его залпом, даже не распробовав. Руки его беспрерывно двигались. Длинные пальцы барабанили по столу, разминали одну сигарету за другой. Это были те же руки, которые не раз тянулись к ее телу.
   Он коснулся ее руки, но Мэгги убрала ее. На нее вновь нахлынула тоска. Далекими казались прежние чувства, мечты, надежды. Мэгги вдруг подумала, что никому из мужчин, должно быть, не приходило в голову, что женщины тоже иногда тоскуют по свободе. Никто, вероятно, даже не допускает мысли, что женщина может сказать: «С меня довольно!».
   Мэгги не знала, как начать разговор о галерее и деньгах, обо всем том, что тяготило ее так долго и столь же долго нарочно или из-за неусидчивой натуры не замечалось Эриком.
   Чашка опустела, на ее дне чернела густая кофейная гуща. Мэгги взяла чашку и заглянула внутрь. Она не раз видела, как ее мать читала эти причудливые узоры-предсказания, но рисунок был нем. Что-то в нем напоминало голову большой собаки, что-то было от крыши дома.
   – Мне кажется, я вот-вот совершу какую-нибудь глупость, – вполголоса, как будто самой себе призналась Мэгги.
   – Совершишь? Значит, ты еще не сделала этого? Тогда я могу быть спокоен. – Эрик потешался над ее пустыми и надуманными, как ему казалось, тревогами.
   Если бы сейчас, после этих слов, Эрика обвинили в равнодушии к жене, он бы сопротивлялся и протестовал, потому что в его понимании брак – это не способ вручить свою жизнь другому человеку. Супруги – партнеры во всем, в домашнем хозяйстве, в воспитании детей, в сексе. Но, по его глубокому убеждению, решить проблему может только тот, кто ее создал. Мэгги, как и ее мать, умела создавать себе проблемы из воздуха. Взять хотя бы эту галерею. Убыточный бизнес. Никому не нужны картины второсортных художников, а знаменитых перехватывали у Мэгги из-под носа более крупные галереи в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. Эрик предупреждал ее, но она ничего не хотела слышать, а сейчас не хотел он. В душе он, конечно, прятал настоящую и единственную причину такой позиции: гордость мешала ему признаться в финансовой неспособности потворствовать маленькой прихоти своей жены.
   – Не совершила только потому, что не знаю что… – говорила Мэгги. – Я совершенно потерялась. Мир оказался неожиданно зыбким, понимаешь меня?
   Эрик закрыл ей рот ладонью и натужно засмеялся:
   – Хватит, хватит. Ты сейчас опять заговоришь о своей галерее. Можешь меня ненавидеть, но я рад, что все так вышло. Когда старик передал тебе галерею, ты забыла обо всем, забросила меня и дом. Цель женщины, такой женщины, как ты, Мэгги, состоит в том, чтобы воспитывать своих детей, а не торговать чужими картинами.
   Мэгги отшатнулась от него и выронила чашку. Тонкий белый фарфор мягко стукнулся о высокий ворс ковра, остатки кофе окрасили небольшой участок размером с ладонь в бурый цвет.
   – Неужели только в этом ты видишь мое истинное предназначение? – пробормотала Мэгги, скрепляя сердце остатками добрых чувств по отношению к этому безучастному человеку.
   – Думаю, что да.
   Мэгги обозлилась еще больше.
   – Кому, как не тебе, знать, что я всегда хотела рисовать, но ради тебя и детей сменила краски на воскресные обеды и походы в детский центр. Галерея отца – это последнее, что еще связывает меня с искусством, с моей мечтой. Роль домохозяйки не может удовлетворить мое беспокойное сердце. Я должна заполнять свою жизнь чем-то, что сделает меня счастливой…
   – И чем же ты ее собираешься заполнить теперь, когда твоя галерея обанкротилась?
   Мэгги приводила в бешенство его жестокая усмешка. Она была готова дать Эрику пощечину и сказать, что другие тоже имеют право хотя бы на частицу того, чем в избытке обладает он. Но ей достало сил и достоинства смолчать. Мэгги повернулась к нему спиной и стала нервно переставлять книги на полке. Эрик подошел сзади и положил руку ей на талию.
   – Ты уже придумала, как спасти свою мечту?
   – Придумала, – сказала Мэгги сквозь зубы.
   Эрик вскинул руки, призывая в свидетели кого-то свыше.
   – Вот оно как!
   Он всегда играл неправдоподобно – и сейчас, неправдоподобно играя, изображал разочарование.
   – Если уж ты сама все решила, зачем тебе моя помощь и мое мнение? Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать, что ты должна или вернее хочешь делать. Мне достаточно того, что я обеспечиваю наших детей.
   Мэгги заглянула в глубоко посаженные темно-карие глаза своего мужа, смотревшие на нее без всякого выражения. Затем, вздохнув, она взяла с полки книжку со сказками и пошла в детскую.
   Эрик даже не заметил, что уже два часа ночи, и в это время детям положено утопать в сладких сновидениях.
   – Поцелуй их за меня, – попросил он уходящую жену и потянулся к пульту телевизора.
   Потом настала ночь. Мэгги знала: впереди еще много таких ночей. Эрик казался вполне счастливым, и дети, если бы им не полагалось спать в столь поздний час, не отходили бы от отца. Они были бесконечно рады его возвращению. И только одно звено выпадало из этой цепи – сама Мэгги.
   Но я все вынесу, убеждала себя она. Мое счастье, мои чувства, даже моя судьба не имеют никакого значения. Судьба женщины никогда не имеет значения для мужчины.

3

   Чтобы не разочаровать детей, Мэгги встала пораньше и поехала в супермаркет. Детские магазины еще не открылись, а вот в супермаркетах перед Рождеством открывали целые игрушечные отделы. Неспособность мужа помнить о существовании собственных детей не всегда раздражала Мэгги, раньше она приписывала эту забывчивость особенностям творческой натуры Эрика. Но с годами ничего не менялось, в иные моменты невнимание мужа доходило до абсурда. Он забывал о годовщине свадьбы, не являлся на дни рождения детей, а после вечеринок с друзьями называл Мэгги чужими женскими именами.
   После того как подарки «от папы» были куплены, Мэгги отвезла их домой и тайком подсунула в дорожную сумку Эрика. В галерею ехать было еще рано, да Мэгги и не хотелось. Долговая книга, которую с некоторых пор вела Мэгги, занося туда имена всех своих кредиторов, приводила ее в уныние. Впервые в жизни она была настолько растеряна, что чувствовала себя человеком, которого готовятся выпороть на главной площади города.
   Возле открытой двери кафе Мэгги вспомнила, что не успела позавтракать. «У Джимми» подавали великолепный кофе со сливками и свежие булочки. И Мэгги шагнула в ароматный рай свежесмолотых кофейных зерен и горячей сдобы.
   Из шести столиков только один был занят. В углу рядом с музыкальным центром беседовали двое – молодой мужчина и женщина лет пятидесяти с высокой прической. Мужчина выглядел озадаченным и время от времени сдвигал к переносице широкие брови. В глазах его собеседницы прыгали чертики.
   Это особа, решила, Мэгги, относится к тому редкому типу стареющих женщин, которых не портят морщины и серебряные нити в волосах. Благодаря врожденному шарму и яркой сексуальности они до глубокой старости остаются привлекательными для мужчин. Но эти двое явно не супруги и не любовники. И дело не в возрастном различии между ними. Женщина, безусловно, прилагала все усилия, чтобы очаровать своего собеседника, но цель ее была далека от соблазнения.
   Заинтересованная странной парочкой, Мэгги села по соседству с ними, чтобы подслушать, о чем они говорят.
   – Ах, Джордж, вы даже не понимаете, от чего отказываетесь, – приглушенным голосом говорила женщина.
   – Но, миссис О’Доннел…
   – Можно просто Изабелла, – кокетливо поправила она.
   – Хорошо, Изабелла, вы потрясающая женщина и отлично разбираетесь в живописи, но я еще раз повторяю вам, что не могу дать ее адреса. – Джордж склонил голову к уху своей соебседницы. – Миссис Фаринтош любит уединенный покой и горную тишину. Если я дам вам ее адрес, она уволит меня. А быть агентом такой художницы, как миссис Фаринтош, скажу я вам, дело редкого везения.
   – Вы разрываете мне сердце, – простонала Изабелла и попыталась расплакаться. – Я так надеялась встретиться с ней и выразить свое восхищение ее талантом. Элисон Фаринтош – самая лучшая художница нашего времени, будет жаль, если она умрет, так и не написав…
   Джордж подозрительно прищурился, почуяв, что почти поймал ее.
   – Что вы хотите, чтобы она написала? – спросил он.
   – Мой портрет, – выдохнула Изабелла и с вызовом поднялась из-за стола. – Если вы так преданны старой сумасбродке, передайте, что я заплачу любые деньги. Это мне по карману. – Вдруг лицо ее вновь приобрело мягкость черт, она сжала рукой его пальцы и пронзила его жалостливым взглядом: – Я умоляю вас, Джордж. Моя красота скоро увянет.
   Изабелла промокнула платочком сухие глаза и с потрясающим достоинством вышла из кафе.
   Едва хлопнула входная дверь, агент миссис Фаринтош схватил со стола стакан с бренди и разом опрокинул его содержимое себе в рот.
   Элисон Фаринтош была одной из самых модных художниц США конца девяностых. Она не дала ни одного интервью, не впустила в свою жизнь ни одного фотографа. Но, невзирая на ее патологическую закрытость от общества, удивительные портреты и страстные пейзажи Элисон продавались в любую погоду, и, какая бы катастрофа ни постигла страну, на ее рейтинги ничто не могло повлиять. Но в галерее Мэгги не было ни одной ее картины.