Эллиот Элизабет. Обрученные

   – Примерно 240 флоринов.
   – Ну а если бы мне удалось получать по 5 флоринов, а не по 4 за рулон, тогда что?
   – 300 флоринов прибыли, разумеется.
   Он откинулся на стуле и уставился на нее в полном изумлении.
   – Я так и знала, что не нужно вам говорить. Теперь вы, наверно, решите, что я со странностями.
   – Я решу, что вы – чудо! Кто научил вас так быстро считать?
   – Мой отец говорил, что у меня от природы есть склонность к математике. Учителя моих братьев заодно учили и меня.
   – Не сомневаюсь, вы были прекрасной ученицей. – Он внимательно следил за тем, как едва заметно изменилось ее лицо, прежде чем она ответила ему. Клаудия прекрасно владела искусством скрывать свои чувства, но ведь и он уже давно научился читать по лицам. Гай отлично понимал, что она сейчас злится на себя за то, что проболталась о своем прошлом, пытаясь понять, не навредила ли себе – жизнь в Лонсдейле, похоже, приучила ее к осторожности.
   – Садитесь, – он встал со стула, – если вы и впрямь непременно хотите оплатить свое пребывание здесь, то уж лучше займитесь бумагами, а не шитьем. Портных у меня, слава Богу, и так хватает.
   – Вы что, хотите сделать меня своим письмоводителем? – Клаудия была изумлена.
   – А вы предпочитаете быть швеей?
   – Нет-нет, что вы. Для меня это большая честь, но… женщина не может работать письмоводителем.
   – Вы не обычная женщина, Клаудия. Я сделаю вас моим помощником… гм… помощницей. Никто и пикнуть не посмеет против моего решения.
   – Ну а вы сами – вы же сомневаетесь в честности даже тех, кто давно уже верой и правдой служит вам. Зачем же вам верить мне?
   – А зачем вам меня обманывать? – он взял другой стул и устроился напротив нее. – Приступим. Вот моя основная книга. Остальные – относятся к сделкам моих агентов. Я буду приводить в порядок их отчеты, а вы – записывать их в мою книгу. Вам нравится такой план?
   – Да, барон, – Клаудия радостно улыбнулась и взялась за перо, – очень нравится.
   В течение следующих трех часов тихая улыбка так и не сходила с губ Клаудии, даже когда она спорила с Гаем.
   – Барон, по-моему, это неразумно, – она тряхнула кудрями.
   Гай походил на пятилетнего мальчика, у которого отняли конфету:
   – Ну и что случится, если корабль иногда будет приходить пустым, без груза. Я достаточно богат, чтобы стремиться получить прибыль с каждой сделки.
   – Но ведь вся ваша торговля с Фламандией не приносит никакого дохода. Я не понимаю, зачем вообще вы отправляете свои корабли в подобные рейсы. Думаю, гораздо выгоднее было бы покупать их ткани и привозить сюда, в Англию, их парчу и шелк. Разве это не разумнее?
   – Ничего подобного! – Гай стоял на своем. – Вы просто не знаете этих проклятых фламандцев. Они быстренько раскупают экзотические товары, привезенные из Венеции, зная, что все это добро куплено мной в обмен на наши ткани, но не забывают повторять, что мои работники никогда бы не смогли производить такую хорошую материю, если бы их не обучили фламандские ткачи. Они вечно должны подчеркивать свое превосходство: куда уж нам тягаться с их мастерами – у нас ведь за плечами нет девятисот поколений потомственных ткачей! Мы, получается, просто выскочки. От их золота я не собираюсь отказываться, но никогда не возьму ни ярда их тряпок, даже если они мне сами стали бы доплачивать.
   Девятьсот поколений… Клаудия понимала, что это преувеличение, и все же изумилась. Целый день он объяснял ей премудрости своего ремесла, сопоставлял факты, рассказывал о сделках, зачитывал бесконечные колонки цифр, а теперь он пришел в ярость от одной мысли расширить торговлю с фламандскими купцами. Гай произносил слово «мы», как будто не отделял себя от своих людей. Да, действительно, среди знатных феодалов такой человек, как Гай, скорее исключение, чем правило. Типичный феодал, конечно, встанет на защиту своих подданных с мечом в руках, если им будет угрожать опасность – как вступился бы он за свою собственность. Но Гай защищал их репутацию и ради нее готов был даже терпеть убытки.
   – Вы бы смогли удвоить вашу прибыль, покупая фламандские ткани и продавая их в Англии.
   – Я вижу, вы уже лучше меня знаете, как мне вести дела, – он посмотрел на нее, скрестив руки на груди, и в его голубых глазах заиграла насмешка.
   Клаудия почтительно склонила голову, однако не скрыла ироничную улыбку.
   – Что вы, барон. Просто мне кажется, что вы не совсем правы. Ведь вы же платите своим агентам комиссионные. Поэтому, мне кажется, нечестно и несправедливо лишать их законных заработков, отказываясь от каких-либо сделок лишь на том основании, что вы не любите фламандцев.
   Гай погладил подбородок и нахмурился.
   – Пока никто не жаловался.
   Клаудии вдруг бросилось в глаза, что щеки его нуждаются в бритве.
   – Я бы тоже не жаловалась, если бы знала, что меня тут же вышвырнут с работы.
   Его губы растянула ленивая улыбка.
   – Вы считаете меня тираном? Значит, вы меня еще недостаточно хорошо знаете, если думаете, что я способен уволить работника из-за такого мелкого проступка.
   Клаудия пожала плечами.
   – Это было всего лишь предположение.
   – Вы, возможно, удивитесь, но мои агенты ни за что не пойдут на сделку, если она будет против моих правил. – Гай замолчал и обернулся к окну. – Ладно, – сказал он намного спокойнее, – уже поздно. Вы поужинаете со мной?
   – Поужинать с вами? – голос Клаудии прозвучал, словно слабое эхо. Никто и никогда еще не приглашал ее на ужин. Она не была уверена, что правильно истолковала его предложение.
   – Ну да, я приглашаю вас поужинать со мной. Я хочу, чтобы вы сидели за столом рядом со мной.
   Клаудия пришла в замешательство и не знала, что ответить. Гай хотел, чтобы она сидела во главе стола, на глазах у всех. Этим барон дал бы всем ясно понять, что относится к ней, как к гостье.
   – Но почему вы так добры ко мне, барон? Я думала, что нахожусь в Монтегю на положении служанки. Но вы предоставили в мое распоряжение огромный гардероб, дали служанку мне самой, предложили заняться увлекательным делом; и, наконец, теперь вы сажаете меня на почетнее место за столом. Почему? – Клаудия внимательно смотрела на него.
   – Разве я не могу просто быть добрым? – Он приложил руку к груди, как будто был глубоко обижен.
   – До сих пор еще никто не был добр ко мне безо всякой на то причины.
   Она запнулась. Прошлой ночью она боялась, что Гай попытается ее соблазнить и затащит к себе в постель. Но сегодня он держится с ней так, будто эта мысль просто не могла бы прийти ему в голову. Сегодня он – сама любезность и предупредительность. А ведь это гораздо опаснее, чем обычные уловки обольстителей. Их невинная дружеская беседа ослабила ее внутреннее напряжение, и она, похоже, совсем утратила бдительность. Клаудии стало не по себе. Та симпатия, которую она к нему испытывала, с подозрительной легкостью перерастала в какую-то странную дружбу. Лучше бы он ей совсем не нравился.
   – Если я поужинаю с вами, вы позволите мне спать в отдельной комнате?
   – Я вижу, вы решили поторговаться. – Гай задумчиво смотрел на нее. – Значит, у вас тоже есть причины быть доброй ко мне. Возможно, потому, что вы подозреваете, будто мое предложение небескорыстно?
   – Честно говоря, вы угадали мои мысли, – смутилась Клаудия. Раз он выказывает ей такие знаки внимания, на это должны быть какие-то веские причины. Но она просто не могла противиться его обаянию. – Хорошо, барон, я поужинаю с вами. Но давайте все-таки заключим сделку: никаких условий ни с моей, ни с вашей стороны.
   – Вы очень подозрительны, леди Клаудия. – Прежде чем кивнуть в знак согласия, он не меньше минуты пристально смотрел на нее. – Отлично. Я даю вам слово: никаких условий.
 
   Гай положил руку на спинку ее стула и прошептал ей на ухо:
   – Клянусь, у меня не было никаких дурных намерений.
   – В самом деле? – Клаудия холодно улыбнулась. Она была уверена, что он обманул ее. Клаудия сделала усилие, чтобы не отодвинуться от него. Главное – не показывать, что все, происходящее вокруг, глубоко ранит ее.
   В огромном зале витали ароматы изысканных блюд. Нестройный гул голосов пирующих смешивался с песнями менестрелей и лаем собак, беснующихся в ожидания подачки. Слуги расставляли на столах огромные блюда с яствами, виночерпия вновь и вновь наполняли кубки вином, стол украшало множество ваз с фруктами. Клаудии все это было так же безразлично, как если бы вся трапеза состояла из одной овсяной каши. Она заставляла себя брать очередной лакомый кусок, но насладиться едой была не в силах.
   Если прежде кое у кого из сидевших за столом и были сомнения в том, что она является любовницей Гая, то теперь они явно рассеялись. Он хвастался ею, словно ценным трофеем. Она сидела рядом с Гаем на месте, иа котором могла бы сидеть его жена, и с его стороны это было жестокой шуткой. Все присутствовавшие в зале, казалось, оценили юмор Гая. Клаудию раздражало не то, что они глазели на нее, а то, как они это делали. Во взглядах некоторых мужчин читалось откровенное вожделение, женщины делали вид, что ее вовсе нет за столом, или смотрели на нее с плохо скрытой брезгливостью.
   Обитатели Лонсдейла тоже всегда относились к ней с презрением. И она постепенно приучила себя не обращать на это внимание, не подавая вида, даже когда ее сердце кипело от негодования.
   Она была такой же чужестранкой в Лонсдейле, как и в Монтегю. Все то, что было для этих людей естественно, как дыхание – друзья, семья, ощущение собственной безопасности, – было таким же непривычным для нее, как и их язык. Возможно, она когда-нибудь смогла бы привыкнуть к их жизни, но никогда ей не стать своей среди них. И все же Клаудия не потупилась, чтобы спрятаться от нескромных взглядов. Напротив, гордо подняв голову, она оглядела залу.
   Ее взгляд привлек родовой цвет Монтегю – синий. Чтобы чем-то занять себя, она принялась подсчитывать, как часто он встречается в зале. Повсюду она видела синие платья, головные уборы, вымпелы, сапфирные украшения, раскрашенные в синий цвет арки. Она попробовала заняться вычислениями. Если количество синих платьев разделить на…
   – Вы меня слушаете, Клаудия?
   Она повернулась к Гаю:
   – Получится 23. — Клаудия зарделась и прикусила язык. Неудивительно, что Гай так смущен. Число синих туник в зале не могло быть ответом на его вопрос. О чем же он ее спросил?
   – Простите, барон, вы о чем-то спросили меня?
   – Да, – вздохнул Гай, – но вы уже ответили на мой вопрос. Вообще-то обычно я предпочитаю говорить с собеседником, а не в пространство.
   Она снова посмотрела на высокого человека с голубым пером на шляпе.
   – Еще раз простите, милорд, я не хотела вас обидеть.
   – Вот сейчас вы меня по-настоящему расстроили. – Под столом он крепко сжал ее руку. – Что вы делаете, Клаудия?
   Прикосновение его руки удивило ее.
   – Что вы имеете в виду?
   – Что вы делаете? – повторил он. – Вы отвечаете на мои вопросы какими-то непонятными цифрами. Думаю, король мог бы смотреть на последнего свинопаса в своем королевстве более благожелательно, чем вы на моих людей.
   – Пусть уж лучше считают меня чересчур гордой, чем узнают, как мне бывает порой…
   Гай еще больше нахмурился:
   – Если вы хотите, мы могли бы продолжить наш ужин в солярии. Или в моей комнате.
   – И вы оставите ваши попытки выдать меня за свою любовницу? – она улыбнулась и покачала головой. – После того как вы столько сделали для меня, мне не хотелось бы показаться неблагодарной.
   – Я пригласил вас совсем не для того, чтобы выставить напоказ. Сегодня вечером вы можете сидеть рядом со мной, как будто наша помолвка не одна лишь формальность.
   Клаудия сделала пару маленьких глотков из своего кубка, чувствуя сильный соблазн залпом осушить его. Ее удерживала только мысль, что, напившись допьяна, она будет выглядеть еще глупее. И все же даже несколько глотков бургундского сыграли коварную шутку с Клаудией, развязав ей язык:
   – Все те, кто сидит сейчас за этим столом, не хуже нас с вами знают, что у меня нет никаких шансов стать вашей женой. Так же, как и то, что я по собственной воле делю с вами постель, если, конечно, верны мои подозрения, что Ленора – страшная сплетница. Этим утром я в разговоре с ней опровергла слух, что вы силой принудили меня делить с вами ложе, дабы отомстить мне за мое предательство в Лонсдейле. – Она невесело улыбнулась. – Я бы не хотела, чтобы ваши люди плохо думали о вас или чтобы из-за меня пострадала ваша репутация.
   Гай резко встал. Клаудия вдруг увидела, что в его глазах вспыхнуло голубое пламя. В зале все замерло.
   – Что вы делаете, барон? – прошептала Клаудия в замешательстве.
   Не ответив, Гай высоко поднял свой бокал и оглядел зал.
   – Наполните свои кубки, я хочу сказать тост! – он повернулся к Клаудии. – За леди Клаудию, которая рисковала своей жизнью в Лонсдейле, чтобы спасти мою.
   Все сидящие за длинным столом эхом повторили ее имя. Клаудия была потрясена не меньше, чем если бы Гай дал ей пощечину.
   – Зачем вы это сделали?
   Он допил вино, взял ее руку и склонился над ней в почтительном поцелуе, не отрывая взгляда от ее лица.
   – Я бы не хотел, чтобы мои люди плохо думали о вас или чтобы из-за меня пострадала ваша репутация.
   Гай сел. На его лице все еще оставалось торжественное выражение.
   – Я только что приказал им обходиться с вами с должным уважением, иначе им придется иметь дело со мной.
   – По-моему, вы сказали нечто совершенно иное.
   – Услышанное часто бывает важнее сказанного, – он наклонился к ней, как будто искал что-то в ее глазах, – вам не придется прятаться в покоях замка, как это было в Лонсдейле. Здесь вы найдете друзей. Вам нужно сделать лишь маленький шаг им навстречу.
   Желая выиграть время, Клаудия потянулась к соуснице и щедро сдобрила аппетитный ломтик баранины густой вязкой подливой.
   – Я с трудом схожусь с людьми. У меня не было друзей, с тех пор как я покинула Италию. Англичане едва понимают меня. Возможно, в этом виноват мой неважный английский.
   – Что касается меня, то я прекрасно понимаю вас. – Гай жестом подозвал своего оруженосца Стивена, который тут же вырос словно из-под земли с тарелкой дымящегося ростбифа. Гай принялся за еду. – Если вы почаще будете упражняться в английском языке, никто скоро не будет замечать, что вы родом не из Англии. Жители Монтегю совсем не такие нелюдимые, как лонсдейлцы. Мы давно привыкли к иностранцам.
   – Может быть. – Клаудия задумалась: интересно, сможет ли она снова дружить с кем-нибудь? Не то чтобы ей хотелось завести друзей именно здесь, в Монтегю, ведь тогда ее отъезд будет еще мучительней. Проще жить, когда тебя ничего и ни с кем не связывает. Дядя Лоренс сделал все возможное для того, чтобы в Лонсдейле не было ни одной близкой ей души, ни одного человека, по которому она бы скучала. Ничто не удерживало ее, когда она сбегала оттуда. Пусть и теперь будет так же.
   Клаудия посмотрела на Гая: нет, это было неправдой. О чем она думала до встречи с ним? Чей образ вставал перед ее мысленным взором, когда она закрывала глаза?
   Она не могла вспомнить. Он вихрем ворвался в ее жизнь. Его глаза, глубокий звук его голоса, его улыбка и эта ночь в его комнате – все это должно в скором времени стать просто воспоминанием, которое она увезет с собой. И как знать – будет ли это воспоминание приятным, или она предпочтет забыть его?
   Ничто не говорило о том, что ее пребывание в Монтегю принесет ей счастье. Конечно, оно изменит ее жизнь – в этом Клаудия не сомневалась. Но могла ли она надеяться, что перемена будет к лучшему? Клаудия вспомнила предложение Гая, и ответ стал ей очевиден. Его деньги не смогут купить ей счастье – и, продав себя Гаю, она не получит в ответ его любовь.
   Клаудия вновь оглядела залу, все убранство которой говорило о власти и могуществе хозяина замка. Странно – Гай так хорошо знает жизнь, но при этом он поразительно наивен. Почему он не хочет понять, что ни его подарки, ни золото никогда не повлияют на ее решимость? Все, чего она хотела, – чувствовать его объятия, вновь пережить захватывающее дух упоение от его поцелуев. Да, но когда он устанет от нее, то заберет с собой частичку ее сердца, то немногое, что еще у нее оставалось.
   «Все имеет свою цену, Клаудия».
   Эти слова, казалось, теперь всегда будут звучать в ее голове. Нет, в ее случае Гай ошибался. Цена, которую он требовал от нее, была непомерно высока. Гай заплатит за удовольствие золотом, а она – своей душой.
   По зале прокатился гул. Клаудия увидела богато одетого рыцаря, вошедшего в залу. С его широких плеч небрежно струились складки черного плаща. Одеяние дополняли черные облегающие штаны и черная же туника, а высокие сапоги доходили до середины бедра. Рыцарь был вооружен до зубов. За поясом у него было несколько кинжалов, а рукой он придерживал меч, чтобы тот не ударялся о плиты пола. Из сапог его выглядывала рукоять ножа. Это явно был человек, привыкший встречать опасность лицом к лицу.
   Он подошел к Гаю и низко склонился перед своим лордом. Когда он выпрямился, Клаудия смогла получше рассмотреть его лицо: у нее возникло странное чувство, что она уже видела эти карие глаза и темные волосы. От удивления ее глаза широко раскрылись.
   – Брат Томас!
   – Леди Клаудия. – Томас улыбнулся и посмотрел на нее более чем откровенно: он никогда бы не осмелился смотреть на нее так в Лонсдейле. взгляд Томаса явно стремился проникнуть скорее под складки ее платья, чем в тайники ее души, что более пристало набожному монаху.
   Клаудия была слишком ошеломлена, чтобы дать достойный отпор. Если бы не цвет волос, не разрез глаз, она нипочем бы не узнала его. Весь облик его неузнаваемо изменился: неуклюжий верзила, каким он выглядел в домотканой рясе, превратился в мускулистого красавца, знающего, как обращаться с оружием. Его лицо стало, самоуверенным, и немного жестокая усмешка была не лишена обаяния.
   Гай обернулся к Клаудии:
   – Мне нужно поговорить с Томасом. Эвард проводит вас в мою спальню.
   – Но…
   – Я поздно вернусь сегодня, – прервал он ее, – не ждите меня.
   Повернувшись к Эварду, Гай велел ему отвести Клаудию в спальню и поставить у двери часового. Клаудия задумалась: должен ли часовой не впускать внутрь посторонних, или, может быть, ему будет ведено не выпускать ее из комнаты? Ответ был очевиден – вряд ли кто окажется настолько глуп, что осмелится без разрешения проникнуть в комнату барона. Вздернув подбородок и ледяным тоном попрощавшись с Гаем, Клаудия гордо удалилась.
 
   Гай смотрел вслед Клаудии, понимая, что обидел ее. Но в данный момент его это не волновало. Ему нужно было услышать доклад Томаса прежде нее, чтобы решить, какую часть из рассказа рыцаря о событиях, произошедших в Лонсдейле после их побега, можно передать ей. Его разозлил оценивающий взор Клаудии, которым она окинула Томаса, и еще более распалил недвусмысленный взгляд рыцаря, брошенный вслед девушке.
   – Садись, Томас, – Гай указал рыцарю на освободившееся кресло Клаудии и отпил из кубка, пока Томас занимал свое место.
   – Приятно вновь оказаться дома, милорд, – сказал Томас, садясь и жестом подзывая слугу, чтобы тот принес ему еду. – Я умираю от голода. Я прискакал сюда прямо из Лонсдейла, останавливаясь лишь затем, чтобы напоить лошадей. – Протянув руку через стол, он придвинул к себе блюдо с мясом.
   – Перед тем как ты набьешь рот едой, я хотел бы услышать твой рассказ о ситуации в Лонсдейле.
   Лед в голосе Гая заставил Томаса отложить нож. Кинув на мясо жадный взгляд, он повернулся к Гаю.
   – Вы уже почти женатый человек, милорд.

8.

   Вернувшись к себе в комнату далеко за полночь, Гай застал Клаудию крепко спящей. В конце концов, он ведь сам попросил ее не дожидаться – и все же теперь он почувствовал острое разочарование. Она лежала возле камина, обложившись подушками, на ней было все то же темно-голубое платье, в котором она спала прошлой ночью. В распущенных волосах плясали медные отблески огня. Гай как зачарованный смотрел на эту чудесную картину. Ее нежная кожа казалась золотой в неверном свете пламени. Одну руку она подложила под щеку, в другой, покоившейся на зеленой парче, Клаудия все еще сжимала иглу.
   Она хотела дождаться его! Гай улыбнулся, бесшумно снял с себя перевязь с мечом, осторожно положил возле кровати и присел рядом с Клаудией.
   Спящая, она была столь же прекрасна, что и днем. Прошлой ночью он несколько часов напролет смотрел на нее не отрываясь – глаза уже сами собой закрывались от усталости, а он все никак не мог наглядеться. На ее нежные щеки падала густая тень от ресниц – как это он раньше не замечал, какие они у нее длинные? Рука как-то помимо его воли потянулась к ее лицу. Но Гай не решился прикоснуться к ней.
   Как выяснилось, он имел на это полное право. Томас уверял его, что церковь в результате козней епископа Жермена действительно благословила их союз. Они, конечно, были обручены, но этого было недостаточно. Недостаточно для Клаудия. Гай осторожно высвободил иглу из ее расслабленной руки, погладил маленькие мозоли на ее ладони, потом легонько провел кончиками пальцев вдоль тонко вычерченных линий, пересекавших нежную кожу. Нет, это не была ладонь беспомощной, слабой девушки – когда потребовалось, Клаудия смогла спуститься по крепостной стене. Эта была рука девушки более опытной в торговых делах, чем все его служащие, рука девушки, которая шила всю ночь напролет тунику для него и заснула за своим рукоделием – а сейчас спала младенческим сном так близко от его бешено бьющегося сердца. По губам спящей девушки пробежала улыбка.
   Он хотел всего лишь заботиться о ней, осыпать ее подарками, которые сделали бы ее счастливой. Ей надо было просто протянуть руку – и она стала бы одной из самых богатых женщин во всей Англии. Но Клаудия отвергала все его приношения, а улыбалась, лишь когда он просил помочь ему подвести баланс в его счетах. Что выводило его из себя больше всего – так это то, что сама она предпочитала оставаться нищей. Ее оскорбляло его великодушие!
   Его, возможно, восхитило бы то, с какой твердостью она охраняла свою добродетель, если бы Гай не представлял себе слишком хорошо судьбу, которая ожидала ее, лишенную собственных средств к существованию. И если бы он не чувствовал этой сладкой муки каждый раз, когда украдкой смотрел на нее. Не надо ей было ни его подарков, ни его золота, ведь она была твердо уверена, что они не могут стать мужем и женой.
   И все же порой Гай ловил на себе ее взгляд – столь недвусмысленный, что он чувствовал, как все его существо охватывает сладкая истома. По этим ее взглядам он, похоже, узнал о потаенных уголках ее сердца много больше, чем знала она сама. Страстная девственница. И это было именно то, о чем он всегда мечтал.
   Он присел на корточки и в задумчивости обхватил подбородок. Никаких сомнений: свадьба – вот единственное средство. Но так ли это невозможно? Томас много чего ему порассказал о том, что творилось в Лонсдейле после их отъезда, так что не осталось никаких сомнении, что Клаудия невиновна. А если она и впрямь ни в чем не замешана, справедливо ли возлагать на нее ответственность за поступки ее дяди и братьев?
   Очевидно, его родня ее возненавидит, но ведь Клаудии не придется жить с ними. Возможно, со временем они смирятся с этим браком, ну а если нет – что ж, не велика потеря. В конце концов, его свадьба – это его личное дело. Лишь король может возражать против, его выбора, но если они заручатся поддержкой церкви, вряд ли такое случится.
   Дело осталось за выкупом. Дядя Клаудии не дождется от него ни одного флорина. В то же время ему не доставляла удовольствия мысль о том, что придется платить ее брату – если, конечно, Данте жив. Гай хорошо знал, что он замешен из того же теста, что и Роберта. Чтобы разобраться со всем этим, много времени не понадобится.
   Он встал, прошелся по комнате и подошел к своей кровати, чувствуя, что сон овладевает им. В состоянии полудремы свадьба казалась ему не таким уж немыслимым делом. Совсем даже не страшным, а, возможно, и приятным. Он хотел жениться не для того, чтобы заключить политический альянс или получить поместья. Совсем не ради приданого. Ему нужны были наследники. Ему уже ясно представлялся зеленоглазый малыш. Нахмурившись, Гай протер глаза.
   Пора кончать с этой одержимостью Клаудией. Почему она не могла проявить здравый смысл и просто стать его возлюбленной? Это было бы лучше и легче для них обоих. Никаких уз, никаких обязательств. А если они когда-нибудь устанут друг от друга – что ж, просто каждый пойдет своей дорогой.
   Гай лег в постель, повернулся на бок, и его взгляд невольно вновь скользнул по фигуре спящей девушки. Она лежала спиной к нему. Он глядел на волнистый узор ее волос – в свете камина отчетливо вырисовывался каждый их завиток, каждая прядь, словно вырезанные из красного дерева. Большинство женщин, которых знал Гай, заплетали волосы на ночь, но не Клаудия, к вящему его восторгу и трепету. Теперь ему ничего так не хотелось, как прикоснуться к этим шелковистым струям, окунуть пальцы в этот живой ручей.
   Он закрыл глаза, силясь отогнать это наваждение, но этим лишь вызвал к жизни новые видения. Сколько еще таких вот мучительных бессонных ночей сможет он вынести? Вот уже второй раз она спала в его комнате, непотревоженная и нетронутая, а ему казалось, что прошло не две ночи, а все двести. Он чувствовал, что скоро согласится на любые условия, лишь бы она оказалась рядом с ним в его постели – и не на одну-две ночи, а на те двести, что переполняли его измученное воображение.