Страница:
— Нет, Бэйтмен. Я серьезно, глупый ты сукин сын. Ухожу. Исчезаю.
— Куда? — Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: — В Morgan Stanley? Лечиться? А?
Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.
— Скажи ему «don't worry, be happy», — орет Оуэн.
— Ты по-прежнему занимаешься счетами Фишера?
Что еще я могу сказать?
— Что? — переспрашивает Оуэн. — Погоди. Это не Конрад?
Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем — однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар — сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови — она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку — не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.
— Грязные телки, — говорит Ван Паттен. — Будь осторожен. Хороших тут нет.
— Внизу говно, -орет Макдермотт.
— Вы нашли наркотики? — кричит Ван Паттен. — Мы видели Рикардо.
— Нет, -ору я, — не получилось. У Мэдисона нет.
— Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, — сзади орет парень.
— Ничего не выйдет, — ору я. -Ничего не слышу.
— Что? — вопит Ван Паттен. -Ничего не слышу.
Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:
— Прайс что, совсем охуел? Смотри!
Как в кино, я оборачиваюсь с усилием, и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто-то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искуственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что-то выкрикивает, но мне не слышно — зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time», которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингхэма, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по-прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что-то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе, и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!». Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!». Ловко повернувшись, он спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.
— Прайс! Вернись! — ору я, но толпа аплодирует этому представлению.
— Прайс! — я опять кричу, невзирая на рукоплескания. Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что, если бы он меня услышал, то отреагировал бы хоть как-нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем-то, протягивает мне руку.
— Этот чувак — без тормозов.
Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо.
— Тут еще какой-то зал VIP, о котором Прайс знает, а мы — нет, а? Макдермотт, похоже, очень взволнован.
Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по-прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и J&B. Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Вест Сайд хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Nekenieh». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.
— Может, пообедаем вместе? — спрашиваю я, зевая. — Например, завтра?
— Не могу, — отвечает Макдермотт. — Я иду стричься в Pierre.
— Тогда, может, позавтракаем? — предлагаю я.
— Не получится, — говорит Ван Паттен. — У меня маникюр в Gio.
— Кстати, — говорю я, рассматривая свою руку, — мне тоже нужно сделать маникюр.
— Тогда поужинаем? — спрашивает меня Макдермотт.
— У меня свидание, — отвечаю я. — Черт.
— А ты? — Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.
— Исключено, — говорит Ван Паттен. — Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.
ОФИС
СПОРТИВНЫЙ КЛУБ
СВИДАНИЕ
— Куда? — Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: — В Morgan Stanley? Лечиться? А?
Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.
— Скажи ему «don't worry, be happy», — орет Оуэн.
— Ты по-прежнему занимаешься счетами Фишера?
Что еще я могу сказать?
— Что? — переспрашивает Оуэн. — Погоди. Это не Конрад?
Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем — однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар — сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови — она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку — не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.
— Грязные телки, — говорит Ван Паттен. — Будь осторожен. Хороших тут нет.
— Внизу говно, -орет Макдермотт.
— Вы нашли наркотики? — кричит Ван Паттен. — Мы видели Рикардо.
— Нет, -ору я, — не получилось. У Мэдисона нет.
— Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, — сзади орет парень.
— Ничего не выйдет, — ору я. -Ничего не слышу.
— Что? — вопит Ван Паттен. -Ничего не слышу.
Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:
— Прайс что, совсем охуел? Смотри!
Как в кино, я оборачиваюсь с усилием, и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто-то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искуственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что-то выкрикивает, но мне не слышно — зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time», которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингхэма, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по-прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что-то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе, и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!». Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!». Ловко повернувшись, он спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.
— Прайс! Вернись! — ору я, но толпа аплодирует этому представлению.
— Прайс! — я опять кричу, невзирая на рукоплескания. Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что, если бы он меня услышал, то отреагировал бы хоть как-нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем-то, протягивает мне руку.
— Этот чувак — без тормозов.
Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо.
— Тут еще какой-то зал VIP, о котором Прайс знает, а мы — нет, а? Макдермотт, похоже, очень взволнован.
Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по-прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и J&B. Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Вест Сайд хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Nekenieh». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.
— Может, пообедаем вместе? — спрашиваю я, зевая. — Например, завтра?
— Не могу, — отвечает Макдермотт. — Я иду стричься в Pierre.
— Тогда, может, позавтракаем? — предлагаю я.
— Не получится, — говорит Ван Паттен. — У меня маникюр в Gio.
— Кстати, — говорю я, рассматривая свою руку, — мне тоже нужно сделать маникюр.
— Тогда поужинаем? — спрашивает меня Макдермотт.
— У меня свидание, — отвечаю я. — Черт.
— А ты? — Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.
— Исключено, — говорит Ван Паттен. — Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.
ОФИС
В лифте Фредерик Диббл рассказывает мне о статье на шестой странице, или еще в какой-то светской хронике, про Ивану Трамп. Потом он делится впечатлениями о новом таиландско-итальянском ресторане в верхнем Ист Сайде, куда он вчера ходил с Эмили Гамильтон. Потом принимается восхваляет какое-то замечательное блюдо — «фузилли шиитаке». Я достаю золотую ручку Cross, чтобы записать название ресторана в свою записную книжку. На Диббле двубортный шерстяной костюм в почти незаметную полоску от Canali Milano, хлопчатобумажная рубашка от Bill Blass и тканый галстук в миниатюрную шотландскую клетку от Bill Blass Signature. В руках он держит плащ от Missoni Uomo. У него великолепная, дорогая стрижка, на которую я взираю с восторгом. Диббл начинает напевать мелодию, звучащую в лифте, — скорее всего, это «Sympathy for the Devil», как и во всех лифтах нашего здания. Я хочу спросить Диббла, не смотрел ли он утром Шоу Патти Винтерс про аутизм, но он выходит на один этаж раньше меня, успев повторить название ресторана — «Thaidialano», и сказать мне «До встречи, Маркус». Двери закрываются. На мне костюм из шерсти в крапинку, брюки в складку от Hugo Boss, шелковый галстук тоже от Hugo Boss, хлопчатобумажная рубашка с ворсом от Joseph Abboud и ботинки от Brooks Brothers. Утром я слишком усердно чистил зубы нитью и до сих пор чувствую в горле медный вкус крови. Почистив зубы, я прополоскал рот листерином, и до сих пор во рту у меня все горит, но, выходя из лифта, размахивая новым черным кожаным дипломатом от Bottega Veneta, проскальзывая мимо вешалки Wittenborn, я все равно улыбаюсь, хоть никого вокруг и нет.
Моя секретарша Джин сидит за своим столом. Она влюблена в меня. Наверное, я на ней когда-нибудь женюсь. Как обычно, чтобы привлечь мое внимание, она одета очень дорого и совершенно неуместно: кашемировая кофточка от Chanel, кашемировый свитер, кашемировый шарфик, серьги из фальшивого жемчуга, брюки от Barney's (шерстяной креп). Приближаясь к ее столу, я стаскиваю на шею наушники. Она поднимает глаза и несмело улыбается.
— Опаздываешь? — спрашивает она.
— Я был на аэробике, — говорю я совершенно спокойно. — Извини. Есть что-нибудь для меня?
— Рикки Хендрикс просил передать, что он сегодня не сможет, — говорит она. — Он не сказал, что и почему.
— Мы с Рикки иногда занимаемся боксом в Harvard Club, — объясняю я ей. — Что-нибудь еще?
— Да… Спенсер хочет встретиться с тобой в «Fluties Pier 17», — с улыбкой сообщает она.
— Когда? — спрашиваю я.
— В шесть.
— Не получится, — говорю я, проходя в свой кабинет, — я не могу.
Она встает из-за стола и идет вслед за мной.
— Но что мне ему сказать? — с энтузиазмом спрашивает она.
— Просто… скажи… «нет», — говорю я, снимая пальто Armani и вешая его на плечики Alex Loeb, купленные в Bloomingdale's.
— Просто…сказать… «нет»? — переспрашивает она.
— Ты видела утром Шоу Патти Винтерс? — спрашиваю я. — Об аутизме.
— Нет, — улыбается она, словно очарованная моим интересом именно к этому шоу. — Ну и как оно?
Я беру утренний выпуск Wall Street Journal и просматриваю первую страницу — она сливается в одно черное бессмысленное пятно.
— По-моему, я в бреду смотрел это шоу. Не знаю. Не уверен. Не помню, — бормочу я. Откладываю Wall Street Journal и беру Financial Times. — Честно, я не помню.
Она продолжает стоять, ожидая указаний. Я вздыхаю и складываю руки вместе. — Я сижу за столом Palazzetti со стеклянной столешницей. Справа и слева от меня стоят галогеновые лампы, они уже включены.
— Слушай, Джин, — начинаю я. — Надо заказать столик на троих в «Верблюдах» на половину первого, а если там не получится, попробуй в «Карандашах». Хорошо?
— Слушаюсь, сэр, — шутливым тоном произносит она и уходит.
— Постой, — говорю я, кое-что вспомнив. — Ещё надо заказать на восемь столик в «Аркадии». На двоих.
Она оборачивается, ее лицо немного мрачнеет, хотя она по-прежнему улыбается:
— О-о-о. Что-нибудь… романтическое?
— Не говори глупости. Ладно, — спасибо, я сам закажу, — говорю я.
— Да я все сделаю, — говорит она.
— Нет-нет, — я машу рукой, чтобы она ушла. — Будь зайчиком, принеси мне воду «Перье (Perrier)», ага?
— Ты сегодня великолепно выглядишь, — замечает она перед тем, как уйти.
Она права, но я ничего не отвечаю. Я смотрю на картину Георга Стаббса, которая висит напротив, и думаю, не перевесить ли ее, не слишком ли она близко висит от стерео-радиоприемника Aiwa AM/FM с двухкассетным магнитофоном, полуавтоматическим проигрывателем с ременным приводом, графическим эквалайзером (в том же стиле, что и колонки). Все — темно-синего цвета, — в тон цветовой гамме моего офиса. Наверное, картину Стаббса надо повесить над статуей добермана в натуральную величину, стоящей в углу (700 долларов в магазине Beauty and the Beast, который находится в башне Трампа). Впрочем, может быть, она будет лучше смотреться над антикварным столиком Pacrizinni, стоящим рядом с доберманом? Я встаю и убираю со столика спортивные журналы сороковых годов, купленные в Funchies, Bunkers, Gaks и Gleeks по тридцать баксов штука. Потом я снимаю со стены Стаббса, ставлю его на стол, опять сажусь и принимаюсь перебирать карандаши, выставленные в старинной немецкой пивной кружке, купленной мною в Man-tiques. Стаббс смотрится везде одинаково. В другом углу — копия стойки для зонтов «Черный Лес» (Hubert des Forges, $675). В ней, как я только что заметил, нет ни одного зонта.
Вставив в магнитофон кассету с Полом Баттерфилдом, я вновь сажусь застолза стол, начинаю листать Sports Illustrated за прошлую неделю, но так и не могу сосредоточиться. Из головы не выходит проклятый солярий Ван Паттена. Приходится позвонить Джин.
— Да? — отвечает она.
— Джин, слушай. Разузнай все о домашних соляриях, хорошо?
— Что? — спрашивает она недоверчево. Но я уверен, что она улыбнулась.
— О домашних соляриях, — терпеливо повторяю я. — Ну чтобы загорать.
— Хорошо, — нерешительно отвечает она. — Еще что-нибудь?
— И… черт, да. Напомни, что мне надо вернуть видеокассеты, которые я взял вчера в прокате. — Я открываю и закрываю серебряный портсигар, лежащий рядом с телефоном.
— Еще что-нибудь? — спрашивает она, и добавляет кокетливо: — Может, «Perrier (Перье)»?
— Да. Хорошая мысль. И еще, Джин…
— Да? — говорит она. Как хорошо, что она так терпелива.
— Ты ведь не думаешь, что я ненормальный? — спрашиваю я. — Из-за того, что я хочу иметь солярий дома?
Пауза.
— Ну, это немного необычно, — признается она, и я чувствую, что она очень тщательно подбирает слова. — Но нет, разумеется, нет. А как иначе ты можешь поддерживать великолепный загар?
— Молодец девочка, — говорю я, перед тем, как повесить трубку. У меня замечательная секретарша.
Она входит в мой кабинет через пять минут с бутылкой «Перье (Perrier)», долькой лимона и папкой с делом Ренсома, которую я не просил. Я немного тронут ее безграничной преданностью. Ничего не могу поделать, это мне льстит.
— Я заказала тебе столик в «Верблюдах» на полпервого, — говорит она, наливая воду в стакан. — Столик для некурящих.
— Больше так не одевайся, — говорю я, взглянув на нее. — Спасибо, что принесла мне эту папку.
— М-м-м… — она замирает со стаканом в руке. — Что ты сказал? Я не расслышала, — она ставит стакан на стол.
— Я сказал, — спокойно ухмыляясь, повторяю я, — чтобы ты это больше не надевала. Носи платье, юбку или что-нибудь такое.
Она немного ошарашена. Посмотрев на себя, она улыбается, как идиотка.
— Если я правильно поняла, тебе не нравится, — кротко говорит она.
— Да ладно, — говорю я, отхлебывая минералку. — Просто тебе так лучше будет.
— Спасибо, Патрик, — говорит она с иронией. Но я готов поклясться, что завтра она придет в платье. На ее столе звонит телефон. Я говорю ей, что меня нет. Она поворачивается, чтобы уйти.
— И высокие каблуки, — добавляю я. — Мне нравятся высокие каблуки.
Она добродушно кивает и выходит, закрыв за собой дверь. Я вынимаю карманные часы Panasonic с трехдюймовым цветным телевизором и AM/FM радио и, прежде чем включить компьютер, пытаюсь найти какую-нибудь программу, например, Jeopardy!.
Моя секретарша Джин сидит за своим столом. Она влюблена в меня. Наверное, я на ней когда-нибудь женюсь. Как обычно, чтобы привлечь мое внимание, она одета очень дорого и совершенно неуместно: кашемировая кофточка от Chanel, кашемировый свитер, кашемировый шарфик, серьги из фальшивого жемчуга, брюки от Barney's (шерстяной креп). Приближаясь к ее столу, я стаскиваю на шею наушники. Она поднимает глаза и несмело улыбается.
— Опаздываешь? — спрашивает она.
— Я был на аэробике, — говорю я совершенно спокойно. — Извини. Есть что-нибудь для меня?
— Рикки Хендрикс просил передать, что он сегодня не сможет, — говорит она. — Он не сказал, что и почему.
— Мы с Рикки иногда занимаемся боксом в Harvard Club, — объясняю я ей. — Что-нибудь еще?
— Да… Спенсер хочет встретиться с тобой в «Fluties Pier 17», — с улыбкой сообщает она.
— Когда? — спрашиваю я.
— В шесть.
— Не получится, — говорю я, проходя в свой кабинет, — я не могу.
Она встает из-за стола и идет вслед за мной.
— Но что мне ему сказать? — с энтузиазмом спрашивает она.
— Просто… скажи… «нет», — говорю я, снимая пальто Armani и вешая его на плечики Alex Loeb, купленные в Bloomingdale's.
— Просто…сказать… «нет»? — переспрашивает она.
— Ты видела утром Шоу Патти Винтерс? — спрашиваю я. — Об аутизме.
— Нет, — улыбается она, словно очарованная моим интересом именно к этому шоу. — Ну и как оно?
Я беру утренний выпуск Wall Street Journal и просматриваю первую страницу — она сливается в одно черное бессмысленное пятно.
— По-моему, я в бреду смотрел это шоу. Не знаю. Не уверен. Не помню, — бормочу я. Откладываю Wall Street Journal и беру Financial Times. — Честно, я не помню.
Она продолжает стоять, ожидая указаний. Я вздыхаю и складываю руки вместе. — Я сижу за столом Palazzetti со стеклянной столешницей. Справа и слева от меня стоят галогеновые лампы, они уже включены.
— Слушай, Джин, — начинаю я. — Надо заказать столик на троих в «Верблюдах» на половину первого, а если там не получится, попробуй в «Карандашах». Хорошо?
— Слушаюсь, сэр, — шутливым тоном произносит она и уходит.
— Постой, — говорю я, кое-что вспомнив. — Ещё надо заказать на восемь столик в «Аркадии». На двоих.
Она оборачивается, ее лицо немного мрачнеет, хотя она по-прежнему улыбается:
— О-о-о. Что-нибудь… романтическое?
— Не говори глупости. Ладно, — спасибо, я сам закажу, — говорю я.
— Да я все сделаю, — говорит она.
— Нет-нет, — я машу рукой, чтобы она ушла. — Будь зайчиком, принеси мне воду «Перье (Perrier)», ага?
— Ты сегодня великолепно выглядишь, — замечает она перед тем, как уйти.
Она права, но я ничего не отвечаю. Я смотрю на картину Георга Стаббса, которая висит напротив, и думаю, не перевесить ли ее, не слишком ли она близко висит от стерео-радиоприемника Aiwa AM/FM с двухкассетным магнитофоном, полуавтоматическим проигрывателем с ременным приводом, графическим эквалайзером (в том же стиле, что и колонки). Все — темно-синего цвета, — в тон цветовой гамме моего офиса. Наверное, картину Стаббса надо повесить над статуей добермана в натуральную величину, стоящей в углу (700 долларов в магазине Beauty and the Beast, который находится в башне Трампа). Впрочем, может быть, она будет лучше смотреться над антикварным столиком Pacrizinni, стоящим рядом с доберманом? Я встаю и убираю со столика спортивные журналы сороковых годов, купленные в Funchies, Bunkers, Gaks и Gleeks по тридцать баксов штука. Потом я снимаю со стены Стаббса, ставлю его на стол, опять сажусь и принимаюсь перебирать карандаши, выставленные в старинной немецкой пивной кружке, купленной мною в Man-tiques. Стаббс смотрится везде одинаково. В другом углу — копия стойки для зонтов «Черный Лес» (Hubert des Forges, $675). В ней, как я только что заметил, нет ни одного зонта.
Вставив в магнитофон кассету с Полом Баттерфилдом, я вновь сажусь застолза стол, начинаю листать Sports Illustrated за прошлую неделю, но так и не могу сосредоточиться. Из головы не выходит проклятый солярий Ван Паттена. Приходится позвонить Джин.
— Да? — отвечает она.
— Джин, слушай. Разузнай все о домашних соляриях, хорошо?
— Что? — спрашивает она недоверчево. Но я уверен, что она улыбнулась.
— О домашних соляриях, — терпеливо повторяю я. — Ну чтобы загорать.
— Хорошо, — нерешительно отвечает она. — Еще что-нибудь?
— И… черт, да. Напомни, что мне надо вернуть видеокассеты, которые я взял вчера в прокате. — Я открываю и закрываю серебряный портсигар, лежащий рядом с телефоном.
— Еще что-нибудь? — спрашивает она, и добавляет кокетливо: — Может, «Perrier (Перье)»?
— Да. Хорошая мысль. И еще, Джин…
— Да? — говорит она. Как хорошо, что она так терпелива.
— Ты ведь не думаешь, что я ненормальный? — спрашиваю я. — Из-за того, что я хочу иметь солярий дома?
Пауза.
— Ну, это немного необычно, — признается она, и я чувствую, что она очень тщательно подбирает слова. — Но нет, разумеется, нет. А как иначе ты можешь поддерживать великолепный загар?
— Молодец девочка, — говорю я, перед тем, как повесить трубку. У меня замечательная секретарша.
Она входит в мой кабинет через пять минут с бутылкой «Перье (Perrier)», долькой лимона и папкой с делом Ренсома, которую я не просил. Я немного тронут ее безграничной преданностью. Ничего не могу поделать, это мне льстит.
— Я заказала тебе столик в «Верблюдах» на полпервого, — говорит она, наливая воду в стакан. — Столик для некурящих.
— Больше так не одевайся, — говорю я, взглянув на нее. — Спасибо, что принесла мне эту папку.
— М-м-м… — она замирает со стаканом в руке. — Что ты сказал? Я не расслышала, — она ставит стакан на стол.
— Я сказал, — спокойно ухмыляясь, повторяю я, — чтобы ты это больше не надевала. Носи платье, юбку или что-нибудь такое.
Она немного ошарашена. Посмотрев на себя, она улыбается, как идиотка.
— Если я правильно поняла, тебе не нравится, — кротко говорит она.
— Да ладно, — говорю я, отхлебывая минералку. — Просто тебе так лучше будет.
— Спасибо, Патрик, — говорит она с иронией. Но я готов поклясться, что завтра она придет в платье. На ее столе звонит телефон. Я говорю ей, что меня нет. Она поворачивается, чтобы уйти.
— И высокие каблуки, — добавляю я. — Мне нравятся высокие каблуки.
Она добродушно кивает и выходит, закрыв за собой дверь. Я вынимаю карманные часы Panasonic с трехдюймовым цветным телевизором и AM/FM радио и, прежде чем включить компьютер, пытаюсь найти какую-нибудь программу, например, Jeopardy!.
СПОРТИВНЫЙ КЛУБ
Я хожу в частный спортивный клуб, который называется Xclusive. Он находится в четырех кварталах от моей квартиры в Вест Сайде. Я купил членство в этом клубе два года назад, и с тех пор его переделывали три раза, так что теперь он оборудован самыми последними моделями тренажеров (Nautilus, Universal, Keiser). Там есть и гантели, и штанги, которые мне тоже нравятся. В моем клубе есть десять кортов для большого тенниса и ракетбола, зал для аэробики, четыре зала для танцевальной аэробики, два бассейна, аппараты «Lifecycle», гравитрон, тренажеры для гребли, бегущие дорожки, лыжные тренажеры. Кроме того, можно заказать индивидуальные тренировки или разработку персональной программы, имеется аппаратура для обследования сердечно-сосудистой системы, массажные кабинеты, сауна, парная, солярий и кафе, в котором подают свежевыжатые соки. Интерьер оформлял Дж.Дж. Вогель, тот же самый дизайнер, который работал над оформлением нового клуба Нормана Прейджера, «Patty's». Членство стоит пять тысяч долларов в год.
В то утро было прохладно, но когда я вышел из офиса, мне показалось, что на улице потеплело. На мне — шестипуговичный двубортный пиджак в полоску от Ralph Lauren и хлопчатобумажная рубашка в тонкую полоску с отложным воротничком и французскими манжетами от Sea Island. Я с удовольствием раздеваюсь в клубной раздевалке, где всегда работает кондиционер, и облачаюсь в спортивные шорты цвета воронова крыла (лайкра с хлопком) с белым поясом и белыми штрипками по бокам, и в майку без рукавов, тоже из лайкры. И то, и другое — от Wilkes, они занимают так мало места, что вполне умещаются в мой портфель. Я одеваюсь, прикрепляю к поясу шортов плейер и вставляю в уши наушники. Это сборник Стивена Бишопа и Кристофера Кросса, который мне сделал Тод Хантер. Перед тем, как идти в зал, я смотрюсь в зеркало. Мне не нравится, как я выгляжу, так что я возвращаюсь к портфелю, беру мусс и зачесываю волосы назад, потом мажу лицо увлажняющим кремом и намазываю лечебным маскирующим карандашом Clinique пятнышко, которое я заметил под нижней губой. Теперь я доволен. Включаю плейер на полную громкость и выхожу из раздевалки.
Шерил (ужасная девица, которая в меня влюблена) сидит за своей стойкой, записывает посетителей и попутно читает колонку светских сплетен в «Post». Когда она видит меня, ее лицо озаряется лучезарной улыбкой. Она здоровается со мной, но я быстро прохожу мимо, не задерживаясь ни на секунду, потому что сегодня нет очереди на тренажер Stairmaster, а обычно приходится ждать минут двадцать. Этот тренажер хорош тем, что на нем разрабатываешь самую большую группу мышц (между тазом и коленями) и за двадцать минут сжигаешь больше калорий, чем при любой другой аэробной тренировке, за исключением, пожалуй, беговых лыж.
Конечно, сначала стоило бы заняться растяжкой, но если бы я занялся растяжкой, мне пришлось бы ждать в очереди — за мной уже пристроился какой-то педик. Наверное, разглядывает мою спину, ягодицы и ноги. Сегодня здесь нет никаких аппетитных девиц. Только педики с Вест Сайда, может быть, безработные актеры или ночные официанты, и еще Малдвин Батнер из Sachs, с которым мы ходим учились в Эксетере. Он сейчас занимается на тренажере для укрепления бицепсов. На Батнере — спортивные шорты до колена из нейлона и лайкры с клетчатыми черно-белыми вставками, майка из лайкры и кожаные кроссовки Reebok. Я двадцать минут занимаюсь на Stairmaster, потом уступаю его перекачанному белобрысому, явно крашеному педику средних лет, а сам приступаю к упражнениям на растяжку. Пока я разминаюсь, мне вспоминается сегодняшнее Шоу Патти Винтерс. Тема была: «Большая грудь», и там выступала женщина, которая сделала себе операцию по уменьшению груди, потому что ей стукнуло в голову, что у нее слишком большие сиськи. Тупая сука. Я тут же позвонил Макдермотту, который тоже смотрел это шоу, и мы славно поиздевались над этой бабой, пока шел этот сюжет. Я занимаюсь растяжкой где-то пятнадцать минут, а потом направляюсь к тренажерам Nautilus.
Раньше я занимался с персональным тренером, которого мне порекомендовал Луис Керрутерс, но прошлой осенью он меня утомил, и я решил разработать собственную фитнес-программу, включающей в себя и аэробику, и тренажеры. Что касается силовой тренировки, то я стараюсь распределить нагрузку между свободными весами и тренажерами, в которых используется гидравлическое, пневматическое или электромеханическое сопротивление. Большинство тренажеров очень эффективны, потому что встроенные компьютеры позволяют регулировать нагрузку, не отрываясь от тренировки. И вот еще что хорошо в тренажерах: при правильном подходе мышцы после тренировок почти не болят, а вероятность получить травму во время тренировки практически равна нулю. Однако мне нравятся и гантели со штангой; эти снаряды дают возможность варьировать комплексы упражнений по собственному усмотрению, чего не сделаешь на тренажерах.
На тренажере для мышц ног я делаю пять подходов по десять раз, столько же — для спины. Я уже разогрелся, так что для мышц пресса я делаю шесть подходов по пятнадцать раз, а для бицепсов — семь подходов по десять раз. Прежде чем перейти к штанге, я провожу двадцать минут на велотренажере, параллельно читая последний номер журнала Money. Теперь — штанга. Три подхода по пятнадцать раз на растяжку и укрепление мышц ног, три подхода по двадцать подъемов — для укрепления дельтовидных мышц, упражнения с гантелями, три подхода по двадцать отжиманий и так далее. Для передних дельтовидных мышц — три комплекса боковых подъемов и упражнения на пресс. В конце — упражнения для трицепсов. Снова — растяжка, чтобы слегка охладиться, потом я по-быстрому принимаю горячий душ и иду в видеопрокат, чтобы вернуть две кассеты, которые брал в понедельник — Исправительная колония и Двойное тело. Я решаю взять Двойное тело ещё раз, чтобы пересмотреть его, хотя и знаю, что сегодня вечером у меня не будет времени помастурбировать и возбудиться от сцены, где женщину затрахивают до смерти при помощи электродрели, потому что сегодня в семь тридцать у меня свидание с Кортни в «Кафе Люксембург».
В то утро было прохладно, но когда я вышел из офиса, мне показалось, что на улице потеплело. На мне — шестипуговичный двубортный пиджак в полоску от Ralph Lauren и хлопчатобумажная рубашка в тонкую полоску с отложным воротничком и французскими манжетами от Sea Island. Я с удовольствием раздеваюсь в клубной раздевалке, где всегда работает кондиционер, и облачаюсь в спортивные шорты цвета воронова крыла (лайкра с хлопком) с белым поясом и белыми штрипками по бокам, и в майку без рукавов, тоже из лайкры. И то, и другое — от Wilkes, они занимают так мало места, что вполне умещаются в мой портфель. Я одеваюсь, прикрепляю к поясу шортов плейер и вставляю в уши наушники. Это сборник Стивена Бишопа и Кристофера Кросса, который мне сделал Тод Хантер. Перед тем, как идти в зал, я смотрюсь в зеркало. Мне не нравится, как я выгляжу, так что я возвращаюсь к портфелю, беру мусс и зачесываю волосы назад, потом мажу лицо увлажняющим кремом и намазываю лечебным маскирующим карандашом Clinique пятнышко, которое я заметил под нижней губой. Теперь я доволен. Включаю плейер на полную громкость и выхожу из раздевалки.
Шерил (ужасная девица, которая в меня влюблена) сидит за своей стойкой, записывает посетителей и попутно читает колонку светских сплетен в «Post». Когда она видит меня, ее лицо озаряется лучезарной улыбкой. Она здоровается со мной, но я быстро прохожу мимо, не задерживаясь ни на секунду, потому что сегодня нет очереди на тренажер Stairmaster, а обычно приходится ждать минут двадцать. Этот тренажер хорош тем, что на нем разрабатываешь самую большую группу мышц (между тазом и коленями) и за двадцать минут сжигаешь больше калорий, чем при любой другой аэробной тренировке, за исключением, пожалуй, беговых лыж.
Конечно, сначала стоило бы заняться растяжкой, но если бы я занялся растяжкой, мне пришлось бы ждать в очереди — за мной уже пристроился какой-то педик. Наверное, разглядывает мою спину, ягодицы и ноги. Сегодня здесь нет никаких аппетитных девиц. Только педики с Вест Сайда, может быть, безработные актеры или ночные официанты, и еще Малдвин Батнер из Sachs, с которым мы ходим учились в Эксетере. Он сейчас занимается на тренажере для укрепления бицепсов. На Батнере — спортивные шорты до колена из нейлона и лайкры с клетчатыми черно-белыми вставками, майка из лайкры и кожаные кроссовки Reebok. Я двадцать минут занимаюсь на Stairmaster, потом уступаю его перекачанному белобрысому, явно крашеному педику средних лет, а сам приступаю к упражнениям на растяжку. Пока я разминаюсь, мне вспоминается сегодняшнее Шоу Патти Винтерс. Тема была: «Большая грудь», и там выступала женщина, которая сделала себе операцию по уменьшению груди, потому что ей стукнуло в голову, что у нее слишком большие сиськи. Тупая сука. Я тут же позвонил Макдермотту, который тоже смотрел это шоу, и мы славно поиздевались над этой бабой, пока шел этот сюжет. Я занимаюсь растяжкой где-то пятнадцать минут, а потом направляюсь к тренажерам Nautilus.
Раньше я занимался с персональным тренером, которого мне порекомендовал Луис Керрутерс, но прошлой осенью он меня утомил, и я решил разработать собственную фитнес-программу, включающей в себя и аэробику, и тренажеры. Что касается силовой тренировки, то я стараюсь распределить нагрузку между свободными весами и тренажерами, в которых используется гидравлическое, пневматическое или электромеханическое сопротивление. Большинство тренажеров очень эффективны, потому что встроенные компьютеры позволяют регулировать нагрузку, не отрываясь от тренировки. И вот еще что хорошо в тренажерах: при правильном подходе мышцы после тренировок почти не болят, а вероятность получить травму во время тренировки практически равна нулю. Однако мне нравятся и гантели со штангой; эти снаряды дают возможность варьировать комплексы упражнений по собственному усмотрению, чего не сделаешь на тренажерах.
На тренажере для мышц ног я делаю пять подходов по десять раз, столько же — для спины. Я уже разогрелся, так что для мышц пресса я делаю шесть подходов по пятнадцать раз, а для бицепсов — семь подходов по десять раз. Прежде чем перейти к штанге, я провожу двадцать минут на велотренажере, параллельно читая последний номер журнала Money. Теперь — штанга. Три подхода по пятнадцать раз на растяжку и укрепление мышц ног, три подхода по двадцать подъемов — для укрепления дельтовидных мышц, упражнения с гантелями, три подхода по двадцать отжиманий и так далее. Для передних дельтовидных мышц — три комплекса боковых подъемов и упражнения на пресс. В конце — упражнения для трицепсов. Снова — растяжка, чтобы слегка охладиться, потом я по-быстрому принимаю горячий душ и иду в видеопрокат, чтобы вернуть две кассеты, которые брал в понедельник — Исправительная колония и Двойное тело. Я решаю взять Двойное тело ещё раз, чтобы пересмотреть его, хотя и знаю, что сегодня вечером у меня не будет времени помастурбировать и возбудиться от сцены, где женщину затрахивают до смерти при помощи электродрели, потому что сегодня в семь тридцать у меня свидание с Кортни в «Кафе Люксембург».
СВИДАНИЕ
После тренировки в Xclusive и интенсивного массажа шиацу я останавливаюсь у газетного стенда возле своего дома, и, не снимая наушников, разглядываю порнографические издания. Мягкие мелодии Pachelbel's Canon каким-то образом дополняют яркие глянцевые фотографии в журналах, которые я листаю. Я покупаю Лесбиянки с вибраторами и Лобок к Лобку, а также свежий Sport Illustrated и последний Esquire, хоть я и подписался на них, и оба номера уже должны были прийти по почте. Подождав, пока у стенда разойдется народ, я расплачиваюсь за покупку. Передавая мне журналы вместе со сдачей, продавец что-то говорит, указывая на свой крючковатый нос. Сделав звук потише и приподняв один из наушников, я спрашиваю: «Что?» Вновь коснувшусь своего носа, он с сильным, почти неразборчивым акцентом, похоже, говорит: «У ваш ис носа хровь тещет». Я ставлю наземь дипломат Bottega Veneta и подношу к лицу палец. Палец оказывается красным, мокрым от крови. Сунув руку в свой плащ от Hugo Boss и вынув носовой платок Polo, я вытираю кровь, кивком благодарю его, надеваю темные авиаторские очки Wayfarer и ухожу. Ебаный иранец.
В вестибюле своего дома я останавливаюсь у окошка и пытаюсь привлечь внимание темнокожего вахтера-латиноса, которого я не узнаю. Он говорит по телефону со своей женой, или с дилером, или еще с каким-нибудь наркоманом. Он смотрит на меня, кивая; телефонная трубка утопает в преждевременно обвисшей шее. Когда до него доходит, что я хочу что-то спросить, он вздыхает, закатывает глаза и просит кого-то на другом конце подождать.
— Чо надо? — бурчит он.
— Послушайте, — начинаю я самым вежливым и мягким тоном, на который только способен. — Не могли бы вы, пожалуйста, передать управляющему, что у меня трещина в потолке и… — я замолкаю.
Он смотрит на меня так, словно я переступил какую-то невидимую границу. Я начинаю размышлять, что же могло его смутить: разумеется, не трещина, что же? Управляющий? Потолок? Может, пожалуйста?
— Чо вы хочете? — тяжело вздыхает он, грузно развалившись на стуле, по-прежнему глядя на меня.
Я смотрю себе под ноги, на мраморный пол, так же вздыхаю и говорю ему:
— Послушайте. Я не знаю. Просто передайте коменданту, что приходил Бэйтмен… с десятого этажа.
Когда я поднимаю голову — взглянуть, отложилось ли в его голове хоть что-нибудь, я вижу только маску, приклеенную к жирному, тупому лицу вахтера. «Я — всего лишь призрак для этого человека», — думаю я. Нечто нереальное, не совсем осязаемое, но все же неприятное. Он кивает и возвращается к телефону, возобновив разговор на абсолютно незнакомом мне диалекте.
Забрав почту, — каталог Polo, распечатку из American Express, июньский Playboy, приглашение на корпоративную вечеринку в новом клубе под названием «Бедлам», — я иду к лифту. Рассматривая каталог Ralph Lauren, нажимаю кнопку своего этажа и кнопку «Закрыть двери», но, перед тем как двери закрываются, в лифт входит кто-то еще, и я инстинктивно поворачиваюсь, чтобы поздороваться. Это актер Том Круз, который живет в пентхаузе. Из вежливости я не спрашиваю его, а сразу я нажимаю кнопку «Пентхауз». Он благодарит меня кивком, устремив взгляд на быстро загорающиеся в порядке возрастания цифры над дверьми. В жизни он совсем маленького роста, в таких же, как у меня, темных очках Wayfarer. На нем голубые джинсы, белая футболка и куртка Armani. Чтобы прервать неловкое молчание, я, откашлявшись, говорю:
— Мне кажется, вы отлично сыграли в «Бармене». Я думаю, это отличный фильм, и «Лучший Пистолет» тоже. Честное слово.
Он перестает следить за цифрами и переводит взгляд на меня.
— Он назывался «Коктейль», — тихо говорит Круз.
— Что-что? — смутившись, говорю я.
Он откашливается.
— «Коктейль», а не «Бармен». Фильм назывался «Коктейль».
Следует долгая пауза; только звук поднимающих лифт кабелей состязается с напряженным молчанием.
— Ах, да… Верно, — говорю я, словно бы название фильма только что дошло до меня. — «Коктейль». Точно, — повторяю я. — Отлично, Бэйтмен, о чем ты думаешь? — Я трясу головой, словно для того, чтобы прояснить мысли, а затем, чтобы уладить дело, протягиваю руку. — Пат Бэйтмен.
Круз осторожно пожимает ее.
— Ну как, — я продолжаю разговор, — вам нравится жить в этом доме?
После долгой паузы он отвечает:
— Вроде бы да.
— Чудесный дом, — говорю я, — правда?
Он кивает, не глядя на меня, я автоматически снова нажимаю кнопку своего этажа. Мы молчим.
— Значит, «Коктейль», — спустя некоторое время говорю я. — Вот оно что.
Он молчит, даже не кивая, но теперь смотрит на меня как-то странно, опускает очки и с легкой гримасой произносит:
— У вас… из носа кровь идет.
Секунду я стою в полном оцепенении, потом понимаю, что надо что-то предпринять, поэтому, сделав вид, что я, как и полагается, обескуражен, осторожно касаюсь своего носа, а затем вынимаю носовой платок Polo — уже в бурых пятнах — и вытираю кровь. Вроде бы я неплохо справился с ситуацией.
— Наверное, давление, — смеюсь я. — Мы ведь на такой высоте.
Он молча кивает, смотрит на цифры.
Лифт останавливается на моем этаже и, когда двери открываются, я говорю Тому:
— Я ваш большой поклонник. Очень рад встрече с вами.
— Это прекрасно, — Круз улыбается своей знаменитой улыбкой и тыкает пальцем в кнопку «Закрытие дверей».
Девушка, с которой я встречаюсь сегодня вечером, Патриция Уоррел — блондинка, модель, недавно вылетела из университета Свит Бриар после первого же семестра. На автоответчике — два сообщения от нее, чтобы я позвонил ей по крайне важному делу. Распуская узел голубого шелкового галстука от Bill Robinson с узором а-ля Матисс, я набираю ее номер и с трубкой в руке иду в дальний угол квартиры, чтобы включить кондиционер. Она отвечает на третий звонок.
— Алло.
— Патриция, привет. Это Пат Бэйтмен.
— А-а, привет, — говорит она. — Слушай, я говорю по другой линии. Могу я тебе перезвонить?
— Ну…, — начинаю я.
— Слушай, это из моего спортивного клуба, — говорит она. — Они что-то напутали с моими счетами. Я перезвоню через секунду.
В вестибюле своего дома я останавливаюсь у окошка и пытаюсь привлечь внимание темнокожего вахтера-латиноса, которого я не узнаю. Он говорит по телефону со своей женой, или с дилером, или еще с каким-нибудь наркоманом. Он смотрит на меня, кивая; телефонная трубка утопает в преждевременно обвисшей шее. Когда до него доходит, что я хочу что-то спросить, он вздыхает, закатывает глаза и просит кого-то на другом конце подождать.
— Чо надо? — бурчит он.
— Послушайте, — начинаю я самым вежливым и мягким тоном, на который только способен. — Не могли бы вы, пожалуйста, передать управляющему, что у меня трещина в потолке и… — я замолкаю.
Он смотрит на меня так, словно я переступил какую-то невидимую границу. Я начинаю размышлять, что же могло его смутить: разумеется, не трещина, что же? Управляющий? Потолок? Может, пожалуйста?
— Чо вы хочете? — тяжело вздыхает он, грузно развалившись на стуле, по-прежнему глядя на меня.
Я смотрю себе под ноги, на мраморный пол, так же вздыхаю и говорю ему:
— Послушайте. Я не знаю. Просто передайте коменданту, что приходил Бэйтмен… с десятого этажа.
Когда я поднимаю голову — взглянуть, отложилось ли в его голове хоть что-нибудь, я вижу только маску, приклеенную к жирному, тупому лицу вахтера. «Я — всего лишь призрак для этого человека», — думаю я. Нечто нереальное, не совсем осязаемое, но все же неприятное. Он кивает и возвращается к телефону, возобновив разговор на абсолютно незнакомом мне диалекте.
Забрав почту, — каталог Polo, распечатку из American Express, июньский Playboy, приглашение на корпоративную вечеринку в новом клубе под названием «Бедлам», — я иду к лифту. Рассматривая каталог Ralph Lauren, нажимаю кнопку своего этажа и кнопку «Закрыть двери», но, перед тем как двери закрываются, в лифт входит кто-то еще, и я инстинктивно поворачиваюсь, чтобы поздороваться. Это актер Том Круз, который живет в пентхаузе. Из вежливости я не спрашиваю его, а сразу я нажимаю кнопку «Пентхауз». Он благодарит меня кивком, устремив взгляд на быстро загорающиеся в порядке возрастания цифры над дверьми. В жизни он совсем маленького роста, в таких же, как у меня, темных очках Wayfarer. На нем голубые джинсы, белая футболка и куртка Armani. Чтобы прервать неловкое молчание, я, откашлявшись, говорю:
— Мне кажется, вы отлично сыграли в «Бармене». Я думаю, это отличный фильм, и «Лучший Пистолет» тоже. Честное слово.
Он перестает следить за цифрами и переводит взгляд на меня.
— Он назывался «Коктейль», — тихо говорит Круз.
— Что-что? — смутившись, говорю я.
Он откашливается.
— «Коктейль», а не «Бармен». Фильм назывался «Коктейль».
Следует долгая пауза; только звук поднимающих лифт кабелей состязается с напряженным молчанием.
— Ах, да… Верно, — говорю я, словно бы название фильма только что дошло до меня. — «Коктейль». Точно, — повторяю я. — Отлично, Бэйтмен, о чем ты думаешь? — Я трясу головой, словно для того, чтобы прояснить мысли, а затем, чтобы уладить дело, протягиваю руку. — Пат Бэйтмен.
Круз осторожно пожимает ее.
— Ну как, — я продолжаю разговор, — вам нравится жить в этом доме?
После долгой паузы он отвечает:
— Вроде бы да.
— Чудесный дом, — говорю я, — правда?
Он кивает, не глядя на меня, я автоматически снова нажимаю кнопку своего этажа. Мы молчим.
— Значит, «Коктейль», — спустя некоторое время говорю я. — Вот оно что.
Он молчит, даже не кивая, но теперь смотрит на меня как-то странно, опускает очки и с легкой гримасой произносит:
— У вас… из носа кровь идет.
Секунду я стою в полном оцепенении, потом понимаю, что надо что-то предпринять, поэтому, сделав вид, что я, как и полагается, обескуражен, осторожно касаюсь своего носа, а затем вынимаю носовой платок Polo — уже в бурых пятнах — и вытираю кровь. Вроде бы я неплохо справился с ситуацией.
— Наверное, давление, — смеюсь я. — Мы ведь на такой высоте.
Он молча кивает, смотрит на цифры.
Лифт останавливается на моем этаже и, когда двери открываются, я говорю Тому:
— Я ваш большой поклонник. Очень рад встрече с вами.
— Это прекрасно, — Круз улыбается своей знаменитой улыбкой и тыкает пальцем в кнопку «Закрытие дверей».
Девушка, с которой я встречаюсь сегодня вечером, Патриция Уоррел — блондинка, модель, недавно вылетела из университета Свит Бриар после первого же семестра. На автоответчике — два сообщения от нее, чтобы я позвонил ей по крайне важному делу. Распуская узел голубого шелкового галстука от Bill Robinson с узором а-ля Матисс, я набираю ее номер и с трубкой в руке иду в дальний угол квартиры, чтобы включить кондиционер. Она отвечает на третий звонок.
— Алло.
— Патриция, привет. Это Пат Бэйтмен.
— А-а, привет, — говорит она. — Слушай, я говорю по другой линии. Могу я тебе перезвонить?
— Ну…, — начинаю я.
— Слушай, это из моего спортивного клуба, — говорит она. — Они что-то напутали с моими счетами. Я перезвоню через секунду.