У меня перехватывает дыхание.
   После продолжительного молчания отец говорит:
   — На прошлой неделе мне попалась на глаза твоя фотография в журнале «People».
   — В каком номере? Я не видел. Кто на обложке?
   — Не знаю. — Отец пристально рассматривает меня. — Кто-то из моих сотрудников обратил на нее мое внимание.
   — Черт побери! — Я бью кулаком по столу. — Вот почему мне срочно нужен пиар-агент.
   — Короче говоря, Виктор, ты находился в шикарном отеле где-то…
   — В шикарном отеле где-то?
   — Да. Где-то в Майами.
   — Я был в отеле? Где-то в Майами?
   — Да. В отеле. Где-то в Майами. И на тебе ничего не было, кроме белых хлопчатобумажных плавок, к тому же очень мокрых…
   — Я хорошо выглядел?
   — На тебе были темные очки. Ты что-то курил — надеюсь, что это была всего лишь сигарета. А руки — на плечах у двух цветущих плейбоевских девок…
   — Как бы я хотел это увидеть, папа!
   — Когда ты ездил в Майами?
   — Я не был в Майами уже много месяцев, — отрезаю я. — Как это печально — ты путаешь собственного сына, плоть от плоти своей, того, кого…
   — Виктор, — спокойно сообщает мне отец, — твое имя значилось в подписи под фотографией.
   — Чувак, по-моему, это был не я.
   — Хорошо, — заходит он с другой стороны, — если это был не ты, Виктор, то кто это был?
   — Придется выяснить, зайка.
   — А как теперь твоя фамилия? — спрашивает он. — По-прежнему Вард?
   — Мне казалось, это ты предложил мне поменять фамилию, брателло.
   — В то время мне казалось, что это — хорошая идея, — бормочет он, аккуратно открывая папку, которая содержит статьи из журналов и мои фотографии.
   — Вот цитата, — говорит мой отец, переворачивая нечеткий факс, — из «New York Times», из рубрики «Стиль». В небольшой заметке о тебе приводятся твои слова: «В утробе любви мы все — как слепые пещерные рыбы». Это правда, Виктор? Можешь ли ты объяснить, что означает термин «утроба» в контексте данного предложения? А также существуют ли в реальности слепые пещерные рыбы?
   — Ну, блин, это же фраза с двойным дном. Чувак, это все — откровенный вымысел, — вздыхаю я. — Журналисты постоянно искажают мои слова.
   — А каковы они были на самом деле?
   — Папа, ну почему ты такой буквалист?
   — Теперь реклама «СК One». Мы видим на ней двух парней — хотя по мне их легко можно принять за двух девок, и — да, да! — они целуются, а ты смотришь на это, положив руки на свою мотню. Почему ты положил их туда? Этот жест означает, что «СК One» — качественный продукт?
   — Секс помогает продажам, чувак.
   — Понимаю.
   — Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.
   — А вот интервью, которое ты дал журналу «Youth Quake» — кстати, прими мои поздравления: на обложке глаза у тебя подведены миленьким таким коричневым карандашом…
   — Это терракота, — вздыхаю я. — Но не суть.
   — …и они спрашивают тебя, с кем бы ты хотел пообедать, и ты отвечаешь: с Foo Fighters, с астрологом Патриком Уокером — который, кстати, уже умер — и (это ведь не опечатка, верно?) с Унабомбером.[56]
   Мы смотрим друг на друга.
   — И что такого? — говорю я.
   — Ты хотел бы пообедать… с Унабомбером? — спрашивает он. — Ты считаешь, что это — важная информация? Ты полагаешь, публике действительно стоит знать об этом?
   — Моим поклонникам — стоит.
   — Еще одна цитата, которую приписывают тебе, если это не очередное искажение: «Вашингтон, округ Колумбия, — самый отстойный город в мире, в котором живут самые отстойные в мире люди».
   — Но папа…
   — Я живу и работаю в Вашингтоне, округ Колумбия. То, что ты говоришь и делаешь, может оказать большое влияние на мою жизнь, а поскольку моя жизнь такова, какова она есть, — влияние это может быть крайне негативным.
   — Папа…
   — Я просто хочу, чтобы ты это помнил.
   — Я тебя умоляю!
   — Тут также сказано, что ты играешь в группе, которая называется Pussy Beat, а прежде она называлась Kitchen Bitch…
   — Мы поменяли название — теперь мы называемся просто Impersonators.
   — О Боже, Виктор, а с какими людьми ты водишься…
   — Папа, когда Чарли и Моник татуировали своего грудного ребенка, я устроил целый скандал. Ну и что? Из-за этого ты считаешь меня преступником?
   — Прибавь к этому то, что, по словам твоей сестры, твои фотографии, не вошедшие в книгу Мадонны, показывают в Интернете.
   — Папа, я держу все под контролем.
   — Откуда ты знаешь, Виктор? — спрашивает он. — Это все дурно пахнет. Очень дурно.
   — Папа, вся жизнь дурно пахнет.
   — Но тебе-то зачем стремиться пахнуть еще дурнее?
   — Итак, ты мне хочешь, в сущности, сказать, что я еще не добился этого?
   — Нет, — говорит он. — Не вполне.
   — Это следует понимать так, что на наличные рассчитывать не приходится?
   — Виктор, прошу тебя, не надо! Мы об этом уже столько раз говорили.
   После непродолжительного молчания я повторяю:
   — Так на наличные рассчитывать не приходится?
   — На мой взгляд, тебе должно хватать содержания.
   — Послушай, Нью-Йорк безумно дорог…
   — Переезжай в другой город.
   — О Господи, посмотри на вещи реально!
   — Что ты от меня хочешь, Виктор?
   — Папа, — шепчу я, — пойми меня: я — банкрот.
   — Через пару дней тебе придет чек.
   — Я уже его потратил.
   — Как ты мог его потратить, если ты его еще даже не получил?
   — Поверь мне, я и сам теряюсь в догадках.
   — Раз в месяц ты получаешь чек, Виктор. Не чаще. Не реже. Понял?
   — Что ж, видимо, придется мне изнасиловать VISA.
   — Блестящая идея, сынок.
   Аманда де Кадене останавливается возле нашего столика, целует меня в губы и уходит, сказав, что мы встретимся вечером, даже не дав мне возможности представить ее моему отцу.
   — Как поживает Хлое? — спрашивает он.

20

   Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, так что я могу заскочить в «Tower Records» до начала репетиции, чтобы прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри группа Sheep — та самая новая альтернативная рок-группа, клип на сингл которой «Diet Coke at the Gap» — стал последним писком моды на MTV в этом месяце, — толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин — вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока — фотографирует их, а на экранах всех мониторов — «Aeon Flux»[57], и я роюсь по полкам магазина, разыскивая новый номер «Youth Quake», чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. В моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, я наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что я страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Не стоит волноваться по пустякам», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», — говорю я ему, вырывая снимок моего тела у него из рук, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем «Tower Records».
   Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, нажимает на кнопки, покачиваясь, — на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что она держит в руках компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.
   — Это дико прикольная запись, — говорю я, показывая на компакт Oasis. — Дорожки три, четыре, пять и десять просто великолепны.
   Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, странное выражение — которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще — появляется у нее на лице, а затем она спрашивает:
   — Разве мы знакомы?
   Но делает она это со слегка насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому я уверенно отвечаю:
   — Знакомы. Лос-Анджелес или Майами — верно?
   — Ничего подобного, — говорит она, и ее взгляд тяжелеет.
   И тут меня озаряет:
   — Ты не училась ли в Кэмдене?
   — Горячее, — отвечает она.
   — Постой! Ты — модель?
   — Нет, — вздыхает она. — Не модель.
   — Но насчет Кэмдена я угадал? — спрашиваю я с надеждой.
   — Да, конечно, — вздыхает она опять.
   — Так-так, туман потихоньку развеивается.
   — Отлично! — Она скрещивает руки на груди.
   — Итак, ты училась в Кэмдене? спрашиваю я, добавив для верности: — Штат Нью-Хемпшир.
   — А что, есть какой-то другой? — нетерпеливо спрашивает она.
   — Эй, зайка, очнись!
   — Ну ладно, — говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. — Спасибо за рецензию на запись, Виктор.
   — Блин, так ты меня знаешь?
   Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda — У нее голубые глаза — и говорит, надув губки:
   — Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.
   — Ну да, — покорно соглашаюсь я. — Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.
   — Ну вот и славненько! — восклицает она. — Ты женился? И кто этот счастливчик?
   — Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, — говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же присвоил себе один из снимков. Заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. — Он, гмм, такой застенчивый, — разъясняю я.
   И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.
   — Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, — говорю я.
   — Давай, — говорит она, явно сдерживаясь, — будь большим мальчиком, попытайся угадать.
   — Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. — Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. — Карен… Нэнси… Джоджо… У тебя не было брата по имени Джо? Я чувствую присутствие «дж». …Эээ, много «дж»… Я вижу… я вижу… я вижу котенка… по кличке Кути?
   Я открываю глаза.
   — Меня зовут Лорен.
   Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.
   — Лорен, верно!
   — Да, — говорит она сурово. — Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?
   У меня перехватывает дыхание от услышанного.
   — Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!
   — Теперь ты понял, кто я? — спрашивает она.
   — Ах, зайка, мне так… — озадаченный, я вынужден оправдываться. — Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…
   — Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлое?
   — Да, да, — говорю я, стараясь успокоиться. — Мы как раз недавно о тебе говорили.
   — Ммм… — И она начинает идти по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами руки по кромке стеллажа и удаляясь, удаляясь от меня.
   Я следую за ней.
   — Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?
   — О чем именно?
   — Не суть, главное, позитивно.
   Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное — глаза, зубы, губы и т. д. — тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.
   — Итак, ты помнишь меня по Кэмдену? — спрашиваю я.
   — О да, — говорит она несколько презрительно. — Я-то тебя помню.
   — Извини, в колледже ты тоже вела себя со мной так, или это я вел себя с тобой по-другому?
   Она останавливается и поворачивается ко мне лицом.
   — Ты что, серьезно не помнишь, кто я такая, Виктор?
   — Почему, помню. Ты — Лорен Хайнд. — Пауза. — Пойми, мы давно не виделись, а клонопин вызывает долговременные провалы в памяти…
   — А мне послышалось — кратковременные…
   — Вот видишь — я уже ничего не помню.
   — О Боже, хватит об этом.
   Она уже собирается отвернуться, когда я спрашиваю:
   — Скажи, а я все такой же?
   Она тщательно изучает меня.
   — Пожалуй, да, как мне кажется. — Она останавливает взгляд на моей голове и внимательно рассматривает лицо. — Ну разве что баков у тебя тогда не было.
   Это брешь в обороне, в которую я тут же устремляюсь.
   — Надо учиться любить свои баки, зайка. Они — твои лучшие друзья. Приласкай их. — Я поворачиваюсь к ней в профиль, наклоняюсь и мурлыкаю.
   Она смотрит на меня как на абсолютного болвана.
   — Что такое? Что с тобой? — удивляюсь я. — Приласкай мои баки, зайка!
   — Приласкать баки?
   — Люди боготворят мои баки, зайка.
   — Ты водишься с людьми, которые боготворят волосы? — спрашивает она чуть ли не в ужасе. — С людьми, которые хотят всю жизнь выглядеть на двадцать лет?
   Я отмахиваюсь от ее вопроса, словно от мухи, и меняю тему.
   — Итак, что же такое творится, Лорен Хайнд? Выглядишь ты просто великолепно. В чем дело? Где ты пропадала?
   Возможно, я неверно выбрал тон, потому что в ответ тут же звучит неизбежное:
   — Я столкнулась с Хлое у Патриции Филд на прошлой неделе, — говорит она.
   — Дома? — спрашиваю я, впечатленный.
   — Нет, — говорит она и как-то странно смотрит на меня, — У нее в магазине, тупица.
   — А! Все равно круто!
   Долгая пауза, в течение которой мимо проходят разнообразные девушки. Пара-другая из них здоровается со мной, но я делаю вид, словно их не замечаю. Лорен провожает их настороженным взглядом, что само по себе хороший знак.
   — Гмм, я не совсем помню, о чем мы сейчас говорили… Пищит пейджер. Я смотрю на экран: Элисон.
   — Кто это? — спрашивает Лорен.
   — Да так, скорее всего очередной звонок, призывающий всех мужчин-моделей объединиться в профсоюз, — пожимаю я плечами и, выдержав небольшую паузу, добавляю: — Я ведь работаю моделью.
   — Профсоюз мужчин-моделей?
   И она снова идет прочь от меня, а я снова следую за ней по пятам.
   — Ты сказала это с какой-то насмешкой в голосе.
   — Мне просто всегда казалось, что в профсоюз могут объединиться только идейные люди, Виктор.
   — Эй, долой темный сарказм из наших классов![58]
    Это просто смешно, — говорит она. — Мне пора идти.
   — Куда?
   — У меня обед с одним человеком.
   — Мужчиной?
   — Виктор!
   — Да ладно, говори…
   — С Бакстером Пристли, если тебе хоть что-то говорит это имя.
   — Ну, здорово, — стенаю я. — Кто такой этот маленький засранец? Послушай, зайка, я тебя умоляю!
   — Виктор, мы с Хлое подруги. Предполагаю, что тебе это известно, — говорит она, глядя мне прямо в глаза. — По крайней мере ты должен был бы это знать.
   — А с чего бы я был должен это знать? — улыбаюсь я.
   — Потому что она — твоя девушка? — неуверенно предполагает она, приоткрыв от удивления рот.
   — И что, это к чему-то повод?
   — Нет, Виктор, это причина. В повод ее превратить пытаешься ты.
   — Ты теряешь контакт со мной, зайка. Похоже, нас обоих глючит.
   — Ну так очнись.
   — Что ты скажешь насчет капуччино?
   — Ты не знаешь подруг твоей девушки? Ты что, с ней вообще ни о чем не разговариваешь? — Видно, что Лорен перестает понимать что бы то ни было. — Какая муха тебя укусила? Боже, зачем я это спрашиваю? Все и так понятно, понятно, понятно… Мне пора.
   — Погоди, постой — я хочу купить вот это. — Я показываю на корзинку с компактами, которую несу в руке. — Пойдем со мной к кассе, а потом я провожу тебя. У меня репетиция группы, но я найду время, чтобы выпить с тобой латте.
   Она колеблется, а затем направляется вслед за мной к кассе. Разумеется, аппарат не принимает мою карточку American Express, я цежу сквозь зубы свое: «Я тебя умоляю!», но Лорен тут же улыбается — и эта улыбка пробуждает во мне смутное dй j а vu — и платит своей карточкой и за свои, и за мои диски, причем даже не говорит ничего насчет того, как и когда я верну ей деньги.
   В магазине так холодно, что все — воздух, витающие в нем звуки, стеллажи с компактами — кажется снежно-белым. Люди проходят мимо, направляясь к соседней кассе, но свет флуоресцентных ламп на потолке, делающий все вокруг плоским, блеклым и бесцветным, не в состоянии справиться с кожей Лорен, которая выглядит как покрытая загаром слоновая кость, и все в ее облике — даже жест, которым она подписывает слип кредитной карточки, — трогает меня так сильно, что я не могу стряхнуть с себя очарования, а музыка, звучащая вокруг, — «Wonderwall»[59] — вызывает у меня такое ощущение, словно я нахожусь под кайфом и полностью оторвался от окружающей действительности. Вожделение — это то, с чем я уже давненько не сталкивался, и вот оно посетило меня в торговом зале «Tower Records», и теперь мне почти невозможно отрешиться от мысли, что Лорен Хайнд — часть моего будущего. Выйдя наружу, я кладу руку ей на поясницу и веду ее через толпу прохожих к повороту на Бродвей. Она оборачивается, пристально смотрит на меня, и я убираю руку.
    Виктор, — начинает она, поняв мое состояние, — я хочу, чтобы ты понимал все правильно. Я встречаюсь с одним человеком.
   — С кем?
   — Это не имеет значения, — отвечает она. — Но я не свободна.
   — Хорошо, но почему ты не хочешь сказать мне, кто он? — спрашиваю я. — Если вдруг им окажется этот прохвост Бакстер Пристли, я даже готов дать тебе тысячу долларов.
   — Боюсь, у тебя нет тысячи долларов.
   — У меня дома есть большая копилка с мелочью…
   — Было очень интересно повидаться с тобой, — обрывает она меня.
   — Брось, давай пойдем выпьем кофе с молоком в «Dean & Deluca». Клевая идея, а?
   — А как же репетиция группы?
   — Этим неудачникам торопиться некуда.
   — А мне есть куда.
   Она поворачивается и уходит. Я догоняю ее, ласково трогаю руку.
   — Погоди, ты придешь на показ Тодда Олдема? Это в шесть. Я там работаю.
   — О Боже, Виктор, очнись, — говорит она, даже не замедляя шага.
   — Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я.
   — Вся эта публика меня не очень интересует.
   — Какая «эта публика», зайка?
   — Та, которую всегда интересует, кто кого трахает, у кого член длиннее, у кого сиськи больше, кто кого знаменитее и так далее.
   Обескураженный, я тем не менее следую за Лорен.
   — Так тебе все это, значит, эээ, не интересно? — кричу я, глядя, как она ловит такси. — У тебя, что, типа, проблемы какие-то?
   — Я опаздываю, Виктор.
   — Эй, оставь мне хотя бы номер телефона.
   Перед тем как Лорен захлопывает дверцу, даже не посмотрев в мою сторону, я успеваю услышать:
   — Возьми его у Хлое.

19

   Хлое и я отправились прошлым сентябрем в Лос-Анджелес по причине, которую мы и сами толком не могли понять, хотя в ретроспективе я теперь понимаю, что это было как-то связано с попыткой спасти наши отношения, к тому же ожидалось, что Хлое будет вести церемонию вручения MTV Awards, от чего у меня сохранились только смутные воспоминания о бесконечных разговорах об «Оскаре», Фриде Кало, мистере Дженкинсе, о том, какого размера член у Двизила Заппы, Шэрон Стоун в пижаме, Эдгар Бронфман-младший, который старался обратить на себя внимание Хлое, две зеленые жевательные конфеты «Juicyfruit» в коробке, которую я держал в руках во время церемонии, и везде была одна только Синди, Синди, Синди, и на всех фотографиях со мной, которые напечатали и в «W», и в «US», и в «Rolling Stone», я держу в руках одну и ту же полупустую бутылку «Evian».
   Мы остановились в «Chateau Marmont» в огромном номере с балконом, который был еще раза в два больше самого номера, и с балкона открывался шикарный вид на западный Лос-Анджелес. Когда Хлое не хотела разговаривать со мной, она кидалась в ванную, включала фен на полную мощь и направляла струю горячего воздуха в мое спокойное, недоуменное лицо. В те недели она звала меня обычно не иначе как «мой маленький зомби». Я в то время пытался получить, но так и не получил роль приятеля героя-наркомана в пилотной серии одного больничного сериала, который так и не сняли, но даже это уже не могло утешить меня, потому что я дошел до такого отчаяния, что начал перечитывать старые интервью с Полой Абдул. Хлое все время «умирала от жажды», нам все время всучивали пригласительные на какие-то беспонтовые просмотры, мы все время недопонимали друг друга, улицы были постоянно — по совершенно непонятной причине — усыпаны конфетти, мы то и дело оказывались на барбекю у Херба Ритца, куда то и дело являлись или Мадонна, или Джош Бролин, или Эми Локайн, или Вероника Уэбб, или Стивен Дорфф, или Эд Лимато, или Ричард Гир, или Лела Рошон, или Асе of Base и где всегда подавали гамбургеры с индейкой, которые мы всегда запивали холодным чаем с соком красного грейпфрута, а по всему городу горели костры, и гигантские световые конусы прожекторов возвещали о близящихся премьерах.
   Когда мы отправились на благотворительный вечер в пользу фонда по борьбе со СПИДом, устроенный Лили Тартикофф в «Barneys», кругом сверкали фотовспышки, и сухая рука Хлое впивалась в мою безвольную конечность, и она сжала ее один только раз — предупредительно, когда репортер с канала Е! спросил меня, зачем я сюда приехал, а я ответил, что мне нужен был повод, чтобы надеть мой смокинг от Versace. Я с трудом одолел несколько крутых лестничных пролетов, ведущих на верхний этаж, но как только я там оказался, Кристиан Слейтер хлопнул своей пятерней по моей, и мы зависли с Деннисом Лири, Хелен Хант, Билли Зейном, Джоули Фишером, Клаудией Шиффер и Мэттью Фоксом. Кто-то показал мне на кого-то еще и прошептал на ухо: «Даже пирсинг ей не помог» — перед тем как снова слиться с толпой. Люди разговаривали о том, кто постриг свои волосы и кто обжег свои пальцы.
   Большинство гостей, слонявшихся по залу, были настроены добродушно и имели здоровый, упитанный и загорелый вид. Другие явно находились в состоянии истерики: их тело покрывали синяки и шишки, и я не мог понять ни слова из того, что они говорили мне, так что я пытался не упускать Хлое из виду, чтобы у нее не возникло соблазна вернуться обратно к своему опасному пристрастию, а на ней были брючки-капри и макияж от Kamali, и она ради этой вечеринки отменила сеанс ароматерапии, о котором я даже и не подозревал, а диета ее сводилась в основном к бесконечным гранитас на основе виноградного или свекольного сока и лимонеллы. Хлое не ответила на телефонные звонки от Ивана Дандо, Роберта Тауна, Дона Симпсона, Виктора Драя, Франка Манкузо-младшего, Шейна Блэка. Хлое постоянно рвала и метала, она купила эстамп Франка Гери[60] где-то штук за тридцать и туманную картину Эда Руши[61] за гораздо большую сумму. Хлое купила также настольные лампы в стиле сегуната работы Люсьена Го[62] и кучу чугунных корзин и отправила все это посылками в Манхэттен. Мы изо всех сил старались оттолкнуть от себя как можно больше людей. Мы много занимались сексом. Все говорили про две тысячи восемнадцатый год. В один день мы решили притвориться привидениями.
   Дани Янсен хотел показать нам какие-то таинственные места, а четыре совершенно разных человека спросили меня, какое мое любимое наземное животное, но поскольку я не знал, какие наземные животные вообще существуют, я не смог им даже соврать. Тусуясь с двумя парнями из Beastie Boys в доме на Серебряном озере, мы повстречались с толпой коротко постриженных блондинок, а также Тамрой Дэйвис, Грегом Киннейром, Дэвидом Финчером и Перри Фарреллом. Тот день прошел под постоянные возгласы «Ммм, а где лед?», поскольку мы все время пили теплую смесь «баккарди» с колой и проклинали налоги. На заднем дворе незаполненный бассейн был забит мусором, а в пустых шезлонгах валялись использованные шприцы. Единственный вопрос, который я задавал в течение всего ужина, был таким: «А почему вы траву покупаете, а не растите сами?» С того места, где я стоял, я видел, как одному из гостей понадобилось примерно десять минут, чтобы отрезать себе кусок сыра. Еще на заднем дворе рядом с загаженным бассейном рос куст, фигурно постриженный под скульптуру Элтона Джона. Мы глотали викодин[63] и слушали записи Velvet Underground эпохи Нико.
    Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, — сказал я.
   — Ой, зайка, посмотри! У тебя за спиной куст в виде Элтона Джона! — откликнулась Хлое.
   Мы снова в номере Chateau: компакты и разодранные упаковки из-под посылок Federal Express разбросаны по всей комнате. Слово «кавардак» лучше всего характеризует состояние наших отношений — по крайней мере так считает Хлое. Мы несколько раз поссорились в пивном ресторане Chaya, три раза в торговом центре Беверли, позже еще один раз в ресторане «Le Colonial» на ужине в честь Ника Кейджа и еще один раз в «House of Blues». Мы постоянно заверяли друг друга в том, что это ничего не значит, что не стоит придавать этому значения, и пошло оно все куда подальше, что было довольно несложно. Во время одной из этих ссор Хлое обозвала меня «батраком», у которого амбиций не больше, чем «у сторожа на автостоянке». Она была одновременно и права, и не права. Если после очередной ссоры мы оказывались в своем номере, то нам некуда было деться, разве что на кухню или на балкон, где постоянно ошивались два попугая — Мигун и Растрепа, он же Лепечущий Идиот. Хлое лежала в постели в одном нижнем белье, в темноте комнаты мерцал свет от экрана телевизора, музыка Cocteau Twins монотонно лилась из динамиков, я же в моменты такого затишья выбирался побродить вокруг бассейна, запивая жевательную резинку «Fruitopia» и листая старый номер «Film Threat» или читая «Последний поворот»[64], бесконечно перечитывая главу под названием «Освобождение от страданий с помощью пластикового пакета». Мы жили на нейтральной полосе.