Страница:
Действовал я просто.
Ювелиру клеветать на меня нужды нет, поэтому ответ напрашивался сам собой – заказ действительно мой, но сделал я его в тот день, когда под предлогом изготовления украшений для Марии Григорьевны, Ксении Борисовны и невесты Федора задумал обчистить царскую сокровищницу, поимев оттуда кучу камней для будущих перстней и колье.
Тогда все сходилось.
В тот день Запон пообещал мне изготовить не меньше трех сотен перстней. Сдал он их мне под счет камней и даже сверх обещанного – аж триста восемнадцать, пояснив, что два загубил непутевый подмастерье, сломав лапки-держатели.
Получалось...
На допросе, который проводил лично я, почти сразу выяснилось, что Дудора, так звали помощника Запона, надул хозяина, толканув перстеньки налево, а вместо них вернул ювелиру кусочки золота, равные по весу перстням, пояснив, что, мол, со злости расплющил их молотком.
При виде дыбы паренек вообще стал словоохотлив до предела, выложив все до донышка. Дескать, очень уж большие деньги пообещал ему хороший знакомец Губач, служивший у боярина... Василия Ивановича Шуйского.
Сам Дудора поначалу колебался, но, как назло, сошлось одно к одному, ибо Губачу тоже не требовалась ни вычурность, ни филигранная отделка – интересовала только скорость исполнения и приличного размера камни.
Пояснил это Губач тем, что он уже давно обхаживает одну купчиху, вот и решил соблазнить ее сразу двумя перстеньками, чтоб она ему отдалась. Соображает баба в цацках плохо, а потому главное, чтоб камешек был не мелким, а оправа толстая, как сама купчиха, вот и все.
Но беда в том, что через два, от силы три дня приезжает муж, а потому надо расстараться побыстрее, а уж он за оплатой не постоит. Ну и, разумеется, Дудора должен о том помалкивать, то есть ничего у него Губач не покупал и вообще к нему не заходил, а то мало ли, дойдет до купца, который лютый ревнивец, и уж тогда пиши пропало...
Вот Дудора и соблазнился.
На полученный щедрый аванс подмастерье быстро прикупил два камешка-рубина нужного размера, вогнал их в оправу и на следующий день отдал заказчику, получив окончательный расчет.
Теперь оставалось не упустить мужичка, которому срочно понадобились перстни, для чего я решил подстраховаться и усадил в лавку к Запону сразу двух своих парней. Еще пятеро приглядывали за входами-выходами.
Знакомец Дудоры появился, как я и предполагал, в тот же вечер.
Убедившись, что в лавке никого, кроме подмастерья, нет и бегло осведомившись насчет двух мальцов, про которых Дудора пояснил, что это новые ученики Запона, так как он сам уходит от хозяина и открывает свое дело, вызвал парня на улицу.
Дескать, надо потолковать насчет еще одного чрезвычайно выгодного заказа.
Дальнейшее прошло как в стандартном детективном кино. Правда, Дудору этот бандит все-таки успел подрезать, но слегка – больше напугал, поскольку, едва блеснул нож, мои снайперы всадили в него сразу две арбалетные стрелы, целясь так, чтоб подранить, но не убить, а еще двое поспешили обезоружить воющего от боли незадачливого киллера.
Этим же вечером несостоявшийся убийца лично предстал пред ясны очи Петра Федоровича.
Но тут я сплоховал.
Надо было довести начатое до конца, но, поприсутствовав на допросе, я уже через полчаса понял – Губач предан своему хозяину не на страх, а на совесть. Получалось, что без вздергивания на дыбу и полосования кнутом не обойтись, а любоваться пытками я как-то еще не научился.
Понимаю, что тут без нее никак и так далее, но все равно смотреть на это было неприятно, а потому я ушел из темницы, бросив на ходу слегка удивленному Басманову, что дальше он пусть как-нибудь сам.
И надо же было такому случиться, что палач не рассчитал своих усилий и первыми же тремя ударами вышиб из обвиняемого дух, заметив в свое оправдание, что тот оказался уж больно хлипок.
Честно говоря, мне как-то плохо верилось, что профессионал, который в своем деле собаку съел, мог так неумело владеть кнутом. Не сходилось оно что-то, но не пойман – не вор.
Впрочем, суд все равно состоялся, причем Дмитрий демонстративно самоустранился от него. Мол, коль покушение готовилось на его священную особу, то он не вправе присутствовать в числе судей и пусть все решает сенат.
Сам Шуйский все отрицал, достаточно ловко выкручиваясь. Дескать, никому он ничего не поручал, а Губача, который действительно служил у него, боярин отпустил на волю еще две седмицы назад, а потому за него не в ответе.
Увы, но и дворня тоже подтвердила, что и впрямь ни в тереме боярина, ни на его подворье они за последние две седмицы Губача не видели.
Более того, Шуйский набрался наглости предположить, что не иначе как дерзкий холоп тут же нанялся к иному хозяину, который и повелел ему совершить это черное дело.
Мало того, так боярин еще высказал собственную догадку. Мол, раза два с тех пор он видел своего бывшего холопа отирающимся поблизости от подворья... князя Мак-Альпина, а теперь мыслит – может, тот ошивался там неспроста?
Однако Басманов немедленно заявил, что он уже опросил дворовых людей князя и Губач ни разу не попадался им на глаза, а потому если и бродил там, то, напротив, со злым умыслом.
Как знать, если бы не его вмешательство, возможно, и меня отволокли бы в пыточную, тем более что настрой у бояр был довольно-таки решительный, особенно у той семерки, которая по моему распоряжению слегка подмела своими бородами мусор на царском дворе.
– А ежели потачку иноземцам давати, то уж своим родовым сам бог велел, – заявил перед вынесением приговора князь Мстиславский, и большинством голосов сената всех трех Шуйских приговорили... к ссылке, ибо вина их, по утверждению князя Воротынского, не доказана.
Против, настаивая на смертной казни, были только «путивльцы» и «кромчане», то есть те, кто перешел на сторону Дмитрия под Кромами, но их оказалось слишком мало.
Сам государь тоже был недоволен этим решением, но, будучи уверен в том, что приговор сената будет суров, он вновь решил сунуть Шуйских под топор чужими руками. Теперь ему осталось лишь скрепя сердце утвердить его, оговорив для себя лишь право попугать старшего из братьев, чтоб впредь даже не помышлял об учинении козней.
Именно потому согласно официальному решению Василий Иванович и был приговорен к плахе. Но бумага с помилованием уже была заготовлена, и, как мне кажется, «попугать» у Дмитрия тоже не получилось, поскольку доброхоты из числа бояр ухитрились известить старшего из Шуйских о том, что казнь будет фиктивной.
Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что именно потому он и вел себя так мужественно на Болоте перед самой казнью – и пощады не просил, и по-прежнему все отрицал, во всеуслышание объявив, что страдает за православный народ безвинно.
Ну а в самый последний момент, когда палач уже бесцеремонно содрал с него кафтан и принялся возиться с ожерельем рубахи[21] – оно никак не хотело расстегиваться, – из Кремля прискакал гонец с помилованием.
Дескать, царь по своему милосердию не желает проливать кровь, а потому заменяет казнь ссылкой Василия Ивановича в Вятку[22] под неусыпный надзор своего верного слуги... Федора Борисовича Годунова.
– А что думает по этому поводу пристав? – полюбопытствовал я часом позже, глядя на взбешенного этим помилованием Басманова, который и был им у Шуйского вместе с боярином Салтыковым.
– Что надо благодарить бога за столь милосердного государя, – мрачно ответил Петр Федорович и смачно, от души выматерился.
– Не боишься, что Годунов войдет в сговор с опальным? – поинтересовался я у самого Дмитрия.
– Бояться престолоблюстителю надобно, – хладнокровно парировал он. – Шуйский – та еще лиса. Ежели вскроется, он сразу поведает, будто нарочно на сговор подбивал, чтоб тайные мысли выведать и тем заслужить себе прощение. – И криво ухмыльнулся. – Да и чего мне опасаться, коль рядом с Годуновым будет за тайного пристава ажно цельный потомок древнего еллинского бога.
– А все-таки зря ты боярам уступил, – не утерпел я. – Надо было тебе самому возглавить суд.
Царь пожал плечами, давая понять, что все равно поезд ушел и назад ничего не вернуть, но затем, очевидно не желая сознаваться в собственном промахе, загадочно покосился на меня и протянул:
– А может, и не зря... Мне вот тут весы твои припомнились. Мнится, что без Шуйских та чаша с боярами излиха полегчает, а кой-кто советовал в равновесии их держати. К тому же и Христос заповедал нам быть милосердными.
– А он не уточнил, что следует остерегаться злоупотреблять милосердием? – язвительно осведомился я, но разговор продолжать не стал – бессмысленно.
Я бы вообще не стал ничего говорить, если бы меня не смущала эта ссылка, точнее, ее место. Возможно, Дмитрий пошутил, но мне всерьез показалось, что присутствие Шуйского в Вятке создаст изрядно неудобств для нас с Федором.
Правильно по сути сказано, что Василий Иванович – лиса. Возможно, даже слишком деликатно. Я бы назвал его кровожадным хорьком. Мы не куры, но эдакий зверь по соседству нам ни к чему.
Однако место ссылки Дмитрий менять не собирался, а потому я завел речь о другом. Мол, учитывая, что владения царевичу выделены, а в Москве ему делать нечего, да и нет у него столько здоровья, чтобы сиживать на царских пирах, дескать, один раз обошлось, но чудеса случаются крайне редко и полагаться на них не хотелось бы, а потому не пора ли нам в путь-дорогу?
Дмитрий возражал, но делал это лениво, вроде как соблюдая вежливость, не больше.
Так хозяева из чувства приличия замечают надоевшему гостю, когда он наконец-то собирается уезжать: «Что, уже (причем даже без знака вопроса). А то погостили бы еще немного. – И поскорее, чтоб не передумал: – Ну нет так нет».
Вот и «красное солнышко» действовало в том же духе.
Дескать, неужто сам Годунов желает поскорее покинуть столицу для последующего прозябания в Костроме, причем даже не дождавшись торжественного венчания Дмитрия на царство.
– Кто дальше от Юпитера, тот дальше и от его молний, – заметил я. – Ты все сильнее клонишься в сторону бояр, а они готовы приложить все силы, чтобы оклеветать царевича, да и меня заодно.
Напомнил я и о том, что прошла уже половина лета, а нам с Годуновым предстоит обустройство в Костроме, что займет немало времени.
Зато в том, что касалось меня, он был настроен куда решительнее. Сразу чувствовалось – он всерьез заинтересован, чтобы я побыл в Москве.
– Эвон сколь ты всего сказывал мне в Серпухове. Выходит, словеса пустые были? – попрекнул он.
Пришлось вскользь заметить, что сопротивление новшествам со стороны высокоуважаемого сената будет куда сильнее, если они вычислят, что все они предлагаются не кем иным, как князем Мак-Альпином.
– Куда проще, государь, наговорить мне все это Басманову или Бучинскому под запись, и пусть все считают, будто это исходит именно от тебя. Сейчас настрой народа таков, что люди с радостью воспримут все что угодно, если оно придумано тобой. Ну а я, понятное дело, молчок.
Понравилось – вон как довольно заерзал на своем кресле, но уже через секунду, встрепенувшись, спохватился и напомнил:
– А как же флот? Ты ж и его мне обещал? Тут одними бумагами не обойтись – умельцы надобны.
– Но и я не мастер-корабел, чтоб строить его.
– И слушать не желаю, – замахал он на меня руками. – Сам зри: во всем тебе уступаю, так что и ты меня удоволь, а потому ничего страшного с твоим ученичком не случится, коли он немного побудет в Костроме без тебя.
Но я прикинул, и получалось, что положить начало всему строительству недолго. Выжать из Дмитрия соответствующие указы, согласно им организовать бригады лесорубов, которых обеспечить всем необходимым – лес действительно надо готовить загодя, и откладывать ни к чему, – и отправить через Власьева людей в ту же Англию за мастерами.
На все про все от силы день-два, не больше – это я про указы, а дальше по-любому надо ждать весны. Вот только как бы уболтать его, чтоб потом он меня не притормозил, а то ведь возьмет и выдаст еще какой-нибудь заказ.
– Нынче же приступлю, – твердо пообещал я. – Вели, чтоб заготовили бумаги на создание...
– То ты с Басмановым обсудишь, – перебил он меня, не желая слушать дальше.
Оно и понятно – всем подавай конечный результат, а нудные промежуточные стадии никого не интересуют. Однако уже на следующий день Дмитрий мрачно заметил:
– И впрямь не след тебя оставлять в Москве. Уж больно много проказ ты учинил. Ныне мне в сенате сразу четверо бояр челом били на то, что ты им превеликую потерьку чести учинил, посчитаться с тобой желают.
Посчитаться, это... Ах да, «божий суд». Ну что ж, дуэль так дуэль. Эка невидаль. И я нахально заявил:
– Мстиславский ладно – он старый совсем, так что по возрасту имеет право выставить вместо себя наемного бойца, а вот прочие пусть сами выходят с саблями.
Дмитрий насмешливо усмехнулся.
– Забыл ты, княже, что хошь и принял нашенскую веру, а покамест в иноземцах пребываешь, потому коли о «божьем суде» помыслил, то напрасно. На таковское, памятуя, как ты с паном Свинкой разделался, и я бы добро дал. Токмо Судебник мово батюшки инако гласит. – И процитировал: – Ежели который человек здешнего государства взыщет на чужеземце или чужеземец на здешнем человеке, и в том дати жеребей... – После чего насмешливо осведомился: – Дальше продолжать ли?
– Не надо, – проворчал я раздосадованно.
Получалось, дело плохо.
Тянуть жребий один раз – и то всего половина шансов на успех, каким атлетом ты ни будь, потому что тут роль играет лишь слепая удача. А тащить его четыре раза кряду все равно что разделить эту половину шансов на столько же частей, то есть выходит... Ну да, чуть больше одного шанса из десяти возможных.
Маловато, что и говорить.
Нет уж, такая рулетка не для меня, но вслух я говорить ничего не стал, вместо этого продолжая спокойно смотреть на государя – что-то еще он мне скажет.
– Я инако сделал, – снисходительно объявил он. – Поведал, что и тебе учиню столь же суровую кару, яко и они Шуйским, а потому удалю тебя с глаз моих прочь. Но, принимая во внимание твои великие заслуги по поддержанию должного порядка в Москве, будет это считаться не ссылкой, а... государевым поручением, ибо назначу тебя за пристава у Федора Борисовича Годунова. Они ж о том не ведали, вот и удоволились таковским. – И зло ухмыльнулся. – Коль по-моему не сотворили, то и по-ихнему не бывать.
Во как здорово! Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Ай да бояре, ай да сукины дети! Вот удружили, сами того не желая! Да и Дмитрий тоже молодчина!
– А еще я им поведал, что ныне же изорву твои вотчинные грамоты, – заметил он, норовя пригасить мою радость, и с иронией добавил: – Но ты не боись – гол яко сокол не останешься. Указ об отнятии у тебя Климянтино и Кологрива подпишу, а Ольховку за тобой оставлю. Не бог весть что, но ты ж у меня бессребреник, яко та белая ворона, потому, мыслится, с тебя и оной деревни довольно будет.
Отлично!
И тут он пальцем в небо.
Плевал я на эти вотчины, зато Ольховка...
Погоди-погоди, а как же Домнино? Но сразу вспомнил, что я ее передал Алехе, и лишний раз порадовался за себя – вовремя сработал.
– Благодарствую, царь-батюшка, – склонился я перед ним в поклоне.
Вообще-то полагалось впасть в уныние, ну хотя бы сделать вид, чтобы порадовать государя, но у меня никак не получалось – веселье упрямо лезло наружу, и поди удержи.
– К тому ж твой отъезд не расходится и с моим желанием, – проворчал он, явно злясь, что и на это мне наплевать. – Я тут вечор подумал и ажно сам себе подивился – и чего это я так рьяно настаивал, чтоб ты остался тут? Если мой друг дружит с моим врагом, то мне не следует водиться с другом. Пожалуй, и впрямь ни к чему допускать до себя муху, коя до того сиживала на змее, пущай и дохлой.
– Пусть так, – с улыбкой согласился я. – Мне-то всегда казалось, что я чуть покрупнее мухи, но раз ты считаешь, что в птеродактили не гожусь, то государю виднее.
– Перодакиль? – оторопел он.
– Это... такой древний... орел, – пояснил я. – Сейчас уже вымер... почти.
– А-а-а, – рассеянно протянул он, потер переносицу и вдруг устало и очень грустно, с какой-то затаенной печалью в голосе осведомился: – Ну а коль теперь мы с тобой уладились, можешь мне как на духу поведать истину? – И заторопился, словно боясь, что пройдет миг-другой и он уже не решится задать этот вопрос: – Почто ты так к Годунову прикипел? Чем он тебе столь шибко угодил, что ты в мою сторону и глядеть не желаешь?
Я немного замялся, но откровенность за откровенность, а там будь что будет.
– Не люблю, когда обижают слабых, – твердо ответил я и посоветовал: – Вспомни Путивль, и ты сам убедишься, что я не лгу. Тогда слаб был ты. Пусть не духом, а по своему положению, но слаб. И я был с тобой. Возможно, что остался бы и дальше, если бы верил тебе, как тогда, но... Мне не хочется быть рядом с тем, кто не всегда держит свое слово.
Он порывисто вскочил на ноги, неловко двинув локтем, отчего резной стул с грохотом повалился на пол. Оглянувшись, он зло пнул его носком сапога, но сразу же, зашипев от боли, нагнулся, потирая ушибленное о неподатливый дуб место.
Я стоял молча, никак не реагируя.
Дмитрий угрюмо покосился на меня – не думаю ли я смеяться, но, не отыскав на моем лице ни тени улыбки, проворчал:
– Можно подумать, что ты его всегда держишь.
– Так я и не говорил, что похож на Иисуса, – пожал плечами я. – Если меня ударить по щеке, я вначале врежу ему от души, потом добавлю и, лишь когда обидчик упадет, подставлю ему другую щеку, да и то лишь чтобы подразнить. Правда, лежачего врага добивать не стану, если только он не подлец. И если уж даю кому слово, то от него не отступаюсь.
– Вот как, – протянул он, выпрямляясь, и задумчиво повторил: – Вот, значит, ты как. Что ж, тогда...
Я насторожился, мысленно ругая себя за чрезмерную искренность, которая как пить дать прямо сейчас мне и аукнется.
– А ведь мне тебя защищать перед боярами не с руки, – вдруг заметил он. – Ежели они не угомонятся да сызнова челом ударят, я уж и не знаю, яко мне быти. Да и на кой мне так уж рьяно на твою заступу вставать, коль ты не мой человек?
Я продолжал хранить молчание. Во-первых, не знал, что ответить, а во-вторых, куда проще дождаться, когда Дмитрий перейдет от риторических вопросов к иным, на которые хочешь не хочешь, а ответ давать потребуется.
– Стало быть, не хотишь близ меня остаться?
– У меня, государь, вообще, признаться, нет никакого желания оставаться в Москве, – по возможности, чтоб не сильно злить, смягчил я свой отказ, и с улыбкой процитировал:
О том, чтобы отдать Речи Посполитой новгород-северские и смоленские земли, понятное дело, разговору быть не может. И без того его батюшке пришлось вернуть обратно всю Ливонию, которую он воевал чуть ли не четверть века, да, как выяснилось, все без пользы. Даже более того, вышел один вред, потому как под конец Иоанн Васильевич вынужден был уступить Баторию и исконно русские города.
Правда, позже их вернул Руси его старший брат Федор Иоаннович, но, думается, и князь Мак-Альпин понимает, что на самом деле главная заслуга в этом, как оно ни прискорбно сознавать, принадлежит Борису Федоровичу Годунову.
И вновь хитрый взгляд в мою сторону.
Я с трудом удержал удивленное восклицание.
Князь Мак-Альпин, конечно, понимает и всецело разделяет это мнение, но с чего бы меня вдруг принялись удостаивать столь честными и нелицеприятными признаниями?!
Видя, что я упорно продолжаю молчать, Дмитрий вдруг резко перевел разговор на... сопляков, которых набрал к себе в ратные холопы царевич и которые вроде бы сейчас выглядят, несмотря на молодость и безродность, совсем неплохо, в чем несомненная заслуга воевод престолоблюстителя.
– Щенки, конечно... – равнодушно протянул он, и тут я не выдержал, прервав молчание.
Хамить не стал, но вежливо поправил:
– Это у дворовых псов щенки, а коли они в выучке у волкодавов, то и сами волкодавы, разве что пока молодые.
– Вот ты и сделай мне изо всех прочих стрельцов таких же волкодавов, – сразу обрадовался он.
– Лета не те, – наотрез отказался я. – К тому же мои гвардейцы по причине своей молодости были как тесто, из которого что хочешь, то и лепи, а уж потом в печь ставь. Стрельцы иное – они давно испеклись, поэтому нужной формы им не придать, как ни старайся.
– Жаль, жаль, – притворно вздохнул он и огорошил меня: – А я вот тут по примеру свово старшего братца, дабы хоть в чем-то словцо перед Жигмонтом сдержать, вознамерился послать Федора Борисовича отнять у свейского короля Карла его часть Ливонии вместях с Нарвой, Ревелем и прочими градами. Поначалу опаска была, вдруг не управится, но, коль у него под рукой эдакий воевода, что сам саблю с конем требует, не желая вонь московскую нюхать, тут совсем иное. Тогда можно и заслать.
Та-ак, кажется, он меня поймал на слове. И что теперь делать? Пояснить, что это была шутка?
– Одного не пойму, – продолжал Дмитрий. – Ежели стрельцы мои тебе не по нраву, то с кем же ты их брать станешь – с одними своими... – И, не договорив, усмешливо закашлялся.
Ну что, думай, парень, только поскорее, поскольку вроде бы филатовское четверостишие тут ни при чем, ибо он, судя по всему, замыслил это гораздо раньше, потому и удерживал меня тут, а теперь, коль ничего не получается, решил поменять главнокомандующего, но не воеводу.
С ответом я не торопился. Тут не семь – семьдесят семь раз отмерить надо, прежде чем хоть что-то ляпнуть, иначе оно слишком дорого встанет. Разве что призвать в союзники... время? Но тогда вначале...
– А тебе какой войны жаждется, государь? – осведомился я. – Той, что твой батюшка десятки лет вел, потеряв многие тысячи людей и такую прорву денег, что и не сосчитать, или иную, которая малой кровью и быстрая, чтоб за год и все твое стало?
– Глупости вопрошаешь, – скривился Дмитрий. – Понятно, что ту, о коей ты последней помянул.
– Что ж, – кивнул я. – Ты хочешь, чтобы я от имени своего ученика дал тебе слово, что через полтора года, следующей зимой, Федор Борисович возглавит своих сопляков и за год отвоюет тебе у шведов все города бывшей Ливонии? Пусть так. Если желаешь, могу это сделать хоть сейчас, или надо, чтобы он сам явился к тебе в палаты?
– Не-эт, – засмеялся Дмитрий и лукаво погрозил мне пальцем. – Про его слово мне неведомо. – И, мстительно прищурившись, язвительно заметил, припомнив мне мою недавнюю откровенность: – Вдруг он как я – ныне пообещал, а к завтрему передумал. Ты лучше свое дай, так-то оно понадежнее. Заодно и мне будет что сказать боярам, кои сызнова челом на тебя бить учнут. Мол, мне князь Мак-Альпин свое верное словцо дал, что свеев за год повоюет, посему готов головой выдать его тому из вас, кто ныне на них отправится да его упредит. Тут уж они вмиг свои челобитные раздерут.
Я глубоко вздохнул и нагнул голову, изображая мучительное колебание и нерешительность, а для верности даже попросил один день на раздумье.
– Да хоть два, – всплеснул руками Дмитрий.
– Два – слишком много, – поправил я его, пояснив: – Истомлюсь в сомнениях. Ответ дам завтра.
Глава 8
Ювелиру клеветать на меня нужды нет, поэтому ответ напрашивался сам собой – заказ действительно мой, но сделал я его в тот день, когда под предлогом изготовления украшений для Марии Григорьевны, Ксении Борисовны и невесты Федора задумал обчистить царскую сокровищницу, поимев оттуда кучу камней для будущих перстней и колье.
Тогда все сходилось.
В тот день Запон пообещал мне изготовить не меньше трех сотен перстней. Сдал он их мне под счет камней и даже сверх обещанного – аж триста восемнадцать, пояснив, что два загубил непутевый подмастерье, сломав лапки-держатели.
Получалось...
На допросе, который проводил лично я, почти сразу выяснилось, что Дудора, так звали помощника Запона, надул хозяина, толканув перстеньки налево, а вместо них вернул ювелиру кусочки золота, равные по весу перстням, пояснив, что, мол, со злости расплющил их молотком.
При виде дыбы паренек вообще стал словоохотлив до предела, выложив все до донышка. Дескать, очень уж большие деньги пообещал ему хороший знакомец Губач, служивший у боярина... Василия Ивановича Шуйского.
Сам Дудора поначалу колебался, но, как назло, сошлось одно к одному, ибо Губачу тоже не требовалась ни вычурность, ни филигранная отделка – интересовала только скорость исполнения и приличного размера камни.
Пояснил это Губач тем, что он уже давно обхаживает одну купчиху, вот и решил соблазнить ее сразу двумя перстеньками, чтоб она ему отдалась. Соображает баба в цацках плохо, а потому главное, чтоб камешек был не мелким, а оправа толстая, как сама купчиха, вот и все.
Но беда в том, что через два, от силы три дня приезжает муж, а потому надо расстараться побыстрее, а уж он за оплатой не постоит. Ну и, разумеется, Дудора должен о том помалкивать, то есть ничего у него Губач не покупал и вообще к нему не заходил, а то мало ли, дойдет до купца, который лютый ревнивец, и уж тогда пиши пропало...
Вот Дудора и соблазнился.
На полученный щедрый аванс подмастерье быстро прикупил два камешка-рубина нужного размера, вогнал их в оправу и на следующий день отдал заказчику, получив окончательный расчет.
Теперь оставалось не упустить мужичка, которому срочно понадобились перстни, для чего я решил подстраховаться и усадил в лавку к Запону сразу двух своих парней. Еще пятеро приглядывали за входами-выходами.
Знакомец Дудоры появился, как я и предполагал, в тот же вечер.
Убедившись, что в лавке никого, кроме подмастерья, нет и бегло осведомившись насчет двух мальцов, про которых Дудора пояснил, что это новые ученики Запона, так как он сам уходит от хозяина и открывает свое дело, вызвал парня на улицу.
Дескать, надо потолковать насчет еще одного чрезвычайно выгодного заказа.
Дальнейшее прошло как в стандартном детективном кино. Правда, Дудору этот бандит все-таки успел подрезать, но слегка – больше напугал, поскольку, едва блеснул нож, мои снайперы всадили в него сразу две арбалетные стрелы, целясь так, чтоб подранить, но не убить, а еще двое поспешили обезоружить воющего от боли незадачливого киллера.
Этим же вечером несостоявшийся убийца лично предстал пред ясны очи Петра Федоровича.
Но тут я сплоховал.
Надо было довести начатое до конца, но, поприсутствовав на допросе, я уже через полчаса понял – Губач предан своему хозяину не на страх, а на совесть. Получалось, что без вздергивания на дыбу и полосования кнутом не обойтись, а любоваться пытками я как-то еще не научился.
Понимаю, что тут без нее никак и так далее, но все равно смотреть на это было неприятно, а потому я ушел из темницы, бросив на ходу слегка удивленному Басманову, что дальше он пусть как-нибудь сам.
И надо же было такому случиться, что палач не рассчитал своих усилий и первыми же тремя ударами вышиб из обвиняемого дух, заметив в свое оправдание, что тот оказался уж больно хлипок.
Честно говоря, мне как-то плохо верилось, что профессионал, который в своем деле собаку съел, мог так неумело владеть кнутом. Не сходилось оно что-то, но не пойман – не вор.
Впрочем, суд все равно состоялся, причем Дмитрий демонстративно самоустранился от него. Мол, коль покушение готовилось на его священную особу, то он не вправе присутствовать в числе судей и пусть все решает сенат.
Сам Шуйский все отрицал, достаточно ловко выкручиваясь. Дескать, никому он ничего не поручал, а Губача, который действительно служил у него, боярин отпустил на волю еще две седмицы назад, а потому за него не в ответе.
Увы, но и дворня тоже подтвердила, что и впрямь ни в тереме боярина, ни на его подворье они за последние две седмицы Губача не видели.
Более того, Шуйский набрался наглости предположить, что не иначе как дерзкий холоп тут же нанялся к иному хозяину, который и повелел ему совершить это черное дело.
Мало того, так боярин еще высказал собственную догадку. Мол, раза два с тех пор он видел своего бывшего холопа отирающимся поблизости от подворья... князя Мак-Альпина, а теперь мыслит – может, тот ошивался там неспроста?
Однако Басманов немедленно заявил, что он уже опросил дворовых людей князя и Губач ни разу не попадался им на глаза, а потому если и бродил там, то, напротив, со злым умыслом.
Как знать, если бы не его вмешательство, возможно, и меня отволокли бы в пыточную, тем более что настрой у бояр был довольно-таки решительный, особенно у той семерки, которая по моему распоряжению слегка подмела своими бородами мусор на царском дворе.
– А ежели потачку иноземцам давати, то уж своим родовым сам бог велел, – заявил перед вынесением приговора князь Мстиславский, и большинством голосов сената всех трех Шуйских приговорили... к ссылке, ибо вина их, по утверждению князя Воротынского, не доказана.
Против, настаивая на смертной казни, были только «путивльцы» и «кромчане», то есть те, кто перешел на сторону Дмитрия под Кромами, но их оказалось слишком мало.
Сам государь тоже был недоволен этим решением, но, будучи уверен в том, что приговор сената будет суров, он вновь решил сунуть Шуйских под топор чужими руками. Теперь ему осталось лишь скрепя сердце утвердить его, оговорив для себя лишь право попугать старшего из братьев, чтоб впредь даже не помышлял об учинении козней.
Именно потому согласно официальному решению Василий Иванович и был приговорен к плахе. Но бумага с помилованием уже была заготовлена, и, как мне кажется, «попугать» у Дмитрия тоже не получилось, поскольку доброхоты из числа бояр ухитрились известить старшего из Шуйских о том, что казнь будет фиктивной.
Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что именно потому он и вел себя так мужественно на Болоте перед самой казнью – и пощады не просил, и по-прежнему все отрицал, во всеуслышание объявив, что страдает за православный народ безвинно.
Ну а в самый последний момент, когда палач уже бесцеремонно содрал с него кафтан и принялся возиться с ожерельем рубахи[21] – оно никак не хотело расстегиваться, – из Кремля прискакал гонец с помилованием.
Дескать, царь по своему милосердию не желает проливать кровь, а потому заменяет казнь ссылкой Василия Ивановича в Вятку[22] под неусыпный надзор своего верного слуги... Федора Борисовича Годунова.
– А что думает по этому поводу пристав? – полюбопытствовал я часом позже, глядя на взбешенного этим помилованием Басманова, который и был им у Шуйского вместе с боярином Салтыковым.
– Что надо благодарить бога за столь милосердного государя, – мрачно ответил Петр Федорович и смачно, от души выматерился.
– Не боишься, что Годунов войдет в сговор с опальным? – поинтересовался я у самого Дмитрия.
– Бояться престолоблюстителю надобно, – хладнокровно парировал он. – Шуйский – та еще лиса. Ежели вскроется, он сразу поведает, будто нарочно на сговор подбивал, чтоб тайные мысли выведать и тем заслужить себе прощение. – И криво ухмыльнулся. – Да и чего мне опасаться, коль рядом с Годуновым будет за тайного пристава ажно цельный потомок древнего еллинского бога.
– А все-таки зря ты боярам уступил, – не утерпел я. – Надо было тебе самому возглавить суд.
Царь пожал плечами, давая понять, что все равно поезд ушел и назад ничего не вернуть, но затем, очевидно не желая сознаваться в собственном промахе, загадочно покосился на меня и протянул:
– А может, и не зря... Мне вот тут весы твои припомнились. Мнится, что без Шуйских та чаша с боярами излиха полегчает, а кой-кто советовал в равновесии их держати. К тому же и Христос заповедал нам быть милосердными.
– А он не уточнил, что следует остерегаться злоупотреблять милосердием? – язвительно осведомился я, но разговор продолжать не стал – бессмысленно.
Я бы вообще не стал ничего говорить, если бы меня не смущала эта ссылка, точнее, ее место. Возможно, Дмитрий пошутил, но мне всерьез показалось, что присутствие Шуйского в Вятке создаст изрядно неудобств для нас с Федором.
Правильно по сути сказано, что Василий Иванович – лиса. Возможно, даже слишком деликатно. Я бы назвал его кровожадным хорьком. Мы не куры, но эдакий зверь по соседству нам ни к чему.
Однако место ссылки Дмитрий менять не собирался, а потому я завел речь о другом. Мол, учитывая, что владения царевичу выделены, а в Москве ему делать нечего, да и нет у него столько здоровья, чтобы сиживать на царских пирах, дескать, один раз обошлось, но чудеса случаются крайне редко и полагаться на них не хотелось бы, а потому не пора ли нам в путь-дорогу?
Дмитрий возражал, но делал это лениво, вроде как соблюдая вежливость, не больше.
Так хозяева из чувства приличия замечают надоевшему гостю, когда он наконец-то собирается уезжать: «Что, уже (причем даже без знака вопроса). А то погостили бы еще немного. – И поскорее, чтоб не передумал: – Ну нет так нет».
Вот и «красное солнышко» действовало в том же духе.
Дескать, неужто сам Годунов желает поскорее покинуть столицу для последующего прозябания в Костроме, причем даже не дождавшись торжественного венчания Дмитрия на царство.
– Кто дальше от Юпитера, тот дальше и от его молний, – заметил я. – Ты все сильнее клонишься в сторону бояр, а они готовы приложить все силы, чтобы оклеветать царевича, да и меня заодно.
Напомнил я и о том, что прошла уже половина лета, а нам с Годуновым предстоит обустройство в Костроме, что займет немало времени.
Зато в том, что касалось меня, он был настроен куда решительнее. Сразу чувствовалось – он всерьез заинтересован, чтобы я побыл в Москве.
– Эвон сколь ты всего сказывал мне в Серпухове. Выходит, словеса пустые были? – попрекнул он.
Пришлось вскользь заметить, что сопротивление новшествам со стороны высокоуважаемого сената будет куда сильнее, если они вычислят, что все они предлагаются не кем иным, как князем Мак-Альпином.
– Куда проще, государь, наговорить мне все это Басманову или Бучинскому под запись, и пусть все считают, будто это исходит именно от тебя. Сейчас настрой народа таков, что люди с радостью воспримут все что угодно, если оно придумано тобой. Ну а я, понятное дело, молчок.
Понравилось – вон как довольно заерзал на своем кресле, но уже через секунду, встрепенувшись, спохватился и напомнил:
– А как же флот? Ты ж и его мне обещал? Тут одними бумагами не обойтись – умельцы надобны.
– Но и я не мастер-корабел, чтоб строить его.
– И слушать не желаю, – замахал он на меня руками. – Сам зри: во всем тебе уступаю, так что и ты меня удоволь, а потому ничего страшного с твоим ученичком не случится, коли он немного побудет в Костроме без тебя.
Вот так вот – ни больше ни меньше – подай ему эскадру и все тут. Круто берет монарх. А откуда я ее – из-за пазухи, что ли, – выну?
Раздобудь мне лучше флот —
Али лодку, али плот,
Раз уж ты такой искусный
В энтом деле полиглот![23]
Но я прикинул, и получалось, что положить начало всему строительству недолго. Выжать из Дмитрия соответствующие указы, согласно им организовать бригады лесорубов, которых обеспечить всем необходимым – лес действительно надо готовить загодя, и откладывать ни к чему, – и отправить через Власьева людей в ту же Англию за мастерами.
На все про все от силы день-два, не больше – это я про указы, а дальше по-любому надо ждать весны. Вот только как бы уболтать его, чтоб потом он меня не притормозил, а то ведь возьмет и выдаст еще какой-нибудь заказ.
– Нынче же приступлю, – твердо пообещал я. – Вели, чтоб заготовили бумаги на создание...
– То ты с Басмановым обсудишь, – перебил он меня, не желая слушать дальше.
Оно и понятно – всем подавай конечный результат, а нудные промежуточные стадии никого не интересуют. Однако уже на следующий день Дмитрий мрачно заметил:
– И впрямь не след тебя оставлять в Москве. Уж больно много проказ ты учинил. Ныне мне в сенате сразу четверо бояр челом били на то, что ты им превеликую потерьку чести учинил, посчитаться с тобой желают.
Посчитаться, это... Ах да, «божий суд». Ну что ж, дуэль так дуэль. Эка невидаль. И я нахально заявил:
– Мстиславский ладно – он старый совсем, так что по возрасту имеет право выставить вместо себя наемного бойца, а вот прочие пусть сами выходят с саблями.
Дмитрий насмешливо усмехнулся.
– Забыл ты, княже, что хошь и принял нашенскую веру, а покамест в иноземцах пребываешь, потому коли о «божьем суде» помыслил, то напрасно. На таковское, памятуя, как ты с паном Свинкой разделался, и я бы добро дал. Токмо Судебник мово батюшки инако гласит. – И процитировал: – Ежели который человек здешнего государства взыщет на чужеземце или чужеземец на здешнем человеке, и в том дати жеребей... – После чего насмешливо осведомился: – Дальше продолжать ли?
– Не надо, – проворчал я раздосадованно.
Получалось, дело плохо.
Тянуть жребий один раз – и то всего половина шансов на успех, каким атлетом ты ни будь, потому что тут роль играет лишь слепая удача. А тащить его четыре раза кряду все равно что разделить эту половину шансов на столько же частей, то есть выходит... Ну да, чуть больше одного шанса из десяти возможных.
Маловато, что и говорить.
Нет уж, такая рулетка не для меня, но вслух я говорить ничего не стал, вместо этого продолжая спокойно смотреть на государя – что-то еще он мне скажет.
– Я инако сделал, – снисходительно объявил он. – Поведал, что и тебе учиню столь же суровую кару, яко и они Шуйским, а потому удалю тебя с глаз моих прочь. Но, принимая во внимание твои великие заслуги по поддержанию должного порядка в Москве, будет это считаться не ссылкой, а... государевым поручением, ибо назначу тебя за пристава у Федора Борисовича Годунова. Они ж о том не ведали, вот и удоволились таковским. – И зло ухмыльнулся. – Коль по-моему не сотворили, то и по-ихнему не бывать.
Во как здорово! Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Ай да бояре, ай да сукины дети! Вот удружили, сами того не желая! Да и Дмитрий тоже молодчина!
– А еще я им поведал, что ныне же изорву твои вотчинные грамоты, – заметил он, норовя пригасить мою радость, и с иронией добавил: – Но ты не боись – гол яко сокол не останешься. Указ об отнятии у тебя Климянтино и Кологрива подпишу, а Ольховку за тобой оставлю. Не бог весть что, но ты ж у меня бессребреник, яко та белая ворона, потому, мыслится, с тебя и оной деревни довольно будет.
Отлично!
И тут он пальцем в небо.
Плевал я на эти вотчины, зато Ольховка...
Погоди-погоди, а как же Домнино? Но сразу вспомнил, что я ее передал Алехе, и лишний раз порадовался за себя – вовремя сработал.
– Благодарствую, царь-батюшка, – склонился я перед ним в поклоне.
Вообще-то полагалось впасть в уныние, ну хотя бы сделать вид, чтобы порадовать государя, но у меня никак не получалось – веселье упрямо лезло наружу, и поди удержи.
– К тому ж твой отъезд не расходится и с моим желанием, – проворчал он, явно злясь, что и на это мне наплевать. – Я тут вечор подумал и ажно сам себе подивился – и чего это я так рьяно настаивал, чтоб ты остался тут? Если мой друг дружит с моим врагом, то мне не следует водиться с другом. Пожалуй, и впрямь ни к чему допускать до себя муху, коя до того сиживала на змее, пущай и дохлой.
– Пусть так, – с улыбкой согласился я. – Мне-то всегда казалось, что я чуть покрупнее мухи, но раз ты считаешь, что в птеродактили не гожусь, то государю виднее.
– Перодакиль? – оторопел он.
– Это... такой древний... орел, – пояснил я. – Сейчас уже вымер... почти.
– А-а-а, – рассеянно протянул он, потер переносицу и вдруг устало и очень грустно, с какой-то затаенной печалью в голосе осведомился: – Ну а коль теперь мы с тобой уладились, можешь мне как на духу поведать истину? – И заторопился, словно боясь, что пройдет миг-другой и он уже не решится задать этот вопрос: – Почто ты так к Годунову прикипел? Чем он тебе столь шибко угодил, что ты в мою сторону и глядеть не желаешь?
Я немного замялся, но откровенность за откровенность, а там будь что будет.
– Не люблю, когда обижают слабых, – твердо ответил я и посоветовал: – Вспомни Путивль, и ты сам убедишься, что я не лгу. Тогда слаб был ты. Пусть не духом, а по своему положению, но слаб. И я был с тобой. Возможно, что остался бы и дальше, если бы верил тебе, как тогда, но... Мне не хочется быть рядом с тем, кто не всегда держит свое слово.
Он порывисто вскочил на ноги, неловко двинув локтем, отчего резной стул с грохотом повалился на пол. Оглянувшись, он зло пнул его носком сапога, но сразу же, зашипев от боли, нагнулся, потирая ушибленное о неподатливый дуб место.
Я стоял молча, никак не реагируя.
Дмитрий угрюмо покосился на меня – не думаю ли я смеяться, но, не отыскав на моем лице ни тени улыбки, проворчал:
– Можно подумать, что ты его всегда держишь.
– Так я и не говорил, что похож на Иисуса, – пожал плечами я. – Если меня ударить по щеке, я вначале врежу ему от души, потом добавлю и, лишь когда обидчик упадет, подставлю ему другую щеку, да и то лишь чтобы подразнить. Правда, лежачего врага добивать не стану, если только он не подлец. И если уж даю кому слово, то от него не отступаюсь.
– Вот как, – протянул он, выпрямляясь, и задумчиво повторил: – Вот, значит, ты как. Что ж, тогда...
Я насторожился, мысленно ругая себя за чрезмерную искренность, которая как пить дать прямо сейчас мне и аукнется.
– А ведь мне тебя защищать перед боярами не с руки, – вдруг заметил он. – Ежели они не угомонятся да сызнова челом ударят, я уж и не знаю, яко мне быти. Да и на кой мне так уж рьяно на твою заступу вставать, коль ты не мой человек?
Я продолжал хранить молчание. Во-первых, не знал, что ответить, а во-вторых, куда проще дождаться, когда Дмитрий перейдет от риторических вопросов к иным, на которые хочешь не хочешь, а ответ давать потребуется.
– Стало быть, не хотишь близ меня остаться?
– У меня, государь, вообще, признаться, нет никакого желания оставаться в Москве, – по возможности, чтоб не сильно злить, смягчил я свой отказ, и с улыбкой процитировал:
Он опешил, но затем как-то с интересом посмотрел на меня, склонив голову, и зачем-то заговорил со мной, причем предельно откровенно, о польском короле Сигизмунде, который поддержал его в трудный час, и теперь он, как порядочный человек, должен выполнить хоть часть своих обещаний, которые ему дал в свое время.
Мне бы саблю да коня —
Да на линию огня!
А дворцовые интрижки —
Энто все не про меня![24]
О том, чтобы отдать Речи Посполитой новгород-северские и смоленские земли, понятное дело, разговору быть не может. И без того его батюшке пришлось вернуть обратно всю Ливонию, которую он воевал чуть ли не четверть века, да, как выяснилось, все без пользы. Даже более того, вышел один вред, потому как под конец Иоанн Васильевич вынужден был уступить Баторию и исконно русские города.
Правда, позже их вернул Руси его старший брат Федор Иоаннович, но, думается, и князь Мак-Альпин понимает, что на самом деле главная заслуга в этом, как оно ни прискорбно сознавать, принадлежит Борису Федоровичу Годунову.
И вновь хитрый взгляд в мою сторону.
Я с трудом удержал удивленное восклицание.
Князь Мак-Альпин, конечно, понимает и всецело разделяет это мнение, но с чего бы меня вдруг принялись удостаивать столь честными и нелицеприятными признаниями?!
Видя, что я упорно продолжаю молчать, Дмитрий вдруг резко перевел разговор на... сопляков, которых набрал к себе в ратные холопы царевич и которые вроде бы сейчас выглядят, несмотря на молодость и безродность, совсем неплохо, в чем несомненная заслуга воевод престолоблюстителя.
– Щенки, конечно... – равнодушно протянул он, и тут я не выдержал, прервав молчание.
Хамить не стал, но вежливо поправил:
– Это у дворовых псов щенки, а коли они в выучке у волкодавов, то и сами волкодавы, разве что пока молодые.
– Вот ты и сделай мне изо всех прочих стрельцов таких же волкодавов, – сразу обрадовался он.
– Лета не те, – наотрез отказался я. – К тому же мои гвардейцы по причине своей молодости были как тесто, из которого что хочешь, то и лепи, а уж потом в печь ставь. Стрельцы иное – они давно испеклись, поэтому нужной формы им не придать, как ни старайся.
– Жаль, жаль, – притворно вздохнул он и огорошил меня: – А я вот тут по примеру свово старшего братца, дабы хоть в чем-то словцо перед Жигмонтом сдержать, вознамерился послать Федора Борисовича отнять у свейского короля Карла его часть Ливонии вместях с Нарвой, Ревелем и прочими градами. Поначалу опаска была, вдруг не управится, но, коль у него под рукой эдакий воевода, что сам саблю с конем требует, не желая вонь московскую нюхать, тут совсем иное. Тогда можно и заслать.
Та-ак, кажется, он меня поймал на слове. И что теперь делать? Пояснить, что это была шутка?
– Одного не пойму, – продолжал Дмитрий. – Ежели стрельцы мои тебе не по нраву, то с кем же ты их брать станешь – с одними своими... – И, не договорив, усмешливо закашлялся.
Ну что, думай, парень, только поскорее, поскольку вроде бы филатовское четверостишие тут ни при чем, ибо он, судя по всему, замыслил это гораздо раньше, потому и удерживал меня тут, а теперь, коль ничего не получается, решил поменять главнокомандующего, но не воеводу.
С ответом я не торопился. Тут не семь – семьдесят семь раз отмерить надо, прежде чем хоть что-то ляпнуть, иначе оно слишком дорого встанет. Разве что призвать в союзники... время? Но тогда вначале...
– А тебе какой войны жаждется, государь? – осведомился я. – Той, что твой батюшка десятки лет вел, потеряв многие тысячи людей и такую прорву денег, что и не сосчитать, или иную, которая малой кровью и быстрая, чтоб за год и все твое стало?
– Глупости вопрошаешь, – скривился Дмитрий. – Понятно, что ту, о коей ты последней помянул.
– Что ж, – кивнул я. – Ты хочешь, чтобы я от имени своего ученика дал тебе слово, что через полтора года, следующей зимой, Федор Борисович возглавит своих сопляков и за год отвоюет тебе у шведов все города бывшей Ливонии? Пусть так. Если желаешь, могу это сделать хоть сейчас, или надо, чтобы он сам явился к тебе в палаты?
– Не-эт, – засмеялся Дмитрий и лукаво погрозил мне пальцем. – Про его слово мне неведомо. – И, мстительно прищурившись, язвительно заметил, припомнив мне мою недавнюю откровенность: – Вдруг он как я – ныне пообещал, а к завтрему передумал. Ты лучше свое дай, так-то оно понадежнее. Заодно и мне будет что сказать боярам, кои сызнова челом на тебя бить учнут. Мол, мне князь Мак-Альпин свое верное словцо дал, что свеев за год повоюет, посему готов головой выдать его тому из вас, кто ныне на них отправится да его упредит. Тут уж они вмиг свои челобитные раздерут.
Я глубоко вздохнул и нагнул голову, изображая мучительное колебание и нерешительность, а для верности даже попросил один день на раздумье.
– Да хоть два, – всплеснул руками Дмитрий.
– Два – слишком много, – поправил я его, пояснив: – Истомлюсь в сомнениях. Ответ дам завтра.
Глава 8
...и новые каверзы государя
На самом деле решал я недолго – от силы часа два.
Для начала прикинул, насколько реальна возможность, что Дмитрия не угрохают за эти полтора года. Получалось, что шансы уцелеть у него имеются. Небольшие, учитывая, насколько сильно он подчас зарывается, даже куда меньше, чем у меня на вытяжку четырех счастливых жребиев кряду, но все равно есть.
Следовательно, на всякий случай надо рассматривать войну со шведами как вполне реальную. Так-так. А насколько реально выиграть ее, да еще в столь короткие сроки?
Я припомнил карту, которую как-то разглядывал в Думной келье вместе с Борисом Федоровичем. Согласно ей получалось, что шведская Прибалтика включает в себя практически всю нынешнюю Эстонию. В принципе не так уж много.
Это ведь лишь звучит немного страшновато – вся Эстония, а что она собой сейчас представляет, если разобраться, – так, банановая республика, только еще хуже, поскольку не просто такая же мелкая, но и вообще бесполезная, ибо там даже бананы не растут.
Недоразумение господне.
Вся польза от него – выход к Балтийскому морю, да и то сомнительная. Выход-то этот у Руси и так имеется, причем испокон веков, а сейчас сразу два – через реку Нарву, где напротив одноименного шведского города стоит мощная русская крепость Ивангород, и через Неву.
Для начала прикинул, насколько реальна возможность, что Дмитрия не угрохают за эти полтора года. Получалось, что шансы уцелеть у него имеются. Небольшие, учитывая, насколько сильно он подчас зарывается, даже куда меньше, чем у меня на вытяжку четырех счастливых жребиев кряду, но все равно есть.
Следовательно, на всякий случай надо рассматривать войну со шведами как вполне реальную. Так-так. А насколько реально выиграть ее, да еще в столь короткие сроки?
Я припомнил карту, которую как-то разглядывал в Думной келье вместе с Борисом Федоровичем. Согласно ей получалось, что шведская Прибалтика включает в себя практически всю нынешнюю Эстонию. В принципе не так уж много.
Это ведь лишь звучит немного страшновато – вся Эстония, а что она собой сейчас представляет, если разобраться, – так, банановая республика, только еще хуже, поскольку не просто такая же мелкая, но и вообще бесполезная, ибо там даже бананы не растут.
Недоразумение господне.
Вся польза от него – выход к Балтийскому морю, да и то сомнительная. Выход-то этот у Руси и так имеется, причем испокон веков, а сейчас сразу два – через реку Нарву, где напротив одноименного шведского города стоит мощная русская крепость Ивангород, и через Неву.