Страница:
Ай да молодец! Вовремя помог мне, направил эмоции в нужную сторону.
Ладно, за мной не заржавеет.
А вот уже и несут шкатулку. Совсем прекрасно. Теперь лишь бы не перепутать – грамоток ведь две. Хорошо хоть, что имеется существенное отличие – на второй, что написана позже, вислая печать на шнурке, а потому я протянул руку к другой, но тут же передумал.
Читать мне ее все равно не надо, а выглядит вторая со своей висюлькой куда солиднее. Подняв ее вверх, чтоб было всем видно, я продолжил:
– В благодарность за то, что Федор Борисович решил не противиться истинному государю, кой ныне идет на Москву занять престол, каковой ему дарован по праву рождения, и по доброй воле уступает свое царство законному наследнику, наш светлый государь Димитрий Иоаннович…
Я говорил и физически ощущал, как мой ученик недоумевающе уставился на меня. Даже зачесалось где-то в районе лопаток.
Да уж, разговор мне предстоит нелегкий. Но это тоже потом, только бы успеть уложиться, потому что со временем получался жуткий цейтнот, даже цейтнотище, следовательно, нужно закругляться.
– …и жалует его своими милостями и щедротами, – проорал я. – А саму грамоту зачтем нынче же… с Царева места, – вовремя поправился я, вспомнив, как тут именовали Лобное.
Между прочим, справедливо именовали. Если на него посмотреть – ничего общего с тяжелым, монументальным возвышением из дикого камня, которое привычно для глаз столичного жителя двадцать первого века.
Ныне же оно – обычная беседка, сложенная из красного кирпича, с аккуратным деревянным навесом на столбиках, богато украшенных причудливой резьбой.
Какое уж тут Лобное – название, которое в моем мозгу прочно ассоциировалось с казнями. Для этой милой беседки и впрямь больше подходило – Царево.
Впрочем, и казни тоже лишь грядут в перспективе, поскольку пока что преступников отводили на Болото, а оно хоть и недалеко от Кремля, но расположено совсем в другом направлении, аж в Замоскворечье.
Именно потому я и сам узнал, что Лобное и есть Царево, совсем недавно, да и то случайно, а до того думал, что это два разных места.
– А когда?! – выкрикнул кто-то из толпы.
– Поначалу надлежит отслужить обедню, а уж потом, получив отпущение грехов, все оглашать, – витиевато заметил я, норовя выгадать побольше времени. – Да и Федор Борисович, сами зрите, еле на ногах стоит. Пусть хоть чуть-чуть в себя придет, а там и выйдет к народу. Пока же, люд православный, ступайте каждый оповестить своих знакомцев да соседей по улице, чтоб после обедни все собрались на Пожаре…
– А пошто теперь не зачесть?! – раздался нетерпеливый выкрик из толпы.
– А потому, что слово государя по десять раз трепать негоже, – парировал я и поторопил: – Солнышко уже эвон где, а потому поспеши, народ, дабы все собрались.
– Дак а пошто бояре поутру на подворье явились? – не унимался любопытный.
– Хотели вас с государем рассорить. Мыслили тайно убить безвинных, а людям поведать, будто так Дмитрий Иоаннович повелел. Пущай народ решит, что государь жестокосердный и ждать от него благ и легот всяких не след. Потому поначалу мы отслужим благодарственный молебен по случаю избавления Федора Борисовича от лютой смерти, а уж потом…
– У-у-у! – угрожающе пронеслось по толпе.
– А кто… – начал было еще один, но я перебил:
– Всех злоумышленников тоже выведем к Цареву месту, так что там всех увидите, и, яко порешите их казнить[8], так и учиним – авось от него до Болота недалече.
– А чего ждать-то?!
– Тут же порешить!
– Немедля!
Выкрики радовали. Народ настроен зло и решительно, но, увы, – слишком мало людей, негде разгуляться, так что придется отложить.
Для надежности.
Да и дело у меня к будущим покойникам. Пока они живые, надо бы с них кое-что содрать.
– Тут негоже, – ответил я. – Вас эвон сколько, а судить всем миром надо. Так что на Пожаре все разом и решим.
– А ты сам откель будешь? – выскочил еще один. – А то нам невдомек.
Нет, ну достали вы меня, ребятки. Все расскажи, покажи и дай на зуб попробовать. Рявкнуть бы на них сейчас что-то вроде:
– Зовут меня князем Мак-Альпином. Сам я из земель шкоцких. Здесь был учителем Федора Борисовича. Пока учил его, успел возлюбить Русь и людей ее, но, прослышав о Дмитрии Иоанновиче, уехал в Путивль. Веры я был лютерской, но не далее как три месяца назад принял святую истинную, перейдя в православие. А крестил меня сам пресветлый государь Дмитрий Иоаннович, так что ныне я с вами не токмо телом пребываю, но и душой. – И размашисто перекрестился.
– О-о-о! – раздалось одобрительное.
– А чаво плечо перемотано? – не унимались любопытствующие.
– Бояр уговаривал воле государя Дмитрия Иоанновича покориться, вот и…
– Сразу видать, уговорил, – констатировал кто-то невидимый, и сразу вслед за этим раздался дружный хохот.
Ну вот и хорошо – пока люди смеются, царевичу бояться нечего.
Думается, что наше общение затянулось бы и еще, но вновь выручил Игнашка.
– Да чего ж стоим-то, православные?! – завопил он. – Аль не слыхали, чаво князь повелел, коего сам царь прислал?! Айда по домам Москву подымать! – И подал пример, заторопившись прочь, заодно не просто распихивая людей на своем пути, но и подталкивая их в сторону ворот.
– Дубец, – негромко окликнул я. – Видишь того, кто первым пошел? – И напомнил: – Наш попутчик, с ним мы по дороге в Путивль князя Дугласа лечили медом с банькой.
Тот кивнул.
– Незаметно догони и шепни: «Князь князя на беседу зовет», чтоб он за тобой пошел, а сам опять сюда и дождись его у крыльца. Если в трапезной меня не будет, поднимись на половину Федора Борисовича – значит, я там.
Тот опрометью метнулся вниз, от усердия едва не загремев по ступенькам.
– А теперь с тобой разговор будет, Федор Борисович, – повернулся я к Годунову. – Вижу, что удивлен ты моими речами, потому придется кое-что объяснить, но потом.
Федор оставался на месте, набычившись и сурово глядя на меня исподлобья.
– Так ты, выходит, и впрямь… – медленно протянул он.
– Впрямь, – кивнул я.
Он горько усмехнулся:
– А пошто спасал тогда? Жаль взяла?
– Знаешь, сейчас не время и не место для объяснений, так что давай-ка ты в свою опочивальню, чтоб никто не мешал, да соберись с мыслями, – мягко заметил я. – Помнишь, как я учил? Если хочешь получить правильные ответы, научись правильно спрашивать. Вот и подготовься, а то у меня тут дел уйма, а времени до обедни – увы.
Оставшись в трапезной, я потер виски, пытаясь собраться с мыслями и сосредоточиться на предстоящих делах, чтобы ничего не упустить.
Но вначале предстояло дать распоряжение о должном лечении Архипушки – того самого мальчишки-альбиноса, который единственный кинулся спасать сына своего государя, и о достойном погребении Квентина.
Я направился к шотландцу, чтоб еще раз мысленно попросить прощения за плохие мысли о нем, но дойти не успел.
– А ведь он живой… – раздалось изумленное.
Глава 2
Ладно, за мной не заржавеет.
А вот уже и несут шкатулку. Совсем прекрасно. Теперь лишь бы не перепутать – грамоток ведь две. Хорошо хоть, что имеется существенное отличие – на второй, что написана позже, вислая печать на шнурке, а потому я протянул руку к другой, но тут же передумал.
Читать мне ее все равно не надо, а выглядит вторая со своей висюлькой куда солиднее. Подняв ее вверх, чтоб было всем видно, я продолжил:
– В благодарность за то, что Федор Борисович решил не противиться истинному государю, кой ныне идет на Москву занять престол, каковой ему дарован по праву рождения, и по доброй воле уступает свое царство законному наследнику, наш светлый государь Димитрий Иоаннович…
Я говорил и физически ощущал, как мой ученик недоумевающе уставился на меня. Даже зачесалось где-то в районе лопаток.
Да уж, разговор мне предстоит нелегкий. Но это тоже потом, только бы успеть уложиться, потому что со временем получался жуткий цейтнот, даже цейтнотище, следовательно, нужно закругляться.
– …и жалует его своими милостями и щедротами, – проорал я. – А саму грамоту зачтем нынче же… с Царева места, – вовремя поправился я, вспомнив, как тут именовали Лобное.
Между прочим, справедливо именовали. Если на него посмотреть – ничего общего с тяжелым, монументальным возвышением из дикого камня, которое привычно для глаз столичного жителя двадцать первого века.
Ныне же оно – обычная беседка, сложенная из красного кирпича, с аккуратным деревянным навесом на столбиках, богато украшенных причудливой резьбой.
Какое уж тут Лобное – название, которое в моем мозгу прочно ассоциировалось с казнями. Для этой милой беседки и впрямь больше подходило – Царево.
Впрочем, и казни тоже лишь грядут в перспективе, поскольку пока что преступников отводили на Болото, а оно хоть и недалеко от Кремля, но расположено совсем в другом направлении, аж в Замоскворечье.
Именно потому я и сам узнал, что Лобное и есть Царево, совсем недавно, да и то случайно, а до того думал, что это два разных места.
– А когда?! – выкрикнул кто-то из толпы.
– Поначалу надлежит отслужить обедню, а уж потом, получив отпущение грехов, все оглашать, – витиевато заметил я, норовя выгадать побольше времени. – Да и Федор Борисович, сами зрите, еле на ногах стоит. Пусть хоть чуть-чуть в себя придет, а там и выйдет к народу. Пока же, люд православный, ступайте каждый оповестить своих знакомцев да соседей по улице, чтоб после обедни все собрались на Пожаре…
– А пошто теперь не зачесть?! – раздался нетерпеливый выкрик из толпы.
– А потому, что слово государя по десять раз трепать негоже, – парировал я и поторопил: – Солнышко уже эвон где, а потому поспеши, народ, дабы все собрались.
– Дак а пошто бояре поутру на подворье явились? – не унимался любопытный.
– Хотели вас с государем рассорить. Мыслили тайно убить безвинных, а людям поведать, будто так Дмитрий Иоаннович повелел. Пущай народ решит, что государь жестокосердный и ждать от него благ и легот всяких не след. Потому поначалу мы отслужим благодарственный молебен по случаю избавления Федора Борисовича от лютой смерти, а уж потом…
– У-у-у! – угрожающе пронеслось по толпе.
– А кто… – начал было еще один, но я перебил:
– Всех злоумышленников тоже выведем к Цареву месту, так что там всех увидите, и, яко порешите их казнить[8], так и учиним – авось от него до Болота недалече.
– А чего ждать-то?!
– Тут же порешить!
– Немедля!
Выкрики радовали. Народ настроен зло и решительно, но, увы, – слишком мало людей, негде разгуляться, так что придется отложить.
Для надежности.
Да и дело у меня к будущим покойникам. Пока они живые, надо бы с них кое-что содрать.
– Тут негоже, – ответил я. – Вас эвон сколько, а судить всем миром надо. Так что на Пожаре все разом и решим.
– А ты сам откель будешь? – выскочил еще один. – А то нам невдомек.
Нет, ну достали вы меня, ребятки. Все расскажи, покажи и дай на зуб попробовать. Рявкнуть бы на них сейчас что-то вроде:
Но обижать будущих союзников нельзя. Да и не напугаешь их этим. Не знают они, что такое Колыма, так что придется терпеть, все вопросы внимательно выслушивать и… вежливо отвечать.
Кто хотит на Колыму —
Выходи по одному!
Там у вас в момент наступит
Просветление в уму![9]
– Зовут меня князем Мак-Альпином. Сам я из земель шкоцких. Здесь был учителем Федора Борисовича. Пока учил его, успел возлюбить Русь и людей ее, но, прослышав о Дмитрии Иоанновиче, уехал в Путивль. Веры я был лютерской, но не далее как три месяца назад принял святую истинную, перейдя в православие. А крестил меня сам пресветлый государь Дмитрий Иоаннович, так что ныне я с вами не токмо телом пребываю, но и душой. – И размашисто перекрестился.
– О-о-о! – раздалось одобрительное.
– А чаво плечо перемотано? – не унимались любопытствующие.
– Бояр уговаривал воле государя Дмитрия Иоанновича покориться, вот и…
– Сразу видать, уговорил, – констатировал кто-то невидимый, и сразу вслед за этим раздался дружный хохот.
Ну вот и хорошо – пока люди смеются, царевичу бояться нечего.
Думается, что наше общение затянулось бы и еще, но вновь выручил Игнашка.
– Да чего ж стоим-то, православные?! – завопил он. – Аль не слыхали, чаво князь повелел, коего сам царь прислал?! Айда по домам Москву подымать! – И подал пример, заторопившись прочь, заодно не просто распихивая людей на своем пути, но и подталкивая их в сторону ворот.
– Дубец, – негромко окликнул я. – Видишь того, кто первым пошел? – И напомнил: – Наш попутчик, с ним мы по дороге в Путивль князя Дугласа лечили медом с банькой.
Тот кивнул.
– Незаметно догони и шепни: «Князь князя на беседу зовет», чтоб он за тобой пошел, а сам опять сюда и дождись его у крыльца. Если в трапезной меня не будет, поднимись на половину Федора Борисовича – значит, я там.
Тот опрометью метнулся вниз, от усердия едва не загремев по ступенькам.
– А теперь с тобой разговор будет, Федор Борисович, – повернулся я к Годунову. – Вижу, что удивлен ты моими речами, потому придется кое-что объяснить, но потом.
Федор оставался на месте, набычившись и сурово глядя на меня исподлобья.
– Так ты, выходит, и впрямь… – медленно протянул он.
– Впрямь, – кивнул я.
Он горько усмехнулся:
– А пошто спасал тогда? Жаль взяла?
– Знаешь, сейчас не время и не место для объяснений, так что давай-ка ты в свою опочивальню, чтоб никто не мешал, да соберись с мыслями, – мягко заметил я. – Помнишь, как я учил? Если хочешь получить правильные ответы, научись правильно спрашивать. Вот и подготовься, а то у меня тут дел уйма, а времени до обедни – увы.
Оставшись в трапезной, я потер виски, пытаясь собраться с мыслями и сосредоточиться на предстоящих делах, чтобы ничего не упустить.
Но вначале предстояло дать распоряжение о должном лечении Архипушки – того самого мальчишки-альбиноса, который единственный кинулся спасать сына своего государя, и о достойном погребении Квентина.
Я направился к шотландцу, чтоб еще раз мысленно попросить прощения за плохие мысли о нем, но дойти не успел.
– А ведь он живой… – раздалось изумленное.
Глава 2
Подготовка декораций
Я вздрогнул.
Неужто действительно удача улыбнулась парню? Да нет, показалось суетящимся близ него ратникам – шотландец от груди до ног залит кровью, плюс куча ран, так что…
Однако безумная надежда, что и впрямь чудеса бывают, оказалась сильнее. Я подбежал к Дугласу, прижал ухо к груди и замер.
Тук… тук… тук…
Сердце Квентина на самом деле билось – еле слышно, редко, но…
– Самоха, лекарей сюда! – распорядился я. – И на мое подворье немедля! Сам скачи, ты попроворнее. И чтоб одна нога тут, а другая там! Найдешь там мою ключницу Марью Петровну, скажешь, что князь за ней прислал. Но вначале растолкуй, для чего она нужна, чтоб прихватила все необходимое. Дубец, скажи ратникам, чтоб поискали на конюшне возок, и сразу с ним туда же, за нею. Пока она собираться будет, вы как раз поспеете!
Что ж, одно это неплохая награда за спасение Годуновых, если только парень продержится до появления Марьи Петровны и если она сумеет… Ох, как много «если», но что делать…
– Ничего, теперь все будет хорошо. Должно быть хорошо, – пробормотал я себе под нос и ласково улыбнулся Архипушке, продолжавшему жалобно кривиться от боли.
Впрочем, за мальчишку-альбиноса можно быть спокойным. Ему досталось куда меньше – в кровь разбитую о стену голову не сравнить с ранами Квентина.
Настроение сразу поднялось, и я даже одарил Голицына многообещающей улыбкой. Правда, боярин, завидев ее, лишь зябко поежился – видать, она больше походила на оскал.
Ну и пусть, так оно даже лучше.
– Федор Константиныч, – подошел встревоженный Христиер. – Тута… – И с опаской оглянулся на сидевших бояр.
Та-ак, кажется, начались проблемы, вот только непонятно какие, но по лицу видно – нешуточные. Ладно, отойдем в сторонку, а лучше вообще выйдем в сени, там поспокойнее.
Оказалось, что получилась накладка с одним из бояр. Причем по закону подлости это был самый опасный изо всех – Басманов.
Не обнаружили Петра Федоровича на его подворье. Позже он отыскался у Голицына, но время оказалось безвозвратно упущено, и успевший сообразить, что к чему, Басманов уже занял оборону, причем вместе с казаками, которые, судя по всему, собираются драться до конца.
Плохо, конечно. К тому же Голицын жил не в Кремле – в Занеглименье, и штурмовать боярский терем на глазах жителей Белого города, это…
– С ним позже, – отмахнулся я. – Пока повели, чтоб держали осаду, а потом я сам подойду, но только после Пожара. Сейчас нам куда важнее иное. – И увидел входящего вместе с Дубцом Игнашку. Указав, чтоб они прошли наверх, я наскоро принялся разъяснять Зомме требуемое: – Собери пять сотен и давай-ка займись с ними. От них надо следующее…
Растолковав все, что мне было нужно от Христиера, я не мешкая ринулся наверх.
Пока обнимал Игнашку, старался припомнить его отчество. Вообще-то я его в общении с ним – по его же просьбе, чай, не боярин какой – практически не употреблял и, если б оно не было столь чудным, нипочем бы не вспомнил, а так в памяти всплыло: Незваныч.
Поблагодарив его за столь своевременную поддержку, я завел Игнашку в одну из пустующих комнат на втором этаже.
Она, так же как и первая, предназначалась для прислуги, а холопов ныне не было – то ли сбежали от греха, то ли их накануне предусмотрительно удалили, чтоб не было свидетелей, так что практически все они пустовали, занимай любую.
– А теперь выручай меня еще раз, – вздохнул я, усадив Князя напротив себя. – Два важных дела, и ни одно из них кому иному, кроме тебя, не доверить. Во-первых, тебе надо переговорить с «сурьезным народцем», и когда придете к Цареву месту, то…
– Ишь ты, – крутанул головой Игнашка, внимательно выслушав меня. – Такую просьбишку выполнить – самому в радость. Как там гусляры сказывают? Я – тать, богатых граблю да тем и живу. А я – боярин, я бедных граблю.
Такой энтузиазм не мог не порадовать.
– Значит, выполнишь? – на всякий случай уточнил я, хотя и без того все было понятно.
– Не сумлевайся, – кивнул он. – Яко боярские ребра трешшат, еще не слыхивал, а чтоб самому их крушить невозбранно, о том и вовсе в мыслях не держал. Все сполним. Тока ведь у нас народец своевольный, удержу не ведает, потому ты уж не вели своим ратникам сабельки в ход пущать, ежели мы малость за край зайдем.
– А я краев вам и не отмеряю, – пояснил я. – И удерживать их ни к чему. Знай себе лупи да круши, пока… Ну ты меня понял.
– Вона как, – протянул Игнашка. – Выходит, ты порешил их…
– А что порешил, знаем только мы двое, – перебил я. – И то, что двум князьям ведомо, о том иным прочим знать ни к чему. Это наше с тобой дело, княжеское. Народцу же скажи, что есть у тебя должок к Мосальскому – думаю, они тебя поймут.
– И оное уразумел, – кивнул он. – Токмо тогда уж у меня к тебе тож просьбишка. Ежели ребятки помимо прочего привычным делом займутся, ты уж ратников своих не того…
– Одно обещаю, – быстро прикинув, заявил я, торопясь закончить разговор, меня ждал Федор. – Путь к отходу, если что, будет свободным, и людей своих по площади я расставлять не собирался, только близ Царева места. Ну а коль людям в руки попадутся – их беда. – Я развел руками. – Защищать не стану, так что пусть осторожнее кошели щиплют.
– А нам и таковского за глаза, – согласился Игнашка и, весело хихикнув, заметил: – Яко ты сказываешь – кошели щиплют? – Он хохотнул. – Ишь ты, словцо какое сыскал. Нашим поведаю – пондравится.
– Только про меня не говори. Пусть будет, что ты сам его придумал, – посоветовал я. – И про ратников, где и как их расставят, тоже сам. Ты ж дознатчик, вот и выведал, покрутившись среди моих людей. А теперь дельце поважнее будет. Пальцы твои как?
– Замок вскрыть надобно? – ухмыльнулся Игнашка.
– Хуже, – вздохнул я и направился к двери.
Выглянув наружу, убедился, что в коридоре, кроме ратников, что привели Князя, ни души, строго-настрого наказал никого в комнату не впускать и поплотнее притворил дверь.
– Шнурок разрезанный надо соединить, да так, чтоб никто не заметил, – пояснил я Игнашке, кладя руку на шкатулку, и сразу предупредил: – И это тоже – дельце тайное, Незваныч.
– Допреж глянуть надобно, – преисполнился важности Игнашка.
Я открыл шкатулку и еще раз прикинул.
Да, получалось, что иного выхода нет.
Попытаться влепить на другую грамоту старую печать Бориса Федоровича не имело смысла – именная.
Впрочем, чтобы понять подлог, людям ее и читать не надо – сразу видно, поскольку отличий выше крыши.
У Годунова и орел на гербе крылья не расправил, да и всадник с копьем не в ту сторону едет – постарался Квентин на мою шею, подсказал Дмитрию, как надо правильно.
Оставалось только одно – перекинуть печать с одной грамоты на другую.
Задача несколько облегчалась тем, что печать вислая, но шнурок был вдет в сам лист грамоты и намертво, как пломбой, стиснут с двух сторон блестящими плюшками-оттисками – не поскупился будущий царь-батюшка на серебро.
– Мне отсюда туда, Игнатий, – ткнул пальцем я. – Печать должна быть на этом листе, но чтоб ни следочка.
Тот задумчиво пожевал губами, ничего не ответив. Щурясь, он долго разглядывал печать, вертя ее в руках, затем сам лист. До шнурка добрался в последнюю очередь.
– Свету бы поболе, – заметил он.
– Это мигом, – оживился я, опрометью выскакивая в коридор.
Вскоре на столе у Князя стояло аж три подсвечника, а по обеим сторонам еще два здоровенных шандала на семь свечей каждый.
– Иному довериться никак нельзя? – уточнил он, повторно теребя в руках печать. – А то есть тут у меня один на примете…
– Дело такое, что вера у меня только к тебе, – пояснил я.
– Понял, – кивнул он. – А коль загублю, голова с плеч? – И криво ухмыльнулся.
Дипломатичное замечание я оценил по достоинству. Вроде бы и шутка, а вроде бы… Вон как дрогнули пальцы. Все правильно: я ж сам сказал, что дельце тайное, а на Руси наиболее популярный способ хранить тайны – ликвидация свидетелей.
– Ты так больше не шути, не надо, – устало попросил я. – И без того сегодня денек заполошный. Ты ж меня знаешь. Разведу руками, и вся недолга – коль не вышло, так уж тут ничего не поделаешь. Потому работай аккуратно, но за свою жизнь не опасайся, ничего с ней не случится.
– Уцелеет, стало быть, голова, – удовлетворенно кивнул он. – Это хорошо.
– Смотря чья, – поправил я его. – Твоя – да, а вот моя…
Игнатий посуровел, крякнув, и вновь принялся вертеть в руках печать.
Странно. Вообще-то менять надо шнурок, а он…
Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. Коль доверился специалисту, так помалкивай, чтоб не обидеть.
– Лучше бы ты замок мне дал открыть, – проворчал он, предупредив: – Тут час надобен, не мене – терпит оно? Да еще кой-что – я ж с собой ничего не прихватил.
– Вот это другой разговор, – обрадовался я. – Давай командуй.
Игнашка оказался на удивление скромен, запросив лишь шильце повострей, пару ножей и еще кое-что по мелочи, включая шнурок точно такого же цвета, какой был на грамоте.
– Все тотчас принесут, – заверил я. – Значит, так: мне бежать надо, так что у дверей я стражу выставлю, чтоб ни одна зараза не помешала. Все, что ты заказал, принесут, но заходить не станут – постучат. Выйдешь сам и все примешь. Как только работу закончишь, пошлешь одного из ратников за мной, но сам отсюда ни-ни.
Пока я распоряжался насчет заказа, явился обескураженный Христиер, доложивший, что из бояр на Москве только двое – все прочие укатили к Дмитрию. Может, в Белом городе или в Китае и остался кто-то еще, но он не ведает, где их искать. Идти они не возжелали, потому пришлось обоих доставлять силой, и оба ждут на улице.
И в финале доклада он повторно известил, что Басманов по-прежнему держит осаду.
– Вот и славно, что не возжелали, – кивнул я, пропуская сообщение о строптивом боярине мимо ушей – с ним потом. – Коли они воле Дмитрия Иоанновича не покорились, с ними теперь иной разговор. А кто именно доставлен?
– Бельский Богдан Яковлич да Шуйский Василий Иваныч, – перечислил он.
– Понятно. Теперь слушай далее и запоминай…
Диктовал я не столь уж долго, но тем не менее Христиер под конец взмок – поручений и впрямь предостаточно.
– Сам всюду не лезь, сотников напрягай, – посоветовал я. – Только посмышленее да понаглее. Рукоприкладство ни к чему, но и чтоб перед всякими там постельничими и казначеями не робели. В царских рынд переоденешь самых смазливых ратников, ну и по росту чтоб не ниже тебя. Мне оставь пару десятков ратников под началом Самохи.
Зомме кивнул, нерешительно двинулся в сторону выхода, но на полпути остановился и повернулся ко мне:
– Князь, ты в полку второй воевода, а я токмо третий, но ты сам учил ратников, дабы всякий из них знал свой маневр. Ныне я его не ведаю. Поначалу все было понятно – выручать из беды воевод, так?
Я согласно кивнул, а Христиер загнул большой палец и продолжил:
– Зато потом, начиная с крыльца… Я тебе верю, князь, но… не понимаю. Все, что сейчас ты делаешь, это для кого? И мы… за кого?
Оставалось невольно восхититься. Никак Зомме и впрямь мне очень сильно доверял, коли даже тут исхитрился вопреки обыкновению сформулировать все очень деликатно. Обычно старый служака выражался куда прямолинейнее.
Даже слово «предательство» хоть и напрашивалось, но впрямую не прозвучало.
– Христиер Мартыныч, сейчас мне не до того, – честно сказал я. – Сам видишь, как у нас со временем. Давай отложим наш с тобой разговор. Чую, что тебя беспокоит, но скажу только одно: неужто ты помыслил, будто я появился на подворье Годуновых и принял неравный бой только для того, чтобы часом позже предать нашего первого воеводу?
– И впрямь, – смущенно протянул Зомме. – Но я и не сказывал, что…
– Не сказывал, а в уме все равно держал, – усмехнулся я и хлопнул своего верного помощника по плечу, ободрив: – Да ты не смущайся, Мартыныч. Я бы и сам на твоем месте подумал что-то в этом духе, уж слишком все странно получается.
– Вот-вот, – сразу оживился он. – Очень странно. Так странно, что…
– …поневоле закрадывается мысль о предательстве, – подхватил я и твердо заверил Зомме: – Слово полковника, не далее как завтра ты будешь знать «свой маневр».
– Да я бы и не спросил, но сотники, да и не токмо они, вопрошают, а что им поведать, мне невдомек, – развел руками он.
– Кое-что они узнают нынче же, на Пожаре, вместе со всеми. Остальное, если будет что непонятно, завтра, – повторил я. – И поверь, что таить ничего не собираюсь. Соберем их всех, включая даже десятников, и… Нынче же, если кто станет спрашивать, отвечай честно, примерно как я тебе. А пока даже не приказываю – прошу: верь мне во всем.
Он исподлобья покосился на меня, что-то прикидывая, после чего утвердительно кивнул и вновь двинулся по направлению к выходу, но опять затормозил на полпути.
Никак еще что-то.
Да когда ж это закончится?!
– А с боярами-то как быть, Федор Константиныч?
Фу-у-у! Камень с души свалился.
Раз я Константиныч, значит, все в порядке, да и мой авторитет еще ничего, коли, невзирая на кучу загадок, народ продолжает верить.
– Первого присовокупи к Голицыну, а Шуйского… – Я сожалеюще вздохнул. – Придется отпустить.
Вообще-то по здравом размышлении стоило бы и его присоединить к остальным потенциальным покойникам.
За что? Ну хотя бы за нахальную брехню.
То у него углицкий царевич набрушился на нож, то выжил, а потом будет говорить, что Дмитрия убили люди Годунова. И все это Шуйский, скотина эдакая, излагал или будет излагать, поминутно крестясь и божась, что уж на сей раз говорит истинную правду.
Но нельзя.
Кто еще участвовал в заговоре против Дмитрия, я не помнил, но этот был точно, причем одним из заводил.
Он и Голицын.
А учитывая, что последний, можно сказать, без пяти минут покойник, получалось, что Василия Ивановича трогать нельзя – эта зараза должна выполнить свое гнусное дело, а уж потом я с ним рассчитаюсь.
– Прямо сейчас отпускать? – педантично уточнил Зомме.
– Перебьется, – буркнул я. – Вначале прогуляется с нами до Царева места. Ему к вранью не привыкать, вот и пускай освящает своим присутствием грамоту Дмитрия.
Зомме кивнул и смущенно добавил:
– Тебе бы утереться, княже, а то эвон – половина рожи в крови.
Я удивленно провел рукой по лицу и, недоумевая, уставился на темно-красную ладонь. Странно, когда это я успел пораниться и где? Но тут же вспомнил – Квентин.
Поискал взглядом рукомойник и уже шагнул было к нему, но передумал и не стал умываться.
– Это кровь священная, – мрачно пояснил я. – К тому же думается, что разговор с боярами в таком виде пройдет куда доходчивее… Их как, уже развели по горницам?
– Все, как ты и сказал, наверху, и каждый наособицу, – подтвердил Христиер и смущенно добавил: – Грязновато там.
– Ничего, – кивнул я. – Грязным душам не привыкать, так что там им самое место.
Однако прежде чем идти туда, ненадолго задержался, чтобы поглядеть на Шуйского. Все-таки будущий царь, который – кто знает, как оно дальше сложится, – еще может напялить на свою голову шапку Мономаха.
Честно говоря, вид его меня не впечатлил. Понимаю, что правители бывают разные. Достаточно взять клички, которые давали некоторым королям Европы – тут тебе и Заика, и Шепелявый, и Лысый, и Толстый…
Словом, всякой твари по паре.
Но то убогая Европа, а у нас как-то в ходу больше были иные прозвища, и куда приличнее – Мудрый, Невский, Донской, Храбрый, Удалой и прочие, а здесь…
Иначе как плюгавым я бы лично этого старикашку, который жалко щурил подслеповатые глаза, не назвал. По-моему, Русь не заслуживала на царском троне такого сокровища, как этот приземистый, изможденный, сгорбленный мужичонка с большим ртом и реденькой бородкой.
Ну ладно внешность – ее не выбирают. Но он и своим поведением вызывал одно лишь отвращение.
Глядя на его заискивающие, подобострастные манеры, мне почему-то так сильно захотелось вывести его на Пожар не для «освящения присутствием», а вместе со всеми обвиняемыми, что я еле удержался от искушения дать соответствующую команду.
Кстати, любопытно, а чего это он тут, а не в Серпухове?
Но его ответ на мой вопрос прозвучал вполне естественно.
– Хвораю я, – сокрушенно пояснил он. – Вовсе болести обуяли. Не чаю, месяц хошь един проживу еще ай как. – И с опаской покосился на мою саблю, жалко улыбаясь и робко моргая крохотными слезящимися глазками.
На все мои суровые требования насчет участия в предстоящей процессии он тоже почти не возражал, лишь разок заикнувшись насчет старческой немочи и преклонных лет.
Пришлось прозрачно намекнуть на славный и богатый ассортимент хороших лекарств, оставленных мне по наследству главой Аптечного приказа боярином Семеном Никитичем Годуновым.
– И неподалеку совсем, – невозмутимо заметил я, – в Константино-Еленинской башне. Там же и лекари добрые имеются. Так как – туда или на Царево место?
Правильный выбор он сделал практически сразу, тут же принявшись многословно пояснять, что он совсем не то имел в виду и я его неправильно понял.
Что ж, теперь ясно, почему этого дяденьку с плюгавой внешностью и подобострастными манерами никто всерьез не воспринимал в качестве возможного конкурента кому бы то ни было.
Не знай я истории, пусть в крайне ограниченном объеме, но тем не менее тоже решил бы, что Василий Иванович – один из самых безобидных.
Одно хорошо: пока я изъяснялся с ним, то по ассоциации с этим стариком мне припомнился иной, по фамилии Годунов. Семен Никитич, правда, выглядел куда симпатичнее, но по характеру – аналогичная сволочь.
Не то чтобы я жаждал отомстить…
Получалось скорее уж напротив – как раз в Переславле-Залесском с ним расправятся очень быстро, только не помню как, а этот мерзавец был мне еще нужен. Глава тайного сыска – это фигура с такими связями, пренебрегать которыми не следовало.
Неужто действительно удача улыбнулась парню? Да нет, показалось суетящимся близ него ратникам – шотландец от груди до ног залит кровью, плюс куча ран, так что…
Однако безумная надежда, что и впрямь чудеса бывают, оказалась сильнее. Я подбежал к Дугласу, прижал ухо к груди и замер.
Тук… тук… тук…
Сердце Квентина на самом деле билось – еле слышно, редко, но…
– Самоха, лекарей сюда! – распорядился я. – И на мое подворье немедля! Сам скачи, ты попроворнее. И чтоб одна нога тут, а другая там! Найдешь там мою ключницу Марью Петровну, скажешь, что князь за ней прислал. Но вначале растолкуй, для чего она нужна, чтоб прихватила все необходимое. Дубец, скажи ратникам, чтоб поискали на конюшне возок, и сразу с ним туда же, за нею. Пока она собираться будет, вы как раз поспеете!
Что ж, одно это неплохая награда за спасение Годуновых, если только парень продержится до появления Марьи Петровны и если она сумеет… Ох, как много «если», но что делать…
– Ничего, теперь все будет хорошо. Должно быть хорошо, – пробормотал я себе под нос и ласково улыбнулся Архипушке, продолжавшему жалобно кривиться от боли.
Впрочем, за мальчишку-альбиноса можно быть спокойным. Ему досталось куда меньше – в кровь разбитую о стену голову не сравнить с ранами Квентина.
Настроение сразу поднялось, и я даже одарил Голицына многообещающей улыбкой. Правда, боярин, завидев ее, лишь зябко поежился – видать, она больше походила на оскал.
Ну и пусть, так оно даже лучше.
– Федор Константиныч, – подошел встревоженный Христиер. – Тута… – И с опаской оглянулся на сидевших бояр.
Та-ак, кажется, начались проблемы, вот только непонятно какие, но по лицу видно – нешуточные. Ладно, отойдем в сторонку, а лучше вообще выйдем в сени, там поспокойнее.
Оказалось, что получилась накладка с одним из бояр. Причем по закону подлости это был самый опасный изо всех – Басманов.
Не обнаружили Петра Федоровича на его подворье. Позже он отыскался у Голицына, но время оказалось безвозвратно упущено, и успевший сообразить, что к чему, Басманов уже занял оборону, причем вместе с казаками, которые, судя по всему, собираются драться до конца.
Плохо, конечно. К тому же Голицын жил не в Кремле – в Занеглименье, и штурмовать боярский терем на глазах жителей Белого города, это…
– С ним позже, – отмахнулся я. – Пока повели, чтоб держали осаду, а потом я сам подойду, но только после Пожара. Сейчас нам куда важнее иное. – И увидел входящего вместе с Дубцом Игнашку. Указав, чтоб они прошли наверх, я наскоро принялся разъяснять Зомме требуемое: – Собери пять сотен и давай-ка займись с ними. От них надо следующее…
Растолковав все, что мне было нужно от Христиера, я не мешкая ринулся наверх.
Пока обнимал Игнашку, старался припомнить его отчество. Вообще-то я его в общении с ним – по его же просьбе, чай, не боярин какой – практически не употреблял и, если б оно не было столь чудным, нипочем бы не вспомнил, а так в памяти всплыло: Незваныч.
Поблагодарив его за столь своевременную поддержку, я завел Игнашку в одну из пустующих комнат на втором этаже.
Она, так же как и первая, предназначалась для прислуги, а холопов ныне не было – то ли сбежали от греха, то ли их накануне предусмотрительно удалили, чтоб не было свидетелей, так что практически все они пустовали, занимай любую.
– А теперь выручай меня еще раз, – вздохнул я, усадив Князя напротив себя. – Два важных дела, и ни одно из них кому иному, кроме тебя, не доверить. Во-первых, тебе надо переговорить с «сурьезным народцем», и когда придете к Цареву месту, то…
– Ишь ты, – крутанул головой Игнашка, внимательно выслушав меня. – Такую просьбишку выполнить – самому в радость. Как там гусляры сказывают? Я – тать, богатых граблю да тем и живу. А я – боярин, я бедных граблю.
Такой энтузиазм не мог не порадовать.
– Значит, выполнишь? – на всякий случай уточнил я, хотя и без того все было понятно.
– Не сумлевайся, – кивнул он. – Яко боярские ребра трешшат, еще не слыхивал, а чтоб самому их крушить невозбранно, о том и вовсе в мыслях не держал. Все сполним. Тока ведь у нас народец своевольный, удержу не ведает, потому ты уж не вели своим ратникам сабельки в ход пущать, ежели мы малость за край зайдем.
– А я краев вам и не отмеряю, – пояснил я. – И удерживать их ни к чему. Знай себе лупи да круши, пока… Ну ты меня понял.
– Вона как, – протянул Игнашка. – Выходит, ты порешил их…
– А что порешил, знаем только мы двое, – перебил я. – И то, что двум князьям ведомо, о том иным прочим знать ни к чему. Это наше с тобой дело, княжеское. Народцу же скажи, что есть у тебя должок к Мосальскому – думаю, они тебя поймут.
– И оное уразумел, – кивнул он. – Токмо тогда уж у меня к тебе тож просьбишка. Ежели ребятки помимо прочего привычным делом займутся, ты уж ратников своих не того…
– Одно обещаю, – быстро прикинув, заявил я, торопясь закончить разговор, меня ждал Федор. – Путь к отходу, если что, будет свободным, и людей своих по площади я расставлять не собирался, только близ Царева места. Ну а коль людям в руки попадутся – их беда. – Я развел руками. – Защищать не стану, так что пусть осторожнее кошели щиплют.
– А нам и таковского за глаза, – согласился Игнашка и, весело хихикнув, заметил: – Яко ты сказываешь – кошели щиплют? – Он хохотнул. – Ишь ты, словцо какое сыскал. Нашим поведаю – пондравится.
– Только про меня не говори. Пусть будет, что ты сам его придумал, – посоветовал я. – И про ратников, где и как их расставят, тоже сам. Ты ж дознатчик, вот и выведал, покрутившись среди моих людей. А теперь дельце поважнее будет. Пальцы твои как?
– Замок вскрыть надобно? – ухмыльнулся Игнашка.
– Хуже, – вздохнул я и направился к двери.
Выглянув наружу, убедился, что в коридоре, кроме ратников, что привели Князя, ни души, строго-настрого наказал никого в комнату не впускать и поплотнее притворил дверь.
– Шнурок разрезанный надо соединить, да так, чтоб никто не заметил, – пояснил я Игнашке, кладя руку на шкатулку, и сразу предупредил: – И это тоже – дельце тайное, Незваныч.
– Допреж глянуть надобно, – преисполнился важности Игнашка.
Я открыл шкатулку и еще раз прикинул.
Да, получалось, что иного выхода нет.
Попытаться влепить на другую грамоту старую печать Бориса Федоровича не имело смысла – именная.
Впрочем, чтобы понять подлог, людям ее и читать не надо – сразу видно, поскольку отличий выше крыши.
У Годунова и орел на гербе крылья не расправил, да и всадник с копьем не в ту сторону едет – постарался Квентин на мою шею, подсказал Дмитрию, как надо правильно.
Оставалось только одно – перекинуть печать с одной грамоты на другую.
Задача несколько облегчалась тем, что печать вислая, но шнурок был вдет в сам лист грамоты и намертво, как пломбой, стиснут с двух сторон блестящими плюшками-оттисками – не поскупился будущий царь-батюшка на серебро.
– Мне отсюда туда, Игнатий, – ткнул пальцем я. – Печать должна быть на этом листе, но чтоб ни следочка.
Тот задумчиво пожевал губами, ничего не ответив. Щурясь, он долго разглядывал печать, вертя ее в руках, затем сам лист. До шнурка добрался в последнюю очередь.
– Свету бы поболе, – заметил он.
– Это мигом, – оживился я, опрометью выскакивая в коридор.
Вскоре на столе у Князя стояло аж три подсвечника, а по обеим сторонам еще два здоровенных шандала на семь свечей каждый.
– Иному довериться никак нельзя? – уточнил он, повторно теребя в руках печать. – А то есть тут у меня один на примете…
– Дело такое, что вера у меня только к тебе, – пояснил я.
– Понял, – кивнул он. – А коль загублю, голова с плеч? – И криво ухмыльнулся.
Дипломатичное замечание я оценил по достоинству. Вроде бы и шутка, а вроде бы… Вон как дрогнули пальцы. Все правильно: я ж сам сказал, что дельце тайное, а на Руси наиболее популярный способ хранить тайны – ликвидация свидетелей.
– Ты так больше не шути, не надо, – устало попросил я. – И без того сегодня денек заполошный. Ты ж меня знаешь. Разведу руками, и вся недолга – коль не вышло, так уж тут ничего не поделаешь. Потому работай аккуратно, но за свою жизнь не опасайся, ничего с ней не случится.
– Уцелеет, стало быть, голова, – удовлетворенно кивнул он. – Это хорошо.
– Смотря чья, – поправил я его. – Твоя – да, а вот моя…
Игнатий посуровел, крякнув, и вновь принялся вертеть в руках печать.
Странно. Вообще-то менять надо шнурок, а он…
Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. Коль доверился специалисту, так помалкивай, чтоб не обидеть.
– Лучше бы ты замок мне дал открыть, – проворчал он, предупредив: – Тут час надобен, не мене – терпит оно? Да еще кой-что – я ж с собой ничего не прихватил.
– Вот это другой разговор, – обрадовался я. – Давай командуй.
Игнашка оказался на удивление скромен, запросив лишь шильце повострей, пару ножей и еще кое-что по мелочи, включая шнурок точно такого же цвета, какой был на грамоте.
– Все тотчас принесут, – заверил я. – Значит, так: мне бежать надо, так что у дверей я стражу выставлю, чтоб ни одна зараза не помешала. Все, что ты заказал, принесут, но заходить не станут – постучат. Выйдешь сам и все примешь. Как только работу закончишь, пошлешь одного из ратников за мной, но сам отсюда ни-ни.
Пока я распоряжался насчет заказа, явился обескураженный Христиер, доложивший, что из бояр на Москве только двое – все прочие укатили к Дмитрию. Может, в Белом городе или в Китае и остался кто-то еще, но он не ведает, где их искать. Идти они не возжелали, потому пришлось обоих доставлять силой, и оба ждут на улице.
И в финале доклада он повторно известил, что Басманов по-прежнему держит осаду.
– Вот и славно, что не возжелали, – кивнул я, пропуская сообщение о строптивом боярине мимо ушей – с ним потом. – Коли они воле Дмитрия Иоанновича не покорились, с ними теперь иной разговор. А кто именно доставлен?
– Бельский Богдан Яковлич да Шуйский Василий Иваныч, – перечислил он.
– Понятно. Теперь слушай далее и запоминай…
Диктовал я не столь уж долго, но тем не менее Христиер под конец взмок – поручений и впрямь предостаточно.
– Сам всюду не лезь, сотников напрягай, – посоветовал я. – Только посмышленее да понаглее. Рукоприкладство ни к чему, но и чтоб перед всякими там постельничими и казначеями не робели. В царских рынд переоденешь самых смазливых ратников, ну и по росту чтоб не ниже тебя. Мне оставь пару десятков ратников под началом Самохи.
Зомме кивнул, нерешительно двинулся в сторону выхода, но на полпути остановился и повернулся ко мне:
– Князь, ты в полку второй воевода, а я токмо третий, но ты сам учил ратников, дабы всякий из них знал свой маневр. Ныне я его не ведаю. Поначалу все было понятно – выручать из беды воевод, так?
Я согласно кивнул, а Христиер загнул большой палец и продолжил:
– Зато потом, начиная с крыльца… Я тебе верю, князь, но… не понимаю. Все, что сейчас ты делаешь, это для кого? И мы… за кого?
Оставалось невольно восхититься. Никак Зомме и впрямь мне очень сильно доверял, коли даже тут исхитрился вопреки обыкновению сформулировать все очень деликатно. Обычно старый служака выражался куда прямолинейнее.
Даже слово «предательство» хоть и напрашивалось, но впрямую не прозвучало.
– Христиер Мартыныч, сейчас мне не до того, – честно сказал я. – Сам видишь, как у нас со временем. Давай отложим наш с тобой разговор. Чую, что тебя беспокоит, но скажу только одно: неужто ты помыслил, будто я появился на подворье Годуновых и принял неравный бой только для того, чтобы часом позже предать нашего первого воеводу?
– И впрямь, – смущенно протянул Зомме. – Но я и не сказывал, что…
– Не сказывал, а в уме все равно держал, – усмехнулся я и хлопнул своего верного помощника по плечу, ободрив: – Да ты не смущайся, Мартыныч. Я бы и сам на твоем месте подумал что-то в этом духе, уж слишком все странно получается.
– Вот-вот, – сразу оживился он. – Очень странно. Так странно, что…
– …поневоле закрадывается мысль о предательстве, – подхватил я и твердо заверил Зомме: – Слово полковника, не далее как завтра ты будешь знать «свой маневр».
– Да я бы и не спросил, но сотники, да и не токмо они, вопрошают, а что им поведать, мне невдомек, – развел руками он.
– Кое-что они узнают нынче же, на Пожаре, вместе со всеми. Остальное, если будет что непонятно, завтра, – повторил я. – И поверь, что таить ничего не собираюсь. Соберем их всех, включая даже десятников, и… Нынче же, если кто станет спрашивать, отвечай честно, примерно как я тебе. А пока даже не приказываю – прошу: верь мне во всем.
Он исподлобья покосился на меня, что-то прикидывая, после чего утвердительно кивнул и вновь двинулся по направлению к выходу, но опять затормозил на полпути.
Никак еще что-то.
Да когда ж это закончится?!
– А с боярами-то как быть, Федор Константиныч?
Фу-у-у! Камень с души свалился.
Раз я Константиныч, значит, все в порядке, да и мой авторитет еще ничего, коли, невзирая на кучу загадок, народ продолжает верить.
– Первого присовокупи к Голицыну, а Шуйского… – Я сожалеюще вздохнул. – Придется отпустить.
Вообще-то по здравом размышлении стоило бы и его присоединить к остальным потенциальным покойникам.
За что? Ну хотя бы за нахальную брехню.
То у него углицкий царевич набрушился на нож, то выжил, а потом будет говорить, что Дмитрия убили люди Годунова. И все это Шуйский, скотина эдакая, излагал или будет излагать, поминутно крестясь и божась, что уж на сей раз говорит истинную правду.
Но нельзя.
Кто еще участвовал в заговоре против Дмитрия, я не помнил, но этот был точно, причем одним из заводил.
Он и Голицын.
А учитывая, что последний, можно сказать, без пяти минут покойник, получалось, что Василия Ивановича трогать нельзя – эта зараза должна выполнить свое гнусное дело, а уж потом я с ним рассчитаюсь.
– Прямо сейчас отпускать? – педантично уточнил Зомме.
– Перебьется, – буркнул я. – Вначале прогуляется с нами до Царева места. Ему к вранью не привыкать, вот и пускай освящает своим присутствием грамоту Дмитрия.
Зомме кивнул и смущенно добавил:
– Тебе бы утереться, княже, а то эвон – половина рожи в крови.
Я удивленно провел рукой по лицу и, недоумевая, уставился на темно-красную ладонь. Странно, когда это я успел пораниться и где? Но тут же вспомнил – Квентин.
Поискал взглядом рукомойник и уже шагнул было к нему, но передумал и не стал умываться.
– Это кровь священная, – мрачно пояснил я. – К тому же думается, что разговор с боярами в таком виде пройдет куда доходчивее… Их как, уже развели по горницам?
– Все, как ты и сказал, наверху, и каждый наособицу, – подтвердил Христиер и смущенно добавил: – Грязновато там.
– Ничего, – кивнул я. – Грязным душам не привыкать, так что там им самое место.
Однако прежде чем идти туда, ненадолго задержался, чтобы поглядеть на Шуйского. Все-таки будущий царь, который – кто знает, как оно дальше сложится, – еще может напялить на свою голову шапку Мономаха.
Честно говоря, вид его меня не впечатлил. Понимаю, что правители бывают разные. Достаточно взять клички, которые давали некоторым королям Европы – тут тебе и Заика, и Шепелявый, и Лысый, и Толстый…
Словом, всякой твари по паре.
Но то убогая Европа, а у нас как-то в ходу больше были иные прозвища, и куда приличнее – Мудрый, Невский, Донской, Храбрый, Удалой и прочие, а здесь…
Иначе как плюгавым я бы лично этого старикашку, который жалко щурил подслеповатые глаза, не назвал. По-моему, Русь не заслуживала на царском троне такого сокровища, как этот приземистый, изможденный, сгорбленный мужичонка с большим ртом и реденькой бородкой.
Ну ладно внешность – ее не выбирают. Но он и своим поведением вызывал одно лишь отвращение.
Глядя на его заискивающие, подобострастные манеры, мне почему-то так сильно захотелось вывести его на Пожар не для «освящения присутствием», а вместе со всеми обвиняемыми, что я еле удержался от искушения дать соответствующую команду.
Кстати, любопытно, а чего это он тут, а не в Серпухове?
Но его ответ на мой вопрос прозвучал вполне естественно.
– Хвораю я, – сокрушенно пояснил он. – Вовсе болести обуяли. Не чаю, месяц хошь един проживу еще ай как. – И с опаской покосился на мою саблю, жалко улыбаясь и робко моргая крохотными слезящимися глазками.
На все мои суровые требования насчет участия в предстоящей процессии он тоже почти не возражал, лишь разок заикнувшись насчет старческой немочи и преклонных лет.
Пришлось прозрачно намекнуть на славный и богатый ассортимент хороших лекарств, оставленных мне по наследству главой Аптечного приказа боярином Семеном Никитичем Годуновым.
– И неподалеку совсем, – невозмутимо заметил я, – в Константино-Еленинской башне. Там же и лекари добрые имеются. Так как – туда или на Царево место?
Правильный выбор он сделал практически сразу, тут же принявшись многословно пояснять, что он совсем не то имел в виду и я его неправильно понял.
Что ж, теперь ясно, почему этого дяденьку с плюгавой внешностью и подобострастными манерами никто всерьез не воспринимал в качестве возможного конкурента кому бы то ни было.
Не знай я истории, пусть в крайне ограниченном объеме, но тем не менее тоже решил бы, что Василий Иванович – один из самых безобидных.
Одно хорошо: пока я изъяснялся с ним, то по ассоциации с этим стариком мне припомнился иной, по фамилии Годунов. Семен Никитич, правда, выглядел куда симпатичнее, но по характеру – аналогичная сволочь.
Не то чтобы я жаждал отомстить…
Получалось скорее уж напротив – как раз в Переславле-Залесском с ним расправятся очень быстро, только не помню как, а этот мерзавец был мне еще нужен. Глава тайного сыска – это фигура с такими связями, пренебрегать которыми не следовало.