Страница:
– Какое все это имеет значение? – равнодушно пожал плечами человек в черном. – Рода лишился еще мой отец.
– Если его изгнали из рода, значит, он был плохой человек, – поучительно заметил Бату.
– Он был великим волхвом! – впервые вышел из себя человек в черном. – И не род изгнал его, а он сам ушел, потому что эти глупцы то и дело лезли в его дела и поучали: «Это нельзя делать, ибо оно преждевременно, а так нельзя поступать, ибо оно чревато». На самом деле они просто завидовали его уму, потому что он знал больше, чем все они вместе взятые. Они даже запретили ему читать свитки Первых людей, говоря, что знания, которые содержатся в них, станут опасны в его руках. И тогда он украл сокровенные свитки и ушел в эти края.
– Тот, кто ворует у своих, подлежит смерти, – поучительно заметил Бату. – Так говорит Яса моего великого деда.
– Это было давно, – человек в черном пренебрежительно отмахнулся. – Так давно, что дети, которые впервые увидели его, превратились в седых стариков и умерли. Теперь одряхлели даже их внуки.
Он не потратил это время впустую, изучил свитки и узнал, как можно добиться власти над миром.
– Твой отец так же глуп, как и ты, – фыркнул юный хан. – Я и без свитков знаю это очень хорошо. Достаточно победить своих врагов, и все.
– Но ты не знаешь, как их победить, если с тобой будет всего сотня, а против тебя встанут пять или десять туменов, – строго заметил человек в черном.
– На такое не способен никто, – мотнул головой Бату. – Даже мой великий дед, потрясатель вселенной[18], не смог бы одолеть врага, если бы у него было так мало воинов.
– А ты сможешь, – твердо произнес его собеседник. – Сможешь и это, и еще многое другое, потому что я подскажу тебе, как это сделать.
– Но если все на самом деле так, как ты говоришь, то зачем тебе я, человек без имени? – недоверчиво уточнил Бату.
– Что до моего имени… – Человек в черном ненадолго задумался, уставившись в синюю атласную подушку, валявшуюся у его ног, затем поднял голову и хитро улыбнулся. – Ты, кажется, заметил, что я хорошо играю словами? Думается, очень скоро ты убедишься в том, что я умею играть не только ими одними. Так что называй меня Горесев. Горесев, сын Изгоя. Если ты будешь делать все, что я скажу, то мы с тобой посеем много горя. Так много, что я в полной мере оправдаю это имя. Что же до власти над миром, то мне она ни к чему. Но у меня есть долг мести, который оставил мне в наследство отец, и уплатить его я обязан.
– Пока у меня очень мало воинов, – перебил его Бату.
– Для начала хватит и тысячи, которую ты пошлешь туда, куда я тебе скажу. После того как они сделают то, что им повелит хан, Русь окажется совсем беззащитной перед твоими воинами. Тогда и только тогда ты сможешь переломить ей хребет, – заверил его Горесев.
– А мне хватит воинов, чтобы одолеть другие страны? – жадно загорелись глаза хана.
– Конечно. Если серый кречет[19] победит белого сокола[20] русичей, то что ему десять глупых болтливых сорок!
– Что ж, я согласен, – важно кивнул Бату. – Говори, что нужно сделать.
– Есть на Руси озеро, именуемое Плещеево. А возле него лежит большой камень. Он не простой. Это оберег всей Руси. Он – ее сердце. Пока оно цело, можно победить их воинов, сжечь их города, сровнять с землей их капища, вывезти все золото и серебро, но Русь рано или поздно воспрянет из пепла и поднимется на ноги, ибо сердце все равно будет продолжать биться в ее груди. И тогда первым, кому придется плохо, будет сам завоеватель, а если он не доживет до этого страшного часа, то удар придется по его сыновьям, внукам или правнукам. Поэтому нужно в первую очередь уничтожить ее оберег. Я помогу твоим людям пробраться незамеченными. Мне легко это сделать. Главное, чтобы твои воины не проходили рядом со святыми местами. Возле них морок, что я наведу, пропадет.
– Я знаю, – перебил его Бату. – Ты говоришь о тех больших каменных юртах, в которых молятся их шаманы в таких же черных одеждах, как у тебя.
– Нет, – отрезал Горесев. – Их новых капищ с крестами можно не опасаться, не считая тех, которые построены на старых заповедных местах, но таких не так уж много. Я же говорю про другие места, где русичи молились своим богам не сотни, а тысячи лет. На всем пути твоей тысяче, если люди не отклонятся от дороги, встретится только одно из них, да и то далеко в стороне. Слушай дальше. Слушай и внимай…
Вот тогда-то и появился в Диком поле невесть откуда тысячный монгольский отряд. Почему-то никто не обращал на него внимания, и он преспокойно миновал бы рязанские земли и так же незаметно переправился бы через Оку, скрывшись в дремучих муромских лесах, если бы командир отряда не решил свернуть немного в сторону.
Он не был жадным. Но одно дело – миновать маленькие городки, где нечего взять, кроме нескольких серебряных монет и пленных, которых за собой все равно не потащишь. Тут соблазн невелик, и одолеть его легко. Совсем другое дело – столица всея Руси. Тут монет должно оказаться столько, что можно уплатить калым за сотню степных красавиц, какую бы высокую цену ни назначали их жадные отцы.
Тысяцкий Тудкан не нуждался в сотне жен, ему вполне хватило бы и одной, но старик Мугэду – слыханное ли дело – требовал за нее тысячный конский табун. Как удалось узнать Тудкану, эту цену отец его ясноглазой звездочки заломил для того, чтобы слух разнесся по всей степи. Люди будут интересоваться, что же за красавица выросла у него, если он требует так много. Донесется и до ушей хана, а там как знать…
Тудкан славно сражался под началом юного хана Бату. Как подобает хорошему воину, он не начинал грабить врагов, пока сражение не закончилось, но он и не был брезглив в поисках добычи. Даже пленных, подлежащих смерти, он не просто убивал, а усердно вспарывал каждому из них живот, старательно копаясь во внутренностях и разыскивая драгоценности, которые те могли проглотить, в надежде сохранить их от злобного степняка.
Усердие не прошло даром. Всего через два года он вернулся в свой улус почти богачом, который в состоянии купить целый табун в сотню голов. Но сотня – не тысяча, а только ее десятая часть. Получалось, что молодому сотнику нужно столь же старательно воевать еще двадцать лет, чтобы получить возможность жениться на своей избраннице.
А тут прямо в руки свалилась такая удача, причем дважды подряд. Первый раз она улыбнулась, когда хан Бату повелел именно ему, Тудкану, возглавить тысячу. И не просто возглавить, а дал ему поручение, за выполнение которого обещал не оставить своей милостью.
Второй же, когда рязанские смерды, схваченные на пути следования его тысячи, в числе всего прочего рассказали, что они направляются в Рязань на строительство городских стен, которые до сих пор толком не возведены.
«Хан, скорее всего, сдержит свое слово, но щедрость бывает разная, – рассуждал Тудкан. – Вдруг он сочтет, что табун в сотню голов – достаточная плата за то, что я выполнил все как надо. Тогда у меня будет две сотни, а мне нужна тысяча. Если же я возьму этот беззащитный город, в котором каан русичей хранит свою казну, тогда мне хватит добра и на тысячный табун, и на покупку украшений, и на то, чтобы за мою звездочку трудились рабыни, а она только повелевала, сохраняя нежность своих ручек для страстных ласк своего любимого мужа».
И тогда Тудкан самовольно изменил путь, указанный Горесевом.
Изменил и… погиб.
Во второй раз хан Бату, так и не дождавшийся возвращения своих воинов, вынужден был сам ехать к старому шаману. Цепкая память не подвела воина, и он вспомнил узкую дорожку в хаотичном нагромождении скал, по которой первый раз вел его в свою пещеру Горесев.
Правда, не обошлось без жертв. Скала, рухнувшая на тропу, одним разом унесла в пропасть или просто расплющила всех, кто сопровождал молодого хана. Это изрядно остудило пыл Бату, но желание рассчитаться за гибель отважной тысячи храбрецов пересилило, и он по-прежнему храбро шел вперед.
Однако все вышло не так, как он предполагал. Не Бату, хан Большой орды, получивший после смерти отца и отказа своего старшего брата Орду-Ичена, толстого добродушного увальня, старшинство над всем огромным улусом Джучи, обвинял и наседал на старого шамана.
Получилось как раз наоборот. Это Горесев с первых же минут напустился на Бату, на чем свет костеря его людей за их жадность и корыстолюбие. Хану оставалось лишь оправдываться, виновато жмуря свои узкие глаза, цвет которых так сильно напоминал дедовские.
«Словно в них плещется расплавленное золото», – как-то мечтательно сказала о них одна гао-чанская уйгурка. У Бату тогда не было денег, но ему так понравилось сказанное, что он, не долго думая, отрезал от своего нарядного чапана две пуговицы, сделанных из бирюзы, и подарил ей.
А еще его глаза напоминали по цвету тигриные. Вот только Бату никогда еще не видел, чтобы тигры виновато их жмурили, как сейчас он сам.
Жмурил и даже не помышлял сделать то, ради чего он сюда пришел. А привело его лишь острое желание выхватить из ножен дорогую бухарскую саблю, подарок дяди Тули, мир его праху, и хлестануть ею наотмашь, с такой силой, чтобы брызжущая слюной ненавистная голова немедленно умолкла и вообще, слетев с узких костлявых плеч, укатилась бы в угол пещеры. Желательно, самый дальний, в который не проникает этот тревожный тускло-красный свет, льющийся непонятно откуда. Тогда он сможет не только не слышать проклятия, слетаемые с ее губ, но даже не видеть ее саму, что вдвойне приятно.
Впрочем, после того как гнев Горесева спал и он заговорил нормальным голосом, Бату вновь ободрился. Оказывается, ничего еще не потеряно, хотя и надолго откладывается – аж на целых пять лет.
Если хан придет к нему через это время, то как знать, как знать. Горесев до конца не уверен, но, скорее всего, у них появится еще одна возможность. Повторная. А пока Бату предстоит заручиться поддержкой своего царствующего дяди Угедея, дабы тот, после того как добьет империю Цзинь, помог ему с войском.
А чтобы взор великого каана не привлекла иная, более заманчивая цель, например багдадский халиф и его неисчислимые сокровища, которыми он, по слухам, владеет, вот порошок. Надо только умело подсыпать его время от времени в еду или питье, которые поставят на стол Угедея, и все будет в порядке.
– Если бы ты не ненавидел Русь так же, как я ее волхвов, которых сами русичи называют Мертвыми, то ты вряд ли ушел от меня живым, – строго произнес в заключение Горесев и зловеще добавил: – Но помни, что следующая попытка будет последней. Это просто чудо, что звезды вновь собираются встать в нужный нам круг всего через пять лет. Обычно ждать этого приходится шесть или семь дюжин лет, а то и дольше. Тебе до этого уже не дожить.
– А тебе? – ревниво уточнил Бату.
– Мое счастье, если Мертвые волхвы не поняли, откуда что взялось, – медленно произнес Горесев. – Но даже если и так, то в другой раз они это непременно поймут, и я не думаю, что мне удастся надолго затаиться в этой пещере.
– А я слышал, что их шаманы советуют не противиться и подставить правую щеку, если их ударят по левой, – хихикнул Бату. – Очень удобная вера… для врагов. Лишь бы у моих воинов не устали руки.
– Глупец! – вспылил Горесев. – Когда ты наконец поймешь, что нынешние шаманы русичей тут ни при чем?! И их распятый Христос, возомнивший в своей гордыне, будто он сможет унести на плечах все грехи людей и одной его жертвы достаточно для их искупления, тоже не бог русичей. Он – всеобщий, то есть ничей. Русь же хранят совершенно иные древние силы, гораздо более могущественные, – он перевел дыхание, слегка успокоился и продолжил: – Словом, так. На сей раз ты не просто повторишь попытку прорваться к камню. Помимо этого ты соберешь всех воинов, которых Угедей вручит тебе, и поведешь их на Русь. Только запомни, что их должно быть не меньше десяти туменов.
– Так много?! – широко раскрылись от изумления глаза Бату.
– Это самое малое, – поправил его Горесев. – Даже я, живя в этих горах, знаю, что все княжества Руси ныне объединились. А когда растопыренные пальцы русичей сжимаются в один кулак, поверь, что тут может не хватить и десяти туменов. Какими путями их повести – я тебе скажу потом, ближе к нужному времени.
– Ты хочешь навести морок, чтобы они могли беспрепятственно пройти в глубь Руси, – догадался Бату и радостно улыбнулся, хищно обнажив острые белые зубы.
– Я не бог, а только волхв, хотя и самый великий из ныне живущих, – поправил его Горесев. – Даже моих больших сил едва хватит на то, чтобы сделать невидимыми, ну, или почти невидимыми для врага от силы две тысячи воинов. Да и это потребует всего меня без остатка. Так что твои тумены пойдут открыто. Но я подскажу тебе, как правильно жертвовать слона, чтобы сделать шах и мат королю.
– Э-э-э, – непонимающе уставился на него Бату.
– Да, – вздохнул Горесев. – С этой индийской игрой ты явно не знаком. Но ничего, я научу тебя, как правильно в нее играть. Только игра будет происходить не на доске, а в жизни. Так даже интереснее. Мы с тобой сразимся за черных, но сделаем свой ход первыми. А тех, что погибли, – не жалей. Они были дрянными воинами, которые ослушались своего хана, так что их кровь лежит на них самих. К тому же когда игра только начинается, то потеря одной маленькой фигурки значения не имеет. А теперь иди, и да помогут нам, – он слегка замешкался, искоса посмотрел на Бату и, решив не пугать его лишний раз, изменил то, что хотел произнести вначале: – Да помогут нам наши силы.
Глава 2
Успех любой войны, во всяком случае для обороняющейся стороны, во все времена во многом зависел от успешной, а главное, быстрой мобилизации. Если вождь племени сумел заблаговременно собрать своих людей, значит, он сумеет и дать отпор посягающему на его земли. Не удалось это сделать – пиши пропало. Так было, так есть, и так будет. Вячеслав хорошо это понимал и делал все необходимое для того, чтобы каждый знал, куда он должен явиться, если его позовут.
Однако мало собрать людей, дать им хороший меч в одну руку, а щит – в другую. Недостаточно вручить им луки, копья и арбалеты, а на самих напялить добротные кольчуги. Все равно это будут люди, для битвы же нужны – воины. Вячеслав знал и это. Потому дважды в году, месяц-полтора летом и три – зимой, он гонял бестолковых ополченцев в хвост и в гриву, делая из беспомощного стада, которое можно разогнать одними плетями, несокрушимый пеший строй.
Однако нападение зачастую бывает внезапным, ибо неожиданность – половина успеха. Значит, надо заводить разведку. И не только тактическую, которая видит лишь очевидное, поверхностное. Ее мало. Нужна еще и глубинная, стратегическая, в которой должны быть задействованы не простые наблюдатели, а настоящие аналитики. Они должны сидеть в каждой стране, застыв, подобно пауку, почти в неподвижности, ибо их главная задача состоит не в том, чтобы вызнавать факты, но думать над ними, увязывать разрозненные события в единое целое и делать выводы.
Но не бывает паука без хитросплетенной паутины, без сигнальной нити. Значит, в распоряжении каждого аналитика должна иметься своя резидентура, включая все ту же сигнальную нить, то есть курсирующие туда-сюда гонцы с сообщениями. Обычными – по обычным, неторопливым каналам, важными – по особым, чтоб летели сломя голову, загоняя коней и задыхаясь от усталости.
Всех этих мудреных слов и терминов – резидентура, аналитики, стратегия и прочее – ни Любомир, ни Николка Торопыга и слыхом не слыхивали. Да оно им и ни к чему. Зато они хорошо понимали, что от них требуют государь Константин и его верховный воевода, и трудились на совесть.
Помогал им и Евпатий Коловрат, в чьем ведении находились все посольские дела, а ведь каждый посол – это тоже шпион, только на легальном положении, то есть под своей личиной. Так было, есть и будет.
А если все-таки врагу удалось осуществить тайную подготовку к войне и напасть неожиданно? Не держать же все войска круглый год вблизи своих рубежей. Уж больно оно накладно, знаете ли. Только на их прокорм уйдет столько, что за год-два рухнет любая держава, потому что опустеет казна и взвоют кормильцы этого самого войска, у которых придется отобрать последний кусок хлеба. Ситуация, когда один с сошкой, а семеро с ложкой, чревата весьма серьезными, а зачастую и трагическими последствиями.
Значит, нужны войска для охраны рубежей. Об их необходимости и важности воеводе Вячеславу говорить не надо. Когда-то давным-давно, хотя и в будущем, как это ни парадоксально звучит, юного Славу Дыкина призвали в ряды пограничных войск, и всю срочную службу он имел возможность любоваться высокими снеговыми шапками гор на аджарско-турецкой границе[21].
Так что о контрольно-следовой полосе и о прочих премудростях этого нелегкого дела он знал не понаслышке и организацией пограничной службы несколько лет занимался лично, не доверяя этого дела никому. Лишь когда все наладил, тогда только и угомонился, посчитав возможным довериться другим людям.
Толковых помощников у него хватало. Были они и на побережье Балтики, и на западных рубежах, и на южных – на Кавказе и в Крыму. На восточных же, наиболее важных, у него в подручных ходили не кто-нибудь, а князья, а то и царские сыновья. Вначале Святослав, а затем Святозар – тоже царский сын, хотя и внебрачный.
После трагической гибели его матери Купавы[22] Константин позаботился о том, чтобы малыш получил не только достойное содержание, но и хорошее воспитание. Приставленные к нему учителя научили его и чтению, и цифири, и многому другому, включая ратное дело, которое Святозару было особенно по душе. Малец жил, рос и вскоре превратился в симпатичного крепкого юношу.
К этому времени он уже прекрасно знал, что из огромного отцовского наследства ему ровным счетом ничего не светит – все перейдет его старшему брату Святославу. Конечно, поначалу, когда он только-только до конца осознал это, ему стало немного обидно. Почему одному все, а другому – ничего, ведь отец-то один? Почему даже сейчас Святослав – царевич, а он как был, так и остался княжичем? Почему Святослав пребывает в стольной Рязани, а его, Святозара, сунули в какой-то Углич, о котором на Руси не все и слышали? Селище – не селище, но и на город он не больно-то походил, разве что стенами – воробей перескочит, да сторожевыми башнями – дите плечом подопрет, они и рухнут. Он что, рожей не вышел?
Хорошо, что всю эту боль и негодование он не таил в себе, а как-то в сердцах выплеснул отцу, приехавшему в Углич. Тот задумался, вздохнул и предложил поговорить обо всем вечерком, чтобы никто их не мог прервать. Беседа их затянулась до самого утра. Напоминала она учебный поединок на деревянных мечах, когда неопытный воин пытается пробить глухую оборону мастера, а тот спокойно и даже насколько лениво отражает неумелые наскоки. Сын наседал, а отец спокойно отмахивался. До поры до времени.
Однако за полночь ситуация изменилась. Мастер так же спокойно произнес: «А теперь смотри, почему ты не прав» – и сам перешел в атаку.
О многом переговорили в ту ночь Константин со Святозаром.
И о том, что Русь – не кусок полотна. Если ее порезать на куски, то никто себе ничего путного не сошьет.
И о том, что власть – не краюха хлеба, а скорее бычий пузырь. Сделаешь маленькую дырочку, и он вмиг сдуется.
И о том, что в первую очередь власть – не право творить все, что вздумается, а обязанность думать, разумно ли, верно ли я поступаю, сделав так-то, а не эдак, ибо за каждым твоим решением, за каждым указом – людские судьбы.
По отцовским словам, выходило, что не его, Святозара, обделили, а – Святослава, взвалив на плечи старшего сына часть государева груза, который ох как тяжел для него.
– Ему даже жениться по любви не дозволено! – бушевал разошедшийся Константин. – Я ему невесту подыскивал, я ему и повелел с ней под венец идти. И его счастье, что она хоть более-менее смазливой уродилась, потому как даже если бы и страхолюдина была, то Святославу все равно пришлось бы с ней обвенчаться, ибо то – не моя причуда, но так для Руси надобно! А теперь сам раскинь умишком, каково с нелюбимой всю жизнь жить?!
– Старики говорят, стерпится—слюбится, – неуверенно предположил Святозар. Но разве может неумеха отбить удар мастера, который точно знает, куда бить, а главное – как.
– Это лишь несчастливые в утешение себе так говорят, а дураки за ними повторяют. И в другой раз, после ее смерти, когда я его сызнова женил, считай, опять вслепую невесту брал. А куда деваться, если надо именно из этого рода выбирать, а там всего одна девица и была? Думаешь, он хотел этого? Шарахался, как черт от ладана. А я настоял, да что там, – махнул рукой Константин. – Считай, что примучил. И чудо, что ему и на сей раз не кикимора, а пригожая женка досталась. Вот такую вот тяжкую дань ему уже сейчас платить приходится. У тебя же – воля вольная… Конечно, дочери смердов все равно отпадают, не по чину они тебе, но в остальном… Хочешь, с Угорщины невесту бери, пожелаешь – из ясов или касогов, а у ляшских князей какие девки поспевают – чудо! Так что кто кому должен завидовать, сын?
– А я думал, ты из-за того, что с моей матерью не венчан был, да еще потому, что она – из холопок, – задумчиво произнес Святозар и прямо-таки впился глазами в лицо отца – что скажет?
– Так вот что тебя мучило, – медленно протянул Константин и строго произнес: – Глупость все это. – И повторил чуть не по складам: – Несусветная глупость, и не более того. Впредь о том не смей и помышлять, ибо я твою мать любил, как… – Он запнулся, но затем твердо отрезал: – Как свою жену, княгиню Феклу, никогда не любил. Но наследник у государя должен быть только один. У меня уже сыновей не будет, но, думаешь, второму или третьему из сыновей Святослава что-либо достанется? – И отрезал: – Нет. Паки и паки повторюсь – нет и еще раз нет. Их, как и тебя, даже царевичами величать никто не станет, ибо не по чину, потому что царевич – это наследник титула, а он звучит – государь всея Руси. Ты вслушайся токмо – всея, то бишь один на всю Русь. И будут они точно так же, как и ты, ходить в княжичах, хотя мать их со Святославом венчана по всем правилам. Я тебе больше скажу. Если ума у них будет немного, то они и твоих высот нипочем не достигнут. Уразумел?
– Уразумел, – кивнул Святозар. – А ежели умрет царевич? Тогда как?
– Тогда им, скорее всего, нарекут следующего по старшинству княжича, – пожал плечами Константин. – Но тут уже царь вправе решать.
– Выходит, я у тебя как бы про запас, – не унимался Святозар.
– Ничего не выходит, – отмахнулся Константин. – Или сам не ведаешь – у Святослава уже трое. К тому же старший, Николай, немногим младше тебя. Да и Вячеслав с Михаилом от дочки Ивана Асеня тоже крепенькими мальцами растут. Опять же невестка моя снова на сносях, и знающие бабки шепчут, что и на сей раз сына родит. – Он подозрительно покосился на Святозара и спросил:– А ты это к чему спрашиваешь?
– Да я так. К слову пришлось, – замялся княжич.
– Ты это «так» из головы-то выбрось, – посоветовал Константин и угрожающе пообещал: – А если я дознаюсь, что оно тебе не само туда залетело, а неведомые доброхоты постарались, то вот тебе крест – ноги им велю повыдергивать и собакам скормить.
– Нет! – вскричал княжич. – Я сам! Подумалось мне как-то, вот и все.
– Ну-ну, – засопел Константин. – Только ты запомни накрепко. От этого «так» вся Русь кровавым огнем займется и горючими слезами зальется. Да и тебе самому в этом огне уцелеть не удастся. А главное, ради чего? Гордыню потешить? А ты лучше про груз подумай, о котором мы с тобой говорили. Тяжела корона, сынок. Царский венец много дает, но еще больше спрашивает. Тебе о другом помышлять надо – как своему брату верной опорой стать, как подсобить ему и хоть часть ноши принять на себя. Тогда и только тогда тебе честь и хвала будет, и славу о тебе мои монахи-летописцы в века понесут, всем прочим в назиданье, уж ты мне поверь.
– Верю, – твердо заявил Святозар.
– Ну то-то, – облегченно вздохнул Константин, ощутив, что ответ сына не натужен, а идет от сердца.
Да и хотелось ему верить в лучшее, потому что иное грозило обернуться даже не проблемой – бедой. В такое время для полного счастья Руси только междоусобицы не хватает.
Словом, ночка выдалась бессонной. Хорошо, что под рукой были кубки с крепким кофе, который купцы в изобилии привозили Константину из далекого Йемена, а у посольства, вернувшегося оттуда год назад, одна ладья и вовсе была доверху нагружена мешками с зелеными зернами. Очень уж лестно было наместнику великих Айюбидов Умару ибн Али ибн Расулу, который буквально год назад объявил себя независимым султаном, что столь могущественный правитель, как Константин, признал его в этом новом качестве.
– Если его изгнали из рода, значит, он был плохой человек, – поучительно заметил Бату.
– Он был великим волхвом! – впервые вышел из себя человек в черном. – И не род изгнал его, а он сам ушел, потому что эти глупцы то и дело лезли в его дела и поучали: «Это нельзя делать, ибо оно преждевременно, а так нельзя поступать, ибо оно чревато». На самом деле они просто завидовали его уму, потому что он знал больше, чем все они вместе взятые. Они даже запретили ему читать свитки Первых людей, говоря, что знания, которые содержатся в них, станут опасны в его руках. И тогда он украл сокровенные свитки и ушел в эти края.
– Тот, кто ворует у своих, подлежит смерти, – поучительно заметил Бату. – Так говорит Яса моего великого деда.
– Это было давно, – человек в черном пренебрежительно отмахнулся. – Так давно, что дети, которые впервые увидели его, превратились в седых стариков и умерли. Теперь одряхлели даже их внуки.
Он не потратил это время впустую, изучил свитки и узнал, как можно добиться власти над миром.
– Твой отец так же глуп, как и ты, – фыркнул юный хан. – Я и без свитков знаю это очень хорошо. Достаточно победить своих врагов, и все.
– Но ты не знаешь, как их победить, если с тобой будет всего сотня, а против тебя встанут пять или десять туменов, – строго заметил человек в черном.
– На такое не способен никто, – мотнул головой Бату. – Даже мой великий дед, потрясатель вселенной[18], не смог бы одолеть врага, если бы у него было так мало воинов.
– А ты сможешь, – твердо произнес его собеседник. – Сможешь и это, и еще многое другое, потому что я подскажу тебе, как это сделать.
– Но если все на самом деле так, как ты говоришь, то зачем тебе я, человек без имени? – недоверчиво уточнил Бату.
– Что до моего имени… – Человек в черном ненадолго задумался, уставившись в синюю атласную подушку, валявшуюся у его ног, затем поднял голову и хитро улыбнулся. – Ты, кажется, заметил, что я хорошо играю словами? Думается, очень скоро ты убедишься в том, что я умею играть не только ими одними. Так что называй меня Горесев. Горесев, сын Изгоя. Если ты будешь делать все, что я скажу, то мы с тобой посеем много горя. Так много, что я в полной мере оправдаю это имя. Что же до власти над миром, то мне она ни к чему. Но у меня есть долг мести, который оставил мне в наследство отец, и уплатить его я обязан.
– Пока у меня очень мало воинов, – перебил его Бату.
– Для начала хватит и тысячи, которую ты пошлешь туда, куда я тебе скажу. После того как они сделают то, что им повелит хан, Русь окажется совсем беззащитной перед твоими воинами. Тогда и только тогда ты сможешь переломить ей хребет, – заверил его Горесев.
– А мне хватит воинов, чтобы одолеть другие страны? – жадно загорелись глаза хана.
– Конечно. Если серый кречет[19] победит белого сокола[20] русичей, то что ему десять глупых болтливых сорок!
– Что ж, я согласен, – важно кивнул Бату. – Говори, что нужно сделать.
– Есть на Руси озеро, именуемое Плещеево. А возле него лежит большой камень. Он не простой. Это оберег всей Руси. Он – ее сердце. Пока оно цело, можно победить их воинов, сжечь их города, сровнять с землей их капища, вывезти все золото и серебро, но Русь рано или поздно воспрянет из пепла и поднимется на ноги, ибо сердце все равно будет продолжать биться в ее груди. И тогда первым, кому придется плохо, будет сам завоеватель, а если он не доживет до этого страшного часа, то удар придется по его сыновьям, внукам или правнукам. Поэтому нужно в первую очередь уничтожить ее оберег. Я помогу твоим людям пробраться незамеченными. Мне легко это сделать. Главное, чтобы твои воины не проходили рядом со святыми местами. Возле них морок, что я наведу, пропадет.
– Я знаю, – перебил его Бату. – Ты говоришь о тех больших каменных юртах, в которых молятся их шаманы в таких же черных одеждах, как у тебя.
– Нет, – отрезал Горесев. – Их новых капищ с крестами можно не опасаться, не считая тех, которые построены на старых заповедных местах, но таких не так уж много. Я же говорю про другие места, где русичи молились своим богам не сотни, а тысячи лет. На всем пути твоей тысяче, если люди не отклонятся от дороги, встретится только одно из них, да и то далеко в стороне. Слушай дальше. Слушай и внимай…
Вот тогда-то и появился в Диком поле невесть откуда тысячный монгольский отряд. Почему-то никто не обращал на него внимания, и он преспокойно миновал бы рязанские земли и так же незаметно переправился бы через Оку, скрывшись в дремучих муромских лесах, если бы командир отряда не решил свернуть немного в сторону.
Он не был жадным. Но одно дело – миновать маленькие городки, где нечего взять, кроме нескольких серебряных монет и пленных, которых за собой все равно не потащишь. Тут соблазн невелик, и одолеть его легко. Совсем другое дело – столица всея Руси. Тут монет должно оказаться столько, что можно уплатить калым за сотню степных красавиц, какую бы высокую цену ни назначали их жадные отцы.
Тысяцкий Тудкан не нуждался в сотне жен, ему вполне хватило бы и одной, но старик Мугэду – слыханное ли дело – требовал за нее тысячный конский табун. Как удалось узнать Тудкану, эту цену отец его ясноглазой звездочки заломил для того, чтобы слух разнесся по всей степи. Люди будут интересоваться, что же за красавица выросла у него, если он требует так много. Донесется и до ушей хана, а там как знать…
Тудкан славно сражался под началом юного хана Бату. Как подобает хорошему воину, он не начинал грабить врагов, пока сражение не закончилось, но он и не был брезглив в поисках добычи. Даже пленных, подлежащих смерти, он не просто убивал, а усердно вспарывал каждому из них живот, старательно копаясь во внутренностях и разыскивая драгоценности, которые те могли проглотить, в надежде сохранить их от злобного степняка.
Усердие не прошло даром. Всего через два года он вернулся в свой улус почти богачом, который в состоянии купить целый табун в сотню голов. Но сотня – не тысяча, а только ее десятая часть. Получалось, что молодому сотнику нужно столь же старательно воевать еще двадцать лет, чтобы получить возможность жениться на своей избраннице.
А тут прямо в руки свалилась такая удача, причем дважды подряд. Первый раз она улыбнулась, когда хан Бату повелел именно ему, Тудкану, возглавить тысячу. И не просто возглавить, а дал ему поручение, за выполнение которого обещал не оставить своей милостью.
Второй же, когда рязанские смерды, схваченные на пути следования его тысячи, в числе всего прочего рассказали, что они направляются в Рязань на строительство городских стен, которые до сих пор толком не возведены.
«Хан, скорее всего, сдержит свое слово, но щедрость бывает разная, – рассуждал Тудкан. – Вдруг он сочтет, что табун в сотню голов – достаточная плата за то, что я выполнил все как надо. Тогда у меня будет две сотни, а мне нужна тысяча. Если же я возьму этот беззащитный город, в котором каан русичей хранит свою казну, тогда мне хватит добра и на тысячный табун, и на покупку украшений, и на то, чтобы за мою звездочку трудились рабыни, а она только повелевала, сохраняя нежность своих ручек для страстных ласк своего любимого мужа».
И тогда Тудкан самовольно изменил путь, указанный Горесевом.
Изменил и… погиб.
Во второй раз хан Бату, так и не дождавшийся возвращения своих воинов, вынужден был сам ехать к старому шаману. Цепкая память не подвела воина, и он вспомнил узкую дорожку в хаотичном нагромождении скал, по которой первый раз вел его в свою пещеру Горесев.
Правда, не обошлось без жертв. Скала, рухнувшая на тропу, одним разом унесла в пропасть или просто расплющила всех, кто сопровождал молодого хана. Это изрядно остудило пыл Бату, но желание рассчитаться за гибель отважной тысячи храбрецов пересилило, и он по-прежнему храбро шел вперед.
Однако все вышло не так, как он предполагал. Не Бату, хан Большой орды, получивший после смерти отца и отказа своего старшего брата Орду-Ичена, толстого добродушного увальня, старшинство над всем огромным улусом Джучи, обвинял и наседал на старого шамана.
Получилось как раз наоборот. Это Горесев с первых же минут напустился на Бату, на чем свет костеря его людей за их жадность и корыстолюбие. Хану оставалось лишь оправдываться, виновато жмуря свои узкие глаза, цвет которых так сильно напоминал дедовские.
«Словно в них плещется расплавленное золото», – как-то мечтательно сказала о них одна гао-чанская уйгурка. У Бату тогда не было денег, но ему так понравилось сказанное, что он, не долго думая, отрезал от своего нарядного чапана две пуговицы, сделанных из бирюзы, и подарил ей.
А еще его глаза напоминали по цвету тигриные. Вот только Бату никогда еще не видел, чтобы тигры виновато их жмурили, как сейчас он сам.
Жмурил и даже не помышлял сделать то, ради чего он сюда пришел. А привело его лишь острое желание выхватить из ножен дорогую бухарскую саблю, подарок дяди Тули, мир его праху, и хлестануть ею наотмашь, с такой силой, чтобы брызжущая слюной ненавистная голова немедленно умолкла и вообще, слетев с узких костлявых плеч, укатилась бы в угол пещеры. Желательно, самый дальний, в который не проникает этот тревожный тускло-красный свет, льющийся непонятно откуда. Тогда он сможет не только не слышать проклятия, слетаемые с ее губ, но даже не видеть ее саму, что вдвойне приятно.
Впрочем, после того как гнев Горесева спал и он заговорил нормальным голосом, Бату вновь ободрился. Оказывается, ничего еще не потеряно, хотя и надолго откладывается – аж на целых пять лет.
Если хан придет к нему через это время, то как знать, как знать. Горесев до конца не уверен, но, скорее всего, у них появится еще одна возможность. Повторная. А пока Бату предстоит заручиться поддержкой своего царствующего дяди Угедея, дабы тот, после того как добьет империю Цзинь, помог ему с войском.
А чтобы взор великого каана не привлекла иная, более заманчивая цель, например багдадский халиф и его неисчислимые сокровища, которыми он, по слухам, владеет, вот порошок. Надо только умело подсыпать его время от времени в еду или питье, которые поставят на стол Угедея, и все будет в порядке.
– Если бы ты не ненавидел Русь так же, как я ее волхвов, которых сами русичи называют Мертвыми, то ты вряд ли ушел от меня живым, – строго произнес в заключение Горесев и зловеще добавил: – Но помни, что следующая попытка будет последней. Это просто чудо, что звезды вновь собираются встать в нужный нам круг всего через пять лет. Обычно ждать этого приходится шесть или семь дюжин лет, а то и дольше. Тебе до этого уже не дожить.
– А тебе? – ревниво уточнил Бату.
– Мое счастье, если Мертвые волхвы не поняли, откуда что взялось, – медленно произнес Горесев. – Но даже если и так, то в другой раз они это непременно поймут, и я не думаю, что мне удастся надолго затаиться в этой пещере.
– А я слышал, что их шаманы советуют не противиться и подставить правую щеку, если их ударят по левой, – хихикнул Бату. – Очень удобная вера… для врагов. Лишь бы у моих воинов не устали руки.
– Глупец! – вспылил Горесев. – Когда ты наконец поймешь, что нынешние шаманы русичей тут ни при чем?! И их распятый Христос, возомнивший в своей гордыне, будто он сможет унести на плечах все грехи людей и одной его жертвы достаточно для их искупления, тоже не бог русичей. Он – всеобщий, то есть ничей. Русь же хранят совершенно иные древние силы, гораздо более могущественные, – он перевел дыхание, слегка успокоился и продолжил: – Словом, так. На сей раз ты не просто повторишь попытку прорваться к камню. Помимо этого ты соберешь всех воинов, которых Угедей вручит тебе, и поведешь их на Русь. Только запомни, что их должно быть не меньше десяти туменов.
– Так много?! – широко раскрылись от изумления глаза Бату.
– Это самое малое, – поправил его Горесев. – Даже я, живя в этих горах, знаю, что все княжества Руси ныне объединились. А когда растопыренные пальцы русичей сжимаются в один кулак, поверь, что тут может не хватить и десяти туменов. Какими путями их повести – я тебе скажу потом, ближе к нужному времени.
– Ты хочешь навести морок, чтобы они могли беспрепятственно пройти в глубь Руси, – догадался Бату и радостно улыбнулся, хищно обнажив острые белые зубы.
– Я не бог, а только волхв, хотя и самый великий из ныне живущих, – поправил его Горесев. – Даже моих больших сил едва хватит на то, чтобы сделать невидимыми, ну, или почти невидимыми для врага от силы две тысячи воинов. Да и это потребует всего меня без остатка. Так что твои тумены пойдут открыто. Но я подскажу тебе, как правильно жертвовать слона, чтобы сделать шах и мат королю.
– Э-э-э, – непонимающе уставился на него Бату.
– Да, – вздохнул Горесев. – С этой индийской игрой ты явно не знаком. Но ничего, я научу тебя, как правильно в нее играть. Только игра будет происходить не на доске, а в жизни. Так даже интереснее. Мы с тобой сразимся за черных, но сделаем свой ход первыми. А тех, что погибли, – не жалей. Они были дрянными воинами, которые ослушались своего хана, так что их кровь лежит на них самих. К тому же когда игра только начинается, то потеря одной маленькой фигурки значения не имеет. А теперь иди, и да помогут нам, – он слегка замешкался, искоса посмотрел на Бату и, решив не пугать его лишний раз, изменил то, что хотел произнести вначале: – Да помогут нам наши силы.
Глава 2
Горечь бессонной ночи
Есть, сын, загадка века —
За что считают сладкой власть?
И только мудрость человека
Поможет в горести не впасть,
Едва ее лишится он.
На самом деле горя стон
Сменить на радость бы ему…Петр Миленин
Успех любой войны, во всяком случае для обороняющейся стороны, во все времена во многом зависел от успешной, а главное, быстрой мобилизации. Если вождь племени сумел заблаговременно собрать своих людей, значит, он сумеет и дать отпор посягающему на его земли. Не удалось это сделать – пиши пропало. Так было, так есть, и так будет. Вячеслав хорошо это понимал и делал все необходимое для того, чтобы каждый знал, куда он должен явиться, если его позовут.
Однако мало собрать людей, дать им хороший меч в одну руку, а щит – в другую. Недостаточно вручить им луки, копья и арбалеты, а на самих напялить добротные кольчуги. Все равно это будут люди, для битвы же нужны – воины. Вячеслав знал и это. Потому дважды в году, месяц-полтора летом и три – зимой, он гонял бестолковых ополченцев в хвост и в гриву, делая из беспомощного стада, которое можно разогнать одними плетями, несокрушимый пеший строй.
Однако нападение зачастую бывает внезапным, ибо неожиданность – половина успеха. Значит, надо заводить разведку. И не только тактическую, которая видит лишь очевидное, поверхностное. Ее мало. Нужна еще и глубинная, стратегическая, в которой должны быть задействованы не простые наблюдатели, а настоящие аналитики. Они должны сидеть в каждой стране, застыв, подобно пауку, почти в неподвижности, ибо их главная задача состоит не в том, чтобы вызнавать факты, но думать над ними, увязывать разрозненные события в единое целое и делать выводы.
Но не бывает паука без хитросплетенной паутины, без сигнальной нити. Значит, в распоряжении каждого аналитика должна иметься своя резидентура, включая все ту же сигнальную нить, то есть курсирующие туда-сюда гонцы с сообщениями. Обычными – по обычным, неторопливым каналам, важными – по особым, чтоб летели сломя голову, загоняя коней и задыхаясь от усталости.
Всех этих мудреных слов и терминов – резидентура, аналитики, стратегия и прочее – ни Любомир, ни Николка Торопыга и слыхом не слыхивали. Да оно им и ни к чему. Зато они хорошо понимали, что от них требуют государь Константин и его верховный воевода, и трудились на совесть.
Помогал им и Евпатий Коловрат, в чьем ведении находились все посольские дела, а ведь каждый посол – это тоже шпион, только на легальном положении, то есть под своей личиной. Так было, есть и будет.
А если все-таки врагу удалось осуществить тайную подготовку к войне и напасть неожиданно? Не держать же все войска круглый год вблизи своих рубежей. Уж больно оно накладно, знаете ли. Только на их прокорм уйдет столько, что за год-два рухнет любая держава, потому что опустеет казна и взвоют кормильцы этого самого войска, у которых придется отобрать последний кусок хлеба. Ситуация, когда один с сошкой, а семеро с ложкой, чревата весьма серьезными, а зачастую и трагическими последствиями.
Значит, нужны войска для охраны рубежей. Об их необходимости и важности воеводе Вячеславу говорить не надо. Когда-то давным-давно, хотя и в будущем, как это ни парадоксально звучит, юного Славу Дыкина призвали в ряды пограничных войск, и всю срочную службу он имел возможность любоваться высокими снеговыми шапками гор на аджарско-турецкой границе[21].
Так что о контрольно-следовой полосе и о прочих премудростях этого нелегкого дела он знал не понаслышке и организацией пограничной службы несколько лет занимался лично, не доверяя этого дела никому. Лишь когда все наладил, тогда только и угомонился, посчитав возможным довериться другим людям.
Толковых помощников у него хватало. Были они и на побережье Балтики, и на западных рубежах, и на южных – на Кавказе и в Крыму. На восточных же, наиболее важных, у него в подручных ходили не кто-нибудь, а князья, а то и царские сыновья. Вначале Святослав, а затем Святозар – тоже царский сын, хотя и внебрачный.
После трагической гибели его матери Купавы[22] Константин позаботился о том, чтобы малыш получил не только достойное содержание, но и хорошее воспитание. Приставленные к нему учителя научили его и чтению, и цифири, и многому другому, включая ратное дело, которое Святозару было особенно по душе. Малец жил, рос и вскоре превратился в симпатичного крепкого юношу.
К этому времени он уже прекрасно знал, что из огромного отцовского наследства ему ровным счетом ничего не светит – все перейдет его старшему брату Святославу. Конечно, поначалу, когда он только-только до конца осознал это, ему стало немного обидно. Почему одному все, а другому – ничего, ведь отец-то один? Почему даже сейчас Святослав – царевич, а он как был, так и остался княжичем? Почему Святослав пребывает в стольной Рязани, а его, Святозара, сунули в какой-то Углич, о котором на Руси не все и слышали? Селище – не селище, но и на город он не больно-то походил, разве что стенами – воробей перескочит, да сторожевыми башнями – дите плечом подопрет, они и рухнут. Он что, рожей не вышел?
Хорошо, что всю эту боль и негодование он не таил в себе, а как-то в сердцах выплеснул отцу, приехавшему в Углич. Тот задумался, вздохнул и предложил поговорить обо всем вечерком, чтобы никто их не мог прервать. Беседа их затянулась до самого утра. Напоминала она учебный поединок на деревянных мечах, когда неопытный воин пытается пробить глухую оборону мастера, а тот спокойно и даже насколько лениво отражает неумелые наскоки. Сын наседал, а отец спокойно отмахивался. До поры до времени.
Однако за полночь ситуация изменилась. Мастер так же спокойно произнес: «А теперь смотри, почему ты не прав» – и сам перешел в атаку.
О многом переговорили в ту ночь Константин со Святозаром.
И о том, что Русь – не кусок полотна. Если ее порезать на куски, то никто себе ничего путного не сошьет.
И о том, что власть – не краюха хлеба, а скорее бычий пузырь. Сделаешь маленькую дырочку, и он вмиг сдуется.
И о том, что в первую очередь власть – не право творить все, что вздумается, а обязанность думать, разумно ли, верно ли я поступаю, сделав так-то, а не эдак, ибо за каждым твоим решением, за каждым указом – людские судьбы.
По отцовским словам, выходило, что не его, Святозара, обделили, а – Святослава, взвалив на плечи старшего сына часть государева груза, который ох как тяжел для него.
– Ему даже жениться по любви не дозволено! – бушевал разошедшийся Константин. – Я ему невесту подыскивал, я ему и повелел с ней под венец идти. И его счастье, что она хоть более-менее смазливой уродилась, потому как даже если бы и страхолюдина была, то Святославу все равно пришлось бы с ней обвенчаться, ибо то – не моя причуда, но так для Руси надобно! А теперь сам раскинь умишком, каково с нелюбимой всю жизнь жить?!
– Старики говорят, стерпится—слюбится, – неуверенно предположил Святозар. Но разве может неумеха отбить удар мастера, который точно знает, куда бить, а главное – как.
– Это лишь несчастливые в утешение себе так говорят, а дураки за ними повторяют. И в другой раз, после ее смерти, когда я его сызнова женил, считай, опять вслепую невесту брал. А куда деваться, если надо именно из этого рода выбирать, а там всего одна девица и была? Думаешь, он хотел этого? Шарахался, как черт от ладана. А я настоял, да что там, – махнул рукой Константин. – Считай, что примучил. И чудо, что ему и на сей раз не кикимора, а пригожая женка досталась. Вот такую вот тяжкую дань ему уже сейчас платить приходится. У тебя же – воля вольная… Конечно, дочери смердов все равно отпадают, не по чину они тебе, но в остальном… Хочешь, с Угорщины невесту бери, пожелаешь – из ясов или касогов, а у ляшских князей какие девки поспевают – чудо! Так что кто кому должен завидовать, сын?
– А я думал, ты из-за того, что с моей матерью не венчан был, да еще потому, что она – из холопок, – задумчиво произнес Святозар и прямо-таки впился глазами в лицо отца – что скажет?
– Так вот что тебя мучило, – медленно протянул Константин и строго произнес: – Глупость все это. – И повторил чуть не по складам: – Несусветная глупость, и не более того. Впредь о том не смей и помышлять, ибо я твою мать любил, как… – Он запнулся, но затем твердо отрезал: – Как свою жену, княгиню Феклу, никогда не любил. Но наследник у государя должен быть только один. У меня уже сыновей не будет, но, думаешь, второму или третьему из сыновей Святослава что-либо достанется? – И отрезал: – Нет. Паки и паки повторюсь – нет и еще раз нет. Их, как и тебя, даже царевичами величать никто не станет, ибо не по чину, потому что царевич – это наследник титула, а он звучит – государь всея Руси. Ты вслушайся токмо – всея, то бишь один на всю Русь. И будут они точно так же, как и ты, ходить в княжичах, хотя мать их со Святославом венчана по всем правилам. Я тебе больше скажу. Если ума у них будет немного, то они и твоих высот нипочем не достигнут. Уразумел?
– Уразумел, – кивнул Святозар. – А ежели умрет царевич? Тогда как?
– Тогда им, скорее всего, нарекут следующего по старшинству княжича, – пожал плечами Константин. – Но тут уже царь вправе решать.
– Выходит, я у тебя как бы про запас, – не унимался Святозар.
– Ничего не выходит, – отмахнулся Константин. – Или сам не ведаешь – у Святослава уже трое. К тому же старший, Николай, немногим младше тебя. Да и Вячеслав с Михаилом от дочки Ивана Асеня тоже крепенькими мальцами растут. Опять же невестка моя снова на сносях, и знающие бабки шепчут, что и на сей раз сына родит. – Он подозрительно покосился на Святозара и спросил:– А ты это к чему спрашиваешь?
– Да я так. К слову пришлось, – замялся княжич.
– Ты это «так» из головы-то выбрось, – посоветовал Константин и угрожающе пообещал: – А если я дознаюсь, что оно тебе не само туда залетело, а неведомые доброхоты постарались, то вот тебе крест – ноги им велю повыдергивать и собакам скормить.
– Нет! – вскричал княжич. – Я сам! Подумалось мне как-то, вот и все.
– Ну-ну, – засопел Константин. – Только ты запомни накрепко. От этого «так» вся Русь кровавым огнем займется и горючими слезами зальется. Да и тебе самому в этом огне уцелеть не удастся. А главное, ради чего? Гордыню потешить? А ты лучше про груз подумай, о котором мы с тобой говорили. Тяжела корона, сынок. Царский венец много дает, но еще больше спрашивает. Тебе о другом помышлять надо – как своему брату верной опорой стать, как подсобить ему и хоть часть ноши принять на себя. Тогда и только тогда тебе честь и хвала будет, и славу о тебе мои монахи-летописцы в века понесут, всем прочим в назиданье, уж ты мне поверь.
– Верю, – твердо заявил Святозар.
– Ну то-то, – облегченно вздохнул Константин, ощутив, что ответ сына не натужен, а идет от сердца.
Да и хотелось ему верить в лучшее, потому что иное грозило обернуться даже не проблемой – бедой. В такое время для полного счастья Руси только междоусобицы не хватает.
Словом, ночка выдалась бессонной. Хорошо, что под рукой были кубки с крепким кофе, который купцы в изобилии привозили Константину из далекого Йемена, а у посольства, вернувшегося оттуда год назад, одна ладья и вовсе была доверху нагружена мешками с зелеными зернами. Очень уж лестно было наместнику великих Айюбидов Умару ибн Али ибн Расулу, который буквально год назад объявил себя независимым султаном, что столь могущественный правитель, как Константин, признал его в этом новом качестве.