Эльрида Морозова. Кто я

Эльрида Морозова
Кто я

Никто

   Я машина. Мой бортовой номер 714. Я сделан для того, чтобы обслуживать людей. Они сейчас осваивают новую планету и у них много работы. В мои обязанности входит грузить руду и горные породы в грузовик, отвозить его к контейнерам и ссыпать туда.
   Я знаю только три дороги в Корпусе. По первой я бегу утром на работу, а вечером возвращаюсь домой. По второй дороге я постоянно езжу на грузовике. Есть еще третья: раз в неделю нас ведут в столовую для приема пищи.
   Я сделан не из железа, как обыкновенные машины. Я сделан из плоти, а ее нужно кормить. Раз в неделю в столовую прибегают другие такие же машины, как я. Нас ставят в одну шеренгу. Нам по очереди вдевают шланг в отверстие для приема пищи. Через него поступает порция еды. После чего мы закручиваем свои затычки и снова приступаем к работе.
   Передвигаться по Корпусу нужно только бегом. Когда я бегу, то слышу свое дыхание. Иногда я слушаю его специально от нечего делать. Когда бежишь, табличка с твоим бортовым номером стукается тебе о грудь. Это очень равномерное, однотонное постукивание. Его я тоже слушаю.
   Все это меня немного удивляет. Я же машина и не должен испытывать никаких пристрастий. Мне не может что-то нравиться, а что-то нет. По существу, я даже удивляться не должен.
   Но иногда я задаюсь какими-то непонятными вопросами. Например, зачем я осознаю? Зачем меня сделали осознающим?
   Я смотрю на грузовик, на котором я работаю. Он сделан из железа. Он молча стоит на одном месте, когда у него заглушен мотор. Он едет туда, куда нужно шоферу. Мне кажется, что этот грузовик совершенно не думает. Что он просто кусок железа.
   А может, я ошибаюсь? Может, у грузовика тоже есть какие-то мысли, как и у меня?
   Я смотрю на людей. Я вижу, что они живые. И я не понимаю, на кого я больше похож: на железный грузовик или на живых людей?
   Я задаюсь этим вопросом достаточно долго. Я не отсчитываю время. Машине это незачем. Это нужно только живым существам – людям, потому что у них есть какие-то цели, ради которых они живут. У меня нет собственных целей, я сделан для того, чтобы обслуживать людей. Какую цель они мне поставят, то я и буду делать.
   Но все же я понимаю, что эта мысль не дает мне покоя долгое время: кто я?
   Я бегу утром на работу, слушаю свое дыхание и думаю об этом. Я завожу свой грузовик, он начинает фырчать, словно живое существо, я смотрю не него и думаю об этом. Я везу контейнеры с горными породами, ссыпаю их в контейнер и думаю об этом – на кого я больше похож: на людей или на машины?
   Наверное, я машина с дефектом. Меня изначально сделали плохо. Я уже осматривал свой грузовик со всех сторон: в нем нет ничего лишнего. Каждая деталь нужна для чего-то. А если я думаю о чем-то, о чем совсем не нужно думать машине, то это дефект.
   Интересно, как много бракованных машин? Часто ли они попадаются? Может, я один такой? Знают ли люди о том, что я сделан с браком? А может, каждая такая машина бракованная, только никто об этом не догадывается?
   Так или иначе, я чувствую, что мне тяжело от этих мыслей. Мне кажется, что без них было бы легче. Я не могу сказать об этом с уверенностью, так как машине вообще не должно быть тяжело. И она вообще не должна об этом думать.
   Вот так я и существую. Казалось бы, я знаю ответ на свой вопрос: я машина, созданная для того, чтобы обслуживать людей. И все же, это ощущение никуда не исчезает: я хочу знать, кто я.
   В Корпус вернулись тараканы. Это добрый знак. Кто-то из людей сказал:
   – Я почувствую себя в безопасности только тогда, когда в Корпус вернутся тараканы. Они где попало не живут. И радиоактивную пищу есть не будут. Насчет еды можно будет успокоиться, если увидим тараканов. Вот тогда можно будет поесть, не боясь отравиться.
   Я увидел их, когда бежал к себе с работы домой. Возле кафе была мусорная корзина, валялись объедки. Я немного приостановился, глядя на это. На куске протухшего мяса сидело несколько тараканов. Они были такие же, как всегда: зеленые, с треугольными рыльцами. Я поднял кусок мяса, и тараканы, похрюкивая, бросились врассыпную. Я вспомнил слова человека, что теперь можно есть и не бояться радиоактивного заражения. Свободной рукой я открутил затычку и сунул кусок мяса в отверстие для приема пищи.
   Жевать было нечем. У людей есть зубы, а у меня нет. Тогда я просто пропихнул кусок мяса в отверстие для приема пищи. Чуть не подавился. К тому же, оно очень дурно пахло. Но ведь я машина, я не должен чувствовать брезгливость, верно? Я не должен чувствовать, что я обделен, раз у меня нет зубов. Меня же сразу сделали таким.
   Я снова побежал, так как стоять в Корпусе можно только людям. Я и так сделал непростительную вещь, когда остановился, поднял кусок мяса и съел его.
   Я бежал по Корпусу, слушал свое дыхание и равномерное биение таблички о грудь. И я думал о том, что только что произошло. Если бы я был живым, я бы побрезговал есть тухлое мясо, на котором побывали тараканы. Никакой человек не позволил бы себе этого. Значит, я все-таки машина. Но почему я думаю обо всем этом? Откуда у меня взялось впечатление о том, что такое брезгливость, если машинам оно чуждо?
   Мой грузовик слушается только меня. Он никогда бы не остановился перед чужими объедками, если бы я его не остановил.
   Но почему я все это сделал? Ведь мне никто не приказывал. Неужели все это заложено программой? Почему тогда у меня возникает ощущение, что я могу сам выбирать что-то?
   Я снова возвращаюсь к тому же вопросу: кто я?
 
   Однажды я обратил внимание, что у меня лицо дергается. Я просто бегу по коридору и иногда делаю какое-то движение лицом.
   Я знаю, что любые функции в машинах нужны для чего-то. Интересно, зачем нужно это дерганье лицом? Может, чтобы отгонять мух? Но в Корпусе нет мух. Тут есть только тараканы.
   Значит, я машина с дефектом. Делаю то, что не нужно делать. Но почему я такой получился? Или все машины с неполадками? Зачем нас такими сделали? Ведь люди очень умные, они пользуются разумом. Почему они не видят во мне дефектов, если даже я, неразумная машина, вижу их?
   Или все-таки это не дефект, а что-то другое? Но что? Кто я, в конце концов?

Она

   Я услышал этот разговор случайно. Один человек говорил другому:
   – Эти скоты совсем обнаглели. Не успели мы оправиться от одной атомной бомбы, как они сбросили вторую. На этот раз уничтожен корпус номер два! Там вообще ничего не осталось!
   – Хорошо, там наших практически не было, – ответил ему другой человек. – Но рабы вымерли чуть ли не полностью. Там была самая большая их колония. А ведь оттуда хотели отправить рабов по другим корпусам. Нам тоже нужна партия новеньких, а их нет!
   – Ничего, это вопрос решаемый. Уж расплодить народ мы всегда сумеем.
   Я мало что понял из этого разговора. Больше всего меня занимало вот что: если был новый атомный взрыв, то почему не исчезли тараканы? Они были повсюду. Они залезали даже в руду, которую я возил на грузовике.
   Я прокрутил разговор снова и понял, что взрыв мог быть в другом месте. Я знаю очень мало мест: всего лишь три дороги в Корпусе. А их должно быть гораздо больше. Наверное, взрыв был на другой дороге. Хорошо же им сейчас там без тараканов.
   В этот же день я услышал другой обрывок разговора.
   – Сильно накладно везти им баб. Может, проще было взять у них сперму?
   – Ну ты смог бы у них взять сперму?
   – Нет.
   – Ну и вот. Проще привезти баб.
   Я еще не понимал, что этот разговор напрямую касался меня. Когда я возвращался с работы домой, у двери своей комнаты я увидел двух человек и такую же машину, как я. Только она была женского рода. Это была Она.
   Я всегда слушал свое дыхание и равномерное постукивание таблички с номером. Почему-то в этот раз они сбились и были не такими ровными, как обычно. Я подбежал ближе и остановился. Я понял, что человек хочет мне что-то сказать.
   Тот подошел ко мне ближе, дотянулся рукой до моей таблички, перевернул ее, чтобы увидеть номер.
   – Семьсот четырнадцатый? – уточнил он. – Так и запишем. Вот тебе жена. Быстренько сделай ей ребенка.
   Второй человек хихикнул:
   – Можешь растянуть удовольствие, а не спешить.
   – Нет, нам надо быстренько.
   С этими словами они ушли. Я открыл дверь в комнату и вошел. Следом вошла Она.
   Делать в комнате было нечего. Машинам не нужно развлекаться. Они сделаны для того, чтобы работать. Может, я бы работал круглые сутки, но люди привыкли иногда отдыхать. Они делали перерывы отдыха и для машин.
   В комнате у меня стоит кровать и небольшой столик. За дверью дырка в полу, заменяющая унитаз. Больше ничего нет. Машине ничего не нужно. Раз в неделю мне меняют постельное белье. Раз в три дня можно сходить в душ помыться. Поэтому когда я возвращаюсь с работы домой, я просто ложусь в кровать и сплю.
   Так я сделал и в этот раз.
   Но почему-то Она не спешила в постель. Она ходила по комнате из угла в угол и делала вид, что чем-то занята. Потом она угомонилась и легла со мной рядом.
   Мне она очень мешала. Кровать была рассчитана на одного, а надо было умещаться вдвоем. Пришлось обоим лечь на бок – спина к спине, чтобы не упасть с кровати. Я думал, что если мне ее поселили навсегда, то мне это очень не нравится. Я не хотел, чтобы так продолжалось долго.
   Хотя машина не отмеряет время. Ей не должно быть разницы, долго что-то продолжается, или быстро проходит.
   Я лежал и вспоминал подслушанные сегодня разговоры. Опять атомный взрыв: зачем их люди делают? Если они им нравятся, то почему они так плохо о них отзываются? А если им это не по нраву, так почему бы им не прекратить взрывать эти бомбы?
   Но машина не может понять логику людей. Они разумные существа, а ты начисто лишен всего этого. Ты сделан для того, чтобы обслуживать людей. Сам по себе ты ценности не представляешь.
 
   Утром я хотел встать, но напоролся на Нее. Я подождал, когда поднимется Она. Она снова принялась бегать по комнате, как будто бы делая что-то. Откуда Она знает, что можно делать такой вид? Получается очень похоже. Женщина-человек, в принципе, могла бы так себя вести.
   Потом Она угомонилась и села за стол ко мне спиной. Я смотрел, смотрел на ее неподвижную спину. Вот теперь Она была похожа на машину, какой и являлась. Что же она тут устраивала две минуты назад?
   Вдруг мне захотелось ее потрогать. Я понял, что она похожа на меня. Если я хочу узнать, кто я, то нужно получше посмотреть на Нее.
   Я протянул руку и коснулся ее локтя. Она не пошевелилась. Но я был уверен, что Она заметила мое прикосновение.
   Я мог бы так коснуться грузовика, и он бы на это никак не отреагировал. Железо остается одинаковым всегда. Даже когда мотор выключен. Но я и Она были сделаны из плоти. И плоть реагировала не так, как железо. Но разве дело в этом? Я вспомнил кусок тухлого мяса, которое я съел. Это тоже была плоть, только мертвая. До него тоже можно было дотрагиваться сколько угодно, кусок мяса бы этого не заметил. Наверное, дело не в том, из чего сделана машина. Но в чем же тогда?
   Понять все это было очень трудно. Особенно машине, а не разумному человеку. Хотя мне казалось, что люди и подавно не задаются такими вопросами.
 
   Я работал не так, как всегда. Я постоянно думал о Ней. Откуда Она взялась? Что мне с Ней делать? Что будет, если в следующий раз я опять Ее потрогаю? И если вчера мне казалось, что Она мне мешает, то сегодня я думал по-другому. Мне хотелось прибежать домой и снова увидеть Ее. Мне хотелось, чтобы и Она меня увидела.
   Но Она на меня не смотрела. Когда я прибежал домой, Она уже была в комнате. Сидела за столом. Как только я вошел, Она тут же встала и стала носиться, как вчера. Я понял, что без меня Ей было комфортнее, если так можно выразиться о машинах. Тогда я лег в постель. Через некоторое время Она перестала носиться и легла рядом. Я думал о том, что завтра Ее можно будет опять потрогать за локоть.
   Внезапно дверь в мою комнату открылась, и сюда заглянули трое людей. Она хотела вскочить, словно в панике, и даже приподнялась над постелью, но потом снова туда упала. Мы оба лежали и ждали чего-то от вошедших.
   – Черт побери, и здесь так же! – выругался первый человек.
   Все они выглядели очень раздосадованными.
   – Вставай сейчас же! – крикнул на Нее человек, подскочил к кровати и ударил в лицо.
   Она послушно поднялась и встала перед ним.
   – А ты?! – набросился он на меня. – Тебе что сказали?! Дрыхнуть или ребенка делать?! Совсем уже! Идиоты! Твари! Вообще ничего не соображают! У вас хоть капля сообразительности есть?!
   – Это мы их сделали такими, – сказал второй человек.
   – Нет! – повернулся к нему первый. Видимо, ему просто хотелось на кого-то кричать, вот он и кидался от одного к другому. – Они уже были тупыми тварями! Мы их такими не делали!
   – Однако они размножались, – заметил первый и вышел.
   Оставшиеся сделали знак, чтобы Она шла за ними. Тогда я понял, что никогда больше Ее не увижу. Мне показалось, что Она хочет оглянуться на меня, но не стала этого делать. Она выбежала из комнаты вслед за людьми.
   Я остался один. Вскочил с кровати, выбежал в коридор. Мне казалось, что Она все-таки оглянется на меня, я хотел поймать Ее взгляд. Мне просто нельзя было оставаться в постели.
   Я видел, как Она убегает. Это было в другую сторону от работы, от столовой, от душа. Она убегала по дороге, на которой я никогда не был. «Оглянись же!» – мысленно говорил я ей.
   Но Она так и не оглянулась.
   Зато люди напустились на меня. Они окружили меня толпой, все трое. Но это не мешало мне смотреть поверх их голов на убегающую Нее. Тогда один из них толкнул меня в живот:
   – Чего вылез?! А ну марш спать! Что: потрахаться захотелось? Поздно уже! Раньше надо было думать!
   Другой потянулся к табличке с моим номером.
   – Семьсот четырнадцатый? Опять воду мутишь? Вот я тебя возьму под свой контроль!
   Я не стал ждать, когда он возьмет меня под контроль. Она убежала, скрылась за поворотом. Больше мне здесь нечего было делать.
   Я пошел домой и лег спать. Только почему-то долго не мог заснуть.
 
   Мне приснилась Она. Утром я сказал себе, что машинам не снятся сны. Но если я думающая машина, то могу думать. Так что всю ночь я думал о Ней. Это более точная формулировка.
 
   Не знаю, сколько времени прошло. Я слышал обрывки разговоров. Кто-то жаловался, что потратил кучу денег на то, чтобы перевезти девчонок из третьего корпуса в наш, а все это не дало никаких результатов. Другой человек говорил, что лучше было не снимать рабынь с их работы, а наловить диких. У тех еще не успели атрофироваться инстинкты.
   Из этих разговоров я многого не понимал. Но был рад, когда слышал их. Я понимал, что говорят обо мне и о таких же машинах, как я. Я даже понял, что после атомного взрыва были уничтожены многие такие машины и сейчас людям необходимы новые, и они не знают, где их взять.
   Я понимал так же, что поступил плохо, не выполнив то, чего от меня хотели люди. Ее поселили в мою комнату не для того, чтобы я смотрел на Нее, трогал за локоть и думал о Ней по ночам.
   Еще у меня из головы не выходила фраза одного человека: «Это мы их сделали такими». Впечатление производила не столько фраза, сколько интонация, с которой он ее произнес. Он как будто бы в чем-то раскаивался. Я давно подозревал, что я машина с дефектами. Я думал, что никто больше об этом не знает. Наверное, тот человек знал. Как же иначе объяснить его фразу? Другие объяснения выглядели бы совсем нелогично.
   Я уже привык к тому, что думаю о Ней каждую ночь. И днем тоже. Раньше в моей голове был только один вопрос: кто я? Теперь было две темы для обдумывания.
 
   У меня появилась новая традиция. Раньше я выходил из дома и просто бежал на работу. Сейчас я выходил и смотрел в ту сторону, где никогда не был, но куда убежала Она. Я все думал: что там может быть? Куда Она убежала? Насколько далеко? И если я туда пойду, то, может, я Ее там встречу?
   Мне даже хотелось бежать не сторону работы, а в другую. Но это было запрещено. Я машина, я должен служить на благо людям, а не потакать собственным интересам. Тем более что у машины не должно быть никаких интересов.
   Однажды я спросил себя: что будет, если я не явлюсь на работу, а побегу в другую сторону? Я пытался себе это представить. Но это было очень сложно.
 
   У меня три основных рабочих момента. Во-первых, я должен загрузить руду в грузовик. Если другие такие машины, как я, не успевают добыть ее бурильной установкой, то я их жду. Иногда бывает так, что горная порода становится не слишком податливой. Тогда работа идет хуже и мне приходится ждать.
   Затем есть экскаватор, он грузит руду в мой грузовик. После чего я сажусь за руль и еду по дороге. Эта дорога неинтересная. Она идет по кромке скал, где производятся работы. В этой части Корпуса нет ни кафе, ни комнат, ни прачечных, вообще ничего, только скалы и полутемные коридоры.
   Я заезжаю в помещение, где ссыпаю руду в другие емкости. В том помещении мне нравится больше всего. Обычно там дежурят люди. Они меняются, но мне больше всех нравится один толстяк. Он постоянно сидит за столом перед компьютером. Ко мне находится спиной. Когда я становлюсь за его спину, то вижу его затылок. И одновременно с этим вижу, как он играет в компьютерную игру. Он тоже смотрит на затылок компьютерного человечка и управляет им. Что толстяк хочет, то человечек и делает. И это очень напоминает мне меня. Хоть я и машина, но сделан из плоти и похож на человечка. Только у меня нет выбора, я делаю то, что приказывают мне люди.
   Но несмотря на это, я стою за затылком у толстяка и смотрю на него. А он даже не догадывается, что я делаю это по своему выбору. Я не знаю, что он вообще думает обо мне.
   Этот толстяк добрый. После того как я ссыпал руду в контейнер и закрыл крышку, я должен убрать за собой мусор. Так положено по инструкции. Но толстяк иногда говорит мне:
   – Ладно, не надо. Все равно снова намусорим.
   Иногда он отворачивается от своего компьютера, хлопает меня по руке и говорит:
   – Молодец, шофер. Премию бы тебе дал, если бы тебе были положены премии.
   Он, конечно, шутит.
   У толстяка есть девушка. Иногда она к нему приходит. Тогда он отвлекается от компьютера и общается с девушкой.
   Один раз я видел, как они целовались. Они стояли очень близко и касались друг друга отверстиями для принятия пищи.
   Я подумал, что если бы я захотел сделать такое же действие с Ней, то у меня ничего бы не получилось. Близко бы я смог подойти и смог бы обнять ее. Но что делать отверстиями для принятия пищи? Мы бы просто стукались затычками друг о друга. Наверное, смысл поцелуев не в этом.
 
   Я вспоминал о Ней все больше и больше. Я думал о ней не только каждую ночь, но и каждый день. Если бы я был человеком, то бы сказал, что влюбился. Машины не умеют любить. Такие, как я, умеют думать. И если так, то, возможно, Она тоже думает обо мне. Как вот только узнать об этом? Если даже бегать в другую сторону от дома запрещено?
   И что было бы, если бы я все-таки побежал?

Что-то

   Я бегу, слушаю свое дыхание и равномерный стук таблички по груди. Все так же, как всегда, но что-то изменилось. Не могу понять что. Вроде как тяжелее бежать. Или всегда так было?
   Я пытаюсь найти ответ на вопрос, но это очень сложно. Это просто невозможно.
   Я внимательней прислушиваюсь к дыханию. Да, оно тяжелее и чаще. К тому же, почему-то болят ягодицы. Может, это от бега? Но ведь, вроде бы, я всегда бегаю, ничего подобного раньше не было. А если и было, то я не помню. Если бы я не был машиной, то мог бы помнить, что со мной происходит. А так как память моя ограничена, я даже не знаю, что было когда-то и что происходит сейчас.
   На работе я ждал, когда экскаватор наполнит мой грузовик рудой. Хотелось посмотреть, что у меня с ягодицами. Но в программу это не входило. Я должен делать то, что скажут мне люди, а не то, что приспичило мне самому. Машина не должна хотеть ничего лишнего. Я не имею права хотеть.
   Но когда я сел за руль, то увидел на своих руках ссадины. Выглядело так, будто я упал и оперся на ладони. Только я не помнил, чтобы так было на самом деле. Но я машина, мне помнить не обязательно. Мне это не нужно. Я должен делать только то, что скажут мне люди. А им не нужно, чтобы я чего-то помнил.
   Я взялся за руль. Руки не болели. Мое тело вообще не должно чувствовать боли, ведь я же машина.
   Я ехал и думал, что все устроено правильно. Что тут нет ничего подозрительного. Что все обычно. Но почему-то было ощущение, что случилось что-то не то.
   Я назвал это: «Что-то». Я весь день думал об этом. Я пытался вспомнить, о чем я думал раньше, но это было очень трудно. Практически невозможно.
   Все-таки в этих машинах есть изъян. Если я помню команды, которые мне дают люди, то почему бы мне не помнить того, что было со мной раньше? Как мне делали память, что она так выборочно запоминает? Мне кажется, было бы логично, если бы я запоминал то, что со мной происходит, а не только приказы людей. Потому что сейчас я нахожусь в замешательстве и хуже работаю, чем мог бы. Вместо того чтобы следить за дорогой, я постоянно пялюсь на свои руки и все думаю: «Что с ними произошло?» Почему же люди не могут этого понять, ведь это так просто. Сделали бы машинам из плоти нормальную память, а не выборочную, и всем было бы лучше.
   К концу дня я обнаружил еще и синяк на ноге. Правое колено опухло и было больше левого. И когда я бежал с работы домой, я немного прихрамывал. Табличка билась о грудь неравномерно.
 
   Дома я не сразу лег спать, а по возможности осмотрел себя всего. Ягодицы были ободраны так же, как руки. Словно я упал на пятую точку и прокатился на ней, сдирая кожу. Я попытался вспомнить, как это могло произойти, но в голове не было ни одной идеи насчет этого. Я ничего не понимал. Я уже был согласен с тем, что могу не помнить некоторых вещей, но почему я не помню именно это?
   Я лег на кровать и долго соображал, о чем я думал обычно, когда ложился спать? Ведь у меня же были какие-то мысли, верно? Если с моим телом все было в порядке, то я должен был думать о чем-то другом. О чем?
   Брезжила какая-то неясная идея, что у меня была тема для раздумий, но я ее не помнил.
   Тогда я подумал вот о чем. Где было начало моего существования? Не может быть, чтобы я существовал вечно. Мне говорили, что меня сделали для блага людей. Как это произошло? Меня спустили с конвейера? Меня привезли на работу и включили? Когда было это первое включение?
   Я пытался найти свое самое раннее воспоминание. Но помнил лишь, что мне нравилось слушать свое дыхание и стук таблички, когда я бегу по Корпусу.
 
   Все так же, как всегда. Я бегу на работу, слушаю свое дыхание и стук таблички. Опять жду, когда экскаватор загрузит мой грузовик рудой. Опять веду машину по кромке скал. Опять толстяк говорит мне не убирать за собой, так как мусора всегда хватает.
   Я смотрю на стол толстяка. На нем действительно много мусора. Какие-то объедки, фантики от конфет, тарелки с застарелым жиром. По ним ползают тараканы и довольно похрюкивают. Им здесь раздолье.
   Интересно, я похож на таракана? Кто из нас обладает большим сознанием? Кто имеет больше выбора? Я – неживая машина, сделанная для блага людей. Тараканы – живые существа, только очень низкого порядка. Кто из нас все-таки выше?
   Я смотрю на тараканов и не понимаю. Они выглядят довольными, когда лазают по объедкам и хрюкают. Они двигаются в разных направлениях. Они ищут то, что им больше нравится: кто-то сидит на фантике от конфеты, кто-то на жирной тарелке, а кто-то бросает одно и перебегает на другое. Они сами делают этот выбор? Кажется, ими никто не управляет. Значит, они все-таки на более высоком уровне, чем я. Я не имею права идти в другое место, а только на работу и с работы, как приказывают мне люди. Тараканы могут кушать, когда им вздумается. А я только тогда, когда меня приведут в столовую и засунут мне шланг в отверстие для приема пищи. Тараканы могут издавать какие-то звуки. Сейчас я слышу довольное похрюкивание. А если за тараканом погнаться, он запищит в страхе. Единственные звуки, которые могу издавать я, – это дыхание и хрипы. И то они получаются заглушенными затычкой. Тараканы даже могут общаться. Они то и дело натыкаются друг на друга. А иногда могут драться из-за какой-нибудь крошки. А я ни с кем не общаюсь. Вокруг меня никого нет. Я могу только слушать приказы людей и выполнять их.
   Я чувствовал зависть к тараканам: они были живыми. Кажется, это так хорошо. Глупо, конечно, но хорошо. Только такая дефективная машина, как я, могла захотеть стать живым.
   Ладно, если тараканы находятся на более высоком уровне развития, чем я, то на кого тогда я похож?
   Я стоял за спиной толстяка и смотрел, как он играет в компьютерную игру. Его человечек бегал по экрану и убивал других людей. А те вели себя не как настоящие люди, а совсем глупо. Я понимал, что они просто слушаются определенной программы.
   Наверное, я больше всего похож на этих компьютерных человечков. Обличие у меня похоже на человеческое, но совершенно нет ума и свободы выбора. Я делаю только то, что приказывают мне люди, так же, как толстяк управляет своим человечком.
   Только мне казалось, что этот человечек совсем не против такого хода дела. И мне казалось, что он не задается вопросом, кто он. Он не бегает в компьютере и не ломает себе голову, на кого он больше похож: на человека, таракана или машину.
   Почему же я все время пытаюсь ответить на этот вопрос? Может, меня что-то не устраивает в ответах? Но как может машину что-то не устраивать?
   В который раз я приходил к одному и тому же выводу: я дефективная машина. Что-то во мне работает не так, как надо. Люди не знают об этом, потому что они сами не обращают внимания на машины. Им нет дела до того, о чем я думаю. Им и не должно быть до этого никакого дела.