Оседлав ведущую в упряжке лошадь, я поскакал к деревне и остановился на холме, в ста ярдах от старой дворянской усадьбы. Как обычно, не было видно ни одного огонька, но я решил не изменять своим привычкам и, бесшумно распрямив крылья, помчался к дому бургомистра. Перед тем как усесться на дерево перед окном Татьяны, я сделал круг над крышей. Я отчетливо чувствовал ее по ту сторону стены. Она только что пошевелилась. Просыпаясь поздно и с трудом отходя ото сна…
Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем огонь… мои пальцы скрючились, но ничего не нащупали, однако боль была реальной, парализующей. Как если бы меня ранили мечом, но только намного мучительнее.
Татьяна кричала.
Пронзительно кричала.
И в отчаянии взывала к невидимой связи между нами.
Взывала ко мне.
Затем…
Ничего.
Эхо ее голоса зависло на мгновение в морозном воздухе и пропало во мраке ночи.
Я застонал и проклял все на свете, силясь встать на ноги. Тело не слушалось меня. Я сощурился и уставился на колючие яркие звезды, и ужас снова стальным грузом потянул мое сердце вниз. Его холод и тяжесть давили на меня, как огромная гора, расплющивая меня, но, увы, не убивая.
О, умереть, не чувствовать никогда…
Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.
Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.
– Григор сказал, что это был ты, – пробормотал он.
Его одежда спереди была забрызгана ее – нашей – кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.
– Как ты посмел? – спросил он. – Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?
Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.
– Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой, очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим проклятьем.
Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
– Но ты, ты сгинешь навечно…
Он извлек откуда-то палку… и занес ее надо мной.
Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
Однако я… у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
Я вырвал палку у него из рук.
Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять.
Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и вспомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.
Но все кончилось слишком быстро.
Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими. Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
Мертв, конец его страданиям.
А я… передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне… и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом…
…я снова потерял ее.
Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.
Старый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.
– Нет ее, – пробормотал он.
Да.
Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло… и на пустую кровать.
На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
Я сгреб старика в охапку.
– Где она?
Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
– Бедная Марина. Бедное дитя.
– Где?
Он, похоже, не слышал и не видел меня.
– Такая красивая. Такая добрая…
– Где?
Он вздрогнул и поглядел на меня.
– Туман унес ее, – прохныкал он. – Заполнил комнату и… унес ее. Туман.
Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.
Глава 9
Двенадцатое полнолуние, 720
Эпилог
Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем огонь… мои пальцы скрючились, но ничего не нащупали, однако боль была реальной, парализующей. Как если бы меня ранили мечом, но только намного мучительнее.
Татьяна кричала.
Пронзительно кричала.
И в отчаянии взывала к невидимой связи между нами.
Взывала ко мне.
Затем…
Ничего.
Эхо ее голоса зависло на мгновение в морозном воздухе и пропало во мраке ночи.
Я застонал и проклял все на свете, силясь встать на ноги. Тело не слушалось меня. Я сощурился и уставился на колючие яркие звезды, и ужас снова стальным грузом потянул мое сердце вниз. Его холод и тяжесть давили на меня, как огромная гора, расплющивая меня, но, увы, не убивая.
О, умереть, не чувствовать никогда…
Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.
Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.
– Григор сказал, что это был ты, – пробормотал он.
Его одежда спереди была забрызгана ее – нашей – кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.
– Как ты посмел? – спросил он. – Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?
Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.
– Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой, очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим проклятьем.
Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
– Но ты, ты сгинешь навечно…
Он извлек откуда-то палку… и занес ее надо мной.
Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
Однако я… у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
Я вырвал палку у него из рук.
Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять.
Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и вспомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.
Но все кончилось слишком быстро.
Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими. Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
Мертв, конец его страданиям.
А я… передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне… и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом…
…я снова потерял ее.
Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.
* * *
Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.Старый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.
– Нет ее, – пробормотал он.
Да.
Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло… и на пустую кровать.
На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
Я сгреб старика в охапку.
– Где она?
Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
– Бедная Марина. Бедное дитя.
– Где?
Он, похоже, не слышал и не видел меня.
– Такая красивая. Такая добрая…
– Где?
Он вздрогнул и поглядел на меня.
– Туман унес ее, – прохныкал он. – Заполнил комнату и… унес ее. Туман.
Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.
Глава 9
Двенадцатое полнолуние, 720
Наступило время зимнего солнцестояния, время завершения старых дел и начала новых, время обновления и смерти.
Самая длинная ночь в году.
Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности отмерять часы, кроме как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет – очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.
По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием своего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой… хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.
Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.
По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.
Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом – услуга за услугу – я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния – после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок – обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова… но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.
Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже унизительный для меня, вариант одного большого состязания.
Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.
Вероятно, она права.
Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.
И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приемным отцом… Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали… и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.
Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.
Я пытался. Бессчетное число раз.
Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.
Наступила полночь… но ведь вечно она не продлится.
Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.
Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.
Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?
Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.
Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.
Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины. Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в… я не знал.
Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.
Не помнить ни о чем.
Чтобы…
Отдохнуть.
Самая длинная ночь в году.
Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности отмерять часы, кроме как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет – очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.
По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием своего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой… хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.
Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.
По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.
Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом – услуга за услугу – я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния – после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок – обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова… но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.
Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже унизительный для меня, вариант одного большого состязания.
Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.
Вероятно, она права.
Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.
И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приемным отцом… Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали… и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.
Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.
Я пытался. Бессчетное число раз.
Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.
Наступила полночь… но ведь вечно она не продлится.
Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.
Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.
Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?
Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.
* * *
Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее время я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что это связано с непродолжительностью зимних дней, но потом осознал, что моя усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.
Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины. Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в… я не знал.
Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.
Не помнить ни о чем.
Чтобы…
Отдохнуть.
Эпилог
Ван Ричтан перевернул страницу и увидел, что следующая абсолютна чиста. Он мельком просмотрел остальные листки в стопке. Ничего. Страд дописал до точки… и просто ушел.
Он огляделся вокруг новыми глазами, обратив особое внимание на портрет – Татьяна, несчастная душа. А вот то место на полу, не там ли Страда одолели страшные силы тьмы?
Тело его затекло от долгого сидения. Ван Ричтан поднялся, взял свой фонарь и направился к дверям, в спальню Страда. Вон то окно, выходящее на смотровую площадку, где погиб Алек Гуилем, а вот и шкаф, где Страд спрятал его труп. Здесь сгущались тени и легкий сквознячок, дующий из библиотеки, заставлял занавески и покрывало на кровати трепетать наподобие беспокойных призраков. Его фонарь не справлялся с…
С темнотой… становилось темно.
Он позабыл, что в этом месте сумерки наступают раньше из-за того, что солнце спускается за горные вершины. Господи помоги, мне надо убраться отсюда.
Он бросился в библиотеку, но не стал тушить уже почти догоревшие свечи. Скоро они погаснут сами и если кучки теплого воска скажут Страду, что кто-то побывал в его замке, да будет так. У Ван Ричтана были неплохие шансы сбежать до того, как проснется эта тварь. Он знал, как войти во дворец, и теперь да придадут ему добрые боги скорости и сил, чтобы выбраться отсюда прежде, чем…
Забыв про онемевшие мускулы, он понесся вниз по ступеням, не чуя под собой ног.
В спальне от стены отделилась тень, чернее всех остальных, и придвинулась к окну, которое бесшумно отворилось. Тень выплыла наружу и замерла у края смотровой площадки.
Через несколько долгих минут маленький исследователь появился во дворе, торопясь по направлению к опускным воротам.
Страд фон Зарович с интересом наблюдал за его продвижением вперед и усмехался. Удивительно, что человек в таком возрасте мог так быстро бегать, но еще удивительнее то, что он, Страд, по-прежнему находил подобные штучки забавными. Он было подумал о том, чтобы приказать одному из своих слуг поймать нарушителя его спокойствия, но потом отказался от этой идеи. Если он такой же, как и остальные, он очень скоро опять будет здесь. Вот тогда Страд с ним и разберется.
Когда старый исследователь пересек мост и скрылся из виду в тумане, Страд вернулся в библиотеку. Его книга лежала на столе в открытом виде. Он вытянул руку и погладил ждущую его пергаментную страницу, своими длинными ногтями оставляя на девственно чистой странице листа неглубокие бороздки. Многое надо было сделать… многого еще не случилось.
Он уселся в кресло, сохранившее тепло тела старого ученого, выдернул из стаканчика гусиное перо, откупорил чернильницу и принялся писать.
Он огляделся вокруг новыми глазами, обратив особое внимание на портрет – Татьяна, несчастная душа. А вот то место на полу, не там ли Страда одолели страшные силы тьмы?
Тело его затекло от долгого сидения. Ван Ричтан поднялся, взял свой фонарь и направился к дверям, в спальню Страда. Вон то окно, выходящее на смотровую площадку, где погиб Алек Гуилем, а вот и шкаф, где Страд спрятал его труп. Здесь сгущались тени и легкий сквознячок, дующий из библиотеки, заставлял занавески и покрывало на кровати трепетать наподобие беспокойных призраков. Его фонарь не справлялся с…
С темнотой… становилось темно.
Он позабыл, что в этом месте сумерки наступают раньше из-за того, что солнце спускается за горные вершины. Господи помоги, мне надо убраться отсюда.
Он бросился в библиотеку, но не стал тушить уже почти догоревшие свечи. Скоро они погаснут сами и если кучки теплого воска скажут Страду, что кто-то побывал в его замке, да будет так. У Ван Ричтана были неплохие шансы сбежать до того, как проснется эта тварь. Он знал, как войти во дворец, и теперь да придадут ему добрые боги скорости и сил, чтобы выбраться отсюда прежде, чем…
Забыв про онемевшие мускулы, он понесся вниз по ступеням, не чуя под собой ног.
* * *
В спальне от стены отделилась тень, чернее всех остальных, и придвинулась к окну, которое бесшумно отворилось. Тень выплыла наружу и замерла у края смотровой площадки.
Через несколько долгих минут маленький исследователь появился во дворе, торопясь по направлению к опускным воротам.
Страд фон Зарович с интересом наблюдал за его продвижением вперед и усмехался. Удивительно, что человек в таком возрасте мог так быстро бегать, но еще удивительнее то, что он, Страд, по-прежнему находил подобные штучки забавными. Он было подумал о том, чтобы приказать одному из своих слуг поймать нарушителя его спокойствия, но потом отказался от этой идеи. Если он такой же, как и остальные, он очень скоро опять будет здесь. Вот тогда Страд с ним и разберется.
Когда старый исследователь пересек мост и скрылся из виду в тумане, Страд вернулся в библиотеку. Его книга лежала на столе в открытом виде. Он вытянул руку и погладил ждущую его пергаментную страницу, своими длинными ногтями оставляя на девственно чистой странице листа неглубокие бороздки. Многое надо было сделать… многого еще не случилось.
Он уселся в кресло, сохранившее тепло тела старого ученого, выдернул из стаканчика гусиное перо, откупорил чернильницу и принялся писать.