Эмар Густав. Фланкер

   Тут дон Мариано остановился, голос его сорвался от внутреннего волнения, которое он не мог дольше преодолевать.
   Воцарилось молчание.
   Через минуту Бермудес, видя, что господин его не в силах продолжать рассказ, проговорил:
   — Я открыл двери своему господину — Бог свидетель, как я люблю его и, не колеблясь, с радостью отдал бы за него свою жизнь. Но судьбой мне было предначертано причинить ему великое горе: вынужденный отвечать на его настойчивые расспросы, я известил его о смерти его жены и дочери, умерших одна через несколько недель после другой в монастыре Бернардинок. Удар был ужасен: дон Мариано упал как пораженный громом… Однажды вечером, когда, по своему обыкновению по возвращении, дон Мариано сидел в своей комнате в глубокой задумчивости перед любимыми портретами, какой-то человек, закутанный в широкую мантию, попросил дозволения переговорить с сеньором де Реаль дель Монте; на мои замечания, что господин никого не принимает, человек этот упорно настаивал на своем, прибавив, что он должен передать ему лично очень важное письмо. Не знаю, как это случилось, но я решился ослушаться своего господина и ввел незнакомца в комнату, где сидел мой хозяин.
   Дон Мариано поднял голову, взял за руку своего старого слугу и сказал:
   — Теперь я сам продолжу, Бермудес, хотя то, что я добавлю, уже безделица.
   И обратясь к охотникам, остававшимся спокойными и, казалось, совершенно бесстрастными, он продолжал:
   — Явясь ко мне, незнакомец сказал прямо: «Ваша милость, вы оплакиваете двух дорогих вашему сердцу особ, о судьбе которых ничего не знаете». — «Они умерли», — ответил я. — «Может быть! — сказал он. — Что дадите вы тому, кто принесет вам — не скажу известие, но некоторую надежду?» Я встал, не отвечая, и подошел к шкафу, в котором хранились золото и драгоценности. «Держите шляпу», — сказал я ему и в минуту наполнил ее золотом и бриллиантами. Незнакомец спрятал все это и с поклоном сказал мне: «Я зовусь Пепито; исправляю понемногу всякое ремесло. Человек, называть которого вам бесполезно, доверил мне этот клочок бумаги, приказав вручить его вам тотчас по вашем возвращении в Мехико. Только сегодня утром узнал я о вашем возвращении и исполняю его волю». Я вырвал из его рук письмо и читал, пока он откланивался, рассыпаясь в благодарностях, которых я, впрочем, не слушал. Вот что я прочел…
   Неожиданно дон Мигель протянул руку к дону Мариано:
   — Один друг семейства де Реаль дель Монте, — произнес он дрожащим голосом, — извещает дона Мариано о том, «что он был недостойным образом обманут человеком, которому он вполне доверял и который был всем ему обязан. Человек этот отравил донну Серафиму де Реаль дель Монте, дочь же дона Мариано была заживо похоронена в одной из тюрем монастыря Бернардинок. Если сеньор де Реаль дель Монте хочет раскрыть ужасное злоумышление, жертвой которого он сделался, и, может быть, снова увидеть одну из двух особ, которую тот, кто обманул его, думает, что навсегда скрыл, то пусть дон Мариано хранит в глубокой тайне содержание этой записки, пусть внешне сохраняет прежнее неведение, но тайно готовится к долгому путешествию, о котором никто не должен подозревать. Пятого ноября перед самым закатом солнца некий человек будет стоять у горы Великана. Человек этот подойдет к дону Мариано и произнесет два имени: его жены и дочери; после этого он сообщит дону Мариано все, чего тот не знает, и, может быть, будет в состоянии возвратить ему часть потерянного счастья…» Записка кончалась этими словами и не была подписана.
   — Да, правда, — ответил дон Мариано с величайшим удивлением. — Но как вы узнали об этих подробностях? Без сомнения, это вы…
   — Я отвечу вам в свое время, — сказал дон Мигель решительно. — Извольте продолжать.
   — Что же еще мне сказать? Я отправился на назначенное мне странное свидание, питая в глубине души сам не знаю какую безумную надежду. Сегодня Бог, вероятно сжалившийся надо мной, натолкнул меня на этого человека, моего брата, встреча с которым несказанно удивила меня. Как очутился он здесь, в то время как написал мне, что едет в Новый Орлеан? Сильное подозрение, которое я постоянно отгонял от себя, снова сжало мое сердце. Однако я все еще сомневался, но бумажник, потерянный этим негодяем и подобранный индейским вождем, Летучим Орлом, неожиданно раскрыл мне глаза и дал все доказательства гнусных замыслов и преступлений, совершенных этим негодяем, этим гнусным
   братоубийцей, с целью лишить меня моего состояния и передать его своим детям. Вот этот бумажник; просмотрите находящиеся в нем бумаги и рассудите нас.
   С этими словами дон Мариано протянул бумажник дону Мигелю. Тот отклонил его.
   — Эти доказательства мне не нужны, дон Мариано, — сказал он, — у нас естыфакты убедительнее этих.
   — Что вы хотите сказать?
   — Сейчас вы меня поймете! — И дон Мигель поднялся с места.
   Не понимая хорошенько, от чего именно, но дона Эстебана охватила крупная дрожь; он инстинктивно угадывал, что обвинение его брата не было столь ужасным, как то, о чем приготовился говорить дон Мигель. Чуть подняв голову, подавшись немного вперед, тяжело дыша и раздувая ноздри, он в величайшем волнении ждал первых слов дона Мигеля.

ГЛАВА XX. Приговор

   Так как уже совершенно стемнело, то все всадники зажгли факелы и осветили поляну фантастическим красноватым светом. Дон Мигель, обведя всех присутствующих взглядом, призывавшим к вниманию, проговорил: — Так как вы нашли бумажник, то мне остается только подтвердить, что ваш брат действительно совершил преступления, в которых вы его обвиняете, но, к счастью, цель его не вполне им достигнута — правда, жена ваша умерла, дон Мариано, но ваша дочь жива; она находится в безопасном месте. Я был так счастлив, что удачно похитил ее из рук палачей, вырвал из ужасной тюрьмы, в которой они зарыли ее живую. Я возвращу вам вашу дочь, дон Мариано, такой же чистой, какой взял из ее могилы.
   Дон Мариано после стольких страданий, выпавших на его долю, не вынес этого радостного известия и, всплеснув руками, без чувств упал на траву. Его слуги и несколько мексиканцев бросились помогать ему.
   Дон Мигель дал время успокоиться волнению, произведенному падением дона Мариано, потом жестом призвал к вниманию и обратился к осуждаемому:
   — Теперь я поговорю с вами, дон Эстебан, — сказал он. — Взбешенный тем, что одна из ваших жертв ускользнула от вас, вы не побоялись преследовать ее до этих мест; зная, что я ее спас, вы подстроили мне засаду, в которой надеялись погубить меня. Настал час свести наши счеты!
   Видя, что его брат не может быть более его противником, дон Эстебан снова стал дерзким и хвастливым. При этом восклицании молодого человека он холодно выпрямился и, устремив на него насмешливый взгляд, произнес с иронией:
   — Ого! Добродетельный господин, вам бы очень хотелось убить меня, не так ли? Чтобы только я молчал. Уж не думаете ли вы, что я настолько глуп, что поверю прекрасным чувствам, которыми вы так охотно хвастаетесь? Да, вы спасли мою племянницу, это правда, и я поблагодарил бы вас, если бы не знал вас так хорошо.
   При этих словах все присутствующие выразили невольное удивление, не укрывшееся от глаз дона Эстебана. Довольный произведенным эффектом, он продолжал выкручиваться из создавшегося опасного положения, приписав всю вину в отравлении матери и в умышленном погребении дочери излишнему старанию угодить ему игуменьи, его родственницы, очень его любившей; при этом он наговорил дону Мигелю разных грубостей.
   В конце концов все присутствующие не выдержали такой гнусности и принялись громко выражать удивление и ужас, чем заставили дона Эстебана замолчать; он склонил голову под тяжестью общей хулы.
   Тогда поднялся Верный Прицел.
   — Кабальерос, — сказал он, — вы слышали обвинение, высказанное против этого человека его братом. В продолжение всей обвинительной речи вы могли заметить его смущение. После этого вы слышали его защиту; мы позволили ему высказаться полностью. Теперь настал час вынести приговор. Приговаривать человека, каким бы негодяем он ни был, очень трудное дело — закон Линча, все вы знаете его так же, как и я, не допускает неопределенных решений: он либо убивает, либо освобождает. Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на вопросы, которые я вам предложу, в особенности помните, что от ваших ответов будет зависеть жизнь или смерть этого несчастного… Кабальерос, по вашим разуму и совести, виновен ли этот человек?
   Наступило глубочайшее молчание; лица присутствующих стали еще серьезнее, сердца забились сильнее.
   Дон Эстебан с нахмуренными бровями, бледным лицом, скрестив на груди руки, но с гордой осанкой, ждал, едва сдерживая волнение.
   Верный Прицел подождал несколько минут, после чего снова спросил медленно и торжественно:
   — Кабальерос, виновен ли этот человек?
   — Да! — в один голос воскликнули все присутствующие. Между тем дон Мариано, благодаря заботам своих слуг,
   стал понемногу приходить в себя.
   Вольная Пуля наклонился к уху Верного Прицела.
   — Прилично ли дону Мариано, — спросил он его тихо, — присутствовать при приговоре его брата?
   — Конечно, нет, — живо ответил старый охотник, — тем более, что теперь первый гнев его прошел, и он, вероятно, станет ходатайствовать за него. Но как его удалить?
   — Об этом я позабочусь; я провожу его в лагерь мексиканцев.
   — Тогда поспешите.
   Вольная Пуля, подойдя к Бермудесу, сказал ему несколько слов на ухо, после чего Бермудес с товарищем взяли своего господина под руки и скрылись в чаще.
   Дон Эстебан заметил это похищение и понял всю его важность.
   — Теперь я пропал! — прошептал он.
   Верный Прицел сделал знак, и вокруг как по волшебству воцарилось молчание.
   — Какое наказание заслужил виновный? — громко спросил он.
   — Смерть! — ответили все присутствующие, словно зловещее эхо.
   Тогда, обратившись к приговоренному, охотник торжественно проговорил:
   — Дон Эстебан де Реаль дель Монте, явившись в прерии с преступными намерениями, вы подпали под приговор суда по закону Линча. Закон Линча есть закон Божий: око за око, зуб за зуб; он допускает только одно наказание — отплату. Вы приговорили несчастную девушку к погребению заживо и к голодной смерти. Вы также будете погребены заживо и умрете от голода! Но чтобы прекратить ваши мучения, когда вы будете не в силах долее выносить их — видите, мы милосерднее вас, — вы будете зарыты по грудь, а ваша левая рука останется свободной; возле вас положат пистолет, чтобы вы могли раздробить себе череп при чрезмерных страданиях… Я все сказал. Справедлив ли этот приговор? — добавил он, обращаясь к присутствующим.
   — Да, — ответили они сдержанно и тихо, — око за око, зуб за зуб!
   Дон Эстебан с ужасом выслушал слова охотника. Ужасная казнь, предназначенная ему, поразила его; хотя он ожидал смертной казни, но подобная не приходила ему в голову.
   По знаку Верного Прицела два мексиканца принялись рыть яму. При этом зрелище волосы стали дыбом на голове осужденного, холодный пот выступил у него на висках.
   Верный Прицел приблизился.
   — Сейчас вы будете спущены в яму, — обратился он к нему. — Не хотите ли сделать каких распоряжений?
   — Так вы действительно хотите меня так ужасно казнить? — спросил осужденный точно в помешательстве.
   — Да, действительно.
   — В таком случае вы — хищные звери!
   — Мы ваши судьи.
   — О! Дайте мне пожить, хотя бы еще один день!
   — Вы приговорены.
   — Да будьте вы прокляты, демоны в человеческом обличье! Разбойники! По какому праву вы меня убиваете?
   — По праву человека, смеющего убить змею! В последний раз спрашиваю вас, желаете вы сделать какие-нибудь распоряжения?
   Некоторое время дон Эстебан молчал, потом две тяжелые слезы медленно скатились по его бледным щекам.
   — О! — воскликнул он вдруг. — Если бы брат мой был здесь, он спас бы меня!
   И потом тихо прибавил:
   — О! Дети мои! Любимые мои сыновья, что будет с вами, когда меня не станет?!
   — Пора, — заметил охотник.
   Дон Эстебан угрюмо взглянул на него.
   — У меня два сына, — сказал он, говоря как во сне, — один я у них, один как есть, и я должен умереть! Послушайте, если вы еще не совсем хищный зверь, поклянитесь мне исполнить мою последнюю просьбу!
   Охотник почувствовал себя невольно растроганным его скорбью.
   — Клянусь вам, — сказал он.
   Приговоренный, казалось, старался собраться с мыслями.
   — Дайте мне бумагу и карандаш, — сказал он дрожащим голосом.
   В руках Верного Прицела все еще был бумажник, поданный ему доном Мариано; он вырвал из него один лист и подал ему вместе с карандашом.
   Дон Эстебан горько улыбнулся при виде своего бумажника; взяв поданный ему листок, он торопливо написал несколько строк, сложил бумагу и отдал ее охотнику.
   В лице осужденного тотчас же произошла странная перемена: он мгновенно стал спокоен, взгляд его сделался кротким и почти молящим.
   — Послушайте, — сказал он, — я полагаюсь на ваше слово; эта записка предназначена для моего брата, я поручаю ему своих детей, из-за них я умираю. Делать нечего! Если они будут счастливы, я могу считать, что достиг своей цели, это все, что мне надо. Брат мой добр, он не покинет несчастных сирот, которых я ему завещаю. Умоляю вас, передайте ему эту записку.
   — Она будет в его руках через час, клянусь вам!
   — Благодарю. Теперь, — добавил он, гордо подняв голову, — делайте со мной что хотите; я устроил судьбу моих детей, это все, чего я хотел.
   Яма была уже готова. Два мексиканца схватили дона Эс-тебана, скрутили его ремнем, оставив свободной одну только левую руку, и, прежде чем он успел сделать какое-нибудь движение, спустили его в яму и засыпали до плеч землей, оставив поверх земли только голову и левую руку. Когда яма была сравнена с землей, один мексиканец подошел к нему и завязал ему рот.
   Тогда Верный Прицел положил возле него заряженный пистолет и, сняв шляпу, сказал:
   — Дон Эстебан де Реаль дель Монте, люди приговорили вас. Просите у Бога пощады, вам остается надежда только на Него.
   Потом охотники и мексиканцы сели на коней, погасили факелы и скрылись в темноте, как легион черных привидений.
   Осужденный остался один во мраке.
   Вытянув шею, вытаращив глаза, навострив слух, он вглядывался в темноту и слушал.
   Чего он ждал? На что надеялся? Он и сам бы не мог ответить на это, но так уж создан человек.
   Наконец стих последний шум удалявшихся людей. Дон Эстебан схватил лежавший рядом с ним пистолет и приложил к виску холодное дуло, в последний раз прошептав имена своих детей…

ГЛАВА XXI. Вольная Пуля

   Вольная Пуля, как мы уже сказали, с помощью двоих слуг увел прочь дона Мариано, находившегося в полубесчувственном состоянии, желая отправить его в лагерь мексиканцев, чтобы избавить тем самым от вида жестокой казни его брата. Движение и ночной воздух быстро возвратили дворянина к жизни. Открыв глаза, он прежде всего спросил о брате. Никто ему не ответил, а напротив, его повезли еще быстрее.
   — Остановитесь! — крикнул тогда дон Мариано, вскочив и удержав за узду коня своего проводника. — Остановитесь, я так хочу!
   — В состоянии ли вы будете ехать сами? — спросил его Вольная Пуля.
   — Да, — ответил он.
   — Тогда вам подадут вашего коня, но только с условием: вы должны следовать за нами.
   — Разве я ваш пленник?
   — Нет, нисколько. Мы действуем для вашей же пользы. Обвинив вашего брата, мы не хотели, чтобы вы присутствовали при его казни.
   — Разве он уже умер? — вздрогнув, спросил дон Мариано глухим голосом. — Вы его убили?
   — Нет, — неохотно ответил Вольная Пуля, — он сам себя убьет.
   — О! Как это ужасно! Ради Бога, расскажите мне обо всем подробно — я предпочитаю правду, как она ни ужасна, этому мучительному неведению.
   — К чему передавать вам это? Не лучше ли для вас не знать подробностей?
   — Хорошо, — ответил дон Мариано решительно, — я знаю, что мне следует сделать. Если в минуту гнева и бессмысленной ненависти я даже забыл связь, скрепляющую меня с этим несчастным, то теперь я вижу и понимаю весь ужас моего поступка и заглажу зло, сделанное мной. Я не буду братоубийцей!
   Вольная Пуля крепко сжал его руку, наклонился к его уху и тихо сказал, пристально глядя ему в глаза:
   — Тише! Вместо того чтобы его спасти, вы его погубите. Не вы должны это сделать; лучше предоставьте это дело другим.
   Дон Мариано безуспешно старался прочитать в глазах охотника его замыслы; ослабив поводья, он задумчиво поехал дальше. Подъехав к броду Рубио, они остановились на берегу реки.
   — Отправляйтесь же в лагерь, — сказал Вольная Пуля, — напрасно стал бы я провожать вас дальше. Я поеду к мексиканцам, — добавил он, выразительно взглянув на дона Мариано. — Спокойно продолжайте свой путь, в лагерь вы въедете несколькими минутами раньше меня.
   — Так вы возвращаетесь? — спросил дон Мариано.
   — Да, — ответил Вольная Пуля. — До скорого свидания! Дон Мариано с чувством пожал его руку и поехал через реку; слуги следовали за ним.
   Вольная Пуля повернул коня и вернулся в девственный лес. Охотник был сильно озабочен; доехав до чащи кустов, он остановился и огляделся пытливо и подозрительно. Глубочайшее молчание и спокойствие царили вокруг.
   — Так надо! — прошептал охотник. — Не поступить так было бы преступлением, подлостью! Куда ни шло! Бог нас рассудит!
   Оглядевшись еще раз, он сошел с коня, распустил узду, чтобы конь мог свободно жевать траву, вскинул ружье на плечо и осторожно углубился в кусты.
   Вдруг он остановился, прислушался и присел, совершенно скрытый густыми листьями. Вдали раздался конский топот. Мало-помалу он стал явственнее, наконец появилась толпа всадников. Это были мексиканцы и охотники, возвращавшиеся в лагерь.
   Верный Прицел тихо разговаривал с доном Мигелем, которого несли на носилках мексиканцы, так как он не мог еще держаться на коне. Весь отряд медленно продвигался к броду Рубио.
   Вольная Пуля дал им проехать, ничем не выдав своего присутствия. Напрасно искал он среди уезжавших Летучего Орла и Дикую Розу: краснокожих в толпе не было. Их отсутствие не понравилось охотнику; однако через минуту черты его прояснились, и он пожал плечами с беспечностью людей, принявших окончательное решение.
   Лишь только мексиканцы скрылись вдали, охотник вышел из кустов и сказал, самодовольно улыбаясь:
   — Теперь я могу действовать как хочу, не боясь помехи, только бы Летучий Орел со своей женой ушли подальше. Да они не останутся здесь: вождь слишком торопился вернуться в свое селение.
   Размыслив таким образом, он вскинул ружье на плечо и пошел свободно, но осторожно.
   Вольная Пуля скоро вышел на поляну, посреди которой остался зарытый заживо человек, один со своими преступлениями, покинутый всеми, не имея надежды ни на чью помощь. Охотник остановился, осмотрелся и лег на землю.
   На поляне царило гробовое молчание; дон Эстебан, с расширенными от ужаса глазами, чувствуя недостаток воздуха от постоянно и медленно сдавливавшей его грудь земли, с сильным биением крови в висках и артериях, готовился умереть; зрение его затмилось кровавой завесой, холодный пот выступил на лбу. Отчаянно зарычав, он схватил пистолет и, подняв к небу умоляющий взор, поднес оружие к виску. Вдруг чья-то рука отдернула его руку, пуля просвистела в воздухе, и голос, кроткий и строгий одновременно, проговорил:
   — Бог услышал вашу мольбу, Он прощает вас. Негодяй, как помешанный, повернул на голос голову, с испугом взглянул на говорившего человека и, будучи не в силах вынести это новое волнение, лишился чувств.
   Человек, подоспевший так кстати, был Вольная Пуля, как читатель, верно, уже догадался.
   — Гм! — сказал он, качая головой. — Вовремя же я поспел!
   И не теряя ни минуты, достойный человек стал немедленно откапывать зарытого. Это стоило ему великого труда, поскольку пришлось работать только топором и руками; но однако он достиг желаемого и, вытащив из ямы под мышки несчастного, все еще находившегося в бесчувственном состоянии, положил его на землю, разрезал ремни, стягивавшие его, развязал рот и вылил на его лицо часть воды из своей походной фляжки.
   Холодная вода и свежий ночной воздух не замедлили оказать свое действие: легкие заработали энергичнее, и несчастный стал приходить в себя.
   Лишь только он опомнился, первым его делом было гневно взглянуть на небо, потом, протянув руку Вольной Пуле, он сказал ему:
   — Благодарю.
   Охотник отступил, не дотрагиваясь до его руки.
   — Не меня должны вы благодарить, — сказал он.
   — Кого же?
   — Бога.
   Дон Эстебан презрительно сжал губы. Однако он понимал, что, возможно, некоторое время ему необходимо будет обманывать своего спасителя, если он желает воспользоваться его услугами, столь необходимыми в нынешнем положении.
   — Вы правы, — произнес он с фальшивым смирением, — прежде Бога, потом вас.
   — Я исполнил свою обязанность, заплатил вам свой долг, теперь мы квиты. Десять лет тому назад вы оказали мне услугу; сегодня я спасаю вас от смерти, это плата за полученное. Я избавляю вас от всякой благодарности, как и вы должны, в свою очередь, избавить меня от нее. С этой минуты мы больше не знаем друг друга, дороги наши разошлись.
   — Неужели же вы меня покинете в таком положении? — с ужасом спросил дон Эстебан.
   — Что же еще могу я сделать?
   —Лучше уж было оставить меня умирать в яме, в которую вы, кстати, также помогали сажать меня, чем вынуть из нее для того, чтобы осудить на голодную смерть в прериях, сделать жертвой хищных зверей или пленником краснокожих. Я слаб и безоружен. Пистолет, оставленный мне вашими жестокими товарищами, никуда не годен.
   — Справедливо, — проворчал Вольная Пуля и, опустив голову на грудь, глубоко задумался.
   Дон Эстебан беспокойно следил глазами за выражением лица охотника.
   — Вы правы, — проговорил наконец старый охотник, — без оружия вы пропали.
   — Вы сознаете это? Будьте же милосердны до конца, дайте мне возможность защититься.
   — Я не предвидел этого, — ответил охотник, качая головой.
   — Это значит, что если бы вы предвидели, то оставили бы меня умирать?
   — Может быть!
   Ответ этот, как молотом, ударил по сердцу дона Эстебана; он устремил зловещий взгляд на охотника.
   — Вы говорите недоброе дело, — заметил он.
   — Что же я могу вам ответить? — возразил охотник. — По моему мнению вы были приговорены справедливо. Я должен был бы дать исполниться правосудию, но я не дал — и, может быть, был не прав. Теперь, хладнокровно обдумывая этот вопрос, сознавая, что вы справедливо требуете оружия, что вы непременно должны его иметь — и для вашей личной безопасности, и для вашего пропитания, — я боюсь дать вам его.
   Во время этого ответа дон Эстебан поднялся, сел возле охотника и стал играть своим разряженным пистолетом, делая вид, будто слушает его очень внимательно.
   — Почему так? — спросил он.
   — Да по очень простой причине: я знаю вас очень давно, вам известно это, дон Эстебан, знаю, что вы не такой человек, который забыл бы обиду. Я убежден, что если я вооружу вас, вы будете думать только о мщении, а вот этого-то я и хочу избежать.
   — И для этого вы видите только единственное средство, — воскликнул мексиканец, злобно рассмеявшись, — а именно: позволить мне умереть с голоду!
   — Вы меня не понимаете: правда, я не хочу давать вам оружие, но в то же время не хочу оставить неоконченной услугу, оказанную вам.
   — Гм! Каким же образом вы хотите достичь желаемого результата? Любопытно было бы узнать.
   — Я провожу вас до границы прерий, оберегая вас во время путешествия от всех опасностей; это, кажется, очень просто?
   — Очень просто, в самом деле. Придя туда, я покупаю оружие и возвращаюсь сюда мстить.
   — Нет, нет!
   — Как же так?
   — А так, что вы поклянетесь мне вашей честью навсегда забыть ненависть к вашим врагам и никогда больше не возвратитесь в прерии.
   — А если я не захочу дать вам этой клятвы?
   — Тогда я вас покину, и поскольку это случится уже по вашей вине, то я буду считать себя полностью рассчитавшимся с вами.
   — О!.. Но прежде чем я соглашусь на ваше суровое предложение, хотелось бы узнать, как мы будем путешествовать: отсюда до поселений не близко, я же не в состоянии идти туда пешком.
   — Об этом не беспокойтесь; я оставил своего коня в нескольких шагах отсюда, в кустах подле Рубио. Вы поедете на нем до тех пор, пока я не достану себе другого, а сам я пойду пешком — мы, охотники, пешие не отстаем от всадника.