Эмар Густав. Фланкер

   — И вы исполните то, что я вам наказываю?
   — Исполню, потому что знаю, что вы проводник, которого мы ждем, и что измены с вашей стороны нам нечего опасаться.
   — Хорошо, до свидания.
   — Желаю успеха.
   Охотники вышли, и за ними тотчас заложили проход.
   Едва охотники вошли в лес, как разразилась буря, собиравшаяся с самого захода солнца.
   Молния ежеминутно пронзала воздух, сопровождаемая сильнейшими ударами грома; деревья со скрипом гнулись от порывистого ветра, дождь лил ручьями.
   Охотники продвигались вперед с величайшим трудом, их кони, испуганные воем урагана, спотыкались и становились на дыбы. Темнота вокруг сгустилась до того, что едущие рядом едва различали друг друга. Река, вздутая дождем и ветром, бросала свои пенящиеся волны на песчаные берега, о которые они разбивались в мелкие брызги.
   Вольная Пуля и Верный Прицел, привыкшие ко всевозможным бурям, только презрительно наклоняли головы при каждом свирепом порыве ветра и осторожно продолжали свой путь, тщательно всматриваясь вперед при каждом блеске молнии и внимательно прислушиваясь к вою ветра, к скрипу деревьев, к рычанию зверей и плеску волн, далеко разносимых дальним эхом.
   Таким образом, не обменявшись ни одним словом, они добрались до брода Рубио. Там они остановились как бы по общему согласию.
   Рубио, полувысохший приток большой реки Колорадо-дель-Норте, в обычное время — мелкая река, по которой с трудом проходят индейские пироги и которую лошади переходят вброд, едва касаясь воды животом, сделалась бурным потоком, шумно катившим свои глубокие и грязные воды, камни и вырванные с корнем деревья.
   Переходить в это время через Рубио нечего было и думать: человек, осмелившийся на эту дерзкую попытку, был бы в несколько секунд снесен ее бурным течением, ежеминутно усиливающимся и расширяющимся.
   Охотники неподвижно стояли на берегу под страшным ливнем, с усилием сдерживая своих коней, от страха глухо ржавших; они задумчиво глядели на мутные, клубившиеся перед ними воды, беспокоясь только о человеке, которому желали помочь и которого считали находящимся в настоящую минуту в величайшей опасности.
   Вдруг они вздрогнули, быстро подняли головы, устремляя жадные взоры вперед, но темнота была непроницаема, они ничего не могли различить.
   Сквозь вой и шум бури до их тонкого слуха долетел человеческий крик.
   Это был призывный крик, резкий, протяжный, каким кричит человек, побежденный злополучием, вынужденный сознать свое бессилие, которому остается только одна надежда на Бога. Оба охотника наклонились вперед и, приложив ко рту обе руки в виде воронки, в свою очередь крикнули резко и протяжно, после чего стали слушать.
   Через минуту раздался второй крик, еще безнадежнее первого.
   — О! — воскликнул Верный Прицел. — Этот человек в смертельной опасности!
   — Кто бы он ни был, мы должны спасти его, — ответил Вольная Пуля.
   Они поняли друг друга без лишних слов. Но как спасти этого человека? Где он? Какая опасность ему грозит?.. Кто мог ответить на все эти вопросы, которые они мысленно задавали себе?
   Рискуя быть увлеченными потоком, охотники заставили своих лошадей войти в воду. Почти лежа на их шеях, они пытливо всматривались в волны. Но, как мы уже сказали, темнота была непроницаема, они ничего не могли различить.
   — Будто весь ад поднялся! — в отчаянии проворчал Верный Прицел. — Боже мой! Боже мой! Неужели мы позволим погибнуть этому человеку и не явимся ему на помощь.
   В эту минуту молния пронзила небо ослепительным зигзагом; при ее моментальном свете они увидели невдалеке всадника, бешено боровшегося с бурными волнами.
   — Смелее! Смелее! — крикнули ему охотники.
   — Помогите! — ответил незнакомец задыхающимся голосом.
   Нельзя было колебаться, каждая минута казалась вечностью. И человек, и лошадь отчаянно боролись с увлекавшим их потоком. Охотники мгновенно решились. Пожав друг другу руки, они вонзили в бока коней шпоры, заставив их тем самым выскочить на середину реки.
   Вдруг раздались два ружейных выстрела, пуля просвистела между обоими охотниками, и из глубины воды послышался болезненный вскрик.
   Человек, на помощь к которому они спешили, был ранен.
   Между тем буря усиливалась. Молния блистала не переставая. Охотники видели, как незнакомец повис на поводьях своего коня, а на берегу заметили человека, наклонившегося вперед, прицеливающегося из ружья.
   — Каждому свое, — сказал лаконично Верный Прицел.
   — Хорошо, — так же коротко ответил его друг. Вольная Пуля взял аркан, висевший у пояса, свернул его кольцом, раскрутил над головой и, пользуясь сверкнувшей молнией, пустил его. Кожаная веревка со свистом полетела вперед, и свободная петля, заканчивающая ее, наделась на шею лошади, так храбро боровшейся с потоком.
 

   — Смелей! Смелей! — крикнул Вольная Пуля. — Ко мне, Верный Прицел! Ко мне!
   И, резко повернув коня, он направил его к берегу.
   — Я здесь! — ответил Верный Прицел, ожидавший удобной для выстрела минуты. — Сейчас!
   С этими словами он спустил курок, раздался выстрел, и охотники услышали с того берега болезненный и, вместе с тем, злобный крик.
   — Он ранен, — сказал Верный Прицел. — Завтра я узнаю, кто этот негодяй. — И, закинув ружье за спину, он направил коня навстречу Вольной Пуле.
   Оба охотника, взявшись за аркан, соединенными усилиями тянули лошадь с незнакомцем за собой. Благородное животное, почуяв помощь, сделало еще несколько усилий, вырвалось из увлекавшего его потока и достигло берега. Лишь только охотники выбрались на берег, они тотчас же соскочили с коней и устремились к незнакомцу, в бесчувственном состоянии висевшему на поводьях, крепко сжатых в его скрюченных руках. Охотники перерезали поводья, подняли на руки человека, так случайно спасенного ими, и отнесли под дерево, у подножия которого положили его как можно осторожнее. Наклонясь над ним, они ожидали молнии, чтобы при ее блеске заглянуть в лицо незнакомца.
   — О! — воскликнул вдруг Верный Прицел, выпрямляясь от горести и испуга. — Дон Мигель Ортега!

ГЛАВА XII. Дон Стефано Коэчо

   Мы уже сказали выше, что, расставшись с Вольной Пулей, дон Стефано возвратился в лагерь мексиканцев и вошел в него, не будучи никем замеченным.
   С приходом в лагерь ему нечего было больше опасаться; он подошел к огню, подле которого был привязан его конь, приласкал его, потом спокойно лег, укрывшись покрывалами, и заснул со спокойствием, свойственным только людям с чистой совестью.
   Прошло несколько часов; никакой шум не нарушал тишины, царившей в лагере.
   Вдруг дон Стефано открыл глаза; чья-то рука тихонько коснулась его правого плеча.
   Взглянув на человека, прервавшего его сон, дон Стефано узнал Доминго. Он тотчас встал и молча пошел за мексиканцем. Тот подвел его к самому укреплению с целью, вероятно, говорить, не опасаясь посторонних ушей.
   — Ну что? — спросил его дон Стефано, когда мексиканец сделал ему знак, что он может говорить. Доминго, повинуясь приказанию, полученному от Вольной Пули, кратко донес ему обо всем, чему был свидетелем. Узнав, что Вольная Пуля встретил Верного Прицела, дон Стефано просиял от радости и слушал рассказ мексиканца с возрастающим интересом. Когда тот замолчал, он спросил его:
   — Это все?
   — Все, — ответил мексиканец.
   Дон Стефано достал кошелек, вынул несколько золотых монет и подал их Доминго, который взял их с заметным удовольствием.
   — Вольная Пуля ничего больше не наказывал тебе передать мне? — спросил дон Стефано.
   Доминго, казалось, задумался на минуту.
   — Ах, да! Я и забыл. Охотник наказал передать вам, чтобы вы не покидали лагеря.
   — Знаешь ты, почему?
   — Конечно, знаю: он рассчитывает сегодня вечером присоединиться к каравану у брода Рубио.
   При этих словах лицо мексиканца омрачилось.
   — Ты уверен в этом? — спросил он.
   — Это он сказал мне.
   На несколько минут воцарилось молчание.
   — Хорошо, — произнес дон Стефано через минуту, — охотник ничего больше не прибавил?
   — Ничего.
   — Гм! — проворчал дон Стефано. — Но, наконец, куда ни шло!..
   Потом, крепко нажав рукой на плечо мексиканца и глядя ему в глаза, он добавил:
   — Слушай и хорошенько запомни: ты меня не знаешь, что бы ни случилось, ты не проронишь ни одного слова о том, каким образом мы встретились в прерии.
   — Можете на это рассчитывать.
   — Я и рассчитываю, — ответил дон Стефано тоном, от которого Доминго, как ни был он храбр, задрожал. — Помни клятву, данную мне, и договор, заключенный со мной.
   — Буду помнить.
   — Если ты сдержишь свои обещания и будешь мне верен, я обязываюсь навсегда избавить тебя от нужды, в противном же случае — берегись!
   Мексиканец презрительно пожал плечами и сердито ответил:
   — Напрасно мне угрожать, что сказано, то сказано, что обещано, то обещано.
   — Увидим.
   — Если вы больше ничего не можете наказать мне, то, я думаю, мы хорошо сделаем, если расстанемся. Начинает светать, мои товарищи скоро станут просыпаться; думаю, что вам не менее меня желательно, чтобы нас не увидели вместе.
   — Ты прав.
   С этими словами они расстались; дон Стефано вернулся на свое место, а Доминго растянулся на земле, переступив несколько шагов, и оба тотчас же заснули, а может, сделали вид, что спят.
   С первыми лучами солнца дон Мигель приподнял полог палатки и направился к своему гостю, который крепко спал. Дон Мигель пожалел нарушить такой мирный сон, он присел
   перед потухшим костром, сдвинув в кучу разрозненные головни, поджег их, вынул тонкую маисовую сигарету и закурил в ожидании пробуждения своего гостя.
   Между тем в лагере уже началось движение, все люди принялись за утренние работы: одни повели на реку лошадей, другие раздували огонь для приготовления общего завтрака, каждый делал что-нибудь на общую пользу.
   Наконец дон Стефано, на лице которого уже несколько минут играл луч солнца, счел за необходимое проснуться; он повернулся и открыл глаза, зевнув несколько раз.
   — Черт возьми! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Уже день! Как скоро ночь прошла, кажется, и часу не прошло с тех пор, как я лег.
   — С удовольствием вижу, что вы хорошо выспались, кабальеро, — сказал ему вежливо дон Мигель.
   — Как! Это вы, мой хозяин! — воскликнул дон Стефано с превосходно разыгранным удивлением. — День будет счастлив для меня, потому что первое лицо, замеченное со сна, было лицо друга.
   — Принимаю это за любезность с вашей стороны.
   — Нет, нет, верьте, что сказанное мной есть искреннее выражение моих чувств, — любезно ответил дон Стефано, — невозможно лучше принять гостя в прериях и яснее сознать святой закон гостеприимства.
   — Благодарю за доброе мнение, какое вы желаете составить обо мне. Надеюсь, что вы нас еще не покинете и согласитесь пробыть с нами хотя бы несколько дней.
   — Очень бы желал этого, дон Мигель, Бог свидетель, как мне было бы приятно провести некоторое время в вашем любезном обществе, но, к сожалению, это положительно невозможно.
   — Неужели это правда?
   — Да, очень важное дело вынуждает меня покинуть вас сегодня же, и я в отчаянии от этого неприятного обстоятельства.
   — Какое же важное дело вынуждает вас так скоро удалиться?
   — Мой Бог, дело самое обыкновенное, которое, вероятно, рассмешит вас. Я — торговец из Санта-Фе; несколько дней тому назад последовательные банкротства нескольких торговцев в Монтеррее, с которыми я веду дела, вынудили меня немедленно оставить дом, чтобы постараться спасти кое-какие крохи капитала от неминуемой гибели. Я пустился в путь, не посоветовавшись ни с кем, и вот я…
   — Но, — заметил дон Мигель, — вы еще очень далеко от Монтеррея.
   — Я знаю это, и потому прихожу в отчаяние: ужасно боюсь прибыть поздно, тем более потому, что я был извещен, что люди, с которыми я имею дела — обманщики; суммы, принадлежащие мне, значительны и составляют, могу вам признаться, практически все мое богатство.
   — Черт возьми! В таком случае мне понятно, почему вы спешите. Я не подозревал, что такая серьезная причина побуждает вас торопиться.
   — Вот видите! Пожалейте же меня, дон Мигель.
   Этот разговор происходил между обоими лицами с превосходно разыгранными любезностью и чистосердечием, как с одной стороны, так и с другой. Однако ни тот ни другой не были обмануты: дон Стефано, как это часто случается, совершил огромную ошибку, желая половчее схитрить, и вышел за рамки благоразумия, стремясь убедить собеседника в искренности своих слов. Эта фальшивая искренность пробудила недоверие дона Мигеля по двум причинам. Во-первых, отправляясь из Санта-Фе в Монтеррей, дон Стефано находился не только не на той дороге, по которой ему следовало ехать, но просто оставил оба эти города в стороне — ошибка, которую он совершил по незнанию местности. Вторая же ошибка оказалась еще важнее: никогда никакой торговец не осмелится, как бы ни были весомы причины, побуждавшие его на это путешествие, отправиться в путь в одиночестве, рискуя встретить по пути индейцев-грабителей, бандитов, хищных зверей, да, наконец, и тысячу иных опасностей, более или менее грозных, которым он подвергался без малейшей надежды на спасение.
   Однако дон Мигель молча выслушал причины, высказанные его гостем, и ответил ему самым убежденным тоном:
   — Несмотря на сильное желание и далее наслаждаться вашим приятным обществом, я не удерживаю вас, кабальеро: понимаю, как необходимо вам спешить.
   Дон Стефано улыбнулся с едва заметным торжеством.
   — Желаю, чтобы вам удалось спасти ваше богатство из когтей обманщиков, — добавил дон Мигель. — Во всяком случае, кабальеро, надеюсь, что мы не расстанемся не позавтракав. Признаюсь вам, что вчерашний ваш отказ разделить со мной мой скромный ужин опечалил меня.
   — О! — прервал его дон Стефано. — Поверьте, кабальеро…
   — Вы представили мне очень уважительную причину, — продолжал дон Мигель, — но, — добавил он со значением, — мы, искатели приключений, совершенно особые натуры, мы воображаем, справедливо ли, ошибочно ли, что гость, который отказывается разделить с нами наши хлеб-соль, — наш враг или сделается таковым.
   Дон Стефано слегка вздрогнул при этом прямом замечании.
   — Можете ли вы предположить это, кабальеро? — произнес он уклончиво.
   — Не я предполагаю это, а все мы, все поколение лесных жителей. Это предрассудок, бессмысленное суеверие, все, что хотите, но это так, — сказал дон Мигель с улыбкой, язвительной, как кинжал, — и ничто не может изменить нашу натуру. Итак, решено, мы будем завтракать, потом я пожелаю вам доброго пути, и мы расстанемся.
   Дон Стефано принял унылый вид.
   — Как я несчастлив, — прошептал он, качая головой.
   — Как так?
   — Боже мой! Не знаю, как объяснить вам, это так смешно, что, право, я не смею…
   — Говорите, кабальеро, хотя я не более как грубый искатель приключений, но все же, может быть, сумею понять вас.
   — Пожалуй, вы оскорбитесь.
   — Нисколько; не гость ли вы мой? А гость всегда посылается Богом, значит, имеет право на полное уважение.
   Дон Стефано колебался.
   — Э-э! — смеясь, заметил дон Мигель. — Я велю подавать завтрак — быть может, он развяжет вам язык.
   — Вот в этом-то и состоит затруднение, — живо воскликнул дон Стефано с опечаленным видом, — что я, несмотря на мое желание быть вам приятным, не могу принять вашего любезного приглашения.
   Молодой человек нахмурил брови.
   — Ага! — сказал он, устремляя подозрительный взгляд на своего собеседника. — Отчего же?
   — Потому, представьте, — промолвил тот самым печальным голосом, — что я дал обещание во время всей поездки никогда не есть раньше заката солнца.
   — Как же так! — заметил дон Мигель недоверчиво. — А вчера вечером, когда я предлагал вам ужинать со мной, солнце давно, кажется, закатилось.
   — Позвольте, я не закончил… Не есть ничего, кроме одной маисовой лепешки, которые я везу с собой и которые благословил и освятил перед отъездом из Санта-Фе один священник; видите ли, все это должно казаться вам очень смешным, но мы оба соотечественники, в наших жилах течет испанская кровь, и вместо того, чтобы смеяться над моим глупым суеверием, вы должны мне посочувствовать.
   — Черт возьми! Скорее потому, что вы сами приговорили себя к грубому наказанию. Не буду стараться заставлять вас отказаться от вашего суеверия, так как все мы не без греха; думаю, что лучше не возвращаться к этому предмету.
   — Вы, по крайней мере, не сердитесь на меня?
   — Я?! Да за что же могу я на вас сердиться?
   — Так мы по-прежнему добрые друзья?
   — Больше прежнего, — сказал, смеясь, дон Мигель.
   Однако тон, каким были произнесены эти слова, не вполне убедил гостя в их искренности; он исподлобья взглянул на своего собеседника и поднялся.
   — Вы уже отправляетесь? — спросил его молодой человек.
   — С вашего позволения отправлюсь в путь.
   — Хорошо, хорошо, отправляйтесь.
   Дон Стефано, не отвечая, стал медленно седлать коня.
   — У вас добрый конь, — заметил дон Мигель.
   — Да, чистокровной берберийской породы.
   — В первый раз мне приходится видеть такого драгоценного коня.
   — Любуйтесь сколько вам угодно.
   — Благодарю, боюсь только, что вы из-за меня еще больше опоздаете. Эй, моего коня! — крикнул он Доминго.
   Тот мигом подвел к нему великолепного жеребца, на которого молодой человек сразу же вскочил; в свою очередь, и дон Стефано вскочил на своего коня.
   — Разве вы хотите объехать окрестности? — спросил он его.
   — С вашего позволения, я буду иметь честь проводить вас хоть немного, — сказал молодой человек, насмешливо улыбаясь. — Если только вы не дали еще какого заклятия, в таком случае я останусь.
   — Полноте! — воскликнул дон Стефано с укоризной. — Вы на меня сердитесь.
   — Нисколько, клянусь вам.
   — В добрый час, мы поедем, когда вам будет угодно.
   — Я в вашем распоряжении.
   Они пришпорили коней и выехали из лагеря. Едва они проехали шагов двадцать, как дон Мигель натянул поводья своего коня и удержал его.
   — Вы уже покидаете меня? — спросил его дон Стефано.
   — Я ни шагу далее не сделаю, — надменно ответил молодой человек, гордо подняв голову и нахмурив брови, — выслушайте меня, здесь вы уже не мой гость, мы находимся вне моего лагеря, в прерии, здесь я могу объясниться с вами ясно и прямо — и, клянусь Богом, я это сделаю!
   Мексиканец с удивленным видом поглядел на него.
   — Я вас не понимаю, — сказал он.
   — Может быть… Хотелось бы, чтобы это было так, но не верю этому; пока вы были моим гостем, я делал вид, что верил лжи, рассказываемой вами, но теперь вы для меня не более как первый встречный чужестранец, и я хочу откровенно сообщить вам свои мысли… Не знаю, какое имя носит ваше блеклое лицо, но уверен, что вы мой враг — или, по меньшей мере, шпион моих врагов.
   — Кабальеро, эти слова… — начал дон Стефано.
   — Не прерывайте меня, — горячо продолжал молодой человек, — мне нет дела до того, кто вы такой, я доволен тем, что разоблачил вас! Благодарю вас за посещение моего лагеря: теперь я узнаю вас везде, где бы ни встретил; и поверьте мне, я позволю себе дать вам совет, отряхните вашу обувь, расставаясь со мной, и не встречайтесь больше на моем пути, иначе с вами случится беда!
   — Угрозы! — воскликнул мексиканец, побледнев от бешенства.
   — Принимайте мои слова, как вам будет угодно, но запомните их для собственной пользы; хотя я всего лишь искатель приключений, но даю вам в эту минуту урок честности, которым вам не мешает воспользоваться. Для меня не было бы ничего легче, как приобрести доказательства вашей измены: со мной тридцать преданных товарищей, которые по одному моему знаку обошлись бы с вами не очень вежливо и, обыскав вас постарательнее, без сомнения, нашли бы среди ваших благословенных лепешек, — произнес он с насмешливой улыбкой, — объяснение вашего со мной поведения с самой нашей встречи; но вы были моим гостем, и это вас спасло. Идите же с миром и не попадайтесь больше на моем пути.
   Говоря последние слова, молодой человек взмахнул рукой и изо всей силы ударил хлыстом его коня. Бербериец, не приученный к такому грубому обращению, помчался стрелой, несмотря на все усилия всадника остановить его.
   Дон Мигель с минуту следил за ним глазами, потом повернул в свой лагерь, от души смеясь над способом, каким он закончил разговор.
   — Ну, ребята, — сказал он мексиканцам, — живее собираться в дорогу! До заката солнца мы должны прибыть к броду Рубио, где нас ждет проводник.
   Через полчаса караван уже пустился в путь.

ГЛАВА XIII. Засада

   Никакое обстоятельство, достойное замечания, не нарушило перехода каравана в этот день. Путешественники проходили неровную страну, перерезанную неглубокими реками, поросшую высокими деревьями и кустами хлопчатника, населенную птицами всевозможных видов и цветов. На горизонте желтоватой полосой извивалась река Колорадо, над которой парило густое облако тумана.
   Как и предвидел дон Мигель, до брода Рубио добрались несколькими минутами ранее заката солнца.
   Когда разбили лагерь и надежно защитили его фурами, тюками, стволами деревьев, расположенными оградой, посреди него была размещена таинственная палатка. Вскоре разожгли костры, и все уселись вокруг них отдыхать от дневной усталости. Дон Мигель приказал подать своего коня, сел на него и сказал собравшимся вокруг него товарищам:
   — Друзья, очень важное дело вынуждает меня удалиться на несколько часов. Охраняйте лагерь как можно тщательнее в мое отсутствие, а главное, никого сюда не впускайте; мы находимся в стране, где приходится соблюдать величайшую осторожность для ограждения себя от измены, постоянно угрожающей и принимающей всевозможные виды, чтобы обмануть тех, которые по своей небрежности не остерегаются ее. Проводник, которого мы так нетерпеливо ожидаем, без сомнения, явится через несколько минут; многие из вас знают этого проводника в лицо, и, безусловно, все вы о нем много слышали. Быть может, он придет один, а может, приведет с собой еще кого-нибудь. Мы должны полностью довериться этому человеку; во время моего отсутствия он должен пользоваться безграничной свободой, уходить и приходить без малейшего препятствия — слышали вы меня? Исполняйте в точности мои приказания, впрочем, повторяю вам, я скоро возвращусь.
   Махнув на прощание рукой, дон Мигель выехал из лагеря и направился к речке Рубио, вода в которой едва доходила до колен его коню, так что он легко переехал ее вброд.
   Благодаря наказу начальника, внушенному, вероятно, свыше, караульные без помех выпустили из лагеря Верного Прицела — не предупреди он их, пришлось бы ему погибнуть, не получив вовремя помощи охотников.
   Переехав брод, дон Мигель пустил коня вперед во всю прыть. Быстрая езда длилась около двух часов; путь лежал через густой кустарник. Наконец он въехал в лес.
   Миновав ущелье, поросшее с обеих сторон густым лесом, молодой человек выехал к перекрестку, от которого в разные стороны разбегались тропинки, протоптанные дикими зверями, и в центре которого сидел индеец при полном военном параде; перед ним был разложен костер, он важно курил, а конь его стоял в ближних кустах, объедая молодые побеги. Завидев индейца, дон Мигель пустил коня еще быстрее.
   — Добрый вечер, вождь, — сказал он, подъезжая к индейцу, и, легко соскочив на землю, дружески пожал ему руку.
   — О-о-а! — сказал вождь. — Я уже перестал ждать моего белого брата.
   — Отчего так? Я же обещал вам приехать сегодня сюда.
   — Может быть, было бы лучше, если бы бледнолицый оставался в своем лагере: Олень воин, он открыл следы.
   — Конечно, следов в прериях немало.
   — О-о-а! Эти следы широки и были оставлены без всяких предосторожностей, это следы бледнолицых.
   — Какое мне до этого дело, — беззаботно произнес молодой человек. — Уж не думаешь ли ты, что только я со своей шайкой брожу теперь по прериям?
   Краснокожий покачал головой.
   — Индейский воин никогда не ошибется в следах; это прошли враги моего брата.
   — Почему ты так полагаешь?
   Индеец, по-видимому, не хотел говорить яснее, он наклонил голову и через минуту ответил:
   — Брат мой увидит.
   — Я силен, хорошо вооружен и мало беспокоюсь о тех, кто думает напасть на меня.
   — Десятеро сильнее одного, — наставительно сказал индеец.
   — Кто знает! — ответил небрежно молодой человек. — Но не в этом дело. Я явился сюда за известиями, которые обещал мне сообщить вождь.
   — Обещания для Оленя священны.
   — Я это знаю, вождь, потому и не поколебался приехать сюда. Но время идет, я должен спешить к своим товарищам, а собирается буря, и, признаюсь, мне хотелось бы вернуться в лагерь до нее; постарайтесь же рассказать обо всем как можно короче.
   Вождь утвердительно кивнул головой и указал рукой на место возле себя.
   — Хорошо, вождь, начинайте же, я буду внимательно слушать, — сказал дон Мигель, садясь подле него на траву. — Прежде всего объясните мне, отчего я встречаю вас только сегодня?
   — Оттого, что, как брат мой знает, отсюда до Небесной Горы не близко. Воин — простой человек. Олень совершил бы невозможное, если бы сумел прибыть раньше.
   — Хорошо, вождь, благодарю. Теперь приступим к делу. Что было после нашей разлуки?
   — Город Небесная Гора широко раскрыл ворота перед обеими белыми девушками, в городе они в безопасности, вдали от своих врагов.