Эмар Густав. Карденио

   На левое плечо индеец накинул плащ из шкуры бизона, шерстью внутрь. Правая сторона плаща была испещрена всевозможными рисунками. Сзади же его украшали перья различных сортов, так что спускались на спину наподобие могучей гривы.
   Руки вождя украшали тяжелые золотые и серебряные браслеты. Кожаный ягдташ, служивший сумкой для снадобий, висел через правое плечо на левом боку. В правой руке он держал длинное охотничье ружье, а в левой — хлыст и веер, сделанный из орлиного крыла.
   Таков был предводитель апачей, причем его гордый взгляд и важная походка, несмотря на то, что ему было едва ли тридцать лет, внушали невольное почтение.
   Он торжественно вошел в залу, положил ружье, веер и хлыст на стул и, вытянув в знак приветствия вперед руку, обращенную ладонью кверху, не без изящества поклонился плантатору.
   — Я очень благодарен моему собрату Пламенному Сердцу, — проговорил в ответ дон Мельхиор, — что он, будучи застигнут бурей, вспомнил, что недалеко находится жилище друга, который всегда рад оказать ему гостеприимство.
   — Пламенное Сердце не друг Белой Головы, — проговорил индеец горловым голосом. — Но Белая Голова мудр. Недаром много зим посеребрили его голову. Он знает, что Пламенное Сердце — его враг, и все-таки не отказал ему в гостеприимстве. Пламенное Сердце благодарит и не забудет этого!
   — Садись и отдохни. Вот еда и питье. Теперь между нами мир и не будем нарушать его.
   — Пламенное Сердце говорит, что думает. Он благодарит Белую Голову за гостеприимство, но мир между ними только до тех пор, пока они под одной крышей. Как только апач покинет его дом, он бросит Белому в знак вызова окровавленные стрелы.
   — Ты хорошо знаешь, — ответил дон Бартас, — я всегда готов как к миру, так и к войне. Ведь это ты без всякого основания заявляешь, что занимаемая мной территория принадлежит вам, апачам. Однако я сумею защитить свою собственность. Впрочем, теперь не время думать об этом. Ты — мой гость, а потому располагайся и отдыхай!
   — Белый хорошо говорит, я с ним согласен, а потому принимаю приглашение.
   Гость и хозяин сели и принялись за еду. Индеец был действительно голоден и ел с аппетитом, а дон Мельхиор исполнял только долг вежливости, едва притрагиваясь к еде.
   Индейцы вообще очень прожорливы и любят выпить. Но Пламенное Сердце ел без жадности.
   — Я надеюсь, — проговорил индеец, утолив первый аппетит, — что Ваконда продолжает покровительствовать Белой Голове и его дому за его справедливость.
   — Увы! — грустно прошептал дон Мельхиор. — Мой брат пришел к нам в тяжелое время. У нас большое горе.
   — Что хочет сказать мой отец?
   — Ты видишь, я плачу: мое дорогое дитя, моя дочь умирает.
   — Как? Умирает?! Умирает нежный цветок нашей саванны? — воскликнул индеец. — Что ты говоришь? Не может быть!
   — Я говорю правду. Моя несчастная девочка умирает.
   — Что же с ней случилось?
   — Еще сегодня утром моя дорогая Флора была здорова и резвилась в саду, как лань. Но вдруг она испустила страшный крик и упала в обморок: ее ужалила в ногу страшная ядовитая змея.
   — Ага… — задумчиво проговорил апач. — И что же вы сделали, чтобы спасти девочку?
   — Разрезали рану крест-накрест. Я высосал из нее кровь, а потом наложил припарку из листьев хуако. Предварительно еще и выжал на рану сок.
   — Белый хорошо поступил! — проговорил индеец. — Что же он еще сделал?
   — Ничего.
   — Сколько времени прошло с тех пор, как белую девочку укусила змея?
   — Почти шесть часов.
   — Как она себя чувствует?
   — По-видимому, не испытывает боли, но постоянно то дремлет, то находится в состоянии полного оцепенения.
   Некоторое время индеец оставался погруженным в задумчивость, затем поднял голову и, обращаясь к плантатору, проговорил:
   — Пусть Белая Голова сейчас же проводит меня к Белой Лани саванны. Ваконда любит краснокожих воинов. Он открывает им такие тайны, которые неведомы бледнолицым.
   — Как? Что ты хочешь этим сказать? — проговорил дон Мельхиор в волнении.
   — Пусть белый хорошенько обдумает. Индеец обращается к нему как друг и, может быть, он сможет помочь бледнолицей девочке.
   — Так иди же, иди скорее! — воскликнул плантатор, быстро вставая и направляясь к двери.
   Они вошли в спальню. В ней все было по-прежнему. Девочка лежала без всяких признаков жизни, бледная, с полузакрытыми глазами. Мать, олицетворение античной Ниобеи, сидя около нее, продолжала тихо плакать,
   Индеец некоторое время разглядывал открывшуюся ему картину. Затем слабая улыбка пробежала по его лицу. Он открыл ягдташ и вынул оттуда два камешка. Сильно потерев их один о другой, он быстро нагнулся к больной и приложил один из камешков ко рту, а другой к ноздрям.
   Беспокойство дона Мельхиора и доньи Хуаны было безгранично. Они стояли неподвижно, едва переводя дыхание, со сложенными руками и с поднятыми к небу глазами.
   Вдруг по телу больной пробежала судорога, как будто от удара электрическим током. Слабый румянец разлился по ее лицу. Девочка приподнялась на постели и с невыразимой радостью воскликнула:
   — Боже мой, благодарю тебя! Я буду жить! Папочка, мамочка, я опять ваша!
   — Вождь, — воскликнул дон Мельхиор с волнением, — вы спасли мою дочь, я ваш должник до гроба!
   — Господь да вознаградит вас! — горячо проговорила донья Хуана.
   Пламенное Сердце улыбнулся и, обращаясь к осчастливленным родителям, проговорил:
   — Благодарите не меня, а Ваконду. Это он захотел отплатить вам за оказанное мне радушное гостеприимство.

Глава V. КАКОГО РОДА РАЗГОВОР ПРОИЗОШЕЛ МЕЖДУ ДВУМЯ ПРЕЖНИМИ ВРАГАМИ

   Первые минуты после чудесного исцеления Флоры прошли вобъятиях и поцелуях. На минуту все забыли о ее спасителе. Но девочка первая вспомнила о нем и, схватив в свои крошечные ручки громадную руку индейца, проговорила с выражением в голосе бесконечной благодарности:
   — Пламенное Сердце спас жизнь Флоре, которую он называет Белой Ланью саванны. Флора никогда не забудет этого и с этих пор Пламенное Сердце — ее брат. Не хочет ли вождь поцеловать свою сестру?
   Индеец не мог сдержать волнения, которое, помимо воли, отразилось на его лице.
   Он нагнулся к девочке, почтительно и нежно поцеловал ее в лоб. Затем, сняв с руки один из золотых браслетов, подал его Флоре со словами:
   — С этих пор Белая Лань — сестра вождя. Пусть этот браслет служит знаком союза между ним и ею, и, если сестре моей будет угрожать какая-либо опасность, Пламенное Сердце сумеет защитить ее. — С этими словами индеец надел браслет на руку девочке, которая в свою очередь сняла с шеи жемчужное ожерелье и, подавая его спасителю, ласково произнесла:
   — Брат, возьмите это на память от вашей сестры! Индеец был растроган до глубины души, но, желая скрыть волнение и вместе с тем инстинктивно чувствуя, что мать и дочь нужно оставить наедине, поклонился и вышел из спальни в сопровождении дона Мельхиора. Они снова вошли в ту же залу, которую недавно оставили. Несколько минут царило молчание. Наконец плантатор прервал его.
   — Послушай, вождь, то, что сейчас произошло между нами, навсегда изменило наши отношения. Я твой должник на всю жизнь и постараюсь отплатить, чем только смогу. Я не хочу более оспаривать ваших притязаний на мои владения, хотя имею на них право. Между нами не должно быть более никаких недоразумений, а потому запомни хорошенько все, что я сейчас скажу.
   — Речь белого мне нравится. Пусть он говорит, уши вождя открыты.
   С этими словами индеец вытащил из-за пояса трубку, набил ее и начал с важностью курить. У краснокожих это служит знаком дружеского расположения к собеседнику, и ни один из них не согласится курить в присутствии врага.
   — Я совершенно не знаю, какая может быть цена моих владений, — продолжал дон Бартас. — Назначь ее сам, и я даю слово честного человека и христианина, что заплачу все, что ты ни потребуешь, хотя бы ради этого мне и пришлось сделаться беднее самого последнего индейца.
   Дон Мельхиор замолчал, и несколько секунд в комнате стояла тишина. Наконец индеец, слушавший эти слова с задумчиво опущенной головой, поднял ее и проговорил:
   — Не скажет ли Белая Голова еще что-нибудь?
   — Да, — с живостью подхватил плантатор, — я должен еще добавить, что, даже и заплатив всю требуемую сумму, я все-таки останусь навеки обязанным тебе, что в продолжение всей жизни буду для тебя не только преданным другом, но самым заботливым отцом! Больше мне пока нечего сказать тебе, вождь.
   Индеец почтительно поклонился и в свою очередь заговорил:
   — Вижу, все, что Белая Голова сейчас сказал, исходит из самого его сердца. Как ураган рассеял тучи, так и вражда, существовавшая между вождем и Белой Головой, рассеялась навсегда. Пламенное Сердце — брат Белой Лани, а брат не должен разорять свою сестру. Белая Голова ничего мне не должен, так как теперь я также принадлежу к его семейству.
   — Такое благородство не удивляет меня, вождь! Я давно знаю: у тебя честное сердце, и не хочу настаивать на своем предприятии, чтобы не обидеть тебя. Но раз ты теперь брат моей дочери, следовательно, ты — мой приемный сын, а потому не откажись принять от меня подарок.
   — Это другое дело! Всякий подарок будет принят вождем с благодарностью.
   — У меня скопилось много совершенно ненужных вещей, но они могут быть полезны моему приемному сыну. Вот что я намерен предложить тебе, вождь: во-первых, сто пятьдесят ружей, тридцать дюжин скальпировальных ножей, двести фунтов пороху, сто фунтов свинца для отливки пуль и восемьдесят шерстяных одеял. Все это уложат на мулов, и пусть вождь отвезет это воинам своего племени и передаст им: белые умеют быть благодарными за оказываемые им услуги.
   — Как! — воскликнул апач, задрожав от радости. — Отец даст такое богатство Пламенному Сердцу?
   — Дитя, — проговорил с улыбкой плантатор, — я всегда исполняю то, что обещаю!
   С этими словами он ударил в гонг, на звук которого явился Педрильо.
   — Позвать управляющего! — велел дон Мельхиор.
   Его приказание было исполнено почти моментально, и в комнату вошел дон Рамон. Плантатор повторил ему слово в слово все то, что только что обещал вождю, приказав при этом исполнить все без малейшего промедление.
   Дон Рамон хотел уже удалиться, когда вождь остановил его жестом.
   — В чем еще нуждается мой сын? — спросил дон Мельхиор. — Пусть он только скажет, и всякое желание его будет тотчас исполнено.
   Вождь повернулся к окну и, указывая на усеянное звездами небо, проговорил:
   — Урагана не осталось и следа. На небе показались блестящие звезды, и луна озаряет землю бледным светом. Но мы ведь не женщины и не боимся ночных привидений; нам лучше путешествовать при таинственном блеске звезд, чем при жгучих лучах солнца. Пламенное Сердце не хочет больше злоупотреблять гостеприимством и отправится в путь тотчас же. Пусть же отец прикажет нагружать мулов как можно скорее.
   — Как, сын мой, ты уже хочешь ехать!
   — Да, непременно, — приложив ко рту указательный палец правой руки, ответил вождь.
   — Пусть будет так! Я никогда никого не стесняю, и сын мой может ехать, когда захочет.
   — Я отправлюсь через час.
   — Чтобы все было готово к этому времени, дон Рамон! Ступайте!
   Управляющий почтительно поклонился и вышел.
   — Я не задерживаю вас, — проговорил дон Мельхиор, оставшись наедине с индейцем. — По знаку, сделанному вами, я уже понял, что у вас есть серьезные причины торопиться с отъездом.
   — Мой отец рассудил правильно. Пламенное Сердце объяснит ему причину. Дело в том, что племя сиу во вражде с белыми.
   — Да, это правда, хотя я сам не знаю, отчего это происходит. Со своей стороны я сделал все уступки, чтобы жить с ними в мире.
   — Мой отец говорит правду. Сиу виноваты перед ним. Но отец мой богат, у него есть и оружие, и стада, а у них нет ничего. Черная Птица, вождь сиу, ненавидит белых и поклялся им мстить.
   — Я ждал чего-то подобного и знаю, на что он способен.
   — Слушай же хорошенько все, что я скажу. Я буду говорить правду и открою перед тобой, отец мой, свое сердце.
   Черная Птица постоянно подстрекал меня против тебя, и я уже почти заключил с ним союз. В эту самую ночь я должен присутствовать на совете, на котором должны быть выяснены все условия нашего союза, но, конечно, после того, что произошло здесь, эти условия будут совсем иными, чем те, на которые рассчитывает Черная Птица. Пусть же отец мой внимательно выслушает до конца все, что я скажу.
   — Будь уверен, вождь, я не пропущу ни единого твоего слова.
   — Это хорошо! Должен сообщить тебе теперь очень важные известия: Черная Птица решил напасть на Пруд Койотов.
   Его племя многочисленно, в нем более пятисот храбрых воинов, вооруженных отличными ружьями, которыми они прекрасно владеют. Кроме того, с ними в союзе племя апачей — "Антилопы, так что всего у Черной Птицы наберется более тысячи воинов. Но Пламенное Сердце не присоединится к нему, он теперь союзник Белой Головы, и его воины будут защищать белых.
   — Благодарю тебя, вождь! Вот уже восемь дней, как я получил от Черной Птицы окровавленные стрелы. Но, к сожалению, не знаю, когда должен ждать нападения.
   — Я также этого не знаю. Во всяком случае, вряд ли оно произойдет в эту ночь, так как сегодня назначен совет. Но завтра его уже можно ожидать. Пусть отец мой хорошенько приготовится к защите, так как Черная Птица поклялся именем самого Ваконды, что разрушит обиталище Белой Головы.
   — Я надеюсь, Господь поможет нам, и приготовлюсь к защите. Сын мой сообщил мне драгоценные сведения, и я благодарю его за это.
   — Разве отец мой не рассчитывает ни на чью помощь?
   — Увы, сын мой! — проговорил плантатор, грустно опустив голову. — Откуда ожидать ее? Я здесь отрезан от всего мира…
   — Отец мой ошибается! — горячо возразил индеец.
   — Ошибаюсь? Нет, сын мой! Разве ты не знаешь, что я здесь совершенно одинок. Вокруг нет ни одного человека моей расы!
   — И все-таки мой отец ошибается! — еще энергичнее воскликнул индеец. — Разве ты забыл, что Пламенное Сердце с этого дня твой сын? Если он отказывается от гостеприимства
   Белой Головы, то только потому, что хочет поспешить к своим воинам, чтобы с быстротой ястреба вместе с ними вернуться на помощь Белой Голове.
   — Боже мой! — в волнении воскликнул дон Мельхиор. — Как мне теперь тебя благодарить!
   — Меня не за что благодарить, — просто возразил индеец. — Я исполняю только свой долг: если бы не помог тебе против угрожающей опасности, то совершил бы нечестный поступок. Кроме того, — добавил он с ласковой улыбкой, — я не хочу зла моей сестре Белой Лани. Пусть же мой отец приготовится к нападению Антилоп. Они могут явиться каждую минуту.
   При последних словах индейца дверь тихо отворилась и на пороге появилась поддерживаемая матерью Флора. Прелестная девочка была еще очень бледна и слаба, но улыбалась и, обращаясь к вождю, проговорила своим мелодичным голоском:
   — Я слышала, брат, ваши слова и хотела еще раз до вашего отъезда вас поблагодарить. Вы так добры, вождь, что я люблю вас так же, как моего родного брата Карденио.
   — Карденио! — воскликнул дон Бартас с беспокойством. — Где же он? Я совсем забыл о нем!
   — Папочка, бедный Карденио ускакал в Кастровилл за аббатом Мишелем, когда увидел, что я в опасности. Он, бедненький, совсем обезумел от горя и, не обращая ни на что внимания, поскакал в самый ураган.
   — Боже мой! Боже мой! Один в саванне в такую ужасную бурю! Неужели Господь не сжалится надо мной и я должен потерять одного из моих детей?! — воскликнул дон Мельхиор, с отчаянием обхватив руками голову.
   При этом полном горя возгласе апач вскочил со своего места.
   — Пусть отец мой скажет только слово, — проговорил он, — и Пламенное Сердце со всеми своими воинами отправится на поиски Карденио.
   — Нет, нет, вождь, — вмешалась девочка, с благодарностью глядя на индейца. — Это было бы бесполезно. Папа отправит за братом дона Рамона с людьми. Они возьмут факелы и, наверное, скоро отыщут его. Вы же должны поберечь себя, ведь скоро вам предстоит куда более трудное дело — защищать нас от нападения.
   — Спасибо, моя дорогая крошка, — сказал, поспешно вставая, дон Мельхиор. — Я сейчас же отправлю дона Рамона на поиски.
   — И я, отец мой, ухожу, — сказал индеец, тоже вставая. — Мне пора ехать.
   — Вы ведь скоро вернетесь, брат? — ласково спросила девочка.
   — Завтра в это же время я снова буду здесь, сестра. Да хранит вас Ваконда до моего возвращения. Прощайте! Пламенное Сердце любит и не забудет вас.
   С этими словами индеец низко поклонился, взял свое оружие и вышел из комнаты. Следом за ним удалился и дон Мельхиор.
   Стояла чудная ночь. Ничто не напоминало о пронесшемся недавно урагане. Небо, усеянное мириадами звезд, было удивительно прозрачно. Луна озаряла окрестности бледным, таинственным сиянием, так что даже некрупные предметы были различимы на далеком расстоянии. Воздух был напоен опьяняющими ароматами природы. Царила полная тишина. Только вершины деревьев тихо шептались друг с другом.
   На дворе дона Мельхиора уже все было готово. Двенадцать тяжело нагруженных мулов и четыре индейца ждали появления вождя, чтобы отправиться в дорогу.
   Вождь дружески распрощался с доном Мельхиором, вскочил в седло, и маленький караван двинулся в путь. Скоро он скрылся из глаз.
   После отъезда Пламенного Сердца дон Бартас немедленно призвал к себе дона Рамона и второго управляющего, дона Сегюро, и отдал им краткие приказания.
   Через четверть часа двадцать служащих дона Мельхиора с горящими факелами в руках отправились на поиски Карденио и аббата. Вскоре они рассыпались по саванне.
   Для плантатора потянулись томительные часы ожидания. Он не отходил от дверей, тщетно вглядываясь в темную даль. Ночь уже близилась к концу, и первые проблески зари осветили горизонт, когда, наконец, вдали показались огоньки, которые быстро приближались к дому. Это были посланцы дона Мельхиора. И тогда силы оставили старика. Бессонная ночь, испытанные им страшные волнения подействовали столь сильно, что он должен был прислониться к косяку, чтобы не упасть. Туман застилал глаза.
   — Боже мой! Боже мой! — с отчаянием прошептал он. — Возврати мне сына!

Глава VI. О ТОМ, СКОЛЬ ТРУДНО ПУТЕШЕСТВОВАТЬ НОЧЬЮ В САВАННЕ ТЕХАСА

   Имение дона Бартаса находилось всего в четырех лье от Кастровилла, так что на хороших лошадях это расстояние можно было легко проехать за полтора часа. Но после урагана об этом нечего было и думать. Реки превратились в бушующие потоки, мосты и дороги размыло. Так что передвигаться можно было лишь с большой осторожностью, приходилось полагаться скорее на инстинкт лошадей, чем на знание пути, до того неузнаваемой стала местность.
   Аббат Поль-Мишель и Карденио выехали из Кастровилла в сопровождении Фраскито около десяти часов вечера. Миновав обработанные поля, путники вступили в пределы огромной саванны, известной здесь под названием Леоны.
   Леона представляет собой местность, изрезанную множеством извилистых ручьев, глубина которых иногда весьма значительна. Кое-где саванна покрыта густыми лесными зарослями, наводящими ужас на жителей этих мест. Немало колонистов, отправившись в Леону для сбора паканы, то есть хвороста, нашли здесь свою смерть, заблудившись в дебрях. В этих местах обитали разнообразные индейские племена: апачи, команчи, сиу и другие. Если в руки дикарей попадался белый, они его умерщвляли, подвергнув предварительно самым утонченным мучениям. Опасность путешествия по Леоне усугублялась обилием ядовитых змей, укус которых большей частью означал для человека смерть. Прибавим сюда еще стаи ягуаров, пантер и койотов.
   По этой-то местности и пришлось пробираться трем нашим путникам. Дорогой для них служила небольшая тропинка, протоптанная, вероятно, дикими зверями и лишь впоследствии слегка расширенная топором человека. Быстро передвигаться по ней не было никакой возможности: мешали торчащие пни и упавшие деревья.
   Сначала обстоятельства складывались для путников благополучно. Хотя ночь и наступила, но луна светила ярко, и всадники успешно преодолевали встречавшиеся им препятствия. Так они достигли широкого ручья, под названием Буффало, через который было устроено некое подобие моста из двух стволов деревьев, связанных сухими ветками. Всадники промчались по нему галопом, рискуя при малейшем неверном шаге лошадей свалиться в воду.
   За мостом начиналась собственно Леона — самое опасное место всего путешествия. Всадники смело въехали в лес. Из-за густых деревьев различить что-либо вокруг не было никакой возможности, оставалось продвигаться вперед почти ощупью. Не прошло и двадцати минут, как лошадь Карденио, ехавшего впереди, заржала и взвилась на дыбы. Юноша всмотрелся в темноту и заметил впереди два зловещих огонька. Карденио схватил ружье, висевшее у седла, прицелился и выстрелил. Послышалось глухое рычание, потом треск сучьев, и все стихло.
   — Огня! — крикнул Карденио, обращаясь к Фраскито.
   Пономарь, у которого от страха стучали зубы, зажег дрожащими руками факел. При его свете путники увидели громадного ягуара, которого Карденио убил наповал, угодив ему прямо между глаз.
   Едва избавившись от одной опасности, путники тут же подверглись другой. Выехав из леса на равнину, они наткнулись на стаю койотов. Было их около сорока, но следовало ожидать, что через полчаса станет не меньше сотни. Койоты не выказывали по отношению к всадникам никаких кровожадных намерений, но их неотвязное преследование было довольно подозрительно. Они глухо рычали, и это не предвещало ничего хорошего. Путникам надо было на что-то решиться. У каждого было только по три выстрела, что, конечно же, не смогло бы защитить их от стаи голодных степных волков. Первым нашелся Карденио.
   — Хорошо ли вы ездите верхом, отец мой? — обратился он к аббату.
   — Не особенно, — откликнулся тот. — Но ты не заботься обо мне, дитя мое.
   — Отец мой, я ни за что не покину вас. Мы или спасемся, или умрем вместе. Только об одном вас прошу: предоставьте себя в распоряжение вашей лошади, ухватитесь крепче за шею. Об остальном не беспокойтесь.
   — Это не особенно трудно исполнить! — с улыбкой ответил миссионер.
   — Ну, если вы мне это обещаете, то увидите, какую мы выкинем штуку! Да полно тебе дрожать, Фраскито! — со смехом заключил юноша. — Трус ты несчастный!
   — И вовсе я не трус, — возразил пономарь. — Просто мне страшно, да и, правду сказать, есть из-за чего!
   — Ну-ну. Смотри! Да держись за меня покрепче.
   — Уж будьте покойны!
   Карденио взял два факела, зажег и, помахав ими в воздухе, чтобы они хорошенько разгорелись, бросил их один направо, другой налево.
   — А Сантьяго! Аделанте! Сантьяго!
   При этом возгласе, хорошо знакомом всем мексиканским лошадям, оба мустанга бросились вперед. Как метеоры, промчались они среди ошеломленных койотов и понеслись дальше, с легкостью перескакивая через рвы, ямы и потоки. Это была бешеная скачка, причем темнота ночи, раздвигаемая факелом, который держал Карденио, придавала ей нечто фантастическое. Вой волков, похожий на дьявольский хохот, не прекращался.
   — Вперед, вперед! — отчаянно повторял юноша, понукая лошадей; страх придавал им силы, и они мчались по саванне.
   — Я не могу ехать дальше, — вдруг с усилием вымолвил аббат. — Меня оставляют последние силы…
   — Мужайтесь! Еще несколько минут! — отвечал Карденио. — Но у меня нет больше сил!
   — Ради Бога, потерпите еще минуту, и мы будем спасены! В это время они перебрались через довольно широкую реку и взобрались на высокий холм.
   — Стой! Живо с лошадей! — закричал Карденио. Лошади остановились, и аббат опустился почти без чувств на землю.
   Между тем звери, мчавшиеся за ними по равнине, все приближались. Их собралась уже огромная стая.
   Не теряя ни секунды, Карденио схватил лассо, сплетенное из кожаных ремней, и, ловко метнув его вверх, зацепил за толстый сук огромного дерева, под которым остановились путники. Из петли на другом конце лассо он сделал нечто вроде сиденья, куда и устроил аббата, все еще не пришедшего в себя.
   — Тащи! — крикнул юноша, обращаясь к пономарю.
   Тот повиновался, от страха не вполне сознавая, что делает. Благодаря его помощи Карденио удалось поднять миссионера к толстой ветви. Приказав Фраскито не выпускать из рук лассо, юноша уцепился руками и ногами за лианы, обвившие ствол дерева, и быстро добрался до аббата. Устроив среди ветвей нечто вроде постели, он уложил туда миссионера и для большей безопасности привязал его к дереву. Затем, воспользовавшись освободившимся лассо, Карденио спустился на землю.
   — Ну, теперь полезай ты! — приказал юноша Фраскито. Пономарь не заставил его дважды повторять команду и с ловкостью обезьяны вскарабкался наверх.