Эмар Густав. Курумилла

   — Тот, кого вы давно ожидаете, хотя и не вполне уверены в его приходе.
   — Добро пожаловать, — послышался ответ.
   Тотчас дверь отворилась, Валентин и Луи вошли, и дверь захлопнулась за ними.
   Они очутились в большом помещении, с выбеленными стенами и земляным полом. Вся мебель состояла из простых деревянных лавок. Народу было много, человек пятьдесят. Присутствовали и священники. На окнах висели красные ситцевые занавески, так что проходившие мимо дома не могли и подумать о том, что происходило в его стенах.
   При появлении Валентина и графа все присутствующие встали и почтительно поклонились.
   — Господа, — сказал охотник, — я исполнил свое обещание и привел графа Пребуа-Крансе, который согласился выслушать ваши предложения.
   Все привстали и церемонно поклонились графу. Тот отвечал со свойственной ему обходительностью.
   В это время к охотнику подошел мужчина средних лет, одетый в великолепный костюм богатого асиендадо, с умным, выразительным лицом.
   — Извините, — сказал он, обращаясь к Валентину с легкой усмешкой, — кажется, вы допустили небольшую ошибку.
   — Будьте добры, укажите какую, дон Анастасио, — отвечал охотник. — Я, по правде сказать, не понимаю, на что именно вы намекаете.
   — Вы сказали, что граф пришел выслушать наши предложения.
   — Ну, и что же следует из этого?
   — Вот тут-то вы и ошибаетесь, дон Валентин.
   — Так в чем же моя ошибка, дон Анастасио?
   — Мне кажется, нам незачем делать предложения графу, наоборот, мы должны выслушать то, что он сам предложит нам.
   Всеобщее одобрение было очевидным, и дон Луи понял, что ему пора вмешаться.
   — Господа, — начал он, поклонившись присутствующим, — надеюсь, мои объяснения снимут все вопросы и мы отлично поймем друг друга.
   — Говорите, говорите, граф, — раздалось со всех сторон.
   — Не буду входить во все подробности дела, тем более что многое касается лишь меня. Не буду распространяться и о том, как и с какой целью я приехал из Гуаймаса и как мексиканское правительство со свойственным ему бесстыдством не исполнило ни одного из своих обещаний, данных мне, объявило меня врагом отечества, лишило покровительства закона и, наконец, оценило мою голову, как какого-нибудь разбойника или убийцы. Рассказ об этом отнял бы у нас слишком много времени, да, по всей вероятности, вам уже многое известно и без моего рассказа.
   — Граф, — прервал его тот же асиендадо, — мы очень сожалеем обо всем случившемся, нам стыдно за наше правительство.
   — Ваше сочувствие особенно дорого, ибо из него я могу заключить, что вы знаете меня и не обращаете внимания на прокламации правительства. Итак, без всяких околичностей перехожу к сути дела.
   — Внимание, senores caballeros, — послышались голоса, — слушаем графа.
   Граф подождал, пока все не успокоились.
   — Господа, — продолжал он, когда воцарилось абсолютное молчание, — Сонора самая плодородная и самая богатая провинция не только в Мексике, но и во всем мире. От конфедерации Мексиканских Соединенных Штатов ее отделяют высокие горы и обширные пустоши, так что по своему положению она может выйти из состава мексиканского государства и стать независимой. Сонора настолько богата, что не только не нуждается в других провинциях, но сама их кормит и обогащает избытком своих трудов. И вот эту-то страну, так щедро одаренную природой, правительство сумело своими непродуманными мерами превратить в пустыню. Большая часть ее территории остается необработанной, ибо мексиканское правительство, великолепно умеющее пользоваться дарами ее земли, золотом ее россыпей, не может защитить ее от врагов. С каждым годом набеги IndiosBravos становятся все более дерзкими, и если их не прекратить теперь же, они будут еще наглее. Конечно, Сонора отделится от мексиканской конфедерации — это случится неизбежно, — но как именно? И получат ли от этого какую-нибудь пользу ее жители? Соноре угрожают враги могущественнее индейцев — североамериканцы. Вам, без сомнения, известны хищнические наклонности этих людей, уже недалеко то время, когда они вырубят последние леса, отделяющие их от вас, и завладеют вашей страной, если вы не позаботитесь сами о себе. Вам нечего ожидать помощи от того правительства, которое истощает свою энергию лишь на безнравственную, отвратительную борьбу честолюбивых вельмож, которые попеременно вырывают друг у друга власть.
   — Да, да! — вскричали несколько человек. — Вы правы, граф!
   — Завоевание, о котором я говорю вам, неизбежно. Подумайте, господа, о его результатах. С вашей страной случится то же, что и со всеми другими, которыми они уже успели завладеть. Не сохранится ни ваш язык, ни ваши нравы, ни, наконец, ваша религия. Вспомните о Техасе и представьте, что такая же участь ожидает и вас.
   Все сознавали справедливость слов графа, со всех рядов слышались гневные возгласы.
   — Но у вас есть средство избавиться от грядущего ужасного несчастья, — продолжал граф, — это средство в ваших руках и зависит только от вас самих.
   — Говорите, говорите! — воскликнули все разом.
   — Провозгласите открыто свою независимость, решительно отделитесь от Мексики, образуйте сонорийскую конфедерацию и призовите к себе французских эмигрантов из Калифорнии. Уверяю вас, они откликнутся на призыв и придут к вам не только для того, чтобы помочь завоевать независимость, но и чтобы поддерживать ее, защищать от внешних и внутренних врагов. Французы будут вашими братьями, они исповедуют с вами одну религию, их обычаи напоминают ваши, не забывайте того, что вы принадлежите к одной расе с ними, вам легко будет понять друг друга. Они защитят страну от вторжения североамериканцев, заставят индейцев уважать границы и принудят мексиканцев признать за вами права на свободу.
   — Да, все это очень хорошо, — заметил один из присутствующих, — только что же потребуют сами французы, если мы их призовем?
   — Права возделывать ваши необработанные земли, населить ваши пустыни. Они принесут вам культуру, искусства, промышленность, обогатят ваши города и села. Вот все, чего они просят. Неужели это много?
   — Нет, конечно, это не много, — заметил среди всеобщего одобрения дон Анастасио.
   — Но, — возразил другой, — можем ли мы быть уверены, что французы исполнят обещания и не станут злоупотреблять своей силой? Кто поручится, что они в свою очередь не станут нам диктовать свои законы?
   — Я ручаюсь. Я от их имени буду вести с вами переговоры и возьму на себя ответственность за все.
   — Ваш план заманчив, граф, — заговорил от имени всех дон Анастасио. — Мы прекрасно понимаем наше положение. Вы не преувеличиваете ни его ненадежности, ни опасностей, угрожающих нам. Но смущает одно обстоятельство: имеем ли мы право втянуть во все ужасы гражданской войны нашу несчастную, уже наполовину разоренную страну? Ведь у нас ровно ничего не готово для энергичного сопротивления. Мексиканское правительство слабо для добра, но оно всегда найдет достаточно сил для зла. Оно сумеет навербовать значительное войско и уничтожить нас. Генерал Гверреро — опытный офицер, это холодный, жестокий человек, который не остановится ни перед какой крайностью, как бы ужасна она не была, для того, чтобы задушить нас. Посмотрите, за несколько дней он собрал против вас значительную армию, в предстоящей борьбе он выставит против каждого из ваших солдат целый десяток. Как ни храбры французы, они не смогут противостоять такой тле, а между тем, если вы проиграете сражение, для вас все кончено. Всякое вооруженное сопротивление будет невозможно. Подумайте, что будет с нами, если вы увлечете и нас в своем падении, ведь мы дети этой страны, у нас здесь семьи, наши состояния, мы в ином положении, чем вы. У вас всегда есть средство к спасению — это бегство. Вы, конечно, граф, сами сознаете серьезность этих соображений, которые заставляют нас действовать с величайшей осторожностью. Необходимо зрело обдумать весь план перед тем, как мы решимся свергнуть ненавистное мексиканское иго. Боже упаси вас от той мысли, что мы так говорим из малодушия или из слабости — нет, мы боимся потерять последнюю свободу, которую у нас еще не отняли из-за политических соображений.
   — Господа, — отвечал граф, — я отлично понимаю причины, предъявленные вами, но как бы ни были серьезны ваши соображения, мы собрались здесь для другого. Цель этого собрания — заключить союз и сообща вести наступательную и оборонительную войну. Так ли я говорю?
   — Конечно…
   — Не будем же поступать так, как купцы, которые теряют время на расхваливание достоинств своего товара. Лучше приступим прямо к делу и будем говорить друг с другом вполне откровенно. Итак, скажите без всяких уверток: на каких условиях вы соглашаетесь помогать мне и как велико число людей, на помощь которых я могу рассчитывать?
   — Вот это хорошо сказано, граф, — подхватил дон Анастасио. — На вопрос, так ясно поставленный, мы ответим не менее ясно. Мы нисколько не сомневаемся в мужестве и военном искусстве ваших солдат, нам известна храбрость французов. Но ведь вас мало, и притом у вас кет точки опоры. Овладейте одним из трех важнейших городов Соноры, тогда вы будете уже настоящими солдатами, настоящей армией, а не кучкой авантюристов. Тогда все будут смотреть на предпринятую вами экспедицию, как на серьезное дело, а мы не побоимся заключить с вами договор.
   — Хорошо, господа, я понимаю вас, — холодно отвечал граф. — Ну, а в случае, если нам удастся овладеть одним из городов, о которых вы говорите, я могу рассчитывать на вашу помощь?
   — Безусловно, да!
   — А сколько людей вы отдадите в мое распоряжение?
   — Шесть тысяч через четыре дня, а через неделю и всю Сонору.
   — Вы обещаете это?
   — Клянемся! — поддержали все с энтузиазмом.
   — Господа! Через две недели я назначу вам свидание в одном из трех главных городов Соноры… Исполнив свое обещание, я потребую выполнения вашего.
   Мексиканцы пришли в восхищение от таких благородных и смелых речей.
   Граф обладал какой-то непонятной чарующей силой, и каждое его слово производило сильное впечатление.
   Присутствующие один за другим подходили пожать его благородную руку и уверить в своей преданности.
   Когда все вышли, Валентин обратился к графу с вопросом, доволен ли он.
   — Кто обладает достаточной силой, чтобы взять власть над этим народом? — проговорил граф, скорее отвечая на собственную мысль, чем на вопрос охотника.
   Переодевшись, они возвратились к своему конвою. Толпа кричала всадникам: «Да здравствуют французы!»
   — Если меня расстреляют в один прекрасный день, — с горечью сказал Луи, — им это будет стоить лишь одного слова-Валентин молчал. Он сознавал всю справедливость слов графа.

ГЛАВА XVI. Отец Серафим

   Донья Анжела только что проснулась, яркий солнечный луч весело скользнул по ее очаровательному личику и заставил открыть глаза. Она полулежала в гамаке, опустив голову на ладонь правой руки, и задумчиво смотрела на свою туфельку, которую беспечно подбрасывала стройной ножкой.
   Камеристка Виоланта сидела на табурете рядом со своей госпожой и приводила в порядок отдельные предметы ее туалета.
   Наконец Анжела стряхнула с себя вялость, и на ее розовых губках показалась улыбка.
   — Сегодня, — прошептала она, кокетливо покачивая головой.
   С этим словом были связаны все мысли молодой девушки, ее радость, любовь, счастье, вся ее жизнь.
   Она снова задумалась, предоставив себя, сама того не замечая, нежным заботам камеристки.
   Снаружи послышались шаги, заставившие Анжелу поднять голову.
   — Кто-то идет, — сказала она. Виоланта вышла, но почти тотчас же вернулась назад.
   — Ну?
   — Дон Корнелио просит позволения сказать вам пару слов, — ответила камеристка.
   Молодая девушка озабоченно нахмурила брови.
   — Что ему нужно? — проговорила она.
   — Не знаю.
   — Этот человек мне очень не нравится.
   — Я скажу, что вы не можете его принять.
   — Нет, — живо возразила девушка, — пусть он войдет.
   — Зачем же, если он вам не нравится?
   — Я предпочитаю с ним увидеться, хотя этот человек внушает мне какой-то необъяснимый страх.
   Камеристка покраснела и отвернулась, но сейчас же постаралась взять себя в руки.
   — Но он очень предан дону Луи и вам, сеньорита.
   — Ты в этом уверена? — спросила Анжела, пристально взглянув на свою камеристку.
   — Нет, но мне так кажется, до сих пор он держал себя вполне безупречно.
   — Конечно, — задумчиво произнесла молодая девушка, — но что-то в глубине сердца говорит мне, что он меня ненавидит, при виде его я испытываю непреодолимое отвращение. Я не могу объяснить, что со мной происходит. Несмотря на доводы рассудка, я не могу без содрогания выносить взгляд этого человека. Но взгляд — такая вещь, которую ни один человек не в силах изменить и в которой отражается вся его душа. Взгляд дает нам возможность отличать друзей от врагов. Но, наверное, дон Корнелио ждет с нетерпением. Пригласи его войти.
   Виоланта поспешила исполнить приказание своей госпожи. Дон Корнелио появился с ослепительной улыбкой.
   — Сеньорита, — сказал он, грациозно кланяясь молодой девушке, на что она молча кивнула, не меняя положения в гамаке, — простите за беспокойство, но вас желает видеть один уважаемый священник, французский миссионер.
   — Как зовут этого миссионера, дон Корнелио?
   — Кажется, отцом Серафимом, сеньорита.
   — Почему же он не обращается к дону Луи?
 
   — Он так и хотел поступить сначала.
   — И что же?
   — Но граф, — продолжал дон Корнелио, — еще с восходом солнца уехал из лагеря вместе с доном Валентином и до сих пор не возвращался.
   — Куда же отправился дон Луи в столь ранний час?
   — Я затрудняюсь ответить вам, сеньорита, знаю только одно: граф выехал в направлении Магдалены.
   — Разве случилось что-нибудь новое?
   — Мне ничего неизвестно, сеньорита.
   Несколько секунд длилось общее молчание. Анжела погрузилась в раздумье. Затем она продолжала:
   — Не догадываетесь ли вы, дон Корнелио, зачем хочет меня видеть этот миссионер?
   — Мне ничего не известно, сеньорита.
   — Так попросите его войти, я буду рада с ним побеседовать. Виоланта, не дожидаясь ответа дона Корнелио, подняла занавес, закрывавший вход в палатку.
   — Пожалуйте, святой отец, — сказала она. Вошел миссионер.
   Анжела встретила его почтительным поклоном и жестом пригласила сесть.
   — Вы хотите поговорить со мной, святой отец? — спросила она.
   — Да, мадемуазель, — ответил тот, кланяясь молодой девушке.
   — Я готова вас выслушать.
   Миссионер посмотрел вокруг себя, дон Корнелио и камеристка уловили этот взгляд и тотчас же вышли из палатки.
   — Эта девушка так мне предана, что вы могли бы говорить при ней.
   — Боже сохрани меня, мадемуазель, подрывать ваше к ней доверие, но позвольте дать вам совет.
   — Пожалуйста.
   — Иногда опасно доверять тайну людям, стоящим ниже вас по развитию, или своим подчиненным.
   — Это отчасти справедливо, но прошу вас объяснить мне цель своего визита.
   — Я крайне сожалею, мадемуазель, что огорчил вас, простите мне мое нескромное замечание, дай Бог, чтобы я ошибался.
   — Нет, нет, святой отец, я вовсе не нахожу ваше замечание нескромным, я избалованный ребенок и сама должна просить у вас прощения.
   В эту минуту послышался лошадиный топот. Камеристка приподняла занавеску.
   — Дон Луи возвращается, — сказала она.
   — Пусть он сейчас же идет сюда! — вскричала Анжела. Миссионер посмотрел на нее нежным взглядом, в котором сквозило сострадание.
   Спустя несколько минут в палатку вошли дон Луи и Валентин.
   Охотник приблизился к миссионеру и обменялся с ним горячим рукопожатием.
   — Вы приехали сюда от генерала, святой отец? — оживленно спросил граф.
   — Увы, нет, ваша светлость, — ответил тот. — Генерал даже не подозреваете моем посещении вашего лагеря, иначе он едва ли допустил бы это.
   — Что хотите вы сказать? Объясните, ради Бога!
   — Увы, я пришел удвоить вашу печаль. Генерал никогда и не думал давать согласие на вашу свадьбу с его дочерью, я не имею права рассказывать вам о том, что мне довелось видеть и слышать — этого мне не позволяет мое звание, но я француз, ваш соотечественник, и долг обязывает меня предупредить об измене, которая угрожает вам отовсюду. Генерал хочет усыпить вашу бдительность ложными обещаниями, чтобы тем вернее нанести решительный удар.
   Луи опустил голову.
   — С какой же целью вы пришли сюда? — спросил он отца Серафима.
   — Я явился сюда предупредить вас. Генерал хочет забрать свою дочь, не пренебрегая никакими средствами. Позвольте указать вам на то обстоятельство, что при настоящих условиях пребывание молодой девушки в вашем лагере не только сопряжено с опасностью лично для вас, но и ложится несмываемым пятном на ее честь.
   — Святой отец! — вскричал граф.
   — Выслушайте меня до конца, — холодно заметил миссионер, — я далек от мысли сомневаться в вашей порядочности или упрекать мою духовную дочь, но вы бессильны заставить замолчать своих врагов и положить конец пересудам на ваш и ее счет. К сожалению, ваш образ действий дает пищу этим превратным толкам.
   — Но что же мне делать? Где найти средство противостоять злой молве?
   — Такое средство существует.
   — Укажите его, святой отец.
   — Вы должны жениться на своей невесте.
   — Это мое самое большое желание.
   — Дайте мне закончить… Но обвенчаться вы должны не здесь. Обряд бракосочетания, совершенный без всякой пышности, в лагере авантюристов, может вызвать только насмешки…
   — Но…
   — Вы должны обвенчаться в городе, на глазах у всего народа, при звоне колоколов и громе ружейных залпов, которые докажут, что бракосочетание совершено с должной торжественностью.
   — Справедливо, — заметил Валентин, — отец Серафим прав, тогда всем станет очевидно, что донья Анжела выходит не за презренного разбойника, а за победителя, с которым нужно считаться. Она будет женой не авантюриста, а освободителя Соноры, и все, кто теперь порицает ее, первые будут перед ней заискивать.
   — Да, да, это правда, — горячо воскликнула молодая девушка. — Спасибо вам, святой отец, за ваш приезд, я сознаю свой долг и должна его исполнить. Кто осмелится порицать жену спасителя всей страны?
   — Но, — возразил граф, — это средство является только побочным. Свадьбу еще нельзя устроить, и потребуется две недели, а может быть, и целый месяц, пока я возьму приступом какой-нибудь город. До тех пор донья Анжела должна будет по-прежнему оставаться в моем лагере.
   Все с беспокойством посмотрели на священника.
   — Нет, — ответил тот, — я берусь найти убежище для мадемуазель, если только она этого пожелает.
   — Убежище? — переспросила девушка и бросила вопросительный взгляд на миссионера.
   — Да. Правда, оно не отличается роскошью и недостойно принять вас под свой кров, но зато там вы будете в полной безопасности, — сказал священник. — Семья, в которой вы поселитесь, состоит из добрых, почтенных людей. Они сочтут за счастье принять вас у себя.
   — Далеко ли отсюда живет это семейство? — живо спросила молодая девушка.
   — На расстоянии двадцати пяти с лишним миль отсюда в сторону Гуаймаса, который составит цель французской экспедиции.
   Отлично понимая, в чем дело, Анжела лукаво улыбнулась проповеднику.
   — Senor padre, — сказала она, — я знаю вас уже давно и привыкла считать за святого человека. Даже если бы я видела вас впервые, то поверила бы безусловно, наблюдая, с какой дружбой и почтением относится к вам дон Валентин. Я на вас полагаюсь, отлично понимая всю неуместность моего пребывания в этом лагере. Располагайте мной, я готова следовать за вами.
   — Дитя мое, — ответил тот с видимым умилением, — сам Бог внушил вам эти слова. Печаль, которую причинит вам разлука с графом, бесследно исчезнет, когда вы снова с ним встретитесь, никто не осмелится помешать вашему союзу, и он не только восстановит вас в общественном мнении, которым нельзя не дорожить, но и придаст вашей репутации такой блеск, который нельзя будет затмить.
   — Поезжайте же, донья Анжела, если этого требуют наши интересы, — сказал граф, — я вверяю вас заботам этого достойного человека, но, клянусь Богом, не пройдет и пятнадцати дней, как мы снова будет вместе.
   — Я принимаю ваше обещание, дон Луи, оно даст мне сил перенести эту тяжелую разлуку.
   — Когда думаете вы выехать? — спросил Валентин.
   — Сию же минуту! — вскричала девушка. — Мы должны уметь владеть собой и в радости, и в печали. Разлука неизбежна, нужно идти ей навстречу.
   — Отлично сказано, — заметил Валентин. — Право, донья Анжела, я еще раз заявляю, что вы смелая девушка и что я люблю вас за это от всей души, как родную сестру.
   Анжела не могла удержаться от улыбки при таком восторженном отношении к ней охотника. Тот продолжал:
   — Черт возьми! Но нам следует позаботиться о конвое.
   — Зачем? — удивленно спросил священник.
   — Вы меня умиляете! Нужно же защитить вас от неприятельских мародеров.
   — Друг мой, лучшей охраной послужит нам общее уважение.
   — Для вас лично — да, но вы забываете, что с вами поедут еще и две женщины, которых почти никто не знает в лицо.
   — Да, правда, — просто ответил тот, — об этом я не подумал. Как же быть?
   Анжела рассмеялась.
   — Охота вам, господа, беспокоиться из-за пустяков. Святой отец сказал, что лучшей охраной для него послужит его одежда, ведь и друзья, и враги питают уважение к его сану.
   — Это правда, — добавил тот.
   — В таком случае дело решается очень просто. Если отец Серафим согласится, то я и моя камеристка переоденемся в монашеское платье, под которым нас трудно будет узнать.
   Отец Серафим глубоко задумался над этим предложением.
   — Я не вижу никаких серьезных препятствий к этому переодеванию, — сказал он через несколько минут, — при настоящих обстоятельствах оно позволительно, так как производится с благой целью.
   — Но где достать монашескую одежду? — полушутливо, полусерьезно заметил граф. — Должен сознаться, в моем лагере ее не сыщешь.
   — Я беру это на себя, — сказал Валентин, — и пошлю надежного человека в Магдалену, он быстро исполнит мое поручение, а тем временем донья Анжела приготовится к отъезду.
   Все согласились и оставили молодую девушку собираться в путь.
   Не прошло и часа, когда Анжела и Виоланта вышли из своей палатки, одетые в монашеское платье, приобретенное доном Корнелио в Магдалене. Надвинув на лоб широкополые шляпы, они сели на лошадей и вместе с отцом Серафимом выехали на дорогу, сопровождаемые горячими пожеланиями друзей.
   Виоланта и дон Корнелио как-то особенно переглянулись друг с другом на прощание, но это совершенно ускользнуло от внимания дона Луи и Валентина, иначе они бы глубоко призадумались над таким фактом.
   — Я очень неспокоен, — пробормотал дон Луи, печально покачивая головой. — Мы дали им очень слабый конвой.
   — Успокойся, — сказал Валентин, — я уже позаботился об этом.
   — О! Ты никогда ни о чем не забудешь, брат.
   — Это мой долг. Но подумаем лучше о себе. Скоро наступит ночь, а мы еще не приняли никаких мер предосторожности против внезапного нападения.
   — Ведь ты знаешь, я совершенно не знаком с подробностями твоего плана, за исключением того, что мне вкратце сообщил Курумилла.
   — Чтобы рассказать о всех деталях, потребуется немало времени, а нам нужно действовать сейчас же.
   — Есть ли у тебя определенный план?
   — Да, если только он увенчается успехом, то люди, желающие захватить нас врасплох, будут посрамлены.
   — Послушай, брат, я вполне полагаюсь на тебя и делаю это тем охотнее, что хочу предпринять решительное наступление. Мы и так слишком долго стоим в Магдалене.
   — Отлично. Можешь ли ты дать в полное мое распоряжение пятьдесят человек?
   — Бери себе столько, сколько захочешь.
   — Мне нужно только пятьдесят решительных людей, знакомых с приемами ведения войны в прериях. Я хочу обратиться к капитану де Лавилю и попросить его выбрать самых надежных солдат из числа тех, которых он привел с собой из Гетцали.
   — Хорошо, мой друг, пока ты будешь приводить в исполнение свой план, я распоряжусь расставить двойные патрули вокруг лагеря.
   — Это не мешает сделать. А теперь до свидания, до завтра.
   — До свидания! Они расстались.
   Подходя к палатке капитана де Лавиля, Валентин заметил дона Корнелио, который, стараясь держаться как можно непринужденнее, выходил из лагеря. Охотник машинально стал следить за ним глазами. Через минуту он потерял его из виду, так как тот скрылся за небольшой рощицей. Скоро он появился оттуда, но уже верхом на лошади, и во весь опор поскакал в сторону Магдалены.
   — Э-э, — задумчиво пробормотал Валентин, — что понадобилось дону Корнелио в Магдалене? Надо будет спросить его об этом.
   И охотник вошел в палатку капитана. Они немедленно занялись обсуждением плана охотника, составленного им с целью помешать нечаянному нападению мексиканцев. Впоследствии мы увидим, в чем заключался проект Валентина, а пока возвратимся к отцу Серафиму и донье Анжеле.

ГЛАВА XVII. Квебрада-дель-Койоте

   Американская природа особенно грандиозна по вечерам, часа через два после заката солнца. Ночная тень окутывает деревья, и они принимают необыкновенно величественный вид, вода в реках течет с глухим шумом, ночные птицы со зловещим свистом прорезывают воздух, хищные звери, пробужденные в своих никому не известных берлогах, приветствуют мрак радостным воем — ночью они чувствуют себя царями пустыни. В воздухе витает что-то таинственное, и человек невольно испытывает суеверный страх.