Эмар Густав. Текучая Вода

   В ту же минуту туча стрел и пуль посыпалась на лагерь.
   — Берегите запасы, — приказал канадец своим товарищам, — стреляйте только наверняка. Кто знает, скоро ли это кончится? Не показывайтесь, если не хотите быть пронизаны стрелой или пулей. Мы воюем с индейцами, следовательно, должны быть чрезвычайно осторожны.
   Осажденные не отвечали на огонь нападающих, которые продолжали стрелять, оставаясь невидимыми.
   Между тем, охотник, наклонившись вперед, внимательно выжидал случая разрядить свое ружье, следя за направлением выстрелов. Но краснокожие знали на опыте меткость его глазомера и не хотели служить ему целью. Они удвоили свою осмотрительность.
   Вдруг канадец заметил легкое движение за кучею дерева, сложенного на берегу и выстрелил. В ту же минуту индеец запрыгал, как раненый олень, и упал. Несколько воинов приблизились, чтобы взять его тело. Четыре выстрела дали четыре новых трупа.
   Тогда краснокожие убежали с ужасными криками, покинув раненых, мучавшихся в предсмертной агонии. Наступила глубокая тишина. Если бы не трупы и зарево грандиозного пожара, то можно было принять все случившееся за сон.
   — Э! — сказал граф, заряжая ружье. — Схватка была жаркая, но урок хорош. Я думаю, он послужит им на пользу.
   — Не думайте, что они так легко откажутся от намерения овладеть вами. Имейте немного терпения, и вы их скоро увидите. Есть у нас раненые?
   — Никого.
   — Слава богу! Удвоим осторожность, так как они в данное время, вероятно, замышляют дьявольскую хитрость, чтобы обмануть нас.
   Однако, около двух часов краснокожие не показывали вида, что хотят напасть повторно.
   — Я думаю, мой друг, — сказал граф, — вы ошиблись, и эти демоны отказались от сражения.
   Канадец с сомнением покачал головой, стараясь различить при замирающем свете пожара, что делается на берегу.
   Вдруг он издал гневный возглас.
   — Видите, видите! Эти воплощенные демоны катят стволы деревьев и укрываются за ними, как хитрые опоссумы. Если мы не будем осторожны, то увидим их за своей спиной прежде четверти часа.
   Охотник был прав.
   Краснокожие, нарубив значительную массу деревьев, устроили из них ряд движущихся щитов и под их прикрытием старались достигнуть берега реки, откуда было несколько шагов до скал. Тогда в рукопашной схватке численность дала бы им перевес.
   Положение было критическим для осажденных и с каждой минутой ухудшалось, так что теперь они принуждены были постоянно поддерживать огонь против невидимых врагов, которые продвигались вперед, не давая себе труда отвечать. Этим занимались войны, оставшиеся сзади.
   Вдруг индейцы, подкравшиеся к скалам, поднялись разом и прыгнули вперед, как легион тигров, испуская ужасные крики.
   — Вот настало время умереть! — вскричал канадец.
   Семь выстрелов грянули разом, семь врагов пали.
   Но другие перепрыгнули через трупы и бросились вперед.
   Началось сражение, геройски поддерживаемое белыми, которые, несмотря на чудеса храбрости, видели, что скоро должны будут уступить.
   Граф сражался с особенной энергией против индейцев, которые стремились захватить его. Несколько раз он рисковал очутиться в руках врагов, старавшихся взять его в плен живым, но его выручал канадец. Часть испанцев была серьезно ранена.
   Через несколько минут, может быть, секунд, с белыми бы покончили, как вдруг произошла странная вещь.
   Ужасный крик поднялся среди индейцев, впавших без видимой причины в панику и разбежавшихся по всем направлениям с воплями:
   — Горе! Горе! Царица Саванн! Вот царица Саванн!
   В это мгновение трое всадников показались в ущелье, гоня перед собой краснокожих, которые, не пытаясь сопротивляться, рассеялись.
   Испанцы были спасены в то время, как считали себя уже погибшими.
   Помощь подоспела вовремя. Из восьми остались только трое, остальные выбыли из строя.
   Неизвестные всадники, во главе которых можно было рассмотреть женщину, пронеслись, как вихрь, перед лагерем испанцев и, преследуя беглецов, исчезли во мраке ночи.
   Путешественники, так чудесно спасшиеся, остались в недоумении, сами не веря своему спасению и ожидая нового нападения своих неумолимых врагов.

Глава XIX. Граф Мельгоза

   Еще довольно долго после этого испанцы оставались настороже. Они не могли поверить своему чудесному освобождению и каждую минуту готовились опять увидеть краснокожих. Однако прошла целая ночь, а тишина пустыни нарушалась только дикими криками ягуаров и порывистым тявканьем степных волков — койотов, вышедших из своих берлог на поиски добычи.
   На восходе солнца испанцы увидели, что ущелье было совершенно пустынно и что их свирепые враги окончательно отказались от намерения овладеть ими.
   Воздав хвалу богу горячей молитвой, они занялись тогда погребением мертвецов, чтобы скорее сняться и пуститься в путь.
   Потери их во время схватки с индейцами были значительны: четверо храбрых солдат графа погибло, двое были ранены, только он сам и канадец случайно уцелели. Охотник принужден был сознаться, что в течение пятнадцатилетнего скитания по лугам он никогда еще не видел со стороны краснокожих такой методичности и упорства.
   Испанцы, убедившиеся в неосновательности своих ожиданий, переправились на твердую почву, чтобы выкопать могилы.
   Наконец, отдав последний долг своим погибшим товарищам, с трудом положив на их могилу большие камни для защиты от диких зверей, путешественники наскоро закусили, сели на коней и пустились а путь.
   Как и накануне, граф и охотник ехали рядом, погруженные в печальные размышления, бросая кругом равнодушные рассеянные взоры.
   Наконец канадец повернулся на лошади, покачал головой, как бы желая отогнать от себя докучную мысль, и обратился к графу.
   — Ба! — сказал он, как бы доканчивая свою мысль. — Умирать все равно придется, немного раньше или немного позднее.
   — Да, — отвечал граф с печальной улыбкой. — Смерть действительно общий удел. Но пасть так, вдали от своих, под ударами недостойных врагов, не доставив своей смертью никакой пользы человечеству — вот что ужасно и чего бог не должен был допускать.
   — Не ропщите на провидение, сеньор: эти люди пали, правда, но их смерть не была бесполезна, как вы полагаете, так как она позволила вам дождаться помощи.
   — Это правда. Однако, я не могу не жалеть о судьбе преданных людей, в смерти которых я косвенно виноват.
   — Это было хорошее сражение, храбро выдержанное с той и с другой стороны. Однако, вовремя прибыли наши освободители, без них мы, вероятно, лежали бы теперь неподвижными на земле. Но, — прибавил он после минутного раздумья, — почему удалились наши спасители? Мне кажется, что они должны были, по крайней мере, подъехать к нам, если не для принятия наших благодарностей, то чтобы посмотреть, в каком мы состоянии.
   — Для чего? Царица Саванн слышала наши выстрелы, этого ей было достаточно для того, чтобы убедиться в нашей способности выдержать борьбу.
   — Возможно, — возразил канадец с задумчивым видом. — Но какова бы ни была моя благодарность к этой необычайной женщине, которую вы называете Царицей Саванн, я не буду удовлетворен, пока не увижу ее вблизи.
   — Поверьте мне, сеньор Оливье, не старайтесь разъяснить это дело: здесь скрывается печальная история.
   — Вы ее знаете?
   — Может быть, могу только догадываться, так как особа, прямо заинтересованная в поступках этой женщины, старается хранить об этом самое глубокое молчание.
   — А! Подождите, — воскликнул канадец, ударяя себя по лбу. — Я думаю теперь, что дон Орелио Гутиеррец рассказывал нам в гасиенде дель Барио историю, относящуюся к этой женщине.
   — На что вы намекаете, сеньор?
   — Бог мой! Я не придал тогда важности этому сообщению, так что слышанное очень смутно помнится мне. Но все-таки я помню, что дело шло о восстании индейского племени, жившего на земле дона Аннибала де Сальдибара и о жестоком мщении краснокожих, вследствие которого жена хозяина гасиенды потеряла рассудок.
   — Да, все это правда. Когда донна Эмилия выздоровела, она стала питать неумолимую ненависть к индейцам и с этого времени, если говорят правду, преследует их без отдыха, как диких зверей и безжалостно убивает.
   — Действительно, это необыкновенно.
   — Краснокожие считают эту женщину колдуньей, потому что она благополучно избегает их западни и выходит невредимой из всех схваток. Они питают к ней такой суеверный ужас, что достаточно произнести только ее имя, чтобы привести их в бегство, как видели вы это сегодняшней ночью. И как бы воздавая почтение ужасу, наводимому ею, они прозвали ее тем именем, какое вы слышали.
   — Царицей Саванн?
   — Да.
   — Я часто слышал разговоры индейцев об этом странном создании, которое они считают почти что гением зла и о котором рассказывают самые фантастические и неправдоподобные истории, но, признаюсь, теперь почти не сомневаюсь, что донна Эмилия Сальдибар и Царица Саванн одно и то же лицо.
   — Впрочем, я ничего не утверждаю, только повторяю то, что рассказывают.
   — Как может быть, что вы, друг дона Аннибала, не знаете этого достоверно?
   — Повторяю еще раз, что дон Аннибал скрывает роковую тайну и если случайно при нем говорят об этом странном существе, он сейчас же изменяет тему разговора, предоставляя каждому делать более или менее вероятные предположения.
   — Очень хорошо! — отвечал охотник. — Благодарю за объяснения, кабальеро, но клянусь, что я сумею узнать правду от дона Аннибала или, в случае его отказа, от самой виновницы.
   — С вашего позволения, кабальеро, я бы не советовал этого. Я не имею права ни останавливать вас, ни подстрекать. Однако, если вы позволите дать вам совет в таком важном деле, я скажу: проникать против желания в тайны, особенно когда они вас не касаются, — неосторожно.
   — Благодарю за совет, кабальеро. Но, — сказал он, вдруг меняя тон, остановив лошадь и прикладывая правую руку к глазам, чтобы защитить их от лучей солнца, — кто там едет внизу?
   — Где? — спросил граф, останавливая и свою лошадь.
   — Там, против нас, всадник, летящий во весь опор.
   — Действительно, — сказал граф. — Теперь я начинаю различать его среди облака пыли. — Гм! — пробормотал канадец, заряжая ружье. — Если он один — хорошо. Но на всякий случай нужно принять меры предосторожности.
   — Что вы делаете?
   — Видите, я приготовляюсь к визиту.
   Между тем, всадник быстро приближался к испанцам. Скоро стало возможным различить по костюму и упряжи, что это мексиканец.
   На скаку этот человек делал знаки с целью, по-видимому, привлечь внимание путешественников и заставить их ехать к нему навстречу.
   — Э! — сказал вдруг граф. — Я не ошибаюсь. Разрядите ваше ружье, кабальеро, это один из моих пеонов. Какая причина заставила графиню отправить ко мне гонца?
   — Мы ее узнаем, — отвечал канадец, опуская свое ружье и двигаясь вперед, — так как через пять минут соединимся с ним.
   Действительно, через несколько минут всадник присоединился к ним.
   Это был пеон с загорелым лицом и коренастым телом. Он был хорошо вооружен и сидел на степной лошади, с которой не может сравниться европейская.
   Подъехав к своему господину, он остановился и, почтительно поклонившись графу, вынул из-за пояса мешочек из кожи опоссума, а из него письмо, которое и подал графу.
   Тот взял письмо, но прежде чем его вскрыть, посмотрел с плохо скрытым беспокойством на пеона и сказал ему:
   — Разве в гасиенде произошло что-нибудь новое, Диего Лопес?
   — Ничего, mi amo, по крайней мере, я не знаю!
   — Здорова ли сеньора?
   — Да, но узнав от посла, отправленного вами из Леон-Викарио, что вы. вероятно, не останавливаясь проедете в гасиенду, она дала мне это письмо и приказала спешить.
   — Хорошо! Диего Лопес, ты не обманываешь меня?
   — Клянусь раем, сеньор, я сказал вам правду!
   — Хорошо, подожди.
   Затем, повернувшись к канадцу, он спросил:
   — Позволите?
   — Письмо, полученное при таких обстоятельствах, должно быть важным, сеньор. Читайте его без промедления.
   Тогда граф сломал печать и начал читать письмо. Но едва пробежал он глазами несколько строк, брови его нахмурились, а лицо покрылось смертельной бледностью.
   — Что с вами, сеньор? — спросил его с любопытством охотник. — Вы чувствуете себя больным, или это письмо принесло дурную новость?
   — Ни то, ни другое, кабальеро, — отвечал граф, делая усилие вернуть свое хладнокровие, — благодарю вас. Это письмо напомнило мне число, которое я не забыл, — увы, — сказал он, — это невозможно, — но которое я, может быть, в данных обстоятельствах пропустил бы. Вместо того, чтобы проводить вас в Леон-Викарио, я должен остановиться в гасиенде. Вы расположены принять мое гостеприимство или желаете в сопровождении Диего Лопеса продолжать свой путь до города?
   — Я в вашем распоряжении, сеньор, и сделаю так, как вам угодно, тем более, что мне некуда торопиться. Решайте сами, как хотите.
   — В таком случае, мы заедем в гасиенду. Диего Лопес, отправляйся к своей госпоже и предупреди ее о нашем скором прибытии.
   Пеон молча поклонился, вонзив шпоры в бока лошади, и поехал.
   — Нам некуда торопиться, — сказал граф, — отсюда не более двух миль до гасиенды.
   — Я поеду так, как вы хотите, — отвечал охотник, — тем более, что солнце еще высоко.
   — Прием, который вы получите, будет печален, сеньор. Семейное горе изгнало, к несчастью, радость из моего дома. Итак, я прошу извинить, если вам покажется суровым прием графини.
   Канадец учтиво поклонился, и они продолжили путь.
   Приблизительно через час они заметили высокие и крепкие стены обширной гасиенды, выстроенной на вершине холма.
   — О! О! — воскликнул канадец, удивляясь солидности этой величественной постройки. — Вот удивительная крепость.
   — Это гасиенда, куда мы, сеньор, направляемся и которой я хозяин.
   — By goud! Жалею, что мои союзники не владеют этой цитаделью.
   — Да, — с улыбкой промолвил граф, — ее положение хорошо выбрано.
   — Удивительно: с сильным гарнизоном здесь можно держаться даже против целой армии.
   — Увы! Был несчастный день, когда эти крепкие стены, защищаемые гарнизоном храбрых и преданных людей, не могли противиться осаде и разграблению индейцев команчей.
   Граф при этих словах глубоко вздохнул.
   Наступило молчание.
   Охотник попытался изменить тему разговора.
   — Но, прости господи, — сказал он, — я не заметил, что эта гасиенда со всех сторон окружена водой.
   — Да, река опоясала ее. Наши предки, принужденные постоянно вести борьбу с восстаниями древних обитателей, с трудом переносивших иго, строили настоящие цитадели и принимали всевозможные меры предосторожности на случай нападения. Но вот мы и на берегу реки, вам надо слезть с лошади и войти на паром. Это единственное средство переправиться на другой берег.
   — Я подозреваю, — сказал охотник со смехом, — что есть и другое, например, брод, но вы не хотите мне его показать.
   — Может быть, — отвечал с улыбкою граф. — Если это и так, разве вы обвините меня?
   — Честное слово, нет, — сказал канадец. — Война такая же игра, как и другие, где самый хитрый выигрывает.
   Разговаривая, они сошли с коней и передали их в руки солдат. В эту минуту перед ними очутился плот, управляемый двумя пеонами. Они взошли на него и через несколько минут очутились на маленькой набережной, не шире десяти метров.
   — Идите! — сказал граф.
   Охотник последовал приглашению и стал подниматься по узкой извилистой дорожке, шедшей вокруг холма.
   Наконец, после четверти часа такого пути и после нескольких остановок — так крут и труден был подъем — они достигли вершины холма и очутились перед гасиендой, от которой их отделял только ров в шесть метров шириной. Висячий мост, сколоченный из двух досок, позволял перейти пропасть. Наконец, они очутились внутри крепости.
   — Э! Э! — пробормотал охотник, бросая проницательный взгляд кругом. — Люди, живущие в этом доме, не надеются, по-видимому, на продолжительный мир.

Глава XX. Диего Лопес

   Граф прервал наблюдения охотника.
   — Извините, — сказал он, — если мои поступки покажутся вам не совсем вежливыми, но война с минуту на минуту может вспыхнуть между испанским правительством и мексиканскими патриотами, а послы, как вам известно, всегда немного шпионы.
   — Это правда! — сказал охотник со смехом.
   — Вы понимаете, что я стараюсь дать вам меньше возможности рассмотреть детали укреплений, на которые вы, может быть, через несколько месяцев нападете.
   — Черт возьми, это правда, сеньор. Я не подумал об этом, ваша осторожность оправданна.
   — Впрочем, — возразил граф, — кроме запрета насчет укреплений, вы не будете иметь повода жаловаться на все остальное.
   — Я уверен в этом заранее, сеньор.
   — Пойдемте же со мной, я хочу представить вас графине.
   — Разве это необходимо? — спросил охотник, осматривая свои грязные и ветхие от долгого употребления одежды.
   Граф с удивлением взглянул на него.
   — Что вы хотите сказать? — спросил он.
   — Гм! Вы знаете, сеньор, — возразил добродушно канадец, — я только неизвестный охотник, годный, может быть, подать руку помощи товарищу в затруднительном положении, но очень неуместный в салоне, особенно в присутствии важной дамы, каковой должна быть графиня.
   — Ну, вы шутите, друг мой. Такой человек, как вы, везде уместен. Я уверен, что графиня будет рада познакомиться с вами, а мне вы причините своим отказом сильное огорчение.
   — Хорошо, я не буду противиться более, если вы настаиваете.
   Он последовал за графом, который, пройдя два широких двора, ввел его в роскошные апартаменты. В их конечной части находился обширный дом, обставленный мебелью с комфортабельной роскошью старой Европы.
   В этом салоне на канапе, поставленном перед террасой, откуда открывался великолепный вид, сидела женщина неопределенного возраста, с приятным лицом, очевидно, бывшая красивою в молодости.
   Эта дама, одетая в траурный костюм, была графиня Мельгоза.
   — Моя дорогая донна Карменсита, — сказал граф, — позволь представить тебе друга, спасшего мне жизнь.
   — Добро пожаловать в этот печальный дом, — отвечала дама, поднимаясь с грациозной и спокойной улыбкой. — Мы постараемся достойно принять вас и сделать менее скучным ваше пребывание в этой уединенной гасиенде.
   — Сударыня, — отвечал канадец, склоняясь с той естественной учтивостью, которая присуща людям, не испорченным воспитанием, — я только бедный человек, недостойный приема, который вы оказали мне. Если случай дал мне возможность помочь вашему супругу, я более чем вознагражден за это вашими словами. К несчастью, я не могу долго пользоваться вашим милым гостеприимством.
   — По крайней мере, вы останетесь на несколько дней. Отказать в этом — значит лично обидеть меня.
   — Увы, сударыня, я в отчаянии. Я был бы рад забыть здесь на несколько дней тревоги и опасности пустынной жизни. К несчастью, важные, независящие от меня причины требуют моего скорого прибытия в Леон-Викарио. Граф знает, что завтра на восходе солнца нам надо пуститься в дорогу.
   Графиня выказала живое удивление.
   — Возможно ли это, Фадрик? — спросила она графа, бросая на него вопросительный взгляд.
   — Действительно, — отвечал он, — сеньор Клари так торопится в Леон-Викарио, что мы направились бы прямо туда, если бы не твой нарочный.
   — Но это невозможно! — вскричала графиня, лицо которой ярко зарумянилось.
   — Невозможно? — возразил он. — Но почему же?
   Графиня глубоко вздохнула.
   — Разве ты забыл, дон Фадрик, — сказала она, наконец, тихим и дрожащим голосом, — что завтра годовщина рокового дня?!
   Ах! — воскликнул граф, с горестью ударяя себя по лбу. — Прости, донна Карменсита. Действительно, я не могу оставить завтра гасиенду. Нет! Хотя бы дело шло о жизни или смерти.
   Охотник был смущен этим и слушал разговор, не понимая ни слова и не смея принять в нем участие. Но тут граф вывел его из замешательства, повернувшись к нему и заговорив.
   — Вы извините меня, не так ли, сеньор Клари? — сказал он. — Причины большой важности требуют завтра моего присутствия в доме. Поэтому я не могу сопровождать вас к правителю и представить ему. Но взамен себя я дам вам провожатого, которому вы вполне можете довериться, а послезавтра присоединюсь к вам сам. Произойдет задержка на двадцать четыре часа, что не повредит вам никаким образом.
   — Вы лучше меня знаете, сеньор, что следует делать. Не беспокойтесь обо мне, все будет хорошо, лишь бы завтра я смог продолжить путь.
   — Вы можете на это рассчитывать.
   — Но, — сказала графиня, ударяя в колокол, — после двухдневного утомления вы нуждаетесь в отдыхе, сеньор. Извините, что я не подумала об этом раньше. Следуйте за этим пеоном, он проведет вас в особую комнату, где вы можете, если хотите, пробыть до обеда.
   Охотник понял, что графиня хотела остаться одна со своим супругом. Поэтому он, хотя и не нуждался в отдыхе, церемонно поклонился старой даме и последовал за слугой, явившемся на зов.
   Слуга молча провел его в обширную комнату, объявив, что он может в течение трех часов спать здесь или курить. Действительно, в комнате висел гамак из пальмовой коры, а гора сигар и сигарет была сложена на столе. Слуга предупредил охотника, чтобы он не выходил из комнаты, так как может заблудиться в лабиринте помещений. Это показало канадцу, что он находится в положении пленника, по крайней мере, он так это понял. Он презрительно передернул плечами и сделал знак слуге оставить комнату, что тот и сделал, не заставив повторять два раза.
   — Черт возьми! — сказал охотник, растянувшись в гамаке и закуривая сигару. — Надо сознаться, что этот дон Фадрик, этот граф Мельгоза довольно загадочная личность и осторожен так, как будто защищает государство. Но и пусть! По милости бога, я не долго останусь здесь и не имею никакого намерения овладеть его домишком.
   Он бросил взгляд кругом и заметил, что ему дали не только сигары, но прибавили еще несколько кружек мецкаля и каталонского вина.
   — Ну! — сказал он. — Я не ошибся в графе. Это решительно милейший человек.
   Обед был довольно печален. Графини не было, она извинилась перед охотником.
   После обеда граф повторил своему гостю, что на следующий день не имеет возможности сопровождать его, а даст вместо себя надежного проводника. Он вручил ему рекомендательное письмо к правителю и, обещав присоединиться к нему через день, простился и ушел.
   Прежний молчаливый слуга отвел канадца в его комнату и удалился, пожелав доброй ночи.
   Утомленный праздностью, Оливье бросился на деревянную койку, обтянутую воловьей кожей, заменяющую у мексиканцев кровать, закрыл глаза и скоро заснул.
   На восходе солнца он проснулся. В ту же минуту слуга вошел к нему в комнату и объявил, что все готово к отъезду, ждут только его.
   Оливье хотел проститься с хозяевами дома, но ему отвечали, что они никого не принимают. Тогда он последовал за своим проводником.
   Последний, пройдя несколько дворов, повел его не той дорогой, которой охотник прибыл в гасиенду, а вышел на сторону, противоположную той, откуда охотник вошел.
   Переправившись через висячий мост, канадец хотел проститься со своим проводником, но тот заявил, что будет сопровождать его до лошадей. Они вместе спустились с холма не менее трудным путем, чем накануне. Эта дорога также вела к парому.
   На противоположном берегу реки охотника ждали трое всадников, вооруженных длинными копьями. Один из них держал лошадь.
   Во главе их канадец с немалым удовольствием узнал Диего Лопеса, который был для него знакомым.
   Диего Лопес приблизился к ним, когда они очутились на берегу реки.
   — Вот он! — сказал пеон.
   — Хорошо! — лаконично ответил Диего Лопес.
   — Вы знаете, что надо делать?
   — Знаю.
   — Тогда прощайте!
   И повернувшись к охотнику, только что успевшему сесть в седло, он сказал насмешливым тоном, который в высшей степени не понравился канадцу:
   — Добрый путь, сеньор иностранец!
   Сделав прощальный жест, пеон вошел на паром и тотчас отчалил.
   — Едем, сеньор? — спросил Диего Лопес охотника.
   — Как хотите! — отвечал тот, приблизившись.
   Они полетели галопом.
   Довольно долго молчание не прерывалось. Наконец, скучавший охотник спросил:
   — Далеко до Леон-Викарио?
   — Нет! — отвечал Диего Лопес.
   — Гм! Вы не болтун, друг! — заметил канадец.
   — Для чего болтать, когда не о чем говорить, особенно с еретиком!
   — Еретик?! — вскричал канадец. — Черт возьми, если это правда!
   — Разве вы не англичанин?
   — Я? Менее всего на свете.
   — Все иностранцы — англичане! — сказал безапелляционно Диего Лопес.
   — Вот, вот, вот! Это довольно любопытно.
   — А все англичане — еретики! — продолжал невозмутимо пеон.
   — Ну, друг мой, узнайте, если вам это может быть приятно, что, во-первых, я не англичанин, а канадец — это не одно и то же, — во-вторых, я не только не еретик, но, надеюсь, такой же добрый католик, как и вы.
   — Вы правду говорите? — спросил Диего Лопес, придвигаясь к охотнику.
   — Зачем мне лгать?
   — Ну почему же вы не сказали этого графу?
   — Чего?
   — Что вы католик.
   — По очень простой причине: он меня не спрашивал об этом.
   — Правда, но все равно — несчастье.