Наконец-то граф получил возможность приобрести все необходимое, и, если станут нападать на него, он сумеет защитить себя.
Французская печать в Калифорнии проявила в этом случае прекрасный пример патриотизма и независимости — она поддерживала графа не только энергично, но и весьма остроумно.
Мимоходом следует упомянуть еще, что некоторые французские журналисты, которых привела в Сан-Франциско страсть к приключениям, сумели своим благородным и безупречным поведением с честью поддержать репутацию французов и заставить уважать себя. Но важнее всего то, что они геройски устояли против охватившего всех опьянения и всевозможных соблазнов.
Нам очень приятно воздать должную хвалу всем этим труженикам, скромным, честным и талантливым, из которых многие мужественно пали в неравной борьбе с нуждой и лишениями: труд честного журналиста плохо оплачивался в то время.
Граф, не теряя ни минуты, занялся окончательным устройством своих дел и спешил скорее завербовать нескольких недостающих человек.
Прощаясь ночью с Валентином, он сказал, что почти все сборы окончены, через несколько дней он посадит весь отряд на корабль и отправится в путь.
День отплытия французского отряда в Сонору был великим днем для Сан-Франциско.
Североамериканец под своей холодной и сдержанной внешностью скрывает сердце горячее и способное к энтузиазму.
Когда французы сели в шлюпки, которые должны были отвезти их на корабль, отправлявшийся в Гуаймас, все враждебные чувства смолкли как бы по волшебству, и возбужденная толпа, стоя на молу, махала в воздухе шляпами и платками и провожала отъезжающих громкими криками «ура!» и пожеланиями удачи.
Граф, как и подобает, сел в шлюпку последним. Многие из его друзей, в том числе и консул, приехали проводить Луи.
Перед тем как прыгнуть в шлюпку, граф обернулся к ним и, пожимая руку консулу, сказал:
— Прощайте! Или я буду победителем, или Сонора послужит мне могилой.
— До свиданья, друг мой, — отвечал консул, — до свиданья, а не прощайте! Вы победите, я убежден в этом!
— Дай-то Господи! — прошептал Луи, прыгая в шлюпку и задумчиво покачивая головой.
Громкое «ура!» раздалось в толпе. Граф с улыбкой поклонился, и шлюпка отчалила.
Через час белые паруса корабля, увозившего экспедиционный отряд, казались издали крыльями зимородка.
Консул, который до последней минуты оставался на берегу моря, покинул мол и медленными шагами направился домой, говоря про себя:
— Что бы с ним ни случилось, но человек этот никогда не сделается жалким искателем приключений, — он герой! Он гениальнее Кортеса. Вопрос только в том, насколько будет он счастлив.
ГЛАВА XVI. Два негодяя
ГЛАВА XVII. Гуаймас
Французская печать в Калифорнии проявила в этом случае прекрасный пример патриотизма и независимости — она поддерживала графа не только энергично, но и весьма остроумно.
Мимоходом следует упомянуть еще, что некоторые французские журналисты, которых привела в Сан-Франциско страсть к приключениям, сумели своим благородным и безупречным поведением с честью поддержать репутацию французов и заставить уважать себя. Но важнее всего то, что они геройски устояли против охватившего всех опьянения и всевозможных соблазнов.
Нам очень приятно воздать должную хвалу всем этим труженикам, скромным, честным и талантливым, из которых многие мужественно пали в неравной борьбе с нуждой и лишениями: труд честного журналиста плохо оплачивался в то время.
Граф, не теряя ни минуты, занялся окончательным устройством своих дел и спешил скорее завербовать нескольких недостающих человек.
Прощаясь ночью с Валентином, он сказал, что почти все сборы окончены, через несколько дней он посадит весь отряд на корабль и отправится в путь.
День отплытия французского отряда в Сонору был великим днем для Сан-Франциско.
Североамериканец под своей холодной и сдержанной внешностью скрывает сердце горячее и способное к энтузиазму.
Когда французы сели в шлюпки, которые должны были отвезти их на корабль, отправлявшийся в Гуаймас, все враждебные чувства смолкли как бы по волшебству, и возбужденная толпа, стоя на молу, махала в воздухе шляпами и платками и провожала отъезжающих громкими криками «ура!» и пожеланиями удачи.
Граф, как и подобает, сел в шлюпку последним. Многие из его друзей, в том числе и консул, приехали проводить Луи.
Перед тем как прыгнуть в шлюпку, граф обернулся к ним и, пожимая руку консулу, сказал:
— Прощайте! Или я буду победителем, или Сонора послужит мне могилой.
— До свиданья, друг мой, — отвечал консул, — до свиданья, а не прощайте! Вы победите, я убежден в этом!
— Дай-то Господи! — прошептал Луи, прыгая в шлюпку и задумчиво покачивая головой.
Громкое «ура!» раздалось в толпе. Граф с улыбкой поклонился, и шлюпка отчалила.
Через час белые паруса корабля, увозившего экспедиционный отряд, казались издали крыльями зимородка.
Консул, который до последней минуты оставался на берегу моря, покинул мол и медленными шагами направился домой, говоря про себя:
— Что бы с ним ни случилось, но человек этот никогда не сделается жалким искателем приключений, — он герой! Он гениальнее Кортеса. Вопрос только в том, насколько будет он счастлив.
ГЛАВА XVI. Два негодяя
Теперь мы попросим у читателя позволения перенести его в Гуаймас. Мы всего на несколько минут опередили французскую экспедицию, которая, как мы знаем, покинула Сан-Франциско под
— — предводительством графа Луи де Пребуа-Крансе.
Все главнейшие события нашего рассказа должны произойти в Гуаймасе, и поэтому мы считаем необходимым в нескольких словах описать этот город.
Мексика владеет несколькими открытыми рейдами на Тихом океане, но из них в сущности только две гавани заслуживают этого названия — Гуаймас и Акапулько.
Благодаря множеству островов, которые окружают залив со стороны океана, и высоким берегам его рейд в любое время года так же безопасен и спокоен, как поверхность озера.
Волны океана с тихим рокотом разбиваются о берега, покрытые густым лесом манговых деревьев, бледная зелень которых резко выделяется на красноватой почве побережья и придает заливу печальный и дикий вид, усиливающийся всегдашней пустынностью рейда, куда лишь изредка заходят корабли, останавливаясь под защитой острова дель-Венадо. Обычно же в заливе стоят одни каботажные суда81 и грубые, выдолбленные из ствола дерева пироги индейцев яки.
Маленькие, низенькие домики и мазанки с плоскими крышами, вытянутые линией по берегу, образуют город, окруженный валом из красноватой земли, на котором стоят несколько заржавевших и непригодных ни к чему пушек.
Гуаймас, как и все городишки Мексики, грязен, с неправильными и немощенными улицами. В глаза бросаются неряшливость и нерадивость, составляющие отличительную черту мексиканцев.
На заднем плане города поднимаются высокие, изрытые оврагами обнаженные горы, защищающие его от холодных ветров с Кордильер.
Однако, несмотря на это, Гуаймас, основанный сравнительно недавно, с населением, не превышающим пяти или шести тысяч жителей, благодаря полной безопасности своей гавани и прекрасному положению в недалеком будущем должен приобрести значение важного коммерческого порта.
В день, когда мы продолжаем наш прерванный рассказ, через час после oration, то есть около семи часов вечера, какой-то человек, плотно закутанный в плащ и с надвинутой на самые глаза шляпой, остановился у дверей довольно красивого дома и, бросив вокруг себя подозрительный взгляд, чтобы удостовериться, что за ним никто не следит, трижды с большими промежутками постучал в дверь.
Очевидно, это был условленный сигнал, человека ждали, потому что дверь отворилась как бы сама собой. Незнакомец поспешно проскользнул в дом, и дверь в ту же минуту бесшумно захлопнулась за ним.
Незнакомец очутился в одном из внутренних патио, обычных при всех домах в Гуаймасе. По всей вероятности, ему хорошо было известно расположение этого дома, потому что он, не задумываясь ни на секунду, повернул налево, взбежал на крыльцо и постучал во вторую дверь тем же способом, что и в первый раз.
— Войдите! — крикнул голос изнутри.
Незнакомец толкнул дверь и вошел в довольно большую комнату, которая для Мексики и в особенности для такой отдаленной провинции, как Сонора, могла считаться меблированной с претензиями на роскошь. Но роскошь эта была дурного тона и обнаруживала полную безвкусицу.
Мебель и картины, украшавшие комнату, были скорее всего куплены или выменены у капитанов судов, иногда заходивших в Гуаймас, и вообще вся обстановка была какая-то разнокалиберная.
Почти посреди комнаты на бутаке сидел человек и небрежно курил сигару.
Когда незнакомец вошел, хозяин дома приветствовал его кивком головы и, жестом указав на другое кресло, бросил:
— Заприте дверь и садитесь.
Незнакомец, сняв плащ и шляпу, швырнул их на ближайший стул и, заперев дверь, со вздохом облегчения опустился в кресло.
В нескольких словах мы опишем наружность двух новых персонажей.
Первый, хозяин дома, был субъект невысокого роста, очень полный, с самыми обыкновенными чертами лица, красным носом и с маленькими серенькими глазками, точно просверленными буравчиком, которые придавали его слащавой физиономии выражение лукавства и низкой злобы.
Что касается его возраста, то он был еще не стар; ему было около пятидесяти лет, но на вид он казался гораздо моложе благодаря свежести своего апоплексического лица и длинным, лоснящимся черным волосам, ниспадавшим на багровые и мясистые уши.
Эта «достойная» личность была одета по-европейски, со множеством брелоков на часовой цепочке и громадным количеством колец на пальцах. Своим костюмом и простыми манерами он походил на разодетого мясника или торговца скотом.
Его гость, с которым мы уже встречались раньше, был полной противоположностью ему.
Метис, рожденный от индейца и мексиканки, высокий, сухой и тонкий, как жердь. Его лицо, похожее на лезвие ножа, было украшено огромным крючковатым носом, повисшим над большим, растянутым до ушей ртом с белыми и широкими, как миндалины, зубами. Круглые глаза с красноватыми веками, которые постоянно конвульсивно подергивались, дополняли эту странную и в то же время зловещую физиономию. На тонких губах играла жесткая и насмешливая улыбка и усиливала впечатление беспокойства, исходившее он него.
Под плащом у этого человека был надет блестящий, расшитый золотом мундир полковника мексиканской армии. Звали его дон Франциско Флорес.
Мы, по всей вероятности, вскоре узнаем, какая низкая личность скрывалась под этим блестящим мундиром.
Полковник сел в кресло, достал табак, свернул сигаретку и принялся курить с самым беззаботным видом.
Гость и хозяин в течение нескольких минут сидели молча, исподтишка наблюдая друг за другом. Наконец последний, которому, по-видимому, начало надоедать это упорное изучение его особы, решил первым прервать молчание.
— Кабаллеро, — сказал он, — как видите, я в точности исполнил инструкции, изложенные в письме, которое я имел честь получить от вас.
Полковник сделал одобрительный жест рукой, выпустив предварительно громадный столб дыма. Хозяин дома продолжал.
— Но, несмотря на это, я позволю себе заметить, что совершенно не понял вашего странного письма и не понимаю также, зачем вы окружаете дело такой тайной.
— А! — проговорил полковник со свойственной ему визгливой усмешкой, напоминающей скрип ножа по тарелке.
— Да, — продолжал хозяин дома, видимо обиженный таким непочтительным отношением своего собеседника, — и я, признаюсь вам, буду очень рад, если вы потрудитесь объяснить все как следует.
При этих словах он гордо выпрямился на бутаке и пристально взглянул на своего гостя.
Последний, точно не слыша этого вопроса, вытянул ноги и, усевшись поудобнее в кресле, проговорил спокойным голосом:
— Дон Антонио, вы любите деньги?
— Гм! — буркнул тот вопросительно.
— Извините, — продолжал гость, — мне следовало бы сказать не деньги, а золото. Итак, я спрашиваю вас — любите ли вы золото, дон Антонио?
— Но, senor caballero…
— Отвечайте прямо, без уверток, как следует настоящему кабаллеро! Я, кажется, не сказал вам ничего мудреного и загадочного. Скажите мне всего одно слово: «да» или «нет».
— Но…
— Сара de Dios! Если вы будете продолжать тянуть таким образом, мы никогда не кончим, милейший мой… Сагау! Вы слишком хитрый человек, чтобы не узнать с первого взгляда, с кем вы имеете дело. Итак, отвечайте мне прямо и не виляйте из стороны в сторону!
— Ну, да, — отвечал дон Антонио, против воли подчиняясь повелительному тону своего гостя.
— Отлично. Вы его очень любите?
— Да так…
— Этого мало.
— В таком случае могу сказать, что очень люблю золото. Надеюсь, теперь вы довольны?
— Позвольте, мне это совершенно безразлично… Здесь речь идет не обо мне, я говорю только о вас.
— Хорошо, хорошо, я понимаю.
— Тем лучше… Но, признаться, не скоро же вы до этого додумались.
— Говорите, что за дело.
— А-а! Наконец-то вы догадались. Дон Антонио улыбнулся.
— Я только исполняю ваше желание.
— Верно, теперь у нас дело пойдет на лад.
— Хорошо, я вас слушаю.
— Вы получили мое письмо и, по вашим собственным словам, вы исполнили мои инструкции. А вы знаете, почему я вам назначил здесь свидание?
— Я жду, чтобы вы сказали мне это.
— Постараюсь немедленно исполнить ваше желание. Вы, конечно, знаете, что в Мехико создано общество под названием Atrevida.
— Я слышал об этом.
— Да, тем более, что вы состоите в числе акционеров.
— Может быть. Но мне кажется, это вовсе не относится к тому делу, о котором вы мне писали.
— Возможно. Итак, это общество, основанное при содействии виднейших капиталистов Мехико и поддерживаемое губернатором, отправляет экспедиционный отряд на разработку богатых россыпей Планча-де-Плата, которые находятся в самом центре земель апачей.
— Знаю.
— Отлично. Вы увидите, как быстро мы с вами столкуемся.
— Сомневаюсь.
— А я уверен. Этот отряд составлен из одних французов, людей решительных, которые ни перед чем не останавливаются… Он организован наподобие военного и состоит под командой…
— Графа Луи де Пребуа-Крансе.
— Я его знаю. Пожалуйста, не вздумайте читать ему панегирик… Но этот отряд, заявляю я вам, несмотря на поддержку высокопоставленных лиц, не должен достигнуть золотоносных россыпей.
— А-а! Ну, а кто же может помешать ему в этом, хотел бы я знать?
— Во-первых — вы.
— Я? Не думаю.
— Ба-а! Вы увидите, дайте только мне закончить.
— Говорите.
— Как вы думаете, сколько может принести вам это дело?
— Право, не знаю, что и сказать.
— Как, даже приблизительно?
— Да ведь это очень трудно вычислить… россыпи богатейшие.
— Да, но, к сожалению, они находятся слишком далеко. Ну так скажите же, сколько, по-вашему?
— Нет, не могу.
— Ба-а! Даже и в том случае, если я стану помогать вам?
— А! Вы хотите помогать мне?
— Не правда ли, это странно?
— Но, — перебил его дон Антонио, — я никак не могу понять, почему вы заинтересованы в том, чтобы экспедиция не удалась?
— Я? Мне нет никакого дела, а вот вас это должно очень интересовать.
— Меня? — с удивлением спросил дон Антонио. — А скажите, пожалуйста, почему?
— Вы сейчас увидите.
— Я только этого и жду.
— Дело в том, что одновременно с обществом Atrevida было основано другое общество, под названием Conciliadora, или Согласие, преследующее ту же цель.
— Так-так, название выбрано очень удачно.
— Да, правда. Ведь вы знаете, что только конкуренция и способствует развитию торговли.
Дон Антонио утвердительно кивнул головой.
— Хотя общество Conciliadora и заручилось сильной поддержкой в Мехико, но ему нужен также деятельный, умный и пользующийся безупречной репутацией агент и в Соноре. Естественно, что общество обратило внимание на вас… Ну, а я думаю и уверен в том, что дон Антонио Мендес Паво, исполняющий в Гуаймасе обязанности французского консула, один только и в состоянии принести этому обществу действительную пользу. На этом основании на вашу долю назначено двести полностью оплаченных акций, в пятьсот пиастров каждая, которые мне поручено вручить вам. Если я не ошибаюсь, это составит довольно кругленькую сумму, которую я и имею честь преподнести вам.
И он полез в карман мундира, но дон Антонио остановил его.
— Вы ошиблись на мой счет, кабаллеро, — сказал он. — Когда такой человек, как я, имеет честь состоять представителем Франции, он не позволит себя скомпрометировать за такую ничтожную сумму.
— А, вот что! — сказал офицер, улыбаясь.
— Мой долг повелевает мне оказать помощь и покровительство французскому экспедиционному отряду, и, что бы ни случилось, я буду его защищать против всех.
— Сильно сказано.
— Ступайте, — продолжал дон Антонио, — к тому, кто вас послал ко мне, и скажите, что дон Антонио не тот человек, которого можно заставить забыть свой долг.
— Очаровательно! И как вы хорошо сказали это!
Дон Антонио встал и, величественным жестом указывая на дверь полковнику, проговорил холодно:
— Ступайте вон, senor caballero, или я не отвечаю за себя. Полковник не только не шевельнулся, но даже не изменил небрежной позы, которую он принял в начале разговора. И только когда дон Антонио умолк, он бросил почти выкуренную сигаретку и с непередаваемым выражением взглянул на своего собеседника.
— Вы закончили? — сказал он спокойно.
— Кабаллеро! — вскричал, величественно выпрямляясь, дон Антонио.
— Одну минуту, дон Антонио, я и сам не хочу оставаться здесь и заставлять вас попусту терять драгоценное время. Но, надеюсь, и вы согласитесь, что каждый человек, которому дано определенное поручение, должен выполнить его до конца. Вы слишком умны и опытны в делах, чтобы не согласиться с этим.
— Я согласен с вами, милостивый государь, — отвечал дон Антонио, мгновенно успокоенный этими словами.
— Очень хорошо, в таком случае соблаговолите, пожалуйста, снова сесть и выслушать то, что я вам скажу. Это займет очень немного времени.
— Только, пожалуйста, покороче.
— Я прошу у вас всего-навсего пять минут.
— Хорошо, я согласен.
— Вы великодушны, и я вам очень благодарен за эту любезность. Итак, я продолжаю. На вашу долю назначено двести акций, которые стоят, если я не ошибаюсь, сто тысяч пиастров, а это, по моему мнению, представляет довольно-таки солидное вознаграждение.
— Милостивый государь, ни одного слова об этом.
— Я знаю, — продолжал невозмутимо полковник, — вы можете возразить мне: «Mas vole pajaro en mano que buitre volando»82.
Дон Антонио, пораженный тем, какой смысл был придан его словам, не отвечал.
Полковник между тем продолжал:
— Заправилы нашего общества рассуждали точно так же, как и вы, милостивый государь. Они отлично понимали, что с таким человеком, во всех отношениях достойным их уважения, нужно действовать открыто и честно, и поэтому они поручили мне, кроме акций, передать вам…
— Милостивый государь, — пытался еще раз остановить его сеньор Паво.
— Пятьдесят тысяч пиастров, — проговорил отчетливо полковник.
— Что! — вскричал консул. — Что такое вы сказали, сеньор?
— Я сказал — пятьдесят тысяч пиастров.
— А-а!
— Чек на эту сумму, с уплатой по предъявлению.
— На какой банкирский дом?
— Торрибио, Делапорпг и К°.
— Этот банкирский дом пользуется безупречной репутацией, милостивый государь.
— Не так ли?
— Конечно.
— Но, — продолжал, поднимаясь полковник, — вы отказываетесь, и теперь, когда мое поручение исполнено, мне остается только удалиться, испросив у вас предварительно прощения за то, что осмелился вас побеспокоить. Ведь вы отказываетесь, не правда ли?
Дон Антонио позеленел, его маленькие серенькие глазки, блестевшие, как раскаленные угли, не могли оторваться от бумаг, которые вертел перед ним полковник.
— Позвольте, — проговорил он, запинаясь.
— Гм! Значит я ошибся, senor caballero?
— Я… я… я думаю, да.
— В таком случае, вы понимаете, нам с вами нужно хорошенько все обсудить, чтобы потом не возникло никаких печальных недоразумений.
— Не беспокойтесь. Я думаю, что теперь у нас с вами все пойдет гладко. Вы сами знаете, что очень часто дело не сразу слаживается.
— Совершенно верно, но теперь, я надеюсь, вы ознакомились с ним как следует.
— В совершенстве.
— Тем лучше, в таком случае мы можем говорить откровенно.
— Да, — отвечал дон Антонио с насмешкой в голосе, — и для начала, сеньор Эль-Гарручоло, сбросьте с себя на время несвойственный вам вид. Мне гораздо приятнее вести дела с людьми, известными мне.
Эль-Гарручоло, а под именем полковника дона Франциско Флореса действительно скрывался прежний бандит, невольно вздрогнул, услышав свое имя. Он бросил зловещий взгляд на человека, сорвавшего с него маску, и крепко схватил его за руку.
— Берегитесь, дон Антонио, есть тайны, которые приносят смерть тому, кто их узнает.
— Очень возможно, милейший, — отвечал дон Антонио, в душе наслаждаясь действием произнесенных им слов, — но если я не ошибаюсь, мы хотим сообща провести трудную во всех отношениях операцию, и я только хочу дать понять вам, что если вы знаете мою тайну, то и я знаю вашу, и поэтому в ваших интересах действовать со мной открыто.
— Люди, которым грозит постоянная опасность, живут долго, — заметил бандит, пожимая плечами.
— Я и не думаю угрожать вам, а только принимаю свои меры предосторожности, вот и все. А теперь потолкуем.
Собеседники придвинули кресла и стали говорить почти на ухо один другому — и так тихо, что никто не мог подслушать их разговор.
— — предводительством графа Луи де Пребуа-Крансе.
Все главнейшие события нашего рассказа должны произойти в Гуаймасе, и поэтому мы считаем необходимым в нескольких словах описать этот город.
Мексика владеет несколькими открытыми рейдами на Тихом океане, но из них в сущности только две гавани заслуживают этого названия — Гуаймас и Акапулько.
Благодаря множеству островов, которые окружают залив со стороны океана, и высоким берегам его рейд в любое время года так же безопасен и спокоен, как поверхность озера.
Волны океана с тихим рокотом разбиваются о берега, покрытые густым лесом манговых деревьев, бледная зелень которых резко выделяется на красноватой почве побережья и придает заливу печальный и дикий вид, усиливающийся всегдашней пустынностью рейда, куда лишь изредка заходят корабли, останавливаясь под защитой острова дель-Венадо. Обычно же в заливе стоят одни каботажные суда81 и грубые, выдолбленные из ствола дерева пироги индейцев яки.
Маленькие, низенькие домики и мазанки с плоскими крышами, вытянутые линией по берегу, образуют город, окруженный валом из красноватой земли, на котором стоят несколько заржавевших и непригодных ни к чему пушек.
Гуаймас, как и все городишки Мексики, грязен, с неправильными и немощенными улицами. В глаза бросаются неряшливость и нерадивость, составляющие отличительную черту мексиканцев.
На заднем плане города поднимаются высокие, изрытые оврагами обнаженные горы, защищающие его от холодных ветров с Кордильер.
Однако, несмотря на это, Гуаймас, основанный сравнительно недавно, с населением, не превышающим пяти или шести тысяч жителей, благодаря полной безопасности своей гавани и прекрасному положению в недалеком будущем должен приобрести значение важного коммерческого порта.
В день, когда мы продолжаем наш прерванный рассказ, через час после oration, то есть около семи часов вечера, какой-то человек, плотно закутанный в плащ и с надвинутой на самые глаза шляпой, остановился у дверей довольно красивого дома и, бросив вокруг себя подозрительный взгляд, чтобы удостовериться, что за ним никто не следит, трижды с большими промежутками постучал в дверь.
Очевидно, это был условленный сигнал, человека ждали, потому что дверь отворилась как бы сама собой. Незнакомец поспешно проскользнул в дом, и дверь в ту же минуту бесшумно захлопнулась за ним.
Незнакомец очутился в одном из внутренних патио, обычных при всех домах в Гуаймасе. По всей вероятности, ему хорошо было известно расположение этого дома, потому что он, не задумываясь ни на секунду, повернул налево, взбежал на крыльцо и постучал во вторую дверь тем же способом, что и в первый раз.
— Войдите! — крикнул голос изнутри.
Незнакомец толкнул дверь и вошел в довольно большую комнату, которая для Мексики и в особенности для такой отдаленной провинции, как Сонора, могла считаться меблированной с претензиями на роскошь. Но роскошь эта была дурного тона и обнаруживала полную безвкусицу.
Мебель и картины, украшавшие комнату, были скорее всего куплены или выменены у капитанов судов, иногда заходивших в Гуаймас, и вообще вся обстановка была какая-то разнокалиберная.
Почти посреди комнаты на бутаке сидел человек и небрежно курил сигару.
Когда незнакомец вошел, хозяин дома приветствовал его кивком головы и, жестом указав на другое кресло, бросил:
— Заприте дверь и садитесь.
Незнакомец, сняв плащ и шляпу, швырнул их на ближайший стул и, заперев дверь, со вздохом облегчения опустился в кресло.
В нескольких словах мы опишем наружность двух новых персонажей.
Первый, хозяин дома, был субъект невысокого роста, очень полный, с самыми обыкновенными чертами лица, красным носом и с маленькими серенькими глазками, точно просверленными буравчиком, которые придавали его слащавой физиономии выражение лукавства и низкой злобы.
Что касается его возраста, то он был еще не стар; ему было около пятидесяти лет, но на вид он казался гораздо моложе благодаря свежести своего апоплексического лица и длинным, лоснящимся черным волосам, ниспадавшим на багровые и мясистые уши.
Эта «достойная» личность была одета по-европейски, со множеством брелоков на часовой цепочке и громадным количеством колец на пальцах. Своим костюмом и простыми манерами он походил на разодетого мясника или торговца скотом.
Его гость, с которым мы уже встречались раньше, был полной противоположностью ему.
Метис, рожденный от индейца и мексиканки, высокий, сухой и тонкий, как жердь. Его лицо, похожее на лезвие ножа, было украшено огромным крючковатым носом, повисшим над большим, растянутым до ушей ртом с белыми и широкими, как миндалины, зубами. Круглые глаза с красноватыми веками, которые постоянно конвульсивно подергивались, дополняли эту странную и в то же время зловещую физиономию. На тонких губах играла жесткая и насмешливая улыбка и усиливала впечатление беспокойства, исходившее он него.
Под плащом у этого человека был надет блестящий, расшитый золотом мундир полковника мексиканской армии. Звали его дон Франциско Флорес.
Мы, по всей вероятности, вскоре узнаем, какая низкая личность скрывалась под этим блестящим мундиром.
Полковник сел в кресло, достал табак, свернул сигаретку и принялся курить с самым беззаботным видом.
Гость и хозяин в течение нескольких минут сидели молча, исподтишка наблюдая друг за другом. Наконец последний, которому, по-видимому, начало надоедать это упорное изучение его особы, решил первым прервать молчание.
— Кабаллеро, — сказал он, — как видите, я в точности исполнил инструкции, изложенные в письме, которое я имел честь получить от вас.
Полковник сделал одобрительный жест рукой, выпустив предварительно громадный столб дыма. Хозяин дома продолжал.
— Но, несмотря на это, я позволю себе заметить, что совершенно не понял вашего странного письма и не понимаю также, зачем вы окружаете дело такой тайной.
— А! — проговорил полковник со свойственной ему визгливой усмешкой, напоминающей скрип ножа по тарелке.
— Да, — продолжал хозяин дома, видимо обиженный таким непочтительным отношением своего собеседника, — и я, признаюсь вам, буду очень рад, если вы потрудитесь объяснить все как следует.
При этих словах он гордо выпрямился на бутаке и пристально взглянул на своего гостя.
Последний, точно не слыша этого вопроса, вытянул ноги и, усевшись поудобнее в кресле, проговорил спокойным голосом:
— Дон Антонио, вы любите деньги?
— Гм! — буркнул тот вопросительно.
— Извините, — продолжал гость, — мне следовало бы сказать не деньги, а золото. Итак, я спрашиваю вас — любите ли вы золото, дон Антонио?
— Но, senor caballero…
— Отвечайте прямо, без уверток, как следует настоящему кабаллеро! Я, кажется, не сказал вам ничего мудреного и загадочного. Скажите мне всего одно слово: «да» или «нет».
— Но…
— Сара de Dios! Если вы будете продолжать тянуть таким образом, мы никогда не кончим, милейший мой… Сагау! Вы слишком хитрый человек, чтобы не узнать с первого взгляда, с кем вы имеете дело. Итак, отвечайте мне прямо и не виляйте из стороны в сторону!
— Ну, да, — отвечал дон Антонио, против воли подчиняясь повелительному тону своего гостя.
— Отлично. Вы его очень любите?
— Да так…
— Этого мало.
— В таком случае могу сказать, что очень люблю золото. Надеюсь, теперь вы довольны?
— Позвольте, мне это совершенно безразлично… Здесь речь идет не обо мне, я говорю только о вас.
— Хорошо, хорошо, я понимаю.
— Тем лучше… Но, признаться, не скоро же вы до этого додумались.
— Говорите, что за дело.
— А-а! Наконец-то вы догадались. Дон Антонио улыбнулся.
— Я только исполняю ваше желание.
— Верно, теперь у нас дело пойдет на лад.
— Хорошо, я вас слушаю.
— Вы получили мое письмо и, по вашим собственным словам, вы исполнили мои инструкции. А вы знаете, почему я вам назначил здесь свидание?
— Я жду, чтобы вы сказали мне это.
— Постараюсь немедленно исполнить ваше желание. Вы, конечно, знаете, что в Мехико создано общество под названием Atrevida.
— Я слышал об этом.
— Да, тем более, что вы состоите в числе акционеров.
— Может быть. Но мне кажется, это вовсе не относится к тому делу, о котором вы мне писали.
— Возможно. Итак, это общество, основанное при содействии виднейших капиталистов Мехико и поддерживаемое губернатором, отправляет экспедиционный отряд на разработку богатых россыпей Планча-де-Плата, которые находятся в самом центре земель апачей.
— Знаю.
— Отлично. Вы увидите, как быстро мы с вами столкуемся.
— Сомневаюсь.
— А я уверен. Этот отряд составлен из одних французов, людей решительных, которые ни перед чем не останавливаются… Он организован наподобие военного и состоит под командой…
— Графа Луи де Пребуа-Крансе.
— Я его знаю. Пожалуйста, не вздумайте читать ему панегирик… Но этот отряд, заявляю я вам, несмотря на поддержку высокопоставленных лиц, не должен достигнуть золотоносных россыпей.
— А-а! Ну, а кто же может помешать ему в этом, хотел бы я знать?
— Во-первых — вы.
— Я? Не думаю.
— Ба-а! Вы увидите, дайте только мне закончить.
— Говорите.
— Как вы думаете, сколько может принести вам это дело?
— Право, не знаю, что и сказать.
— Как, даже приблизительно?
— Да ведь это очень трудно вычислить… россыпи богатейшие.
— Да, но, к сожалению, они находятся слишком далеко. Ну так скажите же, сколько, по-вашему?
— Нет, не могу.
— Ба-а! Даже и в том случае, если я стану помогать вам?
— А! Вы хотите помогать мне?
— Не правда ли, это странно?
— Но, — перебил его дон Антонио, — я никак не могу понять, почему вы заинтересованы в том, чтобы экспедиция не удалась?
— Я? Мне нет никакого дела, а вот вас это должно очень интересовать.
— Меня? — с удивлением спросил дон Антонио. — А скажите, пожалуйста, почему?
— Вы сейчас увидите.
— Я только этого и жду.
— Дело в том, что одновременно с обществом Atrevida было основано другое общество, под названием Conciliadora, или Согласие, преследующее ту же цель.
— Так-так, название выбрано очень удачно.
— Да, правда. Ведь вы знаете, что только конкуренция и способствует развитию торговли.
Дон Антонио утвердительно кивнул головой.
— Хотя общество Conciliadora и заручилось сильной поддержкой в Мехико, но ему нужен также деятельный, умный и пользующийся безупречной репутацией агент и в Соноре. Естественно, что общество обратило внимание на вас… Ну, а я думаю и уверен в том, что дон Антонио Мендес Паво, исполняющий в Гуаймасе обязанности французского консула, один только и в состоянии принести этому обществу действительную пользу. На этом основании на вашу долю назначено двести полностью оплаченных акций, в пятьсот пиастров каждая, которые мне поручено вручить вам. Если я не ошибаюсь, это составит довольно кругленькую сумму, которую я и имею честь преподнести вам.
И он полез в карман мундира, но дон Антонио остановил его.
— Вы ошиблись на мой счет, кабаллеро, — сказал он. — Когда такой человек, как я, имеет честь состоять представителем Франции, он не позволит себя скомпрометировать за такую ничтожную сумму.
— А, вот что! — сказал офицер, улыбаясь.
— Мой долг повелевает мне оказать помощь и покровительство французскому экспедиционному отряду, и, что бы ни случилось, я буду его защищать против всех.
— Сильно сказано.
— Ступайте, — продолжал дон Антонио, — к тому, кто вас послал ко мне, и скажите, что дон Антонио не тот человек, которого можно заставить забыть свой долг.
— Очаровательно! И как вы хорошо сказали это!
Дон Антонио встал и, величественным жестом указывая на дверь полковнику, проговорил холодно:
— Ступайте вон, senor caballero, или я не отвечаю за себя. Полковник не только не шевельнулся, но даже не изменил небрежной позы, которую он принял в начале разговора. И только когда дон Антонио умолк, он бросил почти выкуренную сигаретку и с непередаваемым выражением взглянул на своего собеседника.
— Вы закончили? — сказал он спокойно.
— Кабаллеро! — вскричал, величественно выпрямляясь, дон Антонио.
— Одну минуту, дон Антонио, я и сам не хочу оставаться здесь и заставлять вас попусту терять драгоценное время. Но, надеюсь, и вы согласитесь, что каждый человек, которому дано определенное поручение, должен выполнить его до конца. Вы слишком умны и опытны в делах, чтобы не согласиться с этим.
— Я согласен с вами, милостивый государь, — отвечал дон Антонио, мгновенно успокоенный этими словами.
— Очень хорошо, в таком случае соблаговолите, пожалуйста, снова сесть и выслушать то, что я вам скажу. Это займет очень немного времени.
— Только, пожалуйста, покороче.
— Я прошу у вас всего-навсего пять минут.
— Хорошо, я согласен.
— Вы великодушны, и я вам очень благодарен за эту любезность. Итак, я продолжаю. На вашу долю назначено двести акций, которые стоят, если я не ошибаюсь, сто тысяч пиастров, а это, по моему мнению, представляет довольно-таки солидное вознаграждение.
— Милостивый государь, ни одного слова об этом.
— Я знаю, — продолжал невозмутимо полковник, — вы можете возразить мне: «Mas vole pajaro en mano que buitre volando»82.
Дон Антонио, пораженный тем, какой смысл был придан его словам, не отвечал.
Полковник между тем продолжал:
— Заправилы нашего общества рассуждали точно так же, как и вы, милостивый государь. Они отлично понимали, что с таким человеком, во всех отношениях достойным их уважения, нужно действовать открыто и честно, и поэтому они поручили мне, кроме акций, передать вам…
— Милостивый государь, — пытался еще раз остановить его сеньор Паво.
— Пятьдесят тысяч пиастров, — проговорил отчетливо полковник.
— Что! — вскричал консул. — Что такое вы сказали, сеньор?
— Я сказал — пятьдесят тысяч пиастров.
— А-а!
— Чек на эту сумму, с уплатой по предъявлению.
— На какой банкирский дом?
— Торрибио, Делапорпг и К°.
— Этот банкирский дом пользуется безупречной репутацией, милостивый государь.
— Не так ли?
— Конечно.
— Но, — продолжал, поднимаясь полковник, — вы отказываетесь, и теперь, когда мое поручение исполнено, мне остается только удалиться, испросив у вас предварительно прощения за то, что осмелился вас побеспокоить. Ведь вы отказываетесь, не правда ли?
Дон Антонио позеленел, его маленькие серенькие глазки, блестевшие, как раскаленные угли, не могли оторваться от бумаг, которые вертел перед ним полковник.
— Позвольте, — проговорил он, запинаясь.
— Гм! Значит я ошибся, senor caballero?
— Я… я… я думаю, да.
— В таком случае, вы понимаете, нам с вами нужно хорошенько все обсудить, чтобы потом не возникло никаких печальных недоразумений.
— Не беспокойтесь. Я думаю, что теперь у нас с вами все пойдет гладко. Вы сами знаете, что очень часто дело не сразу слаживается.
— Совершенно верно, но теперь, я надеюсь, вы ознакомились с ним как следует.
— В совершенстве.
— Тем лучше, в таком случае мы можем говорить откровенно.
— Да, — отвечал дон Антонио с насмешкой в голосе, — и для начала, сеньор Эль-Гарручоло, сбросьте с себя на время несвойственный вам вид. Мне гораздо приятнее вести дела с людьми, известными мне.
Эль-Гарручоло, а под именем полковника дона Франциско Флореса действительно скрывался прежний бандит, невольно вздрогнул, услышав свое имя. Он бросил зловещий взгляд на человека, сорвавшего с него маску, и крепко схватил его за руку.
— Берегитесь, дон Антонио, есть тайны, которые приносят смерть тому, кто их узнает.
— Очень возможно, милейший, — отвечал дон Антонио, в душе наслаждаясь действием произнесенных им слов, — но если я не ошибаюсь, мы хотим сообща провести трудную во всех отношениях операцию, и я только хочу дать понять вам, что если вы знаете мою тайну, то и я знаю вашу, и поэтому в ваших интересах действовать со мной открыто.
— Люди, которым грозит постоянная опасность, живут долго, — заметил бандит, пожимая плечами.
— Я и не думаю угрожать вам, а только принимаю свои меры предосторожности, вот и все. А теперь потолкуем.
Собеседники придвинули кресла и стали говорить почти на ухо один другому — и так тихо, что никто не мог подслушать их разговор.
ГЛАВА XVII. Гуаймас
В Гуаймасе с нетерпением ожидали прибытия французского экспедиционного отряда. В городе носились самые невероятные и разноречивые слухи об этом отряде и о его начальнике. Конечно, нечего и говорить, что все эти рассказы выслушивались со вниманием и, как ни странно, все верили тому, что рассказывалось.
Недоброжелатели французов начали действовать исподтишка еще задолго до прибытия отряда и старались враждебно настроить жителей Соноры против наших соотечественников.
Полковник Флорес сказал правду дону Антонио Паво. В то время, когда в Калифорнии основывалось общество Atrevida, два американских банкирских дома в Сан-Франциско, которым было отказано в приеме в число акционеров и которые, между тем, прекрасно понимали, какая блестящая будущность ждет новое начинание, основали другое общество, поставившее себе целью погубить во что бы то ни стало дело своего конкурента.
Ненависть не дремлет. Дело продвигалось быстро, даже слишком быстро, и второе общество было во всеоружии уже в то время, когда французский отряд не покинул еще Сан-Франциско.
Все это делалось так тонко и в такой тайне, что граф, несмотря на свои большие связи, даже не подозревал ничего и отправился в Сонору, полный самых радужных надежд.
Валентин с нетерпением ожидал прибытия своего друга. Охотник добросовестно исполнил все возложенные на него поручения. Для отряда было приготовлено прекрасное помещение. Французский агент встретил охотника очень любезно и сам предложил свои услуги уполномоченному графа де Пребуа-Крансе. Но Валентин, несмотря на внешнее дружелюбие агента, почти инстинктивно чувствовал, что под его личиной скрывается измена.
Генерал Гверреро, выражая свое удовольствие по поводу предстоящего прибытия французского отряда и предлагая свои услуги охотнику, тем не менее под разными благовидными предлогами оставался в Эрмосильо, хотя ему следовало бы встретить французский отряд в Гуаймасе, во-первых, в качестве губернатора провинции, а во-вторых, в качестве члена-пайщика общества, — причины вполне основательные для того, чтобы заставить его превосходительство побеспокоиться.
Валентина все это сильно тревожило, он чувствовал приближение бури, но, к сожалению, не мог угадать, с какой стороны надо ждать ее. Большую часть дня он проводил на берегу моря, устремив глаза вдаль и с тоской высматривая паруса на горизонте в надежде каждую секунду увидеть корабль своего друга. Охотнику казалось, что одного появления графа и его храбрых спутников будет совершенно достаточно, чтобы заткнуть рты тем, кто так старался повредить им, тем более что большинство жителей не только без враждебности относилось к экспедиции, но, напротив, очень сочувствовало ей.
Таково было положение, когда однажды утром в то время, когда Валентин, по обыкновению, собирался идти в свою «обсерваторию», дон Антонио Паво и полковник Флорес, запыхавшись, вбежали в кварто, где он жил, жестикулируя и повторяя в один голос:
— Едут! Едут!
— Кто? — спросил Валентин, который не смел верить такой неожиданной приятной вести.
— El conde! El conde!83
— Они будут здесь меньше, чем через час, — объявил дон Антонио.
— Может быть, и раньше, — заметил полковник.
— Мы идем встречать его.
— И я с вами! — вскричал Валентин. Они вышли.
Новость распространилась с быстротой молнии.
Гуаймас ликовал.
В городе все дома без всякого принуждения со стороны властей украсились флагами; это было сделано очень быстро, поскольку через несколько дней наступал праздник тела Господня и все флаги для этого торжественного случая были уже давно приготовлены.
Горожане в праздничных национальных костюмах и индейцы яки, из которых очень многие нанимаются в услужение, толпой, с громкими, несмолкаемыми криками «ура!» и с веселыми песнями устремились к берегу.
Любопытное зрелище представляла эта шумная толпа, идущая встречать французов, в которых она с инстинктом, присущим массам, видела своих друзей.
Городские власти последовали примеру народа, но даже поверхностному наблюдателю нетрудно было заметить, что представители власти действовали так не по собственному побуждению, а скорее повинуясь общественному мнению, с которым они не могли не считаться в этой беспокойной стране.
Когда Валентин и два его спутника достигли берега, он весь уже был усеян городскими жителями.
В нескольких кабельтовых84 от берега ясно виднелся корабль, на котором находился французский экспедиционный отряд. Подгоняемый попутным ветром, слегка накренившись на один борт, корабль величественно подвигался вперед. Благодаря поднятым брамселям и взятым на гитовы нижним парусам с берега виден был весь экипаж и все пассажиры судна, заполнившие палубу и шканцы.
Пройдя мимо острова дель-Венадо, обычной стоянки больших судов, корабль остановился под ветром и бросил якорь.
Валентин одним прыжком вскочил в пирогу, и, прежде чем дон Антонио и полковник успели опомниться и сообразить, зачем он это делает, француз уже оттолкнулся от берега.
Охотник, не обращая внимания на знаки, которые ему подавали с берега его спутники, быстро поплыл. Но в пироге он был не один — ему помогал грести человек, очутившийся в лодке еще раньше его. Это был Курумилла.
Через несколько минут они подплыли к кораблю.
Луи еще издали заметил пирогу, и, как только друзья достигли корабля, он первый встретил их и помог взобраться на палубу.
Очутившись на палубе, Валентин, прежде чем пожать Руку молочному брату, внимательно осмотрелся кругом, а затем бросил взгляд на берег.
Недоброжелатели французов начали действовать исподтишка еще задолго до прибытия отряда и старались враждебно настроить жителей Соноры против наших соотечественников.
Полковник Флорес сказал правду дону Антонио Паво. В то время, когда в Калифорнии основывалось общество Atrevida, два американских банкирских дома в Сан-Франциско, которым было отказано в приеме в число акционеров и которые, между тем, прекрасно понимали, какая блестящая будущность ждет новое начинание, основали другое общество, поставившее себе целью погубить во что бы то ни стало дело своего конкурента.
Ненависть не дремлет. Дело продвигалось быстро, даже слишком быстро, и второе общество было во всеоружии уже в то время, когда французский отряд не покинул еще Сан-Франциско.
Все это делалось так тонко и в такой тайне, что граф, несмотря на свои большие связи, даже не подозревал ничего и отправился в Сонору, полный самых радужных надежд.
Валентин с нетерпением ожидал прибытия своего друга. Охотник добросовестно исполнил все возложенные на него поручения. Для отряда было приготовлено прекрасное помещение. Французский агент встретил охотника очень любезно и сам предложил свои услуги уполномоченному графа де Пребуа-Крансе. Но Валентин, несмотря на внешнее дружелюбие агента, почти инстинктивно чувствовал, что под его личиной скрывается измена.
Генерал Гверреро, выражая свое удовольствие по поводу предстоящего прибытия французского отряда и предлагая свои услуги охотнику, тем не менее под разными благовидными предлогами оставался в Эрмосильо, хотя ему следовало бы встретить французский отряд в Гуаймасе, во-первых, в качестве губернатора провинции, а во-вторых, в качестве члена-пайщика общества, — причины вполне основательные для того, чтобы заставить его превосходительство побеспокоиться.
Валентина все это сильно тревожило, он чувствовал приближение бури, но, к сожалению, не мог угадать, с какой стороны надо ждать ее. Большую часть дня он проводил на берегу моря, устремив глаза вдаль и с тоской высматривая паруса на горизонте в надежде каждую секунду увидеть корабль своего друга. Охотнику казалось, что одного появления графа и его храбрых спутников будет совершенно достаточно, чтобы заткнуть рты тем, кто так старался повредить им, тем более что большинство жителей не только без враждебности относилось к экспедиции, но, напротив, очень сочувствовало ей.
Таково было положение, когда однажды утром в то время, когда Валентин, по обыкновению, собирался идти в свою «обсерваторию», дон Антонио Паво и полковник Флорес, запыхавшись, вбежали в кварто, где он жил, жестикулируя и повторяя в один голос:
— Едут! Едут!
— Кто? — спросил Валентин, который не смел верить такой неожиданной приятной вести.
— El conde! El conde!83
— Они будут здесь меньше, чем через час, — объявил дон Антонио.
— Может быть, и раньше, — заметил полковник.
— Мы идем встречать его.
— И я с вами! — вскричал Валентин. Они вышли.
Новость распространилась с быстротой молнии.
Гуаймас ликовал.
В городе все дома без всякого принуждения со стороны властей украсились флагами; это было сделано очень быстро, поскольку через несколько дней наступал праздник тела Господня и все флаги для этого торжественного случая были уже давно приготовлены.
Горожане в праздничных национальных костюмах и индейцы яки, из которых очень многие нанимаются в услужение, толпой, с громкими, несмолкаемыми криками «ура!» и с веселыми песнями устремились к берегу.
Любопытное зрелище представляла эта шумная толпа, идущая встречать французов, в которых она с инстинктом, присущим массам, видела своих друзей.
Городские власти последовали примеру народа, но даже поверхностному наблюдателю нетрудно было заметить, что представители власти действовали так не по собственному побуждению, а скорее повинуясь общественному мнению, с которым они не могли не считаться в этой беспокойной стране.
Когда Валентин и два его спутника достигли берега, он весь уже был усеян городскими жителями.
В нескольких кабельтовых84 от берега ясно виднелся корабль, на котором находился французский экспедиционный отряд. Подгоняемый попутным ветром, слегка накренившись на один борт, корабль величественно подвигался вперед. Благодаря поднятым брамселям и взятым на гитовы нижним парусам с берега виден был весь экипаж и все пассажиры судна, заполнившие палубу и шканцы.
Пройдя мимо острова дель-Венадо, обычной стоянки больших судов, корабль остановился под ветром и бросил якорь.
Валентин одним прыжком вскочил в пирогу, и, прежде чем дон Антонио и полковник успели опомниться и сообразить, зачем он это делает, француз уже оттолкнулся от берега.
Охотник, не обращая внимания на знаки, которые ему подавали с берега его спутники, быстро поплыл. Но в пироге он был не один — ему помогал грести человек, очутившийся в лодке еще раньше его. Это был Курумилла.
Через несколько минут они подплыли к кораблю.
Луи еще издали заметил пирогу, и, как только друзья достигли корабля, он первый встретил их и помог взобраться на палубу.
Очутившись на палубе, Валентин, прежде чем пожать Руку молочному брату, внимательно осмотрелся кругом, а затем бросил взгляд на берег.