Емцев М & Парнов Еремей
Оружие твоих глаз

   Михаил Емцев, Еремей Парнов
   Оружие твоих глаз
   Неповторимый запах железной дороги. Властный запах. Он уводит назад, назад. Заставляет припомнить давно пережитое, отшумевшее. С каждым днем оно уходило все дальше. И всегда возвращалось. Еще вчера он стоял у вагонного окна. Убегали столбы, и параллели проводов то подымались, то опускались. Уносились деревья, стога сена и белые хатки. Только горизонт оставался неподвижен. Будто он не подвластен ни времени, ни движению, этот далекий и чистый горизонт.
   Сергей Александрович Мохов еще раз прошелся вдоль путей, взглянул на часы и не очень уверенно направился к вокзалу. Поравнявшись с причудливым кирпичным строением, на котором было написано "Кипяток", он остановился, опять посмотрел на черный циферблат своих часов и долго глядел на смутное свое отражение. Он никуда не спешил. И если бы его спросили, зачем он пришел сюда, не смог бы дать ясного ответа.
   Когда-то он жил в этом городе. Помнил разрушенные его дома и пыльную листву высоких южных тополей. Здесь закончил школу, и воспоминание о выпускном вечере все еще грустно и ласково сжимало сердце. Они пришли на вокзал тогда прямо из школы. Разгоряченные, чуточку хмельные. Куда-то звали уходящие в ночь рельсы, чуть мерцали фиолетово-синие огоньки на путях.
   Родился он в Херсоне, эвакуирован был в Свердловск. Может быть, поэтому и покинул без сожаления тихий украинский городок, в котором прожил три года. Уехал учиться в Москву.
   Переписка с друзьями по школе быстро оборвалась - мальчишкам не до писем. Увлекли, закружили новые привязанности, Растерял, позабыл адреса. Шутка ли! Почти два десятилетия... Целая жизнь.
   Он никого не нашел здесь из тех, с кем хотел повидаться. Все разъехались, разлетелись по огромной стране Исчезли руины. Появились кварталы новых домов. Сгинула толкучка, на пустыре построили стадион (товарищеская встреча между футбольными командами "Шинник" - "СКА" сегодня в 18:30). Карлов замок превратился в краеведческий музей.
   А Юрка? Юрка уехал неизвестно куда. Что поделаешь?..
   Пора домой. К трудам и заботам.
   Но как тревожит душу этот догорающий день! Все ли он сделал для того, чтобы отыскать стертые временем следы?
   Сладковато пахнет разогретый на солнце битум, ослепительный блик чуть дрожит на горячем рельсе и ревет маневровый паровоз на запасном пути.
   Нужно взять билет, съездить в гостиницу за чемоданом, а не ходить тут неведомо зачем. Поезд отправляется в 19:03. Можно успеть перекусить на дорогу... Взять в вагон бутылку минералочки, купить керамическую свистульку сынишке...
   В воздухе уже летает прилипчатый тополиный пух. Пыльный закат пламенеет в стеклах. Время почти не движется. Только в черном циферблате часов появляется и исчезает слегка искаженное отражение немолодого уже человека.
   Сергей Александрович чуть наклонил голову и решительно зашагал к вокзалу. Но у буфета остановился, помедлил немного и толкнул обшарпанную дверь.
   Он взял кружку пива и два бутерброда - с колбасой и сыром. Присел за круглый мраморный столик. На холодной кружке туманный налет. Медленно тает пена. Сергей Александрович немного отпил и отодвинул кружку.
   На холодной кружке туманный налет. Медленно тает пена. Сергей немного отпил и отодвинул кружку.
   - Твой Шкелетик снова загудел в больницу, - сказал Юрка.
   Они сидели в привокзальном буфете. Для Сережи это была первая в жизни кружка пива. Горьковатый, терпко пахнущий хмелем напиток не нравился ему, но он не подавал виду. Пил и попыхивал сигаретой совсем как взрослый.
   - Что с ним?
   - Все то же. Голова, приступы.
   Они помолчали и приложились к кружкам.
   - И охота тебе с ним возиться, - лениво сказал Юрка.
   Охота? При чем тут охота? Но как объяснить это Юрке! Как объяснить...
   - Месяц проваляется, придет к концу четверти. Отстанет по всем предметам, - глядя в окно, сказал Сережа. Там медленно двигался тяжелый состав. На открытых платформах матово поблескивали груды угля.
   - Он не отстанет, - криво улыбнулся Юрка. - Вундеркинд.
   Да, вундеркинд. Ну и что? Это ему не даром дается.
   - Каждый из нас по-своему вундеркинд, - философски сказал Сережа. Просто другой он. Понимаешь? Другой. - Сережа с трудом находил нужные слова.
   Почему ты его не любишь? Почему вы все его не любите? За что? С самого начала настроились против парня. Почему, спрашивается?
   - А чем он, по-твоему, хорош? - вспылил Юрка. - Почему ты один из всего класса с ним дружишь? Больше никто, только ты.
   Сейчас у Юрки противные нахальные глаза. Они и вообще-то не очень скромны, эти голубые бусинки, но сейчас особенно. Неохота откровенничать с человеком, когда у него такой взгляд. Все же пиво крепкое. Забирает. У Сережи слегка шумело в ушах. Он улыбнулся. Не очень-то весело улыбнулся.
   - Пойдем отсюда, здорово паровозами воняет.
   Они поднялись. Вокзальный буфет помещался в вагончике, вкопанном в землю. Там же были касса и диспетчерская. Разрушенный прямым попаданием фугаски вокзал представлял собой аккуратно прибранные развалины. По ту сторону железнодорожного полотна работала камнедробилка. Водопад мелких камней грохотал по металлическому желобу.
   Сошли с перрона и зашагали по мощеной дороге, обсаженной с двух сторон липами. Апрельское солнце и мартовское пиво размаривали. Юра сломал ветку и, ободрав с нее листья, получил длинную и тонкую хворостину. Он щелкал ею себя по ногам и рассматривал небо.
   Не в настроении. Он всегда молчит, когда ему что-то не нравится. И чего он злится?
   - Слушай, Юрко, - нерешительно начал Сережа.
   - Ну? - Юрка встрепенулся.
   Не злится, а ревнует. Ведь он тоже мой друг. Он хороший парень и... умеет держать язык за зубами.
   - Я тебе кое-что расскажу, Юрко, только... Это история сложная... Одним словом, надо молчать, понимаешь?
   Юрка кивнул. У него даже вспыхнули уши от любопытства.
   Сережа некоторой время шел молча. Обдумал, что он может рассказать Юрке. Пожалуй, все... Только об одном придется молчать.
   - Ты помнишь, как его к нам в класс привели? - спросил он.
   Юра улыбнулся. Как не помнить?
   - У нас над ним любят подшучивать, - сказал Сережа, - наши мужички не очень-то народ соображающий. А зря. Сашка интересный человек. - И опять замолк.
   Они шли сначала по булыжнику, затем по асфальту. Аллея лип кончилась, потянулись городские развалины. По обеим сторонам дороги торчали холмы щебня и голые стены, сквозь которые был виден горизонт, скрученная проволока, смятые, как вареные макаронины, рельсы. Время вершило свой однообразный уравнивающий суд. Лес наступал на развалины - и побеждал. Первая зелень распустилась именно здесь, на щербатых холмах войны.
   Весна только еще начиналась, но все деревья уже были усеяны крохотными листочками. А через месяц городок утонет в пыльной листве. В степных краях, где родился Сережа, такого не было, листва там редкая, с восковым налетом, будто искусственная.
   - Так что ты хотел сказать о Сашке? - нетерпеливо спросил Юра.
   - Несправедливы мы к нему. Когда Алексей Иванович его привел, он сразу не понравился нашим. И с тех пор пошло...
   Когда Алексей Иванович ввел в класс нового ученика, тот поразил всех своей худобой и бледностью. Мальчишки настороженно молчали, и Алексей Иванович сказал:
   - Вот ваш новый товарищ, его зовут Саша.
   Зашумели, загалдели, и вдруг кто-то сказал:
   - Шкелетик прибыл.
   Алексей Иванович, очевидно, не расслышал, на лице Саши тоже ничего не отразилось. Было непонятно, видит ли он то, что находится перед ним. Было непонятно, слышит ли он то, что произносится рядом с ним. Это был непонятный мальчик. Отсутствующее выражение его лица беспокоило учителей и вызывало насмешки учеников. "Шкелетик" - это не самое худшее прозвище, придуманное изобретательными ребятами.
   - А ты знаешь, что Саша с отцом был в концлагере у фашистов? Отец погиб, а он выжил. Чудом выжил.
   - Вот как? - сказал Юрка. - Ну и что?
   - Ну, знаешь!
   Для него это ничего не значит. Тек, пустячок. Был или не был, неважно. Посмотрел бы я на тебя, каким бы ты стал после Освенцима.
   - Поэтому он и стал такой, - заключил Сережа.
   - Какой такой? - ухмыльнулся Юра.
   - Ну... больной и странный немножко. А наши этого не понимают. Даже учителя некоторые. Не любят его. А за что?
   - Слишком умничает. Много из себя воображает. Генчик прямо ему сказал, что он выскочка. Разве неправда?
   - Неправда. Сашка и впрямь умный. Он хочет до всего сам докопаться, он не такой, как все остальные, он... - Сережа подумал и заключил: - А Генчик сволочь. Фашист.
   - Нет. Генчик самый умный. Он еще при панской Польше в университете преподавал. Его работы и за границей известны.
   - Что же он сейчас школьным учителем стал? - насмешливо спросил Сережа. - Не признают его талантов? Или с немцами путался?
   - Он сам не хочет. Он дома работает.
   Сережа недоверчиво покачал головой. Юрка загорячился.
   - Не веришь? Я сам видел. Мы прошлый год в Карловом замке яблоки воровали, и я заглянул в окно на втором этаже...
   - Генчик живет в Карловом замке?
   - Ну да. И в комнате у него я видел приборы какие-то, колбы, ну чисто наш физический кабинет.
   - Все равно он сволочь, - твердо заключил Сережа. - И, наверное, с бандеровцами связан. В таком месте живет, не может быть, чтобы лесные гости к нему не захаживали.
   - Ну, об этом оперативники лучше знают, чем мы с тобой. Во всяком случае до сих пор его не забрали.
   - Потому что не накрыли. Может, он нужен им как приманка. Посмотришь, еще накроют. Генчик фашист, помяни мое слово. Я фашиста за сто шагов чую. Недаром мой отец четыре года в плену провел. А Сашку Генчик ненавидит за то, что еврей. Знаешь, как фашиста на чистую воду вывести? Столкни его с умным евреем. Одолеть он его в честном споре не сможет и сразу начинает за пистолет хвататься. А стрелять сейчас нельзя. Вот почему Генчик не любит Сашку.
   - Нет, - сухо сказал Юрка. - Генчик настоящий ученый. Он показухи и хвастовства не любит. А Сашка, неважно, еврей он или нет, всегда на первое место лезет. Поэтому Генчик его осаживает. Не понимаю, почему ты со своим Сашкой, как с писаной торбой, носишься?
   Сережа насупился.
   - Он мой товарищ, да и твой тоже. С ним интересно. А Генчик... С девяти до трех он учитель физики средней школы, а вот хотел бы я знать, чем он занимается с пяти вечера и до девяти утра.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Ничего. Я уверен, что этот фашист связан с бандеровцами. И места лучше, чем Карлов замок, для этого вряд ли найдешь.
   Юра нахмурился. Он отвернулся и сплюнул.
   - Ерунда) Но если хочешь, мы можем проверить. Подсмотрим, что делает Генчик по вечерам и даже ночью. Не сробеешь? Я Карлов замок знаю.
   У Сережи перехватило дыхание.
   Вот оно что! Это интересно. Скучноватый субботний день наполнился гремящими звуками. Ревели сирены, взрывались гранаты, рассыпались пулеметные очереди.
   - Что ж, давай. Можно попробовать.
   Юра испытующе посмотрел на него.
   - Ты не бойся, мы не с пустыми руками пойдем. У меня есть "вальтер".
   У него есть "вальтер"! Да, конечно, Сережа сам сколько раз держал в руках эту замечательную штуку. Темная вороненая сталь с голубыми дымящимися разводами, рифленая рукоятка - именное оружие какого-то фрица. Юрка откопал его возле сгоревшего "Тигра".
   - А патроны есть? У тебя же не было патронов?
   - Достанем.
   Они помолчали.
   - Зачем нам это нужно? Ведь никто спасибо не скажет, а если узнают про оружие, здорово погореть можно, - Сережа задумчиво чертил на земле замысловатые узоры.
   - Как знаешь, - Юрка встал со скамейки. - Я пойду, мне отец велел быть дома, дрова рубить надо. А ты куда сейчас?
   - Зайду Сашку проведаю. Как он и что. Может, ему чего надо.
   - Ладно. Бывай. - Юра ушел, насвистывая песенку.
   Сережа долго смотрел ему вслед. "И пока за туманами видеть мог паренек, - подпевал он про себя уходящей мелодии, - на окошке на девичьем все горел огонек..."
   В больнице Саши не было. Сестра сказала, что он провел у них всю ночь, утром ему сделали укол и он ушел домой.
   Сережа пошел на Здолбунивскую, где в маленьком полуразвалившемся от старости домике жил Саша со своей теткой Зосей. Впрочем, какая она ему тетка? Так, старая знакомая отца, которая из жалости приютила сироту. Приют этот был для Саши тяжелым испытанием. Тетка Зося пила. В свободное от работы время она заливала неудавшуюся жизнь самогоном.
   Саша спал, накрыв лицо "Занимательной арифметикой" Перельмана.
   Сережа присел на краешек колченогого венского стула и огляделся. Ну и конура! Маленькое окошко выходит в огород, сквозь пыльные стекла видны скучные небрежно вскопанные грядки.
   В комнате всего и мебели, что никелированная кровать с отвинченными шариками, стол, кухонный шкаф да два стула. Рисование обои давно стерлись, и на Сережу глядели угрожающие лиловые пятна. Воздух затхлый, нежилой.
   Сережа прошелся по комнате. На столе аккуратной стопкой лежат учебники. В открытой тетрадке размашистым Сашиным почерком написано: "Упражнение N..."
   Ящик стола выдвинут, и в нем Сережа увидел темную старинную шкатулку. Интересно! Сашка никогда не показывал ее. Сережа знал все Сашкино барахло: коллекцию карманных фонарей, набор радиоламп к немецкому приемнику, оккупационные марки, цветные фотографии прибалтийского курорта, серую монету в 10 пфеннигов и несколько автоматных гильз. Но шкатулки раньше не было. Никогда Сережа не видел у него шкатулки. Или он до сих пор ее прятал, или недавно достал. Вряд ли он мог ее купить: на тети Зосины гроши не развернешься. Скорей всего кто-то подарил ему эту красивую штуковину.
   Сережа приподнял крышку. Изнутри на ней была наклеена фотография немолодого мужчины с печальными глазами, на дне лежало... Что это может быть? Два черных полированных диска, скрепленных дужкой посредине и с проволочками по бокам.
   Сережа извлек странную штуковину. Похоже на очки. Очки для слепых.
   Сережа повертел их в руках, посмотрел на свет и поднес к глазам. Самые обычные темные очки! Он отвернулся от окна и уставился в темный угол. И тогда ему показалось, что он смотрит сквозь темное стекло на ярко освещенный киноэкран, где только что демонстрировался интересный фильм и внезапно оборвалась лента. Яркие точки и полосы прыгали, образуя причудливые узоры и разгорались все сильнее, сильнее... Грязные обои едва проглядывали сквозь это неожиданное сияние.
   - Ты что, обалдел!
   Разъяренный Саша сорвал диски с Сережиного носа и спрятал их в шкатулку. Руки у него тряслись.
   Сережа смущенно потер переносицу.
   - Что это за штука, Саша?
   - Что! Что! Не твоего ума дело. Как ты вошел"!
   Он постепенно успокоился и аккуратно уложил очки в шкатулку. Сережа недоуменно глядел на его худую спину с острыми лопатками и тонкие голые ноги.
   Чего он так разволновался? Что-то здесь неладно...
   - Дверь не заперта, вот я и вошел.
   - У этой пьяной дурехи все нараспашку. И душа, и двери, - сердито сказал Саша. Он забрался под одеяло и сурово посмотрел на Сережу. Потом улыбнулся.
   - Садись. Не обижайся, что я так... Ты меня напугал. Эта штука опасная... Что делал?
   - С Юркой ходил на вокзал пиво пить... Как здоровье?
   - Да ничего. Как обычно. Думал, будет хуже, но сразу после укола очухался и отпросился домой. Не люблю больницу. Что нового в школе?
   - Ничего особенного. Алексей Иванович велел узнать, что с тобой...
   Они перекинулись еще несколькими фразами, но разговор явно не клеился. Сережа через силу выдавливал из себя слова. Саша внимательно посмотрел на него. Сережа хорошо знал этот взгляд. Еще тогда, в первый раз, он поразил Сережу своей неподвижной безучастностью к внешнему миру. Только позже Сережа понял, что поверхностное равнодушие скрывало крайнюю уязвимость.
   - Слишком много хочешь знать, дружище, - сказал Саша.
   И Сережа вспомнил, что в первый же день Саша подошел к нему и сказал что-то очень похожее. Он сказал: "Хочешь поговорить со мной, дружище?" И Сережа ответил тогда так же, как и сейчас.
   - Да, хочу.
   Саша улыбнулся и, заложив руки под голову, сказал:
   - Притащи-ка из кухни чайник и чашку для себя.
   Сережа прихлебывал холодный чай из кружки с обломанным краем, Саша пил из помутневшего от времени граненого стакана.
   Сереже показалось, что он не хочет рассказывать.
   Но когда они покончили с чаем, Саша подобрал колени, уставился на лиловое пятно обоев и вдруг рассмеялся.
   - Ты знаешь, с этой штукой, которую ты только что держал в руках, у меня связано очень многое... Если все рассказать...
   Он снова замолк.
   - Я об этом ни с кем не говорил. Почти ни с кем. Один раз пытался, но мне не поверили, и я с тех пор - ни-ко-му. Ни слова. А хочется... Только смотри - молчание. Даже Юрке. Понимаешь?
   - Ну?! - сказал Сережа.
   - Да, молчать ты умеешь. Я знаю, что ты умеешь молчать. А я вот не умею. Мне бы и сейчас помолчать... ну да все равно. Расскажу-ка я тебе одну сказочку...
   - Сказку я тебе сам расскажу, - сердито сказал Сережа.
   - Это будет очень страшная сказка, - улыбнулся Саша.
   - Мы сегодня с Юркой повешенного бандеровца видели.
   - Э-э, - махнул рукой Саша, - я видел сотни повешенных.
   - Юрка в первый раз увидел.
   - Юрка хороший парень, - сказал Саша, - но ему еще до многого придется доходить. Ну ладно. Так хочешь слушать сказку-быль?
   - Сам знаешь, что хочу. Чего спрашивать?
   Саша опять улыбнулся, совсем как мудрый старик.
   - Время. Что есть время? По метрике я старше тебя на три года. А по-настоящему - на тридцать три. Ну так вот...
   Лицо его стало серьезным и печальным. Сереже вдруг вспомнилась фотография внутри шкатулки.
   - Дело было так. В одной каменоломне, где работали заключенные концлагеря, упал человек.
   - Разве в Освенциме были каменоломни? - удивился Сережа. - Я читал, что...
   - Кто тебе сказал, что это было в Освенциме? В великой Германии было много разных хороших мест, куда могли упрятать неарийцев. Итак, человек упал. Упал и скатился по склону. Так бывает, когда человек слаб, как ребенок, когда его часто бьют и он живет в напряженном ожидании смерти. Когда он уже почти потерял все человеческое, он фактически труп, который едва способен переставлять ноги, а его принуждают делать работу большого крепкого здорового мужчины. Кстати, большинство входящих в газовые камеры были именно такие, потерявшие человеческий облик полутрупы-полулюди. Для многих смерть стала избавлением от страданий. Ну ладно... Человек упал, и капо не забил его до смерти, и начальник команды не заметил, и часовой не выстрелил. Человек получил возможность пролежать несколько минут на куче щебня, в углублении скалы, скрытый от лучей палящего солнца. Потом он мне рассказывал, что, открыв глаза, сразу увидел это.
   - Что это?..
   Саша посмотрел на него.
   - Не перебивай. Я рассказываю сказку-быль. Догадывайся сам. Сходи-ка на кухню. Еще чайку хочется.
   Сережа быстро поставил чайник и вернулся. Саша продолжал свой рассказ.
   - Оно ослепило его. Ему показалось, что он смотрит на солнце. В действительности он лежал, уткнувшись носом в черный блестящий кусок породы. Человек ощупал его и отодвинул от себя, перевернулся на бок и снова посмотрел. Теперь оно не ослепляло его. Порода эта выглядела, как антрацит. Холодный металлический блеск, тонкая радужная пленка, сложная паутина поверхностных трещин. И в то же время она походила на друзу плотно сросшихся кристаллов, на их гранях сверкало солнце, далекое безжалостное солнце сорок четвертого года... Человек рассматривал неведомый минерал и ждал, когда прозвучит выстрел. Впрочем, он знал, что не услышит, как прозвучит смертный выстрел.
   Но выстрела не было, и человек встал. Он подтянул ноги, опираясь на локти, приподнялся. А потом и выпрямился во весь рост, как и подобает человеку. И, пошатываясь, пополз вверх, туда, где его ждала смерть.
   А вечером, когда рабочая команда вернулась в свои бараки и после проверки разошлась по блокам, человек обнаружил, что нашел удивительный минерал. Он сразу понял это. Человек этот был геолог, и не существовало для него немых камней. Каждый камень сверкал и звучал для него по-своему. Он умел различать немую музыку камня. Но мелодия черных кристаллов была ему незнакома. Он услышал сильные красивые звуки, он услышал большую, как мир, музыку, но инструментовка ее была ему непонятна. Голод, страх смерти, болезни и надругательства не убили в нем желания знать, Желание знать в нем было всегда не меньше желания жить. Он и жил для того, чтобы знать.
   Человек нашел себе игрушку, и она согревала его душу, как греет душу мальчишки выигранный в расшибалочку пятак. В долгие безрадостные вечера и ночи, лежа на голых неструганых нарах, человек ощупывал минерал руками и вспоминал... Он вспоминал те сотни и тысячи образцов, которые когда-то ощупывали его пальцы. Тупая тоска и безысходное отчаяние отступали под натиском воспоминаний, разгорался тусклый огонек надежды и веры... Минерал расслоился на несколько пластинок, и однажды человек заметил странное явление. Минерал начинал светиться, если его приближали к глазам! Накрыв глаза пластинками, человек лежал в темноте, где ворочались, кашляли, хрипели и умирали люди, а перед его глазами сверкал ослепительный солнечный свет. Просто свет в его чистом виде, свет и больше ничего, но и это было чудо!
   Еще одно удивительное свойство черного минерала обнаружил человек. Он светился только в темноте или в тени, на ярком солнце свечение меркло, и человек видел окружавший его печальный мир, как в темном стекле.
   Человек не разгадал тайны черных пластинок. Он решил их использовать. От яркого летнего солнца, от страшной известковой пыли каменоломен у заключенных гноились глаза, они слепли и попадали в газовую камеру. Человек сделал себе очки и надел их. К нему подошел капо и остановился напротив него, закрыв собой солнце. У этого убийцы была увесистая дубинка, которой он заколотил насмерть не одного заключенного. Человек стоял и ждал удара. Возможно, последнего удара. И тогда к нему в сердце хлынула лютая ненависть. Ненависть к палачам, истязателям детей и старцев. Ненависть ко всему, что обозначалось словом фашист. Ненависть ко всем тем, о ком знал, читал и чьи портреты видел в газетах и журналах. Человека душила ненависть. Она была стопроцентная, чистая, освобожденная от нерешительности или колебаний.
   Но человек стоял неподвижно и ждал удара. Он не мог даже пошевелиться и уж, конечно, не мог нанести смертельного удара своему истязателю. Ярость бушевала только в его голове и сердце.
   Сквозь черные пластины, как через толщу океанской воды, он видел темную фигуру капо. Рука с палкой взлетела вверх... сейчас! смерть! Но неожиданно удар получился слабый, нерешительный. Очки слетели с носа, упали на камень, от них откололся кусочек, это и теперь заметно... а человек остался стоять. Зато капо схватился за грудь, задохнулся и выронил палку. Несколько секунд этот зверь, эта горилла, тряс головой, словно избавляясь от навязчивого кошмара, потом повернулся и, пошатываясь, поплелся прочь.
   А на другой день человек узнал, что капо умер. Конечно, этот капо был маловажной фигурой в блоке, он мог умереть от чего угодно и как угодно, но, когда за несколько часов скончался и штурмфюрер войск СС Отто Шромм, человек задумался. Дело в том, что человек и на Отто Шромма посмотрел сквозь черные очки. Штурмфюрер выходил из блока, и человек увидел его жирный затылок в нескольких шагах от себя. Секунды ненависти было достаточно, чтобы, охнув, эсэсовец схватился за затылок и застыл как вкопанный. Сопровождавший Шромма холуй отволок эсэсовца в штаб. К вечеру штурмфюрер испустил дух. Сдох.
   Тогда человек понял, что у него есть оружие. Он мог убивать ненавистью. Ненавистью, которая стала целью и смыслом его существования...
   Саша откинулся на подушку и вяло улыбнулся:
   - Ну, как сказочка?
   - Жаль, что это только сказочка, - тихо сказал Сережа. - Что же дальше?
   - Да, жаль. Человек, то есть... впрочем, пусть будет человек. Человек начал мстить. Не было для эсэсовцев страшнее лагеря, чем тот, где находился этот человек. Фашисты умирали от мгновенного кровоизлияния в мозг, паралича, менингита. К сожалению, это не могло долго продолжаться. Очки действовали на близком расстоянии, и для каждого "выстрела" человеку приходилось неимоверно напрягаться. Его силы были на исходе, он чувствовал, что малейшая неосторожность выдаст его и погубит чудесную находку. На выручку пришел случай, и человеку удалось связаться с подпольной группой сопротивления, действовавшей в лагере. Одним словом, с помощью черных очков семь человек бежали и скрылись а предгорьях Карпат. Среди них был и этот человек.
   - А как очки оказались у тебя?
   - Очень просто. Мой отец был один из семерых беглецов.
   - И что же дальше? - нетерпеливо спросил Сережа.
   Саша молчал, на бледное лицо легли голубые тени. Оно казалось прозрачным и чистым, как фарфоровое.
   - Я очень устал, Сережа, доскажу в другой раз, - он закрыл глаза.
   Сережа осторожно встал. Что ж, надо уходить. Больняга этот Сашка... Какой у него жалкий, несчастный вид. Сережа покачал головой и выскользнул из комнаты.
   На улице он вдохнул чистого весеннего воздуха. А что если у Сашки и впрямь те очки, которые убивали фашистов? Было бы здорово...
   Этот Карлов замок так похож на замок, как я на средневекового рыцаря.
   Сережа стоял на валу и смотрел вниз. Перед ним лежало болотистое поле, поросшее молодой травой. По ту сторону луга тянулась развалившаяся каменная ограда. За оградой - сад и двухэтажный старый домик. "Замком" его прозвали за островерхую черепичную крышу, увенчанную тонким высоким шпилем.