Емец Дмитрий. Мефодий Буслаев. Лёд И Пламя Тартара

   – А что, такая уж большая разница?
   – Колоссальная. Радостная женщина по определению не может быть глупой. Даже если бегает босиком под дождем, ест снег и бросается книгами... И потом кто тебе сказал, что ты глупая?
   – Опять двадцать пять! Ты можешь все стрелки не переводить на меня? Есть такое слово «абстракция», – сказал Ирка.
   – А есть такое понятие – «долгое динамо». Девушка не говорит ни «да», ни «нет», но и не отпускает тебя.
   Ирка оскорбилась.
   – Это я тебя не отпускаю? Антигон, открой дверь!
   – Я не нанимался двери открывать! – сердито отвечал кикимор.
   – Антигон, сейчас схлопочешь! – крикнула Ирка.
   – Ага, дождешься тут, как же! Поцелуи одни. Хоть бы пинок разик дала, а то не допросишься. Те валькирии, которые думающие, они небось каждый день своих оруженосцев по мордасам утюжат! Заботятся, значит, чтобы все путем! – проворчал кикимор, плевком в пространство показывая, что он думает по этому поводу.
   – Так тебя целуют? Старик, как бы я хотел оказаться на твоем месте! – воскликнул Багров.
   Ирка смутилась. Она в самом деле нередко бросалась тискать и целовать Антигона, когда ей бывало весело. Уж очень потешно он ругался и отбивался.
   Кикимор хмуро уставился на Багрова. Уступать ему свое место он явно не собирался.
   – Мечтать не вредно. Мечтать опасно, – резонно отвечал Антигон.
   Ирке за это захотелось расцеловать его снова. Видя, что против него ополчилась не только Ирка, но и Антигон, Багров вспылил.
   – Знаешь, валькирия, чего ты действительно хочешь?
   – Ну и чего?
   – Ты просто хочешь быть несчастной со своим идиотом Мефом! У тебя на лице написано: счастливой не буду, но страдать умею со вкусом. Прям хоть табличку вешай: «Копаюсь в себе совковой лопатой! Не справляюсь с объемом работ! Срочно пришлите экскаватор!»
   Ирка выслушала его спокойно, почти не изменившись в лице, но холодная вода в ее чашке вдруг закипела. Матвей слишком поздно понял, какую допустил ошибку. Нельзя судить внутренний мир женщины по мужским законам, исходя из банальной логики. То, что сшито иглой Евы, не ковыряют отверткой Адама. Через внутренний мир женщины можно перешагнуть, можно не принять его во внимание, можно даже разбить его вместе с сердцем – женщина все простит, но вот издеваться над ним не следует.
   – Багров, я сто раз тебе говорила! Сейчас я не люблю никого.
   Багров посмотрел на Ирку с недоверием, как на цыганку, которая, подув на вашу денежку, чтобы снять с нее сглаз, спрятала ее в свой карман.
   – Не верю! Типичный самообман! Часто так называемая утрата чувств – просто проявление временной усталости, – заявил он.
   Не исключено, что они поссорились бы – не в первый, кстати, раз, но тут в люк настойчиво постучали. Ирка, которая никого не ждала, начала удивленно привставать, но Багров опередил ее.
   – Сиди, я сам!
   Он взялся за скобу и потянул люк на себя.
   – Доброго здоровьица! – услышала Ирка вкрадчивый старушечий голосок.
   Багров выглянул и невольно сделал шаг назад.
   – Мамзелькина! – сказал он.
   В «Приют валькирий», озираясь, вскарабкалась сухонькая старушка. Надо отдать ей должное, не всякая бы в ее возрасте забралась по канату. Однако Аида Плаховна не только влезла, но и не рассталась со своим зачехленным орудием. Даже запыхавшейся не выглядела. Если и пыхтела, то больше из кокетства.
   – Вы как, по работе или так? – сурово поинтересовался Багров.
   Мамзелькина остро взглянула на него запавшими глазками и погрозила сухим пальцем.
   – Ох не любишь ты меня, некромаг! Не любишь!
   – А за что вас любить?
   Аида Плаховна пожевала пустыми челюстями. Вопрос, заданный в лоб, похоже, ее озадачил.
   – Так вот некоторые ж любят. Чимоданов вон, как прихожу, раз по тридцать здоровается. Да и Ната туда же...
   – Это они подлизываются. Думают, что пощадите, когда время придет! – сказал Матвей.
   Аида Плаховна посмотрела на него с особенным интересом.
   – А что, милок, думаешь, не пощажу? – спросила она.
   – Надо будет – не пощадите... Раз детей и женщин убиваете, влюбленных разлучаете, какой может быть разговор? – сказал Багров.
   Мамзелькина слегка смутилась и пробормотала что-то про разнарядку и что вечно все равно жить не будешь.
   – А войны? Сколько вы на них народу укладываете... – продолжал Багров.
   Но Аида Плаховна уже оправилась. В этом вопросе она, видимо, твердо стояла на ногах.
   – И, родной! На войнах и без меня справляются. Кишки выпускать – дело нехитрое. Иной раз только по полю пройдешься, чикнешь кого из раненых косой, чтоб не мучились зря. А так я ж больше по болезням, да по несчастным случаям... Так не любишь? – снова спросила она у Багрова.
   – Не люблю.
   – Ты уж хоть бы скрывал, что не любишь. А, некромаг?
   Поняв, что его дразнят, Багров демонстративно отвернулся. Аида Плаховна меленько захихикала, точно загремела мелочью в стаканчике.
   – Выпить есть? – спросила она.
   – А что, уже нигде не угощают? Так на похороны сходите! – брякнул Багров.
   Хихиканье Аиды Плаховны стало несколько
   натянутым. Такие шутки она совсем не любила. Тут можно было увлечься и заиграться.
   – У меня, кажется, есть бутылка пива, – сказала Ирка, спеша к Матвею на помощь.
   Аида Плаховна насмешливо протянула руку. Бутылка прыгнула ей в ладонь. Мамзелькина поглядела на криво нахлобученную пробку и, ухмыльнувшись, поинтересовалась:
   – Когда открывала?
   – Неделю назад, – сказала Ирка.
   – И меня угощаешь? Эх, молодая-зеленая... Сама-то пила?
   – Пыталась. Ничего другого не было. Даже воды. Только пиво и подсолнечное масло. Пришлось выбирать из двух зол меньшее, – стала оправдываться Ирка.
   Багров удивленно уставился на нее. Ирка покраснела и принялась объяснять, что пиво приволок Антигон. Учитывая, что магазин он посещал ночью и через окно, набор продуктов был хаотичный. Мародерствующий кикимор вслепую загребал все, на что натыкалась рука. В результате одной жидкости для мытья посуды оказалось около десяти бутылок. Столько же упаковок с зубной пастой и мыла. Видимо, ночной рейд Антигона поначалу пролегал через хозяйственный отдел. В результате весь его пыл там и остался. Зато продуктов кот наплакал – коробка вафель в шоколаде, банок тридцать кукурузы, четыре банки тушенки и полусъедобные каши для отсутствующей микроволновки.
   Поступок Антигона, аморальный с точки зрения света, оправдывался тем, что кикимор начертил на просыпанном сахаре руну, известную в Эдеме как «руна приятных неожиданностей». В результате у директора магазина за одну ночь на лысой голове выросли русые кудри. Никто из знавших его прежде до конца жизни так и не поверил, что они настоящие. Его заместительница, дама бальзаковского возраста и борцовской наружности, вышла замуж за скромного и застенчивого миллионера, который, будучи человеком демократичным, зашел в магазин купить сухой корм для кота. Учитывая, что украденные Антигоном вафли были скверные, а кукуруза напоминала вкусом рыбьи глаза, можно было считать, что кикимор заплатил больше, чем получил.
   – Ладно, котята мои неутепленные! Мы люди не гордые. Не дают, так свое выпьем, – великодушно сказала Аида Плаховна.
   Мамзелькина театрально вздохнула и извлекла из воздуха большую бутыль с золотисто-желтым содержимым, на дне которой, точно обнимая красный перец, свернулась ящерица.
   – Не медовушка, конечно, зато из самой Мексики. И там тоже люди умирают, – сказала Аида Плаховна, целуя ящерку через стекло.
   Налила. Выпила. Пока она пила, Ирка с Матвеем переглянулись. Оба чувствовали, что старушка притащилась неспроста.
   – Кстати про похороны, – сказала Мамзелькина, что-то припоминая. – Была я тут недавно на одних. Хоронили водителя кладбищенского автобуса. Он был человек одинокий. Присутствовали в основном коллеги. Один из них хорошо сказал: «Всю жизнь, Вася, ты возил других. Теперь вот везут тебя». Душевно, правда?
   Аида Плаховна некоторое время прождала реакции и обиженно вытерла губы.
   – А где смех, некромаг?
   – Мне не смешно. Зачем вы пришли? Чтобы рассказать эту историю?
   Мамзелькина улыбнулась одними губами и подошла к Матвею совсем близко. Багров побледнел, но не отстранился. Аида Плаховна положила руки ему на плечи.
   – Красивый браслет, некромаг. Ты его никогда не снимаешь, не так ли? – сказала она с неуловимой угрозой.
   Багров невольно взглянул вниз. Мамзелькина именно этого и добивалась. Сухими пальцами она быстро коснулась макушки Матвея. В тот же миг Багров мешком осел на пол. Глаза его закатились. Ирка рванулась к нему, опустилась на колени, а затем вскочила и надвинулась на Мамзелькину.
   – Спокойно, валькирия! Спокойно! Он жив и здоров. Некромаги вообще не болеют.
   – Но зачем вы?..
   – Я хочу поговорить с тобой наедине, без посторонних ушей. Можно было попросить его выйти, а можно... – Аида Плаховна выразительно посмотрела на Антигона. Тот правильно истолковал ее взгляд и ласточкой нырнул в открытый люк.
   – Сообразительный. Люблю сообразительных. Правда, по большому счету, дохнут они так же часто, как и совсем тупые, – оценила Мамзелькина.
   Она опустилась на деревянную лавку и поманила к себе Ирку. Та подошла, ощущая ватную слабость в ногах и злясь на себя за это. Аида Плаховна, усмехаясь, читала ее лицо как книгу. Умные маленькие глазки деловито поблескивали.
   – Расслабься, душа моя! Думай что хочешь, да только симпатична ты мне. Да и виновата я перед тобой чуток, – сказала Аида Плаховна.
   – Виноваты? Почему виноваты? – непонимающе переспросила Ирка.
   Мамзелькина кивнула и налила себе еще стаканчик. Ее сухонький носик немного разбух. Щечки стали малиновыми. Впрочем, на четкости голоса это никак не сказалось.
   – Чего греха таить, родителей-то твоих я чикнула, – сказала она спокойно.
   Ирка пошатнулась. Потолок стал наплывать. Должно быть, на мгновение ее сознание померкло, потому что Ирка вдруг поняла, что сидит на полу у ног Плаховны и с ненавистью смотрит на нее снизу вверх.
   – Злишься на меня? Это уж как хочешь. Мне не привыкать, – сказала Мамзелькина.
   – Вы помните моих родителей? – услышала Ирка свой ломкий голос.
   – И, милая, я все помню. Сколько их было, а все здесь сидят, голубки мои белые. Всех с собой ношу, – Мамзелькина назидательно коснулась центра лба. – К тому же тут и случай особый вышел. Сколько работаю, никогда такого не было.
   – Особый?
   Мамзелькина пожевала губами. Учитывая, что рот ее был давно пуст, губы висели тряпочками, изрезанные множеством морщин и складок
   – Я ить, сладкая моя, тогда, признаться, на всех троих разнарядочку получила. На родителя твоего, на мать, да и на тебя, болезную. Все у меня в списочке были, как сейчас помню.
   – На меня?
   – Да, солнце мое. Ну дело тут ясное. Есть работа – надо делать. Машину-то вашу я на встречную полосу выкинула, а там косой дело доделала. Чик-чик! Не привыкать.
   Аида Плаховна сообщила это как нечто вполне заурядное. Ну было, чего ж теперь? Припоминала подробности и качала головой. Ирка смотрела на нее, как раненый, лишенный способности сопротивляться олень смотрит на охотника, неторопливо достающего нож.
   – Так вот, родная, штука какая. Родители твои, как пчелки, сразу отлетели! А тебя моя коса не взяла! Два раза я тебя била и оба раза не взяла! – в голосе Плаховны прозвучало суеверное удивление.
   Ирка молчала. Слушала.
   – Вовек такого не было, – продолжала изумляться Мамзелькина. – Обычно и касаться не нужно. Так, снял чехольчик, провел перед глазами и закатилось солнышко. Какой бы ни был гигант. Один лишь раз увидеть мою косу надо. А если чикнуть, так и царапины довольно. А ты-то, ребенок малый, и глазками на нее смотрела и ударила я тебя дважды... Нет, думаю, неспроста это. Не моя ты. Запомнила я тебя до поры до времени и исчезла. Все эти годы, признаться, нет-нет, а тебя навещу. Посмотрю на спящую, полюбуюсь, одеяло поправлю, чтобы с окошка холодом не тянуло.
   Мамзелькина, видно, ожидала, что Ирка будет восхищаться ее нравственными качествами. Голос ее звучал немного обиженно. Ирка вспомнила удивленные лица хирургов, которые даже много лет спустя не понимали, как она вообще могла выжить.
   – Так мои шрамы на спине от косы? – спросила она.
   Мамзелькина кивнула и несильно стукнула своим сельскохозяйственным орудием по доскам пола. Под брезентом звякнуло. Это был тихий и отвратительный звук. По лицу лежащего на полу Багрова прошла судорога.
   – Да, голубка моя, от нее. Вот такая вот у меня вина перед тобой. Ты уж прости старушку! – сказала Мамзелькина очень просто, будто вина ее была только в том, что она без спросу взяла со стола пятачок.
   Ирка молча отвернулась. Простить она не могла. Но и ненавидела почему-то не так сильно, как сама того ожидала. Все стало ей вдруг безразлично. Она понимала, что апатия – следствие шока. Потом она не раз и не два еще вспомнит об этом.
   – Уходите! – сказала она. Мамзелькина чуть склонила голову набок.
   – Так не прощаешь, значит? – поинтересовалась она без обиды и удивления. – Ну да дело твое. Я ить на колени вставать не буду. На мне за века-то эти столько вины налипло, что лишь на коленях и ползать. Я ить, зорька моя светлая, много раз думала, почему коса моя тебя не взяла. Только уж когда валькирией ты стала, вроде как забрезжило что-то. Правда, не до конца.
   – Замолчите!
   Аида Плаховна укоризненно поджала губы.
   – Скажу – так и замолчу. Я ить не так часто и рот открываю. Труд у меня молчаливый. Я вот что смекнуть не могу: почему коса тебя не взяла, если защиты на тебе тогда никакой не было? Ни шлема, ни копья, ни магии врожденной, как у кого иного. Знать, отмечена ты была с младенчества. Отмаливали тебя там-то.
   Говоря так, Мамзелькина зорко наблюдала за лицом Ирки, точно пыталась получить подсказку и понять, знает ли сама Ирка ответ: в чем ее сила. Ирка слушала ее отрешенно. Утолять любопытство Мамзелькиной у нее не было ни малейшего желания. Да и что она могла бы сказать: мол, свет предвидел, что я стану валькирией, и защитил меня? Плаховна была не дура. До такой версии она допиликала бы и сама.
   Видно, поняв, что ответа нет и у самой Ирки, Мамзелькина притушила взгляд.
   – Ну, на нет и суда нет. Ты, голубка моя, послушай, что я тебе скажу и хорошенько запомни. Не послушаешь меня – пожалеешь!
   – Зачем?
   – А затем, что окажу я тебе услугу. Оно, может, и должок-то мой если не сравняется, так чуть меньше станет.
   – Какую услугу? – вяло спросила Ирка.
   Ей ничего не хотелось. Она смотрела на жука, который полз по деревянному полу к ее ноге. Не дополз немного и нырнул под доски. Под полом вагончика было сыро. Мох, подгнивающее дерево. Самое место для жуков.
   – Мне, родная моя, будущее открыто. Не то чтобы совсем, да только порой у меня словно окошко туда открывается. Веришь? – сказала Мамзелькина.
   Ирка пожала плечами.
   – Допустим, верю. Что из того?
   – Возьми банку какую захочешь, налей воды до половины, и пусть у тебя вода все время в комнате стоит, – продолжала Мамзелькина. – Придут к тебе скоро. Говорить с тобой будут, пугать тебя будут. Ты нет-нет, а на воду посмотри. Если зарябила вода – значит, солгали тебе. Если не зарябила – значит, правду сказали. Запомнила?
   Ирка на мгновение закрыла глаза.
   – А еще предложение тебе сделают, голубка. Какое именно – не знаю. Ты от предложения не отказывайся и совесть свою подальше заткни, если бунтовать будет. Там уж сама сообразишь, что к чему. Да только требуй, чтобы тебе дали перчатку с левой руки. С правой не бери... И клятв, смотри, никаких не давай! Говори, мол, подумаю, а там как карта ляжет.
   – А что за предложение? И кто придет? – спросила Ирка.
   Мамзелькина встала с лавки, опираясь на косу. Маленькая, согнутая, пугающе бодрая.
   – Того я и сама не знаю. За что купила – за то и продаю. Прощай, голубка!.. О, некромаг наш прочухался! С добрым утречком, молодой и суровый! Ты на меня, старушку, зла-то не держи.
   Ирка оглянулась на Багрова и увидела, что тот, действительно, открыл глаза и недоумевающе моргает, пытаясь понять, где он и что с ним. Когда Ирка вновь повернулась к Аиде Плаховне, той уже не было. Лишь похоронный звон ее косы висел в воздухе.
 
 

Мефодий Буслаев. Лёд и пламя Тартара

 

Глава 3

ЗАГЛОТ

 
   «Будь патриотом! Убей персидского кота! Купи сибирского!»
    Социальная реклама мрака
 
   Пока Меф и Дафна собирались на Лысую Гору, Улита сидела и злобно грызла ногти. Она была не в духе.
   – Все равно, Буслаев, никуда ты от мрака не денешься! Отдашь ему свой эйдос как миленький. А не отдашь, так в свой же дарх его засунешь. Тут без вариантов, – внезапно заявила она Мефу.
   – Почему?
   Вместо ногтя Улита укусила себя за палец. Ойкнула, посмотрела на ранку и слизнула капельку крови.
   Хорошая кровь. Железа много. Гемоглобин высокий, – оценила она со знанием дела.
   – Так, почему?
   – Есть закон один. Один из основных законов мрака.
   – Какой, первый? – спросил Меф.
   – Нет, первый: «Если враг сдается, его добивают».А этот тридцатый или что-то в этом духе. Формулируется он так: «Человек–  это то, чем он занимается, и ничего больше. Все остальное ил люзия и самообман».
   – Как это?
   – А так, Меф. Объясняю: отлови на улице обычнейшего человека, самого заурядного и заставь его на птицеферме кур электричеством убивать. По двенадцать тысяч штук в день, или сколько там положено? Он поначалу морщиться станет, отворачиваться, а через недельку попривыкнет и хоть зубами тебе курицу загрызет, из одного удовольствия, – заявила ведьма.
   – Не верю, – сказала Дафна.
   – А чего тут не верить? Только первый шаг и труден. А там уж, если покатился с горочки, то быстрее и быстрее. Вот взять хоть меня. Кто я сейчас? Ведьма-секретарша. Ну стерва, ну суккубов Я по мордасам бью. А была я такой изначально? Родилась я, что ли, секретаршей? Нет, ясный перец! Да я в детстве по часу плакала, когда волк в сказке барашка съедал. Засыпаешь, а на подушке пятно мокрое... А теперь дай мне этого барашка и бензопилу – и увидишь, что будет.
   Улита вновь хотела укусить себя за палец, но передумала и просто стала ковырять ногтем в зубах.
   – Ерунда! Человек способен к сопротивлению, – сказал Меф,
   Ведьма ехидно улыбнулась.
   – К сопротивлению: да. Но к сопротивлению мгновенному, разовому. Когда же среда давит и окружение – тут уж кому сопротивляться-то? Не с ножом же на тебя нападают. И сам не заметишь, как изменишься. Человек-то мягкий, как пластилин. Комиссионеры, они тоже не на пустом месте придуманы.
   – Все равно ерунда!
   – Да совсем не ерунда, а закон мрака! – рассвирепела Улита. – Возьми я сейчас твою светленькую Дафну за шкирман и, к примеру, заставь ее работать паспортисткой в отделении милиции. Она пару лет протоскует, а там такой лихой паспортисткой заделается, что мама не горюй. И дверью начнет хлопать и сто таджиков в одной комнате пропишет – тут уж как пить дать. Собака она тоже, знаешь, поначалу неохотно на цепи сидит. А пооботрется чуток – уже никуда из конуры не хочет.
   Дафна подошла и мягко подула Улите на волосы. Она умела так дуть, что мигом сдувала все заботы. Лицо ведьмы разгладилось.
   – Ладно, проехали! Но вообще, светлая, готовься! Хочешь, чтобы о тебе все говорили и все тебя ценили? Стань сволочью! – буркнула она.
   – А другой способ есть? Хороший?
   – Есть и хороший. Стань хорошей сволочью... Ну все, забыли, я снова добрая!
   Арей вышел из кабинета. Он был в сером длинном плаще с капюшоном. Под плащом угадывалась кольчуга. Поверх плаща барон мрака наложил маскирующее заклинание. Теперь для любого прохожего Арей был просто массивным мужчиной средних лет с перебитым носом, одетым в темно-синий мешковатый костюм, и черную рубашку без галстука. Какой-нибудь частный охранник из бывших спортсменов, продремавший смену на складе бытовой техники между коробками с ксероксами.
   Ох, не обижайте этого дядю, люди! Дядя старый, дядя сердитый. И вообще так ли вам надо выходить сегодня из дома?
   – На Лысую Гору? – спросила Даф.
   – Да. Ты, светлая, Мефодий и Улита – со мной. Меф, предупреди остальных, чтобы заперлись в резиденции и никого не пускали, пока мы не вернемся! Явятся комиссионеры или суккубы – гнать в шею.
   Меф облизал губы.
   – Телепортируем? – спросил он. Процесс телепортации он очень не любил.
   Это было не столько болезненно, сколько противно. Ощущать, как ты становишься набором молекул, которые исчезают в одной точке пространства и собираются из ничего в другой, не особенно приятно.
   – Да, но не отсюда. Из резиденции мы телепортировать не можем. Лигул немедленно узнает точку нашего прибытия, – продолжал Арей.
   – Тогда как?
   – В Москве есть единственное место, откуда мы можем телепортировать относительно безопасно, оставшись незамеченными. Туда мы и отправимся, – сказал Арей, не поясняя, впрочем, что это за место.
   Когда Меф поднялся наверх, чтобы выполнить поручение, гостиная второго этажа была пуста. Он поочередно постучал в комнаты Наты и Мошкина. Ему никто не ответил. Тогда, уже по умолчанию, он толкнул дверь комнаты Чимоданова. Под ногами у него проскочил Зудука, как обычно что-то злоумышляющий.
   – Эй! – окликнул Меф.
   Его не услышали. Мошкин и Чимоданов сидели на стульях друг против друга и играли в «поцелуй меня, кирпич!». Вены на висках у обоих вздулись от напряжения. Между ними по воздуху с приличной скоростью летал тяжелый альбом с фотографиями.
   Правила игры были просты как все тупое. Ученики стражей или маги садились на стулья в восьми-девяти шагах друг от друга и закладывали руки за спину. Затем кто-то из играющих поднимал взглядом предмет и бросал его в лицо противнику. Тот должен был остановить его глазами и вернуть в нападавшего. Проигравшим считался либо тот, кто первым пропускал удар, либо тот, кто терял самообладание и пытался защититься от летящего предмета руками.
   Ната, по-турецки скрестив ноги, сидела на кровати у Чимоданова и лениво наблюдала за схваткой.
   – Эй! – крикнул Меф еще громче. Чимоданов на миг отвлекся и тотчас, получив
   альбомом в глаз, опрокинулся вместе со стулом.
   – Я тебя не ушиб, нет? Тебе ведь не больно, да? – всполошился Мошкин.
   – Щекотно, даун! – злобно ответил с пола Петруччо. Под глазом у него созревал крупный фингал.
   – Ты сердишься, да? Говоришь мне плохие слова, потому что я тебя расстроил? – не понял Мошкин.
   Это было уже слишком. Петруччо зарычал как голодный вурдалак и бросился его душить. Меф кашлянул.
   – Мы уезжаем. Вы остаетесь, – сказал он Нате, единственной, кто был в состоянии его услышать.
   Ната подняла правую ногу и прощально пошевелила пальцами.
   – И что я должна сделать? Помахать из окна платочком? – поинтересовалась она ехидно.
   – Запереть дверь и начертить на всех стенах защитные руны. И никому не открывать. Ни одной живой душе, – сказал Меф.
   – Ну живые души тут не особо часто и бывают, – заметила Ната.
   Ничего больше она не добавила, однако по ее интонации Меф понял, что повторять не требуется. При всех своих тараканах дурой Вихрова отнюдь не была, да и чувство самосохранения имела могучее, как титановый нагрудник. Он повернулся и, перешагнув через дерущихся Мошкина и Чимоданова, направился к лестнице.
   – Эй, стой! – окликнула его Ната, когда он был уже на второй ступеньке.
   Меф остановился. Повернулся.
   – Чего?
   – На всякий случай... Если что, я смогу послать SMS? Ну туда, где вы будете? – будто невзначай спросила Вихрова.
   – Вряд ли, – сказал Меф.
   Он не был уверен, что на Лысой Горе есть мобильная связь. Хотя, с другой стороны, Киев там вроде недалеко. Теоретически покрытие должно быть.
   Ната кивнула, принимая «вряд ли» к сведению.
   – Была у меня подруга, – сказала она в пространство. – Однажды она поругалась с приятелем, выскочила из его машины на перекрестке, а он послал ей вслед оскорбительное SMS. Она была убита. Если бы он просто заорал из окна, она бы простила.
   Мошкин перестал сопротивляться. Он лежал на спине и насмешливо смотрел на пыхтящего Петруччо, который дергал его за ворот свитера.
   – Ну и что? У меня тоже родители как-то месяц не разговаривали. Даже в кухне за столом не могли сидеть вместе. Когда один приходил, другой вылетал как пробка. А когда нужно было что-то сказать, отец посылал матери эсэмэску. Из соседней комнаты, – сообщил Мошкин.
   В глазах у Наты появилось нечто маниакально-мечтательное.
   – И она отвечала? – поинтересовалась она.
   – Да. Иногда тоже эсэмэской. Иногда по электронной почте, – сказал Евгеша.
   Меф спустился, думая про себя, что ему нравится его поколение. Если в детях природа отдыхает, то во внуках она просто отрывается.
   – Обожаю метро! Не как транспорт, а как место для свиданий! Бродишь вся такая в приятных предчувствиях и ищешь памятник то на кольцевой, то на радиальной. Памятник, конечно, какой-нибудь мелкий и хилый. В метро других не бывает. А под памятником, тихо психуя, тебя уже ждет рыцарь с веником украденных на кладбище гвоздик. Если, конечно, не перепутал день недели и десять утра с десятью вечера, – заявила Улита, спускаясь в подземный переход с мерцающей буквой «М».
   – Сколько можно говорить о любви?
   Арей остановился и не без интереса стал изучать витрину сувенирного киоска. В город пешком он выбирался крайне редко, а потому многое казалось ему новым и удивляло его.
   – Тогда давайте я буду говорить о росте курса эйдосов на вселенской бирже, – с вызовом предложила Улита.