Страница:
Дмитрий Емец
Мефодий Буслаев – 7: Лёд и пламя Тартара
Глава 1
ПО КРЫШЕ БОСИКОМ
Кто не умеет получать радость от малого – того не удовольствуешь и многим.
«Книга Света»
Май, май! Какое хорошее слово! Пусть не такое многообещающее и дразнящее, как март. Не такое пружинящее надеждами, как апрель. Май – это нечто уже свершившееся. То, что было пульсирующими древесными соками, прорвалось в листья. В гнездах – птенцы. Мартовские котята, этот сгусток абсолютной любви, пищат в коробках. Скатанный в трубку холст жизни спешит развернуться во всю ширь.
И тут в мае, где-то в середине – в двадцатых числах, неожиданно наступает момент, когда природа на несколько дней замирает. Время останавливается. Все притихает и словно задумывается, а надо ли срываться в лето? За летом неминуемо наступит осень, за осенью – зима. Стоит ли спешить? Не лучше ли повременить здесь и сейчас, в цветущем мае и остановить мгновение, пока оно прекрасно? Следует ли гнать лошадей, нахлестывая их по взмыленным спинам? Куда гнать? Зачем? Не лучше ли предаться неге и покою? Блаженная, сонливая, радостная тишина опускается на город. Даже комиссионеры с суккубами и те затихают, перестают мельтешить и злобствовать, понимая, что не их сейчас дни. Нечего ловить, некого подсиживать.
И вот в эти благостные числа мая Дафна и Мефодий сидели на плоской крыше многоэтажного дома недалеко от Чистых прудов. Вдвоем. Стальные полосы, приваренные изнутри к двери, давали стопроцентную гарантию, что их не потревожат. Полосы Мефодий приварил взглядом, не используя ни перстня, ни силы дарха. Невероятно для мага и почти невероятно для стража.
Теперь Мефу было уже пятнадцать лет, даже пятнадцать с хвостиком. Он сильно рванул вперед. Научился, хотя и не всегда, контролировать свою силу. Годы напряженных занятий и ежедневные понукания руны школяра принесли результат.
Сидеть так, на прогретой крыше, было приятно. Свежеиспеченное блинное солнце надувало щеки, щедро исторгая жар. Оно было похоже на купчиху и, стыдясь своего пышущего кустодиевского здоровья, стыдливо натягивало на нос белые ватные одеяла облаков. «А то еще сглазят! Ну вас всех!» – думало оно.
Босая Даф радостно шевелила пальцами ног. Какое все-таки удовольствие сбросить туфли, когда есть такая возможность! Дафна любовалась небом. Ее голова лежала на коленях у Мефодия. Меф то и дело наклонялся, чтобы поцеловать ее. Даф, мешая ему, надувала щеки.
– Тебя что, совсем не занимает природа? – дразнила она.
– В данный момент нет, – отвечал Меф.
– Эй, наследник темной конторы, ты закрываешь мне солнце! Брысь, Македонский, отойди от бочки!
– Ты что, Диоген?
– Нет. Просто я соскучилась по свету. Зимой солнца не было. Так, какое-то издевательство на заданную тему!
– Слушай, а глаза у тебя не болят? Не слезятся? – спросил вдруг Меф.
– А почему они должны болеть? – не поняла Дафна.
– Ну как! Ты смотришь на солнце, не щурясь. Я бы так не смог.
Даф поняла и засмеялась.
– Ты что, не знал? Это свойство всех светлых стражей.
Ветер унес последние клочки облаков. Теперь солнце сверкало на обшитых новой жестью бортах, по которым, задрав хвост и брезгливо поглядывая вниз, прогуливался Депресняк. Вид у кота был меланхолический. Март и апрель он провел насыщенно. У него стало на семьдесят котят и на четыре шрама больше. Впрочем, как мужчину шрамы Депресняка только украсили. Да и вообще, говоря объективно, в плане внешнего вида Де-пресняку мог повредить только выстрел из танкового орудия с очень близкого расстояния. Все остальное только прибавило бы ему шарма.
Пахло смолой, которой обычно покрывают крыши, расплавляя ее гудящими горелками. Меф отколупнул кусок смолы, рассмотрел, хмыкнул, скатал в шарик и осторожно попробовал на зуб.
– Жвачка для семейных бережливых людей. Дешево и сердито. Раздается бесплатно, упаковками по сорок метров. Не хочешь попробовать?
Даф отказалась. Меф не стал настаивать.
– И правильно. Между нами, дрянь страшенная, – одобрил он.
– Ты уверен, что она неядовита?
Меф дернул плечом.
– А шут ее знает! Статистика не ведется. Хотя ко мне сейчас ни одна зараза не пристанет. Я слишком счастлив.
Даф поспешно зажала ему рот.
– Т-ш-ш! Молчи! Это и плохо, что счастлив! – воскликнула она.
– Почему? – удивился Меф.
– Ни одно эгоистическое счастье не может продлиться долго, если оно полное. Счастье – это пиковое состояние. Все равно что стоять на вершине горы, на площадке шириной в ладонь. Долго не простоишь, ветер сорвет.
Меф задумался. Рассуждения Даф ему не нравились. Для него они были слишком фатальными и заумными. И любят же эти девушки все усложнять!
– Ну и что ты предлагаешь? – спросил он. Даф замотала головой.
– Говорить не буду. Лучше напишу.
Она нашла гвоздь и нацарапала что-то на разогретой смоле. Почерк у нее был немного угловатый с высокими, узкими буквами.
«Единственное условие для счастья – не желать его для себя лично. Счастье в самоог раничении»,– прочитал Меф и, хмыкнув, заметил:
– Ты рассуждаешь почти как валькирия.
– Ничего удивительного. Валькирии тоже служат свету.
– А если я все же хочу немного личного счастья? Вот так вот просто хочу и все?
Даф вновь взяла в руки гвоздь.
«Любое личное счастье стоит восприни мать как подарок судьбы»,– дописала она.
– А почему не вслух? – спросил Меф, с интересом следя за движениями гвоздя.
«Всякое слово, высказанное вслух, теряет силу. Будь трепетен и осторожен».
К концу этой фразы Дафна устала царапать гвоздем, и ей волей-неволей пришлось перейти на слова.
– Главное: не желать чего-то слишком сильно. Там, где человек перегорает, он выбивается из сил. Ровное спокойное горение – вот то, что приносит результат. Ожидать надо спокойно, сохраняя внутренний жар. Радость – это состояние света и покоя, а не буйства.
Меф встал, потянулся. Весенние силы распирали его.
– А слабо хотеть – вообще ничего не получишь. Я люблю искры и вспышки. Чтобы все падало и взрывалось.
Он подбежал к краю крыши и, повинуясь порыву, встал на руки. Согнутые в коленях ноги повисли над бездной.
– Вот как я тебя люблю! Эй вы, мрак и свет, слушайте! Слушайте, старые мудрецы, высохшие над книгами! Слушайте и смотрите, как я люблю Дафну!
Депресняк подошел и, поглядывая вниз, стал тереться о руку Мефа. Он явно поощрял Буслаева свалиться и порадовать скучающего котика новыми впечатлениями. Дафна бросилась оттаскивать Мефа.
– Буслаев, ты сумасшедший! – сердито заявила она.
– Тэ-5! – сказал Мефодий.
– Что за «Тэ-5»? – заинтересовалась Даф.
– «Тип пять» – девушки, которые называют по фамилии.
– Чего?
– Классификация Эди Хаврона. Он вечно что-то такое изобретает. Девушки бывают нескольких типов. Тэ-1 чаще всего зовет своего молчела по имени: «Вася, Дима, Боря». Это нейтральные нормальные девушки, любящие собак и горький шоколад. Клинического психолога этот тип не заинтересует.
– А если Васька, Сережка, Борька?
– Это тот же Тэ-1, но когда он чуть-чуть сердит или, напротив, в игривом настроении. Немного опаснее модификация Тэ-1, которая говорит «Серега, Василий, Борис». Это деловые серьезные девушки с отличной хваткой. Возможно, они и сентиментальны, но хорошо держат дистанцию и выносливы в бою.
– АТэ-2?
– Девушки Тэ-2 говорят «пусик, дусик, зайчик». Эти болтливы, нежны, неплохо готовят и со временем становятся хорошими матерями для девочек. Правда, есть еще вариация «Тэ-2», которая говорит «мой» или «мой муж». Это, по словам Эди, скучные и унылые потребительницы с большими запросами. Пользы от них – нуль.
Даф фыркнула, представив себе Хаврона, который, скользя с подносом между столиками дамского кафе, высматривает интересные типажи.
– А Тэ-3? – спросила она.
– Тэ-3 зовет спутника по имени-отчеству: Аркадий Николаич, Петр Сергеич. Хороший уважительный вариант для третьего брака, но большой страсти тут не светит... Тэ-4 используют клички и прозвища: «Огурец», «сержант», «Лысый» и так далее. С этими девушками неплохо ходить на секцию фехтования или выбираться в горы. Они тащат свои рюкзаки сами и не ноют, что натерли ноги. Хорошие мамы для мальчиков.
– М-да! Я и не знала, что Эдя думает о продолжении рода. Мне казалось, он морально недозрелый, – обрадовалась за Хаврона Даф.
– Эдя – очень даже зрелый. Ты его просто неправильно понимаешь. Лет через десять из него сформируется ужасно правильный зануда, – сказал Меф.
– Так что у нас с Тэ-5? Девушки, которые называют по фамилии?
– Это прекрасные девушки. Самые лучшие. Они обычно самостоятельны или скорее хотят выглядеть самостоятельными. На деле же они очень ранимы. Причем не так, как твой Депресняк, в упор из пулемета, а на самом деле. Их нужно беречь, – осторожно сказал Меф.
Даф взглянула на него с недоверием.
– И это все? Хочешь сказать, что Эдя воздержался от гадостей в адрес Тэ-5. На него это не похоже.
– А вот и воздержался.
– Поклянись!
– Клянусь мамой Тухломона! – сказал Меф, и оба захохотали.
Мифическая мама Тухломона была им обоим хорошо известна. Они представляли ее себе в мельчайших деталях – этакая расплывшаяся плаксивая дама с подвязанными зубами, которая вечно лжет, подводит карандашиком бровки, обожает примеривать чужие вещи, ворует из ресторанов посуду, а в гостях незаметно пересыпает из чужих кошельков мелочь. Кроме того, она жуткая сутяга. Гавкнет, к примеру, соседская собака в подъезде, она сразу подает иск о причинении ей морального и физического ущерба на десять тысяч долларов. Приложения – свидетельство дворника Зайкина, что собаки умеют лаять, и справка от врача ухо-горла-носа об обращении с жалобой на слух.
Сыночек Тухломоша сам наверняка побаивается свою мамашу и при встречах осторожно целует ее в пяти сантиметрах от щеки. Даф с Мефом даже подумывали, не попросить ли Чимоданова вылепить оживающую модель мамаши из пластилина. Технически это было выполнимо.
Неожиданно Депресняк выгнул спину и зашипел. В воздухе возникло полупрозрачное лицо Улиты. Дистанционный вызов. Меф знал, что Улита их сейчас не видит, но может слышать.
– Эй вы! Улизнули и рады? А трудиться кто будет? Я тут вязну в бумагах, – заявила ведьма.
Мефодий покосился на Дафну. Та поднесла палец к губам. Однако Улиту невозможно было одурачить.
– Чего молчите? Не придуривайтесь! – нетерпеливо повторила она.
– Припряги Чимоданова! – посоветовал Меф.
– Чемодан и так загружен. Он порет суккубов. Судя по воплям, очень старательно.
– Тогда Нату! – сказала Даф.
– Нату я засадила писать программу продвижения легких наркотиков на второе полугодие. Скрытая реклама, тематические бренды, создание молодежной моды и так далее. Канцелярия уже бесится. Мы все сроки завалили.
– Нату? Писать продвижение? Да она все из Интернета сдует! Даже шрифты и те не поменяет... Помнишь, какую лажу мы отослали по пропаганде лжи и насилия? Суккубы и те ржали, – возмутился Меф.
Ведьма особо не спорила. Ей было плевать.
– Не нравится – пиши сам. Или пусть Даф пишет.
Даф писать отказалась и спросила, что делает Мошкин.
– Евгешу я послала наказывать комиссионеров, но что-то там подозрительно тихо. Сдается мне, что они задурили ему голову, – сказала Улита, озабоченно оглядываясь.
На самом деле она оглянулась, конечно, в канцелярии, но, казалось, будто ее огромное прозрачное лицо всматривается в лабиринты старых кварталов у Чистых прудов.
– А завтра нельзя? – спросил Меф.
– Кончай отмазываться, Буслаев! Завтра нельзя. Сегодня «зя»! – непреклонно ответила Улита и растаяла.
***
Делать нечего. Пришлось Мефу и Дафне отправляться в офис. Поначалу они собирались те-лепортировать, но после решили, что пройдутсяпешком. Особого рвения лучше не проявлять, а то так припрягут, что взвоешь. Лучшая трудовая тактика в принудительных условиях, как известно, разумный и умеренный пофигизм. Пофигистов начальство терпит гораздо дольше, чем трудяг, которые поначалу вкалывают как гномики в алмазной шахте, а затем, загруженные по уши, выбиваются из сил и начинают грубить.
На полдороге к резиденции мрака Меф неожиданно остановился и придержал Дафну за локоть. Они стояли у девятиэтажного блочного дома, унылого, как десять тысяч его собратьев. Если он чем-то и отличался от большинства, то лишь многочисленными нашлепками кондиционеров, похожими на заклеенные бумажками порезы после бритья.
Обострившаяся интуиция подсказала Мефу, что в подвале что-то происходит. Сделав Дафне знак ступать тише, Мефодий зашел в подъезд. По левую руку протянулись зеленые почтовые ящики, которые с изобретением телефона и Интернета с каждым годом утрачивали свой почтовый смысл и становились просто мусорными ящиками для никогда не выгребаемой рекламы.
Не обращая на ящики внимания, Меф подошел к двери подвала, присел на корточки и уставился на штукатурку. Даф заметила, что Буслаев удовлетворенно усмехнулся. Вот она – маленькая оповещающая руна! Вздумай они зайти в подвал, не стерев ее, там бы уже знали об их появлении.
Меф порылся в карманах.
– Дай монету! – попросил он Даф. Полученной монетой Меф тщательно соскоблил руну.
– А почему не ногтем? – спросила Даф.
– Без пальца останешься. Видишь, внизу насечка? Развлекаются, паразиты! Двойную защиту ставят.
Даф уважительно замолчала. В рунах мрака – а особенно во всяких сопровождающих их пакостях: черточках, усиливающих насечках, зигзагах – Меф последнее время стал разбираться гораздо лучше.
Расправившись с руной, Меф преспокойно открыл дверь и, особо не таясь, спустился в подвал. За грубо сколоченным столом три комиссионера и неизвестный Мефу носатый суккуб в шарфике играли в кости. Они были так увлечены, что заметили Буслаева только когда он поинтересовался:
– На что играем?
Крайний комиссионер поднял глаза на Мефа, узнал его, затравленно пискнул и исчез первым. Остальные поспешно последовали его примеру. Последним сгинул запутавшийся в шарфике суккуб. После него на стуле остались вставная фарфоровая челюсть и небольшой кувшинчик.
– А чего они так перепугались-то, а? – удивилась Даф.
Меф поймал за провод раскачивающуюся лампочку.
– Ты что, не поняла, на что они играли? На эйдосы. А это запрещено. Эйдосы положено сразу сдавать, – сказал он, показывая Даф на песчинки, голубеющие на столешнице.
– А это тогда что? – Даф кивнула на миниатюрную амфору, похожую на те, в которых в Крыму продают ароматические масла. При желании амфора вполне могла поместиться в ладони.
– Не знаю.
Меф взял со стула забытую суккубом амфору. Она была глиняная, с прозеленью, с давними следами морских ракушек. К пробке на серебряной цепочке привязан перстень. Меф осторожно поднял перстень за цепочку, поднес к глазам и обнаружил, что внутренняя часть кольца испещрена знаками, весьма распространенными во времена царя Давида.
– Это уже интересно. Раз суккуб ставил эту штуку против эйдосов, значит, она довольно ценная. Что тут написано? – спросил Меф, разглядывая мелкие знаки, оттиснутые вокруг горлышка амфоры.
– Дай-ка взглянуть! Ага, «Джинн консервиро ванный. Сухая масса без учета тары– 0,5 кг . Срокзаточения – 700лет.Беречъ от огня и пря мых солнечных лучей", – ссерьезным видом прочитала Даф.
– Правда, что ли? – усомнился Меф.
Даф выдержала паузу. Как все-таки грустно, что ей нельзя врать, хотя бы в шутку.
– Ну хорошо, неправда. Это защитные знаки. Они гарантируют, что джинн не вырвется наружу, если амфора случайно треснет. Типичная перестраховка!.. Хотя видишь вот этот символ? Им отмечали лишь особо опасных джиннов, – призналась она.
– А почему амфора такая маленькая?
– Размер посуды имеет значение только для оптовых покупателей минералки. Для повелителя джиннов, когда он наказывает своих подданных, он непринципиален. В обычный пузырек из-под валерьянки при желании можно упаковать роту ифритов, – снисходительно пояснила Даф. – Эй, что ты делаешь?
– Открываю. Курьеров-то я сколько угодно видел, а нормальных джиннов нет, – сказал Меф и, прежде чем Даф успела предупредить, что нормальных джиннов не бывает в принципе, с хлопком вытащил пробку.
Даф с ужасом уставилась на амфору. Она ожидала дыма, огня, искр. Ожидала заросшего до глаз взбешенного джинна в полосатом халате, мешающего персидские, турецкие, афганские слова. Как известно из общего курса ифритоведения, джинны взаточении добры только первые триста лет. Потом они звереют и дают клятву убить своего спасителя за то, что он не бежал бегом.
Однако ничего подобного не произошло. Из кувшина так никто и не появился. Меф попытался заглянуть в узкое горлышко амфоры. Перевернул ее и потряс.
– Эй, есть там кто?
– Допустим, да. Есть.
Из амфоры неохотно выплыл сизый дымок и сложился в томную даму. У нее были смоляные прилизанные волосы, тонкий нос с горбинкой и большие выпуклые глаза, подведенные фиолетовым карандашом. Ногти длинные, извилистые.
– Кто тут мой повелитель? – спросила она раздраженно, с гортанным акцентом.
– Надевай кольцо! Скорее! – зашипела Дафна на Мефа, на всякий пожарный случай доставая флейту.
Ей хорошо была известна хитрость и непредсказуемость джиннов. Меф послушался. Кольцо было узким, и, накручивая его на палец, он оцарапал сустав в кровь. Полупрозрачная дама насмешливо наблюдала за его попытками.
– Властью, данной мне кольцом Давида, Соломона, Артенома и Сахнаба, племянников визиря повелителя всех джиннов, требую повиновения! – откашлявшись, произнес Меф. Он надеялся, что память подсказала ему верную формулу.
– Слушаюсь и повинуюсь, счастье очей моих! Кстати, меня зовут Гюльнара. А у тебя какое-нибудь имя есть, душа моя? – насмешливо откликнулась дама.
– Мефодий Буслаев.
Гюльнара недоверчиво всмотрелась в него. Меф ощутил, как две струйки тумана коснулись его глаз, скользнули по вискам и легко сомкнулись на затылке. Длинные волосы Мефа предупреждающе заныли. Поняв, что джинша элементарно прощупывает его, Буслаев с негодованием оттолкнул духа сконцентрированным лучом воли. Джинша отступила, замахала руками. Незримое кольцо вокруг головы Мефа разжалось.
– Фуй! Молодой, а сердитый! А знаешь ли ты, молодой и сердитый, что кто-то недавно искал ключик к твоей силе? Хотел немного полакомиться. Я вижу это по твоей ауре.
– Бред! Цыганщина!
– Кому бред, а кому нет. Ее прокусили на глубину двух слоев. Тебя спас лишь третий слой. Хороший слой, крепкий, как кольчуга! Будь осторожен, счастье очей моих. Не теряй бдительности или однажды утром будешь лежать в кровати холодный и выпитый. Помни об этом! – прошептала Гюльнара.
Шепча, она безостановочно вилась вокруг Мефа. Ее зрачки то сужались, то расширялись. Тонкие руки касались то щеки, то рукава. Несмотря на бесплотность джинши, прикосновения были вполне материальны. Меф ощутил легкое головокружение.
Даф спокойно подошла и наступила ему на ногу. Меф ошарашенно повернулся к ней и разорвал контакт со взглядом Гюльнары. Голова сразуперестала кружиться.
– Не давай ей себя касаться! Не смотри выше подбородка. Это гипноз! Такой же, как у Наты! – сказала Даф.
Недовольная, что ей помешали, джинша Гюльнара с досадой уставилась на Даф.
– Кто это топчет тебя ножкой тридцать шестого размера? Неужели твоя девушка? Да еще и блондинка? Фуй, какая феноменальная пошлость! Блондинки скучны как белые мыши! У них в жилах не страсть, а обезжиренный кефир.
Даф растерялась.
– Спасибо. Буду иметь в виду, – сказала она. Гюльнара протянула руку и похлопала ее по щеке.
– Да не за что, дорогая. Спрячь дудочку! Я не настроена никого убивать.
– Как-то я не особенно вам верю, – пробормотала Даф.
– Ну и не верь. Бывает, и я становлюсь истеричной, но только при определенных обстоятельствах. Что это за обстоятельства, говорить мне сейчас не хочется.
– Э-э... Ну да... А вопрос можно? Разве джинны бывают девушками? – поинтересовалась Дафна.
Гюльнара снисходительно посмотрела на Даф. Ее длинный ноготь очертил в воздухе прямую дымную линию.
– Дорогая, на тупые вопросы я не отвечаю. Я их задаю, – джинша изогнулась в воздухе змеиным движением и повернулась к Мефу. – А почему молчит мой повелитель? Может, он ради разнообразия сам желает что-то спросить?
– Как ты попала в кувшин? – поинтересовался Меф.
– Учитывая, что среди нас есть блондинка – даю ответ сугубо для блондинок. Меня заточил плохой дядя – повелитель джиннов. Старый урод с километровой бородой хотел взять меня замуж.
– А ты не хотела? – сочувственно спросил Меф.
Гюльнара насмешливо мотнула головой.
– Почему же не хотела? Я женщина авантюрная и к богатым папикам отношусь с симпатией. Но у нас возник маленький принципиальный спор: кто кого возьмет в гарем. Он меня в свой или я его в свой, мужской, разумеется. Финал бьл предсказуем. Старый осел взбесился и стал сыпать проклятиями. У него это неплохо получилось. Я оказалась в амфоре, а амфора на океанском дне. Он поклялся, что уничтожит меня, если я когда-либо хоть нос высуну из кувшина. Ну и ладно. По крайней мере я смогла насладиться одиночеством.
Меф засмеялся. Даф ощутила укол ревности. Эта наглая джинша с мятными глазами могла плохо повлиять на ее Мефа в нравственном плане.
– Послушайте! Можно вопрос? – сказала Даф напряженным голосом.
– Что блондиночка хочет узнать? Почему до солнца нельзя дотянуться ручками, если его видно глазками? Почему яблочко снаружи красное, а внутри белое?
– Блондинка хочет узнать, как может джинша, такая красивая, такая большая, поместиться в такую маленькую амфору? – сказала Даф.
Меф поперхнулся. Гюльнара посмотрела на Даф долгим проникновенным взглядом. Той стало не по себе.
– Дешевая разводка! Неужели мы, джинны, так похожи на идиотов? Того, кто первым пустил слух, будто джинна так просто поймать «на слабо», стоило бы сварить живым в масле, – процедила Гюльнара сквозь зубы.
– Ну я считала... мне действительно хотелось убедиться, что вы поместитесь... Вы такая крупная дама, а кувшин такой крошечный, – заметалась Даф.
– Что, правда, хотелось? Без подвоха? Ну так и быть! – смилостивилась джинша.
Она превратилась в дымок и скользнула в амфору. Даф с торжеством заткнула ее пробкой, но тотчас услышала издевательский хохот. Рядом с сосудом материализовалась Гюльнара.
– Нет, солнце мое, ты все-таки конкретная блондинка! Разумеется, я тебя надула. Запустила в кувшин морок, сама же осталась здесь, – прощебетала она. – А теперь, блондинка, не обижайся, но я тебя убью. Джинны не прощают тех, кто пытался их одурачить!
Даф попятилась. Джинша неторопливо плыла к ней. Меж ее длинных ногтей скользили синеватые молнии.
– Властью, данной мне кольцом Давида, Соломона, Артенома и Сахнаба, племянников визиря повелителя всех джиннов, приказываю тебе остановиться! – крикнул Меф.
Гюльнара насмешливо покосилась на него.
– Я бы с радостью, мой сладкий! Для тебя все, что угодно, а для Артенома с Сахнабом и подавно. Да не слышу я! Уши заложило, – сказала джинша. Даф вскинула к губам флейту, но не успела довести маголодию даже до середины. Гюльнара хлестнула ее внезапно удлинившейся рукой. Паралитический разряд боли прошел по флейте и заморозил Дафне щеку. Флейта вылетела у Даф из пальцев. Даф отскочила, ударилась о стену, отползла. Она увидела, как между ней и джиншей, занося меч, метнулся Меф.
– Отойди, тебе говорят! Не трогай ее!
– Не мешай, повелитель! Я должна отомстить! – шипела джинша.
Однако прежде чем клинок, опасный для джиннов не меньше, чем для других бессмертных, коснулся Гюльнары, случилось непредвиденное. Едва тень от рукояти меча упала на ее лицо, как джинша внезапно застыла. Ее лицо перекосилось, побледнело. Глаза стали сползать на подбородок.
– Повелитель джиннов здесь! Он нашел меня! Не отдавайте ему перстень, хозяин! Спрячьте меня! – закричала она и с быстротой молнии нырнула в амфору.
Меф поспешил заткнуть амфору пробкой. На этот раз джинша действительно оказалась внутри.
– Что ее так напугало? Твой меч? – спросила Дафна.
Буслаев пожал плечами.
– Нет. Сдается мне, она испугалась обычной тени.
– Тени твоего меча? Буслаев посмотрел на меч.
– Не знаю. Может, не в мече дело? Может, она вообще боится теней, даже случайных? У каждого джинна есть какая-то древняя фобия. Иногда смешная, – сказал Меф.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, но догадываюсь. Должно же быть нечто, что ограничивает их силы? И что будем делать с этой амфорой? Забросим куда подальше?
Даф, подумав, сочла этот план не самым блестящим.
– Лучше возьмем с собой. А перстень отдай мне. Тогда в следующий раз она на меня не набросится, если что, – сказала Дафна и сунула амфору в карман.
– Так я и знал, что придется его снять. Бедные маги! И как они только так ходят? – проворчал Меф, начиная скручивать перстень.
Прежде чем окончательно уйти из подвала, Даф подошла к столу и тщательно сгребла с него все эйдосы. Меф сделал вид, что смотрит в сторону и ничего не замечает. Интуиция подсказывала, что мраку придется ждать возвращения этих эйдосов долго, очень долго. Когда Мефодий и Дафна прибыли на Большую Дмитровку, 13, оказалось, что Улита все как всегда, преувеличила. Дела худо-бедно разгреблись и без них. Снаружи у стены носами в сетку стояли наказанные комиссионеры. Их было около двухсот и все они, шмыгая носами, хором ныли: «Евгений Петрович! Мы больше не будем!» Даф хихикнула.