Страница:
Встречу последнюю вымолив,
Мир бессердечный кляня,
За руки взялись любимые,
Бросились в море огня.
Как вас схоронят, любимые?
Нету от тел ни куска.
Только в цепочки незримые
Сплавились их ДНК.
Мы же помянем, как водится,
Сгинувших в этот кошмар.
Господу Богу помолимся…
И да Аллаху Акбар!
Судьба моей жизни
Автобиографическая поэма
Заметает метелью
Пустыри и столбы,
Наступает похмелье
От вчерашней гульбы.
Заметает равнины,
Заметает гробы,
Заметает руины
Моей горькой судьбы.
Жил парнишка фабричный
С затаенной тоской,
Хоть и в школе отличник,
Все равно в доску свой.
Рос не в доме с охраной
На престижной Тверской,
На рабочей окраине
Под гудок заводской.
Под свисток паровоза,
Меж обшарпанных стен
Обонял я не розы,
А пары ГСМ.
И в кустах у калитки
Тешил сердце мое
Не изысканный Шнитке,
А ансамбль соловьев.
В светлой роще весенней
Пил березовый сок,
Как Сережа Есенин
Или Коля Рубцов.
Часто думал о чем-то,
Прятал в сердце печаль
И с соседской девчонкой
Все рассветы встречал.
В детстве был пионером,
Выпивал иногда.
Мог бы стать инженером,
Да случилась беда.
А попались парнишке,
Став дорогою в ад,
Неприметные книжки
Тамиздат, самиздат.
В них на серой бумаге
Мне прочесть довелось
Про тюрьму и про лагерь,
Про еврейский вопрос,
Про поэтов на нарах,
Про убийство царя,
И об крымских татарах,
Что страдают зазря.
Нет, не спрятать цензуре
Вольной мысли огня,
Всего перевернули
Эти книжки меня.
Стал я горд и бесстрашен,
И пошел я на бой
За их, вашу и нашу
За свободу горой.
Материл без оглядки
Я ЦК, КГБ.
Мать-старушка украдкой
Хоронилась в избе.
Приколол на жилетку
Я трехцветный флажок,
Слезы лила соседка
В оренбургский платок.
Делал в темном подвале
Ксерокопии я,
А вокруг засновали
Сразу псевдодрузья.
Зазывали в квартиры
Посидеть, поболтать,
Так меня окрутила
Диссидентская рать.
В тех квартирах был, братцы,
Удивительный вид:
То висит инсталляция,
То перформанс стоит.
И, блестящий очками,
Там наук кандидат
О разрушенном храме
Делал длинный доклад,
О невидимой Церкви,
О бессмертьи души.
А чернявые девки
Ох, как там хороши!
Пили тоже не мало,
И из собственных рук
Мне вино подливала
Кандидатша наук.
Подливали мне виски,
Ну, такая херня!
И взасос сионистки
Целовали меня.
Я простых был профессий,
Знал пилу да топор.
А здесь кто-то профессор,
Кто-то член, кто-то корр.
Мои мозги свихнулись,
Разберешься в них хрен —
Клайв Стейплз (чтоб его!) Льюис,
Пьер Тейар де Шарден,
И еще эти, как их,
Позабыл, как на грех,
Гершензон, бля, Булгаков,
В общем авторы "Вех".
Я сидел там уродом,
Не поняв ни шиша,
Человек из народа,
Как лесковский Левша.
Их слова вспоминая,
Перепутать боюсь,
Ах, святая-сякая,
Прикровенная Русь.
Не положишь им палец
В несмолкающий рот.
Ах, великий страдалец,
Иудейский народ.
И с иконы Распятый
Видел, полон тоски,
Как народ до заката
Все чесал языки…
Так на этих, на кухнях
Я б глядишь и прожил,
Только взял да и рухнул
Тот кровавый режим.
Все, с кем был я повязан
В этой трудной борьбе,
Вдруг уехали разом
В США, в ФРГ.
Получили грин-карты
Умных слов мастера,
Платит Сорос им гранты,
Ну а мне ни хера.
Средь свободной Рассеи
Я стою на снегу,
Никого не имею,
Ничего не могу.
Весь седой, малахольный,
Гложет алкоголизм,
И мучительно больно
За неспетую жизнь…
Но одно только греет —
Есть в Москве уголок,
Где, тягая гантели,
Подрастает сынок.
Его вид даже страшен,
Череп гладко побрит.
Он еще за папашу
Кой-кому отомстит.
Судьбы людские
Гаврила был.
Н. Ляпис-Трубецкой
Постойте, господин хороший,
Спросил бездомный инвалид,
Подайте мелочи немножко,
Моя душа полна обид.
Я в жизни претерпел немало,
Мои немотствуют уста,
Отец мой пил, а мать гуляла,
Я из Сибири, сирота.
Я с детства слышал, как кряхтела,
Шипела сладострастно мать,
Под гарнизонным офицером
Скрипела шаткая кровать.
Но как-то ночью пьяный тятя,
Вломившись в избу со двора,
Пресек навеки скрип кровати
Одним ударом топора.
Убив маманю с офицером,
Тела их расчленив с трудом,
Сосватал высшую он меру,
Меня отправили в детдом.
И вот я, маленькая крошка,
В рубашку грубую одет.
Кормили мерзлою картошкой,
Макали носом в туалет.
Там били шваброй и указкой,
Там не топили в холода,
Там я совсем не видел ласки,
А только горестно страдал.
Там лишь в сатиновом халате
К нам в спальню ночью заходил
Заслуженный преподаватель,
Садист и гомопедофил.
Так проходили дни за днями,
Мне стукнуло шестнадцать лет,
Казенную рубаху сняли
И выгнали на Божий свет.
Лишь пацаны мне помогали,
Когда я вышел налегке,
Нашли работу на вокзале,
Пристроили на чердаке.
Но кто-то не платил кому-то,
И, вдруг, ворвавшись на вокзал,
Где я работал проститутом,
Наряд ментов меня забрал.
И врач сказал в военкомате,
Куда привел меня конвой:
– Дистрофик, гепатит, астматик.
И вывод – годен к строевой.
И вот в Чечню нас отправляет
Российский Генеральный штаб.
Дрожи, Басаев и Гелаев,
Беги, Масхадов и Хаттаб.
Но там в горах за двадцать баксов,
Не вынеся мой скорбный вид,
Меня к чеченам продал в рабство
Герой России, замполит.
Я рыл для пленников зинданы,
Сбирал на склонах черемшу,
Я фасовал марихуану,
Сушил на солнце анашу.
Но что возьмешь с меня, придурка.
Раз обкурившись через край
От непогасшего окурка,
Я им спалил весь урожай.
Ломали об меня приклады,
Ногами били по зубам,
Но в честь приезда лорда Джадда
Решили обратить в ислам.
В святой мечети приковали
Меня к специальному столу,
Штаны спустили, в морду дали
И стали нервно ждать муллу.
Вошел мулла в своем тюрбане,
Взглянул и выскочил опять,
Крича: – Аллах, отец созданий!
Смотри, да что там обрезать?
Нога чечен пинать устала.
Так и пропала конопля.
Меня прогнали к федералам
Прям через минные поля.
Вокруг меня рвалось, я падал,
Потом уже издалека
По мне ударили из "Града"
Родные русские войска.
А я все полз, все полз сквозь взрывы
И, лишь услышав громкий крик:
"Стой, бля! Стреляю! В землю рылом!"
Я понял, что среди своих.
Неделю мучался со мной
Из контрразведки дознаватель.
Сперва подумали – герой,
Потом решили, что предатель.
Уже вовсю мне шили дело,
Готовил ордер прокурор.
Меня в санчасти пожалела
Простая женщина-майор.
Анализ взяв мочи и кала,
И кровь из пальца и из вен,
Она меня комиссовала
С диагнозом – олигофрен.
Вот полузанесен порошей,
Сижу, бездомный инвалид.
– Подайте, господин хороший,
В моей груди огонь горит.
Но господин в английской шляпе
И кашемировом пальто
Ответил бедному растяпе:
– Ты говоришь щас не про то.
Я – состоятельный мужчина,
А ты сидишь и ноешь тут.
А в чем по-твоему причина?
Всему причина – честный труд.
Я тоже видел в детстве горе.
Я не гонял, как все, собак.
Учился я в английской школе,
Чтоб в жизни сделать первый шаг.
И от отца мне доставалось,
Он не миндальничал со мной.
Из-за графы – национальность
Он был тогда невыездной.
Как трудно с пятым пунктом этим,
Пройдя сквозь множество препон,
Мне было в университете
Быть комсомольским вожаком.
И оказаться в моей шкуре
Никто б, уверен, не был рад,
Когда писал в аспирантуре
Я ночью к празднику доклад.
С таким балластом бесполезным
Тебе подобных чудаков
Нам поднимать страну из бездны
Сейчас, ты думаешь, легко?
Нам всем и каждому награда
За труд даруется судьбой.
Кончай дурить! Работать надо!
Работать надо над собой!
Служу я в фонде "Трубный голос",
И мне выплачивает грант
Миллиардер известный Сорос,
Когда-то нищий эмигрант.
Не уповал на чью-то милость
И не бросал на ветер слов,
А взял да и придумал "Windows"
Билл Гейтс – владелец "Microsoft".
А разве нет у нас примеров?
Примеры есть, и не один.
Вагит, к примеру, Алекперов,
Да тот же Павел Бородин.
Чем здесь сидеть, словно придурок,
Перебирать гроши в горсти,
Попробуй что-нибудь придумать,
Чего-нибудь изобрести.
От денег толку будет мало,
Но я даю тебе совет,
А также книгу для начала:
"Как мне освоить Интернет".
Тут господин взглянул на "Ролекс"
И заспешил своим путем,
Чтобы успеть с обеда в офис,
Поправив папку под локтем.
Бродяга подоткнул пальтишко,
Припрятал собранную медь,
Открыл подаренную книжку
И стал "Введение" смотреть.
Так разошлись на перекрестке.
А кто был прав? Поди пойми.
Такие хитрые загвоздки
Жизнь часто ставит пред людьми.
Песня об 11 сентября
Есть в Нью-Йорке 2 офисных центра,
Что стоят на обрыве крутом
Высотой по 400 метров,
Из них видно далеко кругом.
Но ужасное дело случилось —
В каждый билдинг влетел самолет.
Они вспыхнули, как две лучины.
Шел 2001 год.
Заливало счета керосином,
Как спагетти, сгибался металл.
Программист из далекой России
У компьютера пост не бросал.
Приближалось багровое пламя,
Персонал, обезумев, ревел.
Он в Малаховку старенькой маме
Посылал этот текст на e-mail.
Не убит я в сражении пулей,
Не тону я средь бурных морей,
Как пчела в загоревшемся улье,
Жду я смерти в ячейке своей.
Я имел здесь хорошие виды,
Я PR и маркетинг учил.
Отчего ж злой пилот Аль-Каиды
Нас с тобой навсегда разлучил?
Я умел зарабатывать баксы,
Я бы мог даже выйти в мидлл-класс.
Из-за спорной мечети Аль-Акса
Замочили в сортире всех нас.
Через месяц мне б дали грин-карту,
Сразу в гору пошли бы дела.
Сколько сил, сколько нервов насмарку,
Ах, зачем ты меня родила?
Не побрившись, не сосредоточась,
Даже рук вымыть некогда мне,
Ухожу я в неведомый офис,
Где не спросит никто резюме.
Так прощай навсегда, моя прелесть,
Никогда уж не встретиться нам.
Вот уж ноги мои загорелись,
Подбирается пламя к рукам.
Вспоминай своего ты сыночка,
Дорогая, любимая мать…
Не успел тут поставить он точку,
Начал вдруг небоскреб проседать.
Словно лифт, опустившийся в шахту,
Как в бездонный колодец ведро,
Небоскреб вдруг сложился и ахнул,
Сверху сделалась зона зеро.
Тучи пыли вставали в эфире,
Репортеры срывались на крик.
А народ ликовал во всем мире,
Что Америке вышел кирдык!
Песенка об 11 сентября
Рейсом "Пан Америками"
Взмах рукою из окна
Там за морем-океаном
Есть блаженная страна.
Словно два хрустальных гроба,
Вертикально на попа
Там стоят два небоскреба,
А вокруг шумит толпа.
Как в водоворот сортира,
Как на лампочку из тьмы,
Со всего большого мира
К ним стекаются умы.
Там достойная работа,
Там возможности расти,
Продавай "Дженерал Моторс",
Покупайте "Ай-Ти-Ти".
И стоять бы башням вечно,
Да подумали враги:
Не Аллаху это свечки,
А шайтану кочерги.
Рейсом "Пан Американа"
Курсом прямо на закат
Два отважных мусульмана
Отправлялись на джихад.
Прозевала их охрана,
Как орлы, поднявшись ввысь,
Вдруг достали ятаганы
И к пилотам ворвались.
И два"Боинга"воткнули,
Отомстив неверным псам,
Как серебряные пули,
Прямо в сердце близнецам.
Все дымило, все кровило,
Как в компьютерной игре.
Это было, было, было,
Это было в сентябре.
Кверху задранные лица,
Весь Манхэттен запыля,
Две огромных единицы
Превратились в два нуля.
Звон стекла, и скрежет стали,
Вой сирен, пожарных крик…
Мусульмане ликовали,
Что Америке кирдык.
Горы гнутого железа,
Джорджа Буша злой прищур.
Я-то вроде не обрезан,
Отчего ж я не грущу?
У меня друзья евреи,
Мне известен вкус мацы.
Почему ж я не жалею
Эти башни-мертвецы?
Может, лучше бы стояли,
Свет во тьме, где нет ни зги,
И, как в трубы, в них стекали
Наши лучшие мозги.
Там теперь круги развалин,
Вздохи ветра, тишь да гладь.
А нам с этими мозгами
Значит, дальше куковать.
Банальная песня
Ах, белые березы
Срубили не за грош,
Пошел мой нетверезый,
Да под чеченский нож.
Прощался с ним по-старому
Весь бывший наш колхоз
С гармошкой да с гитарою,
Да с песнею до слез.
Прощай ты, моя лапонька,
Смотри не ссучься тут,
Чечены за контрактника
И выкуп не берут.
За государства целостность,
За нефтяной запас
Спит с горлом перерезанным
Несчастный контрабас.
Стоит угрюмым вызовом
Несдавшийся Кавказ,
Маячит в телевизоре
Ведущий-пидорас.
Но спит контрактник кротко,
Не видит этих рож.
Теперь с дырявой глоткой
Уж водки не попьешь.
Не держит горло воздух,
А он в горах хорош…
Ах, белые березы
Срубили не за грош.
2002
Рождественский романс
Из цикла "Времена года". Зима
Ах, для чего два раза Вы родились
По разным стилям, Господи Иисус?
За две недели до того допились,
Что сперма стала горькою на вкус.
А тут еще ударили морозы
Под 25, да с ветром пополам,
И сколько брата нашего замерзло
По лавочкам, обочинам, дворам.
Холодные и твердые, как камень,
Под пение рождественских коляд
Они в обнимку не с особняками,
А с гаражами рядышком стоят.
И из какой-то подзаборной щели
В подсвеченной, "Бабаевской" Москве
Зачем Петру работы Церетели
Я пальцем погрозил: "Ужо тебе!"
С тех пор, куда бы я, Емелин бедный
Своих бы лыж в ночи не навострил,
За мной повсюду навигатор медный
Под парусом с тяжелым плеском плыл.
Словно певец печальный над столицей,
Плыл командор, Колумб Замоскворечья.
Пожатье тяжело его десницы,
Не избежать серьезного увечья.
И в маленькой загадочной квартире,
Где не сумел достать нас император,
Все праздники мы прятались и пили,
Метелью окруженные, как ватой.
И ангелы нам пели в вышних хором,
Приоткрывая тайну бытия,
И хором с ними пел Филипп Киркоров,
Хрипели почерневшие друзья.
Сводило ноги, пол-лица немело,
В ушах стоял противный гулкий звон,
И нервы, словно черви, грызли тело,
Закопанное в жирный чернозем.
Мне друг пытался влить в рот граммов двести,
Хлестал по морде, спрашивал: "Живой?"
Но мнилось мне – то выговор еврейский —
Явился нас поздравить Боровой.
Да что упоминать расстройство речи,
Расстройство стула, памяти и сна,
Но глох мотор, отказывала печень,
И все казалось, вот пришла Она,
Безмолвная, фригидная зазноба,
Последняя и верная жена.
С похмелья бабу хочется особо,
Но отчего же именно Она?
Она не знала, что такое жалость.
Смотрел я на нее, как изо рва.
Она в зрачках-колодцах отражалась
Звездой семиконечной Рождества.
Играть в любовь – играть (по Фрейду) в ящик,
Ее объятья холодны, как лед,
Ее язык раздвоенный, дрожащий
При поцелуе сердце достает.
Ах, кабы стиль один грегорианский
Иль юлианский, все равно кого,
Тогда бы точно я не склеил ласты…
На светлое Христово Рождество. Скинхедский роман
Ф.Балаховской
Из-за тучки месяц
Выглянул в просвет.
Что же ты не весел,
Молодой скинхед?
Съежившись за лифтом,
Точно неживой,
Отчего поник ты
Бритой головой?
Парень ты не робкий,
И на всех местах
Ты в татуировках,
В рунах да в крестах.
Хороши картинки,
Как видеоклип,
Хороши ботинки
Фирмы "Getty grip".
Фирма без обмана.
В этих башмаках
Вставки из титана
Спрятаны в мысках.
Чтоб не позабыл он,
С гор кавказских гость,
Как с размаху пыром
Биют в бэрцовый кость.
Отчего ж ты в угол
Вжался, как птенец,
Или чем напуган,
Удалой боец?
На ступеньку сплюнул
Молодой скинхед,
Тяжело вздохнул он
И сказал в ответ:
– Не боюсь я смерти,
Если надо, что ж,
Пусть воткнется в сердце
Цунарефский нож.
И на стадионе
Пусть в любой момент
Мне башку проломит
Своей палкой мент.
Страх зрачки не сузит.
Нас бросала кровь
На шатры арбузников,
На щиты ментов.
Но полковник-сучила
Отдавал приказ,
И ОМОН всей кучею
Налетал на нас.
Черепа побритые
Поднимали мы.
Кулаки разбитые
Вновь сжимали мы.
Возникай, содружество
Пламени и льда,
Закаляйся, мужество
Кельтского креста.
Чтоб душа горела бы,
Чтобы жгла дотла,
Чтобы сила белая
Землю обняла.
Но бывает хуже
Черных и ментов,
Есть сильнее ужас —
Первая любовь.
Та любовь, короче,
Это полный крах,
Это как заточкой
Арматурной в пах.
Это как ослеп я,
И меня из мглы
Протянули цепью
От бензопилы.
Русская рулетка,
Шанс, как будто, есть.
Ну, а где брюнетка
Из квартиры шесть?
С книжками под мышкой
В институт с утра
Шмыгала, как мышка,
Поперек двора.
С ней, как в пруд подкова,
Я упал на дно,
Не видал такого
И в порнокино.
Тел тягучих глина,
Топкая постель.
Что там Чичоллина,
Что Эммануэль.
Липкие ладони,
Рта бездонный ров.
Вот те и тихоня,
Дочь профессоров.
Называла золотком,
Обещала – съест,
На груди наколотый
Целовала крест.
А потом еврейкой
Оказалась вдруг,
Жизнь, словно копейка,
Выпала из рук.
Любишь ли, не любишь,
Царь ты или вошь,
Если девка юдиш,
Ты с ней пропадешь.
Мне теперь не деться
Больше никуда,
Обжигает сердце
Желтая звезда.
Как один сказали
Мне все пацаны,
Из огня и стали
Грозные скины:
– Ты забыл обиды,
Боль родной земли.
Эти еврепиды[1]
Тебя завлекли.
Никогда отныне
Пред тобой братва
Кулаки не вскинет
С возгласом "Байт па!"
И тебе, зараза,
Лучше умереть.
Пусть вернут алмазы,
Золото и нефть.
Чтоб твоей у нас тут
Не было ноги,
Шляйся к пидарасам
В их "Проект О.Г.И.".
И убит презреньем,
Хоть в петлю иди,
Я искал забвенья
На ее груди.
Вдруг вломились разом
К ней отец и мать
И, сорвав оргазм нам,
Начали орать:
– Прадеды в могиле!
Горе старикам!
Мы ж тебя учили
Разным языкам!
Жертвы Катастрофы!
Похоронный звон!
А тут без штанов ты
Со штурмовиком!
Чтоб не видел больше
Я здесь этих лиц.
Ты ж бывала в Польше,
Вспомни Аушвиц.
Где не гаснут свечи,
Где который год
Газовые печи
Ждут, разинув рот.
Где столб дыма черный
До безмолвных звезд.
Помни, помни, помни,
Помни Холокост!
И не вздумай делать
Возмущенный вид,
Если твое тело
Мял антисемит.
Плакать бесполезно,
Верь словам отца.
Это в тебя бездна
Вгля-ды-ва-ет-ся.
Не гуляй с фашистом,
Не люби шпанье…
В США учиться
Увезли ее.
И с тех пор один я
Три недели пью.
Страшные картины
Предо мной встают.
Сердце каменеет,
Вижу, например,
Там ее имеет
Двухметровый негр.
Весь он, как Майкл Джордан,
Черен его лик.
Детородный орган
У него велик.
А я не согласен,
Слышите, друзья!
Будь он хоть Майк Тайсон,
Не согласен я!
Недежурный по апрелю
Из цикла "Времена года". Весна
Горькая пена
Стынет на губах.
Капельница в вену,
Мое дело швах.
Вышла мед сестренка,
На дворе апрель.
Подо мной клеенка,
Я мочусь в постель.
Травка зеленеет,
Солнышко блестит.
Медсестра, скорее
Камфару и спирт.
Стало мое рыло
Травки зеленей.
Эх, не надо было
Пить пятнадцать дней.
Клейкие листочки
Тополей и лип.
Отказали почки,
Я серьезно влип.
Сохнет, стекленеет
Кожи чешуя.
В общем по апрелю
Не дежурный я.
Видно, склею ласты,
Съеду на погост.
Что-то не задался
Мне Великий пост.
Здесь я, как бесполый,
Без всего лежу.
Пришел типа голый,
Голый ухожу.
Ждут меня в кладовке,
Там, где пищеблок,
Рваные кроссовки
Фирмы "Риибок",
Куртка со штанами,
Мелочь в них звенит.
Все меж пацанами
Честно поделить.
Всем, со мною жравшим,
Дайте по рублю,
Передайте Маше —
Я ее люблю.
Обо мне когда-то
Вспомнит кто-нибудь?
Где дефибриллятор,
Два контакта в грудь?
Свесившись над краем,
Никто не орет:
– Мы его теряем,
Ебанные в рот!
Всем, сыгравшим в ящик,
Путь за облака,
Где отец любящий
Ждет верного сынка.
Бухнусь на колени,
Я пришел домой.
Ну, здравствуй, в пыльном шлеме
Зеленоглазый мой.
С высоты Земля-то
Кажется со вшу,
Я с него, ребята,
За нас всех спрошу.
Бесконечная песня
Жми на тормоза
Сразу за кольцевою.
Ах, эти глаза
Накануне запоя.
Здесь ржавый бетон,
Да замки на воротах.
Рабочий район,
Где нету работы.
Здесь вспученный пол,
И облезлые стены,
И сын не пришел
Из чеченского плена.
Ребят призывают
Здесь только в пехоту
В рабочем квартале,
Где нету работы.
Сыграй на гармони
В честь вечной субботы
В рабочем районе,
Где нету работы.
Про тундру и нары
Спой, друг мой нетрезвый,
Под звон стеклотары
В кустах у подъезда.
Воткнул брату Каин
Здесь нож под ребро,
Здесь ворон хозяин,
Здесь зона зеро.
Я сам в этой зоне
Рожден по залету
В рабочем районе,
Где нету работы.
Лишь в кителе Сталин
Желтеет на фото —
Хранитель окраин,
Где нету работы.
Грустит на балконе
Юнец желторотый,
Простерши ладони
К бездушным высотам.
От этих подростков,
Печальных и тощих,
Еще содрогнется
Манежная площадь.
От ихнего скотства
В эфире непозднем
Слюной захлебнется
Корректнейший Познер.
Мол, кто проворонил?
Да где пулеметы?
Загнать их в районы,
Где нету работы!
Нас всех здесь схоронят
И выпьют до рвоты
В рабочем районе,
Где нету работы.
Мы только мечтаем,
Морлоки и орки,
Как встретим цветами
Здесь тридцатьчетверки.
Вслед бегству Антанты
– Здорово, ребята!
Нам субкоманданте
Кивнет бородатый.
Теперь здесь все ваше,
А ну, веселей-ка!
Не бойся, папаша,
Бери трехлинейку.
Ревком приказал,
И занять срочно надо
Мосты и вокзалы
И винные склады.
У власти, у красной
Надежная крыша,
Она пидарасам
Не сдаст Кибальчиша.
Ода на выход Ж.-М. Ле Пенна во 2-й тур президентских выборов во Франции
По прочтении журнала "Неприкосновенный запас" №2/22
Я встревожен, вашу мать,
Бьюсь головой об стену,
Боюсь Францию отдать
Жан-Мари Ле Пенну.
Он ведь против нацменьшинств,
Против пидарасов.
Сволочь злобная, фашист,
Ветеран спецназа.
Стонет майская трава
Под солдатской бутсой.
Ну, французский буржуа,
Ты совсем рехнулся.
Лучше б ты бросал свой лист
За Фортейна Пима.
Пусть тот тоже был нацист,
Но хотя бы пидор.
А голландский демократ
Укокошил гада.
Весь свободный мир был рад,
Так ему и надо.
Слышу я "Лили Марлен",
Слышу я "Хорст Вессель",
Вижу, как сидит Ле Пени
В президентском кресле.
Вы попомните меня,
Изберете гада.
Будет, будет вам Чечня,
Будет вам Руанда.
И поднялся весь Пари,
Разогнул колена,
Чтобы трахнуть Жан Мари
Хренова Ле Пенна.
Против одноглазых рож
За свободу Франции
Встал народ всех цветов кож,
Секс-ориентаций.
Исламист и феминист,
Содомит с шиитом,
Антиглобалист, троцкист…
Все за мир открытый.
Выходи, транссексуал,
На защиту транса,
Воздымай магрибский галл
Знамя резистанса.
Восклицал: "Но пасаран!"
Доктор из Сорбонны.
И зачитывал Коран
Шейх в чалме зеленой.
И поклялся всем мулла,
Что врагам бесстыжим
Ни "Хамас", ни "Хезболла"
Не сдадут Парижа.
Аплодирует народ
Сурам из Корана,
А над площадью плывет
Дым марихуаны.
Смотрят радостно со стен
Неразлучной парой
Вниз Усама бен Ладен
Рядом с Че Геварой.
Новогодние деды,
Близнецы и братья,
И сплелись две бороды
В сладостном объятье.
Раздается в высоте
Через весь квартал:
"Либерте!", "Фратерните!"
И "Аллах Акбар!"
В общем, не прошел злодей,
Выпал в маргинальность.
Торжество святых идей,
Мультикультуральность.
Тут истории конец,
Прям по Фукуяме,
И вообще – полный пиздец,
Я прощаюсь с вами.
Экфразис
Октябрьским вечером, тоскуя,
Ропщу на скорбный свой удел
И пью я пятую, шестую
За тех, кто все-таки сумел
Ответить на исламский вызов —
Семьсот заложников спасти.
И я включаю телевизор
И глаз не в силах отвести.
Как будто в трауре невесты
В цветенье девичьей поры
Сидят чеченки в красных креслах,
Откинув черные чадры.
Стройны, как греческие вазы,
Легки, как птицы в небесах,
И вместо кружевных подвязок,
На них шахидов пояса.
Они как будто бы заснули,
Покоем дышит весь их вид,
У каждой в голове по пуле,
На тонких талиях пластид.
Их убаюкивали газом,
Как песней колыбельной мать,
Им, обезвреженным спецназом,
Не удалось себя взорвать.
Над ними Эрос и Танатос
Сплели орлиные крыла,
Их, по решенью депутатов,
Родным не выдадут тела.
Четыре неподвижных тела
В щемящей пустоте рядов
Исчадья лермонтовской Бэлы
И ниндзя виртуальных снов.
Сидят и смотрят, как живые,
Не бросив свой последний пост
Теперь, когда по всей России
Играют мальчики в "Норд-Ост".
Льву Пирогову с искренней благодарностью
Обо мне написали в газете,
А она все равно не дала…