Страница:
– Ты в своем уме? – возмутился Петр, который только-только закончил строительство собственного дома.
– А что тут сложного? Немного окно расширим, и все, – пожала плечами Аннушка и побежала вызывать рабочих.
Рабочие явились через час. К этому времени Петр успел проклясть всех на свете, отправить жену куда подальше и разругаться с соседями, которые наматывали круги возле дома и хихикали. Злополучный рояль стоял во дворе, и Арусяк вдохновенно била по клавишам, изображая великого пианиста.
– Смотри, талант ведь у ребенка, ради такого не грех и окно разобрать, – с умилением сказала Аннушка.
– Делайте что хотите, – махнул рукой Петя.
Рабочие за час лихо раздолбили стену, внесли злополучный рояль в дом и стали заделывать дырку. Вечером Аннушка с мужем сидели на диване и восторженно аплодировали Арусяк, яростно колотившей по клавишам.
– Талант! Еще играть не умеет, а какое рвение, – улыбнулась Аннушка.
Впрочем, надежды на то, что из дочери вырастет гениальный композитор или великий пианист, развеялись как дым к концу первого года обучения, когда выяснилось, что Арусяк неохотно садится за инструмент раз в неделю, и то на пятнадцать минут. Будучи девушкой способной, Арусяк страдала неизлечимым недугом, имя которому – лень. Не повезло ей и с преподавательницей – Анной Михайловной.
Анна Михайловна торговала трусами на уроках музыки и нежно любила Арусяк. Торговала трусами она потому, что жить на зарплату учительницы музыкальной школы в городе Харькове было трудно, а любила Арусяк потому, что на каждый праздник получала от благодарного Петра Мурадяна дорогой подарок. О торговле трусами Арусяк узнала случайно, когда вошла в класс и увидела завуча Ларису Леонидовну, разглядывающую черные кружевные трусы. Лариса Леонидовна, завидев Арусяк, ойкнула, Анна Михайловна вытолкала ученицу наружу и закрыла дверь на ключ. Спекуляция в те времена каралась по всей строгости закона.
После этого Анна Михайловна объяснила Арусяк, что купила трусы для себя, но поскольку они ей не подошли, решила предложить завучу. Арусяк учительнице поверила, и всю дорогу домой ее мучили два вопроса, а именно: как Лариса Леонидовна со своим толстенным задом сможет влезть в трусы худощавой Анны Михайловны и почему за ширмой стоял полный пакет с нижним бельем?
Придя домой, она рассказала все маме и поинтересовалась, что это значит. Аннушка серьезно посмотрела на дочь и сказала: «Ну, не хотят люди жить на сто рублей в месяц, бог с ними. А какие трусы? Большие размеры есть? Надо позвонить Анне Михайловне».
Арусяк вздохнула и пошла разучивать проклятые гаммы. Выйдя вечером во двор, она проболталась своей подруге, та – еще одной подруге, а та – подруге своей подруги. Спустя неделю в музыкальную школу № 2 двинулась делегация местных женщин, жаждущих заполучить импортные кружевные трусы. Анну Михайловну чуть не выгнали с работы. Директор лично конфисковал контрабандный товар на собрании. Правда, вечером он вернул его Анне Михайловне, попросив больше не заниматься торговлей в стенах школы. Та поклялась светлой памятью своего деда, дошедшего аж до Берлина и, согласно семейной легенде, героически погибшего при взятии бункера, в котором якобы прятался Гитлер, прекратить незаконную деятельность и в знак благодарности вручила директору пять пар трусов всевозможных размеров и цветов: для жены, для любовницы, для дочери и парочку – так, на всякий случай.
На следующий день Арусяк снова сидела за инструментом в музыкальной школе № 2 и с кислым выражением лица била по клавишам, разучивая гаммы. Добрая Анна Михайловна, заметив нежелание ученицы музицировать, нежно взяла ее за руку и прочла лекцию о том, что музыка – это не только стук по клавишам, но и нечто большее, прекрасное и необъяснимое.
– Кстати, ты можешь записаться в кружок композиции, будешь сама сочинять музыку. Хочешь? – вкрадчиво предложила она.
Арусяк призадумалась. Больше всего она хотела поджечь школу, но с другой стороны, если она сама будет писать музыку, то сможет сочинить то, что ей нравится, и тогда никто на свете не заставит ее играть ненавистные гаммы и этюды.
– Хочу. – Арусяк тряхнула косичками и улыбнулась.
На первом же занятии кружка Арусяк об этом сильно пожалела. Преподаватель, проверив способности учеников, высказал предположение, что, возможно, кто-то из них станет гениальным композитором и его творения будут внесены в программу музыкальных школ, но произойдет это не раньше, чем они закончат музыкальную школу, музучилище, а затем еще и консерваторию.
В общем, кружок Арусяк не понравился. Зато Петр Мурадян по вечерам с удовольствием сочинял музыку – вернее, вспоминал старинные армянские песни и напевал их дочери. Та тщательно записывала ноты, относила их на занятия и выдавала за мелодии собственного сочинения, за что собирала бурные аплодисменты и всеобщий восторг.
Но это продолжалось недолго. Вскоре у Петра наступил творческий кризис. Тщетно Арусяк умоляла отца напеть еще что-нибудь.
– Да не знаю я больше ничего. Впрочем, есть еще колыбельная, но я ее не помню сейчас, надо позвонить твоей бабушке в Ереван, может, она мне напоет?
– Позвони, папочка, позвони, – умоляюще просила Арусяк.
Отец взял телефон и стал названивать своей матери, которая проживала в Ереване с младшим сыном и дочерью. Бабка Арусяк, любившая сына и внучку всеми фибрами своей огромной армянской души и столь же сильно не любившая невестку Аннушку, которая испортила все ее планы и женила на себе ее любимого сыночка, была многословна: каждый разговор с Ереваном длился как минимум час. Поболтав с сыном и поведав ему все последние новости, которые мало чем отличались от тех, которые она рассказывала в прошлый раз, она что-то промурлыкала в трубку напоследок и сказала, что летом ждет сына в гости.
– Ляй-ляй, ля-ля-ля, траля-ля-я-я, ля-ля-я-я, записывай, пока я не забыл! – загорланил Петр, бросив трубку.
– Ага, сейчас! – обрадовалась Арусяк. – Ой, а это уже было.
– Тогда все, больше не знаю, – вздохнул Петр.
На следующее занятие Арусяк пришла без домашнего задания, зато со скорбным выражением лица, и сообщила, что ничего не сделала, ибо пребывает в великой печали по поводу кончины своей бабки в Ереване. Педагог посочувствовал ей и отпустил домой, сказав, что в моменты душевного разлада творятся гениальные произведения. Видимо, он рассчитывал на то, что через неделю Арусяк принесет ему что-то вроде моцартовского «Реквиема». Но Арусяк не пришла, так как снова якобы была на поминках: исполнилось девять дней со дня смерти бабки, которая на тот момент благополучно сидела в Ереване и ждала приезда сына и любимой внучки. Еще через неделю все-таки пришлось идти на занятие, и Арусяк с детской непосредственностью умертвила дедушку. История повторилась. К тому моменту как преподаватель почуял неладное, она успела похоронить всех бабок и дедов, соседку и любимую собаку, которой у нее никогда не было. Из кружка композиции она была с позором отчислена.
– Может, в хор? – поинтересовалась Аннушка, вручая Анне Михайловне очередной подарок.
– Может, – сказала Анна Михайловна, косясь на поднесенный Аннушкой пакет.
И Арусяк пошла в хор. Преподаватель посмотрел на нее и попросил что-нибудь спеть. Господь, щедро наделивший Арусяк всяческими талантами: талантом врать, лениться, доставать окружающих своим поведением, оплошал только в одном: он не дал ей голоса. Вернее, дал, но с ее вокальными данными в лучшем случае можно было зарабатывать на хлеб плакальщицей на похоронах, но никак не петь в хоре музыкальной школы № 2. Преподаватель посмотрел на Арусяк с сочувствием и решил, что, раз уж родителям так хочется сделать из дочери не только пианистку, а еще и певицу, она будет просто открывать рот. Посетив пару-тройку занятий, Арусяк поняла, что просто открывать рот ей неинтересно, а любые попытки подать голос заканчивались плачевно, а именно – изгнанием из зала.
И неизвестно, как бы она отучилась последний год и отучилась ли вообще, если бы нашу планету не посетили пришельцы из других галактик. Интернета в те времена в помине не было, в газетах о гостях из космоса ничего не писали, но все твердо знали, что ОНИ есть. Соседка и подруга Аннушки, жена военного, принесла какие-то документы, которые муж якобы стырил из части, рискуя, что его лишат пайка, разжалуют в прапорщики и сошлют в Сибирь. Скучающая домохозяйка Аннушка по ночам переписывала бумаги в школьную тетрадь. Придя на очередное занятие по музыке, Арусяк заявила Анне Михайловне, что располагает достоверными сведениями об инопланетянах, коими она может поделиться при условии неразглашения информации. Анна Михайловна открыла рот и не закрывала его на протяжении следующего года. Когда тетрадь матери была пересказана от корки до корки, Арусяк стала придумывать свои истории. Вскоре о пришельцах знала вся школа. И тут началось…
Одну преподавательницу, старую деву Марианну Вениаминовну, они стали посещать с завидной регулярностью и предлагать улететь с ними, поскольку командир их корабля отказывается без нее покидать планету. Весь коллектив тут же принялся уговаривать коллегу лететь, но спустя неделю Марианна Вениаминовна заявила, что отвергла предложение и решила остаться. «Ну и дура! – сказала Анна Михайловна. – В тридцать шесть лет могла бы и не выбирать! Ну и что, что он зеленый, главное, чтоб человек хороший был».
Другая преподавательница ночью видела представителя внеземной цивилизации у себя в огороде. Впоследствии, правда, выяснилось, что она приняла за гуманоида соседа, решившего поживиться чужой картошкой.
Учитель танцев подвергся нападению пришельцев, когда возвращался домой после уроков. Нападавшие оставили отметину на его левом плече и скрылись. Некоторые поговаривали, что сия отметина сильно напоминала засос, но пострадавший торжественно клялся, что это след от вживления имплантанта.
Больше всех инопланетяне напугали сторожа, который ночью услышал доносившиеся из актового зала звуки музыки и тихий женский смех. Бедный сторож тут же вызвал милицию. Когда два милиционера взломали дверь зала, они обнаружили недопитую бутылку шампанского, коробку конфет и пепельницу, полную окурков. Отъезжавшую с черного хода директорскую машину, в которой сидела молоденькая красавица учительница сольфеджио, никто в тот вечер не заметил.
И только бедная Анна Михайловна, которая благодаря стараниям Арусяк знала о инопланетянах больше всех, никого не видела. Решив, что это несправедливо, Арусяк отважилась на отчаянный поступок. Первым делом было вычислено место жительства Анны Михайловны. Оказалось, что в том же районе живет одноклассник Арусяк. Однокласснику Арусяк посулила, что в течение месяца обязуется писать за него сочинения по русскому языку. Тот почесал репу и потребовал в придачу проверку всех диктантов, а также написание сочинений по литературе.
Ночью согласно намеченному плану одноклассник Костя залез во двор к Анне Михайловне и начертил на грядках магические круги разных размеров. Наутро он похвастался Арусяк своими подвигами и довольно добавил, что стырил еще пару килограммов помидоров и огурцов и надергал два пучка петрушки, по ошибке приняв его за коноплю. Инопланетяне, крадущие помидоры и курящие петрушку, в планы Арусяк не входили. Костя был выруган и отправлен восвояси.
Спустя два дня, открыв дверь кабинета в музыкальной школе, Арусяк увидела следующую картину: Анна Михайловна сидела за столом, вокруг которого толпились пять преподавательниц во главе с завучем. Анна Михайловна подняла на Арусяк глаза и прошептала, ткнув пальцем в стол: «Они были у меня! Ночью! Вот!» На столе красовались фотографии магических кругов, начерченных Костей. Арусяк довольно улыбнулась и рассказала очередную байку.
Несмотря на все это, к вступительным экзаменам Арусяк подготовилась основательно. Вернее, подготовился ее отец, который приехал в парадном костюме, с довольным видом вышел из своей «Волги» и направился в сторону музыкальной школы № 2. В руке Петр Мурадян держал три конверта, в каждом из которых лежала стодолларовая купюра: для директора, для завуча и для Анны Михайловны. Будучи торгашом по натуре, Петр Мурадян пребывал в уверенности, что все в этом мире можно купить, а уж в частности такую мелочь, как красный диплом музыкальной школы для любимой дочери, которая зарыла свой талант пианиста глубоко в землю и оказалась совершенно не подготовленной к выпускным экзаменам, и подавно. Правда, тот факт, что в свое время покойный отец Петра купил ему диплом педагогического института, Петр скрывал тщательнейшим образом и рассказывал всем, что действительно учился в пединституте на факультете русского языка и литературы. И лишь спустя год после женитьбы он проболтался Аннушке, что диплом был куплен за пять баранов, которых пригнал из деревни брат отца.
– За десять можно было диплом медицинского института купить, но у нас тогда десять не было, – развел он руками, представив, как здорово было бы иметь диплом врача, а не какого-то школьного учителя.
Пока отец разбирался с преподавателями, Арусяк сидела в машине, глазела по сторонам и с тоской думала о выпускных экзаменах в общеобразовательной школе, представляя, в какую копеечку влетят отцу экзамены по математике, физике и химии: твердая четверка у Арусяк была только по русскому и английскому языкам. Аннушка, приунывшая оттого, что из девочки не вышло музыканта, вдруг обнаружила склонность и, главное, усердие дочери в изучении языков и недолго думая наняла для Арусяк репетитора – двадцатисемилетнего переводчика Сашу, которого порекомендовала лучшая подруга.
Арусяк, к тому времени превратившаяся из толстого гадкого утенка с длинным носом в завидную невесту с весьма соблазнительными формами и копной черных кудрявых волос, обрадовалась и даже задумалась над поступлением в институт. Петр Мурадян, который решил, что дочь его уже вполне доросла до того, чтобы выйти замуж за хорошего армянского парня и осчастливить его внуками, устроил скандал и сказал, что платить за обучение дочери не намерен. Аннушка в очередной раз закатила истерику и стала настаивать на том, чтобы дочь все-таки получила высшее образование. В итоге родители сошлись на варианте, который устроил обоих: Арусяк занимается с репетитором и пытается поступить в институт своими силами либо выходит замуж.
– Если есть ум – поступит, – хитро сказал Петр, надеясь, что лень дочери возьмет верх и спустя пару-тройку месяцев она махнет рукой на институт и всерьез задумается о замужестве.
На протяжении трех месяцев каждый вторник и четверг Арусяк исправно посещала курсы, где преподавал Саша Величко, худощавый белобрысый парень с бесцветными глазами. И вполне возможно, что ко времени вступительных экзаменов в университет Арусяк знала бы язык Шекспира не хуже его самого и могла бы заткнуть за пояс любого, даже самого матерого преподавателя, если бы между учителем и ученицей не случился роман.
Саша Величко долго жался и мялся, прежде чем решился пригласить свою ученицу погулять. Арусяк, которая до этого была обделена мужским вниманием и если что и знала об отношениях между мужчиной и женщиной, то только из дамских романов, которые почитывала Аннушка, сначала удивилась, а потом обрадовалась. Саша казался ей сказочным принцем: умным, интеллигентным и образованным, человеком очень тонкой душевной организации, отвергнутым гением, которого никто не понимал в этом жестоком мире, мужчиной, который прячет свое истинное лицо под маской скупости и вредности и испытывает ее чувства на прочность, точь-в-точь как дон Педро из очередного дамского романа, который читала Арусяк.
То, что Саша на самом деле был натурой мелочной и скупой, как крот из сказки про Дюймовочку, и преследовал вполне определенные цели: жениться на дочери богатого отца и перебраться в просторный дом, а не ютиться в комнатушке, которую он снимал у одного пьяницы, Арусяк узнала намного позже. Александр Величко был поистине уникальным человеком. И если бы инопланетяне все-таки посетили грешную землю, то он был бы первым экземпляром, который бы они забрали для изучения пороков, присущих человеческой расе.
Саша знал, где в ограде зоопарка, расположенного возле университета, есть прореха, через которую можно пролезть, чтобы не платить за вход, и Арусяк с готовностью задирала до задницы юбку в обтяжку, хватала в зубы туфли на шпильках и лезла в дырку. Еще Саша знал, что по маршруту «Парк Шевченко – Новые дома» каждые полчаса курсирует бесплатный автобус, и во время их с Арусяк прогулки юноша то и дело поглядывал на часы и говорил: «Осталось пятнадцать минут! Осталось десять минут! Бежим!» – после чего запихивал девушку в автобус, битком набитый дачниками, возвращавшимися в это время со своих участков. В автобусе Арусяк стояла в весьма странной позе, прижимала к груди тяпку стоящего впереди огородника и думала о том, как прекрасно быть обыкновенной девушкой, а не неженкой, с которой сдувают пылинки. Саша стоял рядом на одной ноге, а второй упирался в ведро с картошкой.
– Arusiak, how are you? – спрашивал он иногда, вспоминая, для чего его нанял отец Арусяк.
– I’m fine, – отвечала Арусяк, слабо улыбаясь и пытаясь разогнуться.
В метро Саша тыкал в лицо милиционеру купленное удостоверение воина-афганца и требовал пропустить его бесплатно.
– Какой ты афганец? Ты тогда еще плескался в яйцах своего отца! – орал милиционер. – Иди жетон купи.
Саша продолжал настаивать на своем и демонстрировать липовое удостоверение.
– А может, давай я заплачу, а? – предложила как-то Арусяк.
– Нет, они должны пропускать меня бесплатно! – взвизгнул Саша.
– Но ты же купил это удостоверение? – пожала плечами Арусяк.
– Какая разница? Ты что, не понимаешь? Они обязаны пропускать людей с удостоверением, обя-за-ны, – по слогам произнес Саша.
– Хорошо, – вздохнула Арусяк.
Через месяц Сашина скупость стала настораживать Арусяк, тем более что роман про дона Педро был дочитан до конца и даже перечитан еще раз: прекрасный дон наконец-то женился на Амелии, Саша же продолжал бегать со своей корочкой и экономить на проезде. Последней каплей терпения стала прогулка в парке, где расщедрившийся Саша накормил Арусяк пирожками с котятами, а потом, когда она захотела в туалет, потащил ее в соседний парк, где находился бесплатный полуразрушенный сортир. Бедная Арусяк присела на корточки, задрала юбку и уж было облегченно вздохнула, как вдруг изза ветхой стены вышел милиционер и укоризненно посмотрел на нее. Оказалось, что сортир закрыт. Пришлось платить штраф.
После этого инцидента Арусяк всерьез задумалась над продолжением отношений со своим учителем и решила откровенно поговорить с ним. Будучи девушкой неопытной, Арусяк долго мялась и размышляла, как бы намекнуть Саше на то, что чувства ее искренни и пора бы ему уже проявить себя во всей красе и предстать перед ней в обличье прекрасного принца, а не скупого рыцаря, что любит она его не ради денег и совершенно не обязательно проверять ее на вшивость и жмотничать. Через три дня Арусяк пришла на занятия с трагическим выражением лица.
– Что случилось? – поинтересовался Саша.
– Да так, ерунда, – отмахнулась Арусяк. – Вчера к нам в гости приходили папины знакомые, я очень нравлюсь их сыну. Впрочем, это пустяки.
Идею разговора Арусяк позаимствовала у прекрасной Амелии из романа о доне Педро.
Саша почувствовал, что лакомый кусочек уплывает у него из-под носа.
– Хм, ладно, скажи родителям, что я завтра приду к вам в гости.
– Хорошо, – обрадовалась Арусяк.
В тот же вечер родители были извещены о завтрашнем визите талантливейшего преподавателя английского языка Саши Величко.
– С чего бы это? – удивился Петр.
– Не знаю, – покраснела Арусяк. Она понимала, что отец придет в ярость и порвет Сашу на ленточки для бескозырок, узнай он об истинной причине визита.
К тому же, согласно сюжету романа, дон Педро должен был попросить руки прекрасной Амелии, получить отказ, выкрасть ее ночью и увезти в далекую страну, где они заживут долго и счастливо.
Петр пожал плечами, сказал «вах» и убежал в ресторан, а Аннушка, решившая, что преподаватель хочет сообщить им что-то важное, связанное с успехами дочери в изучении английского языка, побежала в кондитерскую заказывать торт для торжественного ужина.
На следующий день ровно в семь часов вечера в дверь позвонили. Открыла Аннушка, мило улыбнулась Саше и пригласила его войти. Саша, который всю дорогу нервничал и думал о том, как начать разговор с родителями Арусяк, увидев такой радушный прием, приободрился и даже улыбнулся в ответ. На ужин подавали долму, из шкафа достали дорогой антикварный сервиз, который папа подарил маме на пятнадцатилетие семейной жизни. После того как Саша пять минут тщетно пытался разрезать голубец и вовсю скреб ножом по тарелке, издавая неимоверный скрежет, материнское сердце не выдержало.
– Голубцы не режут, их едят целиком, заворачивая в лаваш, – сказала Аннушка и продемонстрировала, как это делается.
Повисла пауза. Есть уже никому не хотелось.
– А попробуй армянского сыра, – предложила Арусяк.
И это было ошибкой. То ли от волнения, то ли еще по какой-то причине, Саша набросился на сыр и слопал все, что лежало на тарелке. Шокированная Аннушка пошла на кухню и принесла еще сыра. Саша умял и его и попросил завернуть ему сыра в пакетик, когда он соберется уходить. Вскоре оказалось, что Саша страшно стучит зубами, когда ест. К тому же он умудрился в одиночку вылакать полбутылки коньяка.
– Как успехи у Арусяк? – поинтересовалась Аннушка.
– Э-э-э… успехи? Хорошо, да, хорошие успехи. – Саша вызывающе посмотрел на Арусяк и подмигнул ей.
От вида захмелевшего жениха, жадно уминающего все, что стояло на столе, Арусяк стало страшно, и вдруг она поняла, что это никакой не дон Педро, а самый обыкновенный преподаватель, за которого она не выйдет замуж даже под страхом смертной казни. Горе-жених в это время точил остатки сыра и довольно облизывался.
– Я вообще против всего этого: институт, учеба, зачем? – вставил свое веское слово Петр. – Моя мать вышла замуж без института, родила четверых детей. Пустое все это, пустое.
– Ну, это как посмотреть, каждому свое, – не замедлил ответить Саша, перекинувшись на лаваш.
– Не знаю, мы, армяне, другие, у нас обычаи другие, нравы. – Петр закурил сигарету и недовольно посмотрел на Сашу.
– Да мне что армяне, что татары, что азеры на рынке – один черт. Лишь бы не китайцы – не люблю желтокожих, – икнул Саша. – А вообще, я вам вот что скажу. Вы в наши с Арусяк отношения не лезьте, мы уже все решили. Хотя в организации свадьбы ваша помощь была бы весьма уместна. Я тут подготовил список расходов. Сейчас, сейчас. – Саша полез в карман и извлек из него листок в клеточку, исписанный мелким почерком. – Вот, я все посчитал: аренда лимузина… так, это не то… фата, платье, кольца… кстати, кольца можно не покупать, я бабушкины коронки переплавлю, у нее вся челюсть была золотая… где же это… ага, вот: ресторан… смотрите, Петр Парфенович, вот расходы на ресторан, – обрадовался Саша и протянул Петру Мурадяну листок.
Петр побледнел, посмотрел на Арусяк, потом на жену и растерянно развел руками:
– Какая свадьба, Арусяк, какая свадьба? Как это – все решили? Анечка, ты же сказала, что это преподаватель?
– Ну, кому преподаватель, а кому и не очень, – растянулся в улыбке Саша и похлопал Петра по плечу.
– А как же английский язык? – жалобно протянула Аннушка.
– А-а-а, язык, а что есть язык? Язык есть средство общения. – Окончательно охмелевший Саша махнул рукой и попытался в порыве страсти, коей он воспылал к будущим родственникам, обнять Петра Мурадяна.
– Во-о-он! – крикнул Петр и указал Саше на дверь.
– Петенька, Петя, успокойся, Петя, – засуетилась Аннушка, которая давно не видела мужа в таком состоянии. – Сядь, Петя.
– Вон, негодяй! Сначала научись уважать старших и просить руки дочери, а потом приходи! – продолжал орать Петр.
– Дикари! Вот дикари! Да пошли вы со своей Арусяк! – крикнул Саша и хлопнул дверью. Впрочем, пакетик с сыром он с собой прихватил.
После ухода несостоявшегося зятя Петр Мурадян плюхнулся на диван, закатил глаза и стал хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Аннушка заойкала, стала прыгать вокруг, капать валерьянки, потом зачем-то схватила со стола графин с водкой, набрала ее в рот и прыснула в лицо мужу. Петр взвыл и стал тереть глаза.
– Ой, господи, что же делать? – закудахтала Аннушка и побежала на кухню, откуда вернулась с мокрым полотенцем и возложила его на чело умирающего супруга.
Петр Мурадян застонал и тяжело вздохнул.
– Этот твой преподаватель – грубиян, пьяница и рахит! К тому же он стучит зубами за едой! – выдала Аннушка, гневно посмотрев на дочь.
– А что тут сложного? Немного окно расширим, и все, – пожала плечами Аннушка и побежала вызывать рабочих.
Рабочие явились через час. К этому времени Петр успел проклясть всех на свете, отправить жену куда подальше и разругаться с соседями, которые наматывали круги возле дома и хихикали. Злополучный рояль стоял во дворе, и Арусяк вдохновенно била по клавишам, изображая великого пианиста.
– Смотри, талант ведь у ребенка, ради такого не грех и окно разобрать, – с умилением сказала Аннушка.
– Делайте что хотите, – махнул рукой Петя.
Рабочие за час лихо раздолбили стену, внесли злополучный рояль в дом и стали заделывать дырку. Вечером Аннушка с мужем сидели на диване и восторженно аплодировали Арусяк, яростно колотившей по клавишам.
– Талант! Еще играть не умеет, а какое рвение, – улыбнулась Аннушка.
Впрочем, надежды на то, что из дочери вырастет гениальный композитор или великий пианист, развеялись как дым к концу первого года обучения, когда выяснилось, что Арусяк неохотно садится за инструмент раз в неделю, и то на пятнадцать минут. Будучи девушкой способной, Арусяк страдала неизлечимым недугом, имя которому – лень. Не повезло ей и с преподавательницей – Анной Михайловной.
Анна Михайловна торговала трусами на уроках музыки и нежно любила Арусяк. Торговала трусами она потому, что жить на зарплату учительницы музыкальной школы в городе Харькове было трудно, а любила Арусяк потому, что на каждый праздник получала от благодарного Петра Мурадяна дорогой подарок. О торговле трусами Арусяк узнала случайно, когда вошла в класс и увидела завуча Ларису Леонидовну, разглядывающую черные кружевные трусы. Лариса Леонидовна, завидев Арусяк, ойкнула, Анна Михайловна вытолкала ученицу наружу и закрыла дверь на ключ. Спекуляция в те времена каралась по всей строгости закона.
После этого Анна Михайловна объяснила Арусяк, что купила трусы для себя, но поскольку они ей не подошли, решила предложить завучу. Арусяк учительнице поверила, и всю дорогу домой ее мучили два вопроса, а именно: как Лариса Леонидовна со своим толстенным задом сможет влезть в трусы худощавой Анны Михайловны и почему за ширмой стоял полный пакет с нижним бельем?
Придя домой, она рассказала все маме и поинтересовалась, что это значит. Аннушка серьезно посмотрела на дочь и сказала: «Ну, не хотят люди жить на сто рублей в месяц, бог с ними. А какие трусы? Большие размеры есть? Надо позвонить Анне Михайловне».
Арусяк вздохнула и пошла разучивать проклятые гаммы. Выйдя вечером во двор, она проболталась своей подруге, та – еще одной подруге, а та – подруге своей подруги. Спустя неделю в музыкальную школу № 2 двинулась делегация местных женщин, жаждущих заполучить импортные кружевные трусы. Анну Михайловну чуть не выгнали с работы. Директор лично конфисковал контрабандный товар на собрании. Правда, вечером он вернул его Анне Михайловне, попросив больше не заниматься торговлей в стенах школы. Та поклялась светлой памятью своего деда, дошедшего аж до Берлина и, согласно семейной легенде, героически погибшего при взятии бункера, в котором якобы прятался Гитлер, прекратить незаконную деятельность и в знак благодарности вручила директору пять пар трусов всевозможных размеров и цветов: для жены, для любовницы, для дочери и парочку – так, на всякий случай.
На следующий день Арусяк снова сидела за инструментом в музыкальной школе № 2 и с кислым выражением лица била по клавишам, разучивая гаммы. Добрая Анна Михайловна, заметив нежелание ученицы музицировать, нежно взяла ее за руку и прочла лекцию о том, что музыка – это не только стук по клавишам, но и нечто большее, прекрасное и необъяснимое.
– Кстати, ты можешь записаться в кружок композиции, будешь сама сочинять музыку. Хочешь? – вкрадчиво предложила она.
Арусяк призадумалась. Больше всего она хотела поджечь школу, но с другой стороны, если она сама будет писать музыку, то сможет сочинить то, что ей нравится, и тогда никто на свете не заставит ее играть ненавистные гаммы и этюды.
– Хочу. – Арусяк тряхнула косичками и улыбнулась.
На первом же занятии кружка Арусяк об этом сильно пожалела. Преподаватель, проверив способности учеников, высказал предположение, что, возможно, кто-то из них станет гениальным композитором и его творения будут внесены в программу музыкальных школ, но произойдет это не раньше, чем они закончат музыкальную школу, музучилище, а затем еще и консерваторию.
В общем, кружок Арусяк не понравился. Зато Петр Мурадян по вечерам с удовольствием сочинял музыку – вернее, вспоминал старинные армянские песни и напевал их дочери. Та тщательно записывала ноты, относила их на занятия и выдавала за мелодии собственного сочинения, за что собирала бурные аплодисменты и всеобщий восторг.
Но это продолжалось недолго. Вскоре у Петра наступил творческий кризис. Тщетно Арусяк умоляла отца напеть еще что-нибудь.
– Да не знаю я больше ничего. Впрочем, есть еще колыбельная, но я ее не помню сейчас, надо позвонить твоей бабушке в Ереван, может, она мне напоет?
– Позвони, папочка, позвони, – умоляюще просила Арусяк.
Отец взял телефон и стал названивать своей матери, которая проживала в Ереване с младшим сыном и дочерью. Бабка Арусяк, любившая сына и внучку всеми фибрами своей огромной армянской души и столь же сильно не любившая невестку Аннушку, которая испортила все ее планы и женила на себе ее любимого сыночка, была многословна: каждый разговор с Ереваном длился как минимум час. Поболтав с сыном и поведав ему все последние новости, которые мало чем отличались от тех, которые она рассказывала в прошлый раз, она что-то промурлыкала в трубку напоследок и сказала, что летом ждет сына в гости.
– Ляй-ляй, ля-ля-ля, траля-ля-я-я, ля-ля-я-я, записывай, пока я не забыл! – загорланил Петр, бросив трубку.
– Ага, сейчас! – обрадовалась Арусяк. – Ой, а это уже было.
– Тогда все, больше не знаю, – вздохнул Петр.
На следующее занятие Арусяк пришла без домашнего задания, зато со скорбным выражением лица, и сообщила, что ничего не сделала, ибо пребывает в великой печали по поводу кончины своей бабки в Ереване. Педагог посочувствовал ей и отпустил домой, сказав, что в моменты душевного разлада творятся гениальные произведения. Видимо, он рассчитывал на то, что через неделю Арусяк принесет ему что-то вроде моцартовского «Реквиема». Но Арусяк не пришла, так как снова якобы была на поминках: исполнилось девять дней со дня смерти бабки, которая на тот момент благополучно сидела в Ереване и ждала приезда сына и любимой внучки. Еще через неделю все-таки пришлось идти на занятие, и Арусяк с детской непосредственностью умертвила дедушку. История повторилась. К тому моменту как преподаватель почуял неладное, она успела похоронить всех бабок и дедов, соседку и любимую собаку, которой у нее никогда не было. Из кружка композиции она была с позором отчислена.
– Может, в хор? – поинтересовалась Аннушка, вручая Анне Михайловне очередной подарок.
– Может, – сказала Анна Михайловна, косясь на поднесенный Аннушкой пакет.
И Арусяк пошла в хор. Преподаватель посмотрел на нее и попросил что-нибудь спеть. Господь, щедро наделивший Арусяк всяческими талантами: талантом врать, лениться, доставать окружающих своим поведением, оплошал только в одном: он не дал ей голоса. Вернее, дал, но с ее вокальными данными в лучшем случае можно было зарабатывать на хлеб плакальщицей на похоронах, но никак не петь в хоре музыкальной школы № 2. Преподаватель посмотрел на Арусяк с сочувствием и решил, что, раз уж родителям так хочется сделать из дочери не только пианистку, а еще и певицу, она будет просто открывать рот. Посетив пару-тройку занятий, Арусяк поняла, что просто открывать рот ей неинтересно, а любые попытки подать голос заканчивались плачевно, а именно – изгнанием из зала.
И неизвестно, как бы она отучилась последний год и отучилась ли вообще, если бы нашу планету не посетили пришельцы из других галактик. Интернета в те времена в помине не было, в газетах о гостях из космоса ничего не писали, но все твердо знали, что ОНИ есть. Соседка и подруга Аннушки, жена военного, принесла какие-то документы, которые муж якобы стырил из части, рискуя, что его лишат пайка, разжалуют в прапорщики и сошлют в Сибирь. Скучающая домохозяйка Аннушка по ночам переписывала бумаги в школьную тетрадь. Придя на очередное занятие по музыке, Арусяк заявила Анне Михайловне, что располагает достоверными сведениями об инопланетянах, коими она может поделиться при условии неразглашения информации. Анна Михайловна открыла рот и не закрывала его на протяжении следующего года. Когда тетрадь матери была пересказана от корки до корки, Арусяк стала придумывать свои истории. Вскоре о пришельцах знала вся школа. И тут началось…
Одну преподавательницу, старую деву Марианну Вениаминовну, они стали посещать с завидной регулярностью и предлагать улететь с ними, поскольку командир их корабля отказывается без нее покидать планету. Весь коллектив тут же принялся уговаривать коллегу лететь, но спустя неделю Марианна Вениаминовна заявила, что отвергла предложение и решила остаться. «Ну и дура! – сказала Анна Михайловна. – В тридцать шесть лет могла бы и не выбирать! Ну и что, что он зеленый, главное, чтоб человек хороший был».
Другая преподавательница ночью видела представителя внеземной цивилизации у себя в огороде. Впоследствии, правда, выяснилось, что она приняла за гуманоида соседа, решившего поживиться чужой картошкой.
Учитель танцев подвергся нападению пришельцев, когда возвращался домой после уроков. Нападавшие оставили отметину на его левом плече и скрылись. Некоторые поговаривали, что сия отметина сильно напоминала засос, но пострадавший торжественно клялся, что это след от вживления имплантанта.
Больше всех инопланетяне напугали сторожа, который ночью услышал доносившиеся из актового зала звуки музыки и тихий женский смех. Бедный сторож тут же вызвал милицию. Когда два милиционера взломали дверь зала, они обнаружили недопитую бутылку шампанского, коробку конфет и пепельницу, полную окурков. Отъезжавшую с черного хода директорскую машину, в которой сидела молоденькая красавица учительница сольфеджио, никто в тот вечер не заметил.
И только бедная Анна Михайловна, которая благодаря стараниям Арусяк знала о инопланетянах больше всех, никого не видела. Решив, что это несправедливо, Арусяк отважилась на отчаянный поступок. Первым делом было вычислено место жительства Анны Михайловны. Оказалось, что в том же районе живет одноклассник Арусяк. Однокласснику Арусяк посулила, что в течение месяца обязуется писать за него сочинения по русскому языку. Тот почесал репу и потребовал в придачу проверку всех диктантов, а также написание сочинений по литературе.
Ночью согласно намеченному плану одноклассник Костя залез во двор к Анне Михайловне и начертил на грядках магические круги разных размеров. Наутро он похвастался Арусяк своими подвигами и довольно добавил, что стырил еще пару килограммов помидоров и огурцов и надергал два пучка петрушки, по ошибке приняв его за коноплю. Инопланетяне, крадущие помидоры и курящие петрушку, в планы Арусяк не входили. Костя был выруган и отправлен восвояси.
Спустя два дня, открыв дверь кабинета в музыкальной школе, Арусяк увидела следующую картину: Анна Михайловна сидела за столом, вокруг которого толпились пять преподавательниц во главе с завучем. Анна Михайловна подняла на Арусяк глаза и прошептала, ткнув пальцем в стол: «Они были у меня! Ночью! Вот!» На столе красовались фотографии магических кругов, начерченных Костей. Арусяк довольно улыбнулась и рассказала очередную байку.
Несмотря на все это, к вступительным экзаменам Арусяк подготовилась основательно. Вернее, подготовился ее отец, который приехал в парадном костюме, с довольным видом вышел из своей «Волги» и направился в сторону музыкальной школы № 2. В руке Петр Мурадян держал три конверта, в каждом из которых лежала стодолларовая купюра: для директора, для завуча и для Анны Михайловны. Будучи торгашом по натуре, Петр Мурадян пребывал в уверенности, что все в этом мире можно купить, а уж в частности такую мелочь, как красный диплом музыкальной школы для любимой дочери, которая зарыла свой талант пианиста глубоко в землю и оказалась совершенно не подготовленной к выпускным экзаменам, и подавно. Правда, тот факт, что в свое время покойный отец Петра купил ему диплом педагогического института, Петр скрывал тщательнейшим образом и рассказывал всем, что действительно учился в пединституте на факультете русского языка и литературы. И лишь спустя год после женитьбы он проболтался Аннушке, что диплом был куплен за пять баранов, которых пригнал из деревни брат отца.
– За десять можно было диплом медицинского института купить, но у нас тогда десять не было, – развел он руками, представив, как здорово было бы иметь диплом врача, а не какого-то школьного учителя.
Пока отец разбирался с преподавателями, Арусяк сидела в машине, глазела по сторонам и с тоской думала о выпускных экзаменах в общеобразовательной школе, представляя, в какую копеечку влетят отцу экзамены по математике, физике и химии: твердая четверка у Арусяк была только по русскому и английскому языкам. Аннушка, приунывшая оттого, что из девочки не вышло музыканта, вдруг обнаружила склонность и, главное, усердие дочери в изучении языков и недолго думая наняла для Арусяк репетитора – двадцатисемилетнего переводчика Сашу, которого порекомендовала лучшая подруга.
Арусяк, к тому времени превратившаяся из толстого гадкого утенка с длинным носом в завидную невесту с весьма соблазнительными формами и копной черных кудрявых волос, обрадовалась и даже задумалась над поступлением в институт. Петр Мурадян, который решил, что дочь его уже вполне доросла до того, чтобы выйти замуж за хорошего армянского парня и осчастливить его внуками, устроил скандал и сказал, что платить за обучение дочери не намерен. Аннушка в очередной раз закатила истерику и стала настаивать на том, чтобы дочь все-таки получила высшее образование. В итоге родители сошлись на варианте, который устроил обоих: Арусяк занимается с репетитором и пытается поступить в институт своими силами либо выходит замуж.
– Если есть ум – поступит, – хитро сказал Петр, надеясь, что лень дочери возьмет верх и спустя пару-тройку месяцев она махнет рукой на институт и всерьез задумается о замужестве.
На протяжении трех месяцев каждый вторник и четверг Арусяк исправно посещала курсы, где преподавал Саша Величко, худощавый белобрысый парень с бесцветными глазами. И вполне возможно, что ко времени вступительных экзаменов в университет Арусяк знала бы язык Шекспира не хуже его самого и могла бы заткнуть за пояс любого, даже самого матерого преподавателя, если бы между учителем и ученицей не случился роман.
Саша Величко долго жался и мялся, прежде чем решился пригласить свою ученицу погулять. Арусяк, которая до этого была обделена мужским вниманием и если что и знала об отношениях между мужчиной и женщиной, то только из дамских романов, которые почитывала Аннушка, сначала удивилась, а потом обрадовалась. Саша казался ей сказочным принцем: умным, интеллигентным и образованным, человеком очень тонкой душевной организации, отвергнутым гением, которого никто не понимал в этом жестоком мире, мужчиной, который прячет свое истинное лицо под маской скупости и вредности и испытывает ее чувства на прочность, точь-в-точь как дон Педро из очередного дамского романа, который читала Арусяк.
То, что Саша на самом деле был натурой мелочной и скупой, как крот из сказки про Дюймовочку, и преследовал вполне определенные цели: жениться на дочери богатого отца и перебраться в просторный дом, а не ютиться в комнатушке, которую он снимал у одного пьяницы, Арусяк узнала намного позже. Александр Величко был поистине уникальным человеком. И если бы инопланетяне все-таки посетили грешную землю, то он был бы первым экземпляром, который бы они забрали для изучения пороков, присущих человеческой расе.
Саша знал, где в ограде зоопарка, расположенного возле университета, есть прореха, через которую можно пролезть, чтобы не платить за вход, и Арусяк с готовностью задирала до задницы юбку в обтяжку, хватала в зубы туфли на шпильках и лезла в дырку. Еще Саша знал, что по маршруту «Парк Шевченко – Новые дома» каждые полчаса курсирует бесплатный автобус, и во время их с Арусяк прогулки юноша то и дело поглядывал на часы и говорил: «Осталось пятнадцать минут! Осталось десять минут! Бежим!» – после чего запихивал девушку в автобус, битком набитый дачниками, возвращавшимися в это время со своих участков. В автобусе Арусяк стояла в весьма странной позе, прижимала к груди тяпку стоящего впереди огородника и думала о том, как прекрасно быть обыкновенной девушкой, а не неженкой, с которой сдувают пылинки. Саша стоял рядом на одной ноге, а второй упирался в ведро с картошкой.
– Arusiak, how are you? – спрашивал он иногда, вспоминая, для чего его нанял отец Арусяк.
– I’m fine, – отвечала Арусяк, слабо улыбаясь и пытаясь разогнуться.
В метро Саша тыкал в лицо милиционеру купленное удостоверение воина-афганца и требовал пропустить его бесплатно.
– Какой ты афганец? Ты тогда еще плескался в яйцах своего отца! – орал милиционер. – Иди жетон купи.
Саша продолжал настаивать на своем и демонстрировать липовое удостоверение.
– А может, давай я заплачу, а? – предложила как-то Арусяк.
– Нет, они должны пропускать меня бесплатно! – взвизгнул Саша.
– Но ты же купил это удостоверение? – пожала плечами Арусяк.
– Какая разница? Ты что, не понимаешь? Они обязаны пропускать людей с удостоверением, обя-за-ны, – по слогам произнес Саша.
– Хорошо, – вздохнула Арусяк.
Через месяц Сашина скупость стала настораживать Арусяк, тем более что роман про дона Педро был дочитан до конца и даже перечитан еще раз: прекрасный дон наконец-то женился на Амелии, Саша же продолжал бегать со своей корочкой и экономить на проезде. Последней каплей терпения стала прогулка в парке, где расщедрившийся Саша накормил Арусяк пирожками с котятами, а потом, когда она захотела в туалет, потащил ее в соседний парк, где находился бесплатный полуразрушенный сортир. Бедная Арусяк присела на корточки, задрала юбку и уж было облегченно вздохнула, как вдруг изза ветхой стены вышел милиционер и укоризненно посмотрел на нее. Оказалось, что сортир закрыт. Пришлось платить штраф.
После этого инцидента Арусяк всерьез задумалась над продолжением отношений со своим учителем и решила откровенно поговорить с ним. Будучи девушкой неопытной, Арусяк долго мялась и размышляла, как бы намекнуть Саше на то, что чувства ее искренни и пора бы ему уже проявить себя во всей красе и предстать перед ней в обличье прекрасного принца, а не скупого рыцаря, что любит она его не ради денег и совершенно не обязательно проверять ее на вшивость и жмотничать. Через три дня Арусяк пришла на занятия с трагическим выражением лица.
– Что случилось? – поинтересовался Саша.
– Да так, ерунда, – отмахнулась Арусяк. – Вчера к нам в гости приходили папины знакомые, я очень нравлюсь их сыну. Впрочем, это пустяки.
Идею разговора Арусяк позаимствовала у прекрасной Амелии из романа о доне Педро.
Саша почувствовал, что лакомый кусочек уплывает у него из-под носа.
– Хм, ладно, скажи родителям, что я завтра приду к вам в гости.
– Хорошо, – обрадовалась Арусяк.
В тот же вечер родители были извещены о завтрашнем визите талантливейшего преподавателя английского языка Саши Величко.
– С чего бы это? – удивился Петр.
– Не знаю, – покраснела Арусяк. Она понимала, что отец придет в ярость и порвет Сашу на ленточки для бескозырок, узнай он об истинной причине визита.
К тому же, согласно сюжету романа, дон Педро должен был попросить руки прекрасной Амелии, получить отказ, выкрасть ее ночью и увезти в далекую страну, где они заживут долго и счастливо.
Петр пожал плечами, сказал «вах» и убежал в ресторан, а Аннушка, решившая, что преподаватель хочет сообщить им что-то важное, связанное с успехами дочери в изучении английского языка, побежала в кондитерскую заказывать торт для торжественного ужина.
На следующий день ровно в семь часов вечера в дверь позвонили. Открыла Аннушка, мило улыбнулась Саше и пригласила его войти. Саша, который всю дорогу нервничал и думал о том, как начать разговор с родителями Арусяк, увидев такой радушный прием, приободрился и даже улыбнулся в ответ. На ужин подавали долму, из шкафа достали дорогой антикварный сервиз, который папа подарил маме на пятнадцатилетие семейной жизни. После того как Саша пять минут тщетно пытался разрезать голубец и вовсю скреб ножом по тарелке, издавая неимоверный скрежет, материнское сердце не выдержало.
– Голубцы не режут, их едят целиком, заворачивая в лаваш, – сказала Аннушка и продемонстрировала, как это делается.
Повисла пауза. Есть уже никому не хотелось.
– А попробуй армянского сыра, – предложила Арусяк.
И это было ошибкой. То ли от волнения, то ли еще по какой-то причине, Саша набросился на сыр и слопал все, что лежало на тарелке. Шокированная Аннушка пошла на кухню и принесла еще сыра. Саша умял и его и попросил завернуть ему сыра в пакетик, когда он соберется уходить. Вскоре оказалось, что Саша страшно стучит зубами, когда ест. К тому же он умудрился в одиночку вылакать полбутылки коньяка.
– Как успехи у Арусяк? – поинтересовалась Аннушка.
– Э-э-э… успехи? Хорошо, да, хорошие успехи. – Саша вызывающе посмотрел на Арусяк и подмигнул ей.
От вида захмелевшего жениха, жадно уминающего все, что стояло на столе, Арусяк стало страшно, и вдруг она поняла, что это никакой не дон Педро, а самый обыкновенный преподаватель, за которого она не выйдет замуж даже под страхом смертной казни. Горе-жених в это время точил остатки сыра и довольно облизывался.
– Я вообще против всего этого: институт, учеба, зачем? – вставил свое веское слово Петр. – Моя мать вышла замуж без института, родила четверых детей. Пустое все это, пустое.
– Ну, это как посмотреть, каждому свое, – не замедлил ответить Саша, перекинувшись на лаваш.
– Не знаю, мы, армяне, другие, у нас обычаи другие, нравы. – Петр закурил сигарету и недовольно посмотрел на Сашу.
– Да мне что армяне, что татары, что азеры на рынке – один черт. Лишь бы не китайцы – не люблю желтокожих, – икнул Саша. – А вообще, я вам вот что скажу. Вы в наши с Арусяк отношения не лезьте, мы уже все решили. Хотя в организации свадьбы ваша помощь была бы весьма уместна. Я тут подготовил список расходов. Сейчас, сейчас. – Саша полез в карман и извлек из него листок в клеточку, исписанный мелким почерком. – Вот, я все посчитал: аренда лимузина… так, это не то… фата, платье, кольца… кстати, кольца можно не покупать, я бабушкины коронки переплавлю, у нее вся челюсть была золотая… где же это… ага, вот: ресторан… смотрите, Петр Парфенович, вот расходы на ресторан, – обрадовался Саша и протянул Петру Мурадяну листок.
Петр побледнел, посмотрел на Арусяк, потом на жену и растерянно развел руками:
– Какая свадьба, Арусяк, какая свадьба? Как это – все решили? Анечка, ты же сказала, что это преподаватель?
– Ну, кому преподаватель, а кому и не очень, – растянулся в улыбке Саша и похлопал Петра по плечу.
– А как же английский язык? – жалобно протянула Аннушка.
– А-а-а, язык, а что есть язык? Язык есть средство общения. – Окончательно охмелевший Саша махнул рукой и попытался в порыве страсти, коей он воспылал к будущим родственникам, обнять Петра Мурадяна.
– Во-о-он! – крикнул Петр и указал Саше на дверь.
– Петенька, Петя, успокойся, Петя, – засуетилась Аннушка, которая давно не видела мужа в таком состоянии. – Сядь, Петя.
– Вон, негодяй! Сначала научись уважать старших и просить руки дочери, а потом приходи! – продолжал орать Петр.
– Дикари! Вот дикари! Да пошли вы со своей Арусяк! – крикнул Саша и хлопнул дверью. Впрочем, пакетик с сыром он с собой прихватил.
После ухода несостоявшегося зятя Петр Мурадян плюхнулся на диван, закатил глаза и стал хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Аннушка заойкала, стала прыгать вокруг, капать валерьянки, потом зачем-то схватила со стола графин с водкой, набрала ее в рот и прыснула в лицо мужу. Петр взвыл и стал тереть глаза.
– Ой, господи, что же делать? – закудахтала Аннушка и побежала на кухню, откуда вернулась с мокрым полотенцем и возложила его на чело умирающего супруга.
Петр Мурадян застонал и тяжело вздохнул.
– Этот твой преподаватель – грубиян, пьяница и рахит! К тому же он стучит зубами за едой! – выдала Аннушка, гневно посмотрев на дочь.