Страница:
– Нечто, – обратился профессор, хмуря лоб, к своим ассистенткам, – нечто обусловливает в этом море повышенный рост всего в нем находящегося. В высшей степени интересно!
Капитан Гордон и его первый штурман тем временем посовещались и приняли решение.
– Назад! – крикнул Дон Мелу. – Все на борт! Мы разрежем чудовище на две части, иначе нам девочек не освободить.
Дельфин и его водолазы возвратились на корабль. «Арго» дал задний ход, а потом со всей силой устремился прямо на медузу. Нос стального корабля был острый как бритва. Бесшумно, почти без ощутимых усилий, разрезал он чудовище на две половины. Это, правда, было не совсем безопасно для двух пойманных щупальцами девочек, но первый штурман Дон Мелу в точности высчитал их местоположение и разрезал медузу как раз между ними. Щупальца разрезанной медузы вяло и бессильно повисли, и пленницы смогли освободиться.
Радостно встретили их на корабле. Профессор подошел к ним и сказал:
– Это моя вина. Я не должен был посылать вас в воду. Простите, что я подвергнул вас такой опасности!
– Не за что вас прощать, профессор, – улыбнулась одна из девочек, – для того мы, собственно, и поехали с вами.
А другая добавила:
– Опасность – наша профессия!
Для дальнейших разговоров времени, однако, не осталось. Капитан и команда, занятые спасательными работами, забыли следить за состоянием моря. Только сейчас они заметили на горизонте «Бродячий смерч» – он стремительно приближался к «Арго».
Первая же мощная волна схватила стальной корабль, подняла его вверх, опрокинула и бросила в водяную бездну. Менее опытные и смелые моряки, чем те, что были на «Арго», не выдержали бы этого удара: одних смыло бы волной, другие попадали бы в обморок. Но капитан Гордон, будто ничего не случилось, все так же широко расставив ноги, стоял на капитанском мостике. Его команда тоже оставалась на местах. Только не привыкшая к морским бурям туземка Момо-сан забралась в спасательную шлюпку.
В несколько секунд небо стало черным как сажа. С ревом и свистом набросился ураганный ветер на корабль и швырял его то в головокружительную высоту, то в зияющую бездну. Казалось, что его ярость с каждой минутой возрастает – оттого, что он никак не может потопить корабль.
Капитан спокойным голосом отдавал свои приказания, первый штурман громко повторял их матросам. Каждый оставался на своем посту. Даже профессор Айзенштайн и его ассистентки не отступились от своих инструментов. Они точно высчитывали местонахождение середины смерча, – именно туда двигался корабль. Капитан Гордон внутренне восхищался хладнокровием исследователей, которые отнюдь не были морскими волками, как он сам и его люди.
Первая же молния стрельнула прямо в стальной корабль – он, конечно, сразу же зарядился электричеством. Стоило хоть к чему-то притронуться – сразу сыпались искры. Но весь экипаж «Арго» уже был хорошо подготовлен к этому многомесячными тренировками. И никто не испугался.
Некоторую сложность представляли более тонкие детали корабля, например тросы и поручни: они раскалились докрасна, как волоски электролампы. Но люди работали в асбестовых перчатках. К счастью, хлынул ливень и быстро охладил пылающую сталь, – такого ливня еще никто – кроме Дон Мелу – не видал, он был таким частым, что вытеснил почти весь воздух. Стало нечем дышать. Команде пришлось прибегнуть к аквалангам.
Одна молния за другой, один удар грома за другим! Воющий ветер! Волны величиной с дом и белая пена!
Метр за метром боролся «Арго» с древней мощью тайфуна, медленно продвигался вперед, хотя машины работали на полную мощность. Машинисты и кочегары в трюме корабля прилагали нечеловеческие усилия. Они привязались к трубам толстыми канатами, чтобы не угодить в разверстую огненную пасть топки – так бросало и качало корабль.
Наконец была достигнута самая середина смерча. Что это было за зрелище!
На поверхности моря, которая была здесь гладкой как зеркало – потому что смерч своей гигантской силой придавил волны, плясал великан. Он стоял на одной ноге, напоминая волчок величиной с гору. Громадина эта вращалась вокруг своей оси с такой быстротой, что подробностей разглядеть не удавалось.
– Это Шум-шум Гумиластик! – восторженно крикнул профессор, придерживая очки, которые ливень пытался смыть с его носа.
– Может быть, вы объясните нам это попроще? – буркнул Дон Мелу. – Мы простые моряки, и…
– Не мешайте профессору наблюдать! – прервала его ассистентка Сара. – Нам представился неповторимый случай. Происхождение этого волчка восходит к первейшим временам образования земли. Его возраст – миллионы лет. Сегодня его микроскопические подвиды изредка встречаются в томатном соусе и – еще реже – в зеленых чернилах. Экземпляр подобной величины, очевидно, единственный в своем роде.
– Но мы явились сюда, чтобы выяснить причину происхождения «Вечного смерча» и устранить ее! – крикнул капитан сквозь вой урагана. – Пусть профессор скажет, как остановить эту штуку!
– А я тоже не имею об этом ни малейшего представления, – сказал профессор. – Науке еще не приходилось подробно изучать это явление.
– Хорошо, – сказал капитан. – Попробуем-ка его обстрелять и посмотрим, что из этого получится.
– Какой ужас! – запричитал профессор. – Обстрелять единственный экземпляр Шум-шум Гумиластика! Но лучевая пушка была уже нацелена на волчок.
– Огонь! – приказал капитан.
Голубой луч длиной в километр вырвался из двухствольной пушки. Выстрел был бесшумным, ибо лучевая пушка, как известно, стреляет протеинами.
Светящийся луч ударил по Шум-шуму, но тут же был схвачен и отброшен гигантским вихрем. Несколько раз обернулся луч вокруг Гумиластика, потом поднялся в вышину и исчез в черных облаках.
– Бесполезно! – крикнул капитан Гордон. – Необходимо подойти ближе!
– Ближе нам не подойти! – крикнул в ответ Дон Мелу. – Машины работают на полную мощность, но этого хватает только на то, чтобы нас не сдуло.
– Какие будут предложения, профессор? – спросил капитан.
Но профессор только плечами пожал. Его ассистентки тоже не могли ничего присоветовать. Похоже было, что экспедицию придется прервать, так ничего и не добившись.
Но тут кто-то дернул профессора за рукав. Это была прекрасная туземка.
– Малумба! – произнесла она с ободряющей миной. – Малумба оиситу соно! Ервени самба инсалту лолобиндра. Крамуна хей бени-бени садо садогау.
– Бабалу? – изумленно спросил профессор. – Диди маха фенози интуге дойнен малумба?
Прекрасная туземка кивнула:
– Додо ум ауфу шуламат вавада.
– Ой-ой, – ответил профессор, задумчиво теребя подбородок.
– Чего она хочет? – спросил первый штурман.
– Она говорит, – ответил профессор, – что у ее народа есть одна древняя песня, которая может усыпить «Бродячий смерч», если кто-нибудь отважится пропеть ему ее.
– Не смешите меня! – проворчал Дон Мелу. – Колыбельная для урагана!
– Что вы об этом думаете, профессор? – хотела знать ассистентка Сара. – Возможно ли такое?
– Отбросим всякие предубеждения, – сказал профессор. – В преданиях туземцев часто сокрыто разумное зерно. Весьма возможны определенные звуковые колебания, влияющие на Шум-шум Гумиластик. Мы просто еще мало знаем о его свойствах.
– Вреда от этого не будет, – решил капитан. – Надо просто попробовать. Скажите ей – пусть поет.
Профессор обратился к прекрасной туземке и сказал:
– Малумба диди оисафал хуна-хуна, ваваду?
Момо-сан кивнула и тут же запела свою песню, в которой все время повторялись почти одни и те же звуки:
Ели мени аллубени
анна тай сусура тени!
Она хлопала в такт ладошками и приплясывала на месте.
Простая мелодия и слова легко запоминались. Вскоре и остальные начали подпевать, команда хлопала в ладоши, приплясывая в такт песне. Удивительно было видеть, как старый морской волк Дон Мелу, а под конец и профессор тоже запели и захлопали, будто дети в какой-нибудь игре.
И действительно – случилось то, во что никто не верил! Огромный волчок вращался все медленнее и медленнее, наконец он остановился и стал опадать. С грохотом сомкнулась над ним вода. В мгновение ока смолк ураган, прекратился ливень, голубым стало небо, успокоились волны моря. «Арго» недвижно покоился на сверкающем зеркале моря, будто ничего, кроме тишины, здесь никогда и не было.
– Люди, – сказал капитан Гордон, с признательностью взглянув на каждого, – это сделали мы с вами!
Все знали, что он немногословен. Тем более знаменательным было, что на этот раз он еще добавил:
– Я горжусь вами!..
– Знаете что? – сказала девочка, которая привела с собой маленькую сестренку. – Я думаю, что дождь все-таки был. Я промокла до нитки…
Гроза тем временем кончилась. И больше всех удивлялась девочка с маленькой сестренкой: как это она, позабыв о своих страхах, тоже плавала на стальном корабле.
Они еще беседовали некоторое время о своих приключениях, вспоминая отдельные моменты, пережитые каждым. Потом они расстались, чтобы пойти домой и обсушиться.
Но оказалось, что мальчик в очках не очень доволен игрой.
Прощаясь с Момо, он сказал:
– Жалко, что мы потопили этот Шум-шум Гумиластик. Последний экземпляр в своем роде! Хотел бы я изучить его подробней.
Но все были согласны в одном: нигде нельзя играть так хорошо, как у Момо.
Глава четвертая.
Глава пятая.
Капитан Гордон и его первый штурман тем временем посовещались и приняли решение.
– Назад! – крикнул Дон Мелу. – Все на борт! Мы разрежем чудовище на две части, иначе нам девочек не освободить.
Дельфин и его водолазы возвратились на корабль. «Арго» дал задний ход, а потом со всей силой устремился прямо на медузу. Нос стального корабля был острый как бритва. Бесшумно, почти без ощутимых усилий, разрезал он чудовище на две половины. Это, правда, было не совсем безопасно для двух пойманных щупальцами девочек, но первый штурман Дон Мелу в точности высчитал их местоположение и разрезал медузу как раз между ними. Щупальца разрезанной медузы вяло и бессильно повисли, и пленницы смогли освободиться.
Радостно встретили их на корабле. Профессор подошел к ним и сказал:
– Это моя вина. Я не должен был посылать вас в воду. Простите, что я подвергнул вас такой опасности!
– Не за что вас прощать, профессор, – улыбнулась одна из девочек, – для того мы, собственно, и поехали с вами.
А другая добавила:
– Опасность – наша профессия!
Для дальнейших разговоров времени, однако, не осталось. Капитан и команда, занятые спасательными работами, забыли следить за состоянием моря. Только сейчас они заметили на горизонте «Бродячий смерч» – он стремительно приближался к «Арго».
Первая же мощная волна схватила стальной корабль, подняла его вверх, опрокинула и бросила в водяную бездну. Менее опытные и смелые моряки, чем те, что были на «Арго», не выдержали бы этого удара: одних смыло бы волной, другие попадали бы в обморок. Но капитан Гордон, будто ничего не случилось, все так же широко расставив ноги, стоял на капитанском мостике. Его команда тоже оставалась на местах. Только не привыкшая к морским бурям туземка Момо-сан забралась в спасательную шлюпку.
В несколько секунд небо стало черным как сажа. С ревом и свистом набросился ураганный ветер на корабль и швырял его то в головокружительную высоту, то в зияющую бездну. Казалось, что его ярость с каждой минутой возрастает – оттого, что он никак не может потопить корабль.
Капитан спокойным голосом отдавал свои приказания, первый штурман громко повторял их матросам. Каждый оставался на своем посту. Даже профессор Айзенштайн и его ассистентки не отступились от своих инструментов. Они точно высчитывали местонахождение середины смерча, – именно туда двигался корабль. Капитан Гордон внутренне восхищался хладнокровием исследователей, которые отнюдь не были морскими волками, как он сам и его люди.
Первая же молния стрельнула прямо в стальной корабль – он, конечно, сразу же зарядился электричеством. Стоило хоть к чему-то притронуться – сразу сыпались искры. Но весь экипаж «Арго» уже был хорошо подготовлен к этому многомесячными тренировками. И никто не испугался.
Некоторую сложность представляли более тонкие детали корабля, например тросы и поручни: они раскалились докрасна, как волоски электролампы. Но люди работали в асбестовых перчатках. К счастью, хлынул ливень и быстро охладил пылающую сталь, – такого ливня еще никто – кроме Дон Мелу – не видал, он был таким частым, что вытеснил почти весь воздух. Стало нечем дышать. Команде пришлось прибегнуть к аквалангам.
Одна молния за другой, один удар грома за другим! Воющий ветер! Волны величиной с дом и белая пена!
Метр за метром боролся «Арго» с древней мощью тайфуна, медленно продвигался вперед, хотя машины работали на полную мощность. Машинисты и кочегары в трюме корабля прилагали нечеловеческие усилия. Они привязались к трубам толстыми канатами, чтобы не угодить в разверстую огненную пасть топки – так бросало и качало корабль.
Наконец была достигнута самая середина смерча. Что это было за зрелище!
На поверхности моря, которая была здесь гладкой как зеркало – потому что смерч своей гигантской силой придавил волны, плясал великан. Он стоял на одной ноге, напоминая волчок величиной с гору. Громадина эта вращалась вокруг своей оси с такой быстротой, что подробностей разглядеть не удавалось.
– Это Шум-шум Гумиластик! – восторженно крикнул профессор, придерживая очки, которые ливень пытался смыть с его носа.
– Может быть, вы объясните нам это попроще? – буркнул Дон Мелу. – Мы простые моряки, и…
– Не мешайте профессору наблюдать! – прервала его ассистентка Сара. – Нам представился неповторимый случай. Происхождение этого волчка восходит к первейшим временам образования земли. Его возраст – миллионы лет. Сегодня его микроскопические подвиды изредка встречаются в томатном соусе и – еще реже – в зеленых чернилах. Экземпляр подобной величины, очевидно, единственный в своем роде.
– Но мы явились сюда, чтобы выяснить причину происхождения «Вечного смерча» и устранить ее! – крикнул капитан сквозь вой урагана. – Пусть профессор скажет, как остановить эту штуку!
– А я тоже не имею об этом ни малейшего представления, – сказал профессор. – Науке еще не приходилось подробно изучать это явление.
– Хорошо, – сказал капитан. – Попробуем-ка его обстрелять и посмотрим, что из этого получится.
– Какой ужас! – запричитал профессор. – Обстрелять единственный экземпляр Шум-шум Гумиластика! Но лучевая пушка была уже нацелена на волчок.
– Огонь! – приказал капитан.
Голубой луч длиной в километр вырвался из двухствольной пушки. Выстрел был бесшумным, ибо лучевая пушка, как известно, стреляет протеинами.
Светящийся луч ударил по Шум-шуму, но тут же был схвачен и отброшен гигантским вихрем. Несколько раз обернулся луч вокруг Гумиластика, потом поднялся в вышину и исчез в черных облаках.
– Бесполезно! – крикнул капитан Гордон. – Необходимо подойти ближе!
– Ближе нам не подойти! – крикнул в ответ Дон Мелу. – Машины работают на полную мощность, но этого хватает только на то, чтобы нас не сдуло.
– Какие будут предложения, профессор? – спросил капитан.
Но профессор только плечами пожал. Его ассистентки тоже не могли ничего присоветовать. Похоже было, что экспедицию придется прервать, так ничего и не добившись.
Но тут кто-то дернул профессора за рукав. Это была прекрасная туземка.
– Малумба! – произнесла она с ободряющей миной. – Малумба оиситу соно! Ервени самба инсалту лолобиндра. Крамуна хей бени-бени садо садогау.
– Бабалу? – изумленно спросил профессор. – Диди маха фенози интуге дойнен малумба?
Прекрасная туземка кивнула:
– Додо ум ауфу шуламат вавада.
– Ой-ой, – ответил профессор, задумчиво теребя подбородок.
– Чего она хочет? – спросил первый штурман.
– Она говорит, – ответил профессор, – что у ее народа есть одна древняя песня, которая может усыпить «Бродячий смерч», если кто-нибудь отважится пропеть ему ее.
– Не смешите меня! – проворчал Дон Мелу. – Колыбельная для урагана!
– Что вы об этом думаете, профессор? – хотела знать ассистентка Сара. – Возможно ли такое?
– Отбросим всякие предубеждения, – сказал профессор. – В преданиях туземцев часто сокрыто разумное зерно. Весьма возможны определенные звуковые колебания, влияющие на Шум-шум Гумиластик. Мы просто еще мало знаем о его свойствах.
– Вреда от этого не будет, – решил капитан. – Надо просто попробовать. Скажите ей – пусть поет.
Профессор обратился к прекрасной туземке и сказал:
– Малумба диди оисафал хуна-хуна, ваваду?
Момо-сан кивнула и тут же запела свою песню, в которой все время повторялись почти одни и те же звуки:
Ели мени аллубени
анна тай сусура тени!
Она хлопала в такт ладошками и приплясывала на месте.
Простая мелодия и слова легко запоминались. Вскоре и остальные начали подпевать, команда хлопала в ладоши, приплясывая в такт песне. Удивительно было видеть, как старый морской волк Дон Мелу, а под конец и профессор тоже запели и захлопали, будто дети в какой-нибудь игре.
И действительно – случилось то, во что никто не верил! Огромный волчок вращался все медленнее и медленнее, наконец он остановился и стал опадать. С грохотом сомкнулась над ним вода. В мгновение ока смолк ураган, прекратился ливень, голубым стало небо, успокоились волны моря. «Арго» недвижно покоился на сверкающем зеркале моря, будто ничего, кроме тишины, здесь никогда и не было.
– Люди, – сказал капитан Гордон, с признательностью взглянув на каждого, – это сделали мы с вами!
Все знали, что он немногословен. Тем более знаменательным было, что на этот раз он еще добавил:
– Я горжусь вами!..
– Знаете что? – сказала девочка, которая привела с собой маленькую сестренку. – Я думаю, что дождь все-таки был. Я промокла до нитки…
Гроза тем временем кончилась. И больше всех удивлялась девочка с маленькой сестренкой: как это она, позабыв о своих страхах, тоже плавала на стальном корабле.
Они еще беседовали некоторое время о своих приключениях, вспоминая отдельные моменты, пережитые каждым. Потом они расстались, чтобы пойти домой и обсушиться.
Но оказалось, что мальчик в очках не очень доволен игрой.
Прощаясь с Момо, он сказал:
– Жалко, что мы потопили этот Шум-шум Гумиластик. Последний экземпляр в своем роде! Хотел бы я изучить его подробней.
Но все были согласны в одном: нигде нельзя играть так хорошо, как у Момо.
Глава четвертая.
МОЛЧАЛИВЫЙ СТАРИК И СЛОВООХОТЛИВЫЙ ЮНОША
Если у тебя много друзей, то среди них всегда есть такие, которые тебе особенно дороги. Так было и с Момо.
Она особенно полюбила двоих, которые приходили к ней каждый день. Один был молодой, другой старый. И Момо не могла бы сказать, кого из них она любит больше.
Одного звали Беппо-Подметальщик. В действительности у него было, наверно, другое имя, но так как он был подметальщиком улиц и все звали его Подметальщиком, то он и сам стал так себя называть.
Беппо-Подметальщик жил вблизи амфитеатра в хижине, которую сам себе выстроил из кирпичей, кровельного железа и толя.
Он был очень маленького роста и всегда ходил немного сгорбившись, так что был только чуть выше Момо. Свою большую голову с торчавшими во все стороны белыми волосами он всегда держал немного косо, а на носу у него сидели маленькие очки.
Некоторые считали, что у Беппо-Подметальщика «не все дома». В ответ на вопросы он обычно только улыбался. Он думал. И если ему казалось, что ответ вовсе не обязателен, то ничего не говорил. Если же он считал, что надо ответить, то всегда долго думал над ответом. Иногда это длилось часа два, иногда целый день. Тем временем люди уже забывали о своих вопросах, и тогда слова Беппо казались им чудными.
Одна Момо умела так долго ждать и понимала его слова. Она знала, что столько времени ему требовалось для того, чтобы не говорить неправду. По его мнению, все несчастья мира происходят оттого, что люди говорят неправду – когда нарочно, когда случайно.
Каждое утро, задолго до рассвета, отправлялся он на своем визжащем велосипеде в город – к одному большому зданию. Там, во дворе, он вместе со своими товарищами ждал, пока дадут метлу и тачку и укажут улицу, которую надо подмести.
Беппо любил эти часы перед рассветом, когда весь город еще спал. Свою работу он делал с удовольствием и очень основательно. Он знал, что это очень нужная работа.
Улицу он подметал не спеша, с расстановкой: при каждом шаге – вздох, при каждом вздохе – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Иногда он на минуту останавливался и задумчиво смотрел перед собой. А потом опять сначала: шаг – вздох – взмах метлой…
И пока он так продвигался, посматривая на грязную улицу впереди себя и на чистую – позади, ему в голову приходили порой даже значительные мысли. Но это были мысли без слов, мысли, которые так же трудно передать, как запах, о котором остались одни лишь воспоминания, или цвет, который привиделся во сне. После работы, сидя у Момо, он объяснял ей свои мысли. И благодаря способности Момо слушать Беппо находил для объяснения нужные слова.
– Видишь ли, Момо, – говорил он, например, – дело обстоит так: вот ты видишь перед собой очень длинную улицу. И думаешь: какая же она длинная! Никогда ее не одолеть, думаешь ты.
Некоторое время он молча смотрел перед собой, потом продолжал:
– И тогда ты начинаешь спешить. И спешить все сильнее. А поглядев вперед, ты видишь, что путь перед тобой совсем не уменьшился. И тогда ты еще больше напрягаешься – от страха, и под конец ты совсем без сил и не можешь шагу ступить. А улица все еще простирается впереди. Но так делать нельзя.
Некоторое время он думал. Потом продолжал:
– Никогда нельзя думать сразу обо всей улице, понимаешь? Надо думать о следующем шаге, о следующем вздохе, а следующем взмахе метлой. Все время только о следующем.
Он опять задумался, размышляя, прежде чем добавить:
– Тогда это доставляет радость; это важно, тогда дело идет хорошо. И так оно должно быть. – И опять продолжал после долгой паузы:
– Вдруг ты замечаешь, что шаг за шагом одолел всю улицу. А ты и не заметил как, и не устал. – Он кивнул сам себе и закончил: – Вот что важно.
В другой раз он пришел и молча сел возле Момо. Она сразу заметила, что он задумался, – видно, хочет сказать ей что-то особенное.
Взглянув ей в глаза, старик начал:
– Я узнал нас с тобой.
Прошло некоторое время, пока он продолжил тихим голосом:
– Такое бывает иногда – в обед, когда все уснуло в зное. Тогда мир становится прозрачным. Как река, понимаешь? До самого дна видно!
Он кивнул, помолчал, потом сказал еще тише:
– Там, на дне, лежат совсем другие времена, – на дне, понимаешь?
Он опять долго думал, подыскивая слова. Но, как видно, не нашел, потому что заговорил своим обычным голосом:
– Сегодня я подметал возле старой городской стены. В ней пять камней совсем другого цвета. Вот так, понимаешь?
Он нарисовал пальцем в пыли большое «Т». Склонив голову набок и взглянув на букву, он вдруг прошептал:
– Я их узнал, эти камни.
Помолчав немного, он добавил:
– Это были совсем другие времена – тогда, когда строили эту стену. Много народу там работало. Но были двое, которые взяли да вмуровали эти камни. Знак такой, понимаешь? Я узнал его.
Он провел рукой по глазам. Казалось, каждое слово давалось ему с трудом, и когда он вновь заговорил, слова его прозвучали тягостно:
– Они совсем по-другому выглядели, те двое, тогда, совсем по-другому. – И он закончил почти гневно: – Но я их снова узнал – тебя и себя! Я узнал нас!
Нельзя, конечно, осуждать людей за то, что они посмеивались, слушая такие речи Беппо-Подметальщика. Некоторые за его спиной крутили пальцем у виска. Но Момо любила Беппо и хранила все его слова глубоко в сердце.
Другой лучший друг Момо был очень молод и во всех отношениях прямая противоположность Беппо-Подметальщику. Это был красивый юноша с мечтательными глазами и бойким язычком. Всегда напичканный шутками и разным вздором, он так заразительно смеялся, что вы невольно смеялись вместе с ним – хотели вы того или нет. Его настоящее имя было Джилорамо, но все звали его просто Джиги.
Но так как Беппо мы уже называли Подметальщиком, то и Джиги мы дадим прозвище, связанное с его профессией, хотя, по правде говоря, никакой профессии у него не было. Так что назовем его Гидом. Но ведь гидом он тоже бывал от случая к случаю, совсем не потому, что он этому учился или его кто-то на такое дело поставил.
Верным его помощником была кепка с огромным козырьком. Как только появлялись вблизи заблудшие туристы, он тут же нахлобучивал ее и с серьезным видом направлялся к незнакомцам предлагать свои услуги. Он был готов все им показать и объяснить. Стоило им согласиться, он сразу же приступал к делу и нес ужаснейшую чепуху: семь верст до небес! Он выдумывал столько необычайных событий, называл столько имен и дат, что у бедных слушателей кружилась голова. Некоторые, заметив обман, сердились и уходили, но большинство принимали все за чистую монету и тоже платили за это монетой, когда Джиги протягивал им напоследок свою перевернутую кепку.
Люди из ближайших окрестностей смеялись над фантазиями Джиги. А иногда говорили, что нехорошо, мол, делает Джиги: за разные выдумки еще и деньги получает.
– Но так делают все поэты, – отвечал им Джиги. – А разве туристы ничего не получают за свои деньги? Это уж я точно вам говорю, они получают именно то, что хотят И какая разница, написано ли это все в ученых книгах или нет? Кто знает, может быть, истории в этих книгах тоже выдуманы, только никто уже этого сейчас не помнит.
В другой раз он сказал:
– А что, вообще-то, правда, что – неправда? Кто может знать, что происходило здесь тысячу или две тысячи лет тому назад? Может, вы это знаете?
– Нет, не знаем, – соглашались с ним люди.
– Ну так вот! – говорил Джиги. – Чего ж вы тогда уверяете, что мои истории неправда! По случайности все могло так и быть, как я рассказывал. А значит, я чистую правду сказал!
Против этого трудно было возразить. Да, с бойким на язычок Джиги справиться было нелегко.
К сожалению, туристы, желавшие осмотреть амфитеатр, приходили сюда очень редко, и тогда Джиги брался за что-нибудь другое. Смотря по обстоятельствам он бывал сторожем в парке, свидетелем при бракосочетаниях, разносчиком любовных писем, плакальщиком на похоронах, продавцом сувениров или корма для кошек, выгуливал собак – и занимался еще многим другим.
Но он мечтал стать когда-нибудь богатым и прославиться. Тогда он будет жить в сказочно-прекрасном доме, окруженном большим парком; есть он будет с золотых тарелок и спать на шелковых подушках. И самого себя видел он в сиянии грядущей славы – как некое солнце, лучи которого уже сейчас, издалека, согревали его в бедности.
– И я этого добьюсь! – кричал он, когда другие смеялись над его снами. – Все вы еще вспомните мои слова!
Каким образом он всего этого добьется, Джиги, разумеется, сказать не мог. К тому же особым прилежанием и любовью к труду он никогда не отличался.
– Работать – не велика премудрость, – говорил он Момо. – Таким путем пусть богатеют другие. Посмотри, какие они из себя – те, что продают жизнь и душу за каплю благосостояния! Нет, это не для меня. Пусть иногда у меня нет денег, чтобы заплатить за чашку кофе, – Джиги всегда остается Джиги!..
Казалось, что столь разные люди, со столь различными взглядами на жизнь и на мир, как Джиги-Гид и Беппо-Подметальщик, никогда не могут подружиться. И все же они дружили. Как ни странно, но именно Беппо был единственным, кто никогда не осуждал Джиги за его легкомыслие. И так же странно, что острый на язычок Джиги никогда не насмехался над чудаковатым старым Беппо.
Зависело это, конечно, и от того, что маленькая Момо так хорошо умела их слушать.
Никто из троих не знал, что на их дружбу скоро набежит тень. И не только на их дружбу – на все вокруг. И тень эта росла и уже сейчас – темная и холодная – наползала на весь город.
Это похоже было на какое-то бесшумное и вроде бы и незаметное нашествие, продвигавшееся вперед, и ему было невозможно противостоять, ибо никто его толком не замечал. А завоеватели – кто были они?
Даже старый Беппо, видевший многое, чего не видели другие, даже он не заметил Серых господ, которых становилось все больше и больше.
Они все чаще мелькали в большом городе и казались неутомимо-деятельными. Вместе с тем они вовсе не были невидимками. Все их видели – и все же их не видел никто. Зловещим образом умели они оставаться незамеченными, так что вы просто смотрели мимо них, а если встречали их, то тут же забывали. Они совершали свое тайное дело, даже не прячась. И так как они никому не бросались в глаза, никто и не спрашивал, откуда они взялись и откуда приходили, только с каждым днем их становилось все больше.
Они ездили по улицам в элегантных серых автомобилях, они входили во все дома, сидели во всех ресторанах. И частенько они заносили что-то в свои маленькие записные книжечки.
Одеты они были во все пепельно-серое. Даже лица у них были пепельно-серыми. Они носили круглые жесткие шляпы и курили маленькие темно-серые сигары. Каждый имел при себе портфель свинцового цвета.
Даже Джиги-Гид не замечал, что эти Серые господа то и дело кружат возле амфитеатра, записывая что-то в свои книжечки.
Только Момо однажды вечером заметила в последнем ряду амфитеатра их темные силуэты. Они делали друг другу какие-то знаки, потом их головы сблизились, будто они о чем-то совещаются. Ничего не было слышно, но Момо вдруг стало странно холодно, как никогда раньше. Она поплотнее закуталась в свой огромный пиджак, но и это не помогло – холод был какой-то необычный.
Потом Серые господа исчезли и больше не показывались.
В тот вечер Момо не услышала тихой и мощной музыки, как это бывало раньше. Но на следующий день жизнь вошла в свою обычную колею, и Момо уже не думала о странных посетителях. Она тоже их забыла.
Она особенно полюбила двоих, которые приходили к ней каждый день. Один был молодой, другой старый. И Момо не могла бы сказать, кого из них она любит больше.
Одного звали Беппо-Подметальщик. В действительности у него было, наверно, другое имя, но так как он был подметальщиком улиц и все звали его Подметальщиком, то он и сам стал так себя называть.
Беппо-Подметальщик жил вблизи амфитеатра в хижине, которую сам себе выстроил из кирпичей, кровельного железа и толя.
Он был очень маленького роста и всегда ходил немного сгорбившись, так что был только чуть выше Момо. Свою большую голову с торчавшими во все стороны белыми волосами он всегда держал немного косо, а на носу у него сидели маленькие очки.
Некоторые считали, что у Беппо-Подметальщика «не все дома». В ответ на вопросы он обычно только улыбался. Он думал. И если ему казалось, что ответ вовсе не обязателен, то ничего не говорил. Если же он считал, что надо ответить, то всегда долго думал над ответом. Иногда это длилось часа два, иногда целый день. Тем временем люди уже забывали о своих вопросах, и тогда слова Беппо казались им чудными.
Одна Момо умела так долго ждать и понимала его слова. Она знала, что столько времени ему требовалось для того, чтобы не говорить неправду. По его мнению, все несчастья мира происходят оттого, что люди говорят неправду – когда нарочно, когда случайно.
Каждое утро, задолго до рассвета, отправлялся он на своем визжащем велосипеде в город – к одному большому зданию. Там, во дворе, он вместе со своими товарищами ждал, пока дадут метлу и тачку и укажут улицу, которую надо подмести.
Беппо любил эти часы перед рассветом, когда весь город еще спал. Свою работу он делал с удовольствием и очень основательно. Он знал, что это очень нужная работа.
Улицу он подметал не спеша, с расстановкой: при каждом шаге – вздох, при каждом вздохе – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Шаг – вздох – взмах метлой. Иногда он на минуту останавливался и задумчиво смотрел перед собой. А потом опять сначала: шаг – вздох – взмах метлой…
И пока он так продвигался, посматривая на грязную улицу впереди себя и на чистую – позади, ему в голову приходили порой даже значительные мысли. Но это были мысли без слов, мысли, которые так же трудно передать, как запах, о котором остались одни лишь воспоминания, или цвет, который привиделся во сне. После работы, сидя у Момо, он объяснял ей свои мысли. И благодаря способности Момо слушать Беппо находил для объяснения нужные слова.
– Видишь ли, Момо, – говорил он, например, – дело обстоит так: вот ты видишь перед собой очень длинную улицу. И думаешь: какая же она длинная! Никогда ее не одолеть, думаешь ты.
Некоторое время он молча смотрел перед собой, потом продолжал:
– И тогда ты начинаешь спешить. И спешить все сильнее. А поглядев вперед, ты видишь, что путь перед тобой совсем не уменьшился. И тогда ты еще больше напрягаешься – от страха, и под конец ты совсем без сил и не можешь шагу ступить. А улица все еще простирается впереди. Но так делать нельзя.
Некоторое время он думал. Потом продолжал:
– Никогда нельзя думать сразу обо всей улице, понимаешь? Надо думать о следующем шаге, о следующем вздохе, а следующем взмахе метлой. Все время только о следующем.
Он опять задумался, размышляя, прежде чем добавить:
– Тогда это доставляет радость; это важно, тогда дело идет хорошо. И так оно должно быть. – И опять продолжал после долгой паузы:
– Вдруг ты замечаешь, что шаг за шагом одолел всю улицу. А ты и не заметил как, и не устал. – Он кивнул сам себе и закончил: – Вот что важно.
В другой раз он пришел и молча сел возле Момо. Она сразу заметила, что он задумался, – видно, хочет сказать ей что-то особенное.
Взглянув ей в глаза, старик начал:
– Я узнал нас с тобой.
Прошло некоторое время, пока он продолжил тихим голосом:
– Такое бывает иногда – в обед, когда все уснуло в зное. Тогда мир становится прозрачным. Как река, понимаешь? До самого дна видно!
Он кивнул, помолчал, потом сказал еще тише:
– Там, на дне, лежат совсем другие времена, – на дне, понимаешь?
Он опять долго думал, подыскивая слова. Но, как видно, не нашел, потому что заговорил своим обычным голосом:
– Сегодня я подметал возле старой городской стены. В ней пять камней совсем другого цвета. Вот так, понимаешь?
Он нарисовал пальцем в пыли большое «Т». Склонив голову набок и взглянув на букву, он вдруг прошептал:
– Я их узнал, эти камни.
Помолчав немного, он добавил:
– Это были совсем другие времена – тогда, когда строили эту стену. Много народу там работало. Но были двое, которые взяли да вмуровали эти камни. Знак такой, понимаешь? Я узнал его.
Он провел рукой по глазам. Казалось, каждое слово давалось ему с трудом, и когда он вновь заговорил, слова его прозвучали тягостно:
– Они совсем по-другому выглядели, те двое, тогда, совсем по-другому. – И он закончил почти гневно: – Но я их снова узнал – тебя и себя! Я узнал нас!
Нельзя, конечно, осуждать людей за то, что они посмеивались, слушая такие речи Беппо-Подметальщика. Некоторые за его спиной крутили пальцем у виска. Но Момо любила Беппо и хранила все его слова глубоко в сердце.
Другой лучший друг Момо был очень молод и во всех отношениях прямая противоположность Беппо-Подметальщику. Это был красивый юноша с мечтательными глазами и бойким язычком. Всегда напичканный шутками и разным вздором, он так заразительно смеялся, что вы невольно смеялись вместе с ним – хотели вы того или нет. Его настоящее имя было Джилорамо, но все звали его просто Джиги.
Но так как Беппо мы уже называли Подметальщиком, то и Джиги мы дадим прозвище, связанное с его профессией, хотя, по правде говоря, никакой профессии у него не было. Так что назовем его Гидом. Но ведь гидом он тоже бывал от случая к случаю, совсем не потому, что он этому учился или его кто-то на такое дело поставил.
Верным его помощником была кепка с огромным козырьком. Как только появлялись вблизи заблудшие туристы, он тут же нахлобучивал ее и с серьезным видом направлялся к незнакомцам предлагать свои услуги. Он был готов все им показать и объяснить. Стоило им согласиться, он сразу же приступал к делу и нес ужаснейшую чепуху: семь верст до небес! Он выдумывал столько необычайных событий, называл столько имен и дат, что у бедных слушателей кружилась голова. Некоторые, заметив обман, сердились и уходили, но большинство принимали все за чистую монету и тоже платили за это монетой, когда Джиги протягивал им напоследок свою перевернутую кепку.
Люди из ближайших окрестностей смеялись над фантазиями Джиги. А иногда говорили, что нехорошо, мол, делает Джиги: за разные выдумки еще и деньги получает.
– Но так делают все поэты, – отвечал им Джиги. – А разве туристы ничего не получают за свои деньги? Это уж я точно вам говорю, они получают именно то, что хотят И какая разница, написано ли это все в ученых книгах или нет? Кто знает, может быть, истории в этих книгах тоже выдуманы, только никто уже этого сейчас не помнит.
В другой раз он сказал:
– А что, вообще-то, правда, что – неправда? Кто может знать, что происходило здесь тысячу или две тысячи лет тому назад? Может, вы это знаете?
– Нет, не знаем, – соглашались с ним люди.
– Ну так вот! – говорил Джиги. – Чего ж вы тогда уверяете, что мои истории неправда! По случайности все могло так и быть, как я рассказывал. А значит, я чистую правду сказал!
Против этого трудно было возразить. Да, с бойким на язычок Джиги справиться было нелегко.
К сожалению, туристы, желавшие осмотреть амфитеатр, приходили сюда очень редко, и тогда Джиги брался за что-нибудь другое. Смотря по обстоятельствам он бывал сторожем в парке, свидетелем при бракосочетаниях, разносчиком любовных писем, плакальщиком на похоронах, продавцом сувениров или корма для кошек, выгуливал собак – и занимался еще многим другим.
Но он мечтал стать когда-нибудь богатым и прославиться. Тогда он будет жить в сказочно-прекрасном доме, окруженном большим парком; есть он будет с золотых тарелок и спать на шелковых подушках. И самого себя видел он в сиянии грядущей славы – как некое солнце, лучи которого уже сейчас, издалека, согревали его в бедности.
– И я этого добьюсь! – кричал он, когда другие смеялись над его снами. – Все вы еще вспомните мои слова!
Каким образом он всего этого добьется, Джиги, разумеется, сказать не мог. К тому же особым прилежанием и любовью к труду он никогда не отличался.
– Работать – не велика премудрость, – говорил он Момо. – Таким путем пусть богатеют другие. Посмотри, какие они из себя – те, что продают жизнь и душу за каплю благосостояния! Нет, это не для меня. Пусть иногда у меня нет денег, чтобы заплатить за чашку кофе, – Джиги всегда остается Джиги!..
Казалось, что столь разные люди, со столь различными взглядами на жизнь и на мир, как Джиги-Гид и Беппо-Подметальщик, никогда не могут подружиться. И все же они дружили. Как ни странно, но именно Беппо был единственным, кто никогда не осуждал Джиги за его легкомыслие. И так же странно, что острый на язычок Джиги никогда не насмехался над чудаковатым старым Беппо.
Зависело это, конечно, и от того, что маленькая Момо так хорошо умела их слушать.
Никто из троих не знал, что на их дружбу скоро набежит тень. И не только на их дружбу – на все вокруг. И тень эта росла и уже сейчас – темная и холодная – наползала на весь город.
Это похоже было на какое-то бесшумное и вроде бы и незаметное нашествие, продвигавшееся вперед, и ему было невозможно противостоять, ибо никто его толком не замечал. А завоеватели – кто были они?
Даже старый Беппо, видевший многое, чего не видели другие, даже он не заметил Серых господ, которых становилось все больше и больше.
Они все чаще мелькали в большом городе и казались неутомимо-деятельными. Вместе с тем они вовсе не были невидимками. Все их видели – и все же их не видел никто. Зловещим образом умели они оставаться незамеченными, так что вы просто смотрели мимо них, а если встречали их, то тут же забывали. Они совершали свое тайное дело, даже не прячась. И так как они никому не бросались в глаза, никто и не спрашивал, откуда они взялись и откуда приходили, только с каждым днем их становилось все больше.
Они ездили по улицам в элегантных серых автомобилях, они входили во все дома, сидели во всех ресторанах. И частенько они заносили что-то в свои маленькие записные книжечки.
Одеты они были во все пепельно-серое. Даже лица у них были пепельно-серыми. Они носили круглые жесткие шляпы и курили маленькие темно-серые сигары. Каждый имел при себе портфель свинцового цвета.
Даже Джиги-Гид не замечал, что эти Серые господа то и дело кружат возле амфитеатра, записывая что-то в свои книжечки.
Только Момо однажды вечером заметила в последнем ряду амфитеатра их темные силуэты. Они делали друг другу какие-то знаки, потом их головы сблизились, будто они о чем-то совещаются. Ничего не было слышно, но Момо вдруг стало странно холодно, как никогда раньше. Она поплотнее закуталась в свой огромный пиджак, но и это не помогло – холод был какой-то необычный.
Потом Серые господа исчезли и больше не показывались.
В тот вечер Момо не услышала тихой и мощной музыки, как это бывало раньше. Но на следующий день жизнь вошла в свою обычную колею, и Момо уже не думала о странных посетителях. Она тоже их забыла.
Глава пятая.
ИСТОРИЯ ДЛЯ ВСЕХ И ИСТОРИЯ ДЛЯ ОДНОЙ
Момо стала для Джиги-Гида совершенно незаменимой. Легкомысленный, непостоянный Джиги вдруг почувствовал, что горячо любит эту маленькую лохматую девочку. Он был бы рад никогда с ней не расставаться.
Его страстью, как мы уже знаем, было рассказывать разные истории. С некоторых пор он стал рассказывать намного лучше – он и сам это чувствовал. Раньше его истории получались какими-то суховатыми – видно, ничего хорошего не приходило на ум, – он часто повторялся или рассказывал про какой-нибудь виденный им фильм или о том, что прочитал в газете. Его рассказы, если так можно выразиться, шли пешком, но с тех пор как он узнал Момо – они обрели крылья.
Особенно когда Момо была рядом и слушала – тогда его фантазия расцветала, подобно весеннему лугу. Теперь вокруг него всегда толпились дети и взрослые. Он научился рассказывать истории с продолжением, которые тянулись днями и неделями. Выдумкам его не было конца, да он и сам стал прислушиваться к себе, никогда не зная, куда заведет его фантазия.
Как-то раз, когда опять пришли туристы, чтобы осмотреть амфитеатр (Момо сидела немного в стороне на каменных ступенях), Джиги повел такую речь:
– Высокочтимые дамы и господа! Императрица Страпация Августина, как вам должно быть известно, вела бесчисленные войны, защищая свою страну от нападений Трясунов и Трусоватых.
Когда она однажды снова покорила эти народы, она так разгневалась на них, что пригрозила истребить всех до последнего человека, даже до последней мышки, если их король Ксаксотраксолус не отдаст ей свою Золотую рыбку.
Должен сообщить вам, мои дамы и господа, что в те времена золотые рыбки еще не были у нас известны. Но императрица Страпация слышала от одного путешественника, что у короля Ксаксотраксолуса есть такая рыбка и она, когда вырастет, превратится в чистое золото. И этой диковиной ей непременно хотелось завладеть.
Но король Ксаксотраксолус в ответ только улыбнулся. Свою Золотую рыбку он спрятал под кровать, а императрице вместо нее переслал молодого кита в украшенной драгоценностями суповой миске.
Императрица была немного удивлена величиной рыбы, потому как представляла себе Золотую рыбку маленькой. Что же, сказала она себе, чем больше, тем лучше, такая рыба даст, в конце-то концов, и больше золота. Но на рыбе не было ни одного золотого пятнышка, и это беспокоило Страпацию. Посол же короля Ксаксотраксолуса объяснил ей, что рыба только тогда превратится в золото, когда хорошенько подрастет. Поэтому важно не мешать ее развитию. Императрица Страпация успокоилась.
Молодой кит рос день ото дня и требовал страшно много пищи. Но ведь императрица Страпация не была бедной, и поэтому рыба получала все, что только могла проглотить. Скоро она стала толстой и жирной. И суповая миска оказалась мала.
«Чем больше, тем лучше», – сказала императрица Страпация и переселила кита в ванную. Но прошло немного времени, он уже и в ванной не умещался. Он рос и рос. Тогда его перевели в императорский бассейн. Транспортировка была довольно затруднительной – рыба-то уже весила не меньше хорошего быка. Один из рабов, тащивших кита, поскользнулся, и императрица тут же повелела бросить несчастного на съедение львам – такова была ее любовь к рыбе.
Каждый день сидела она на краю бассейна и следила, как рыба растет. При этом она только и думала что о золоте, ведь, как известно, императрица вела роскошную жизнь и золота ей всегда не хватало.
«Чем больше, тем лучше», – без конца повторяла она. И слова эти были объявлены всеобщим законом, они красовались на всех государственных зданиях, набранные бронзовыми буквами.
Под конец и бассейн стал узким для рыбы. Тогда-то Страпация и повелела воздвигнуть вот это самое здание, руины которого вы видите перед собой, мои дамы и господа. Это был огромный круглый аквариум, доверху заполненный водой, в нем-то рыба и смогла наконец спокойно вытянуться во весь рост.
Самолично, день и ночь, сидела императрица вон на том месте и наблюдала за гигантской рыбой – не превратилась ли та в золото. Она не доверяла никому: ни своим рабам, ни своим родственникам, она боялась, что рыбу могут украсть.
Его страстью, как мы уже знаем, было рассказывать разные истории. С некоторых пор он стал рассказывать намного лучше – он и сам это чувствовал. Раньше его истории получались какими-то суховатыми – видно, ничего хорошего не приходило на ум, – он часто повторялся или рассказывал про какой-нибудь виденный им фильм или о том, что прочитал в газете. Его рассказы, если так можно выразиться, шли пешком, но с тех пор как он узнал Момо – они обрели крылья.
Особенно когда Момо была рядом и слушала – тогда его фантазия расцветала, подобно весеннему лугу. Теперь вокруг него всегда толпились дети и взрослые. Он научился рассказывать истории с продолжением, которые тянулись днями и неделями. Выдумкам его не было конца, да он и сам стал прислушиваться к себе, никогда не зная, куда заведет его фантазия.
Как-то раз, когда опять пришли туристы, чтобы осмотреть амфитеатр (Момо сидела немного в стороне на каменных ступенях), Джиги повел такую речь:
– Высокочтимые дамы и господа! Императрица Страпация Августина, как вам должно быть известно, вела бесчисленные войны, защищая свою страну от нападений Трясунов и Трусоватых.
Когда она однажды снова покорила эти народы, она так разгневалась на них, что пригрозила истребить всех до последнего человека, даже до последней мышки, если их король Ксаксотраксолус не отдаст ей свою Золотую рыбку.
Должен сообщить вам, мои дамы и господа, что в те времена золотые рыбки еще не были у нас известны. Но императрица Страпация слышала от одного путешественника, что у короля Ксаксотраксолуса есть такая рыбка и она, когда вырастет, превратится в чистое золото. И этой диковиной ей непременно хотелось завладеть.
Но король Ксаксотраксолус в ответ только улыбнулся. Свою Золотую рыбку он спрятал под кровать, а императрице вместо нее переслал молодого кита в украшенной драгоценностями суповой миске.
Императрица была немного удивлена величиной рыбы, потому как представляла себе Золотую рыбку маленькой. Что же, сказала она себе, чем больше, тем лучше, такая рыба даст, в конце-то концов, и больше золота. Но на рыбе не было ни одного золотого пятнышка, и это беспокоило Страпацию. Посол же короля Ксаксотраксолуса объяснил ей, что рыба только тогда превратится в золото, когда хорошенько подрастет. Поэтому важно не мешать ее развитию. Императрица Страпация успокоилась.
Молодой кит рос день ото дня и требовал страшно много пищи. Но ведь императрица Страпация не была бедной, и поэтому рыба получала все, что только могла проглотить. Скоро она стала толстой и жирной. И суповая миска оказалась мала.
«Чем больше, тем лучше», – сказала императрица Страпация и переселила кита в ванную. Но прошло немного времени, он уже и в ванной не умещался. Он рос и рос. Тогда его перевели в императорский бассейн. Транспортировка была довольно затруднительной – рыба-то уже весила не меньше хорошего быка. Один из рабов, тащивших кита, поскользнулся, и императрица тут же повелела бросить несчастного на съедение львам – такова была ее любовь к рыбе.
Каждый день сидела она на краю бассейна и следила, как рыба растет. При этом она только и думала что о золоте, ведь, как известно, императрица вела роскошную жизнь и золота ей всегда не хватало.
«Чем больше, тем лучше», – без конца повторяла она. И слова эти были объявлены всеобщим законом, они красовались на всех государственных зданиях, набранные бронзовыми буквами.
Под конец и бассейн стал узким для рыбы. Тогда-то Страпация и повелела воздвигнуть вот это самое здание, руины которого вы видите перед собой, мои дамы и господа. Это был огромный круглый аквариум, доверху заполненный водой, в нем-то рыба и смогла наконец спокойно вытянуться во весь рост.
Самолично, день и ночь, сидела императрица вон на том месте и наблюдала за гигантской рыбой – не превратилась ли та в золото. Она не доверяла никому: ни своим рабам, ни своим родственникам, она боялась, что рыбу могут украсть.