Страница:
Три дня назад Японские острова скрылись из виду. Однако, как это ни удивительно, за нами следуют неизвестно откуда взявшиеся чайки, они то летят, почти касаясь гребней волн, то садятся на мачты. «Сан-Хуан-Баутиста» плывет к сороковым широтам, но пока мы едва удалились от японского острова Эдзо. Ветер благоприятствует нам, морское течение помогает кораблю плыть.
Как только мы вышли в открытое море, качка усилилась. Она, конечно, не шла ни в какое сравнение с бурями, обрушивавшимися на корабль, даже просто с волнением в Индийском океане, когда тридцать лет назад я плыл на Восток, однако японцы, укрывшиеся в своих каютах, все до одного страдают от морской болезни, на еду даже смотреть, бедные, не могут. Единственное ведомое им море – прибрежные воды.
Даже посланники страдают морской болезнью. Видимо, двое из них – Хасэкура Рокуэмон и Тародзаэмон Танака – вообще никогда еще не плавали на корабле, и, когда я зашел в их каюту, единственное, на что они были способны, – это жалко улыбнуться.
Эти посланники среди вассалов князя – кабальерос среднего ранга, каждый из них владеет небольшими земельными угодьями в горной местности. Князь выбрал для этой миссии не своих высших сановников, а именно этих незнатных самураев, возможно, из-за существующей в Японии традиции не считать посланников важными персонами, но для меня это даже лучше. Нет необходимости обращаться к ним за указаниями, и можно будет действовать по собственному разумению. Провинциал Японии, иезуит Валиньяно однажды, выдав за отпрысков аристократов едва ли не полунищих бродяжек, отправил их в Рим как посланцев Японии – и там никто ничего не заподозрил. Позже многие порицали его за это, я же, скорее, ценю подобную его изворотливость.
Нужно записать имена этих посланников, которые не смогут отойти от меня ни на шаг. Кюсю Ниси, Тародзаэмон Танака, Тюсаку Мацуки, Рокуэмон Хасэкура.
Кроме Кюскэ Ниси, ни один из них после отплытия не сделал даже попытки сблизиться со мной. Наверное, из-за характерной для японцев настороженности по отношению к иностранцам и присущей им застенчивости. Лишь самый молодой – Ниси – проявляет детское любопытство, упиваясь своим первым морским путешествием, расспрашивает меня о том, как построен корабль, как действует компас, говорит, что хочет изучать испанский язык. Самый старший – Тародзаэмон Танака – неодобрительно смотрит на легкомысленное поведение молодого Ниси, этот коренастый, плотный человек твердо решил: что бы ни случилось, с чем бы он ни столкнулся, всегда проявлять рассудительность и вести себя так, чтобы в глазах испанцев достоинству японцев ни в коем случае не был нанесен ущерб.
Тюсаку Мацуки худ и темнолиц. Я разговаривал с ним всего несколько раз, но понял, что из четверых посланников он самый умный. Иногда он выходит на палубу и стоит там один, в задумчивости, – он, по-моему, не считает, что ему оказали великую честь, избрав в качестве посланника, хотя остальные в этом убеждены. Рокуэмон Хасэкура, которого можно принять скорее за крестьянина, чем за самурая, среди посланников самый невидный. Я еще не решил, следует мне отправиться в Рим или нет, но не могу понять, почему господин Сираиси предложил мне именно его в попутчики, если я поеду туда. Хасэкура и внешне вполне зауряден, и не так умен, как Мацуки.
Неподалеку от каюты посланников находится огромное помещение, в котором разместились японские купцы. Их головы забиты лишь торговыми сделками и барышами, они отличаются поразительной алчностью. Не успели они сесть на корабль, как стали допытываться у меня, какие японские товары будут пользоваться спросом в Новой Испании. Когда я назвал шелк, створчатые ширмы, военные доспехи, мечи, они удовлетворенно переглянулись и спросили, смогут ли закупить там дешевле, чем в Китае, шелк-сырец, бархат, слоновую кость.
– Видите ли, в Новой Испании, – ответил я насмешливо, – доверяют лишь христианам. Поэтому стремятся совершать торговые операции преимущественно с верующими.
Купцы пришли в замешательство, но на лицах изобразили улыбки, как это свойственно японцам.
Посланники ужасно страдали от морской болезни. Кюскэ Ниси и Тюсаку Мацуки переносили ее легче, а Тародзаэмон Танака и Самурай, не успел корабль выйти из Цукиноуры, несколько дней лежали пластом и слушали тоскливый скрип мачт. Они не представляли себе, где плывут, и не интересовались этим. Корабль беспрерывно качало, слышалось монотонное, надоедливое поскрипывание мачт, которое время от времени заглушал судовой колокол. Даже закрыв глаза, они чувствовали, что какая-то неведомая им могучая сила возносит их вверх и тут же медленно опускает вниз. Измученный беспрерывными позывами к рвоте, обессиленный Самурай временами дремал, временами вспоминал жену Рику, детей, дядю, сидящего у очага.
Приносить еду посланникам было обязанностью сопровождающих их слуг, и когда Ёдзо, пошатываясь, входил с подносом, его лицо – лицо человека, страдающего морской болезнью, – поражало бледностью и худобой. У Самурая не было никакого аппетита, но он заставлял себя съедать все, что ему приносили, чтобы хватило сил достойно выполнить возложенную на него ответственную миссию.
– Ничего страшного, – утешал Веласко Самурая и Танаку, заглядывая в каюту посланников. От подходившего вплотную Веласко исходил неприятный запах, еще больше усугублявший их страдания от морской болезни. – К качке привыкают. Дней через пять самые большие волны, даже буря, будут вам нипочем.
Самураю трудно было поверить в это. Он завидовал молодому Ниси, который спокойно ходил по кораблю, с интересом все рассматривая и спрашивая у Веласко значение незнакомых ему испанских слов.
Но вот закончился третий день, миновал четвертый – в это было трудно поверить, – но, как и предсказывал Веласко, страдания Самурая стали понемногу утихать. А на пятый, утром, он вышел из каюты, пропахшей лаком и рыбьим жиром, и стал подниматься наверх. На безлюдной палубе в лицо ему ударил резкий порыв ветра. У него даже дух захватило. Перед его глазами раскинулся безбрежный морской простор, где гуляли огромные пенящиеся волны.
Самурай впервые увидел безбрежное открытое море. Не было земли, даже крохотного островка. Волны сталкивались, взмывали, издавали какие-то боевые кличи, словно на его глазах происходила схватка бесчисленных воинов. Бушприт вонзался в серое небо, корабль, взметая брызги, нырял и тут же снова взлетал на гребень волны.
У Самурая закружилась голова. Порывы ветра затрудняли дыхание. И на востоке море, где бушуют огромные волны. И на западе море, где борются волны. И на юге и на севере – везде море. Впервые в жизни Самурай воочию убедился, как велико море. Глядя на него, он понял, что Ято, где он прожил всю свою жизнь, – крохотное маковое зернышко.
Послышался звук шагов. На палубу вышел Тюсаку Мацуки. Худой и мрачный, он тоже стал с интересом наблюдать это величественное зрелище.
– Действительно, мир необъятен. – Ветер разорвал фразу Самурая и, как клочки бумаги, унес далеко в море. – Даже не верится, что море простирается до самой Новой Испании.
Мацуки, стоявший к нему спиной, даже не пошевельнулся – может быть, не расслышал? Он еще долго молчал, не в силах оторвать глаз от моря. Тень от мачты падала ему на лицо.
– Целых два месяца мы будем плыть по этому морю, – сказал наконец Мацуки.
Его слова тоже унес ветер.
– Господин Хасэкура, что вы думаете о нашей миссии?
– О миссии? Думаю, мы должны быть благодарны, что ее возложили именно на нас.
– Я говорю о другом. – Мацуки сердито покачал головой. – Почему, по-вашему, нам, самураям невысокого ранга, дано такое важное поручение? С тех пор как мы отплыли из Японии, я только об этом и думаю.
Самурай молчал. Он и сам никак не мог понять, почему в качестве посланников избраны он и его товарищи. Было странным, что главой миссии не назначен никто из высших сановников.
– Господин Мацуки…
– Мы обыкновенные пешки в этой игре, – пробурчал под нос Мацуки, продолжая смотреть на море. – Пешки Совета старейшин.
– Пешки?
– Совершенно ясно, что такую высокую миссию следовало возложить на кого-то из членов Совета старейшин, а вместо этого назначают нас. В чем же дело? А в том, что, если даже мы будем страдать от качки, если даже заболеем в неведомой стране южных варваров, это нисколько не обеспокоит ни Его светлость, ни Совет старейшин.
Видя, как побледнел Самурай, Мацуки, словно радуясь этому, продолжал:
– Хотя мы и зовемся посланниками, но ведь никто из нас не знает языка – мы обычные гонцы, которые с помощью Веласко должны передать послания Его светлости. Для него и членов Совета старейшин неважно, даже если мы и сгинем в каких-то морях, в каких-то землях, – лишь бы завязалась торговля с Новой Испанией и корабли южных варваров стали заходить в Сиогаму и Кэсэннуму.
Разносимые ветром брызги окатывали палубу, где они стояли, снасти над головой гудели.
– Господин Сираиси… ничего такого не говорил, – пробормотал Самурай.
Его раздражало собственное косноязычие, не позволявшее как следует ответить Мацуки. Если бы они были обыкновенными пешками, зачем бы господину Сираиси и господину Исиде говорить, чтобы он себя берег, что, когда вернется, попытаются найти возможность возвратить ему земли в Курокаве?..
– Господин Сираиси ведь не сказал вам ничего определенного, – усмехнулся Мацуки. – «Попытаются найти возможность» – вот же его слова. Когда двенадцать лет назад Его светлость распределял угодья, у многих самураев их исконные земли были отобраны, и вместо них по решению Совета старейшин им отводили дикие пустоши. И сколько они потом ни обращались с просьбой вернуть старые владения, положительного ответа так и не дождались, что вызвало недовольство этих самураев. И я, и вы, господин Хасэкура, и Ниси, и Танака – все мы в одинаковом положении. Из таких недовольных отобрали нас четверых и послали в тяжелое плавание: если мы в дороге погибнем, земли наши отберут, не выполним как следует своей миссии посланников – строго накажут. В назидание всем остальным недовольным самураям. Во всяком случае, Совет старейшин ничего не теряет.
– Трудно в это поверить.
– Хотите верьте – хотите нет. Кстати, известно ли вам, господин Хасэкура, что до отплытия корабля мнения в Совете старейшин разделились? – Произнеся эту загадочную фразу, Мацуки стал спускаться по лестнице. – Ладно, хватит об этом. Во всяком случае, таковы мои предположения.
После того как Мацуки ушел, Самурай остался на палубе один на один с бушующим морем.
«Наша миссия – та же битва. Мы, мэсидаси, ведя своих воинов, на поле боя сражаемся с противником, осыпаемые стрелами и ядрами. А высшие военачальники находятся в палатке, в тылу, и оттуда командуют войском. И этих высших военачальников не назначили посланниками по той же причине, по которой они не сражаются на поле боя. Вот как следует все это объяснить».
Такими рассуждениями Самурай пытался унять тоску, но слова Мацуки тяжелым грузом легли на его душу…
Когда он спустился вниз, вой ветра, бешеный грохот огромных волн стали почти не слышны. Возвращаться в каюту посланников не хотелось. Там нестерпимо пахло лаком. Он заглянул в каюту, где разместились купцы. Ему было известно, что там находятся сопровождавшие его слуги Ёдзо, Сэйхати, Итискэ и Дайскэ.
В каюте стоял запах циновок, в которые были завернуты товары, смешанный с запахом потных тел. Купцов было человек сто – одни без дела валялись на полу, другие, усевшись в кружок, играли в кости. Рядом с тюками мучились от качки Ёдзо и его товарищи, но, увидев господина, они попытались подняться. – Не нужно, не вставайте, – остановил он их. – Ужасная штука эта морская болезнь. Для нас, выросших в горах, море кажется страшнее, чем оно есть на самом деле.
Вернемся домой, сказал Самурай, никому не будем рассказывать, как страдали на этом корабле от морской болезни. Его слова вызвали наконец улыбку у Ёдзо и его товарищей. Только на этих четверых он сможет положиться в таком трудном путешествии, подумал он, глядя на их изможденные лица. Вернувшись целым и невредимым на родину, он может рассчитывать на какое-то вознаграждение. А этих людей ждет их обычная доля – безрадостный изнурительный труд.
– В Ято сейчас, наверное, дождь…
В это время там и в самом деле идут беспрерывные дожди. И крестьяне, скинув одежду, заляпанные грязью, работают не покладая рук. Но даже такая грустная картина казалась Самураю и четверым его слугам приятной и родной…
– «Сомос хапонесес». Это означает «Мы японцы». – С этим странным сообщением явился к Танаке и Самураю, писавшему свой путевой дневник, Ниси. Самурай подозрительно посмотрел на него.
– Почему вы туда не ходите? Переводчик – господин Веласко – учит купцов языку южных варваров.
– Ниси, если мы, посланники, будем общаться с купцами, испанцы в конце концов станут относиться к нам с презрением, – недовольным тоном упрекнул его Танака.
Получив выговор, Ниси покраснел.
– Но разве будет лучше, если, приехав туда, не будем понимать ни слова?
– У нас же есть переводчик, пе-ре-вод-чик… Глядя на Ниси, которому так строго выговаривал Танака, Самурай в глубине души завидовал этому юнцу, который быстро сходится с людьми, быстро осваивается в любой обстановке. Выросший в глухой долине Ято, он так же, как Танака, недоверчиво относился к незнакомым людям. А этот молодой человек каждый день лазит по всему кораблю и проявляет неподдельный интерес к тому, как тот устроен, какие на нем приспособления. Услышанные испанские слова он записывает на листках бумаги; именно он сообщил японцам, что командир корабля по-испански «капитан», палуба – «кубьерта», парус – «вела».
– Но даже господин Мацуки, – возразил, покраснев, Ниси, – учится вместе с купцами.
На лице Танаки появилось недовольное выражение. Будучи старшим по возрасту среди посланников, он опасался, как бы его авторитету не был нанесен ущерб. Поэтому он старался не показывать южным варварам своего удивления, впервые в жизни увидев на корабле то, с чем они ни разу не сталкивались.
– Господин Мацуки, вы тоже? – удивленно спросил Самурай.
– Да.
Было невозможно понять, о чем думает этот человек с мрачным бледным лицом. Он и сейчас стоял в глубокой задумчивости, повернувшись к Самураю спиной. Он пробормотал тогда, что для Его светлости и Совета старейшин посланники не более чем пешки. И сказал, что Совет старейшин решил отправить самураев низкого звания в такое трудное путешествие, чтобы потушить их недовольство. Самурай не передал слов Мацуки ни Танаке, ни Ниси. Он просто не решился сделать это.
Самурай встал, словно пытаясь прогнать от себя слова Мацуки. Коридор внутри корабля тянулся бесконечно – с одной стороны луком изогнулись ребра шпангоутов, с другой были грузовые помещения, каюта купцов, склад провианта, камбуз, где готовили себе японцы. Из складов пахло пылью и соломенными циновками, из камбуза – мисо.
– Господин Хасэкура! – Самурая догнал Ниси, сияя белозубой, как у ребенка, улыбкой. – Не хотите поучить испанский?
Самурай мрачно кивнул.
Они вошли в большую каюту, где в четыре ряда перед грудой товаров сидели купцы с кистями и бумагой, старательно записывая испанские слова, которым их обучал переводчик.
– «Сколько стоит?» по-испански будет «Куанто куэста?».
Веласко произнес эту фразу трижды. «Куанто куэста?» И купцы каждый раз с серьезным видом записывали ее. А сопровождающие посланников слуги, улыбаясь, наблюдали эту странную сцену.
– Послушайте еще раз: «Куанто куэста?» Ниси повторил фразу у самого уха Самурая. Здесь начинался мир, решительно отличавшийся от того, который существовал в Ято. Среди склонившихся черноволосых голов купцов он увидел покачивающийся костлявый затылок Мацуки, сидевшего скрестив руки на груди.
Обучая самому простому, повседневному приветствию, Веласко сказал:
– Но даже если вы и запомните слова, вести торговые сделки в Новой Испании все равно не сможете. – Достав тряпку, он отер рот. – Как я уже говорил, вам ничего не удастся там сделать, если вы не проникнетесь христианской верой. Посмотрите вокруг. Даже на этом корабле испанцы отдают команды, словно поют гимны. Вы обратили внимание на голоса, которые каждое утро слышатся с верхней палубы? Эти песнопения – морские команды.
Это было правдой. Во время отплытия матросы южных варваров передавали друг другу команды с какой-то странной распевностью. Те же самые команды каждый день слышатся с палубы.
– Я не настаиваю на том, чтобы вы постигали христианскую религию. Но вот у меня в руках книга, в которой рассказывается о жизни Иисуса Христа.
Среди купцов рябью пробежал шепот, но тут же утих. Мацуки поднялся и подошел к Самураю и Ниси:
– Посмотрите, как оживились купцы. Они готовы даже принять христианство, лишь бы это было на пользу торговле. Веласко, зная их алчность, решил проповедовать им христианское учение. Великий хитрец этот переводчик.
Передернув плечами, возмущенный Мацуки направился в свою каюту; глядя на его худую спину, простодушный Самурай почувствовал себя несчастным. Но ему было неприятно, что Мацуки ко всем относится с презрением.
Как только мы вышли в открытое море, качка усилилась. Она, конечно, не шла ни в какое сравнение с бурями, обрушивавшимися на корабль, даже просто с волнением в Индийском океане, когда тридцать лет назад я плыл на Восток, однако японцы, укрывшиеся в своих каютах, все до одного страдают от морской болезни, на еду даже смотреть, бедные, не могут. Единственное ведомое им море – прибрежные воды.
Даже посланники страдают морской болезнью. Видимо, двое из них – Хасэкура Рокуэмон и Тародзаэмон Танака – вообще никогда еще не плавали на корабле, и, когда я зашел в их каюту, единственное, на что они были способны, – это жалко улыбнуться.
Эти посланники среди вассалов князя – кабальерос среднего ранга, каждый из них владеет небольшими земельными угодьями в горной местности. Князь выбрал для этой миссии не своих высших сановников, а именно этих незнатных самураев, возможно, из-за существующей в Японии традиции не считать посланников важными персонами, но для меня это даже лучше. Нет необходимости обращаться к ним за указаниями, и можно будет действовать по собственному разумению. Провинциал Японии, иезуит Валиньяно однажды, выдав за отпрысков аристократов едва ли не полунищих бродяжек, отправил их в Рим как посланцев Японии – и там никто ничего не заподозрил. Позже многие порицали его за это, я же, скорее, ценю подобную его изворотливость.
Нужно записать имена этих посланников, которые не смогут отойти от меня ни на шаг. Кюсю Ниси, Тародзаэмон Танака, Тюсаку Мацуки, Рокуэмон Хасэкура.
Кроме Кюскэ Ниси, ни один из них после отплытия не сделал даже попытки сблизиться со мной. Наверное, из-за характерной для японцев настороженности по отношению к иностранцам и присущей им застенчивости. Лишь самый молодой – Ниси – проявляет детское любопытство, упиваясь своим первым морским путешествием, расспрашивает меня о том, как построен корабль, как действует компас, говорит, что хочет изучать испанский язык. Самый старший – Тародзаэмон Танака – неодобрительно смотрит на легкомысленное поведение молодого Ниси, этот коренастый, плотный человек твердо решил: что бы ни случилось, с чем бы он ни столкнулся, всегда проявлять рассудительность и вести себя так, чтобы в глазах испанцев достоинству японцев ни в коем случае не был нанесен ущерб.
Тюсаку Мацуки худ и темнолиц. Я разговаривал с ним всего несколько раз, но понял, что из четверых посланников он самый умный. Иногда он выходит на палубу и стоит там один, в задумчивости, – он, по-моему, не считает, что ему оказали великую честь, избрав в качестве посланника, хотя остальные в этом убеждены. Рокуэмон Хасэкура, которого можно принять скорее за крестьянина, чем за самурая, среди посланников самый невидный. Я еще не решил, следует мне отправиться в Рим или нет, но не могу понять, почему господин Сираиси предложил мне именно его в попутчики, если я поеду туда. Хасэкура и внешне вполне зауряден, и не так умен, как Мацуки.
Неподалеку от каюты посланников находится огромное помещение, в котором разместились японские купцы. Их головы забиты лишь торговыми сделками и барышами, они отличаются поразительной алчностью. Не успели они сесть на корабль, как стали допытываться у меня, какие японские товары будут пользоваться спросом в Новой Испании. Когда я назвал шелк, створчатые ширмы, военные доспехи, мечи, они удовлетворенно переглянулись и спросили, смогут ли закупить там дешевле, чем в Китае, шелк-сырец, бархат, слоновую кость.
– Видите ли, в Новой Испании, – ответил я насмешливо, – доверяют лишь христианам. Поэтому стремятся совершать торговые операции преимущественно с верующими.
Купцы пришли в замешательство, но на лицах изобразили улыбки, как это свойственно японцам.
Сегодня такой же монотонный день, как и вчера. Все то же море, все те же облака на горизонте, все тот же скрип мачт. Плавание «Сан-Хуан-Баутисты» проходит благоприятно. Во время утренней мессы я всякий раз думаю: нам чудесно даровано спокойное путешествие потому, что Господь на этот раз решил помочь осуществлению моих планов. Воля Господня неисповедима, но мне кажется, что Он так же, как и я, хочет, чтобы Япония, где распространять веру столь трудно, стала христианской страной.
Капитан Монтаньо и его помощник Контрерас не проявляют ни малейшего интереса к моим планам. Открыто они об этом не говорят, но я убежден, что мои планы вызывают у них даже антипатию. И все потому, что после кораблекрушения, когда их задержали в Японии, у них не сложилось благоприятного впечатления об этой стране и ее народе. Они демонстративно избегают японцев, не делая исключения даже для посланников, и не одобряют общения между испанской командой и японскими матросами. Я дважды советовал капитану пригласить посланников к обеду, но он решительно отказался.
– Когда нас задерживали в Японии, для меня были невыносимы высокомерие и нетерпимость японцев, – сказал мне капитан за обедом два дня назад. – Мне, кажется, никогда в жизни не приходилось встречать людей, которые были бы такими неискренними, Которые считали бы добродетелью не открывать другим своего сердца, как этот народ.
Я возразил: мол, политическое устройство в этой стране столь совершенно, что невольно задаешь себе вопрос – неужели Япония и в самом деле языческая страна?
– Именно поэтому с ней трудно иметь дело, – сказал помощник капитана. – Рано или поздно она попытается завладеть всем Великим океаном. Если мы хотим сделать ее христианской, проще не словами, а оружием покорить ее.
– Оружием? – воскликнул я. – Вы оба недооцениваете эту страну. Это вам не Новая Испания или Филиппины. Они привыкли воевать и умеют это делать. Вам известно, что иезуиты потерпели провал только потому, что думали так же, как вы?
Хотя им это было неприятно, я стал перечислять ошибки иезуитов. Например, иезуиты, отец Коэльо и отец Фроиш, намеревались превратить Японию в испанскую колонию, что вызвало гнев японских правителей. Стоит мне заговорить о иезуитах, я не в силах сдержать негодование.
– Именно поэтому, чтобы распространить в Японии учение Божье, – заключил я в гневе, – существует лишь один способ. Обмануть их. Испания должна поделиться барышами от торговли в Великом океане с Японией, а за это получить привилегии в распространении там веры. Японцы ради прибыли пойдут на любые жертвы. Если бы я был епископом…
Капитан и его помощник переглянулись и ничего не ответили. Они промолчали не потому, что были согласны со мной, а потому, что подумали: ну и интриган же этот священник. Прекрасно понимая, что в разговорах с мирянами нужно избегать подобных заявлений, я, к сожалению, не смог сдержаться.
– Кажется, для вас, падре, распространение веры в Японии важнее интересов Испании, – ехидно заметил капитан.
Сказав это, он умолк. Было ясно, что мои слова «Если бы я был епископом…» они восприняли как низменное желание сделать карьеру.
«Лишь Ты, Господи, можешь проникнуть в сокровенные желания человека, судить о них. И Тебе известно, что я произнес эти слова не из тщеславия. Я избрал Японию той страной, где обрету вечный покой. Мне кажется, я нужен для того, чтобы были услышаны голоса воспевающих Тебя в этой стране».
Случилось нечто удивительное. Как-то я, прогуливаясь по палубе, вслух читал молитвенник, и ко мне подошел один из японских купцов. Заметив, как я шепчу молитву, он спросил меня с удивлением:
– Господин переводчик, чем это вы занимаетесь? Как ни глупо, я подумал, что его заинтересовала молитва, но это было не так. Кончилось тем, что он, улыбнувшись мне в ответ, понизил голос и попросил меня устроить, чтобы в Новой Испании ему было дано преимущественное право заключать торговые сделки. Я слушал купца, с омерзением отвернувшись, а он прошептал, по-прежнему улыбаясь:
– Вы будете вознаграждены за это сполна. Я получу прибыль, и часть ее достанется вам.
На моем лице было написано явное осуждение, и я постарался поскорее отделаться от него, ответив, что хотя я нахожусь здесь в качестве переводчика, но в то же время являюсь падре, отказавшимся от мирской суеты.
Я боюсь этого морского путешествия, которое продлится целых два месяца. Оно обрекает меня на полную бездеятельность. Каждый день в кубрике я служу мессу для испанской команды, но ни один японец ни разу не заглянул туда. Кажется, единственное счастье для них – мирская выгода. Японцы принимают лишь религию, которая приносит мирские выгоды – будь то богатство, победа в войне или избавление от болезни, – и совершенно безразличны к непознаваемому и вечному. Но все равно я проявлю нерадивость, если во время плавания не смогу внушить учение Господа ни одному из сотни японцев, находящихся на корабле.
Посланники ужасно страдали от морской болезни. Кюскэ Ниси и Тюсаку Мацуки переносили ее легче, а Тародзаэмон Танака и Самурай, не успел корабль выйти из Цукиноуры, несколько дней лежали пластом и слушали тоскливый скрип мачт. Они не представляли себе, где плывут, и не интересовались этим. Корабль беспрерывно качало, слышалось монотонное, надоедливое поскрипывание мачт, которое время от времени заглушал судовой колокол. Даже закрыв глаза, они чувствовали, что какая-то неведомая им могучая сила возносит их вверх и тут же медленно опускает вниз. Измученный беспрерывными позывами к рвоте, обессиленный Самурай временами дремал, временами вспоминал жену Рику, детей, дядю, сидящего у очага.
Приносить еду посланникам было обязанностью сопровождающих их слуг, и когда Ёдзо, пошатываясь, входил с подносом, его лицо – лицо человека, страдающего морской болезнью, – поражало бледностью и худобой. У Самурая не было никакого аппетита, но он заставлял себя съедать все, что ему приносили, чтобы хватило сил достойно выполнить возложенную на него ответственную миссию.
– Ничего страшного, – утешал Веласко Самурая и Танаку, заглядывая в каюту посланников. От подходившего вплотную Веласко исходил неприятный запах, еще больше усугублявший их страдания от морской болезни. – К качке привыкают. Дней через пять самые большие волны, даже буря, будут вам нипочем.
Самураю трудно было поверить в это. Он завидовал молодому Ниси, который спокойно ходил по кораблю, с интересом все рассматривая и спрашивая у Веласко значение незнакомых ему испанских слов.
Но вот закончился третий день, миновал четвертый – в это было трудно поверить, – но, как и предсказывал Веласко, страдания Самурая стали понемногу утихать. А на пятый, утром, он вышел из каюты, пропахшей лаком и рыбьим жиром, и стал подниматься наверх. На безлюдной палубе в лицо ему ударил резкий порыв ветра. У него даже дух захватило. Перед его глазами раскинулся безбрежный морской простор, где гуляли огромные пенящиеся волны.
Самурай впервые увидел безбрежное открытое море. Не было земли, даже крохотного островка. Волны сталкивались, взмывали, издавали какие-то боевые кличи, словно на его глазах происходила схватка бесчисленных воинов. Бушприт вонзался в серое небо, корабль, взметая брызги, нырял и тут же снова взлетал на гребень волны.
У Самурая закружилась голова. Порывы ветра затрудняли дыхание. И на востоке море, где бушуют огромные волны. И на западе море, где борются волны. И на юге и на севере – везде море. Впервые в жизни Самурай воочию убедился, как велико море. Глядя на него, он понял, что Ято, где он прожил всю свою жизнь, – крохотное маковое зернышко.
Послышался звук шагов. На палубу вышел Тюсаку Мацуки. Худой и мрачный, он тоже стал с интересом наблюдать это величественное зрелище.
– Действительно, мир необъятен. – Ветер разорвал фразу Самурая и, как клочки бумаги, унес далеко в море. – Даже не верится, что море простирается до самой Новой Испании.
Мацуки, стоявший к нему спиной, даже не пошевельнулся – может быть, не расслышал? Он еще долго молчал, не в силах оторвать глаз от моря. Тень от мачты падала ему на лицо.
– Целых два месяца мы будем плыть по этому морю, – сказал наконец Мацуки.
Его слова тоже унес ветер.
– Господин Хасэкура, что вы думаете о нашей миссии?
– О миссии? Думаю, мы должны быть благодарны, что ее возложили именно на нас.
– Я говорю о другом. – Мацуки сердито покачал головой. – Почему, по-вашему, нам, самураям невысокого ранга, дано такое важное поручение? С тех пор как мы отплыли из Японии, я только об этом и думаю.
Самурай молчал. Он и сам никак не мог понять, почему в качестве посланников избраны он и его товарищи. Было странным, что главой миссии не назначен никто из высших сановников.
– Господин Мацуки…
– Мы обыкновенные пешки в этой игре, – пробурчал под нос Мацуки, продолжая смотреть на море. – Пешки Совета старейшин.
– Пешки?
– Совершенно ясно, что такую высокую миссию следовало возложить на кого-то из членов Совета старейшин, а вместо этого назначают нас. В чем же дело? А в том, что, если даже мы будем страдать от качки, если даже заболеем в неведомой стране южных варваров, это нисколько не обеспокоит ни Его светлость, ни Совет старейшин.
Видя, как побледнел Самурай, Мацуки, словно радуясь этому, продолжал:
– Хотя мы и зовемся посланниками, но ведь никто из нас не знает языка – мы обычные гонцы, которые с помощью Веласко должны передать послания Его светлости. Для него и членов Совета старейшин неважно, даже если мы и сгинем в каких-то морях, в каких-то землях, – лишь бы завязалась торговля с Новой Испанией и корабли южных варваров стали заходить в Сиогаму и Кэсэннуму.
Разносимые ветром брызги окатывали палубу, где они стояли, снасти над головой гудели.
– Господин Сираиси… ничего такого не говорил, – пробормотал Самурай.
Его раздражало собственное косноязычие, не позволявшее как следует ответить Мацуки. Если бы они были обыкновенными пешками, зачем бы господину Сираиси и господину Исиде говорить, чтобы он себя берег, что, когда вернется, попытаются найти возможность возвратить ему земли в Курокаве?..
– Господин Сираиси ведь не сказал вам ничего определенного, – усмехнулся Мацуки. – «Попытаются найти возможность» – вот же его слова. Когда двенадцать лет назад Его светлость распределял угодья, у многих самураев их исконные земли были отобраны, и вместо них по решению Совета старейшин им отводили дикие пустоши. И сколько они потом ни обращались с просьбой вернуть старые владения, положительного ответа так и не дождались, что вызвало недовольство этих самураев. И я, и вы, господин Хасэкура, и Ниси, и Танака – все мы в одинаковом положении. Из таких недовольных отобрали нас четверых и послали в тяжелое плавание: если мы в дороге погибнем, земли наши отберут, не выполним как следует своей миссии посланников – строго накажут. В назидание всем остальным недовольным самураям. Во всяком случае, Совет старейшин ничего не теряет.
– Трудно в это поверить.
– Хотите верьте – хотите нет. Кстати, известно ли вам, господин Хасэкура, что до отплытия корабля мнения в Совете старейшин разделились? – Произнеся эту загадочную фразу, Мацуки стал спускаться по лестнице. – Ладно, хватит об этом. Во всяком случае, таковы мои предположения.
После того как Мацуки ушел, Самурай остался на палубе один на один с бушующим морем.
«Наша миссия – та же битва. Мы, мэсидаси, ведя своих воинов, на поле боя сражаемся с противником, осыпаемые стрелами и ядрами. А высшие военачальники находятся в палатке, в тылу, и оттуда командуют войском. И этих высших военачальников не назначили посланниками по той же причине, по которой они не сражаются на поле боя. Вот как следует все это объяснить».
Такими рассуждениями Самурай пытался унять тоску, но слова Мацуки тяжелым грузом легли на его душу…
Когда он спустился вниз, вой ветра, бешеный грохот огромных волн стали почти не слышны. Возвращаться в каюту посланников не хотелось. Там нестерпимо пахло лаком. Он заглянул в каюту, где разместились купцы. Ему было известно, что там находятся сопровождавшие его слуги Ёдзо, Сэйхати, Итискэ и Дайскэ.
В каюте стоял запах циновок, в которые были завернуты товары, смешанный с запахом потных тел. Купцов было человек сто – одни без дела валялись на полу, другие, усевшись в кружок, играли в кости. Рядом с тюками мучились от качки Ёдзо и его товарищи, но, увидев господина, они попытались подняться. – Не нужно, не вставайте, – остановил он их. – Ужасная штука эта морская болезнь. Для нас, выросших в горах, море кажется страшнее, чем оно есть на самом деле.
Вернемся домой, сказал Самурай, никому не будем рассказывать, как страдали на этом корабле от морской болезни. Его слова вызвали наконец улыбку у Ёдзо и его товарищей. Только на этих четверых он сможет положиться в таком трудном путешествии, подумал он, глядя на их изможденные лица. Вернувшись целым и невредимым на родину, он может рассчитывать на какое-то вознаграждение. А этих людей ждет их обычная доля – безрадостный изнурительный труд.
– В Ято сейчас, наверное, дождь…
В это время там и в самом деле идут беспрерывные дожди. И крестьяне, скинув одежду, заляпанные грязью, работают не покладая рук. Но даже такая грустная картина казалась Самураю и четверым его слугам приятной и родной…
– «Сомос хапонесес». Это означает «Мы японцы». – С этим странным сообщением явился к Танаке и Самураю, писавшему свой путевой дневник, Ниси. Самурай подозрительно посмотрел на него.
– Почему вы туда не ходите? Переводчик – господин Веласко – учит купцов языку южных варваров.
– Ниси, если мы, посланники, будем общаться с купцами, испанцы в конце концов станут относиться к нам с презрением, – недовольным тоном упрекнул его Танака.
Получив выговор, Ниси покраснел.
– Но разве будет лучше, если, приехав туда, не будем понимать ни слова?
– У нас же есть переводчик, пе-ре-вод-чик… Глядя на Ниси, которому так строго выговаривал Танака, Самурай в глубине души завидовал этому юнцу, который быстро сходится с людьми, быстро осваивается в любой обстановке. Выросший в глухой долине Ято, он так же, как Танака, недоверчиво относился к незнакомым людям. А этот молодой человек каждый день лазит по всему кораблю и проявляет неподдельный интерес к тому, как тот устроен, какие на нем приспособления. Услышанные испанские слова он записывает на листках бумаги; именно он сообщил японцам, что командир корабля по-испански «капитан», палуба – «кубьерта», парус – «вела».
– Но даже господин Мацуки, – возразил, покраснев, Ниси, – учится вместе с купцами.
На лице Танаки появилось недовольное выражение. Будучи старшим по возрасту среди посланников, он опасался, как бы его авторитету не был нанесен ущерб. Поэтому он старался не показывать южным варварам своего удивления, впервые в жизни увидев на корабле то, с чем они ни разу не сталкивались.
– Господин Мацуки, вы тоже? – удивленно спросил Самурай.
– Да.
Было невозможно понять, о чем думает этот человек с мрачным бледным лицом. Он и сейчас стоял в глубокой задумчивости, повернувшись к Самураю спиной. Он пробормотал тогда, что для Его светлости и Совета старейшин посланники не более чем пешки. И сказал, что Совет старейшин решил отправить самураев низкого звания в такое трудное путешествие, чтобы потушить их недовольство. Самурай не передал слов Мацуки ни Танаке, ни Ниси. Он просто не решился сделать это.
Самурай встал, словно пытаясь прогнать от себя слова Мацуки. Коридор внутри корабля тянулся бесконечно – с одной стороны луком изогнулись ребра шпангоутов, с другой были грузовые помещения, каюта купцов, склад провианта, камбуз, где готовили себе японцы. Из складов пахло пылью и соломенными циновками, из камбуза – мисо.
– Господин Хасэкура! – Самурая догнал Ниси, сияя белозубой, как у ребенка, улыбкой. – Не хотите поучить испанский?
Самурай мрачно кивнул.
Они вошли в большую каюту, где в четыре ряда перед грудой товаров сидели купцы с кистями и бумагой, старательно записывая испанские слова, которым их обучал переводчик.
– «Сколько стоит?» по-испански будет «Куанто куэста?».
Веласко произнес эту фразу трижды. «Куанто куэста?» И купцы каждый раз с серьезным видом записывали ее. А сопровождающие посланников слуги, улыбаясь, наблюдали эту странную сцену.
– Послушайте еще раз: «Куанто куэста?» Ниси повторил фразу у самого уха Самурая. Здесь начинался мир, решительно отличавшийся от того, который существовал в Ято. Среди склонившихся черноволосых голов купцов он увидел покачивающийся костлявый затылок Мацуки, сидевшего скрестив руки на груди.
Обучая самому простому, повседневному приветствию, Веласко сказал:
– Но даже если вы и запомните слова, вести торговые сделки в Новой Испании все равно не сможете. – Достав тряпку, он отер рот. – Как я уже говорил, вам ничего не удастся там сделать, если вы не проникнетесь христианской верой. Посмотрите вокруг. Даже на этом корабле испанцы отдают команды, словно поют гимны. Вы обратили внимание на голоса, которые каждое утро слышатся с верхней палубы? Эти песнопения – морские команды.
Это было правдой. Во время отплытия матросы южных варваров передавали друг другу команды с какой-то странной распевностью. Те же самые команды каждый день слышатся с палубы.
– Я не настаиваю на том, чтобы вы постигали христианскую религию. Но вот у меня в руках книга, в которой рассказывается о жизни Иисуса Христа.
Среди купцов рябью пробежал шепот, но тут же утих. Мацуки поднялся и подошел к Самураю и Ниси:
– Посмотрите, как оживились купцы. Они готовы даже принять христианство, лишь бы это было на пользу торговле. Веласко, зная их алчность, решил проповедовать им христианское учение. Великий хитрец этот переводчик.
Передернув плечами, возмущенный Мацуки направился в свою каюту; глядя на его худую спину, простодушный Самурай почувствовал себя несчастным. Но ему было неприятно, что Мацуки ко всем относится с презрением.
Уже полмесяца «Сан-Хуан-Баутиста» плывет на восток по Великому океану, и еще не удалось увидеть хотя бы островок. Хорошо, что за все это время мы ни разу не попали ни в штиль, ни в сильный шторм. Разумеется, в этих северных широтах редко бывают штили, как это случается у экватора, но штормы обрушиваются часто. Поэтому такое счастливое плавание – явление удивительное, говорит капитан Монтаньо. Давным-давно, когда я впервые плыл в Японию, команда ненавидела каждого, кто начинал свистеть во время штиля. Моряки суеверно считают, что от свиста штиль затягивается. Утро на «Сан-Хуан-Баутисте» начинается с мойки палубы. Вся черновая работа – мойка палубы, закрепление фалов, очистка якорных цепей от ржавчины, починка снастей, чем приходится заниматься с утра до вечера, – поручена японским матросам. А марсовые, рулевые, вахтенные – все испанцы.
Изо дня в день, даже несколько раз в день – утром, днем и вечером – цвет моря меняется. Удивительно: изменение формы облаков, блеска солнечных лучей, атмосферного давления окрашивает море в такие неповторимые, насыщенные тона, то радующие, то нагоняющие тоску, что даже художник прищелкнет языком от восхищения. Глядя на это море, не я один преисполняюсь желанием восславить мудрость Создателя. Мы уплыли уже так далеко от суши, что даже морские птицы отстали от нас, но зато теперь радуют наш взгляд проносящиеся над самыми волнами серебристые летающие рыбы.
На сегодняшнюю утреннюю мессу – меня это поразило – пришли несколько японских купцов, чтобы посмотреть на богослужение. Держа в руке чашу и вкладывая в рот стоявших на коленях испанских моряков кусочки освященного хлеба, вдруг увидел кучку японцев, которые благоговейно, но в то же время удивленно наблюдали за происходящим. Может быть, они пришли послушать мессу, движимые скукой, царившей на корабле? Или, может быть, их сердца тронуло Священное Писание, которое я вот уже шесть дней по частям перевожу им после занятий испанским языком? А может быть, они поверили моим словам, что в Новой Испании язычники никогда не добьются успеха при совершении торговых сделок?
Во всяком случае, я вполне удовлетворен таким результатом. Отслужив мессу и убрав в шкаф ризу и чашу, я вышел к японцам, бродившим поблизости.
– Что вы думаете об увиденном? Вам не хочется проникнуть в глубокий смысл, сокрытый в мессе?
Среди японцев был тот самый желтозубый купец, который, как-то встретив меня на палубе, умолял выпросить для него привилегии в торговле. Чуть улыбнувшись, он ответил:
– Господин переводчик, японские купцы готовы воспринять все, что может помочь в деле. Им не повредит, если во время этого путешествия они узнают о христианском учении.
Его прямой ответ заставил меня непроизвольно улыбнуться. Это был ответ истинного японца, но слишком уж чистосердечный. Словно заискивая передо мной, они пожелали, чтобы я и дальше рассказывал о славной жизни Христа.
Им не повредит, если они узнают о христианстве. Мне кажется, ответ желтозубого прекрасно продемонстрировал истинное отношение японцев к религии. Долгая жизнь в Японии ясно показала мне, что в религии японцев привлекают лишь мирские блага. Правильнее даже сказать, что религия служит им средством добиться мирских благ. Они поклоняются своим синтоистским и буддийским богам лишь для того, чтобы избежать болезней и стихийных бедствий. Феодалы во имя победы в войне всякий раз обещали пожертвования синтоистским и буддийским храмам. Буддийские монахи, хорошо понимая это, заставляют поклоняться статуе дьявола Якуси Нёрай, который якобы исцеляет людей; никого японцы так не почитают, как его. И не только потому, что хотят с его помощью избежать болезней и стихийных бедствий. В Японии существует множество сект, обещающих верующим умножение богатства и благоденствие, и многие приходят к ним.