Проблема заключалась в том, что все эти сети не были связаны между собой. Простираясь через страну, а иногда и через океан, они, по сути, работали как частные каналы, наложенные поверх общественной телефонной системы. Они частично перекрывали друг друга географически, иногда даже обслуживали один и тот же университетский кампус. И они могли совпадать физически, так как использовали одни и те же кабели междугородней телефонной связи. Однако в сетевом, логическом смысле они были обособленными, отделенными друг от друга, словно солнце и луна.
Все изменилось в канун нового 1983 года, когда после долгого периода планирования все компьютеры в системе ARPANET приняли электронные правила, до сих пор остающиеся краеугольными камнями в фундаменте Интернета. Если говорить техническим языком, то они переключили свой протокол связи («язык») с NCP (Network Control Protocol – «протокол управления сетью») на TCP/IP (Transmission Control Protocol/Internet Protocol – «протокол управления передачей / интернет-протокол»). В истории Интернета это был момент, когда ребенок сам стал отцом. Эта «перестройка», возглавленная инженерами компании Bolt Beranek and Newman, вынудила несколько десятков системных администраторов сидеть за своими столами в новогоднюю ночь, пытаясь успеть к сроку (это испытание даже увековечено в виде значков с надписью: I survived the TCP/IP transition[18]). Всякий узел, использовавший старый протокол, отсекался, пока не переходил на новый. Но как только несколькими месяцами позже пыль наконец улеглась, взору специалистов предстал компьютерный эквивалент единого международного языка. TCP/IP превратился из диалекта (пусть и основного) в официально признанный язык межсетевого общения.
Как отмечает историк Интернета Джанет Аббейт, этот переход знаменовал не просто административный сдвиг, но важную концептуальную трансформацию: «Теперь было уже недостаточно придумать, как соединить несколько компьютеров: инженерам отныне приходилось заботиться о взаимодействии сетей». ARPANET превратилась из обнесенного забором сада с официальным правительственным справочником его обитателей в одну из многочисленных сетей, соединенных в так называемую «между-сеть» (inter-net).
Стандартизация протокола TCP/IP в новом 1983 году навсегда закрепила распределенную структуру Интернета, по сей день гарантируя отсутствие центрального контроля над ним. Каждая сеть действует независимо или «автономно», потому что TCP/IP дает ей «словарь» для взаимодействия. По словам Тима Ву – писателя и профессора факультета права Колумбийского университета, в этом заключена принципиальная идеология Интернета, который имеет немало общих черт с другими децентрализованными системами, в частности с федеративным устройством США. Поскольку на первых порах Интернет использовал уже существовавшие телефонные провода, его основателям пришлось «изобрести протокол, учитывавший наличие многочисленных сетей, над которыми они почти не имели власти», пишет Ву. Это была «система допустимых различий, система, признававшая и принимавшая автономию членов Cети».
Хотя эта автономия явилась следствием инфраструктуры, которую получил Интернет, она сама вскоре стала важнейшей силой, влияющей на эту инфраструктуру. Уинстон Черчилль однажды сказал об архитектуре: «Мы создаем наши дома, а затем наши дома создают нас». То же самое справедливо и в отношении Интернета. С протоколом TCP/IP и новыми автономными сетями, которые теперь появлялись все чаще, Интернет начал быстро расширяться, но расширяться беспорядочно. Он обретал форму случайно, как город. Его свободная структура способствовала спонтанному органическому росту. География и форма Интернета не задавались в каком-нибудь проектном отделе компании AT&T, как в случае телефонной системы. Скорее, они определялись независимыми действиями первых нескольких сотен, а позже тысяч сетей.
Протокол TCP/IP дал нам Интернет, каким мы его знаем сегодня, и открыл замечательный период роста. В 1982 году в Интернете действовали лишь 15 сетей (или «автономных систем»), общавшихся между собой на TCP/IP. К 1986 году их было свыше 400. (В 2011-м – более 35 000.) Количество компьютеров в этих сетях увеличивалось еще быстрее. Осенью 1985 года насчитывалось 2000 машин с доступом к Интернету; к концу 1987 года их было уже 30 000, а к концу 1989 года – 159 000. (В 2011-м в мире было два миллиарда интернет-пользователей, а число устройств в их руках существенно превышало эту цифру.)
Интернет, который почти двадцать лет оставался городком ученых под названием ARPANET, превращался в настоящий мегаполис. Если прежде каждый роутер представлялся чем-то вроде тихой обители на вершине горы, то теперь в результате невероятного роста числа компьютеров роутеры громоздились друг над другом, образуя целые поселки. Некоторые из этих населенных пунктов даже как будто бы намекали на то, что в скором будущем обзаведутся небоскребами. Для меня это самый захватывающий момент ранней истории Сети – Интернет становился физическим местом.
К концу 1980-х годов горстка компаний начала прокладывать собственные междугородние информационные магистрали («бэкбоны») и аналог городских улиц (сети масштаба города). Но если вы сейчас вообразили себе десятки бульдозеров, прокладывающих кабели где-нибудь в полях Пенсильвании, то вынужден вас огорчить – бульдозеры пока не приехали, хотя ждать их оставалось недолго. В те годы сети дальней и местной связи все еще использовали телефонные линии в сочетании со специальным оборудованием. К началу 1990-х годов ручеек превратился в бурный поток, когда такие компании, как MCI, PSI, UUnet, MFS и Sprint, привлекли крупные инвестиции и принялись копать собственные траншеи и укладывать в них передовые оптоволоконные кабели (серийный выпуск которых начался как раз в 1980-х).
Сеть сетей аккумулировала собственную инфраструктуру. Она начала колонизировать ключевые места по всему свету, где и процветает до сих пор: Виргинию и Кремниевую долину, Калифорнию, деловой район Доклендс в Лондоне, Амстердам, Франкфурт и центральный район Отемачи в Токио. Интернет распространился настолько, что стал виден невооруженным глазом, превратился в реальный элемент ландшафта. То, что в первые двадцать лет существования Интернета можно было проигнорировать, все эти «промежуточные» пространства (подсобки телекоммуникационных компаний и пустые классные комнаты) теперь обрели видимый облик. К середине девяностых волна моды на прокладку оптоволоконных кабелей набрала высоту цунами, и скоро избыточное предложение широкополосного соединения стало одним из факторов «краха доткомов» – огромного и одного из самых печально известных пузырей в американской экономической истории. Однако именно эти вложения, перегрев рынка и последовавший за этим экономический обвал позволили создать Интернет, которым мы пользуемся сегодня.
В 1994 году я заканчивал школу и часами сидел за семейным «Макинтошем», занимая телефонную линию и лазая по форумам и чатам провайдера American Online. Зимой того же года отец принес домой 3,5-дюймовую дискету с новой программой Mosaic – первым интернет-браузером. Солнечным воскресным утром, сидя за обеденным столом, к которому был протянут длинный провод, и отодвинув в сторону мою домашнюю работу по физике, мы слушали скрипучие сигналы модема, извещавшие о соединении с удаленным компьютером. Моя мама неодобрительно поглядывала на нас поверх газеты. На экране вместо привычного скудного меню America Online мигал курсор в пустой адресной строке – начальной точке всех наших цифровых путешествий.
Но куда мы могли бы отправиться? В то время выбор был очень ограничен. Лишь немногие организации имели собственные сайты: университеты, некоторые компьютерные компании и Национальная метеорологическая служба. И откуда нам было знать, как их найти? Ни Google, ни Yahoo, ни MSN, ни даже Jeeves тогда еще не изобрели. В отличие от закрытой структуры AOL и, конечно, любого компьютера, которым мне приходилось пользоваться, Интернет казался безграничным, как сам мир. Это рождало у вас отчетливое ощущение путешествия. И его испытывал не только я. Сезон для Интернета выдался горячим. Netscape выпустила свой браузер в октябре, а Microsoft как раз активизировал рекламную кампанию своего Internet Explorer. Интернет обещал вот-вот, раз и навсегда, стать всеобщим достоянием. Крышу уже начало срывать.
Но все-таки какую именно крышу? Начавшийся бум грозил перенапрячь существовавшую инфраструктуру коммуникаций, возможно, даже разрушить ее. Так кому предстояло ее спасать? Как она должна расширяться? В каком направлении? Я читал всякие статьи на тему «бума доткомов», знал историю того, как Джим Кларк и Марк Андрессен основали Netsape, как Билл Гейтс сражался за то, чтобы сделать Internet Explorer неотъемлемой частью своей операционной системы Windows. Но что насчет самих сетей и мест их соединений? Кто еще остался в этом бизнесе, вечно одержимом новшествами, способный рассказать о тех временах?
В общем, я приехал в Калифорнию, а в результате узнал много интересного о Виргинии.
Мы уселись между двух парней, с головой погрузившихся в свои ноутбуки. Им наш разговор, наверное, показался бы странным, ведь это такая древняя история. В 1993 году Фельдман, только закончивший факультет информатики университета в Беркли, устроился работать в молодую ИТ-компанию под названием MFS Datanet, начавшую прокладывать оптоволоконные кабели через туннели старинной чикагской грузовой подземки, а также (уже в более поздние годы) проектировавшую частные сети, которые соединяли офисы корпораций, главным образом на основе уже имевшихся телефонных линий. Сама MFS не предоставляла доступ к Интернет, а лишь помогала компаниям наладить их внутренние сети и постепенно достигла в этом больших успехов и охватила своими сетями весь город, а этого как раз не хватало интернет-провайдерам. У них была проблема: в то время фактическим бэкбоном Интернета (известным как NSFNET) управлял Национальный научный фонд, но формально коммерческим компаниям запрещалось пользоваться им, согласно «политике допустимого использования», которая ограничивала трафик (по крайней мере, теоретически) научными или образовательными целями. Чтобы расти, коммерческим провайдерам требовалось съехать с правительственного «хайвея» и найти способ обмена трафиком по собственным частным «шоссе». Это значило, что им надо соединиться друг с другом физически. Но где именно?
На подъеме тогда были все интернет-компании, но данная конкретная затея осложнялась отсутствием у них недвижимости. Где они могли бы физически соединиться друг с другом? В самом деле, где найти дешевый объект недвижимости, но при этом с отличным электроснабжением, где инженеры могли бы просто протянуть кабель от роутера одной сети к роутеру другой?
Виргинские пригороды к западу от Вашингтона к тому времени уже привлекли немало интернет-провайдеров, в основном благодаря тому, что здесь же расположились многие военные подрядчики и высокотехнологичные компании. «Это был центр технологий», – объясняет мне Фельдман. Несколько интернет-провайдеров временно соединили свои сети в здании компании Sprint в северо-западной части Вашингтона, хотя это решение имело ряд недостатков. Sprint не нравилось, что ее конкуренты развернули деятельность в ее собственном здании (тем более что она не имела возможности взимать с них адекватную плату). Что касается самих интернет-провайдеров (компаний вроде UUNET, PSI и Netcom), то им это было накладно из-за высокой стоимости аренды участков местных линий связи до своих офисов или до точки присутствия[19].
MFS в качестве решения предложила превратить свои офисы в хаб[20]. У них уже имелось достаточно старых линий связи, которыми они могли бы опутать каждого интернет-провайдера, словно разноцветными лентами – танцующих вокруг майского дерева. Затем компания предоставила клиентам коммутатор (под названием Catalyst 1200), направляющий трафик между сетями. Получалось уже не второстепенное шоссе, а кольцевая дорога. Подключившись к этому хабу, каждая сеть получила бы немедленный и прямой доступ ко всем другим сетям-участницам без необходимости платить за «проезд по хайвею». Но чтобы этот план сработал, интернет-провайдерам требовалось действовать сообща, иначе получилась бы кольцевая дорога, проложенная в чистом поле, в стороне от всего. В результате в 1992 году группа провайдеров собралась на ланч в ресторане Tortilla Factory в городке Херндон, штат Виргиния, где и приняла соответствующее решение. За столом сидели Боб Коллет, управлявший сетью компании Sprint, Марти Шоффстолл – соучредитель PSI и Рик Адамс – основатель UUNET (который позже заработает сотни миллионов долларов на продаже ее акций). Каждая из этих сетей работала независимо, однако все они прекрасно понимали, что для уверенного развития им друг без друга не обойтись.
Интернет тогда все еще интересовал преимущественно «посвященных» – эксцентричное меньшинство населения, состоявшее в основном из тех, кто раньше пользовался Сетью в своем колледже и хотел продолжать. (В США число домохозяйств с доступом к Интернету вообще не измеряли до 1995 года.) Но тенденция роста прослеживалась ясно: ради блага Интернета (и вообще ради существования внеуниверситетского Интернета) им следовало действовать сообща. MFS назвала свой новый хаб Коммутатором столичного масштаба (Metropolitan Area Exchange, MAE) и добавила слово «восток», как бы намекая на планы строительства нескольких таких хабов по всей стране.
Успех не заставил себя ждать. «MAE-East стал так популярен, что технологии не поспевали за нашими потребностями», – говорит Фельдман. Когда появлялся новый интернет-провайдер, его клиенты в основном подключались по обычным телефонным линиям при помощи модема. Но затем провайдеру требовалось соединиться с остальной частью Интернета (как это сегодня делает Джон Ауэр в Милуоки). На протяжении какого-то времени альтернативы MAE-East не существовало. «Если вы соединялись с MAE-East, весь Интернет оказывался в вашем распоряжении, – объясняет Фельдман. – Фактически этот хаб представлял собой вход в интернет-бизнес». Через пару лет MAE-East уже служил перекрестком для почти половины всего интернет-трафика в мире. Сообщение, отправленное из Лондона в Париж, скорее всего, проходило через MAE-East. Физик из Токио, обращавшийся к веб-сайту в Стокгольме, сначала попадал в MAE-East – на пятый этаж здания по адресу: бульвар Бун, 8100, Тайсонс-Корнер, штат Виргиния.
Этот район вполне можно назвать зловещим. Угол улиц Лисбург-Пайк и Чейн-Бридж-роуд, пожалуй, и правда был перекрестком цифрового мира, но кроме того, он находился очень близко к одному из центров американской разведки, который окутал репутацию MAE-East плотной завесой таинственности и конспирологических подозрений.
Тайсонс-Корнер – одна из самых высоких точек округа Фэйрфакс, как минимум 500 метров над уровнем моря. В годы гражданской войны армия Севера решила воспользоваться открывавшимся отсюда обзором в сторону Вашингтона и Голубого Хребта и возвела здесь блокпост, древесину для строительства которого отобрали у окрестных фермеров. Примерно век спустя, на заре холодной войны, армия США построила на этом месте радиовышку, причем примерно для тех же целей – для обмена сообщениями между командным центром в федеральной столице и отдаленными военными базами. Вышка стоит здесь до сих пор; ее красно-белый каркас, возвышающийся над оживленными пригородными дорогами, окружен забором со строгими надписями «Фотографировать запрещено!». Радиолюбители КВ-диапазона добавили этому месту загадочности, назвав его «номерной радиостанцией». Это означает, что вышка передает в эфир лишь наборы чисел, которые зачитывает диктор или компьютер. Если верить комментаторам из числа профессиональных шпионов, то разведчики-нелегалы в далеких краях настраиваются на соответствующую частоту в определенное время и получают закодированные инструкции из штаб-квартиры. Как считает Марк Стаут – историк из Международного музея шпионажа, одноразовые ключи, применяемые в таких системах, невозможно взломать:
«С точки зрения криптоаналитики, у вас нет ни единого, ни малейшего шанса получить такой ключ одноразового использования. Это исключено».
Более того, если вы интересуетесь контрразведкой, то остальная часть Тайсонс-Корнер может оказаться для вас не менее занимательной. MAE-East здесь уже нет, или, точнее, остающееся здесь сетевое оборудование уже не играет роль важного центра Интернета, но сам район остался таким же, как и раньше. Здания, окруженные парковками, кажутся совершенно герметичными за своими плоскими стеклянными фасадами. Архитекторы как будто старались сделать их не только непроницаемыми, но и максимально безликими. На дверях практически нет табличек – так пожелали арендаторы, предпочитающие оставаться в тени. А там, где вам встретится табличка или вывеска, на ней наверняка будет название какого-нибудь военного подрядчика, такого как Lockheed Martin, Northrop Grumman или BAE. Многие из этих зданий имеют особые комнаты – пункты сбора и обработки секретной информации с особым режимом защиты, которые часто называют «яликами» (skiffs). Они разработаны в соответствии с особыми требованиями правительства к помещениям, где могут храниться секретные сведения.
Самые параноидальные из сетевых инженеров («парни в шапках из фольги», убежденные, что единственный способ не дать правительству прочесть ваши мысли – это носить шлем из алюминиевой фольги) считают расположение MAE-East доказательством злонамеренного контроля со стороны правительства. Зачем же еще, вопрошают они, было располагать этот хаб прямо у порога ЦРУ? Ну а если прослушку вело не ЦРУ, значит, этим занималось сверхсекретное Агенство национальной безопасности, систематически проверявшее все проходившие через MAE-East данные. Этой версии, в частности, придерживается Джеймс Бэмфорд в своем бестселлере 2008 года «Фабрика теней», посвященном АНБ. Даже сегодня, если сделать в Google запрос о MAE-East, то данные, которые вы обнаружите, будут удивительно отрывочными и по большей части будут относиться к настоящему времени, хотя дни расцвета хаба давно в прошлом; на спутниковых фотографиях он маркирован красным цветом, как и штаб-квартира ЦРУ. Время для него как будто остановилось. Словом, MAE-East остается международной загадкой.
Увы, все это несколько преувеличено. MAE-East обрел свое значение спонтанно, а дальше оно поддерживалось бюрократическими средствами. В 1991 году конгресс США принял «Закон о высокопроизводительных вычислениях и коммуникациях», более известный как «закон Гора», названный так в честь его инициатора, конгрессмена, а впоследствии сенатора Альберта Гора. Именно этот закон дал Гору основания заявлять, что он якобы «изобрел Интернет». Это не так уж нелепо, как может показаться. Конечно, само слово «изобрел» не очень удачно, но без импульса со стороны правительства Интернет мог бы и не выбраться из своего научного гетто. Положения законопроекта включали положение, ставшее известным благодаря популярному термину «информационный суперхайвей». Но вместо того чтобы начать «копать землю» для его «прокладки», правительство решило стимулировать частные компании, чтобы они делали эту работу. Правительство стало финансировать строительство «выездов на главную дорогу» – точек входа в Сеть (или пунктов доступа к Сети, NAP). Эти точки, как они это называли, должны были стать «коммутатором, к которому целый ряд сетей смогут подключаться через роутеры для обмена трафиком и взаимодействия». Финансировать ее предполагалось из федерального бюджета, но управление доверялось частной компании. Иначе говоря, точка доступа должна была стать сетью, соединяющей другие сети, по образу и подобию MAE-East.
Фельдман отреагировал на правительственный тендер, предложив идею замечательной новой точки обмена трафиком, однако Национальный научный фонд, контролировавший этот процесс, заявил, что предпочел бы передать средства MFS для поддержания работы MAE-East. В итоге были заключены контракты на четыре точки входа, управляемые четырьмя крупнейшими игроками телекоммуникационной отрасли: Sprint NAP в Пеннсокене (Нью-Джерси) по другую сторону реки Делавэр от Филадельфии, Ameritech NAP в Чикаго, Pacific Bell NAP в Сан-Франциско и MAE-East. Но, как любит говорить Фельдман, контрактов на самом деле было три с половиной, «потому что мы-то уже существовали». (Кроме того, MFS вскоре открыла MAE-West на 55-й Южной Маркет-стрит в Сан-Хосе, Калифорния, чтобы конкурировать с Pacific Bell NAP.)
Выбор населенных пунктов не был случайным. Национальный научный фонд понимал, что для успешной работы сетевые хабы должны обслуживать определенные региональные рынки, равномерно распределенные по всей стране. Расстояние имело не последнее значение. Первоначально в условиях конкурса в качестве «приоритетных мест расположения» указывались Калифорния, Чикаго и Нью-Йорк. Решение построить Sprint NAP в бункере в Пеннсокене (что в 90 милях от Нью-Йорка) было обусловлено наличием там соединений с трансатлантическими подводными кабелями, выходящими из океана на побережье Нью-Джерси. Это было «окно» в Европу.
Открытие точек входа в Сеть также знаменовало большой идеологический сдвиг, повлекший важные последствия для физической инфраструктуры. Интернет явно оторвался от своих корней и теперь стал полностью зависимым от нескольких центров. Как отмечает теоретик урбанизма Энтони Таунсенд, «реорганизация топологии Интернета, осуществленная в 1995 году, стала кульминацией продолжительной тенденции отхода от идеалов распределенной сети… задуманной в 1960-е годы». С увеличением числа сетей их автономность лучше всего обеспечивалась централизованными точками пересечения.
Но для Фельдмана его точка пересечения стала одной большой головной болью. К 1996 году MAE-East уже еле вмещала множество разгоряченных мигающих устройств и начала выходить из-под контроля, хотя пока еще и приносила прибыль. Оригинальная концепция предполагала, что каждая сеть установит у себя собственный роутер и будет связываться с MAE-East по их информационным каналам. Машина с выразительным названием FiberMux Magnum должна была служить чем-то вроде одной из жестяных банок детского веревочного телефона, переводя поступающие сигналы на язык, понятный роутеру MAE-East. Но, как можно догадаться, FiberMux Magnum’ы занимали немало места, и помещение на пятом этаже здания на бульваре Бун, где располагался хаб MAE-East, быстро заполнилось.
Все изменилось в канун нового 1983 года, когда после долгого периода планирования все компьютеры в системе ARPANET приняли электронные правила, до сих пор остающиеся краеугольными камнями в фундаменте Интернета. Если говорить техническим языком, то они переключили свой протокол связи («язык») с NCP (Network Control Protocol – «протокол управления сетью») на TCP/IP (Transmission Control Protocol/Internet Protocol – «протокол управления передачей / интернет-протокол»). В истории Интернета это был момент, когда ребенок сам стал отцом. Эта «перестройка», возглавленная инженерами компании Bolt Beranek and Newman, вынудила несколько десятков системных администраторов сидеть за своими столами в новогоднюю ночь, пытаясь успеть к сроку (это испытание даже увековечено в виде значков с надписью: I survived the TCP/IP transition[18]). Всякий узел, использовавший старый протокол, отсекался, пока не переходил на новый. Но как только несколькими месяцами позже пыль наконец улеглась, взору специалистов предстал компьютерный эквивалент единого международного языка. TCP/IP превратился из диалекта (пусть и основного) в официально признанный язык межсетевого общения.
Как отмечает историк Интернета Джанет Аббейт, этот переход знаменовал не просто административный сдвиг, но важную концептуальную трансформацию: «Теперь было уже недостаточно придумать, как соединить несколько компьютеров: инженерам отныне приходилось заботиться о взаимодействии сетей». ARPANET превратилась из обнесенного забором сада с официальным правительственным справочником его обитателей в одну из многочисленных сетей, соединенных в так называемую «между-сеть» (inter-net).
Стандартизация протокола TCP/IP в новом 1983 году навсегда закрепила распределенную структуру Интернета, по сей день гарантируя отсутствие центрального контроля над ним. Каждая сеть действует независимо или «автономно», потому что TCP/IP дает ей «словарь» для взаимодействия. По словам Тима Ву – писателя и профессора факультета права Колумбийского университета, в этом заключена принципиальная идеология Интернета, который имеет немало общих черт с другими децентрализованными системами, в частности с федеративным устройством США. Поскольку на первых порах Интернет использовал уже существовавшие телефонные провода, его основателям пришлось «изобрести протокол, учитывавший наличие многочисленных сетей, над которыми они почти не имели власти», пишет Ву. Это была «система допустимых различий, система, признававшая и принимавшая автономию членов Cети».
Хотя эта автономия явилась следствием инфраструктуры, которую получил Интернет, она сама вскоре стала важнейшей силой, влияющей на эту инфраструктуру. Уинстон Черчилль однажды сказал об архитектуре: «Мы создаем наши дома, а затем наши дома создают нас». То же самое справедливо и в отношении Интернета. С протоколом TCP/IP и новыми автономными сетями, которые теперь появлялись все чаще, Интернет начал быстро расширяться, но расширяться беспорядочно. Он обретал форму случайно, как город. Его свободная структура способствовала спонтанному органическому росту. География и форма Интернета не задавались в каком-нибудь проектном отделе компании AT&T, как в случае телефонной системы. Скорее, они определялись независимыми действиями первых нескольких сотен, а позже тысяч сетей.
Протокол TCP/IP дал нам Интернет, каким мы его знаем сегодня, и открыл замечательный период роста. В 1982 году в Интернете действовали лишь 15 сетей (или «автономных систем»), общавшихся между собой на TCP/IP. К 1986 году их было свыше 400. (В 2011-м – более 35 000.) Количество компьютеров в этих сетях увеличивалось еще быстрее. Осенью 1985 года насчитывалось 2000 машин с доступом к Интернету; к концу 1987 года их было уже 30 000, а к концу 1989 года – 159 000. (В 2011-м в мире было два миллиарда интернет-пользователей, а число устройств в их руках существенно превышало эту цифру.)
Интернет, который почти двадцать лет оставался городком ученых под названием ARPANET, превращался в настоящий мегаполис. Если прежде каждый роутер представлялся чем-то вроде тихой обители на вершине горы, то теперь в результате невероятного роста числа компьютеров роутеры громоздились друг над другом, образуя целые поселки. Некоторые из этих населенных пунктов даже как будто бы намекали на то, что в скором будущем обзаведутся небоскребами. Для меня это самый захватывающий момент ранней истории Сети – Интернет становился физическим местом.
К концу 1980-х годов горстка компаний начала прокладывать собственные междугородние информационные магистрали («бэкбоны») и аналог городских улиц (сети масштаба города). Но если вы сейчас вообразили себе десятки бульдозеров, прокладывающих кабели где-нибудь в полях Пенсильвании, то вынужден вас огорчить – бульдозеры пока не приехали, хотя ждать их оставалось недолго. В те годы сети дальней и местной связи все еще использовали телефонные линии в сочетании со специальным оборудованием. К началу 1990-х годов ручеек превратился в бурный поток, когда такие компании, как MCI, PSI, UUnet, MFS и Sprint, привлекли крупные инвестиции и принялись копать собственные траншеи и укладывать в них передовые оптоволоконные кабели (серийный выпуск которых начался как раз в 1980-х).
Сеть сетей аккумулировала собственную инфраструктуру. Она начала колонизировать ключевые места по всему свету, где и процветает до сих пор: Виргинию и Кремниевую долину, Калифорнию, деловой район Доклендс в Лондоне, Амстердам, Франкфурт и центральный район Отемачи в Токио. Интернет распространился настолько, что стал виден невооруженным глазом, превратился в реальный элемент ландшафта. То, что в первые двадцать лет существования Интернета можно было проигнорировать, все эти «промежуточные» пространства (подсобки телекоммуникационных компаний и пустые классные комнаты) теперь обрели видимый облик. К середине девяностых волна моды на прокладку оптоволоконных кабелей набрала высоту цунами, и скоро избыточное предложение широкополосного соединения стало одним из факторов «краха доткомов» – огромного и одного из самых печально известных пузырей в американской экономической истории. Однако именно эти вложения, перегрев рынка и последовавший за этим экономический обвал позволили создать Интернет, которым мы пользуемся сегодня.
В 1994 году я заканчивал школу и часами сидел за семейным «Макинтошем», занимая телефонную линию и лазая по форумам и чатам провайдера American Online. Зимой того же года отец принес домой 3,5-дюймовую дискету с новой программой Mosaic – первым интернет-браузером. Солнечным воскресным утром, сидя за обеденным столом, к которому был протянут длинный провод, и отодвинув в сторону мою домашнюю работу по физике, мы слушали скрипучие сигналы модема, извещавшие о соединении с удаленным компьютером. Моя мама неодобрительно поглядывала на нас поверх газеты. На экране вместо привычного скудного меню America Online мигал курсор в пустой адресной строке – начальной точке всех наших цифровых путешествий.
Но куда мы могли бы отправиться? В то время выбор был очень ограничен. Лишь немногие организации имели собственные сайты: университеты, некоторые компьютерные компании и Национальная метеорологическая служба. И откуда нам было знать, как их найти? Ни Google, ни Yahoo, ни MSN, ни даже Jeeves тогда еще не изобрели. В отличие от закрытой структуры AOL и, конечно, любого компьютера, которым мне приходилось пользоваться, Интернет казался безграничным, как сам мир. Это рождало у вас отчетливое ощущение путешествия. И его испытывал не только я. Сезон для Интернета выдался горячим. Netscape выпустила свой браузер в октябре, а Microsoft как раз активизировал рекламную кампанию своего Internet Explorer. Интернет обещал вот-вот, раз и навсегда, стать всеобщим достоянием. Крышу уже начало срывать.
Но все-таки какую именно крышу? Начавшийся бум грозил перенапрячь существовавшую инфраструктуру коммуникаций, возможно, даже разрушить ее. Так кому предстояло ее спасать? Как она должна расширяться? В каком направлении? Я читал всякие статьи на тему «бума доткомов», знал историю того, как Джим Кларк и Марк Андрессен основали Netsape, как Билл Гейтс сражался за то, чтобы сделать Internet Explorer неотъемлемой частью своей операционной системы Windows. Но что насчет самих сетей и мест их соединений? Кто еще остался в этом бизнесе, вечно одержимом новшествами, способный рассказать о тех временах?
В общем, я приехал в Калифорнию, а в результате узнал много интересного о Виргинии.
* * *
В тот характерный для зимнего Сан-Франциско промозглый серый день я познакомился с сетевым инженером по имени Стив Фельдман, которого встретил в кафе, расположенном в паре кварталов от его офиса, в самом центре крупного скопления интернет-компаний к югу от Маркет-стрит. Выглядел он как школьный учитель математики: штаны цвета хаки, прочные коричневые полуботинки и борода на пол-лица. Его пропуск висел у него на шее на шнурке с надписью NANOG (North American Network Operators Group – Группа сетевых операторов Северной Америки). Это замкнутая ассоциация инженеров, управляющих крупнейшими интернет-сетями. Фельдман возглавляет их организационный комитет. Сейчас он занимается в основном тем, что управляет сетью дата-центров компании CBS Interactive и следит за тем, чтобы (кроме всего прочего) свежие эпизоды сериалов Survivor и The Good Wife можно было нормально смотреть на экране компьютера. Сам он их, впрочем, не смотрит. Но когда-то в девяностых Фельдман руководил крупнейшим узлом Интернета – глобальным перекрестком, находившимся, как это ни странно, в гараже офисного здания в пригороде Вашингтона. Это был захватывающий, хотя и короткий период в эволюции Интернета, и к концу этого периода все вышло из-под контроля.Мы уселись между двух парней, с головой погрузившихся в свои ноутбуки. Им наш разговор, наверное, показался бы странным, ведь это такая древняя история. В 1993 году Фельдман, только закончивший факультет информатики университета в Беркли, устроился работать в молодую ИТ-компанию под названием MFS Datanet, начавшую прокладывать оптоволоконные кабели через туннели старинной чикагской грузовой подземки, а также (уже в более поздние годы) проектировавшую частные сети, которые соединяли офисы корпораций, главным образом на основе уже имевшихся телефонных линий. Сама MFS не предоставляла доступ к Интернет, а лишь помогала компаниям наладить их внутренние сети и постепенно достигла в этом больших успехов и охватила своими сетями весь город, а этого как раз не хватало интернет-провайдерам. У них была проблема: в то время фактическим бэкбоном Интернета (известным как NSFNET) управлял Национальный научный фонд, но формально коммерческим компаниям запрещалось пользоваться им, согласно «политике допустимого использования», которая ограничивала трафик (по крайней мере, теоретически) научными или образовательными целями. Чтобы расти, коммерческим провайдерам требовалось съехать с правительственного «хайвея» и найти способ обмена трафиком по собственным частным «шоссе». Это значило, что им надо соединиться друг с другом физически. Но где именно?
На подъеме тогда были все интернет-компании, но данная конкретная затея осложнялась отсутствием у них недвижимости. Где они могли бы физически соединиться друг с другом? В самом деле, где найти дешевый объект недвижимости, но при этом с отличным электроснабжением, где инженеры могли бы просто протянуть кабель от роутера одной сети к роутеру другой?
Виргинские пригороды к западу от Вашингтона к тому времени уже привлекли немало интернет-провайдеров, в основном благодаря тому, что здесь же расположились многие военные подрядчики и высокотехнологичные компании. «Это был центр технологий», – объясняет мне Фельдман. Несколько интернет-провайдеров временно соединили свои сети в здании компании Sprint в северо-западной части Вашингтона, хотя это решение имело ряд недостатков. Sprint не нравилось, что ее конкуренты развернули деятельность в ее собственном здании (тем более что она не имела возможности взимать с них адекватную плату). Что касается самих интернет-провайдеров (компаний вроде UUNET, PSI и Netcom), то им это было накладно из-за высокой стоимости аренды участков местных линий связи до своих офисов или до точки присутствия[19].
MFS в качестве решения предложила превратить свои офисы в хаб[20]. У них уже имелось достаточно старых линий связи, которыми они могли бы опутать каждого интернет-провайдера, словно разноцветными лентами – танцующих вокруг майского дерева. Затем компания предоставила клиентам коммутатор (под названием Catalyst 1200), направляющий трафик между сетями. Получалось уже не второстепенное шоссе, а кольцевая дорога. Подключившись к этому хабу, каждая сеть получила бы немедленный и прямой доступ ко всем другим сетям-участницам без необходимости платить за «проезд по хайвею». Но чтобы этот план сработал, интернет-провайдерам требовалось действовать сообща, иначе получилась бы кольцевая дорога, проложенная в чистом поле, в стороне от всего. В результате в 1992 году группа провайдеров собралась на ланч в ресторане Tortilla Factory в городке Херндон, штат Виргиния, где и приняла соответствующее решение. За столом сидели Боб Коллет, управлявший сетью компании Sprint, Марти Шоффстолл – соучредитель PSI и Рик Адамс – основатель UUNET (который позже заработает сотни миллионов долларов на продаже ее акций). Каждая из этих сетей работала независимо, однако все они прекрасно понимали, что для уверенного развития им друг без друга не обойтись.
Интернет тогда все еще интересовал преимущественно «посвященных» – эксцентричное меньшинство населения, состоявшее в основном из тех, кто раньше пользовался Сетью в своем колледже и хотел продолжать. (В США число домохозяйств с доступом к Интернету вообще не измеряли до 1995 года.) Но тенденция роста прослеживалась ясно: ради блага Интернета (и вообще ради существования внеуниверситетского Интернета) им следовало действовать сообща. MFS назвала свой новый хаб Коммутатором столичного масштаба (Metropolitan Area Exchange, MAE) и добавила слово «восток», как бы намекая на планы строительства нескольких таких хабов по всей стране.
Успех не заставил себя ждать. «MAE-East стал так популярен, что технологии не поспевали за нашими потребностями», – говорит Фельдман. Когда появлялся новый интернет-провайдер, его клиенты в основном подключались по обычным телефонным линиям при помощи модема. Но затем провайдеру требовалось соединиться с остальной частью Интернета (как это сегодня делает Джон Ауэр в Милуоки). На протяжении какого-то времени альтернативы MAE-East не существовало. «Если вы соединялись с MAE-East, весь Интернет оказывался в вашем распоряжении, – объясняет Фельдман. – Фактически этот хаб представлял собой вход в интернет-бизнес». Через пару лет MAE-East уже служил перекрестком для почти половины всего интернет-трафика в мире. Сообщение, отправленное из Лондона в Париж, скорее всего, проходило через MAE-East. Физик из Токио, обращавшийся к веб-сайту в Стокгольме, сначала попадал в MAE-East – на пятый этаж здания по адресу: бульвар Бун, 8100, Тайсонс-Корнер, штат Виргиния.
Этот район вполне можно назвать зловещим. Угол улиц Лисбург-Пайк и Чейн-Бридж-роуд, пожалуй, и правда был перекрестком цифрового мира, но кроме того, он находился очень близко к одному из центров американской разведки, который окутал репутацию MAE-East плотной завесой таинственности и конспирологических подозрений.
Тайсонс-Корнер – одна из самых высоких точек округа Фэйрфакс, как минимум 500 метров над уровнем моря. В годы гражданской войны армия Севера решила воспользоваться открывавшимся отсюда обзором в сторону Вашингтона и Голубого Хребта и возвела здесь блокпост, древесину для строительства которого отобрали у окрестных фермеров. Примерно век спустя, на заре холодной войны, армия США построила на этом месте радиовышку, причем примерно для тех же целей – для обмена сообщениями между командным центром в федеральной столице и отдаленными военными базами. Вышка стоит здесь до сих пор; ее красно-белый каркас, возвышающийся над оживленными пригородными дорогами, окружен забором со строгими надписями «Фотографировать запрещено!». Радиолюбители КВ-диапазона добавили этому месту загадочности, назвав его «номерной радиостанцией». Это означает, что вышка передает в эфир лишь наборы чисел, которые зачитывает диктор или компьютер. Если верить комментаторам из числа профессиональных шпионов, то разведчики-нелегалы в далеких краях настраиваются на соответствующую частоту в определенное время и получают закодированные инструкции из штаб-квартиры. Как считает Марк Стаут – историк из Международного музея шпионажа, одноразовые ключи, применяемые в таких системах, невозможно взломать:
«С точки зрения криптоаналитики, у вас нет ни единого, ни малейшего шанса получить такой ключ одноразового использования. Это исключено».
Более того, если вы интересуетесь контрразведкой, то остальная часть Тайсонс-Корнер может оказаться для вас не менее занимательной. MAE-East здесь уже нет, или, точнее, остающееся здесь сетевое оборудование уже не играет роль важного центра Интернета, но сам район остался таким же, как и раньше. Здания, окруженные парковками, кажутся совершенно герметичными за своими плоскими стеклянными фасадами. Архитекторы как будто старались сделать их не только непроницаемыми, но и максимально безликими. На дверях практически нет табличек – так пожелали арендаторы, предпочитающие оставаться в тени. А там, где вам встретится табличка или вывеска, на ней наверняка будет название какого-нибудь военного подрядчика, такого как Lockheed Martin, Northrop Grumman или BAE. Многие из этих зданий имеют особые комнаты – пункты сбора и обработки секретной информации с особым режимом защиты, которые часто называют «яликами» (skiffs). Они разработаны в соответствии с особыми требованиями правительства к помещениям, где могут храниться секретные сведения.
Самые параноидальные из сетевых инженеров («парни в шапках из фольги», убежденные, что единственный способ не дать правительству прочесть ваши мысли – это носить шлем из алюминиевой фольги) считают расположение MAE-East доказательством злонамеренного контроля со стороны правительства. Зачем же еще, вопрошают они, было располагать этот хаб прямо у порога ЦРУ? Ну а если прослушку вело не ЦРУ, значит, этим занималось сверхсекретное Агенство национальной безопасности, систематически проверявшее все проходившие через MAE-East данные. Этой версии, в частности, придерживается Джеймс Бэмфорд в своем бестселлере 2008 года «Фабрика теней», посвященном АНБ. Даже сегодня, если сделать в Google запрос о MAE-East, то данные, которые вы обнаружите, будут удивительно отрывочными и по большей части будут относиться к настоящему времени, хотя дни расцвета хаба давно в прошлом; на спутниковых фотографиях он маркирован красным цветом, как и штаб-квартира ЦРУ. Время для него как будто остановилось. Словом, MAE-East остается международной загадкой.
Увы, все это несколько преувеличено. MAE-East обрел свое значение спонтанно, а дальше оно поддерживалось бюрократическими средствами. В 1991 году конгресс США принял «Закон о высокопроизводительных вычислениях и коммуникациях», более известный как «закон Гора», названный так в честь его инициатора, конгрессмена, а впоследствии сенатора Альберта Гора. Именно этот закон дал Гору основания заявлять, что он якобы «изобрел Интернет». Это не так уж нелепо, как может показаться. Конечно, само слово «изобрел» не очень удачно, но без импульса со стороны правительства Интернет мог бы и не выбраться из своего научного гетто. Положения законопроекта включали положение, ставшее известным благодаря популярному термину «информационный суперхайвей». Но вместо того чтобы начать «копать землю» для его «прокладки», правительство решило стимулировать частные компании, чтобы они делали эту работу. Правительство стало финансировать строительство «выездов на главную дорогу» – точек входа в Сеть (или пунктов доступа к Сети, NAP). Эти точки, как они это называли, должны были стать «коммутатором, к которому целый ряд сетей смогут подключаться через роутеры для обмена трафиком и взаимодействия». Финансировать ее предполагалось из федерального бюджета, но управление доверялось частной компании. Иначе говоря, точка доступа должна была стать сетью, соединяющей другие сети, по образу и подобию MAE-East.
Фельдман отреагировал на правительственный тендер, предложив идею замечательной новой точки обмена трафиком, однако Национальный научный фонд, контролировавший этот процесс, заявил, что предпочел бы передать средства MFS для поддержания работы MAE-East. В итоге были заключены контракты на четыре точки входа, управляемые четырьмя крупнейшими игроками телекоммуникационной отрасли: Sprint NAP в Пеннсокене (Нью-Джерси) по другую сторону реки Делавэр от Филадельфии, Ameritech NAP в Чикаго, Pacific Bell NAP в Сан-Франциско и MAE-East. Но, как любит говорить Фельдман, контрактов на самом деле было три с половиной, «потому что мы-то уже существовали». (Кроме того, MFS вскоре открыла MAE-West на 55-й Южной Маркет-стрит в Сан-Хосе, Калифорния, чтобы конкурировать с Pacific Bell NAP.)
Выбор населенных пунктов не был случайным. Национальный научный фонд понимал, что для успешной работы сетевые хабы должны обслуживать определенные региональные рынки, равномерно распределенные по всей стране. Расстояние имело не последнее значение. Первоначально в условиях конкурса в качестве «приоритетных мест расположения» указывались Калифорния, Чикаго и Нью-Йорк. Решение построить Sprint NAP в бункере в Пеннсокене (что в 90 милях от Нью-Йорка) было обусловлено наличием там соединений с трансатлантическими подводными кабелями, выходящими из океана на побережье Нью-Джерси. Это было «окно» в Европу.
Открытие точек входа в Сеть также знаменовало большой идеологический сдвиг, повлекший важные последствия для физической инфраструктуры. Интернет явно оторвался от своих корней и теперь стал полностью зависимым от нескольких центров. Как отмечает теоретик урбанизма Энтони Таунсенд, «реорганизация топологии Интернета, осуществленная в 1995 году, стала кульминацией продолжительной тенденции отхода от идеалов распределенной сети… задуманной в 1960-е годы». С увеличением числа сетей их автономность лучше всего обеспечивалась централизованными точками пересечения.
Но для Фельдмана его точка пересечения стала одной большой головной болью. К 1996 году MAE-East уже еле вмещала множество разгоряченных мигающих устройств и начала выходить из-под контроля, хотя пока еще и приносила прибыль. Оригинальная концепция предполагала, что каждая сеть установит у себя собственный роутер и будет связываться с MAE-East по их информационным каналам. Машина с выразительным названием FiberMux Magnum должна была служить чем-то вроде одной из жестяных банок детского веревочного телефона, переводя поступающие сигналы на язык, понятный роутеру MAE-East. Но, как можно догадаться, FiberMux Magnum’ы занимали немало места, и помещение на пятом этаже здания на бульваре Бун, где располагался хаб MAE-East, быстро заполнилось.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента