Линн Эндрюс
Шаманка
Эту книгу я посвящаю Дэвиду Карсону - поистине невидимому человеку
СЛОВО БЛАГОДАРНОСТИ
Я хочу выразить искреннюю благодарность Д. Латимеру, волку-проводнику многих писателей. Стоит ли говорить о том почтении и благодарности, которую я испытываю к моему издателю, Клайтону Карлсону! И спасибо Тебе, Розалин Брюер, сестра моя, знающая тень свою.
Особая благодарность моим любимым шаманам-учителям, без которых эта книга никогда не была бы написана.
Особая благодарность моим любимым шаманам-учителям, без которых эта книга никогда не была бы написана.
***
Без шаманок не может быть и шаманов. Шаману дает силу женщина, и так было всегда. Шаман занимает место собаки - он всего лишь орудие в женских руках. Сейчас все кажется иначе, но так лишь кажется.
- Агнес Быстрая Лосиха.
Вдалеке над холмами взошла желтая луна. Небо было прекрасным и необъятным, а койоты пели свои грустные песни.
Я сидела у костра рядом со старой индианкой. Ее широкоскулое лицо было сморщено, как сухое яблоко, а длинные косы свисали ниже плеч. Поверх зеленой накидки, сделанной из пледа, онаносила ожерелье, символизирующее Магическое Колесо.
- Твоя жизнь - это путь, - сказала она.
Я с трудом разбирала ее слова из-за сильного акцента.
- Знаешь ли ты об этом или не знаешь, но ты вышла на поиск видений.Хорошо иметь видение или сон, - продолжа ла она.
Я не могла отвести от нее глаз. Казалось, она внутренне менялась каждую минуту. И хотя ей было нелегко объясняться по-английски, чувствовалось, что она обладает обширными знаниями. Таких знаний я еще не встречала ни у одного человека. Ее манера держаться была исполнена достоинства.
- Главное - это женщина, - сказала она. - Мать-земля принадлежит женщине, а не мужчине. Она несет пустоту.
Это были первые ее слова, обращенные ко мне. Затем я стала ее ученицей. Она - шаманка-хейока *.
Мне суждено было идти ее путем на протяжении семи лет. Эта книга -повесть о моем путешествии по ее миру, странному и прекрасному, - миру, где празднуют силу женщины. Силу, которую она показала мне так явно.
Я иду по дороге, ведущей вдаль. Прерия покрыта редкими кустиками шалфея и кедровым стлаником. Я думаю о безлюдной долине в лунном кратере. В этой странной тиши я приближаюсь к какому-то 'изукрашенному шкафчику. Красота его отделки поражает. Сквозь полупрозрачную дверцу я могу видеть все, что находится внутри. Через стекло его левой дверцы на меня смотрит лицо древней индианки. Справа я вижу иссиня-черную ворону. Все это напоминает мне картины Магритта **.
Женская голова резко и ритмично раскачивается вперед и назад, словно метроном.
- Сколько раз я повторяла тебе, - упрекает она меня, продолжая покачивать головой, - свадебная корзинка не продается. Ты должна заслужить ее.
Меня бранят. Мое внимание сейчас обращено к горящему глазу вороны, чье тело начинает поворачиваться в сторону лица старухи, повторяя все те же движения метронома.
Я пугаюсь. Ворона начинает подражать голосу женщины. Два голоса становятся отчетливыми и сварливыми. Я вздрагиваю всем телом.
***
Я видел лишь одну свадебную корзинку в своей жизни. Знаю, что эта корзинка существует до сих пор. Но не знаю где.
- Хаймейостс Сторм
- Ну как, готова? - спросил меня Иван, которому не терпелось покинуть выставку.
- Еще не совсем. Ты не поверишь, но я нашла кое-что интересное.
И вдруг я увидела туфотографию.
- Погоди, Иван, это не может быть Штейглиц, - сказала я, хватая своего спутника за рукав.
Мы остановились перед фотографией старинной индейской корзинки. Взгляд Ивана все еще выражал недовольство, скуку и желание уйти поскорее домой.
- Какая необычная композиция, - сказала я, присмат риваясь повнимательнее, - но это совсем не похоже на Штейглица.
Я не могла отвести взгляд от корзинки. Ее украшал замысловатый рисунок, в котором угадывался дельфин со змеей или молнией. Я уже давно коллекционирую произведения индейского искусства, но никогда прежде не видела ничего подобного. Что-то необычное было и в самом плетении. Трудно было сказать, сплетена корзинка или вывязана. Меня пленило совершенство ее формы. Не знаю, откуда она появилась, но эта корзинка уже давно существовала в моем подсознании. Фотография размером восемь на десять дюймов с тем мистическим желтоватым оттенком, который у меня никогда не ассоциировался со Штейглицем. Интересно, когда он мог сделать ее? Мой взгляд упал на аккуратную табличку, прикрепленную к стене под фотографией. Я стала искать на ней дату. Вот она, а рядом название: «Свадебная корзинка». Но тут меня ждал другой сюрприз. Имя художника было Мак-Киннли - одинокий островок в море Штейглица.
Во взгляде Ивана мелькнуло нетерпение.
- Знаешь ли ты этого фотографа, Мак-Киннли? - спросила я.
- Нет, и не узнал бы никогда его работ, но зато я всегда узнаю псевдоинтеллектуалов и самозванцев от искусства, как только встречаюсь с ними. Идем отсюда побыстрее - не терпится выпить.
- Но я хочу получить эту фотографию, - запротестовала я.
- Приходи сюда завтра без меня и закажи ее, - буркнул Иван, вытаскивая меня за руку из толпы.
- По крайней мере, дай мне хотя бы записать имя, - взмолилась я, роясь в сумочке и тщетно пытаясь найти ручку и блокнот.
Подняв голову, я увидела, как Иван машет мне рукой.
«А, ничего, запомню: «Свадебная корзинка», художник Мак-Киннли», - сказала я сама себе и устремилась к Ивану.
С этой ночи мне стали являться странные видения. Я не могла спокойно уснуть. За окном спальни в кроне каштана кричала сова. Укрывшись с головой одеялом, я лежала безмолвно и неподвижно. Когда я начала засыпать, образы свадебной корзинки, темные и таинственные, явились ко мне в видениях. Сон, словно вихрь, с диким звуком ворвался в мое сознание. Я тут же проснулась и села в кровати, с испугом глядя прямо перед собой. Резко отбросив одеяло, я зашагала в ванную, зажгла свет, открыла аптечку и стала рыться в ней, боясь увидеть в зеркале летающие тени. Флакончик с аспирином выпал из моих рук и разлетелся тысячей осколков. «Черт!» - пробормотала я, стукнувшись головой о рукомойник после того, как собрала таблетки и осколки стекла.
Глотнув содовой, я снова потащилась в спальню и плюхнулась в постель. Если не считать тонких лучей лунного света, играющих на моем лице, комната была совершенно темной. Мне вспомнился рассказ Анаис Нин, где героиня нежилась в свете луны, как вдруг дрожь и страшный жар захлестнули ее, и она потеряла свою душу. Когда я вновь начала погружаться в сон, закричала сова, и образ свадебной корзинки предстал передо мной опять. Но теперь рядом с ней стояла старая индианка с глазами, подобными полированным зеркалам, и поднимала руку в предупреждающем жесте. Это видение являлось мне вновь и вновь, пока я окончательно не отключилась.
Утром меня разбудил телефонный звонок.
- Алло, - сказала я, еще не полностью очнувшись от сна.
- Пожалуйста, пригласите Линн Эндрюс. Это звонят по ее просьбе из Галереи Гровера, - произнес неестественно бодрый женский голос.
- Да, это она… то есть я… Да, я оставляла вам сообщение вчера вечером. Просила отложить для меня фотографию свадебной корзинки, ту, что я видела вчера на вашей выставке. Надеюсь, она еще у вас?
- Свадебная корзинка, мадам?
- Да, индейская свадебная корзинка, фотография Мак-Киннли. Думаю, фамилия фотографа - Мак-Киннли, хотя, признаться, не вполне уверена.
- Мак -Киннли?
- Да… н-нет… старая фотография свадебной корзинки…
- Позвольте мне поискать в каталоге, мисс Эндрюс, - она отложила трубку, и связь прервалась.
Я услышала длинный гудок.
Положив трубку на рычаг, я продолжала сидеть, обхватив голову руками, - казалось, она вот-вот разорвется от боли. Через несколько минут телефон зазвонил вновь.
- Мисс Эндрюс?
- Да.
- В списках мы не нашли фотографии под таким названием. У нас нет также фотографий Мак-Киннли или какого-либо другого фотографа.
- Что вы хотите этим сказать? Значит, у вас нет такой фотографии? - спросила я, окончательно проснувшись.
- Нет никаких записей, подтверждающих то, что на выставке находилась фотография индейской свадебной корки мисс Эндрюс, - в голосе на противоположном конце провода появились нотки нетерпения.
- Но ведь это невозможно. Я хочу сказать, здесь, должно быть, какая-то ошибка. Я выезжаю, скоро буду у вас. Спасибо за звонок.
Я мчалась как одержимая, казалось, еще чуть-чуть - и я сойду с ума. Обгоняя машину за машиной, вскоре я оказалась на бульваре Ла-Синега, чувствуя, что близка к нервному срыву из-за беспокойной ночи, утреннего звонка и негодования по поводу небрежного ведения записей в галерее. Припарковав машину прямо перед входом в галерею, я ринулась внутрь. Огромные пространства белых стен и обилие фотографий вызывали у меня лишь головокружение и отвращение. Ко мне тут же приблизился антрепренер, с интересом поглядывая то на «ягуар», который я оставила под окнами галереи, то на старую индейскую сумку, болтающуюся у меня за плечами. Мужчина отличался острыми чертами лица, жилистостью и претенциозностью.
- Мисс Эндрюс?
- Да, я звонила вам вчера вечером по поводу фотографии свадебной корзинки. Я видела ее здесь вчера. Фотограф Мак-Киннли… - мой голос звучал напряженно и показался мне каким-то чужим.
- Извините, давайте прервемся на минуту. Присаживайтесь и выпейте чаю. С чем предпочитаете? С сахаром? Сливками?… Отлично, - и он вышел из комнаты, так и не дождавшись ответа.
Единственной мебелью в галерее была круглая софа с возвышением посредине, чем-то напомнившая мне огромный бублик. Я села на нее. Покрытая оранжевым искусственным мехом, она была сделана так, что удобно расположиться на ней было невозможно. Мужчина вернулся с двумя чашками чаю и протянул мне одну. Некоторое время мы сидели спина к спине, потягивали чай и хранили молчание. Я решила дождаться, чтобы он заговорил первым. Во мне крепло подозрение, что он умышленно припрятал от меня фотографию, чтобы я согласилась побольше выложить за нее.
- Мисс Эндрюс, должно быть, произошла какая-то ошибка. Мы перерыли все каталоги, но так и не нашли даже упоминания о той фотографии, о которой вы говорите, - антрепренер сделал паузу и обернулся ко мне. При этом он чуть было не потерял равновесней не свалился с оранжевого бублика на пол.
- Что ж, в таком случае, позвольте, пожалуйста, мне самой взглянугь на нее.
Он пожал плечами, поднял глаза к потолку и снова вышел из комнаты. Казалось, он отсутствовал целую вечность. Я была уверена, что он специально выдерживает паузу, чтобы по возвращении предъявить мне счет на астрономическую сумму. Я продолжала сидеть на софе, нервно скручивая пальцами поддельный оранжевый мех в маленькие шарики, и рассматривала фотографии, висящие на стенах. Оттуда на меня глядели зловещие маски - черно-белые отражения моих ночныхкошмаров. Я поднялась с софы, чтобы немного размять ноги. Мужчина возвратился смаленькимпортфолио в руках, внимательно посмотрел мне в глаза, а затем, открывая портфолио, заявил неестественно слащавым голосом:
- Вот то, о чем вы просили, мисс Эндрюс.
В портфолио я увидела старый пожелтевший даггеротип вигвамов Литтл Биг Хорн, изготовленный приблизительно в 50-х годах прошлого века. Я выхватила портфолио и лихорадочно обшарила его в поисках «Свадебной корзинки». Ее там не было.
- Вы лжете, - сказала я.
Человечек взвился и затараторил:
- Говорю же вам, у нас нет такой фотографии, и, нас колько мне известно, никогда и не было. И мне кажется, мисс Эндрюс, это уже переходит границы дозволенного.
Да, я проявила недопустимую несдержанность. Взяв себя руки, я извинилась и тут же покинула галерею. Сев в машину янеспешно поехала по бульвару Ла-Синега по направлению к Беверли-Хилс. Оказавшись дома, я приготовила себе еще одну чашку чаю, уселась на софу и положила на пуф свои похолодевшие ноги. Затем придвинула к себе телефон и набрала номер Ивана.
- Офис доктора Димитриева, - раздался голос секретарши, - чем я могу Вам помочь? Извините, могу ли я говорить с Иваном? Это Линн Эндрюс.
- Доктор сейчас принимает пациента. Пожалуйста, оставьте свои координаты, и он свяжется с вами, как только освободится.
- Но это срочно. Пожалуйста, скажите, что я жду его. Она положила трубку рядом с телефоном. «Мьюзак» *терзал мне слух.
- Алло, - лаконично произнес Иван.
- Иван, ты помнишь «Свадебную корзинку», ту, что мы видели вчера вечером? Как звали фотографа?
- Какую еще «свадебную корзинку»? Какой фотограф? У меня сейчас в кабинете сидит пациент с мыслями о самоубийстве. Так что постарайся объясниться побыстрее, Линн.
- Сожалею, что помешала тебе, но мне нужно узнать точные сведения о той фотографии, которую мы видели в галерее вчера вечером. Помнишь ее?
- Не припоминаю никакой фотографии с корзин кой, - решительно сказал Иван, - и это была выставка Штейглица. Извини, но я спешу.
- Но я ведь показала ее тебе перед самым уходом.
- Линн, думаю, тебе стоит обратиться к моей секретарше и записаться ко мне на прием, - шутливо заявил он. - Клянусь, ты не показывала мне никакой фотографии с корзинкой.
- Иван, ты абсолютно уверен? Это очень важно. Помнишь, такая старая пожелтевшая фотография… семидесятилетней давности, по крайней мере. Фамилия фотографа была, кажется, Мак-Киннли.
- Уверен, что ты не показывала мне ничего подобного. Ладно. Позвоню тебе позже.
И он повесил трубку.
У меня голова шла кругом. Я прекрасно помнила, что видела эту проклятую фотографию. Я прикасалась к ней руками, она являлась мне в снах. Что происходит? На меня внезапно навалилась страшная усталость.
Я обвела глазами комнату. Она была похожа на дикую смесь африканской деревни и индейского антропологического музея. На протяжении многих лет я неустанно собирала фигурки предков, изображения богов и амулеты из Конго, одеяла, изготовленные индейцами племени навахо, и корзинки из всех уголков Северной Америки и Гватемалы. Комната была магической - исполненной силы и поэзии древних, первобытных традиций. Симметричные корзинки совершенной формы, выстроившиеся вдоль стен, были моими «любимицами». А та свадебная корзинка - она вся пронизана магией! Никогда мне еще не хотелось с такой силой завладеть ни одной вещью.
Я удобно расположилась в кресле и, стараясь успокоить-стала вглядываться в черно-белый плетеный «гобелен» из Гватемалы. Он висел на стене рядом с фотографией Храма Великого Ягуара, сделанной мною пару месяцев назад Тикале, во время путешествия по Гватемале. Все трудности той длительной погони за поясом вдруг вспомнились с удивительной ясностью.
В Гватемала-Сити я взяла напрокат джип и отправилась в сторону Чичикастенего. Чичикастенего знаменит своим индейским базаром, где, как мне сказали, я смогу найти какой угодно пояс. От вида, который открывался из окон автомобиля, у меня перехватило дух - ирригационные сооружения, громоздящиеся на холмах, чередовались с клочками возделанной земли. Гватемальские индейцы майя пользовались ирригационной системой многиевека. Земля была плодородной и зеленой. До меня доносился запах дыма, поднимавшегося над домишками с камышовыми крышами, и вкусные испарения чернозема. Я достигла подножия Чи-Чи, когда солнце повисло прямо над головой. Древнее селение находилось на высоком плоскогорье, а дорога казалась опасной даже для джипа.
Примерно на середине крутого подъема образовалась транспортная пробка, движение в обоихнаправлениях замедлилось. Огромный цирковой грузовик, перевозивший в кузове слониху и слоненка, резко накренился на крутом повороте и чуть не свалился с утеса. Дорога оказалась заблокированной на несколько часов.
Я выключила мотор и вышла на свежий воздух. Взбудораженные птицы громко чирикали над головой в сумрачных кронах гигантских деревьев. Задний мост грузовика вышел из строя, и при каждом движении слонихи и ее чада кузов покачивался, скрипел и стонал. К месту аварии подъезжали все новые машины. Раздраженные гватемальцы осыпали растерявшегося водителя грузовика советами и проклятиями.
Суматоха усиливалась. Слониха со слоненком раскачивали кузов все сильнее, так что старые доски на бортах стали тревожно потрескивать. Грузовик мотался из стороны в сторону над тысячефутовым обрывом. Началась полная неразбериха. Как раз в эту минуту на дороге появился длинный автобус, перевозивший циркачей.
Крохотные уродцы с ржавыми цепями на спинах, толстые дамы и бритоголовые татуированные мужчины тут же высыпали из автобуса. Канатоходцы, исполнительницы танца живота, акробаты - все гватемальцы, смуглые и низкорослые - орали натуристов, требуя, чтобы те освободили им путь.
Слоны, подняв хоботы, стали испуганно трубить, грузовик покачнулся сильнее и повис над обрывом. Карлики забрались под грузовик, осыпая туристов ругательствами. За спектаклем наблюдало около пятидесяти человек - туристы, одетые в шорты-бермуды, индейцы, гватемальцы - все затаили дыхание.
Один из лилипутов прицепил цепь к оси грузовика и прикрепил другой ее конец к бамперу автобуса. Водитель грузовика перевел рычаг скоростей в нейтральное положение и стал ждать. Трудно было поверить, что бампер автобуса или ржавая цепь смогут выдержать массу грузовика. Автобус взревел и тронулся, таща за собой грузовик, а толстая дама и бритоголовый мужчина стали убирать из-под колес здоровенные камни, отбрасывая их далеко в сторону, словно те ничего не весили. Теперь, когда движение возобновилось, слоны перестали раскачиваться. Лилипуты начали радостно подскакивать высоко в воздух и, делая сальто, приземлялись юги. Лес огласился нашими радостными криками. Цирк поехал дальше.
Я прибыла в Чи-Чи лишь для того, чтобы услышать, что следует лететь в отдаленную провинцию Гватемалы к древним развалинам Тикал-Петена и там найти торговца, у оторого может оказаться нужный мне пояс. Что ж, снова в джип и назад, в Гватемала-Сити. Полдня езды впустую.
Чего стоил этот полет в Тикал-Петен! В самолете было десять сидений, а я оказалась единственным пассажиром. К тому же это был аэроплан времен Второй мировой. Сквозь щели между досками пола я могла свободно разглядывать гватемальские джунгли. Мыприлетели в маленький аэропорт в 6 часов утра, но даже в этот час здесь было невероятно душно. Прежде чем приземлиться, пилот описал широкую дугу над выглядывавшими из густых джунглей развалинами, пока местный крестьянин отгонял коров с летного поля.
Музей, расположенный для удобства туристов у самой посадочной полосы, оказался почти пустым. Служительница музея сообщила мне, что торговец, которого я ищу, отправился в Гватемала-Сити, и дала мне адрес, прибавив, что самолет отправляется обратно через четыре часа. Я изрядно расстроилась.
Вооружившись банкой холодного сока и картой, я стала изучать дорогу к Храму Великого Ягуара. Прежде чем начать подниматься по крутой тропке, я вставила в фотоаппарат новую пленку. Птицы кричали в глубине джунглей, словно подтрунивая надо мной, а утренний воздух был насыщен ароматом гвоздичного дерева. По обеим сторонам тропинки выстроились гигантские травянистые растения, а деревья, напоминающие папоротник, были увиты яркими лианами. Жара становилась почти невыносимой, и я, спустив с плеч промокшую рубаху, завязала ее вокруг пояса. Я была совершенно одна между массивными каменными акведуками, платформами и стелами. Меня заворожили письмена и рисунки, вырезанные на камне, и я совершенно не заметила, как заблудилась.
Забредя в угол маленького открытого дворика, я столкнулась нос к носу с высоким индейцем и вскрикнула от неожиданности.
- Что ты здесь делаешь? - спросил он меня. Его лицо показалось мне молодым и красивым, и он стоял совершенно неподвижно. - Ты должна быть на севере.
- Ты имеешь в виду - в городе? - спросила я.
Не спуская с меня пронзительных глаз, он продолжал, словно мы были старыми знакомыми:
- Ты должна будешь возвратиться в город еще раз, но тебе предстоит уехать далеко на север.
- Как мне добраться до взлетной полосы? - спросила я нервно, ожидая завершения разговора.
- Садись, - сказал он мне в ответ.
Индеец разгладил землю перед нами и взял в руки палочку. Затем он начал тщательно вычерчивать на ней карту и показал мне направление, в котором я должна буду идти, покинув развалины. Он очень старался, чтобы мне были понятны его слова, и я по достоинству оценила благородство его манер и речи. Как только он закончил говорить, я сняла с плеча сумку и стала рыться в ней, пытаясь отыскать там какую-нибудь вещь, чтобы подарить ему в знак благодарности. Но единственное, что я там нашла, были деньги - двадцатидолларовая банкнота. Индеец принял протянутую бумажку и тут же его глаза загорелись странным огнем. Он пристально посмотрел на меня.
- Деньги, которые ты мне дала, налагают на тебя обя зательства, - сказал он. - Я пошлю тебе двух помощников.
Они появятся в твоей жизни не позжечем через сорок четыре Первый помощник будет женщиной. Ты не поймешь, это твоя союзница. Эту союзницу ты должна одолеть. Я также пошлю тебе мужчину-помощника, который обозначит твой путь, - тут он разорвал банкноту на две части и протянул мне одну половинку. - Держи. Я растерялась и даже разозлилась.
Мы встретимся снова, - сказал он, - храни эти разбитые деньги в своем узле.
- Ты имеешь в виду мою сумочку?
Но на этом наш разговор окончился. Энергично тыча палочкой, которой он только что рисовал, индеец крикнул: - Никогда больше не приходи в это место. Поспеши!
Я не хотела обижать человека, который явно был «не в себе». Я могла возвратиться в Гватемалу и посетить храмы этой страны в любое время. В знак согласия я лишь кивнула головой.
- Иди отсюда поскорее, не то никогда не найдешь пути. Он встал и почти молниеносно скрылся в джунглях.
Моим первым побуждением было выбросить ни на что не пригодный кусочек банкноты, но я почему-то запихнула его в свой бумажник рядом с кредитной карточкой и направилась в сторону взлетной полосы - навстречу Гватемала-Сити и вожделенному «поясу плодородия».
Теперь пояс висел на моей стене. Он был красив и, безусловно, стоил тех усилий, которые я затратила на его приобретение. Я отхлебнула еще немного чаю и вдруг поняла, что со дня встречи с молодым индейцем прошел ровно месяц. Ну, что ж, Бог с ним. Никакой помощницы мне покамест не повстречалось.
- Если я останусь здесь одна на весь вечер, то определенно сойду с ума, - сказала я вслух.
Потом я наклонилась и взяла в руки серебряную шкатулку, стоявшую на кофейном столике. Открыв крышку, я извлекла из шкатулки обрывок бумажки, на которой было написано имя и дата. Мой старый друг, Артур Дессер, устраивал прием 18 февраля в восемь часов - то есть сегодня вечером. Я засунулаприглашениеобратнов шкатулку. Нервы у меня совсем расшалились из-за недосыпания и утреннего происшествия в галерее. Я всерьез задумалась над тем, не является ли фотография «свадебной корзинки» лишь плодом моего воображения. Я даже просмотрела воскресный выпуск Times,чтобы найти упоминание о выставке Штейглица. Объявление о фотовыставке там было.
Но вскоре я снова потеряла контроль над собой и даже позвонила в несколько нью-йоркских галерей. Но ни в одной из них мне не дали положительного ответа относительно фотографии Мак-Киннли «Свадебная корзинка». Впрочем, в одном месте мне сказали, что вроде слышали о такой фотографии. Мне нужно было окунуться в реальность, и я решила отправиться в салон Элизабет Арден и сделать педикюр.
Возвратившись домой, я присела на кровать и некоторое время водила пальцами ног с отполированными ногтями по коврику из оленьей шкуры. Затем, настроив будильник, чтобы он зазвенел через два часа, я зарылась головой в подушку и уснула.
- Нет, нет, нет, - услышала я собственный голос, словно доносившийся издалека, и внезапно проснулась. Постель смята, подушки разбросаны, а я вся была покрыта потом. Перед моими глазами еще плыли картины сна, и я стала размахивать руками, словно пытаясь сбросить с себя огромную тяжесть. Это видение не моглобыть простым сном. Я так ясно видела ее - маленькую девочку со странным блеском в глазах, направляющуюся ко мне со свадебной корзинкой.
Она остановилась и стала подзывать меня к себе. Потом вдруг стала расти, расти, пока и она, и корзинка не достигли гигантских размеров. Тут она бросилась на меня, замахнувшись корзинкой.
- О, Боже, только не это! - закричала я, закутываясь в широкий атласный пеньюар и глядя на часы. Будильник зазвонил в ту же секунду, и я, нажав на кнопку, упала навзничь на подушки, которые еще оставались на кровати. Мне хотелось подняться и включить все лампочки в этом доме.
Когда я встала с кровати, чтобы переодеться для приема у Артура, меня всю трясло. До Бэл-Эйр, который находился в десяти минутах езды от моего дома, я ехала через Кэролвуд-драйв мимо дома Уолта Диснея. Мне вспомнился Леон Крейг, создатель Бэл-Эйр, чья усадьба соседствовала с домом Диснея. В его поместье был разбит сад, похожий на сад в Версале, с бесчисленными кустами роз и ухоженными тропками. «Папа», как называли его домашние, очаровательный добрый человек, жил в этом огромном доме в полном одиночестве, если не считать редких посетителей - членов его семьи. Он был алкоголиком. Человек, которому был открыт весь мир, постоянно напивался до бесчувствия. Я всегда удивлялась этому. «Папа», подобно многим друзьям моей семьи, посвятил первую половину своей жизни накоплению богатства, а последние годы тратил на саморазрушение. Мне не хотелось следовать его примеру.